Цензурная политика III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии

2.1 Цензурная политика 1826 - 1848 гг

Цензурная политика III отделения в период с 1826 до июльской французской революции 1830 года не носила характера систематических карательных мер. В этот период III отделение подключается к надзору за печатью и ограничивается наблюдением за журналистикой, не применяя жестких мер преследования. Имитируя либерализацию режима правительство делает ряд демонстративных шагов - отказ от «чугунного» устава 1826 года; утверждение более либерального устава 1828 года, еще не отягощенного запретительными циркулярами; возвращение из ссылки опального А.С. Пушкина, которого удостаивает своим приемом сам Николай I и объявляет свое желание стать цензором поэта. В приливе благодарного чувства к своему освободителю, поэт писал в стихотворении «Друзьям» (Нет, я не льстец…):

Текла в изгнаньи жизнь моя, Влачил я с милыми разлуку, Но он мне царственную руку Простер, - и с вами снова я.

Во мне почтил он вдохновенье; Освободил он мысль мою,

И я ль в сердечном умиленье Ему хвалы не воспою?

К формированию цензурного режима в стране самое непосредственное отношение имеет информационный аспект деятельности III отделения. Во всеподданейших отчетах III отделения существовала рубрика «расположение умов», в которой отражалось мнение общества по вопросам внутренней политики. Пристальное внимание высшей полиции были приковано к писателям и журналистам как выразителям общественного мнения и носителям идей. «Надзор внимательно наблюдал за молодыми людьми, метившими в политические реформаторы и желавшими издать с этой целью газеты. Добытые надзором <….> данные в большинстве случаев подтвердились. Среди газетных писак <…> еще много дряни, но некоторые репрессии, будучи своевременно применены, принесли значительную пользу», - писал М.Я. фон Фок во всеподданейшем отчете за 1829 год. Получить разрешение на издание газеты или журнала при таком наблюдении и надзоре было довольно сложно.

В 1825 году начал выходить журнал «Московский телеграф». Издатель журнала Н.А. Полевой привлек к сотрудничеству передовых писателей и литераторов: А.С. Пушкина, В.А. Жуковского, А.Е. Баратынского и других. Имея обширные связи в литературном мире, Н.А. Полевой способствовал информационной широте «Московского телеграфа». В журнале печатались иностранные книжные новинки, которые привозил из-за границы А.И. Тургенев. В критических статьях «Московского телеграфа» печатались отзывы об этих изданиях. Злободневность многих статей и разносторонность предлагаемого в журнале материала скоро сделали заслуженную славу

«Московскому телеграфу». Интерес к журналу возрастал с каждым новым выпуском. Поэмы А.С. Пушкина, повести Н.В. Гоголя привлекали всеобщее внимание и заставляли читателей отдавать предпочтение журналу, а не книги. Но чем сильнее был успех «Московского телеграфа», чем более он нравился читателям, тем решительнее выступали его противники в литературных кругах, в тогдашней печати. Наиболее резкие нападки слышались со стороны представителей журнального мира. Они обнаруживались «<…> в отзывах, и гласных и негласных, некоторых редакторов повременных изданий, преимущественно «Северной пчелы»». Воодушевленный успехом издаваемого журнала, Н.А. Полевой в середина 1827 года задумал расширить свою издательскую деятельность и начать выпуск двух изданий: газеты «Компас», которой предполагалось сообщать политические и литературные новости, и журнала «Энциклопедические летописи отечественной и иностранной литературы». Н.А. Полевой обратился с прошением в Петербург, где его обнадежили и министр народного просвещения А.С. Шишков и член Главного цензурного комитета Н.С. Мордвинов. Однако, одновременно с просьбой Н.А. Полевого пришел донос на него. «Ф.В. Булгарин составил для III отделения агентурные записки о нем компроментирующего содержания и Полевой не получил искомого разрешения».

Спустя четыре года, осенью 1831 года Н.А. Полевой вновь подал прошение о преобразовании своего журнала и разрешении выпускать еженедельные прибавления к «Московскому телеграфу». «И снова последовал отказ: «Не дозволять - начертал Николай I, - ибо и ныне ничуть не благонадежнее прежнего».

Последствия пристального внимания со стороны III отделения к периодической печати не заставляли себя долго ждать. В 1827 году в поле зрения политической полиции попал журнал «Московский вестник», издателем которого был М.П. Погодин. Но как писал по поводу этого издания М.Я. фон Фок в декабре того же года: «Главные начальники сей редакции суть: Соболевский, Титов, Мальцов, Полторацкий, Шевырев, Рагозин и еще несколько истинно бешенных либералов. Некоторое из них (Мальцов и Соболевский) дали деньги на поддержание журналов и платят Пушкину за стихи. Главная их цель состоит в том, чтобы ввести политику в этот журнал». Далее М.Я. фон Фок сообщает А.Х. Бенкендорфу о том, что указанные лица имели намерения на 1828 год издавать политическую газету, что они не пишут ничего литературного и занимаются одними политическими науками. Однако, как предписано цензурным уставом, ни один из них не мог представить своих сочинений, то они «<…> выписали сюда Погодина, чтобы он снова от своего имени просил дозволения ввести политику» . Таким образом, лица, причастные к журналу «<…> зачислены были Третьем отделением в разряд карбонариев и истинно бешенных либералов».

В 1830 году в первом номере «Московского вестника» вышла статья С.Т. Аксакова «Рекомендации министра», вызвавшая цензурный переполох.

«Вся суть наделавшей шума статейки, - писал М.И. Сухомлинов - заключается в том, что места даются у нас по протекции, и что даже министр, не смотря на свое высокое положение, обязан платить невольную дань укоренившемуся общественному злу» 3 . На публикацию незамедлительно последовал отклик А.Х. Бенкендорфа, который сообщал московскому генерал-губернатору Д.В. Голицыну о том, что по поводу вышеуказанной статьи император изволил заметить, что она «кроме явного неприличия, написана слогом площадным, позорящим отечественную словесность» 4 . Цензор «Московского вестника» С.Н. глинка был посажен на две недели на гауптвахту. против С.Т. Аксакова было заведено дело в III отделении, но благодаря заступничеству князя А.А. Шаховского автор не был выслан из Москвы.

В январе 1830 года был посажен на гауптвахту редактор «Славянина» А.Ф. Воейков за напечатанное в первом номере журнала стихотворение «Цензор». «Даже главное управление цензуры получало выговоры, хотя во главе его стоял министр народного просвещения: так, например, по настоянию Бенкендорфа оно получило высочайший выговор за пропуск статьи <…>» в журнале «Северный меркурий»1. Когда в декабре 1830 года в 120 и 121 номерах «Северного меркурия», издаваемого А.А. Бестужевым- Рюминым была напечатана статья «Общий статистический взгляд на Петербург», повествующая о положении тогдашних русских чиновников, то оказалось, что статья эта была «<…> пропущена в печать не отдельным которым-либо цензором, а самим Главным управлением цензуры, которое нашло тут только общее сатирическое описание целого сословия, без применения какому-либо лицу в частности <…>».

События в Европе 1830 года самым решительным образом отозвались не только на всем ходе политических дел, как внутри и вне государства, так и на цензурном деле. Июльская революция в Париже, затем война за независимость в Бельгии, народные волнения в разных концах Европы и, наконец, восстание в Польше - все это вызвало как предупредительные, так и репрессивные меры в цензурной политике. Уже 4 августа 1830 года Николай I повелел ограничить поток политической и международной информации. Под особым контролем находилась информация о событиях во Франции.

В ноябре 1830 года была приостановлена деятельность «Литературной газеты», так как ее издатель барон А.А. Дельвиг на ее страницах напечатал четверостишье Казимира Делавиня о предполагавшемся памятнике жертвам июльской революции во Франции. В своем письме К.А. Ливену, бывшему тогда министром народного просвещения, А.Х. Бенкендорф писал о том, что содержание стихов «<…> мягко сказать неприлично и может служить поводом к неблаговидным толкам и суждениям»3. От издателя и цензора были потребованы объяснения по этому поводу. В своих объяснениях А.А.

Дельвиг отвечал, что присланные неизвестным автором стихи, есть ничто иное как литературное произведение, напечатанное с позволения цензуры. В свою очередь цензор В.Н. Семенов объяснял, что в стихах не нашел ничего противоречащего законам отечества, равно как и цензурным правилам, приведя в подтверждение параграфы цензурного устава. А.Х. Бенкендорф нашел эти объяснения недостаточными и непростительными. Так это было доложено «государю императору, который положил высочайшую резолюцию: «Семенову сделать строгий выговор, а Дельвигу запретить издание газеты».1 По желанию барона А.А. Дельвига издание «литературной газеты» было передано дворянину О.М. Сомову.

В 1832 году И.В. Киреевский начал издавать журнал «Европеец». Талант двадцатипятилетнего издателя, уставшего обратить на себя внимание истинных целителей литературы, давал надежду, что его журнал пополнит число самых популярных литературных журналов, какими являлись

«Московский телеграф» и «Телескоп». Первая статья, которой открылся новый журнал под названием «Девятнадцатый век», была написана самим издателем. В статье указывалось «на отрешенность русского прошлого от общего хода всемирного исторического развития как на результат недостатка у нас духовной античной культуры»2, которая легка в основу европейской цивилизации. Статья И.В. Киреевского могла казаться выражением недовольства существующим в России порядком. 7 февраля того же года А.Х. Бенкендорф писал министру народного просвещения князю К.А. Ливену о том, что император, прочитав статью в «Европейце» нашел, что вся статья есть ничто иное как рассуждение о высшей политике <…>, что сочинитель <…> под словом «просвещение» <…> понимает «свободу», что «деятельность разума» означает у него «революцию», а «искусно отысканная средина» ни что иное как «конституция» . Далее А.Х. Бенкендорф предписывал запретить издание журнала, так как И.В. Киреевский зарекомендовал себя человеком не благомыслящим и не благонадежным. По мнению В.Э. Вацуро и М.И. Гиллельсона не только статья не придавала журналу благонамеренности в глазах власти, но «подозрительно было все - начиная с названия, с ориентации на Западную Европу, где не утихало революционное брожение, <…> не вызывали доверия и участники. Гибель «Европейца» была неотвратима».

В недалеком будущем печальная судьба ждала и «Московский телеграф». В январе 1834 года на сцене Александрийского театра была поставлена пьеса Н.В. Кукольника «Рука всевышнего отечество спасла», которая чрезвычайно понравилась Николая I. Н.А. Полевой напечатал на страницах «Московского телеграфа» разбор, неодобрительный для пьесы, что явилось причиной вызова в столицу на допрос. На допросе присутствовали С.С. Уваров и А.Х. Бенкендорф. Главным обвинителем выступал С.С. Уваров. «В пику Уварову Бенкендорф постарался смягчить участь Полевого, в чем немного и преуспел, но спасти журнал не смог. 3 апреля 1834 года по высочайшему повелению «Московский телеграф» был закрыт <…>. В Москве и Петербурге пошла по рукам анонимная эпиграмма:

Рука всевышнего три чуда совершила: Отечество спасла

Поэту ход дала

И Полевого удушила».

Одна из главных задач цензурной политики III отделения состояла в освещении деятельности власти как внутри страны, так и за рубежом в нужном для власти направлении. Для этой цели III отделение пользовалось услугами литераторов, заказывало им статьи нужного содержания или просто посылая статьи для напечатания. Очень тесно с III отделением сотрудничали издатели «Северной пчелы» Н.И. Греч и Ф.В. Булгарин, в газете которых «III отделение очень часто заказывало патриотические статьи и <…> диктовало освещение политических событий <…>». Сотрудничал с III отделением издатель «Новой детской библиотеки» В.М. Федотов. Пользовался покровительством III отделения Н.А. Полевой. Оказывая покровительство руководителям периодических изданий путем неформальных отношений, III отделение ожидало от них публикаций статей в видах правительства. По такой схеме оно взаимодействовало с Ф.В. Булгариным и Н.И. Гречем. В свою очередь авторы прагматично относились к влиятельному ведомству. Как отмечает В.И. Олейников: «Они начинали адаптироваться к <…> торговому периоду русской литературы, когда писательское ремесло, и издание газет и журналов стали рассматриваться как способ заработка». В возникших рыночных условиях III отделение представляло существенный административный ресурс. Сотрудничество Ф.В. Булгарина с могущественным ведомством являет собой яркий пример тому. Для издателя

«Северной пчелы» это был способ поддержания контакта с властью, важная часть коммерческой стратегии, от чего зависели издательские планы, отношение с цензурой, получение правительственных заказов, а также, что не мало важно, заступничество III отделения в лице А.Х. Бенкендорфа в случае цензурных гонений. А такие случаи бывали.

Прочитав отрицательный отзыв Ф.В. Булгарина на седьмую главу

«Евгения Онегина», напечатанную в 1830 году, Николай I отправил записку А.Х. Бенкендорфу, в которой писал: «В сегодняшнем номере «Пчелы» находится <…> несправедливейшая и пошлейшая статья, направленная против Пушкина; к этой статье, наверное, будет продолжение; поэтому предлагаю вам призвать Булгарина и запретить ему <…> печатать какие бы то ни было критики <…>; и если возможно, запретить его журнал»1. А.Х. Бенкендорфу удалось отстоять своего подопечного.

Российская действительность просто не предусматривала другого поведения, о чем свидетельствует и поведение А.С. Пушкина, которого трудно заподозрить в пресмыкании перед властью. Однако, желая вступить на журналистскую стезю, в 1831 году он пишет А.Х. Бенкендорфу письмо, в котором он просит дать возможность употребить свои способности на редакционном поприще политического или литературного журнала. «Около него - пишет поэт, - соединил бы я писателей с дарованиями и таким образом приблизил бы к правительству людей полезных, которые все еще дичатся, напрасно полагая его неприязненным к просвещению» . Поэт получил разрешение на издание, но не обладая «знаниями и умениями для ведения редакционно-издательской деятельности <…> отказался от своего замысла». В 1835 году А.С. Пушкин вновь возвращается к мысли о создании газеты. Он вновь пишет письмо начальнику III отделения А.Х. Бенкендорфу, где просит разрешение на издание газеты и выражает желание, чтобы ее цензурировали в III отделении. Поэт обращает внимание А.Х. Бенкендорфа на свои сложные отношения с министром народного просвещения. Он просил поддержатьего, мотивируя:«<…>япропадубезвашего непосредственного покровительства». На этот раз ему было отказано.

Ничего позорного для себя в этой просьбе поэт не видел - он просто следовал общепризнанному для эпохи образу поведения. Как отмечает И.М. Троцкий: «<…> писатели <…> не протестовали против полицейской организации цензуры. Наоборот, некоторые литераторы даже предпочитали переходить под непосредственный контроль III отделения, рассчитывая на большую независимость и меньшую осведомленность жандармов по сравнению с обычными цензорами». Примером этому может служить и случай с издателем «Московского телеграфа» Н.А. Полевым. В 1829 году он получает выговор за статью, в четырнадцатом номере журнала «Приказные анекдоты», в которой говорилось о том, как приказные чиновники обманывают губернаторов. Ознакомившись со статьей Николай I через А.Х. Бенкендорфа отдает приказ начальнику Московского жандармского округа генералу А.А. Волкову вызвать для объяснения Н.А. Полевого и цензора С.Н. Глинку и объявить, что «<…> при первом случае, когда появится вновь такого рода статья, то поступлено будет с ними по закону». Напуганный издатель «Московского телеграфа» в объяснительной записке генералу А.А. Волкову приносил свои извинения и просил разрешения «<…> прежде обыкновенной цензуры подвергать статьи сего рода <…> цензуре особенной, доставляя их для рассмотрения к Вашему Превосходительству»2. Письмо это было доложено А.Х. Бенкендорфом Николаю I, и государь дал разрешение на исполнение просьбы Н.А. Полевого. Как отмечает М.К. Лемке, Н.А. Полевой «<…> понимал, что <…> он этим самым освободит себя от назойливости и свирепства цензоров, всегда имевших возможность сослаться на предварительное разрешение жандарма».

Помимо покровительства в III отделение обращались за финансовой помощью. «В феврале 1834 Пушкин просил у царя через А.Х. Бенкендорфа ссуду в 20 000 рублей на печатание «Истории Пугачева» и получил ее»4. 29 января 1842 года С.Г. Строганов, будучи попечителем московского учебного округа, обратился к А.Х. Бенкендорфу с просьбой доложить государю о крайне тяжелом материальном положении писателя Н.В. Гоголя, в которое он попал, желая напечатать свое сочинение «Мертвые души». Далее С.Г.

Строганов сообщал о том, что московский цензурный комитет не пропустил книгу, и автор послала ее в Петербург. Поскольку у Н.В. Гоголя нет уверенности, что в столице книгу пропустят, он остается без каких-либо средств. Как отмечает М.К. Лемке: «Бенкендорф очень быстро исполнил просьбу Строгонова: уже 2 февраля он вошел с всеподданнейшем докладом

<…>. Ясно, что представляя <…> доклад Бенкендорф знал, что Николай уже помогал Гоголю, потому что иначе, разумеется, никогда не рискнул бы просить за литератора, сочинение которого не разрешено <…> цензурой».

По мнению А.И. Рейтблата многими литераторами III отделение воспринималось как своего рода литературное министерство, в которое можно обращаться с просьбами и предложениями. Вместе с тем, III отделение четко следовало политике «кнута и пряника». Суть такой политики, по словам М.Я. фон Фока, заключалась в том, «<…> чтобы не упустить из виду малейшего обстоятельства, которое могло бы нарушить существующий порядок. Система его основана на том принципе, что наказание и награда - два двигателя хорошего управления, и что лучше обойтись без второго, чем отказаться от первого» 2 . Как известно Ф.В. Булгарин и Н.И. Греч тесно сотрудничали с III отделением. Однако и они не были застрахованы от наказаний. В начале 1830 года за неумеренные и пристрастные литературные рецензии по поводу романа М.Н. Загоскина

«Юрий Милославский» был арестован Ф.В. Булгарин. Полеменика Ф.В. Булгарина и литератора А.Ф. Воейкова, вступившегося за роман, переросла в склоку, которая дошла до императора. Николай I, в свою очередь, потребовал прекратить полемику, вышедшую за рамки приличия. «Но Булгарин не мог сдержаться… Он отнесся к высочайшему выговору формально и 30 января накатал <…> статью на Загоскина <…>»3. Это вывело из себя даже А.Х. Бенкендорфа, и тут царь заметил, что надо принять решительные меры и припугнуть издателей «Северной пчелы». Ф.В. Булгарин был арестован и посажен на две недели на гауптвахту, а вместе с ним и Н.И. Греч.

В этот период, как отмечает И.М. Троцкий: «В основном III отделение занималась не столько писателями, сколько литературой»1. В отношении литераторов III отделение, как правило, прибегало к актам устрашения - арестам, гауптвахте, которые порой отзывались возмущением причастной к литературному миру части общества. Зимой 1830 года после пропуска статьи в «Московском вестнике», о которой говорилось выше, цензора С.Н. Глинку посадили на гауптвахту. «Но это было торжеством Глинки! Как узнали в Москве <…> бросились навещать его: в три-четыре дня перебывало у него человек триста с визитом», - писал М.А. Дмитриев. Когда до Петербурга дошли слухи об этих визитах, не замедлило прийти повеление о досрочном освобождении С.Н. Глинки. Хроника отношений III отделения с литературным миром в период с 1826 - 1848 гг. насчитывает несколько громких политических дел, среди которых самым заметным было дело П.Я. Чаадаева.

В сентябре 1836 года вышла пятнадцатая книжка «Телескопа», в которой было напечатано «Философское письмо» П.Я. Чаадаева. «Ужасная суматоха в цензуре и в литературе» - записал А.В. Никитенко в свое дневнике. Написанное П.Я. Чаадаевым в 1829 году, оно ходило по рукам и «<…> в конце концов ему захотелось возможности более широкого опубликования своей мысли». Его попытки опубликовать письмо долгое время были безуспешными. Появление письма в тогдашней атмосфере конца 1830-х годов, когда после десятилетия разгрома каре декабристов появился другой человек - «зажатый человек Николаевской эпохи», было явлением вопиющим. По словам А.И. Герцена «<…> это был выстрел, раздавшийся в темную ночь».

А.В. Никитенко писал: «Статья написана прекрасно. Но в ней весь наш русский быт выставлен в самом мрачном виде. Политика, нравственность, даже религия представлена как дикое, уродливое исключение из общих законов человечества»2.

Главное управление цензуры на заседании от 19 октября 1836 года нашло, что и статья под заглавием «Философские письма» дышит ненавистью к отечеству, наполнена ложными и оскорбительными понятиями, как насчет прошедшего, так и на счет настоящего и будущего существования России. Также Главное управление цензуры усматривало нарушение подписки о цензурных обязанностях со стороны издателя журнала и непростительную небрежность цензора. На этом основании было определено: «1) издание журнала «Телескоп» прекратить с 1-го января наступающего года; 2) цензора Болдырева, пропустившего эту статью, немедленно удалить от должности». Это определение было представлено Николаю I.

На докладе 22 октября Николай I положил резолюцию: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного» 4 . Он повелел закрыть журнал, отрешить от должности редактора и цензора. В тот же день Николай I поручил А.Х. Бенкендорфу составить проект отношения к московскому генерал- губернатору князю Д.В. Голицыну, через несколько часов проект был представлен Николаю I. В проекте говорилось о наличии у автора проблем с рассудком, что и явилось результатом появления статьи. Д.В. Голицыну поручалось установить постоянный медицинский контроль за П.Я Чаадаевым и ежемесячно докладывать о состоянии больного.

Еще до резолюции императора министр народного просвещения С.С. Уваров писал циркуляры ко всем председателям цензурных комитетов, где предписывал им не позволять в периодических изданиях ничего, относящегося к напечатанной в «Телескопе» №15 статьи: «Философские письма», ни в опровержение ее, ни в похвалу.

Более месяца заняла производство возникшего дела П.Я. Чаадаева. Лишь 4 декабря граф А.Х. Бенкендорф сообщил С.С. Уварову следующие результаты: «Государь император, рассмотрев <…> дела по статье, помещенной в №15 «Телескопа» <…> высочайше повелеть соизволил: сочинителя <…> Чаадаева, продолжать считать умалишенным и, как за таковым, иметь медико-полицейский надзор; Надеждина выслать <…> в Усть-Сысольск под присмотр полиции, а Болдырева отставить <…> от службы <…>».

Будучи объявленным сумасшедшим, П.Я. Чаадаев был помещен под домашний надзор врачей и исключен из общественной жизни. С этим человеком у III отделения был особый «роман», который П.Я. Чаадаева

«<…>сделалоднимизсамыхнеобычныхполитическихпротивников царской власти за всю историю Российской империи».

«С меньшим шумом прошла расправа над Лермонтовым за стихи 1837 года <…>». 29 января 1837 года умер А.С. Пушкин. На это тяжелое событие М.Ю. Лермонтов отозвался стихотворением, которое прозвучало как обвинительный акт:

Погиб поэт! - невольник чести -

Пал, оклеветанный молвой,

С свинцом в груди и жаждой мести

Поникнув гордой головой!...

<...>

Не вы ль сперва так злобно гнали Его свободный, смелый дар

И для потехи раздували Чуть затаившийся пожар?

Стихи в рукописях ходили по рукам. И.И. Панаев вспоминал, что стихи «переписывались в десятках тысяч экземпляров, перечитывались и выучивались наизусть всеми». Стихи прочли и в III отделении, но отнеслись к ним как к поэтической вспышке. А.Х. Бенкендорф, обращаясь к Л.В. Дубельту говорил, что «самое лучшее на подобные легкомысленные выходки не обращать внимание; ежели мы примемся за <…> запрещение <…> то только раздуем пламя <…>»2. А.Х. Бенкендорф не придавал этим стихам значения и не доводил до императора факт их существования. Однако, через несколько дней до А.Х. Бенкендорфа дошли сведения о продолжении стихов, которых уже нельзя было назвать безобидными и пренебречь ими; т.к. в них звучало грозное пророчество:

Есть грозный суд, он ждет, Он не доступен звону злата,

И мысли и дела, он знает наперед.

Тогда напрасно вы прибегнете к злословью.

Оно вам не поможет вновь,

И вы не смоете всей вашей черной кровью Поэта праведную кровь.

Написано было «изрядное количество копий, и дня через два или три почти весь Петербург читал и знал дополнение к стихам Лермонтова на смерть Пушкина». Когда А.Х. Бенкендорф явился на доклад к Николаю I и начал говорить об этих стихах, государь показал ему экземпляр их, полученный по почте с надписью «Воззвание к революции». 18 февраля 1837 года М.Ю. Лермонтов был арестован. Днем позже А.Х. Бенкендорф пишет записку императору, в которой сообщает, что стихи М.Ю. Лермонтова он послал начальнику штаба отдельного гвардейского корпуса генералу П.Ф. Веймарну, чтобы он допросил М.Ю. Лермонтова и содержал его при Главном штабе до тех пор вопрос о дальнейшей участи его не будет решен. А что до стихов, то А.Х. Бенкендорф писал: «Вступление к этому сочинению дерзко, а конец - бесстыдное вольнодумство, более чем приступное».

На записке А.Х. Бенкендорфа император записал: «Приятные стихи, нечего сказать. Я послал Веймарна в Царское Село осмотреть бумаги Лермантова и, буде обнаружатся еще другие подозрительные наложить на них арест. Пока я велел старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он, а затем мы поступим с ним согласно закону». 25 февраля Николай I приказал корнета лейб-гвардии гусарского полка Лермонтова перевести «в Нижегородский драгунский полк на Кавказе».

Пребывание поэта на Кавказе продолжалось несколько месяцев. Вскоре граф А.Х. Бенкендорф, помня просьбы бабушки поэта Е.А. Арсеньевой и желая их исполнить, «ходатайствовал перед государем за Лермонтова» о переводе его в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, расположенный в Новгородской губернии. В марте 1838 года А.Х. Бенкендорф вновь передает императору просьбу Е.А. Арсеньевой о помиловании внука и его переводе. Сам А.Х. Бенкендорф присоединился к этой просьбе. Николай I велел запросить мнения великого князя Михаила Павловича, бывшего командиром гвардейского корпуса «не находит ли он препятствий к исполнению просьбы Арсеньевой. Великий князь был <…> согласен <…> и Лермонтов снова очутился в Петербурге».

Сложные отношения с властью сложились у П.В. Долгорукова. Он был прямым потомком княжеской фамилии, «происходившей от причисленного к святым древнего князя Михаила Черниговского» и ставил свою родовитость выше Романовых. С ранних лет П.В. Долгоруков слыл человеком амбициозным и своенравным, зачастую пренебрегавшим светскими законами. Будучи человеком знатным и богатым, он был вхож во многие аристократические дома. Когда он занялся дворянскими родословными, ему не составляло никаких препятствий пользоваться семейными архивами знатных фамилий. Владельцы этих архивов представляли ему редкие документы и бумаги, которые существовали в единичных экземплярах.

«Один из главных собирателей старинных и недавних документов - Петр Федорович Карабанов на девятом десятке лет не только принимает Долгорукова и потчует удивительными рассказами о прошедшем, но и завещает ему после смерти целый сундук исторических рукописей».

Собранные материалы накапливались, систематизировались, чтобы потом послужить для написания задуманных книг. В 1843 году в Париже на французском языке увидела свет книга «Заметки о главных фамилиях России» под псевдонимом - граф Альмагро. Печатать эту книгу в России по цензурным соображениям было нельзя. По словам В.П. Долгоруков: «Писать о России - можно только русскому: отечество наше не походит ни на какую другую страну, <…> с цензурою русскою <…> печатать истину о России можно только в чужих краях». В книге поднимался вопрос о существовании земской думы при восшествии на престол в 1613 году Михаила Романова.

Поднимался этот вопрос П.В. Долгоруковым затрагивал тему легитимности существовавшей тогда власти, намекал на конституционные ограничения самодержавия.

Книга вызвала гнев Николая I. Слишком памятны были декабрьские дни 1825 года. Николай I повелел П.В. Долгорукову вернуться в Россию. По возвращении на родину П.Я. Долгоруков был арестован III отделением по обвинению в крамоле. Проверке подверглись все его бумаги на предмет заговора. В качестве наказания ему предстояла годичная ссылка в Вятку. При отправке к месту ссылки князь отказался поступать там на службу, ссылаясь на устав дворян. Таким образом, воспользоваться правом дворянина при желании не служить, он жил в Вятке как частное лицо, хотя и под строгим надзором полиции.

В 1859 году П.В. Долгоруков навсегда покинул Россию, прихватив с собой все имеющиеся у него архивные документы. По иронии судьбы начальником III отделения в то время был его дядя В.А. Долгоруков. В письме к нему из Лондона князь-диссидент на требование вернуться в Россию, со свойственным ему язвительным юмором писал: «Почтенный Князь Василий Андреевич, вы требуете меня в Россию <…> я не так глуп, чтобы явиться на это востребование, <…> посылаю вам <…> мою фотографию <…>. Можете фотографию эту сослать в Вятку или в Нерчинск, по вашему выбору, а сам я <…> в руки вашей полиции не попадусь».

Наряду с сеятелями крамолы наказанию подвергались представители другого стана - призванные эту крамолу выявлять. Промахи в цензурном деле не прощали и сотрудникам III отделения. Так в 1839 году вышел сборник «Сто русских литераторов», в котором были опубликованы три произведения Александра Бестужева. Будучи осужденным по делу декабристов, он в 1829 году был отправлен рядовым на Кавказ. В виде особой милости А.А. Бестужеву, который был известным литератором, было разрешено печататься под псевдонимом «Марлинский». В июне 1837 году Бестужев погиб в стычке с горцами, и, в вышедшем сборнике, была указана его подлинная фамилия, а также напечатан его портрет. Виновником данного недосмотра оказался сам управляющий III отделением А.Н. Мордвинов. А.Н. Мордвинов был уволен, а его место занял Л.В. Дубельт.

Помимо наблюдения за внутренней печатью в сферу деятельности III отделения входило отслеживание зарубежных изданий, которые писали о России. Николай I очень болезненно воспринимал публикации, в которых Россия выставлялась в неблаговидном виде. Так в 1827 году Николай I сделал поручение А.Х. Бенкендорфу относительно отставного надворного советника Л. Будберга, согласно которому следовало запретить последнему сотрудничество с зарубежными газетами. Причиной этому были статьи, напечатанные в немецких газетах и присланные из Петербурга Л. Будбергом. Император пожелал прекратить эту переписку, так как часто она не имеет иной цели, «как представлять происходящее в России в виде неправильном и неблагоприятном».

III отделение пристально наблюдало за заграничной прессой. Начиная с конца 30-х начала 40-х годов во всеподданнейших отчетах все больше места отводилось внешним событиям. Необходимость быть в курсе внешнеполитических событий заставляла знакомиться с иностранными газетами и журналами, «<…> вести переписку с агентами, иметь внимательные разговоры и делать подробные расспросы всем иностранным, прибывающим в наши пределы»2 . Анализ зарубежной прессы все чаще приводил к неприятным выводам. В отчете III отделения за 1941 год А.Х. Бенкендорф писал о том, что в Англии, Франции и Германии нередко печатаются пасквили, в которых, изображая Россию в черных красках, «<…> стараются вселить к ней общую ненависть народов <…> но ненависть не может не ослабить нравственное влияние России в сношениях с другими державами». Сокрушительным ударом по престижу империи стала книга француза Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году». Маркиз де Кюстин, будучи французским литератором и путешественником, в первой половине 1839 года приехал в Россию, где прожил до конца октября. По возвращении на родину он занялся обработкой впечатлений от своей поездки, и в начале 1843 года издал свою книгу. Сочинение его вызвало целую бурю негодования из России. Первым о выходе книги де Кюстина был Я.Н. Толстой. Он же был первым опровергателем книги маркиза.

Когда то Я.Н. Толстой члени председатель литературного кружка «Зеленая лампа», состоял в Союзе благоденствия. Он привлекался к дознанию по делу декабристов, но отказался вернуться из Франции в Россию, что считалось актом измены. Позднее Я.Н. Толстой получил прощение и должность. В 1835 году по протекции А.Х. Бенкендорфа он был назначен «<…> корреспондентом министерства народного просвещения в Париже <…>». Я.Н. Толстой числился по особым поручениям при III отделении. На него возлагалось «<…> защищение России в журналах».

В качестве опровержения Я.Н. Толстой написал брошюру на французском языке «Россия какой она приснилась господину де Кюстину». Самым беспристрастным изобличителем по словам А.Х. Бенкендорфа был француз Оже, находящийся на русской службе с 1814 до 1817 года.

«Движимый благодарностью к гостеприимной России, он печатал свое путешествие и в нем на каждом шагу опровергает Кюстина», - писал А.Х. Бенкендорф во всеподданнейшем отчете за 1843 год.

Таким образом, цензура, находясь в ведении министерства просвещения контролировалась III отделением. Деятельность последнего в области цензуры в период с 1826 - 1848 гг. неразрывно связано с политикой самодержавия. Осуществляя цензурную политику III отделение являлось хранителем и защитником политической системы, которая сложилась в России во второй четверти XIX века.

2.3 Цензурная политика 1848 - 1855 гг

Февральские события 1848 года во Франции и последовавшие за ними революционные вспышки в других государствах Европы «<…> были тем моментом, который совершенно ясно определил дальнейшее направление внутренней политики»1. Февральские дни, прошедшие широкой волной по Европе вызвали у российского императора крайне реакционное настроение. По воспоминаниям графа Оттона де-Брэ, бывшего в то время дипломатическим представителем Боварского королевства в России:

«Николай I следил за событиями, совершавшимися в соседних странах, с таким волнением, которое не соответствовало его обыкновенно столь твердому характеру»2. Европейские события 1830 года отозвались в России усилением цензурных строгостей, однако, куда более суровыми для цензуры были последствия революционных событий 1848 года. Это была пора наступающего «мрачного семилетия». В то время как Западную Европу охватила волна революции, российская империя внешне оставалась спокойной. Казавшийся покой был обманчивым, и первых сообщений о европейских событиях было достаточно для того, чтобы заставить царский режим прибегнуть к строгости. Николай I пытался приспособить государственную машину к новым обстоятельствам, замедлить внутренние глубинные процессы. Среди спасительных средств от революционной угрозы надежным и проверенным считалась цензура. Как отмечает А.И. Герцен:

«После революции 1848 года цензура стала манией Николая». С получением первых известий о революционных событиях в Западной Европе в России начались мероприятия по ужесточению цензурного режима. Это незамедлительно сказалось на состоянии печати. Издатель В.Р. Зотов так пишет об этом: «Газеты наши, имевшие право говорить о политике, несколько дней не сообщали ничего о происшествиях в Париже <…>. Нам запрещалось даже спрашивать о том, что делается в Европе, как запрещают детям неуместные вопросы, <…> всех раздражало замалчивание фактов в печати, на которую налегла с тех пор всею своею тяжестью совершенно сбившаяся с толку цензура». В течение первых дней русские газеты о победе революции во Франции ничего не сообщали. «Есть основание полагать, что в эти дни Николай I еще не потерял надежды на поражение революции во Франции». М.А. Корф дает такое описание настроений в столице после известий о революции во Франции: «<…> весь город <…> на ногах; все скакали из дома в дом с новыми вестями, осаждали газетную экспедицию и тем более недоумевали и тревожились, что самые газеты, ожидаемые нетерпеливою жадностью, приносили одни противоречия, недомолвки или известия мало достоверные». 23 февраля 1848 года царю был представлен доклад шефа жандармов А.Ф. Орлова о необходимости усиления надзора за периодическими изданиями, особенно это касалось «Современника» и «Отечественных записок». Пристальное внимание III отделение было обращено на эти издания еще в 1847 году. Особое недовольство вызывали статьи В.Г. Белинского в «Современнике», в частности статья «Взгляд на русскую литературу 1847 года». В статье был усмотрен революционный смысл. А.Ф. Орлов указывал, что использование в статье слов «прогресс и гуманность» «<…> в молодом поколении могут посеять мысль о политических вопросах Запада и коммунизма». Как отмечает Н.К. Шильдер 22 февраля во время бала в Зимнем дворце, на котором стало известно о событиях в Европе, министр А.С. Меншиков сказал наследнику престола Александру Николаевичу, что в России идет «подкопная работа либерализма» , которая просматривается в преподавании наук и в направлениях журналов. Московский попечитель учебных заведений С.Г. Строганов тогда же направил царю записку «О либерализме и коммунизме в цензуре». Тем же вопросам была посвящена записка статс-секретаря Государственного совета барона М.А. Корфа. В ней М.А. Корф рекомендовал максимально ограничить политические известия для простого народа, увеличить количество цензоров и усилить строгость цензуры, требовал срочного строгого «<…> пересмотра всех ныне издающихся журналов и, если, которые либо из них окажутся подозрительными в своем направлении, то немедленно их запретить» . Специальную записку в III отделение предоставил жандармский подполковник Васильев. Автор записки обосновывал необходимость самых решительных мер по пресечению распространения опасных известий о революции на Западе. Жандарм предупреждал о том, что «<…> русские газеты читаются не только дворниками, но во всех лакейских и лавочках, в торговых местах в народных харчевнях, в конторах <…>, где неблагонадежные люди будут читать безграмотному народу только то, что нужно им будет, для возмущения народного стада».

27 февраля Николай I наложил резолюцию на доклад А.Ф. Орлова, которая гласила, что: «Необходимо составить особый комитет, чтобы рассмотреть, правильно ли действует цензура и издаваемые журналы соблюдают ли данные каждому программы. Комитету донести мне с доказательствами, где найдены какие упущения цензуры и ее начальства, т-е. министерства народного просвещения, и которые журналы и в чем вышли из своей программы».

Так 27 февраля был создан Временный секретный комитет под председательством князя Меншикова. В состав комитета вошли: граф С.Г. Строганов, военный историк Д.П. Бутурлин, статс-секретарь барон М.А. Корф, управляющий III отделением Л.В. Дубельт и статс-секретарь П.И. Дегай. Комитет должен был проверить степень опасности, проистекающей от печати, о которой говорилось в записках, поданных царю, а также определить какие меры необходимо принять.

Вместе с тем предлагалось рассмотреть промахи и упущения министра образования С.С. Уварова в области цензуры. А.С. Меншиков писал в дневнике: «Получил от графа А.Ф. Орлова сообщение, что мне быть Председателем Комитета о проступках цензуры в пропуске недозволенных статей в журналах, то есть род следствия над министром просвещения гр. Уваровым; поручение весьма неприятное».

Все предложения меншиковский комитет направлял через III отделение Николаю I, затем высочайшею волю сообщали министру просвещения для незамедлительного исполнения. Первое заседание комитета состоялось 4 марта 1848 года. На первом заседании Комитет рассмотрел все изданное за два месяца. На одно из заседаний были приглашены редакторы столичных газет и журналов с целью привлечь их к сотрудничеству с правительством в охранении публики от вредных идей. Возможно, желая оказать моральное давление на редакторов, Николай I хотел чтобы встреча с ними проходила в III отделении. А.Ф. Орлов, однако, «<…> не хотел принять на свою часть этого поручения, возражал, и с таким сердцем, что государь ему уступил и возложил это дело на мой Комитет», - написал в дневнике А.С. Меншиков. Собравшимся 11 марта редакторам на очередном заседании комитета был зачитан текст «внушения», в котором от имени самого Николая I указывалось на недопустимость в периодических изданиях «политических намеков» на действия царской администрации, распространяющих «идеи и выражения, противные нравственности и общественному порядку» . Серьезные претензии были предъявлены редакторам «Современника» и

«Отечественных Записок» - А.В. Никитенко и А.А. Краевскому. На итоговом заседании меншиковского комитета 29 марта 1848 года оба эти журнала были признаны неблагонадежными.

Комитет под председательством А.С. Меншикова просуществовал немногим больше месяца. 2 апреля 1828 года на смену временному меншиковскому комитету пришел постоянный секретный комитет, прозванный «бутурлинским» по имени его председателя Д.П. Бутурлина. Личный состав комитета с годами менялся. В конце деятельности его возглавлял М.А. Корф. Комитет этот также называли Комитетом 2-го апреля. В лице этого комитета верховная власть создала дополнительный орган надзора за печатью, который был уполномочен от имени царя проверять работу цензурных ведомств. Это явилось еще одним аргументом, свидетельствующим о глубоком кризисе режима, который для своего функционирования считал необходимым учредить орган, контролирующий духовную жизнь страны. По словам Н.К. Шильдера с образованием цензурного комитета Д.П. Бутурлина «<…> образовалась <…> двойная цензура в 1848 г., предварительная в лице обыкновенных цензоров, просматривавшая до печати и <…> карательная, подвергавшая <…> рассмотрению только уже напечатанное и привлекавшая <…> к ответственности как цензоров, так и авторов <…>». В круг призываемых к ответственности входили также редакторы изданий.

В том же апреле 1848 года Д.П. Бутурлин составил справку в которой говорилось о необходимости наказания авторов рукописей с крамольными мыслями. Он считал полезным, чтобы «<…> цензоры те из запрещенных ими сочинений, которые доказывают в писателе особенно вредное, в политическом или нравственном отношении направление, представляли бы подобные рукописи негласным образом в Третье отделение с тем, чтобы последнее, смотря по обстоятельствам, или принимало меры к предупреждению вреда от такого писателя или учреждало за ним наблюдение»2. В мае 1848 года предложение Д.П. Бутурлина было одобрено А.Ф. Орловым и Л.В. Дубельтом.

Считая «бутурлинский» комитет своим личным учреждением Николай I говорил его председателю: «Цензурные установления остаются все, как были; но вы будете - Я, то есть как самому мне некогда читать все произведения нашей литературы, то вы станете делать это за меня и доносить мне о ваших замечаниях, а потом уже мое дело расправиться с виновными».

В исторической литературе распространено мнение, что именно М.А. Корф был инициатором этих комитетом. А.С. Нифонтов и М.К. Лемке оставляют первенство за А.Ф. Орловым. Считая А.Ф. Орлова инициатором создания этих комитетов, М.К. Лемке в качестве аргумента высказывает мысль о желании руководителей III отделения «<…> сложить с себя обещавшие стать и очень тяжелыми и очень хлопотными обязанностями по надзору за литературой и цензурой», ясно предвидя «<…> какую обузу и <…> ответственность возьмет на себя III Отделение <…> занятое теперь массою дел политических <…>». Отсюда, по мнению М.К. Лемке у А.Ф. Орлова возникает твердое желание уступить хлопоты, связанные с цензурой, кому-либо другому. Записки М.А. Корфа и С.Г. Строганова по поводу журналистики пришлись кстати. Это выглядит довольно убедительно, если принять во внимание, что цензурная деятельность III отделения не являлась главной. Учреждение комитета 2-го апреля просуществовавшего до конца 1855 года, открыло собой период, который принято называть «эпохой цензурного террора». Цензура этого периода доходит до своего апогея. Давая оценку степени причастности III отделения к ситуации с цензурой в этот период, И.М. Троцкий замечает: «Но от этих дел III отделение стояло уже несколько в стороне. Оно оставило за собою верховный надзор за литературой, но основную работу передало цензурному комитету. Теперь жандармы интересуются уже не столько литературой, сколько литераторами» 2 . После 1848 года III отделение чаще всего отказывало авторам, которые обращались за разрешением на публикации. Так в 1848 году к Л.В. Дубельту обратился А.В. Башуцкий с просьбой о получении от III отделения разрешения на публикацию в журнале «Иллюстрация», редактором которого он являлся «<…> все составляющее нашу славу и честь; портреты царственных лиц; церемонии; <…> портреты сановников, министров; изображение памятников; монументальных построек <…>». Из III отделения последовал ответ, что это входит в компетенцию министерства двора и обычной цензуры, <…> а до III отделения СЕИВК не относится»3. Точно также III отделение старалось не заниматься разборками между журналистами и издателями. В конце 1848 года благодаря А.Ф. Орлову Ф.В. Булгарин получил чин коллежского советника за усердие в труде. Это послужило стимулом для еще больших сражений его с цензурой «<…> на ее промахи в такое «горячее» время, каким был приснопамятный к России 1848- й год <…>». 26 декабря 1848 года Ф.В. Булгарин написал письмо цензору А.Л. Крылову, в котором звучали обвинения в адрес самого А.Л. Крылова, А.А. Краевского, журнала «Отечественные записки». Заканчивалось письмо намерением обратиться с жалобой на высочайшее имя. В ответ на это А.Л. Крылов подал рапорт председателю Петербургского цензурного комитета приложив к нему письмо Ф.В. Булгарина. В рапорте А.Л. Крылов указывал на отсутствие конкретики обвинений со стороны Ф.В. Булгарина, а также постоянные нападки с его стороны в адрес и других цензоров. Председатель цензурного комитета отправил эти документы в III отделение, прося его сделать зависящее распоряжение. «Но III отделение нашло, что это не его дело, а министра народного просвещения, который и может при желании сделать Булгарину должное внушение».

Все дела меншиковского комитета перешли по-наследству в комитет под руководством Д.П. Бутурлина. Как отмечает в дневнике А.В. Никитенко:

«Распространялись слухи, что комитет особенно занят отыскиванием вредных идей коммунизма, социализма, всякого либерализма <…>.

«Отечественные записки» и «Современник», как водится, поставлены были во главе виновников распространения этих идей»3. Журнал А.А. Краевского

«Отечественные записки» был наиболее популярным в сороковых годах. До Н.А. Некрасова это был лучший журнал времени. На его страницах печатались А.И. Герцен, В.Г. Белинский, Н.П. Огарев, Т.Н. Грановский. Потенциальным соперником журнала «Отечественные записки» явился обновленный «Современник», который был приобретен Н.А. Некрасовым у его прежнего издателя П.А. Плетнева в 1846 году. Решено было пригласить на должность редактора А.В. Никитенко. «В первые же годы подписчики получили Герцена и Гончарова, Толстого и Огарева, Тургенева и Писемского, Белинского и самого Некрасова». Это вместе с переводами из литературного зарубежья: Жорж Занд, Гете, Байрон, Диккенс. В журнале смело и умело освещалась внутренняя жизнь государства. Очень большое место «Современник» отводил этнографии, истории, праву, критике, статистике и чаще всего именно они становились предметом цензурных пресечений.

6 апреля с А.А. Краевского и А.В. Никитенко была взята подписка, в которой им повелевалось в будущем под страхом закрытия журналов печатать в своих изданиях лишь те материалы, которые не расходились бы со взглядами правительства. В случае нарушения ими предписываемых правил выдвигалась угроза применения к ним мер как к государственным преступникам. Устрашающие факторы по отношению к редакторам неблагонадежных журналов возымели действие. 25 мая А.А Краевский отправил Л.В. Дубельту письмо. Суть письма заключалась в верноподданнейшей готовности искупить свою вину освещением на страницах журнала статей, толкующих события в духе правительства. В июльском номере «Отечественных Записок» появилась статья А.А. Краевского «Россия и Западная Европа в настоящую минуту». Статья носила патриотический характер.