Российские и немецкие открытки Первой мировой войны

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ

«НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

«ВЫСШАЯ ШКОЛА ЭКОНОМИКИ»

Факультет Санкт-Петербургская школа гуманитарных наук и искусств Образовательная программа «История»

Выпускная квалификационная работа

Российские и немецкие открытки Первой мировой войны

Russian and German Postcards of First World War

образовательная программа «История»

Охотникова Ольга Константиновна

Научный руководитель

Семенов Александр Михайлович

Санкт-Петербург, 2020

Оглавление

Введение

Глава 1. Российские и немецкие открытки Первой мировой: условия производства и образы войны

Глава 2. Сюжеты на открытках: дети в форме, вражеские зверства и мирный фронт

2.1 Дети

2.2 Зверства

2.3 Фронтовые фотографии

Заключение

Список использованных источников

Приложение. Иллюстрации

Введение

Первая мировая война - событие, открывшее собой, по мнению Э. Хобсбаума «короткий двадцатый век»См. Хобсбаум Э. Эпоха крайностей: Короткий двадцатый век (1914--1991). М.: Издательство Независимая Газета, 2004. 632 с., событие, принесшее с собой множество новых явлений, от системы международного порядка и расклада сил на мировой арене, до принципов ведения боя. Однако, кроме материальных и внешнеполитических изменений, данная война совершенно по-новому предстала перед ее современниками и их потомками. Тотальность войны отразилась не только в виде всеобщей мобилизации человеческих и экономических ресурсов для ведения военных действий, но и во включении большей части общества в процесс переживания и осмысления происходящих событий. К созданию образа войны, таким образом, были причастны как правительства и политические элиты разных стран, так и рядовые граждане. Данный процесс осуществлялся с помощью различных инструментов: газет, плакатов, публичных выступлений, писем и дневников. Особый интерес представляет такой источник как почтовые открытки, а именно изображения на их лицевой стороне. Т.к. главной задачей открыток было обеспечение коммуникации людей друг с другом: в условиях войны - между линией фронта и гражданским населением в тылу, восприятие их визуального оформления отходило на второй план, что не отменяет факт существовавшего разнообразия сюжетов, связанных с войной. Концепт «настроения 1914 года», которое выражалось во всепоглощающем чувстве национального единства и высоком уровне общественной поддержки правительств во всех воюющих странах, хоть и подвергается критике в современной историографии Verhey J. The Spirit of 1914: Militarism, Myth, and Mobilization in Germany. Cambridge: Cambridge University Press, 2000; Sanborn J. A. The mobilization of 1914 and the question of the Russian nation. A reexamination // Slavic Review 59, 2000. P. 267-289., может быть применен к продукции массовой культуры, чья тематика напрямую зависела от ситуации на фронте и общественной реакции на нее.

В данной работе я исследую издававшиеся и использовавшиеся в течение Первой мировой войны российские и немецкие открытки и образ войны, который формируется на их основе. Исследовательский вопрос, в этом случае можно поставить так: какие сходства и различия образов войны существовали на немецких и российских открытках Первой мировой? Выбор сравнительной перспективы обусловлен проблемой однородности европейских культурных практик при изображении войны. Иными словами, были ли способы изображения типичных атрибутов войны, таких как, союзники, враги, солдаты и гражданское население, одинаковыми для всех стран-участников, даже противоборствующих, и были ли все эти атрибуты типичными? Эффективным в решении этой проблемы может оказаться пример материалов из противоборствующих Российской и Германской империй.

История открытки в Российской империи началась в 1872 году - тогда Государственной почтовой службой была выпущена первая почтовая карточка, а с 1894 годы производство открыток было разрешено частным издателям Пасхальная открытка: альбом-каталог / авт.-сост.: И. А. Карпенко. Спб: ГМИ СПб, 2014. С. 4.. Однако в довоенное время большинство открытых писем производилось за рубежом по причине почти сразу же введенной цензуры «ввиду ограждения общественных и частных лиц», а также дорогой и часто крайне некачественной полиграфии Чапкина М.Я. Русская рождественская и новогодняя открытка 1898-1918: альбом. М.: Захаров, 2012. С. 9.. В условиях начавшейся войны сообщение с заграничными издательствами было прервано, что, как утверждают специалисты, положительно повлияло на развитие отечественного продукта: «появились довольно удачные модификации европейских открыток или их русские аналоги с добавлением оригинальной отечественной атрибутики» Чапкина М.Я. Москвичи поздравляют!: русская поздравительная открытка 1897-1917 годов: альбом. М.: Контак-Культура, 2009. С. 14.. Тематический спектр был почти полностью переориентирован на войну, что коснулось и видовых, и поздравительных, и репродукционных открыток. Кроме того, расширился рынок - к производству открыток подключились различные периодические издания, благотворительные комитеты, общественные организации, органы местного самоуправления, что еще больше увеличило дифференцированность изображений и стоящих за ними интерпретаций.

Процесс развития германской открытки можно также отсчитывать с 1870-х гг.: имперская почтовая администрация (Reichspost) была создана после объединения Германии в 1871Aalhuizen R. German Postal History [Электронный ресурс] URL: http://www.aalmeyer.com/1%20website.html (дата обращения: 20.05.20).. К началу XX века выпуск марок и открыток, посвященных некоторой тематике, стал привычным, поэтому появление с началом войны открыток, отсылающих их отправителей и получателей к ситуации на фронте/в тылу, не являлось уникальным событием. Обусловленная Первой мировой войной массовость распространения и прибыльность бизнеса сделали «каждое изображение, которое было даже отдаленно связано с войной» (картина, графика, фотография и т.д.) подходящим для воспроизведения на открыткеBrocks C. Die bunte Welt des Krieges. Bildpostkarten aus dem Ersten Weltkrieg 1914-1918. Essen: Klartext, 2008. S. 11., что способствовало большому разнообразию иллюстрированных почтовых открыток, выпущенных в Германии за 1914-1918 гг.

Историография Первой мировой войны обширна и включает в себя множество работ различной направленности. Современный интерес к теме обусловлен как новыми методологиями Kramer A. The First World War and German Memory // Untold War: New Perspectives in First World War Studies, Ed. by Heather Jones, et al. Leiden: Brill, 2008. P. 411. - культурная история, история ментальностей, история памяти, так и концом «короткого» XX века, привлекшим внимание к его началу Chickering R. Why Are We Still Interested in This Old War? // Finding Common Ground: New Directions in First World War Studies/ Leiden: BRILL, 2010. P. 4-5., и усиленного феноменом юбилея Кузнецов А., Маслов А. Диктатура юбилеев, мемориальный бум как призрак иной повседневности // Между канунами. Исторические исследования в России за последние 25 лет / Под ред. Г.А. Бордюгова. М.: АИРО-XXI, 2011. С. 1449.. Вследствие этого, появились обзоры современного состояния и сборники статейСм.: Первая мировая война: Современная историография: Сб. обзоров и реф. / РАН. ИНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. истории; Отв. ред. В.П. Любин, М.М. Минц. М., 2014; Первая мировая война: взгляд спустя столетие. 1915 год: доклады и выступления участников V Международной научно-практической конференции. М.: Изд-во МНЭПУ, 2016., анализирующие достижения и перспективы изучения традиционных кейсов и предлагающие для исследования новые направленияСм.: Uncovered fields: Perspectives in First World War studies / Ed. by P. Purseigle, Brill, 2004; Untold War: New Perspectives in First World War Studies / Ed. by H. Jones, et al. Leiden: Brill, 2008; Finding common ground: new directions in First World War studies. Leiden: Brill, 2010.. Одним из выводов данной историографии является тезис о недостаточном внимании историков к Первой мировой до последней четверти XX века. Например, О. Нагорная и И. Нарский в своей статье о немецкой историографии войны заявляют о ее близости с отечественной традицией: «для обеих характерны длительная общественная и научная маргинализация Первой мировой, оказавшейся в тени последующих войн и политических пертурбаций, и пробуждение пристального интереса к ней в конце 1980-х гг.»Нагорная О., Нарский И. Проигранная война, поиск виновников и тень нацизма: Первая мировая война в немецкой историографии // Российская история. №5. 2014. С. 26.. Однако, А.В. Золов, полемизирует с этим тезисом, и считает, что война никогда не выпадала из поля зрения отечественных историковЗолов А.В. Незабытая война: к вопросу об освещении истории Первой мировой войны в СССР // Honoris causa: сборник научных статей, посвященный 70-летию профессора Виктора Владимировича Сергеева / сост. И отв. ред. И.О. Дементьев. СПб.: Нестор-История, 2016. С. 312., хотя признает, что только со второй половины 1950-х гг. тема носила относительно, а с 1980-х гг. - совершенно, академический характер, а публикация мемуарной литературы и документов, начавшаяся еще в 1920-х гг. отвечала идеологическим запросамТам же. С. 305.. Исследователи также отмечают влияние на отечественную историографию мировых тенденций: переход «от политизации к историзации войны, от традиционной военной истории (Militдrgeschichte) - к социальной, а затем культурной истории» Нагорная О., Нарский И. Указ. соч. С. 26., а также интерес к «проблеме человека на войне, его психологии…повседневных практик поведения» Леонтьева О.Б. Антропологический поворот в современной историографии Первой мировой войны // ХХ век и Россия: общество, реформы, революции: электрон. сб. Вып. 5. Электрон. дан. Самара, 2017. С. 248-256.. Таким образом, обсуждение достаточной/недостаточной освещенности Первой мировой в историографии показывает, что образ войны, закончившейся столетие назад, все еще не является устоявшимся и находится на стадии формирования.

Для начала стоит обратиться к работам, посвященным образу войны, который создавался в российском и немецком обществах посредством военной пропаганды и цензуры. Начать стоит с работы Дж. Смита Smith J.T. Russian Military Censorship during the First World War // Revolutionary Russia 14, no. 1 (2001). P. 71-95. о российской военной цензуре, в которой автор перечисляет основные ограничительные меры для периодических изданий, предпринятые правительством Российской империи, и сравнивает их положения и эффективность с работой цензурных органов других воюющих стран: Германии, Франции и Великобритании. Анализируя содержащуюся в либеральной прессе критику правительства и вызванные ей попытки ужесточении цензуры, автор приходит к выводу о том, что, несмотря на автократическую систему, введенные меры для приглушения либеральной оппозиции оказались недостаточными. Вопрос цензуры является также фокусом исследования А.С. Смыкалина Смыкалин А.С. Перлюстрация корреспонденции и почтовая военная цензура в России и СССР. СПб: Юридический центр Пресс, 2008., посвященного перлюстрации корреспонденции и почтовой цензуре в широкой хронологической рамке имперского и советского периода. Автор исследует историю развития и особенности работы «черных кабинетов» и переквалификацию ее деятельности во время Первой мировой с вскрытия писем высокопоставленных лиц на анализ солдатской корреспонденции. Такой источник как военно-цензорские отчеты, составленные на основе солдатских писем, позволяет автору проследить изменения настроений на фронте и в тылу.

С позиции образов пропаганды выстроена статья К.А. Пахалюка Пахалюк К.А. Структура образа героев в российском общественном дискурсе в годы Первой мировой войны // Первая мировая война в истории и культуре России и Европы: сб. статей / под ред. Г.В. Кретинина, И.О. Дементьева. Калининград: Издательство Балтийского федерального университета им. И. Канта, 2013. С. 305-314., в которой анализируются характеристики героев войны в публичной сфере и их значение в процессе легитимации войны, подтверждения ее «народности». Автор использует широко тиражируемые периодические издания и материалы в них, посвященные народным героям - полководцам, офицерам, нижним чинам, женщинам, православным священникам и детям, выделяя общие и уникальные дискурсивные практики, через которые определяется их «геройство». Изучению прессы посвящены и статьи Д.Г. Гужвы Гужва Д.Г. Информационное противоборство за влияние в русской армии (по материалам военной печати 1917-1918 гг.) // Военно-исторический журнал. № 1. 2008. С. 47-50; Гужва Д.Г. Русская военная периодическая печать в годы Первой мировой войны // Военно-исторический журнал. № 12. 2007. С. 37-41., в фокусе которых находится структура, содержание и политическая борьба на страницах военной печати русской армии в условиях цензуры и необходимости поддержания морального духа. Анализируя источник в период с 1914 по 1918 г. автор формулирует причины, не позволившие газетам выполнить их функции во время войны, а также определяет их значение для политической борьбы в революционный период. В свою очередь, Роберт Нельсон Nelson R. German comrades - Slavic whores: Gender images in the German soldier newspapers of the First World War // Home/Front: the military, war and gender in twentieth-century Germany: [based on the papers of an International conference, Berlin, October 1999] / Ed. by Karen Hagemann and Stefanie Schьler-Springorum. Oxford; New York: Berg, 2002. публикует свою статью о немецких солдатских газетах и выражаемой в них иерархии среди народов, которая формулировалась, среди прочего, с помощью гендерных атрибутов. Автор рассматривает связанные с изображением немецких, французских, и русских солдат, а также немецких, французских и «славянских» (польских и русских) женщин концепты, в которых каждой из групп приписывались определенные позитивные и негативные черты, от верности и героизма до варварства и распущенности. В том же сборнике выпущена статья Б. ЩонбергерSchцnberger B. Motherly Heroines and Adventurous Girls: Red Cross Nurses and Women Army Auxiliaries in the First World War // Home/Front: the Military, War and Gender in twentieth-century Germany: [based on the papers of an International conference, Berlin, October 1999] / Ed. by K. Hagemann and S. Schьler-Springorum. New York: Berg, 2002. о роли медсестер Красного Креста и женщин-военнослужащих во время Первой мировой. В фокусе автора оказывается положение и восприятие данных групп во время войны и в межвоенный период, их исключение, или наоборот встраивание в память о войне.

В контексте пропаганды были также важны образы лидеров воюющих стран, что наглядно демонстрируют исследования Б.И. Колоницкого Kolonitskii B. Russian Leaders of the Great War and Revolutionary Era in Representations and Rumors // Cultural History of Russia in the Great War and Revolution 1914-22. Bloomington: Slavica Publishers, 2013. P. 27-54; Колоницкий Б.И. Трагическая эротика: образы императорской семьи в годы Первой мировой войны. М.: Новое литературное обозрение, 2010., посвященные репрезентации членов императорской семьи в условиях широкого распространения слухов в ходе войны. Автор последовательно разбирает образы императора Николая II, императрицы Александры Федоровны, их детей, великого князя Николая Николаевича, которые конструировались сверху и их модификации в публичной сфере по мере затягивания войны, объясняя, почему, например, Александра Федоровна в восприятии общественности из «простой сестры милосердия» превратилась в государственную предательницу и распутную изменницу. Значительную роль в пропагандистском дискурсе играли военнопленные, о чем свидетельствуют работы О.С. Нагорной Нагорная О.С. Позитив и негатив: визуализация образов российских военнопленных Первой мировой в русской и немецкой пропаганде (1914-1917 гг.) // Оче-видная история: проблемы визуальной истории России ХХ столетия: сб. ст.: [по материалам Международной научной конференции "Образы в истории, история в образах: визуальные источники по истории XX века" (28-29 сентября 2007 г., г. Челябинск)]. Челябинск: Каменный пояс, 2008. С.115-129; Нагорная О.С. Военный плен Первой мировой войны: традиции «Прекрасной эпохи» и тенденции «Тотальной войны» // Вестник РУДН. История России. 2011. №1. С. 107-119.. Анализируя российских военнопленных в Германии как социальную группу, автор описывает дискурсивные практики и попытки осмысления лагерного опыта, отмечая также их использование для нужд немецкой и российской пропаганды. Статья Б. Фельтман Feltman B.K. Letters from Captivity: the First World War Correspondence of the German Prisoners of War in the United Kingdom / Finding Common Ground: New Directions in First World War Studies. Leiden: BRILL, 2010. P. 87-110. также посвящена военнопленным, но уже с точки зрения их коммуникации с Родиной. На кейсе немецких солдат, плененных британскими войсками, автор изучает особенности их корреспонденции с родными и благотворительными обществами, накладываемые на них почтовые правила, а также выявляет эмоциональное содержание посланий военнопленных, которые чувствовали себя брошенными и изолированными. Письма и почтовые карточки плененных солдат интересуют и Э.Е. Абдрашитова Абдрашитов Э.Е. Письма военнопленных Первой мировой войны как канал передачи информации // Вестник Томского государственного университета. №3. Томск, 2012. С. 30-35., анализирующего их с позиции канала для передачи информации. Автор исследует способы шифровки и дешифровки посланий военнопленных, появившиеся в период Первой мировой в условиях цензурных ограничений и сложности отправки сообщений. Совершенно другой угол зрения представляет К. ШтеуерSteuer K. German Propaganda and Prisoners-of-War during World War I // World War I and Propaganda / Ed. by T.R.E. Paddock. Leiden; Boston: Brill, 2014. P. 155-181., изучающий концепт военнопленных, которые могли быть как объектом, так и субъектом немецкой пропаганды. Отмечая ее многонаправленность, автор считает, что не все попытки убедить различных акторов действительно сработали: попытки договориться с иностранными государствами улучшить лагерные условия для плененных немцев, с военнопленными - работать на Германию, со своими гражданами - поддержать военные усилия на фронте, были успешны лишь частично.

Кроме того, пропаганда была направлена на врага, и, хоть и содержала изначально негативные тезисы, могла изменяться в ходе военных действий. На примере русской оккупации Восточной Пруссии П. Ян Ян П. «Нечисть царей, нечисть варваров». Русская оккупация Восточной Пруссии 1914 г. в восприятии немецкой общественности // Россия и Германия в XX веке. Т. 1: Обольщение властью. Русские и немцы в Первой и Второй мировых войнах /под ред. К. Аймермахера, Г. Бордюгова. М.: АИРО-XXI, 2010. С. 176-191. показывает, как преобразовывался образ русских среди немецкого населения. Анализируя немецкие представления этого события, созданные в военный и послевоенный период, автор отмечает взаимосвязь этих интерпретаций с традиционными характеристиками русских, а также их влияние на один из популярных военных мифов о Гинденбурге и его героической победе при Танненберге. Периоду нахождения русской армии в Восточной Пруссии посвящено также исследование К.А. Пахалюка Пахалюк К.А. Взаимоотношения с местным населением как фактор неудачи боевых действий в Восточной Пруссии в годы 1-й мировой войны // Военно-исторический архив. 2011. № 8. С. 147-157. URL: http://www.rusasww1.ru/view_post.php?id=239 (дата обращения: 09.05.20).. В своей статье автор делает фокус на поведение местных жителей в отношении оккупантов, выделяя такие паттерны как бегство, сотрудничество и противодействие, и считает их одной из причин, по которой российским войскам не удалось надолго задержаться в данном регионе. Зеркальный кейс рассматривает Л. Энгельштейн Engelstein L. “A Belgium of our own”. The sack of Russian Kalisz, August 1914 / Fascination and Enmity. Russia and Germany as Entangled Histories, 1914-1945 / ed. by M. David-Fox, P. Holquist. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2012. P. 13-38. в своей статье о Калишском погроме, учиненный немецкими солдатами в российском городе. Автор анализирует произошедшие события с точки зрения разносторонних свидетельств и реакции в отечественной прессе, указывая на роль погрома в отношениях империи с поляками и евреями, составлявшими большинство городского населения, и его символическое значение для российского правительства, ставшего «собственной Бельгией» - доказательством немецкого варварства. Образ врага находится в центре совместного исследования Т. Филипповой и П. Баратова Филиппова Т., Баратов П. «Враги России». Образы и риторики вражды в русской журнальной сатире Первой мировой войны. М.: АИРО-XXI, 2014., в котором последовательно разбираются существовавшие в журнальной сатире представления о турке, австрийце и немце. Авторы прослеживают изменения риторики вражды, а также определяют соотношение ее традиционных и изобретенных аспектов - так, согласно их мнению, образ турка основывался скорее на устоявшихся и привычных стереотипах, тогда как образ германца был в большей части сформирован реалиями войны. С другой стороны, в условиях патриотической мобилизации отношения с союзниками также подвергались изменениям, о чем свидетельствует статья Д.Е. Цыкалова Цыкалов Д.Е. Образ союзника в российской публицистике Первой мировой войны (июль 1914-февраль 1917 г.) // Война и общество: к 90-летию начала Первой мировой войны: материалы Межвузовской научной конференции, Самара, 10-11 декабря 2004 г. C. 131-138.. Используя в качестве источника националистическую и либеральную российскую печать, автор прослеживает, какие доводы использовались в них для объяснения союза России с Англией и Францией - в ход шла и расовая теория, и религиозная общность, и стремление России к демократии. Проблему образа союзника поднимают в своей монографии и О.С. Поршнева с А.В. Голубевым Голубев А.В., Поршнева О.С. Образ союзника в сознании российского общества в контексте мировых войн. М.: Новый хронограф, 2012., исследуя ее на широком круге источников - от периодики и сводок о настроениях населения до личных документов в хронологической рамке двух мировых войн. Изучая способы конструирования представлений о союзниках в годы Первой мировой, авторы отмечают общие для всех воюющих стран паттерны, а также характерные конкретно для национального самосознания Российской империи.

В контексте войны инструментами пропаганды может являться и гендерная риторика, что наглядно показывает работа Л.М. Тодда Todd L.M. The Hun and the Home: Gender, Sexuality and Propaganda in First World War Europe // World War I and Propaganda / ed. by T.R.E. Paddock. Leiden, Boston: Brill, 2014. P.137-155.. С помощью немецких правительственных плакатов, брошюр, финансируемых из частных источников, и газет, ориентированных на получение прибыли, автор анализирует характеристики и роли, предписанные пропагандистами мужскому и женскому населению, как родной страны, так и стран-противников. В том же сборнике Кристофер БартельBarthel C. The Cultivation of Deutschtum in Occupied Lithuania during the First World War // World War I and Propaganda / Ed. by T.R.E. Paddock. Leiden; Boston: Brill, 2014. P. 222-247. публикует статью о культивации «немецкости» («Deutschtum») в оккупированной Литве - обширной культурной программе, направленной на содействие материальным целям, а также на завоевание российской территории политически и культурно для долгосрочного немецкого контроля. Используя в основном немецкие газеты, распространяемые на оккупированной территории, автор изучает риторику, направленную против российской власти и доказывающую германское превосходство, которая, таким образом, привела к массовости до этого латентной русофобии. Перспективу оккупированных территорий и развиваемой на них пропаганде также использует Кристофер Фишер Fischer C. Of Occupied Territories and Lost Provinces: German and Entente Propaganda in the West during World War I // World War I and propaganda / Ed. by T.R.E. Paddock. Leiden; Boston: Brill, 2014. P. 199-220., анализирующий кейс Бельгии и Эльзаса-Лотарингии. Автор, сравнивая методы и результаты французской и немецкой пропаганды относительно этих регионов, приходит к выводу о большей успешности французской линии, на что повлияли и изначально более проигрышные позиции Германии, и более ловкие действия стран Антанты и Бельгии.

Обширна также историография, посвященная общественным настроениям, образу войны среди населения. Важно начать с концепта «настроения 1914 года», который в случае с Германией показывается Дж. Верхеем Verhey J. Op. cit. как имеющий скорее мифическую основу, т.к. отношение к надвигающейся войне могло разниться в зависимости от социальной, классовой или политической группы. Автор заключает, что понятие коллективного «духа 1914 года» было преднамеренным упрощением народных чувств и инструментом для военных, политических и идеологических целей. «Августовскому переживанию» и историографическим тенденциям относительно него посвящена также статья Ф.Б. Шенка Шенк Ф.Б. «Августовское переживание»: начало Первой мировой войны как поворотный пункт немецкой истории // Новое литературное обозрение. 2012. 116. . С одной стороны, автор признает случавшиеся тогда моменты «единения и воодушевления», выраженные в большом количестве добровольцев, спонтанных патриотических демонстрациях, и переименовании французских и английских названий кафе. С другой стороны, автор указывает на то, что общим для уличных толп было не патриотическое воодушевление, а напряжение, паника и страх перед грядущей войной. В свою очередь, акцент на разницу восприятий начавшейся войны различными социальными группами делают исследователи Sanborn J. A.Op. cit.; Поршнева О.С. «Настроение 1914 года» в России как феномен истории и историографии // Российская история. 2010. № 2. С. 185-199. российского контекста. Выражение настроений через культуру также заслужило внимание историков - так, монография Х. Яна Jahn Н. Patriotic Culture in Russia during World War I. Ithaca: Cornell University Press, 1995. посвящена патриотической культуре и ее воплощению с помощью таких художественных средств, как лубок, карикатуры, плакаты, цирк, опера, фильмы, песни. Р. Стайтс Stites R. Days and Nights in Wartime Russia. Cultural life, 1914-1917 / European Culture in the Great War. The Arts, Entertainment, and Propaganda, 1914-1918 / ed. by R. Stites and A. Roshwald. Cambridge; New York: Cambridge University Press, 1999. P. 8-31. в своей статье рассказывает про культурную жизнь Российской империи с позиции разрыва между высокой и массовой культурой, заканчивая выводом об отсутствии мобилизации и национализации искусства. Важно упомянуть, что в контексте изучения Первой мировой в России, исследователи часто объединяют период войны мировой, с последующим периодом революции и войны гражданской. По такому принципу построен двухтомный сборник про культуру в войну и революцию Russian Culture in War and Revolution, 1914-22. Book 1: Popular Culture, the Arts, and Institutions / ed. by M. Frame, B. Kolonitskii. Bloomington, Indiana, 2014; Russian Culture in War and Revolution, 1914-22. Book 2: Popular Culture, Identities, Mentalities, and Memory / ed. by M. Frame, B. Kolonitskii. Bloomington, Indiana, 2014., такую же логику имеет монография П. Холквиста Holquist P. Making War, Forging Revolution: Russia's Continuum of Crisis, 1914-1921. Cambridge: Harvard University Press, 2002., многие отечественные историки См.: Тютюкин С.В. Россия: от Великой войны - к Великой революции / Война и общество в XX веке. Кн. 1.: Война и общество накануне и в период Первой мировой войны / отв. ред. С.В. Листиков. 2008. C. 120-161; Гужва Д.Г. Русская военная периодическая печать…, занимающиеся Первой мировой, сводят свое исследование к попытке найти причины начала революции. Противоположная перспектива используется в исследовании А. Коэна Cohen A. Imaging the Unimaginable: World War, Modern Art, and the Politics of Public Culture in Russia, 1914-1917. Linkoln; London, 2008. , которое фокусируется на художественном мире, его ответе на массовую мобилизацию, и тех изменениях, которые привнесла Первая мировая в публичную культуру, утверждая, таким образом, значимость войны вне последующей революции. Публичная сфера Российской империи рассматривается также с точки зрения проблемы «внутреннего врага» - этому посвящено исследование Э. Лора Lohr E. Nationalizing the Russian Empire: The Campaign against Enemy Aliens during World War I. Cambridge: Cambridge University Press, 2003. о мерах, предпринятых государством против враждебных подданных, а также работа А. Тумановой Туманова А. "Немецкое засилье" и борьба с ним в России в годы Первой мировой войны // Неприкосновенный запас. №5. 2015. C. 190-210. о борьбе добровольных обществ с «немецким засильем».

Неотъемлемой частью публичной культуры были визуальные материалы, через которые война воспринималась. Для начала необходимо упомянуть статью Б. ХюпауфаHьppauf B. Fotografie im Ersten Weltkrieg // Der Tod als Maschinist: der industrialisierte Krieg 1914 1918; Eine Ausstellung des Museums Industriekultur Osnabrьck im Rahmen des Jubilдums "350 Jahre Westfдlischer Friede", 17. Mai-23. August 1998; Katalog / Hrsg. von R. Spilker und B. Ulrich. S. 108-124., посвященную фотографии Первой мировой. В ней автор анализирует феномен массовой и неоднородной фотографии, ее модерные и традиционные черты, производителей и потребителей визуальных изображений, сформировавших образ войны, и превратившихся, кроме всего прочего, в собственное поле боя. Большой вклад в визуализацию войны внесли карикатуры, что показывает У. Коуп Coupe W. German Cartoons of the First World War // History Today, London Vol. 42, (Aug 1992). P. 23-30.. В своем исследовании автор анализирует карикатуры, опубликованные в главных сатирических изданиях Германии: Kladderadatsch, Simplicissimus, Lustige Blдtter. Выделяя характерные черты и используемые образы для описания и высмеивания врага, а также используя сравнение с похожими материалами стран Антанты, он обращает внимание на отсутствие шовинистического духа и открытой ненависти к противникам, что, однако, не совсем соответствует отношению к «азиатским ордам» Российской империи. На карикатуре Первой мировой сконцентрировано и исследование Д.Е. Цыкалова Цыкалов Д.Е. Карикатура как орудие пропаганды в период Первой мировой войны // Вестн. Волгогр. гос. ун-та. Сер. 4. Ист. 2012. № 1 (21). С.85-90., в котором автор прослеживает преемственность стереотипных образов, существовавших в странах до войны и воспроизведенных в военное время, выделяя также коннотации, появившиеся впервые. Что интересно, в отличие от У. Коупа, Д.Е. Цыкалов отмечает наличие расистских мотивов в немецкой карикатуре, направленной на английские колониальные войска, состоявшие из темнокожих солдат Цыкалов Д.Е. Карикатура как орудие пропаганды… С. 89..

Другая перспектива используется в статье Хельмута Корте Korte H. die Mobilmachung des Bildes - Medienkultur im Ersten Weltkrieg // Krieg-Medien-Kultur: neue Forschungsansдtze / Hrsg. von M. Karmasin und W. Faulstich. Paderborn: Wilhem Fink, 2007. S. 35-66. о феномене СМИ в годы Первой мировой, его развитии и трансформации. Автор использует фокус в тот момент еще развивающейся киноиндустрии, рассматривая фильм как инвестиционный объект и эффективное средство массового воздействия. Плакатное искусство анализирует Клаудия ЗибрехтSiebrecht C. The Mater Dolorosa in the Battlefield - Mourning Mothers in German Women's Art of the First World War // Untold War: New Perspectives in First World War Studies / Ed. by H. Jones, et al. Leiden: Brill, 2008. P. 259-291. в своей статье, посвященной использованию образа Богоматери Скорби (Mater Dolorosa) в женском немецком военном искусстве. Концепт скорбящей матери рассматривается с перспективы гендерных ролей, взаимоотношения тыла с фронтом, традиционных представлений о скорби, национальных символов и образов, выраженных в нем, а также его мобилизующей функции. Женский образ также в фокусе внимания исследования В.Б. Аксенова Аксёнов В.Б. От Родины-царицы к Родине-бабе: особенности фемининной репрезентации России в годы Первой мировой войны // Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований. № 4. 2015. С. 9-27., которое посвящено образу России позднеимперского периода. Автор анализирует модерные и традиционные традиции репрезентации России в годы войны, и приходит к выводу о принадлежности новых образов лишь городской субкультуре, в то время как популярными оставались традиционные фольклорные изображения, понятные широкому слою крестьянства. Общие характеристики визуального представления войны анализирует Ю.А. Жердева Жердева Ю.А. Иллюстрированная пресса как источник формирования образа войны в 1914-1918 гг. // Россия и Первая мировая война: экономические проблемы, общественные настроения, международные отношения: сб. ст. / сост. С.М. Исхаков; отв. ред. Ю.А. Петров. М., 2014. С. 155-176. в своей статье, посвященной иллюстрированной прессе. Используя в качестве источника приложения к ежедневным газетам, автор описывает идеи о войне, циркулировавшие в обществе, и их выражение в статьях периодических изданий и приложенных к ним фотографиях. Визуальная часть прессы находится также в центре внимания исследования К. Столярски Stolarski C. Press Photography in Russia's Great War and Revolution // Russian Culture in War and Revolution, 1914-22. Book 1: Popular Culture, the Arts, and Institutions / ed. by M. Frame, B. Kolonitskii. Indiana: Bloomington, 2014. P. 139-165.. Анализируя хронологический отрезок Первой мировой войны и революции, автор исследует феномен газетной фотографии с перспективы ее создателей, издателей, цензурных рамок, визуального ряда, а также создаваемых с ее помощью нарративов и контр-нарративов.

Отдельно стоит провести обзор историографии, анализирующей почтовые открытки. Российские материалы использовались Х. Яном в контексте его уже упоминавшейся работы по патриотической культуре. В главе, посвященной их образной составляющей автор указывает на их преемственность с лубком XIX века, а также соотносит тип изображений с предполагаемой аудиторией: сентиментальные - для низших слоев, сатирические - для образованных, что, однако, не учитывает множества других сюжетов, появляющихся на открытках. Другую перспективу предлагает исследование Э. Роули Rowley A. Open Letter: Russian Popular culture and the Picture Postcards, 1880-1922. Toronto: University of Toronto Press, 2013., в котором автор фокусируется на изображениях военнопленных и беженцев как выбивающихся из традиционной патриотической парадигмы, уделяя внимание практикам использования и сохранения открыток на память после войны, что было особенно важно, по мнению автора, в условиях большевистской власти. Кроме того, в контексте исследования российских открыток полезными в плане объема фактической информации являются введения к альбомам-каталогам, написанные специалистами: коллекционерами, искусствоведами и музейными хранителями. Однако, такие работы редко носят аналитический характер, лишь дескриптивно обозревая конкретный тип российских открыток или период их существования.

Немецкие открытки также становились предметом исторического анализа. Так, статья Т. Флемминга Flemming T. Zwischen Propaganda und Dokumentation des Schreckens. Feldpostkarten im Ersten Weltkrieg // Krieg-Medien-Kultur: neue Forschungsansдtze / Hrsg. von M. Karmasin. Paderborn: Wilhem Fink, 2007. посвящена почтовым карточкам и образу войны, который выражался на них. Автор изучает мотивы (сюжеты) открыток, их связь с экономическими факторами и зависимость от цензуры, и делает вывод о месте карточек в «борьбе за память» о Первой мировой войне в последующий период. Более глубокий анализ перечисленных проблем проводится в исследовании К. Брокс Brocks C. Op. cit. об образе войны, который распространялся массово циркулирующими почтовыми открытками, чье производство не всегда подчинялось требованиям официальной цензуры и не было монополизировано профессиональными фотографами. Исходя из этого, автор проблематизирует открытки как источник для определения менталитетов, коллективного восприятия и интерпретаций. Используя пример почтовых карточек, отправленных во время войны из госпиталей, В. Эккарт Eckart W.U. Die Wunden heilen sehr schцn: Feldpostkarten aus dem Lazarett 1914-1918. Stuttgart: Steiner, 2013. публикует монографию, анализируя их с точки зрения инструмента создания поддельных романтических и героических реальностей. Схожим образом выстроена и статья Ю.В. КостяшоваКостяшов Ю.В. Первая мировая война в Восточной Пруссии на немецких почтовых открытках // Honoris causa: сборник научных статей, посвященный 70-летию профессора Виктора Владимировича Сергеева / сост. и отв. ред. И.О. Дементьев. СПб: Нестор-История, 2016. С. 195-206. о почтовых открытках Восточной Пруссии, и их использовании в качестве исторического источника. Рассматривая предыдущую историографию, автор выявляет в основном односторонний подход к анализу открыток как инструменту военной пропаганды, который, однако, не отображает всю многогранность и разнообразие мотивов их производителей и потребителей, приходя к выводу о недостаточной изученности и существующей неполноте анализа данного источника. Однако вышедшие в последние годы работы А.С. Медякова, рассматривающие феномен почтовых открыток начало XX века, показывают полную и достаточно детальную проработку данных вопросов. В моем исследовании я пользуюсь двумя статьями автора - об образе О. фон Бисмарка на открытке кон. XIX-нач. XX вв. Медяков А.С. «Хайль Бисмарк!»: «железный канцлер» как символическая фигура немецкого национализма в открытках рубежа XIX-XX вв. // Сибирские исторические исследования. 2018. № 2. С. 201-223., а также об образе «Германии» на военных открытках Медяков А.С. Образ "Германии" на открытках времен Первой мировой войны // Новая и новейшая история. 2017. № 6. С. 167-177.. Рассматривая данные феномены, автор находит взаимосвязи между открытками и отдельными политическими организациями, определяет взаимоотношения образов и распространенных в обществе настроений, рассуждает об осознанности потребителей при выборе, прослеживает развитие образов, их превращение из исторической реальности в символический капитал нации.

Подводя итог, можно сказать, что работ, использующих в качестве источника открытки периода Первой мировой войны, особенно российские, не так много. Несмотря на то, что отдельные работы посвящены открыткам и их визуальной составляющей, комплексного и глубокого исследования образов Первой мировой войны на открытках никем проведено не было. Данный исследовательский вопрос в историографии исследован лишь частично и требует дальнейшего изучения. В то же время, проанализированная историография является необходимой базой для понимания контекста исторических событий и академического дискурса.

Исходя из проведенного анализа историографии, цель данного исследования: на основе немецких и российских почтовых открыток реконструировать изображения войны и сделать вывод о степени их сходства. Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие задачи: учитывая общественные настроения, цензурную политику и условия производства, описать общий визуальный ряд российских и немецких почтовых открыток; выделить несколько сюжетов, присутствующих на открытках обеих стран, сравнить способы их инструментализации; определить оригинальные сюжеты. Количество тем, отображенных только на российских/немецких открытках, и причины данных различий, позволят ответить на вопрос о степени гомогенности европейских культурных практик в изображении войны, появившихся в ее время и существовавших ранее. Деление на главы соответствует исследовательским задачам: первая глава посвящена контексту производства открыток, участвовавшим в этом процессе акторам, а также описанию большинства образов, присутствовавших на открытках. В свою очередь, вторая глава сосредоточена на нескольких образах, выбранных в качестве кейсов, и анализе их смыслового содержания с точки зрения их риторики и символики. Исследование неповторяющихся сюжетов распределено внутри глав в соответствии с обсуждаемыми темами.

Моя работа концентрируется на изучении процесса создания открыток и значений, которые с большей вероятностью были заложены в них их создателями. Связь открытки с ее производителем прослеживается через информацию об издателе, географическом местоположении и цензуре. Что это дает исследователю? Социологический подход к изучению визуальных источников интерпретирует «создание и использование визуальных образов как социальную практику» Щербакова Е. И. Визуальная история: освоение нового пространства // Исторические исследования в России III: Пятнадцать лет спустя / под ред. Г. А. Бордюгова. М.: АИРО-XXI, 2011. С. 475.. Кроме того, историчность источника состоит в содержащихся в нем «визуальных условностях» (visual conventions) Burke P. Eyewitnessing: The Uses of Images as Historical Evidence. London: Reaktion, 2001. P. 19., принятых в качестве естественных в определенной культуре. Ключи к подобным визуальным кодам, всегда находятся «в области обыденного или национального» Мазур Л.Н. Визуализация истории: новый поворот в развитии исторического познания // Quaestio Rossica. № 3. 2015. С. 173., поэтому анализ таких источников опирается на контекст - социальных субъектов, повлиявших на создание визуальных материалов. Такими акторами могут быть издательские компании, цензурные органы, фотографы, художники, авторы. Исходя из этого, актуален следующий вопрос: как повлияла цензура, общественные настроения и условия производства на визуальное содержание открыток в России и Германии? Иными словами, можно ли оценить цензуру как эффективную и повсеместную, в какой степени была дифференцирована издательская сфера, и как соотносились общественные настроения и визуальные образы на открытках?

Чтобы ответить на такие вопросы, следует обратить внимание на существенные особенности и проблемы открыток, как визуального источника. Во-первых, существует проблема «перевода» увиденного в текстовое сообщение - его вербализация, для которой необходимо найти способы «оптимального взаимодействия этих знаковых систем» Мазур Л. Н. Указ. соч. С. 173.. В частности, фотография, по мнению О.Ю. Бойцовой, при анализе не может быть разложена на более мелкие единицы, а значит и единого кода, с помощью которого ее можно «прочитать», не существует Бойцова О.Ю. Любительские фото: визуальная культура повседневности. Спб.: Издательство Европейского университета, 2013. С. 12.. В то же время, многие почтовые открытки Первой мировой, особенно фотографические, имеют подписи, которые должны объяснить потребителю, что происходит на картинке, таким образом, вербализуя изображение за него. При анализе открыток, в таком случае, важно учитывать не только сам визуальный образ, но и то, как он «должен был» переводиться.

Во-вторых, содержание визуального материала и его инструменты передачи информации всегда историчны: такой источник состоит из «визуальных условностей» (visual conventions)», поэтому анализ таких источников невозможен без исследования контекста - внетекстовых параметров производства и функционирования Мазур Л.Н. Указ. соч. С. 173.. С другой стороны, такая неотделимость визуальных материалов позволяет отражать на них те «аспекты социальной действительности, которые кажутся современникам само собой разумеющимися, общеизвестными и именно поэтому не акцентируются в текстах» Щербакова Е. И. Указ. соч. С. 473..

Кроме того, визуальный источник, в отличие от текста, обращен к эмоциональному восприятию Там же. - изображение моментально схватывается, что обуславливает для его создателей необходимость создания понятных, знакомых образов, что, в свою очередь, поднимает проблему аудитории и функции, вкладываемой в изображение изначально Burke P. Op. cit. P. 15.. Например, Е.А. Вишленкова в рамках исследования идентичностей определяет визуальную культуру как «синкретическое пространство, в котором социальные и культурные различения проявляются особенно драматично в силу их апелляции к человеческим чувствам и эмоциям» Вишленкова Е.А. Визуальное народоведение империи, или "Увидеть русского дано не каждому": ГУ-ВШЭ. М.: Новое литературное обозрение, 2011. С. 17., что позволяет более явно проследить процесс стереотипизации в обозначении Другого, а соответственно и своей группы.

Подводя итог можно отметить, что преимуществом и принципиальным методом изучения визуальных источников является анализ «культурных детерминаций» Там же. С. 16. - образов и приписываемых им значений в культурном поле. Следовательно, выделение на открытках отдельных повторяющихся сюжетов, таких как император и его семья, генералы, солдаты, страны-союзники, страны-противники, тыл (женщины, дети), позволяет говорить о превалирующих и постепенно канонизируемых изображениях войны и военных событий.

Кроме того, в моем исследовании также является релевантным сравнительный метод. Компаративистика, как и любой исторический метод, имеет свои ограничения, такие как билатеральная логика, исключающая возможные косвенные влияния, опасность излишней гомогенизации - сглаживания различий сравниваемых объектов, а также риск сравнения с помощью единой мерки, которая сводит кейсы к некоему стандарту Конрад С. Что такое глобальная история? / пер. с англ. А. Степанова; предисл. А. Семенова. М.: Новое литературное обозрение, 2018. С. 65.. В то же время, основным преимуществом такого подхода считается возможность выходить за рамки отдельного случая, что «инициирует диалог между различными историческими опытами и путями развития» Там же. С. 61.. Важным условием его применения является его концентрирование «на каком-то одном процессе, явлении, институте» Кром М.М. Введение в историческую компаративистику: учебное пособие. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2015. С. 159., в то время как сложные системы не могут быть подвергнуты сравнительному анализу. Поэтому компаративный анализ не может быть использован по отношению ко всему пласту российских и немецких открыток, а должен быть ограничен конкретными сюжетными кейсами.

В своем исследовании я анализирую, во-первых, сохранившиеся и имеющиеся в открытом доступе почтовые открытки, которые были выпущены в Германии в годы Первой мировой войны - с 1914 по 1918 гг. Данный источник находится в оцифрованном виде в коллекциях на сайте немецкого университета г. ОснабрюкаHistorische Bildpostkarten: Der Erste Weltkrieg auf der Bildpostkarte [Электронный ресурс]: Universitдt Osnabrьck / Sammlung Prof. Dr. S. Giesbrecht. URL: http://www-old.bildpostkarten.uni-osnabrueck.de/index.php (дата обращения: 20.05.20). (Universitдt Osnabrьck). Что касается российских открыток, используемых в моей работе, они по большей части опубликованы в альбомах-каталогах, где распределены по тематическому Комболин Ю.И. Поздравительная открытка в России (конец XIX века - начало XX века). СПб.: Б. и., 1994; Пасхальная открытка…; Рождественская открытка: альбом-каталог / авт.-сост.: В.А. Деянова, И.А. Карпенко. СПб: ГМИ СПб, 2016; Чапкина М.Я. Москвичи поздравляют…; Чапкина М.Я. Русская рождественская…; Чапкина М.Я. Художественная открытка: альбом. М.: Галарт, 1993; Почтовая карточка на службе военной пропаганды. Первая мировая война: из собрания Государственного музея истории Санкт-Петербурга: альбом-каталог / авт.-сост.: Л. И. Петрова. СПб: ГМИ СПб, 2018; Солдатушки - бравы ребятушки: юмористические открытки Первой мировой войны 1914-1918 гг.: из собрания Государственного центрального музея современной истории России / [пер.: Литвинова О. И. и др.; сост.: Панфилова В.П. и др. авт. текста: Панфилова В.П.]. М.: ГЦМСИР, 2014. или географическому Шмитт-Фогелевич Н., Мяник С. Санкт-Петербург-Петроград-Ленинград в открытках 1895-1941 гг. Л.: БАН, 1984. принципу. Кроме того, мной используется коллекция открыток Н.С. Тагрина, которая хранится в Государственном музее истории Санкт-Петербурга, а также коллекция Российской национальной библиотеки (Санкт-Петербург). Кроме лицевой стороны, ко многим открыткам прилагается информация о датировке, штемпеле, издательстве, издателе, серии, художнике/фотографе, месте хранения оригинала, а также о тексте послания, написанного на оборотной стороне.

открытка первая мировая война

Глава 1. Российские и немецкие открытки Первой мировой: условия производства и образы войны

Первая глава посвящена описанию общего визуального ряда российских и немецких открыток с учетом общественных настроений, цензурной политики и условий производств.

Идеи о войне, ее целях, причинах и значении, которые распространялись в обществах воюющих государств, нашли отражение во всех источниках, созданных в ходе войны, в том числе и на открытках. Известно, что царский режим в России блокировал вовлечение общественности в политику вплоть до 1914 года Holquist P. Op. cit. P. 46., что повлекло за собой недоверие к тем общественным структурам, которые были способны во время войны проводить пропагандистскую работу Stites R. Op. cit. P. 9.. Но несмотря на это патриотическая культура активно развивалась, используя множество инструментов и практик. Такие явления, как подъем патриотического энтузиазма; вера каждого народа в то, что он вступает в праведную, оборонительную войну; использование религиозных, расистских и философских аргументов для осмысления войны Цыкалов Д.Е. Образ союзника… C. 133. - были общими для немецкого и российского контекста Шенк Ф.Б. Указ. соч. . В то же время, невозможно говорить о всеобщей радости от вступления в войну. Исследователи Германской империи подвергают сомнению всеобщность «августовского переживания» 1914 года, отмечая, что патриотическое воодушевление задело далеко не все слои общества и было скорее состоянием «внутреннего напряжения и возбуждения», а иногда даже страхом и паникой Verhey J. Op. cit. P. 25.. Спонтанные демонстрации в Санкт-Петербурге и других городах Российской империи в июле-августе 1914 года могли быть как выражением позитивного Поршнева О.С. Указ. соч. С. 188., так и негативного Sanborn J. Op. cit. P. 274. отношения к начавшейся войне. Кроме того, официальный патриотический дискурс, распространяемый сверху и поддерживаемый политическими элитами и интеллигенцией, должен быть отделен от восприятия войны массами. Несмотря на отсутствие однородности, культурное пространство империи в значительной степени отвечало патриотическому запросу различными инструментами и дискурсами: как предполагает А. Коэн, «индустрия развлечений и информационные средства массовой информации стали милитаризированными, а патриотизм, альтруизм и гражданская активность расцвели, как никогда ранее в российской истории» Cohen A. Op. cit. P. 6.. Почтовые открытки также были включены в эту область, выполняя аналогичную функцию, но не являясь прямым инструментом влияния.