О прародине славян и о северновеликорусах

Размещено на http://www.allbest.ru/

О прародине славян и о северновеликорусах

Филиппов Владимир Васильевич, Москва

Вопросом о происхождении и прародине славян задавался еще летописец Нестор более девятисот лет назад. Однако четкого ответа на этот вопрос, несмотря на непрекращающиеся споры, нет до сих пор. Из существующих ныне нескольких гипотез славянской прародины следует выделить, пожалуй, только две: висло-одерскую и среднеднепровскую.

Относительно последней весьма примечательно следующее обстоятельство. Так, начальник отдела археологии эпохи великого переселения народов и раннего средневековья ИА РАН А.М. Обломский, хотя и с оговоркой о «своей точке зрения», отличающейся от «ленинградской школы» [надо полагать, самой «патриотической»], все же признает «один общий [этнический] компонент» «поморско-подклешевой [читай: славянской] культуры Средней и Северной Польши», который «лежит в основе всех трех вариантов зарубинецкой культуры» [Обломский А.М., интервью, эфир 27 апреля 2019 г.]. Признает этот компонент и сотрудник того же отдела И.О. Гавритухин [интервью, эфир 31 марта 2019]. Уточню, что именно с зарубинецкой культуры сторонники днепровской гипотезы начинают выстраивать цепочки славянских культур…

Сразу хотелось бы обратить внимание читателей на то, что настоящую статью можно и нужно рассматривать как продолжение и окончание моей работы «Северобалканская прародина индоевропейцев» («СПИ»), которая находится в открытом доступе. Весьма рекомендую ознакомиться с ней, после чего станет понятно (помимо всего прочего, разумеется), почему автор отдает бесспорный приоритет висло-одерской гипотезе/теории, о которой и пойдет далее речь в статье.

В нашей стране наиболее известным сторонником этой гипотезы был и останется В.В. Седов, выдающийся ученый-археолог, славист с мировым именем. Согласно его концепции этногенеза славян, «становление славянского этноса происходило [именно] в Висло-Одерском регионе» [2002, с. 6].

В вопросе предыстории славян нам помогут разобраться труды «славянского подвижника», как справедливо назвал Валентина Васильевича М.И. Жих из международного научного журнала «Исторический формат». Прежде всего следует сказать о таких известных монографиях ученого, как «Происхождение и ранняя история славян» (1979) [1], «Славяне в древности» (1994) [2] и итоговой «Славяне» (укороченное название) (2002) [3]; а также о двух небольших по объему концептуальных работах/научных статьях В.В. Седова - «Этногенез ранних славян» (2003) [4] и «Предыстория северновеликорусов» (сокращенное название) (2005; посмертная) [5].

В вышеназванной статье «СПИ» среди прочего говорится и о связанной с работами известного немецкого лингвиста Г. Краэ [H. Krahe, 1954, 1957, 1962, 1964] древнеевропейской гидронимии и соответственно древнеевропейской этноязыковой общности, или просто древнеевропейцах. В.В. Седов, вслед за чешским археологом Я. Бемом [J. Bohm, 1941] и немецким археологом В. Киммигом [W. Kimmig, 1965, 220-283], отождествляет древнеевропейскую языковую общность с племенами культуры полей погребальных урн [1, стр. 44-46; 2, стр.101-102; 3, стр. 47-48]. Впрочем, к этому еще вернемся.

«Никак не связывая свои выводы с построениями Г. Краэ о древнеевропейской общности» [2, с. 101], выдающийся советский и российский лингвист О.Н. Трубачев в монографии «Ремесленная терминология в славянских языках» (1966) [6] и в работе «Этногенез и культура древнейших славян» (интерес в данном случае представляют некоторые дополнения по славяно-кельтским связям) (1991, 2003) [7] установил, что «носители раннеславянских диалектов или их предки в то время, когда формировалась эта [ремесленная] терминология, находились в тесных контактах с будущими италиками, германцами и кельтами и составляли с ними вместе единый центральноевропейский культурный регион [по Трубачеву, «Центральноевропейский культурный район» (6, рис. 10)]. Этот регион в общих чертах соответствует коренной территории древнеевропейской гидронимии» [3, с. 20]. (Отметим: объективно лингвистические данные О.Н. Трубачева, сторонника дунайской гипотезы, работают на условную «западную», а значит, на висло-одерскую гипотезу.)

Здесь необходимо подчеркнуть, что «ремесленная лексика [балтов] вырабатывалась изолированно от центральноевропейского культурно-исторического региона», от «древнеевропейской общности» [1, с. 47]. Так, у О.Н. Трубачева сказано о «полной непричастности балтийского к культурному району в центре древней Европы, [об] отсутствии равносильных древних балто-славянских терминологических общностей» [6]. Можно продолжить: «Групповая реконструкция, предпринятая еще в исследовании 1966 г. на материале древней ремесленной терминологии, показала ориентацию славянского не на связи с балтами, а на контакты с более западными индоевропейцами - германцами, италиками, кельтами» [7, 2003, с. 438]. При этом показательно, что сам Г. Краэ обращает внимание на добалтийский характер древнеевропейской гидронимии [H. Krahe, 1957, № 3, 120].

Вместе с тем в статье «СПИ» в числе прочего говорится о более раннем формировании древнеевропейской общности и ее привязке к носителям культуры воронковидных кубков (и дочерней культуры шаровидных амфор), а также о выделении протобалтов/прабалтов из данной общности уже во время бытования преемственной культуры/культур шнуровой керамики (и/или боевых топоров). Последнее прежде всего связано с продвижением на восток по лесной полосе Русской равнины групп племен фатьяновской культуры [1987, карты 7, 11]. О (прото/пра) балтской атрибуции носителей северо-восточных и восточных культур шнуровой керамики говорится в работах советских исследователей [там же, с. 75]: археологов [Крайнов Д.А., 1972, 1987; Моора Х.А., 1956, 1958; Бадер О.Н., 1963; Артеменко И.И., 1978], антропологов [Денисова Р.Я., 1975, 1980; Марк К.Ю., 1956], лингвистов [Серебренников Б.А., 1957].

Самостоятельное бытование ранних балтов вне центральноевропейского культурного региона, древнеевропейской общности имеет очень важное, если не решающее, значение для «западной» локализации славянской прародины. Поэтому вполне понятно, что к этой теме обращается В.В. Седов [1, с. 47; 2, стр. 67, 130 (ссылка на собственную работу V. Sedovs, 1992, 9-29 Psl.); 3, стр. 27, 63 (та же ссылка)].

Прямым продолжением темы является безусловное отрицание балто-славянского («генетического») языкового единства, балто-славянского языка. В.В. Седов сообщает об отрицании балто-славянской языковой общности/единства со стороны известных лингвистов [3, с. 22; 2, с. 67]: С.Б. Бернштейна [1958, стр. 45-67], С.С. Каралюнаса [S. Karaliьnas, 1968, 7-100], X. Майера [H. Mayer, 1976, 32-42; Idem, 1978, 52-62], А. Сенна [A. Senn, 1966, pp. 139-151; Idem, 1970, pp. 485-494]; О.Н. Трубачева [1991, стр. 16-29].

Вместе с тем «ряд существенных черт, свойственных как балтскому, так и славянскому языкам, объясним длительными соседскими контактами [на позднем этапе] славян с балтами» [3, с. 22]. Здесь имеются в виду западные балты. Согласно советскому и литовскому лингвисту В.П. Мажюлису, в I тысячелетии до н.э. балтской языковой общности уже не существовало, а сами балты разделились на западную, восточную и днепровскую группы [Мажюлис В.П., 1964]. О результатах славяно-западнобалтских контактов с лингвистической точки зрения говорится у С.Б. Бернштейна [1961, с. 34] и того же В.П. Мажюлиса [V. Maћiulis, 1981, 6-7; Idem, 1984, 166-167]. О тесных контактах славян с западными балтами и об участии в генезисе последних поздних древнеевропейцев с археологической точки зрения читаем у В.В. Седова [2, стр.128, 130, 132; 3, стр. 63-66, 69-77].

Дальнейшим продолжением балто-славянской темы будет выявление уровня как славяно-иранских, так и балто-иранских языковых связей/контактов. В.В. Седов совершенно справедливо отмечает, что «вклад иранского населения в славянскую этнонимию и теонимию… никак не может быть отнесен к древнейшей поре» и что «рассмотренные данные лингвистики позволяют утверждать, что на первом этапе истории славян иранцы не оказали на них заметного воздействия» [3, стр. 26-27] [можно добавить: несмотря на набеги скифов на территорию поздней лужицкой культуры]. Но при этом надежно установлено, что «на севере скифское население Северного Причерноморья непосредственно соприкасалось с балтами. Это документировано десятками лексических проникновений из иранского в балтский, совместными новообразованиями и материалами гидронимии» (со ссылкой на О.Н. Трубачева [1967, с. 20]) [3, с. 27]. И еще, «о непосредственных балто-фракийских контактах в древности говорят и описанные лингвистами параллели в балтских и фракийских языках, и пласт гидронимов фракийского облика на Правобережной Украине, территориально соприкасающийся с топонимическим ареалом древних балтов [ссылка: J. Wiesner, 1963, 43; J. Nalepa, 1966, 207-208; I. Duridanov, 1969; Топоров В.Н., 1973, стр. 30-63; Трубачев О.Н., 1968]. В связи с этим следует полагать, что на раннем этапе славяне были отделены от иранского мира Северного Причерноморья землями, заселенными фракийцами» [3, с. 27].

Таким образом, низкий славяно-иранский (ранний) и очень высокий балто-иранский уровень языковых контактов/связей - это очередное свидетельство в пользу висло-одерской и против среднеднепровской локализации славянской прародины.

Следующим лингвистическим аргументом в пользу висло-одерской гипотезы/теории служат данные известного польского слависта Т. Лер-Сплавинского [1960, 5-22]. Здесь за пояснениями лучше обратиться к автору работы «В поисках прародины славян» [1973] В.П. Кобычеву: «Главным лингвистическим доводом висло-одерской теории служит ссылка на общность гидронимии бассейнов Вислы и Днепра, которая в пределах последнего повторяется в уменьшительных формах, что, по словам Т. Лер-Сплавинского, отчетливо свидетельствует о том, что первая из них “старше и отсюда вторично перешла на Приднепровье”». И затем приводится дополнение, которое вряд ли понравится сторонникам припятской/припятско-полесской гипотезы: «С другой стороны, топонимика припятского Полесья в массе своей сугубо славянская, а это значит, что она возникла сравнительно поздно, когда славяне уже сложились в особую этническую общность со своим специфическим языком» [там же].

Еще один «железный» неопровержимый лингвистический аргумент, который использует В.В. Седов, - «английский» [3, с. 25]. «Одним из лингвистических свидетельств проживания славян в римское время в Висло-Одерском регионе являются лексические славизмы, фиксируемые в древнеанглийском языке, основу которого составили диалекты англов, саксов и ютов (Мартынау [т.е. Мартынов В.В.], 1998). Не подлежит сомнению, что эти западногерманские племена проживали в римское время в Ютландии и смежных землях материковой Европы, а в конце IV - начале V в. переселились на Британские острова. Контактировать со славянами они могли только в междуречье Одера и Эльбы и только в римское время» [5, с. 16]. «В этой связи представляет интерес то, что в древнеанглийском языке имелся этноним Winedas `венеды', свидетельствующий о знакомстве англов и саксов с венедами-славянами в местах своего прежнего проживания» [3, с. 25].

А теперь хотелось бы обратить внимание еще на один лингвистический аргумент в пользу висло-одерской локализации славянской прародины. Правда, он действует лишь при противопоставлении с поднепровской/среднеднепровской территорией (и прилегающей восточноприпятской) или, если угодно, при своеобразной дихотомии Висла - Днепр. Остановимся на этом подробнее.

Носители культуры подклешевых погребений (400-100 гг. до н.э.), согласно В.В. Седову, «были самыми ранними славянами» [1, с. 49] [(о том же:) 2, с. 144; 3, с. 74]. После этого утверждения ученый приводит в своих работах соответствующие доводы и, помимо прочего, ссылается на советского лингвиста Ф.П. Филина [1962, стр. 110-123] [2, с. 145; 3, стр. 76-77], по данным которого «прародина славян… как единой этнической единицы, находилась в стороне от морей, гор и степей, в лесной полосе умеренной зоны, богатой озерами и болотами» [1962, с. 122]. Но при этом сам Филин добавляет, что «области умеренной лесной зоны с озерами и болотами располагались на обширном пространстве… от среднего течения Эльбы и Одера на западе до Десны на востоке. Такой обширной славянская прародина не могла быть…» [там же]. С последней фразой трудно не согласиться.

А может быть праславянский/раннеславянский язык отражает какие-то дополнительные географические особенности славянской прародины, способствующие ее локализации?.. Попробуем найти ответ в материалах других лингвистов.

В учебном пособии А.Д. Дуличенко «Введение в славянскую филологию» (2014) [8] читаем: «Среди прочих дискуссионным остается вопрос: знали ли все-таки праславяне о горах? О.Н. Трубачев еще в 70-е гг. XX в. писал, что ошибочно вычитать из того, что знали праславяне, горы и горный рельеф… Как было выше отмечено… слову гора предписывается несколько иное значение, чем то, что оно имеет сейчас, - `холм, возвышенность, покрытая лесом'. Действительно, материал славянских языков дает возможность выявить в этом слове два значения - `гора' и `лес' (и связанные с лесом значения)…» [8, с. 140]. Далее со ссылкой на Н.И. Толстого [1969] приводятся такие сочетания в диалектах следующих языков: (южнославянских) болгарского, македонского, сербохорватского, словенского, (западнославянских) чешского и словацкого [8, с. 140].

Однако сам О.Н. Трубачев в «Этимологическом словаре славянских языков», который он редактировал до 30 выпуска [9], подчеркивает первичность значения “гора”: «О связи, а порой и неразличимости значений 'гора' (первичн.) и 'лес' (вторичн.) см. F. Kurelac. Silva. - Rad XII, 1870, 73-76; Н.И. Толстой. Слав, геогр. терминология (М., 1969) 22 и сл. (гл. «Гора - Лес»); Э.А. Григорян. Словарь местных геогр. терминов болг. и макед. языков (Ереван, 1975) 54 и сл.: гора 'лес', 'гора' (и производные); Э.М. Мурзаев. Очерки топонимики (М., 1974) 104 и сл. <…> Все исследователи исходят из признания первоначальности значения 'гора' (ср. выше; см. также В.В. Иванов, В.Н. Топоров. Исследования в области слав, древностей. М., 1974, 10-11)…» [9, 1980, вып. 7, с. 30/стр. 29-31 («гора»)].

Здесь надо отметить, что первоначальное не связанное с лесом значение “гора” сохранилось среди южно- и западнославянских народов у поляков, лужичан (несмотря на различие в происхождении нижних и верхних) и полабов (до ассимиляции немцами): «В.-луж. hora ж. p. 'гора' (Pfuhl 213), н.-луж. gora ж. p. 'гора, возвышенность' (Muka St. I, 297), полаб. d'ora ж. p. 'гора' (Polanski - Sehnert 58, с реконструкцией *gora), польск. gora ж. p. 'гора' (Dorosz. II, 1257)…» [9, 1980, вып. 7, с. 29]. Другими словами, первичное значение “гора” осталось у тех западных славян, которые жили севернее линии горных цепей Бескиды - Судеты - Рудные горы. Там леса произрастали как на равнинах, так и в горах.

А вот на новой родине славянских переселенцев - предков южных и части западных славян, о которых упоминалось немного выше [8, с. 140], - леса в основном сохранились в горах и предгорьях, что явилось следствием хозяйственной деятельности и особенно аридности климата первой половины суббореального периода, о чем, кстати сказать, упоминается в статье «СПИ». И поэтому неудивительно, что в диалектах языков этих славян в слове «гора» произошло семантическое изменение - появилось и закрепилось сочетание значений “гора” и “лес”.

Вернемся к описанию В.В. Седовым раннеславянской культуры подклешевых погребений. На рис. 35 «Ранние памятники славян…» [2, с. 129] или/и идентичном рис. 10 «Становление славянского этноса» [3, с. 71], помимо прочего, обозначены «могильники культуры подклешевых погребений». Нетрудно заметить, что эти важнейшие памятники рассматриваемой культуры занимают на юге ее ареала большую часть Малопольской возвышенности, и в том числе Свентокшиские горы, южную оконечность Краковско-Ченстоховской возвышенности и какое-то место в районе Ченстохова.

Что касается Свентокшиских гор, то это [polandinfo.ru] «горный хребет… наиболее высокая часть Келецко-Сандомежской возвышенности (входит в состав Малопольской возвышенности). Общая протяжённость… составляет около 80 км. Имеют холмисто-грядовой рельеф, в некоторых местах развились куэсты (несимметричные гряды и уступы). Они состоят из нескольких параллельно расположенных горных цепей». Свентокшиские горы преимущественно покрыты лесами, они «пологи и невысоки». Высшая точка - гора Лысица (612 м), вторая по высоте - Лыса-гура (595 м). «Горы сложены кварцитами, граувакками, песчаниками и известняками». «На их [отдельных] низких вершинах нагромоздились обветренные скалы, а некоторые склоны покрыты характерными грудами осыпи».

Таким образом, праславяне/ранние славяне не только хорошо знали горы, но и проживали в горах. Правда, это касается не очень большой части славян.

Теперь относительно Краковско-Ченстоховской возвышенности (КЧВ). Она занимает [КГЭ] «юго-зап. часть Малопольской возвышенности. Глубокими речными долинами расчленена на денудационные платообразные участки ср. выс. ок. 350 м. Наиб. выс. 504 м (Замкова гора). На З. уступом куэсты обрывается к Силезской равнине. <...> Характерны карстовые формы рельефа».

Однако сказанное более соответствует южной части КЧВ. Основная же ее часть, по мнению украинских скалолазов [4sport.ua], «представляет из себя холмистую лесостепь с разбросанными в разных местах известняковыми скальными останцами». Впрочем, именно на скалы следует в первую очередь обратить внимание, говоря о КЧВ в целом. Те же украинские спортсмены восторженно называют ее «кусочком рая», «скалолазным раем в Польше», «Меккой для скалолазов»! Да и сами поляки считают, что КЧВ [culture.pl] «самое популярное среди польских скалолазов место», которое «может похвастаться сотнями скал различных форм и размеров».

Что же касается южной части КЧВ, то фактически это горы. Да, они тоже невысоки, но очень живописны. В этом может убедиться каждый, кто наберет в поисковике «Ойцовский национальный парк». В нем местная природа представлена наиболее ярко и полно: зеленые горы, глубокие ущелья и обрывы (некоторые до 120 м [ojcowskiparknarodowy.pl]), многочисленные скалы поистине различных форм и размеров, обилие пещер…

Таким образом, праславяне/ранние славяне знали и скалистые горы, даже заселяли их, хотя это касается небольшой части славян. Доказательством послужат не только археологические памятники, но и лингвистические (этимологические) данные: наличие слова «скала» в общеславянском языке. Действительно, в Этимологическом словаре русского языка Макса Фасмера в переводе и с дополнениями О.Н. Трубачева [Т. 3, 1987, стр. 630-632 («скала»)] читаем: «скалам I «глыба камня», укр. скалам «камень», др.-русск. скала (Срезн.), болг. скалам «скала», сербохорв. ска?ла, словен. skбlа «скала, щепка», чеш. skбlа «скала», слвц. skala, польск., в.-луж., н.-луж. skа?а». В ЭСРЯ Н.М. Шанского [2004] «Скала. Общеслав. …Того же корня, что щель, осколок, скалиться. Скала исходно - “расщелина, трещина, пропасть”, затем - “отколотый камень”». В ЭСРЯ Г.А. Крылова [2005] «Скалам. Общеславянское слово индоевропейской природы. Восходит к той же основе, что и щель, осколок. Исходное значение - “пропасть, расщелина”».

Мало того, даже сама география подсказывает, что праславяне/ранние славяне знали, обязаны были знать и Бескиды (Карпаты), во всяком случае северные склоны и предгорья. Тем более, согласно В.В. Седову, «первоначальная территория ее [«культуры подклешевых погребений»] - бассейны среднего и [обратим внимание] верхнего течения Вислы и притока Одера Варты - ограничена зоной смешения лужицкого и поморского населения» [3, с. 70]. А если еще раз посмотрим на вышеупомянутые рисунки 35 [2, с. 129] и 10 [3, с. 71], то увидим, что на юге поморский ареал граничит с северными карпатскими склонами, а лужицкий включает их.

Единственную сложность здесь представляет позиция самого В.В. Седова, который фактически повторяет Ф.П. Филина, за одним исключением. Если у Филина славянская прародина находилась, помимо прочего, «в стороне от… гор» [1962, с. 122], то у Седова «в стороне от… горных хребтов» [2, с. 145; 3, с. 77]. Надо полагать, мэтр имел в виду мощный хребет Высоких Татр…

Что же касается Поднепровья, то о горах, тем более скалистых, там говорить не приходится, даже с учетом прилегающей к Среднему Поднепровью северовосточной/восточной части т.н. Приднепровской возвышенности, с ее преимущественно степным ландшафтом.

Итак, заканчивая тему, можно утверждать следующее. Действительно, праславяне и «самые ранние славяне» в основном проживали «в лесной полосе умеренной зоны», однако не только не «в стороне от гор», но отчасти и в самих горах, что вполне соответствует висло-одерскому ареалу. Резюмируя, полагаю, что вышеприведенное может служить дополнительным аргументом в пользу висло-одерской гипотезы.

Продолжим. Важным доказательством раннеславянской/славянской атрибуции «населения культуры подклешевых погребений» является прослеживаемая В.В. Седовым «преемственность в эволюционном развитии древностей вплоть до достоверно славянских раннего средневековья» [3, с. 74] [(о том же:) 1, стр. 49, 51; 2, с. 144]. Но вместе с тем это и очередной аргумент в пользу висло-одерской гипотезы/теории/концепции самого Седова.

В отношении локализации славянской прародины на польской (висло-одерской) территории следует сказать об изменениях позиций польских ученых от автохтонной теории/гипотезы Юзефа Костшевского [(изложено:) J. Kostrzewski, W. Chmielewski, K. Jazdzewski, 1965] до аллохтонной (миграционной) Казимежа Годловского [К. Godlowski, 1981, 57-134; Idem, 1985] и опять к автохтонной.

Конрад Яжджевский, чуть выше упомянутый в ссылке, в совсем небольшой статье для сборника «Древности славян и Руси» (1988), которую следует особо отметить [10], приводит следующий важный аргумент о «возделывании ржи». Ученый утверждает, что «в рассмотрении вопроса локализации самых древних славян… …особенное внимание заслуживает рожь (Secale cereale). На протяжении последних двух с половиной тысячелетий она сыграла важную роль в культурах бассейнов Одры и Вислы: сперва в лужицкой, потом в выросшей из нее восточнопоморской, затем в переходной стадии от этой культуры к пшеворской группе и в этой последней, и в раннесредневековой культуре западных славян, и даже в культурах западных и восточных славян позднего средневековья и нового времени. Рожь появляется на территории Польши уже в периодах раннего и развитого неолита, т.е. в V и IV тысячелетиях до н.э., в культуре линейно-ленточной керамики, связанной с культурами Подунавья, а также в культуре воронковидных кубков, имеющей более северные связи. В первой половине I тысячелетия до н.э. она занимала видное место среди хлебов, возделываемых населением лужицкой культуры, а затем - племенами восточнопоморской культуры. Следует добавить, что рожь… не встречается даже в латенском периоде в пределах ясторфской культуры, отождествляемой с волной континентальных германцев, которая из земель, расположенных к западу от Одры, перемещалась на восток. Не отмечено в это время ржи у скандинавских германцев на территории Дании. <…> Следует отметить, что к востоку от границ пшеворской группы, на восточнославянской территории, рожь не встречалась, либо почти не встречалась среди зерновых культур до VI или VII в. н.э. Она начала распространяться в лесостепной полосе в течение VIII в. и стала более распространенной лишь в X-XI вв. <…> В научной литературе издавна было принято называть рожь «славянским хлебом». Стоит упомянуть, что слово «рожь» (на древнепольском языке «рэж» - «rez») является старинным общеславянским названием…» [10, стр. 98-99]. Добавлю, что об общеславянской этимологи этого слова говорится в вышеназванных словарях Фасмера, Шанского и Крылова. Само собой разумеется, что данные К. Яжджевского использует в своих работах В.В. Седов [(в частности:) 3, стр. 108-109].

На возрождение автохтонной гипотезы направлены работы польских генетиков, и в том числе Томаша Гжибовского [T. Grzybowski et al., 2002, 261-283], Марты Мельник-Сикорской [M. Mielnik-Sikorska, et al., 2013] из Университета им. Николая Коперника (филиала) в Быдгоще и Анны Юрас [A. Juras et al., 2014] из Познанского университета им. Адама Мицкевича, а также антропологов из того же Познанского университета [R. D№browski, 2007; J Piontek, B. Iwanek, S. Segeda, 2008].

Обратим внимание и на то, что известный отечественный генетик О.П. Балановский, например, в (Автореферате) докторской диссертации [2012] прямо говорит о «миграции славян из Центральной в Восточную Европу». Хотя, с одной стороны, это только отчасти согласуется с «польской» гипотезой, но, с другой стороны, здесь нет ничего общего с днепровской/среднеднепровской (с вариантами) гипотезой, которая после ухода В.В. Седова (октябрь 2004 г.) и соратников советской закалки (прежде всего здесь следует назвать И.П. Русанову и Ю.В. Кухаренко) стала безраздельно господствовать в современной российской археологии. Тем не менее интересующиеся славистикой должны помнить/знать, что В.В. Седов обстоятельно отвечал оппонентам в своих работах, и особенно в «итоговой» - «Славяне» [3]. В этой связи примечательно, что Н.А. Макаров (нынешний д.-р ИА РАН) в 2002 г., т.е. при жизни Валентина Васильевича, назвал Седова «создателем современной концепции этнокультурной истории славянства» [!] [На рубеже тысячелетий. Книга о людях культуры и искусства. Псков, 2002]. Мало того, на заседании Президиума РАН в ноябре 2002 г. академик В.Л. Янин (ушел из жизни в феврале 2020 г.) поддержал «общую схему славянского этногенеза» В.В. Седова, а тогдашний директор Института славяноведения РАН В.К. Волков (ушел из жизни через год после Седова) заявил, что «Валентин Васильевич Седов в настоящее время - крупнейший в мире ученый в области исследований самых ранних фаз этногенеза славян».

Данной статье по тематике близка работа Михаила Жиха «Валентин Васильевич Седов. Страницы жизни и творчества славянского подвижника» (в двух частях) [11]. В связи с ней хотелось бы обратить внимание читателя на пару обстоятельств. С одной стороны, надо выразить благодарность М.И. Жиху за сохранение памяти о выдающемся ученом и возможность получить доступ к его трудам. Но с другой стороны, указать и на слабую сторону работы, что особенно бросается в глаза во второй части, а именно на видимый поиск компромисса «с сильными мира» современной российской археологии.

Немного выше вскользь были упомянуты как соратники В.В. Седова (несмотря на некоторые расхождения) видные советские археологи И.П. Русанова и ее учитель Ю.В. Кухаренко. Максим Жих совершенно справедливо подчеркивает, что «работы И.П. Русановой внесли огромный вклад в решение проблемы славянского этногенеза… ей удалось выделить в пшеворской культуре славянский этнический компонент… восходящий к культуре подклёшевых погребений [больше того - к лужицкой культуре] и продолжающийся в пражской культуре…» [16.09.2012]. А это ни много ни мало - дополнительный аргумент в пользу висло-одерской локализации славянской прародины. В этой связи прежде всего следует выделить такие работы Русановой, как «Славянские древности VI-VII вв.» (укороченное название) (1976) [12] и «Этнический состав носителей пшеворской культуры» (1990) [13].

Ю.В. Кухаренко известен как крупнейший специалист по археологии и древней истории Полесья. Касаясь темы «прародины славян», в статье «Полесье и его место в процессе этногенеза славян» (укороченное название) (1968) [14] ученый заключает, что «исходя из археологических материалов и сопоставления карт распространения различных культур, начиная с неолита и вплоть до средневековья, учитывая также установленный лингвистами более поздний характер славянской гидронимики Полесья и Приднепровья по сравнению с Повисленьем и, наконец, принимая во внимание свидетельства самых ранних письменных источников о славянах, можно совершенно определённо утверждать, что прародина эта находилась где-то западнее Полесья…» [14, с. 45], т.е. в том же Повисленье. Не менее важно и утверждение ученого, что «деление Полесья на две различные по этнической принадлежности области исключает также возможность локализации в Полесье прародины славян, поскольку последней должна соответствовать единая этническая общность» [там же].

Серьезное внимание в своих работах В.В. Седов уделяет славянам-венедам и их культурам: пшеворской в северной (большей) части ареала, суковско-дзедзицкой и культурам будущих северновеликорусов.

О венедах В.В. Седов пишет, в частности, во «Введении» работы «Славяне» [3, стр. 9-13]. Из сообщений древних авторов - Гая Плиния Старшего (I в. н.э.) и Клавдия Птолемея (II в. н.э.) - следует, что венеды проживали в бассейне Вислы. Иордан надежно отождествляет венедов со славянами. Впрочем, в его время (VI в. н.э.) уже были известны и собственно славяне [склавины], и анты [которые «образовалась в условиях славяно-иранского симбиоза» (5, с. 17)]. Что касается расселения венедов и других племен в начале н.э. в ареале пшеворской культуры, то оно отражено на рис. «Расселение племен по историческим данным в первые века нашей эры» [3, с. 123, рис. 26].

После проникновения кельтов в Силезию и Малопольшу под их культурным воздействием происходит трансформация культуры подклешевых погребений в пшеворскую. Тем не менее «постепенно славяне - носители пшеворской культуры - ассимилировали кельтов сначала Малопольши, а позднее и Силезии. <…> В конечном итоге образуются две диалектно-этнографические группы славянства - южная [будущие склавины/собственно «славяне»], где в этногенезе славян участвовал кельтский субстрат, и северная [венеды], где славяне тесно взаимодействовали с кельтской цивилизацией как соседи (рис. 3)» [4, с. 597]. Во время Великого переселения народов «славянское население северных территорий пшеворской культуры… разделилось на две части. В западных регионах земледельческое население в основной массе оставалось на прежних местах проживания, пережив существенный упадок экономики и культуры. Теперь это население не получало изделий провинциальноримского ремесла. <…> Постепенно в северо-западной части раннесредневекового славянского мира складывается новая культура, названная суковско-дзедзицкой (рис. 65)» [3, с. 324]. А «в южной части ареала пшеворской культуры, там, где в этногенезе славян участвовал кельтский субстрат, складывается пражско-корчакская культура. Начиная с рубежа V-VI вв. ее носители заселяют бассейн верхней и средней Эльбы на западе, Волынь и Припятское Полесье на востоке» [4, с. 602].

О суковско-дзедзицкой культуре подробно читаем как в уже названных работах В.В. Седова [1, «Племена северо-западного региона», стр. 133-142; 3, «Венедская группа. Лехитская (суковско-дзедзицкая) подгруппа», стр. 324-348], так и в монографии «Славяне в раннем средневековье» (1995) [15], которая является продолжением книги «Славяне в древности». Теме отражена в главе «Суковско-дзедзицкая (лехитская) группа» [15, стр. 40-67].

Два слова о данной культуре. Областью ее становления «были земли среднего течения Одера с бассейном Варты, прежде входившие в пшеворский ареал. Пшеворские поселения здесь функционировали до середины V в. Только в этом регионе зафиксированы наиболее ранние суковско-дзедзицкие памятники, нижние отложения которых могут быть отнесены к V - началу VI в.» [3, стр. 328-329]. Отметим при этом, что если «в бассейне Вислы резко доминировал славянский этнос, [то] в бассейне Одера [хотя и] преобладало также славянское население, но здесь немало было и переселенцев из коренных германских земель» [4, с. 597]. После ухода германцев [Великое переселение народов] славяне заселили «западные районы Польского Поморья и междуречья нижних течений Одера и Эльбы» [3, с. 330]. За первой последовала вторая, «фельдбергская», волна славянской миграции (с последующим территориальным и физическим смешением [15, с. 54]), которая принесла в «область западнее нижнего течения Одера» [там же, с. 51] гончарную керамику, берущую начало, согласно данным немецкого слависта Й. Геррманна, «на территории [польской] Силезии… римского времени и периода переселения народов» [там же, с. 54] [ссылка: J. Herrmann, 1968, 70-73].

Здесь важно подчеркнуть, что суковско-дзедзицкая культура не является продолжением пражско-корчакской культуры, а сформировалась именно «на базе венедской части пшеворской» [4, с. 602], т.к. это еще один аргумент в пользу висло-одерской локализации славянской прародины. В подтверждение В.В. Седов приводит следующие доводы.

Ученый фиксирует заметное отличие суковско-дзедзицкой керамики от пражско-корчакской [3, с. 327; 15, с. 41], а также тот факт, что «глиняная посуда суковского типа… в междуречье Эльбы и Одера… одновременна пражской», на основании чего отрицает «возможность генезиса суковской керамики из пражской», вопреки известному немецкому археологу Э. Шульдту [1, с. 136] и др.

Однако «наиболее характерным элементом суковско-дзедзицкой культуры, отчетливо разграничившим ее ареал от вплотную примыкающей к нему пражско-корчакской территории, является домостроительство. В отличие от пражско-корчакских полуземлянок жилищами славян рассматриваемой группы были исключительно наземные постройки, преимущественно срубные» [15, с. 40] [(о том же:) 3, с. 325] [ссылка: P. Donat, 1980]. Показательно, что «жилищами фельдбергского [славянского] населения [также] были наземные срубные дома» [3, с. 337; 15, с. 52]. Вместе с тем в суковско-дзедзицком «ареале зафиксировано несколько поселений с постройками каркасно-столбовой конструкции, сопоставимыми с германским домостроительством. По всей вероятности, это наследие германских племен, проживавших в этих землях в римское время. Но, поскольку археологические материалы в таких домах раннего средневековья полностью идентичны находкам в срубных жилищах, то их нужно относить уже к славянскому населению» [15, с. 41]. (Ниже вернемся к срубным постройкам как к одному из важнейших археологических признаков восточнославянских культур рассматриваемой венедской группы.)

Далее, «суковско-дзедзицкая племенная общность раннесредневекового славянства соответствует лехитской диалектной группе праславянского языка, которая характеризуется рядом фонетических особенностей, заметно выделяющих ее среди других праславянских диалектных групп. Сопоставление ареала лехитской диалектной группы с суковско-дзедзицким выявляет почти полное совпадение» [там же, стр. 47-48] [ссылка на работу 1982, с. 227, карта IV]. При этом «говоры суковско-дзедзицкой группы славян в условиях дальнейшего исторического развития стали основой становления великопольского диалекта польского языка, кашубского языка в Поморье и полабского… в бассейне нижней Эльбы и смежных землях» [3, с. 347].

Можно добавить, что «венеды и их потомки… [не только] участвовали в формировании полабских славян, славян Польского Поморья и Великопольши… [но и] северной части восточного славянства (будущих северновеликорусов)» [Седов В.В. Славяне в римское время. 2003, с. 25]. Примечательно также, что «специфические языковые связи между предками северной ветви восточных славян [северновеликорусов] и лехитской группой славянства отмечались [еще] Я. Чекановским (Czekanowski, 1932, с. 485-504; 1957, с. 179-195), а ранее предполагались Н.С. Трубецким, Т. Лер-Сплавиньским и др. В последние десятилетия они изучаются лингвистами по особенностям кривичских говоров и по новгородским берестяным грамотам (Зализняк, 1988, с. 164-177; 1993, с. 232; Николаев, 1990, с. 54-63)» [Седов В.В., 2003, с. 14].

Несмотря на все уважение к научным заслугам В.В. Седова, не могу согласиться с ним в отношении этногенеза протославян [предпраславян] и определения первой протославянской культуры.

Седов считает таковой лужицкую культуру: «Из среды племен среднеевропейской общности полей погребальных урн вышли также славяне. Северо-восточные области её ареала не были затронуты гальштатским воздействием, и в землях, включающих бассейны Вислы, Одера и верхней Эльбы, в начале железного века продолжала развитие лужицкая культура. Среди ее носителей были и протославяне, то есть население, говорившее на древнеевропейских диалектах, ставших позднее славянскими» [3, с. 66].

Но это с одной стороны, а с другой - фактические материалы его поздних работ скорее говорят о праславянской атрибуции лужицкой культуры. Судите сами.

«Инфильтрация поморских племен не сопровождалась какими-либо ощутимыми перемещениями местного [лужицкого] населения, оно не покидало мест своего обитания. Начался процесс метисации пришлого [поморского] населения с аборигенным [лужицким], который завершился растворением поморских племен в местной [лужицкой] среде» [2, с. 128].

Надо отметить, что «племена поморской культуры на вельковейском этапе образовывали окраинную [западную] диалектную область балтского этноязыкового массива», а «в языковом отношении они занимали промежуточное положение между остатками древнеевропейцев, представленных лужицкой культурой, и собственно балтским этносом» [там же, с. 132] [(о том же:) 3, с. 65].

Можно добавить для пояснения, что «отмечаемая лингвистами близость западных балтов со славянами связана с участием в их становлении населения одной из крупнейших группировок древнеевропейцев - носителей лужицкой культуры» [2, с. 130].

«…Очень скоро пришлое [поморское] население смешалось с местным [лужицким]: образуются общие поселения и могильники. Этому во многом способствовали одинаковые хозяйственный уклад, быт и уровень общественного развития носителей лужицких и поморских древностей, а также этническая близость их» [там же, с. 136] [(о том же:) 3, стр. 69-70].

«Культура подклешевых погребений во многом сходна с лужицкой» [2, с. 138].

«…В процессе метисации возобладали элементы лужицкой культуры. Судя по всему, культура подклешевых погребений в большей степени выкристаллизовалась из лужицкой, чем из поморской. Подклешевые погребения появились еще в лужицкой культуре…» [там же].

«Ряд могильников культуры подклешевых погребений является продолжением лужицких, свидетельствуя о том, что население ее было прямым продолжением лужицкого. Одним из таких памятников является могильник Варшава-Грохув, при раскопках которого открыто 370 могил лужицкой культуры и 20 подклешевых захоронений» [там же] [(о том же:) 3, с. 72].

«Ретроспективный поиск этнокультурных истоков славянского этноса от достоверно славянских древностей раннего средневековья также приводит к среднеевропейской общности полей погребальных урн» [т.е. к лужицкой культуре] [3, с. 48].

«Выделение праславянского языка из древнеевропейского было, очевидно, продолжительным процессом. Его начало, по всей вероятности, относится к диалектам племен лужицкой культуры, а завершающий этап - к периоду культуры подклёшевых погребений» [там же, с. 76].

Итак, как видим, фактически у В.В. Седова получается, что лужицкая культура, во всяком случае на позднем этапе, была праславянской…

Что же касается происхождения лужицких праславян, то наши взгляды с В.В. Седовым расходятся кардинально: у меня они направлены на тшинецкую культуру как протославянскую, у мэтра - на предлужицкую (группа культуры курганных погребений) и предшествующую ей унетицкую культуру [1, с. 46 (со ссылкой на М. Гимбутас: 1965, pp. 245-355); 2, стр. 97 (также со ссылкой на М. Гимбутас), 120; 3, стр. 43, 58].

Дело в том, что В.В. Седов принимает, хотя и с некоторыми оговорками (о чем немного ниже), переднеазиатскую гипотезу индоевропейской прародины Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Иванова [2, с. 63; 3, стр. 16-17]. Согласно этой гипотезе/теории, «в причерноморско-нижневолжских степях образовался языковой ареал, в котором в течение III тыс. до н.э. окончательно и оформилась древнеевропейская общность, еще слабо расчлененная на отдельные диалекты. В дальнейшем носители древнеевропейских диалектов мигрировали в центральноевропейские земли (рис. 3)» [3, с. 17 (рис. 3, с. 18)] [(о том же:) 2, с. 63 (рис. 13, с. 64)]. Неправда ли, данное положение заметно соотносится со степной гипотезой?..

Вместе с тем нельзя не отметить, что В.В. Седов принял переднеазиатскую гипотезу/теорию как «наиболее аргументированную», «но существуют в науке и другие гипотезы, окончательно это не установлено» [Седов В.В., ноябрь 2002 (заседание Президиума РАН)].

Теперь что касается протославянской тшинецкой культуры. В энциклопедической статье «Тшцинецкая культура» («Encyclopedia of Indo-European Culture») известного археолога Джеймса Мэллори сообщается, что «тшцинецкая и комаровская культура ассоциируется с протославянами» [J. P. Mallory, 1997, p. 606]. Согласно академику Б.А. Рыбакову, «целый ряд исследователей (А. Гардавский, Б.В. Горнунг, В. Гензель, П.Н. Третьяков, А.И. Тереножкин, С.С. Березанская [и сам Рыбаков]) считает возможным возводить прародину славян или первичное размещение праславян к тшинецкой (или к тшинецко-комаровской) культуре между Одером и Левобережьем Днепра» [Рыбаков Б.А., 1979]. Кстати, в работе Б.А. Рыбакова «Язычество Древних славян» (1981) [16] представлены его аргументы по протославянской/праславянской проблематике [16, стр. 58, 98-99, 140-145, 147-149, 161-163, 170-171, 403-404]. Однако далеко не весь ареал даже собственно тшинецкой культуры можно связывать с протославянами. Впрочем, по порядку.

Сложности начинаются уже с определения данной культуры. Так, в БСЭ тшинецкая культура определяется как «археологическая культура бронзового века», которая «существовала примерно с 16 до середины 12 вв. до н.э.», а в БРЭ определение уже иное: «тшинецкая культура, тшинецко-комаровская культура, тшинецкий культурный круг [(ТКК) включает еще и сосницкую культуру], группа археологич. культур позднего бронзового века (2-е тыс. до н.э.; «классич.» этап - 16-13вв.)». Как видим, разница весьма существенная.

Чтобы получить представление о рассматриваемой культуре (культурах), можно ознакомиться со статьей украинского археолога С.Д. Лысенко «Тшинецкий культурный круг и проблемы перехода к раннему железному веку в Северной Украине» (2012) [17]. Но чтобы глубже вникнуть в тему, обратимся к некоторым работам известных современных польских археологов, в том числе: Януша Чебрешука «“Тшцинец”. Альтернативный взгляд» (1998) [18] и Яцека Гурского «Самые древние могилы Тшцинецкой культуры» (2013) [19]. При этом советую читателям больше обращать внимание на представленные факты, а не выводы, потому что польские археологи еще не излечились (хотя и в разной степени) от «аллохтонной болезни», о которой упоминалось выше. Не теряет своей актуальности и известная работа Ю.В. Кухаренко «Археология Польши» (1969) [20].

Предположим далее, что протославянами были носители всего ТКК. (Однако в любом случае не будем забывать, что «в зависимости от… направления культурных связей ареал ТКК может быть разделен на Западный (первичный) [«тшинецкая культура»] и Восточный массивы» [17, с. 265].) Сперва ответим на вопрос: были ли протославянскими входившие в ТКК сосницкая и комаровская культуры? Разобраться в этом нам помогут статьи советского и украинского археолога И.И. Артеменко «Сосницкая культура» и «Комаровская культура» (последняя «по материалам исследований И.К. Свешникова») из тома «Эпоха бронзы лесной полосы СССР» (1987) [21].

И начнем с сосницкой культуры, которую выделил именно И.И. Артеменко [21, с. 106]. Согласно исследователю, «новые археологические источники» свидетельствуют о расселения среднеднепровских племен в Верхнем Поднепровье и северных районах Среднего Поднепровья «и ассимиляции ими местного поздненеолитического населения (верхнеднепровской культуры и культуры ямочно-гребенчатой керамики Подесенья)» [там же, с. 112]. Это подтверждает «предположение о сложении сосницкой культуры на основе предшествовавшего ей позднего этапа среднеднепровской культуры [шнуровой керамики]» [там же]. В свою очередь, «памятники позднего периода бронзового века Северной Украины (лебедовской культуры) и Верхнего Поднепровья» Артеменко рассматривает «как поздний этап развития сосницкой культуры» [там же, с. 106].

Однако больший интерес здесь представляет «генетическое» (этническое) продолжение сосницкой культуры. Так вот, последняя, согласно И.И. Артеменко, «явилась основой сложения юхновской и днепро-двинской культур, а также, вероятно, памятников подгорцевского типа раннего железного века» [относятся к милоградской культуре (БРЭ)] [21, с. 112]. При этом «большинство археологов (X.А. Моора, П.Н. Третьяков, В.В. Седов, Е.А. Шмидт и др.) и языковедов (В.Н. Топоров, О.Н. Трубачов и др.) на основании археологических данных и данных языкознания относят памятники юхновской и днепро-двинской культур к древностям восточных балтов. Не исключено, что к этим древностям могут быть отнесены и памятники подгорцевского типа» [там же, стр. 112-113]. Итак, сосницкая культура не была протославянской.

Далее посмотрим в этом отношении на комаровскую культуру, памятники которой в основном «известны в Среднем и Верхнем Поднестровье» [там же, с. 113]. Так, «по мнению В.Д. Рыбаловой и И.К. Свешникова, комаровская культура возникла на основе предшествовавших ей культур шнуровой керамики под одновременным воздействием идущих с юга влияний» [там же, с. 115]. О «значительном влиянии южных балканских культур типа Монтеору, Костиша, Ноа» говорит и С.С. Березанская [там же].

Что касается «дальнейшей судьбы племен комаровской культуры», то «в Западной Подолии население комаровской культуры было, вероятно, частично вытеснено в более северные и восточные районы, а какая-то часть его ассимилирована пришельцами культуры ноа, а позже - фракийского гальштата. На территории лесостепного правобережного Поднепровья на основе комаровской культуры сложилась белогрудовская культура, связанная в свою очередь с последующими культурами этой территории - чернолесской…» [там же]. Действительно, согласно С.Д. Лысенко, белогрудовская культура - это «ранний горизонт чернолесской культуры» [17, с. 271]. Относительно последней «С.С. Березанской было показано, что по всем своим показателям чернолесские древности принадлежат к кругу родственных между собой фракийских культур и их формирование было обусловлено миграцией населения с юго-запада и запада из ареала фракийских племен» [2, с. 46]. Еще читаем у В.В. Седова: «Древности XIV-XII вв. до н.э. в Северо-Западном Причерноморье от Трансильвании на западе до Днестра на востоке принадлежат к культуре ноа. Исследователи относят ее носителей к фракийской этноязыковой группе, поскольку в Трансильвании с культурой ноа генетически связаны культуры «фракийского гальштата». К фракийской общности, по всей вероятности, принадлежали также племена комаровской культуры средней бронзы, локализуемой в Верхнем Поднестровье, а на позднем этапе бронзового века - носители белогрудовской и чернолесской культур в лесостепных землях Правобережной Украины. Соседями фракийцев в Северном Причерноморье было ираноязычное население (срубная, сабатиновская и белозерская культуры)» [3, с. 41]. Добавлю, что о фракийских и иранских гидронимах также говорилось выше. Показателен здесь «Древняя гидронимия Европы» [1, с. 20]. Итак, комаровская культура тоже не была протославянской.

Не будем больше ходить по «тшинецкому кругу» и вернемся к самой тшинецкой культуре. Здесь напрашивается элементарное рассуждение и вывод. Т.к. первая славянская/раннеславянская, по В.В. Седову, культура подклешевых погребений сложилась «в результате взаимодействия» «восточной части» лужицкого [там же, с. 51] и пришедшего (с севера) с Кашубской возвышенности поморского населения (примечательно, что сами «поморские древности… формировались… при участии пришлого лужицкого населения» [3, с. 65]), а на востоке лужицкого ареала жили потомки носителей тшинецкой культуры, то и сама тшинецкая культура была протославянской.

Ее выделил Юзеф Костшевский в 1930 г., а первую монографию «Племена тшцинецкой культуры в Польше» (1959) написал Александр Гардавский. Опираясь главным образом на его данные, Ю.В. Кухаренко пишет: «Большинство польских исследователей полагает, что основными ее [«тшцинецкой культуры»] составными элементами явились различные группы культур шнуровой [постшнуровой] [тут А. Гардавский особо отмечает мержановицкую (межановицкую) культуру (A. Gardawski, 1966)] и гребенчатой керамики. Кроме того, считается, что в сложении тшцинецкой культуры немалую роль сыграли и элементы ивенской культуры и культур южночешских и среднедунайских курганов» [20, с. 70].

С.Д. Лысенко совершенно справедливо считает, что «единственной массовой категорией культурно значимых артефактов, объединяющей ТКК [как и саму тшинецкую культуру] [«на классическом этапе развития»] в единый массив, является керамический комплекс» [2017, с. 24]. А «это тюльпановидный горшок различной степени профилирования (от развитого S-видного до практически баночного профиля), украшенный горизонтальными углубленными линиями по шейке (желобки, бороздки), а также нанесенными в подобной технике заштрихованными треугольниками, группами отрезков и т.д. Керамическое тесто в классический период, за редким исключением, имеет в примеси дресву (в зависимости от сырьевой базы: кремень, гранит и т.д.). Поверхность сосудов ангобирована и тщательно заглажена, а во многих случаях и подлощена. Венчик утолщен, либо просто уплощен в различных плоскостях. На всех этапах развития керамики тшинецкого типа встречается, а иногда доминирует, орнаментация в виде оттянутого или налепного валика по плечику, а также всевозможных наколов. Вторым значимым типом, наряду с тюльпановидными сосудами, являются чаши, также имеющие различную степень профилировки» [17, с. 269].

Таким образом, по С.Д. Лысенко, «основой выделения ТКК [как и самой тшинецкой культуры] является керамический комплекс классической фазы его развития» [там же]. Но при этом «наибольшее различие территориальные колонки керамики показывают на ранних и поздних фазах», что, «связано с различной подосновой локальных групп… и их различными судьбами» [там же, с. 267]. Мало того, «особенности погребального обряда и комплекса металлических изделий не охватывают весь культурный круг и являются вторичными, характерными лишь для отдельных линий развития, культур и локальных групп» [там же, с. 269].

Видный польский ученый-археолог Я. Чебрешук высказывается более жестко (перевод [и далее]): «…Единственным таксономическим показателем в ареале «Тшцинца» является керамика, украшенная рельефной полосой». Однако «другие черты керамики, кремневые изделия и чрезвычайно редкие металлические изделия… поселенческая организация и погребальные обряды составляют настоящую мозаику в «Тшцинецкой» ойкумене. Эта мозаика лучше подходит для выявления региональных различий, чем для поиска единой системы надрегиональных связей» [!] [18, 166].