О прародине славян и о северновеликорусах

Хотелось бы обратить внимание на то, как взаимосвязаны темы прародины славян и их переселения «в севернорусские земли». Археологические артефакты, которые приводит в доказательство переселения В.В. Седов, сжато перечислены М.И. Жихом: «В последних работах В.В. Седов… …собрал и обобщил данные о находках вещей провинциально-римских типов, массово появившихся в лесной зоне Восточной Европы в середине I тыс. н.э. (шпоры и удила, железные бритвы, железные пластинчатые кресала, пинцеты, В-образные рифленые пряжки, некоторые типы подвесок, железные втульчатые наконечники копий, новые типы серпов, каменные жернова для ручных мельниц и т.д. [«а также культуры ржи и овса» (3, с. 352)]). Учитывая стремительность и массовость их распространения, а также то, что в этот период собственно провинциально-римские культуры (пшеворская и черняховская) уже прекратили своё существование, невозможно говорить о распространении в середине I тыс. н.э. в лесной зоне Восточной Европы провинциально-римских артефактов вследствие торговых или культурных связей. Оно, безусловно, отражает мощную миграцию населения из центральноевропейского [средневисленского] пшеворского ареала…» [11, I, с. 142].

Нужно отметить, что «маршрут миграции славян в северно-русские земли из Повисленья независимо от археологии ранее реконструировался немецким лингвистом Ю. Удольфом по данным топонимики (Udolph, 1981. S. 321-336; 1985. S. 33-57)» [5, с. 16]. А «согласно изысканиям Р.А. Агеевой [1974, стр. 153-185], в гидронимии Новгородско-Псковского края имеется целый ряд прямых и косвенных подтверждений очень раннего расселения здесь славян. <…> Среди гидронимов этой территории выявляется множество «первичных» названий, которые, по С. Роспонду, характерны для зоны «А» (Повисленье), т.е. прародины славян» [24, стр. 126-127].

Еще необходимо уточнить, что «параллели в керамических коллекциях этих культурных групп [псковских длинных курганов и тушемлинской] обусловлены родственностью их. Они вышли из единого венедского ареала Средней Европы. К этому можно добавить, что тушемлинская керамика имеет еще некоторые черты сходства с синхронной глиняной посудой суковско-дзедзицкого типа срединных и поморских областей Польши…» [3, с. 379].

Далее. «П приливе больших масс нового населения говорит и то, что на всей территории Восточно-Европейской равнины, где встречены находки среднеевропейских провинциально-римских типов… прекращают свое развитие местные культуры раннего железного века. Постепенно складываются новые культурные образования, прямо не связанные с предшествующими» [там же, с. 352]. «К раннему средневековью в Псковско-Ильменском крае принадлежат культуры псковских длинных курганов (кривичи псковские) и древности узменского типа (словене ильменские), в Полоцком Подвинье и Смоленском Поднепровье - тушемлинская культура (будущие смоленско-полоцкие кривичи), в междуречье Волги и Клязьмы - мерянская культура» [4, с. 602]. Весьма примечательно, что «переселенцы из Средней Европы, пострадавшие от наводнений и переувлажненности почвы, в новых местах проживания избирали участки, не подверженные таким явлениям, - песчаные возвышенности в сухих боровых лесах. Все могильники с ранними [псковскими] длинными курганами фиксируются в возвышенных местностях (не менее 150 м над уровнем моря), все находки В-образных рифленых пряжек - индикаторов миграционных процессов из Средней Европы - обнаружены в таких же возвышенных местностях» [3, стр. 360-361]. То же относится к тушемлинской культуре: «Основными памятниками этой [тушемлинской] культуры являются открытые поселения - селища, устраиваемые на песчаных останцах, холмах или на склонах коренных берегов близ рек и озер» [там же, с. 373]. То же относится и к мерянской культуре: «Большинство селищ второй половины I тыс. н.э. в Волго-Клязьминском междуречье занимают пологие склоны возвышенностей коренных берегов рек и озер. [При этом «жилищами служили преимущественно наземные срубные постройки с печами-каменками» (см. чуть ниже).] <…> Известны и немногочисленные укрепленные поселения, среди которых выделяется Сарское городище на берегу оз. Неро, которое, по-видимому, было административным (племенным) центром. Оно устроено на всхолмлении среди заливных лугов» [там же, с. 391].

Продолжим. «С самого начала освоения славянами северно-великорусского и южновелико-русского ареалов они существенным образом отличаются по домостроительству (Раппопорт, 1975: Древняя Русь, 1985. С. 136-153). Поселения волынцевской, роменской, борщевской и родственной им культуры верхней Оки и Рязанского Поочья, занимающие будущие южнорусские земли, характеризуются полуземляночными постройками. Напротив, как показывают раскопки Изборска, Пскова. Ладоги, Новгородского (Рюрикова) городища и других селений, на северно-русской территории начиная с V-VII вв. доминировали наземные срубные избы, чаще с несколько приподнятыми дощатыми полами, отапливаемые каменками, реже глиняными печами. Эта дифференциация домостроительства особенно отчетливо проявляется и в памятниках X-XI вв. (рис. 2). <…> Не подлежит сомнению, что в основе северно-великорусской избы, описываемой этнографами, лежит северное древнерусское жилище: южнорусская же хата является наследницей древнерусской полуземлянки» [5, с. 18].

И, наконец, зафиксируем, что «начало становления северно-великорусской диалекто-этнографической общности восходит к среднеевропейской (венедской) группе, расселившейся в северных областях Восточно-Европейской равнины в период великого переселения народов. Эта же группа славян, судя по всему, участвовала и в генезисе северных белорусов» [там же, стр. 20, 23].

Теперь перейдем к мерянской культуре. (Изложенные ниже необозначенные данные/цитаты - из работы В.В. Седова «Славяне» [3, стр. 388-395].)

Одна из «среднеевропейских» волн великого переселения народов достигла междуречья Волги и Оки. Об этом прежде всего говорят «вещевые находки провинциально-римских типов». (См. рис. 71 «Археологические культуры римского времени в лесной зоне Восточной Европы и памятники среднеевропейских переселенцев периода переселения народов».)

Появление в Верхневолжье и Москворечье «среднеевропейских» переселенцев «полностью нарушило жизнь» местного населения - балтов в западной его части и поволжских финнов - в восточной. Уже в V-VI вв. в данном регионе прекращают функционировать позднедьяковские поселения, затем приходит в упадок и завершает развитие (VI-VII вв.) сама культура. При этом «детально проследить ход этногенетических процессов» в регионе во второй половине I тыс. пока не удается.

Однако в более восточных землях, в междуречье Волги и Клязьмы, после работ А.Е. Леонтьева этническая ситуация третьей четверти I тыс. начинает проясняться. Исследователь выделил новую культуру, между которой и местными дьяковскими древностями не обнаружил прямой преемственности, что и свидетельствовало о появлении нового населения. Действительно, «прежние небольшие поселения, приуроченные к пойменным лугам, в основной массе забрасываются. Получают распространение поселения более крупных размеров, которые тяготели уже к участкам с наиболее плодородными почвами. Ведущую роль в экономике населения теперь стало играть земледелие. Более того, материалы археологии дают основание говорить о развитии пашенного земледелия… Существенно увеличивается при этом численность населения». Леонтьев предполагает, что пришельцами была финноязычная меря, и поэтому называет новую культуру мерянской. Тем не менее вопрос происхождения пришлого населения остается в работе А.Е. Леонтьева [1996] открытым.

Автор «лишь мимоходом» «высказывает мысль о возможном переселении пришельцев из региона рязанско-окских могильников. Однако подтвердить эту догадку какими-либо фактическими данными исследователь даже не пытался. Между тем сопоставительный анализ особенностей культуры рязанско-окских могильников и древностей второй половины I тыс. н.э. Волго-Клязьминского междуречья достаточно определённо демонстрирует невозможность генезиса последних из рязанско-окских [Седов В.В., 1966, стр. 86-104; 1987, стр. 93-97]. Совершенно различны и погребальная обрядность, и комплексы женских украшений, и керамические материалы». [Противоположное (в определенной степени) мнение было высказано Н.А. Макаровым (2008) только после смерти мэтра…]

Поэтому вопрос сложения мерянской культуры в Волго-Клязьминском междуречье, по (справедливому) мнению В.В. Седова, необходимо решать только с учетом распространения «среднеевропейскими» переселенцами предметов провинциально-римских типов, причем сама рассматриваемая «культура в некоторой степени родственна культурам тушемлинской и псковских длинных курганов, сформировавшимся в то же время». А так как в археологических материалах никаких следов иных миграций не обнаружено, то становление мерянской культуры могло произойти только в результате взаимодействия «среднеевропейских» переселенцев с финноязычными аборигенами.

Среди керамические материалов мерянской культуры «довольно много горшкообразных сосудов с максимальным расширением в верхней половине, несколько напоминающих синхронную славянскую керамику других регионов. Но нередки и приземистые «кубовастые» сосуды, которые исследователи обычно связывают с местным финским этносом». И эта «разнохарактерность керамики и вещевых коллекций указывает на некоторую неоднородность этнического состава населения культуры второй половины I тыс. н.э. На присутствие финского этнического компонента…»

Однако В.В. Седов совершенно справедливо утверждает, что «основными создателями мерянской культуры все же были не местные финны, а среднеевропейские переселенцы». Утверждение базируется на следующих аргументах.

«Только в этом случае могла сложиться новая поселенческая структура, которая оставалась неизменной и в древнерусское время».

Возобладал «земледельческий облик экономики».

«Тип расселения, сформировавшийся в третьей четверти I тыс. н.э., оставался в этом регионе неизменным позднее, в том числе в период Древнерусского государства».

«Каких-либо трансформаций в эволюции культуры, быта и экономики при перерастании мерянской культуры в древнерусскую здесь не наблюдается. Достаточно очевидно, что основы так называемой мерянской культуры и быта были заложены во второй половине I тыс. н.э. населением, пришедшим из Средней Европы».

При всем при этом важно отметить, что «славянский этнический компонент» доминировал в составе «среднеевропейских» переселенцев, о чем ясно свидетельствует распространение в местах их расселения «браслетообразных височных колец с сомкнутыми или заходящими концами (рис. 80 и 83)». Эти «идентичные тушемлинским» кольца в V-VI вв. появляются в регионе, охватывающем Верхнюю Волгу, Москворечье, Волго-Клязьминское междуречье и Ярославское Поволжье».

Браслетообразные височные кольца с сомкнутыми или заходящими (т.е. «незавязанными» [24, с. 150] или «незамкнутыми» [там же, стр. 154, 157, 239]) концами стали одним из важнейших этнографических признаков племенного сообщества Ростово-Суздальской земли, где они беспрерывно бытовали до XIII в.

Здесь надо обратить внимание на некоторые обстоятельства. «Рассматриваемая группировка славян, следами расселения которой являются браслетообразные сомкнутые височные кольца, первоначально не знала курганной обрядности, поэтому обнаружение ее погребальных древностей затруднительно. Прослеживаемые по курганам X-XIII вв. миграции в Волго-Окское междуречье словен новгородских с северо-запада и кривичей из Верхнего Поднепровья были вторичными волнами славянских перемещений, принесшими сюда курганный обряд погребения. Они в той или иной степени только пополнили население Ростово-Суздальской земли [на что также необходимо обратить внимание]. Грунтовые могильники X-XIII вв., функционировавшие в ареале браслетообразных сомкнутых височных колец параллельно с курганными, нужно полагать, являются реликтовыми некрополями славян первой волны расселения в землях Северо-Восточной Руси. Таковы Федовский бескурганный могильник с большим числом находок браслетообразных сомкнутых колец, могильники в с. Великое в Ярославском районе, Купанский на берегу Плещеева озера, у д. Кресты на Мологе и ряд менее известных» [15, стр. 227-228].

Относительно рассматриваемых височных колец с сомкнутыми или заходящими концами примечателен вопрос, задаваемый В.В. Седовым, и весьма показателен ответ, найденный у Ю.В. Кухаренко: «Возникает вопрос: где… находился регион более раннего распространения таких колец? <…> Видимо, нужно полагать, что обычай ношения браслетообразных височных колец получил относительно широкое распространение среди характеризуемой праславянской группировки уже в новых местах проживания. Фрагментарные находки бронзовых проволочных колец большого диаметра, которые могли бы послужить основой для браслетообразных височных украшений рассматриваемого здесь типа, обнаружены в отдельных памятниках III-IV вв. бассейна Вислы» [там же, с. 229] [ссылка: Кухаренко Ю.В., 1961, с. 20, рис. 53А].

И еще. «Археологические работы в Ростове показали, что основателями его были славяне. С середины X в. культура и быт города носят явно славянский облик. Название города кажется прозрачно славянским. Селение, предшествующее городу, характеризуется древностями, типичными для культуры последних веков I тыс. н.э. этого региона» [24, с. 158].

Что касается лингвистических аргументов, то к ним относятся результаты соответствующих изысканий по акцентологии и диалектологии. Так, благодаря исследованиям по акцентологии было установлено, что восточно-великорусские говоры Волго-Окского междуречья образуют особую четвертую группу. «Диалекты этой группы ввиду сугубой архаичности их акцентной системы не могут быть объяснены как результат вторичного развития какой-либо из известных акцентологических систем… этнос носителей этого диалекта представляет, по-видимому, наиболее ранний восточный колонизационный поток славян» [ссылка: Дыбо В.А., Замятина Г.И., Николаев С.Л., 1990, стр. 157-158; Булатова Р.В., Дыбо В.А., Николаев С.Л., 1988, стр. 31-65]. Вопросы же диалектного членения славян Восточно-Европейской равнины разрабатывались советскими языковедами-славистами Б.М. Ляпуновым и Ф.П. Филиным [1940, с. 86; 1972, стр. 58-60]. Учеными было высказано предположение, что Ростово-Суздальскую землю заселяло особое славянское «племя» (его название не дошло до нас), от диалекта которого ведут свое начало владимиро-суздальские говоры.

Таким образом, «результаты, полученные на археологических материалах, о раннем освоении славянами междуречья Волги и Клязьмы подкрепляются лингвистическими данными. При этом нельзя не обратить внимания и на то, что распространение браслетообразных височных колец с сомкнутыми и заходящими концами в XI-XIII вв. в значительной степени соответствует и региону говоров четвертой акцентологической группы и владимирско-поволжской группе северно-великорусского наречия».

Продолжим. По-моему, славянизации рассматриваемого региона прежде всего способствовала сравнительная малочисленность и дисперсность местного финского населения. Среди известных отечественных археологов, которые обращали внимание на низкую плотность «финно-угорских» аборигенов, можно назвать, например, А.А. Спицына [упоминавшего также об их восточном оттоке (1903, с. 166)] и П.Н. Третьякова [1970, стр. 111-137]. Разумеется, пишет об этом и В.В. Седов: «Освоение славянами междуречья Волги и Клязьмы в настоящее время следует дифференцировать на два основных этапа. Первая волна славянского проникновения в эти земли, отраженная находками браслетообразных сомкнутых височных колец, датируется VI-VII вв. По-видимому, местное финноязычное население было здесь весьма немногочисленным, и славяне вскоре стали господствующим этносом» [15, с. 371]. И далее: «Ядром этого племени стало междуречье Волги и Клязьмы - будущая Ростово-Суздальская земля. Славянское население здесь было довольно многочисленным. Финноязычное племя меря частично растворилось в славянской среде, отчасти было вытеснено на окраины славянского расселения» [там же, с. 382], главным образом в Костромское Поволжье [Седов В.В., 2002, с. 158].

Сказанное подтверждается и результатами недавних (2017) генетических исследований. Имеется в виду работа - научная статья - группы специалистов во главе (ведущий автор) с видным генетиком профессором Е.В. Балановской «Сохранился ли след дославянского населения в генофонде русских Ярославской области? Свидетельства Y-хромосомы» [Чухряева М.И. и др. Генетика. Том 53, № 3. 2017, стр. 378-389;]. Итак, было установлено: «Анализ суммарной выборки (N = 132) позволяет создать общий генетический портрет русского населения Ярославской области. Он представлен (таблица [с. 382]) тремя наиболее частыми гаплогруппами: R-M198 (xM458) (34%); R-M458 (24%); N-M178 (11%), включая два субварианта этой гаплогруппы - N3a3-CTS10760 и N3a4-Z1936. Еще десять гаплогрупп встречены с частотой менее 10%: I-M253 (8%); R-L23 (7%); I-P37 (5%); E-M35 (2%); E-M78 (2%); J-P58 (2%); G-M406 (1%); I-M170 (xM253, M223, P37) (1%); J-M172 (1%); J-M92 (1%). <…> Такой спектр гаплогрупп типичен для русского [мужского] населения средней полосы России…» [с. 381]. Здесь важно отметить, что «финно-угорский пласт в генофонде русских Ярославской области [весьма и весьма] невелик» [с. 386]. А т.к. «у большинства финно-угорских народов наиболее частой… является гаплогруппа N-M178» [с. 379], то можно сделать конкретный вывод: лишь 11,3% (см. таблицу) русских мужчин Ярославской области являются прямыми потомками финнов. Мало того, из этого процента надо вычесть как минимум прямых потомков карельских мигрантов XVII века [там же], а может быть, и потомков «прибалтийских финнов -» вепсов [стр. 378-379] (вовлеченных в ранний миграционный поток новгородских славян/ильменских словен [15, с. 372]), которые, возможно, уже представляли из себя в X-XI вв. «славянизированную весь» [Седов В.В., 2002, с. 159].

Поэтому, обращаясь к читателям, советую хотя бы проявлять скепсис при зачастую закамуфлированных сообщениях из разного ранга российских (не украинских!) источников о якобы «финно-угорском» происхождении русского населения во всяком случае рассматриваемого региона.

А теперь перейдем к заключительной «антропологической» части настоящей статьи и работы в целом. При рассмотрении темы будем в основном пользоваться данными (особенно таблицами) из работ (монографий) известных ученых-антропологов, а именно: В.П. Алексеева «Происхождение народов Восточной Европы» (укороченное название) (1969) [25]; Т.И. Алексеевой «Этногенез восточных славян» (укороченное название) (1973) [26]; Р.Я. Денисовой «Антропология древних балтов» (укороченное название) (1975) [27].

В свое время В.П. Алексеев обратил внимание на одно, «на первый взгляд», довольно странное обстоятельство: «Казалось бы, следовало ожидать, что несколько плосколицый и плосконосый морфологический вариант, который мы связываем в основном с финским населением, должен был сохраниться и в составе русского народа, коль скоро он выделяется в антропологическом составе словен, кривичей и вятичей. Между тем этого нет… Для объяснения этого на первый взгляд парадоксального факта можно… говорить о сравнительно поздних славянских переселениях, так сказать, о дополнительных миграциях уже, по-видимому, в первые века II тысячелетия, которые могли значительно увеличить контингент славянского населения и повести к растворению в нем местных финских этнических элементов, роль которых в конце I тысячелетия была еще довольно значительна» [25, стр. 203-204]. Ему вторит супруга Т.И. Алексеева: «Черты финно-угорского субстрата прослеживаются в антропологическом облике русского народа, но удельный вес их в современном населении меньше, нежели в средние века [«в средневековье основу населения Волго-Окского треугольника составляли ославяненные финно-угорские племена» (26, с. 199)]. Это объясняется расселением славян с западных и северо-западных территорий, по-видимому, в эпоху позднего средневековья» [там же, с. 273]. И по прошествии времени: «В эпоху позднего средневековья дисперсность антропологических черт значительно ослабляется. В это время наблюдается явная европеизация славянского населения центральных областей Восточной Европы. По-видимому, это объясняется приливом славянского населения из более западных областей» [2002, с. 313].

Примечательно, что Алексеевы не говорят ничего конкретного об этих массовых (а иного не получается) славянских переселениях. Но даже и массовая миграция, если бы таковая произошла, не изменила бы столь существенно антропологического строения славян рассматриваемого региона из-за высокой плотности населения. Действительно, согласно В.В. Седову, «в междуречье Волги и Клязьмы [уже в VIII-IX вв.] [славянское] население было довольно многочисленным» [2002, с. 157], а Н.А. Макаров говорит об «исключительно высокой концентрации средневековых поселений», т.е. высокой плотности населения, в Суздальском Ополье с конца I тыс. [2008]. Кроме того, о плотности расселении славян - потомков «среднеевропейских» переселенцев - косвенно можно судить по одной и той же карте (рис.) из разных работ В.В. Седова с немного отличающимися названиями - «Распространение браслетообразных незавязанных / сомкнутых височных колец X-XIII / XI-XIII вв.» [3, с. 392; 5, с. 20; 15, с. 221].

Вместе с тем, по В.В. Седову, «последующие пополнения славянским населением северно-русских земель были не миграционными, а [только] инфильтрационными». Так, ученый упоминает «притоки кривичского населения из Смоленского Поднепровья или южнорусского населения в области Северо-Восточной Руси» [5, с. 18]. В последнем случае имеются в виду поздние (с XII в.) феодально организованные переселения, преимущественно в города. Эти южные инфильтрации могли в какой-то степени повлиять на изменение антропологического облика славянского населения малонаселенных (в основном восточных) окраин региона, включая Мещерскую низменность…

Ввиду отсутствия краниологических материалов (еще господствовал обряд кремации) по славянам первой «среднеевропейской» волны, приходится довольствоваться, за неимением иного, данными Т.И. Алексеевой («эпоха средневековья») о т.н. «кривичах ярославских» из «Ярославского Поволжья», относимых исследовательницей к «третьей локальной группе кривичей» [26, с. 49]. При этом получается, что основное население Ростово-Суздальской земли, за исключением северо-запада, не представлено в антропологических таблицах [26]. Присоединять же к таковому население северо-восточных окраин, т.е. «кривичей костромских» из «Костромского Поволжья», относимых Алексеевой к четвертой группе [там же, с. 49], можно весьма условно, причем подразумевая только жителей западной части данной территории.

Здесь относительно «кривичей ярославских» надо добавить, что, согласно В.В. Седову, «в XI-XIII вв. древнерусское население Северо-Восточной Руси было уже в значительной степени» смешанным. «В это время славяне - носители браслетообразных сомкнутых височных колец хоронили умерших как по бескурганному обряду, так и в курганах» [15, с. 128] [(о том же:) 24, с. 155].

Далее хотелось бы обратить внимание на то, что при работе с таблицами (и не только с таблицами) Т.И. Алексеевой [26] необходимо, по-моему, проявлять осторожность, т.к. формирование ею выборок, особенно суммарных, в археологическом, географическом и отчасти этническом плане, мягко говоря, вызывает вопросы. Поэтому советую, за неимением лучшего, пользоваться данными по краниологии восточных славян из таблицы 47 [там же, с. 158] - «Сводка краниологических данных по славянским средневековым группам (мужчины [и далее])», а также из тех таблиц Приложения [там же, с. 275 и след.], которые строго соответствуют отдельным группам, представленным в 47-й таблице.

Несколько замечаний по этой таблице, относящихся к северно-великорусским группам. В таблице 47 приведены (краниологические) данные шести групп кривичей, что, по-моему, вполне оправдано ввиду различий между ними. Нет данных лишь по псковским кривичам из-за «единичных черепов» [там же, с. 21].

В таблице имеются, скажем так, неточности при обозначении «кривичей владимиро-рязанских». По Т.И. Алексеевой, это пятая группа. Читаем у автора: «В четвертой и пятой группах кривичей заметно восточно-финское влияние. Четвертая локальная группа занимает Костромское Поволжье… пятая - районы Владимирской, Рязанской и Горьковской областей: Муромский, Архангельский [?] [Меленковский], Касимовский, Балахнинский и Городецкий» [там же, с. 49]. Названные приокские рязанские и владимирские районы, кстати сказать, не имеют отношения к Ростово-Суздальской земле, тогда как западные горьковские/нижегородские - косвенное, потому что входили в княжество. По-моему, необозначение в 47-й таблице горьковской/нижегородской «подгруппы» - это двойная ошибка. Во-первых, даже с географической точки зрения ее можно было бы выделить в отдельную группу, а во-вторых, неполное обозначение неполностью отражает действительность… В известной работе В.В. Бунака (отв. ред.) «Происхождение и этническая история русского народа» (укороченное название) (1965) [28] XIII и XIV главы написаны Т.И. Алексеевой. Однако в таблице 53 «Средние размеры мужских славянских черепов с территории преимущественного расселения русских» («Алексеева, 1960, 1961») она все же делала сноску «Владимирско-рязанско-нижегородская группа» (см. «б. Владимирская губ.») [28, с. 249]. То же повторилось и в таблице 57 [там же, с. 253]. (Вместе с тем полное название, «кривичи владимиро-рязанско-нижегородской группы», дается Алексеевой в таблице 13 Приложения [26, с. 295].)

Возвращаясь к таблице 47 [26], нельзя не обратить внимание на южновеликорусскую группу «вятичи», которая, кстати замечу, почему-то по скуловой ширине существенно отличаются от группы «вятичи (горожане)» (соответственно 129,3 и 132,7). Считаю, что данные Т.И. Алексеевой по этой выборке, мягко говоря, могут ввести в заблуждение, потому что основная большая часть вятичей краниологически почти не представлена в таблице. Судите сами.

В рассматриваемой работе Т.И. Алексеевой вятичам специально посвящены подраздел «Вятичи» главы I [там же, стр. 24-28], раздел «Славяне Окско-Клязьминского междуречья - вятичи» главы II [там же, стр. 46-49] и в Приложении их локальным группам - таблицы 1-7 [там же, стр. 277-286]. Здесь надо отметить, что именно из таблицы 6 Приложения «Средние размеры и указатели черепов вятичей суммарно (курганы)» и были взяты (суммарные) данные по соответствующей группе для таблицы 47.

Исследовательница со ссылкой «Соловьева, 1956» выделяет шесть локальных групп вятичей, из которых первые четыре представлены сериями из Москворечья (соответственно Верхнего, Среднего, Московско-Клязьминского междуречья и Нижнего), пятая - в основном «городской» серией (сериями) из «Старой Рязани», шестая - сериями из «среднего течения р. Угры» и южнее. В отличие от узколицых москворецких вятичей, «более или менее близких по антропологическому составу», западные вятичи «отличаются сильно выраженной долихокранией [71,4], относительно широким [132,3] и наиболее профилированным лицом», причем «сочетание долихокрании с относительно широким лицом проявляется и в серии черепов из Рубцово [всего три], относящихся к вятичам V группы, занимающих среднее течение Оки». Так как упомянутое сочетание «обнаруживают явные черты близости с соседними кривичскими группами» (Седов же здесь видит субстрат балтской мощинской культуры [«Голядь». Вильнюс, 2000]), Т.И. Алексеева полагает, что «наиболее типичными для вятичей, по-видимому, следует считать те черты, которые характеризуют средневековое население, жившее по верхнему и среднему течению р. Москвы и в междуречье Москвы п Клязьмы».

Однако при этом три соответствующие москворецкие локальные группы вятичей представлены 100 черепами, а все четыре - 151-м (!), тогда как пятая внегородская - лишь тремя, а шестая - только 10-ю (?!), что ставит репрезентативность вятичской выборки из рассматриваемой 47-й таблицы под сомнение. Но может, только северная москворецкая окраина/часть вятичского ареала была плотно заселена? Отнюдь, и даже наоборот: «…История вятичей достаточно подробно освещена археологическими материалами. Уже в IX-X вв. из Верхнеокского региона вятичи проникают в более северные земли. Сравнительно небольшими группами они оседали в бассейне реки Москвы [на что необходимо обратить внимание], а в XI в. крупные массы вятичей достигают западных земель Среднего Поочья. Свидетельством массового освоения вятичами обширных пространств являются многочисленные курганные могильники с захоронениями по обряду ингумации с семилопастными височными кольцами - этнографическим маркером этого племени. Вниз по Оке вятичи расселились до устья Прони, в том числе осели и в бассейне этой реки» [24, с. 82]. Таким образом, рассматриваемая выборка, мягко говоря, малорепрезентативна, тем более что отличие москворецких серий объясняется субстратом славян первой «среднеевропейской» волны, носителей браслетообразных незавязанных височных колец, которые при расширении Ростово-Суздальской земли с севера/северо-востока возвратились в Москворечье, «реассимилировали» вятичей или вместе с кривичами (с запада) оттеснили их к Оке (об этнографической границе см. немного ниже).

Если по краниологии восточных кривичей нет данных, кроме как от Т.И. Алексеевой, то относительно вятичей имеются альтернативные данные известного советского антрополога Т.А. Трофимовой [1946], которые представлены, в частности, в рассматриваемой работе Алексеевой в таблице 5 «Сопоставление вятичей суммарной группы» [26, с. 48]. Так, «по Трофимовой», черепной указатель у них - 73,3; скуловая ширина - 131,6; угол выступания носа - 25,4 («по Алексеевой», - 27,4). Последний соответствует таковому у «кривичей Костромской группы» (25,5 [там же, Приложение, табл. 12, с. 294]) и относится к «средней» «категории» (25-29°), согласно Т.И. Алексеевой («большая» категория - больше 30°, «малая» - до 24°) [26, с. 104]. Примечательно, что из «славянских средневековых групп» только у «кривичей владимиро-рязанско-нижегородской группы» «малый» угол выступания носа - 23,7 [там же, Приложение, табл. 13, с. 296].

Заканчивая вынужденную вятичскую тему, посмотрим на этнографическую границу Ростово-Суздальской земли. Вот что пишет о ней В.В. Седов: «Карта распространения браслетообразных незавязанных височных колец XI-XIII вв. (рис. 29 [«Распространение браслетообразных незамкнутых височных колец в X-XII вв.»]) достаточно определенно свидетельствует о том, что основу населения Ростово-Суздальской земли составили славяне - носители этих украшений. <…> Близка к этнографической и южная историческая граница Ростово-Суздальской земли. Археологические материалы позволяют несколько скорректировать последнюю. Так, поречье реки Москвы, по-видимому, целиком следует включить в Ростово-Суздальскую землю, поскольку первыми славянскими насельниками были здесь племена - носители браслетообразных незамкнутых височных колец. То место в среднем течении р. Москвы, где был основан город с таким же названием, судя по данным археологии было территорией, первоначально освоенной той же славянской группировкой. <…> Только в XI-XII вв. в левобережную часть бассейна верхнего течения р. Москвы проникают смоленские кривичи [«этнографическим маркером» которых были «браслетообразные височные кольца с завязанными концами» (24, с. 145)]. Только с этого времени Северное Москворечье оказывается в племенном отношении смешанным - меряно-кривичским» [там же, с. 239]. Надо добавить, что «южная граница расселения среднеевропейских (венедских) славян» четко обозначена (в посмертной статье В.В. Седова «Предыстория северно-великорусов») на картах «Распространение наземных и полуземляночных жилищ VIII-XI вв.» [5, рис. 2, с. 19] и «Распространение браслетообразных незавязанных височных колец в X-XIII вв.» [там же, рис. 3, с. 20].

Возвращаясь к основной теме, следует подчеркнуть, что В.В. Седов нашел объяснение упомянутому выше «парадоксальному факту»: «Предлагаемое решение вопроса о формирования ядра-основы древнерусского населения Ростово-Суздальской земли дает возможность объяснить выявленный по материалам краниометрии «парадоксальный факт» - отсутствие преемственности между антропологическим строением средневекового населения Северо-Восточной Руси, восстанавливаемым по скелетным остаткам в курганах, и современным русским населением тех же территорий. Различия эти касаются весьма существенных деталей как черепной коробки, так и лицевого скелета [ссылка: Алексеев В.П., 1969, стр. 202-204]. Для объяснения этого антропологами высказана догадка о возможных мощных притоках славянского населения в этот край в послемонгольский период. Однако она не находит каких-либо подтверждений в исторических материалах. «Парадоксальный факт» находит объяснение в изложенных материалах - ядром великорусов Северо-Восточной Руси было славянское население, расселившееся здесь в середине I тыс. н.э. Его антропологическое строение, нужно полагать, и послужило началом формирования антропологического типа современного русского населения Волго-Клязьминского междуречья. Принесшие в этот край курганный обряд словене ильменские и кривичи смоленско-полоцкие были менее многочисленны и со временем растворились в славянской среде первой волны колонизации Ростово-Суздальской земли» [24, стр. 155, 157-158] [(о том же:) 3, с. 402; 15, с. 228].

В связи с вышеизложенным представляется вполне естественным поиск истоков «антропологического строения», краниологических особенностей славян «первой волны колонизации Ростово-Суздальской земли». Прежде чем приступить к нему, несколько предварительных замечаний.

Так, Т.И. Алексеева отмечает, что «между отдельными группами восточных славян намечаются различия, обладающие статистической достоверностью. Они проявляются в основном по двум признакам - черепному указателю и скуловой ширине» [26, с. 67]. И еще: «Особого внимания заслуживают у славян вариации таких признаков, как черепной указатель и скуловой диаметр» [2002, с. 315]. Поэтому, чтобы не загружать читателя излишней информацией, в основном ограничусь рассмотрением только двух названных краниологических признаков - черепного указателя [ч. у.] и скуловой ширины (диаметра) [с. ш. (с. д.)], причем вслед за самим В.В. Седовым, по которому, «антропологическая типология восточнославянских племен основывается на различных сочетаниях [именно] скулового диаметра и черепного указателя» [1970, с. 171].

Как упоминалось выше, за неимением иных данных, только «кривичи ярославские» [«я. к.»] могут в некоторой/определенной степени (во всяком случае относительно ч. у. и с. ш.) представлять (и) ростово-суздальских/волго-клязьминских славян первой волны. В таблице 20 «я. к.» обозначены Т.И. Алексеевой [26, с. 67] как «мезодолихокранный узколицый тип». При этом с. д.: «117-125 [мм] (очень малый), 126-130 (малый), 131-136 (средний), 137-141 (большой), 142-150 (очень большой)» [Алексеев В.П., Дебец Г.Ф., табл. 4, 1964]; ч. у.: «долихокрания… (менее 74.9%)», «мезокрания… (75.0-79.9%)», «брахикрания… (свыше 80.0%)» [Антропогенез.ру (antropogenez.ru)]. Однако, согласно данным той же Алексеевой [26, табл. 47], ч. у. «я. к.» - 76,5, а с. ш. - 130,0. Это значит, что «я. к.» фактически/в действительности принадлежат к мезокранному (относительно) узколицему типу (единственная группа…). При желании «я. к.» можно сравнить с населением современной Ярославии. Для этого используем «современные» («под современностью подразумеваются [могут подразумеваться] два последних столетия» [25, c. 176]) краниологические данные по Ярославской губернии из таблицы 13 «Сопоставление средневекового и современного русского населения центральных областей» В.П. Алексеева [там же, стр. 178-179]. Ч. у. (81,2) почти ничего не скажет, т.к. усилившийся процесс брахикефализации после XV в. охватил все «население России» [К. Кун. Расы Европы. 2011 (1939), с. 242], тогда как с. ш. (129,4) говорит о более скромном процессе грацилизации Алексеев пишет: «Расширение черепной коробки и сужение лицевого скелета свидетельствуют об идущих на протяжении последнего тысячелетия процессах брахикефализации и грацилизации… Очевидно, что оба эти явления… характерны для территории расселения русского народа…» [25, с. 181]. Но вместе с тем «в русских сериях… скуловая ширина лица… варьирует мало» [там же, с. 167].

В.В. Седов справедливо полагает, что «роль антропологии в изучении… происхождения славян невелика» ввиду безраздельного господства обряда кремации «в эпоху бронзы и раннем железном веке» и, соответственно, полного отсутствия антропологических материалов ранних славян [3, с. 33]. Ученый также выступает против поиска антропологических истоков «раннесредневекового славянства среди серий черепов эпохи неолита и бронзы»; тогда как «предпринимаемые некоторыми антропологами сопоставления результатов анализов краниологических материалов, разорванных более чем двухтысячелетним периодом, носят крайне гипотетичный характер и не могут быть использованы для каких-либо серьезных этногенетических построений» [там же]. Сказанное может относиться, в частности, к некоторым положениям из работ Т.А. Трофимовой, согласно которой, долихокранный узколицый тип, выявленный у отдельных раннесредневековых западнославянских групп, «прослеживается через унетицкую культуру до неолитического населения культуры шнуровой керамики на территории Чехословакии», а «некоторые группы северян… сближаются по своему типу с западнославянскими группами из Познани и Моравии» [СЭ. 1948, № 2].

Тем не менее многое зависит от аргументации, причем преемственность аргументируется не только антропологически… По-моему, даже косвенные доказательства имеют право на существование… А помогут «отыскать тропинку» к антропологическому (краниологическому) истоку волго-клязьминских/ростово-суздальских славян первой волны некоторые данные Р.Я. Денисовой.

Как в названной [27], так и в диссертационной работе «Антропология древних и современных балтов» [1973] Денисова выделяет в числе прочих узколицые среднеевропейские (или среднеевропейского происхождения) племена культур шнуровой керамики юго-восточной Польши, Словакии, Моравии, Чехии, Саксо-Тюрингии и юго-запада ФРГ, а также (средневолжских) балановцев. В этой связи исследовательница отмечает, что «локальные узколицые антропологические типы племен культуры шнуровой керамики и боевых топоров, выделенные нами, в неолите имеют аналогии на тех же территориях. Так, антропологический тип племен культур шнуровой керамики Польши и Словакии очень сходен с типом племен культур линейно-ленточной керамики, а антропологический тип племен культур шнуровой керамики Богемии и Саксо-Тюрингии - с антропологическим типом племен культуры воронковидных кубков» [27, с. 119]. Что касается «узколицых европеоидных балановцев, [то,] по-видимому, [их] следует относить к кругу морфологических форм, представленных среднеевропейскими племенами культур шнуровой керамики» [27, с. 107]. Советский антрополог М.С. Акимова здесь более конкретна: «Наибольшее сходство [балановского типа] наблюдается с носителями культуры ленточной керамики Средней Европы и мегалитической культуры юга Швеции» [1947, с. 282].

Вместе с тем установление подразумевающего преемственность антропологического сходства узколицых среднеевропейских носителей культуры/культур шнуровой керамики [КШК] названных регионов с представителями культуры воронковидных кубков [КВК] и особенно культуры линейно-ленточной керамики [КЛЛК] (VI-Vтыс.) - это и упрощение, и неточность. В статье «СПИ» подробно показана археологическая преемственность основных европейских культур (от праиндоевропейской) до КШК включительно. Довольно значительное место в статье уделено и антропологической (морфологической) дифференциации в неолитической/энеолитической Европе, и в том числе появлению на юге Карпатского бассейна «придунайского» (долихомезокранного) нордического типа. Поэтому в нескольких словах (без подробностей) напомню и уточню некоторые моменты.

КЛЛК сколько-нибудь значимого отношения к территории Польши, тем более юго-восточной, не имеет, да и Словакии тоже. Как уже упоминалось даже в настоящей статье, население юго-восточной Польши/Малопольши (вторая половина IV -) III тыс. имеет полгарскую и в меньшей степени лендельско-полгарскую подоснову. Именно полгарцы принесли с собой в регион нордический и, соответственно, в меньшей степени средиземноморский тип.

Основная «генетическая» предшественница КВК - это культура Лендель, которая, в свою очередь, как и культура Рессен, является преемницей КЛЛК. Носители этих культур - Лендель и Рессен - унаследовали от КЛЛК грацильный долихокранный тип и передали его представителям КВК, проживавшим на упомянутых чешских и германских землях. культура славяне языковый этнический

В.А. Сафронов описывает происходившее следующим образом: «Вероятно, связями с местным населением следует объяснять появление нордического типа в КВК, который имеет много общих черт со средиземноморским типом, характерным для памятников лендьелской культуры. Антропологические исследования на поселении КМК Тешетицы - Киевцы (Лоренцова, 1976, с. 196) показывают существование двух типов - долихокранного, принадлежащего культуре накольчатой керамики, и брахикранного, мезоринного, характерного для моравской расписной керамики. В КВК Чехии присутствует грацильный тип нордического облика, либо преобладающий, либо смешанный со средиземноморскими элементами с включением лаппоноидного и кроманьоидного (в других памятниках КВК преобладает средиземноморский тип - Доистория Чехии, с. 237). Примесь кроманьонского антропологического типа, известная и в памятниках раннего Лендьела, увеличивается по мере продвижения этой культуры и КВК к северо-востоку. (Палеоевропеоидный тип зафиксирован в датских памятниках культуры Эртебёлле - Кондукторова, 1973, с. 48.) При продвижении Лендьела и КВК на север и северо-запад в антропологическом типе его носителей появляются палеоевропеоидные и лаппоноидные антропологические типы, а также смешанные с ними гибридные типы (Хензель, 1980, с. 81)» [Сафронов В.А. Индоевропейские прародины. 1989, с. 111]. И далее: «Антропологический состав бжесць-куявской группы также отличается некоторым своеобразием, которое выражается в процентном соотношении антропологических типов. Если в ранних группах расписного Лендьела наблюдается преобладание средиземноморского типа, а кроманьоидного меньше, то антропологический состав бжесць-куявского населения выглядит следующим образом: кроманьоидный - 40 %, средиземноморский - 22,5 %, нордический - 30 % (более характерный для КВК) и 7,5 % - лапоноидный тип (Хензель, с. 81)» [там же, с. 127].

Возвращаясь к работам Р.Я. Денисовой, все же воспользуюсь приемом сопоставления краниологических материалов, разорванных во времени. Исследовательница пишет: «Племена этой культуры [шнуровой керамики] Польши и Словакии… отличаются тенденцией к мезокрании и узким лицом» [1973, с. 21]. Ниже она уточняет: «Кивуткалиские племена обнаруживают большое сходство… с узколицыми племенами культур шнуровой керамики Польши (Злота)…» [там же, с. 26]. Зафиксируем, что именно у злотцев наблюдается «тенденция к мезокрании и узкое лицо», а выше, напомню, было подчеркнуто, что «я. к.» принадлежат к мезокранному узколицему типу… Обращение к таблице 23 Р.Я. Денисовой «краниологические серии племен культуры шнуровой керамики» [27], подтверждает схожесть важнейших (краниологических) признаков, а именно г. у. и с. ш., группы (серии) «Злота» («Miszkiewicz, 1958») и «я. к.». Так, ч. у. злотцев почти мезокранный - 74,8; у «я. к.» - 76,5. А с. ш. у злотцев и «я. к.» фактически одинакова -130,1 и 130,0 соответственно.

На основании вышеизложенного полагаю и даже утверждаю, что истоки «антропологического строения», краниологических особенностей славян «первой волны колонизации Ростово-Суздальской земли», носителей браслетообразных височных колец с незавязанными концами, принадлежащих к относительно узколицему мезокранному типу, связаны с племенами культуры Злота. Ее носители (также) принадлежали к относительно узколицему мезодолихокранному, с «тенденцией к мезокрании», типу. Уверенность базируется на вышеприведенной последовательной преемственной археологической цепочке от культуры Злота до скифских набегов, предшествовавших появлению на восточнолужицкой территории поморских племен, т.е. до материалов/данных самого В.В. Седова, ведущих к славянам Ростово-Суздальской земли. К этому надо добавить некоторые уточнения и пояснения.

Р.Я. Денисова, говоря о «тенденции к мезокрании и узком лице», называет не только Польшу, но и Словакию. Однако соответствующие данные словацкой выборки из таблицы 23 [27] не вполне подтверждают, а точнее, не подтверждают сказанное (ч. у. - 73,1; а с. ш. - 131,5).

П. Влодарчик в рассматриваемой выше работе приводит некоторые материалы известного польского антрополога Эльжбеты Хадух (Глен-Хадух), связанные с антропологическими характеристиками малопольского население КШК «(Gleс 1977, 1979; Haduch 1997, 1999)» [22, 7.4., 161]. Читаем у него (перевод): «…Очевидно сходство костных материалов КШК с серией скелетов культуры Злота (Gleс, 1977). Эта было отмечено уже в более ранних работах антропологов (резюме: Krzak 1976: 181-191). Согласно Э. Хадух, антропологические данные свидетельствуют об автохтонном происхождении населения КШК на Малопольской возвышенности (Gleс 1977; Haduch 1997: 163). <…> Морфологическая дифференциация населения КШК на Малопольской возвышенности, по мнению Э. Хадух, возможно, нашла отражение в сложной структуре местного населения эпохи ранней бронзы, в том числе КМ (Haduch 1997: 164). Долю населения КШК в формировании КМ трудно определить однозначно… Более четкое сходство было обнаружено путем сравнения серий из последующих стадий развития КМ с материалами КШК (Haduch 1997)» [там же, 162]. (Причина проста: к этому времени пришлые чужеродные элементы покинули Малопольшу.)

Вместе с тем славянская миграция середины I тыс. происходила из Средневисленского региона, а представленный Р.Я. Денисовой краниологический материал Злоты - из Малопольши. Этому есть объяснение. Обратим внимание на заселенность поселения Злота во время бытования тшинецкой культуры [Zenon Woџniak, 1966] и позже, а это свидетельствует о том, что ближе к концу существования данной культуры переселялись/инфильтровались в левобережную Мазовию (в связи с улучшением климата [климатический оптимум]) по большей части не собственно злотцы, а антропологически и культурно близкие им малопольские группы. Тем не менее среди переселенцев были и потомки злотцев, и прежде всего из района Сандомира, что вытекает из упомянутых выше данных П. Влодарчика [22, 161 (ссылка: Kadrow, Machnik 1997: 101)]. Об общности северной/северо-восточной части Малопольши и прилегающей левобережной части Мазовии свидетельствует существование «переходной» («тшинецко-лужицкой») константиновской группы, о которой также говорилось выше. Вполне вероятно, что после скифских набегов определенная часть малопольского населения ушла в Мазовию и Подлясье. То же, по всей вероятности, произошло и позже, после нашествия гуннов, т.е. перед началом «великой славянской миграции». Не исключено, что некоторый первоначальный отток мог произойти/произошел после прихода кельтов в конце бытования культуры подклешевых погребений.

Прямыми потомками славян-мерян являются носители современного клязьминского антропологического типа (VII), а также в определенной степени западного верхневолжского (III) (и отчасти центрального [VIII]) [28, глава X (карта 24 «Антропологические зоны»); Алексеева Т.И., 1997, стр. 61-68 (рис. «Географические зоны антропологических типов русских»)]. В клязьминском типе, по мнению Т.И. Алексеевой, «проявляет себя какой-то темнопигментированный элемент, не тождественный с другими типами этого региона» [1997, с. 62], хотя (соседний) «западный верхневолжский тип… отличается от [ильменского] более темной окраской волос…» [там же, с. 61], а (также соседний) центральный «обнаруживает большое сходство с [соседним же] западным верхневолжским» [там же, с. 66]. Ареал названных типов (без восточной части клязьминского) примерно согласуется с ареалом мерян-славян [(Седов В.В.) 24, рис. 1, с. 28; 3, рис. 74, с. 355]. При этом именно клязьминская зона (без восточной части) приблизительно соответствует костяку «вислинцев», а в ней - несколько меньшая с запада на восток территория (от Ярославля на севере и почти до Ногинска на юге) с более узколицым типом [Алексеев В.П., 1974, рис. 44, с. 207 (соматологические данные)] соответствует костяку средневисленских переселенцев более полно.

Что касается восточных/северо-восточных соседей клязьминцев - носителей восточного верхневолжского типа (IV), несущего небольшую, но заметную финскую примесь, то они отличаются более широким лицом (131,8 [25, табл. 13, 50]), меньшей длиной тела и большей долей вогнутой спинки носа [28, табл. 22, с. 154]. Здесь надо добавить, что в отличие от зон четырех названных типов к иным могут возникнуть вопросы. Например, в верхнеокскую зону (XII) входит Смоленск со значительной частью губернии и Орел, но с. ш. русских «Смоленской губ.» самая малая среди представленных (русских) серий (128,6 [25, табл. 47]), а в «Орловской губ.» (134,9 [там же, табл. 62]) - самая большая…

Сказать что-либо определенное об антропологических предках других северновеликорусов - тушемлинцев-славян, псковских кривичей и новгородских/ильменских словен - весьма затруднительно, тем более что краниологический материал по псковским кривичам фактически отсутствует («единичные черепа») [Седов В.В., 1977, с. 151]. Примечательно, что, по К. Куну, «предки славян из Польши были нордиками в диапазоне индоевропейской группы» [2011, с. 240]. Относительно разве что дальних предков тушемлинцев, носителей унетицкой культуры, можно сказать, что в Силезию они несли узколицый резко долихокранный тип [26, табл. 67, с. 247]. И еще, судя по всему, перед миграцией племена предков тушемлинцев и славян-мерян находились в союзнических отношениях.

Довольно определенно можно говорить только о географическом расположении непосредственных предков кривичей и словен, а также тушемлинцев и славян-мерян в широко понимаемом Средневислинском регионе перед миграцией. Первые жили севернее вторых, причем предки кривичей и тушемлинцев западнее предков словен и славян-мерян соответственно. Надо отметить, что более многочисленные предки псковских кривичей вовлекли предков словен в свой миграционный поток, что вытекает из данных В.В. Седова [15, стр. 245-246] [(о том же:) 24, с. 162; 3, с. 368]. При этом краниологическую «близость словен ильменских с балтийскими славянами» (в частности, ободритами) ученый объясняет тем, что они «восходят к общему исходному типу узколицых [«начально» среднешироких] мезо-суббрахикефалов» [15, с. 245], тогда как «генетическая связь новгородцев с приднепровскими славянами по краниологическим материалам исключается» [там же].