Размещено на http://www.allbest.ru

ОГЛАВЛЕНИЕ

• Введение
• Глава I. Репрезентация ЕС на международной арене посредством партнерств: постструктуралистский взгляд
• 1.1 Партнерства и политика соседства в парадигме нормативной силы Европы: теоретические проблемы и политический потенциал
• 1.2 Индуктивная субъектность ЕС на международной арене: репрезентация как основание политического и эстетическая политика
• 1.3 Политический стиль и критический дискурс-анализ как метод конструирования индуктивной субъектности ЕС
• Глава II. Анализ репрезентации ЕС на международной посредством партнерств
• 2.1 Дистанция ЕС к странам-членам партнерств
• 2.2 Ракурс ЕС к странам-членам партнерств
• 2.3 Дискурс-анализ политических стилей ЕС
• Глава III. Индуктивная субъектность ЕС как комплекс политических стилей
• 3.1 Функции и взаимосвязи политических стилей
• 3.2 Структура индуктивной субъектности ЕС: структура и перспективы
• 3.3 Россия и репрезентация ЕС на международной арене: перспективы и вызовы
• Заключение
• Библиографический список
• Приложения

Приложение 1

Приложение 2

Приложение 3

Приложение 4

Приложение 5

Приложение 6

Приложение 7

Приложение 8

Приложение 9

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность. Представленная работа имеет как научную, так и, вероятно, практическую актуальность, причем эти два измерения актуальности тесно связаны друг с другом. Прежде всего, актуальность работы обусловлена как существующей политической, так и научно-исследовательской тенденцией нивелировать роль ЕС как участника МО. Эта тенденция основывается на том, что существующие концептуализации участия в международных отношениях способствуют игнорированию качественно уникальных особенностей ЕС как участника международных отношений. субъектность международный репрезентация партнерство

Так, М. Вебер в труде «Хозяйство и общество» формулируя метод идеальных типов, пишет о эвристическом потенциале суждения о феномене на основе, прежде всего, его качественно уникальных, исключительных характеристиках. М. Себеши и Б. Румелли в одной из последних работ указывает, что политика соседства ЕС (а именно восточное и средиземноморское партнерства, как самые очевидные результаты это политики), а также концепция нормативной силы Европы, являющаяся сегодня как теоретической, так и практической парадигмой для реализации упомянутой политики, являются теми свойствами, которые исключительно отличают ЕС от любого другого актора, участника международных отношений.

Между тем, сегодня обе уникальные особенности ЕС оцениваются в значительной мере скептически как в исследовательско-научном измерении, так и в разрезе актуальной политики. А именно политика соседства с легкой руки исследователей Р. Витмана и С Волфа получила характеристику «много шума из ничего», что понимается как завышенные амбиции ЕС в отношение своих ближайших соседей без реальных возможностей реализации этих амбиций. Более того в плоскости актуальной политики политика соседства в виде ее прямых результатов тоже подвергается критике поскольку средиземноморское партнерство не предложило траекторию развития для Ближнего Востока после арабской весны, а восточное партнерство зашло в тупик после украинских событий. Но, тем не менее, крупнейший исследователь политики соседства Т. Шумахер постоянно отмечает, что политика соседства ЕС и ее реализация были и остаются одними из важнейших и первоочередных для ЕС, а система партнерств является беспрецедентной и обладает серьезным потенциалом как в экономическом, так и в политическом плане.

В случае с концепцией нормативной силы Европы исследователи фокусируются либо на аспекте силы и как А. Тодже приходят к радикальному выводу о том, что нормативная сила не является силой как таковой, поскольку не способна оказать воздействие в классическом понимании силы. Другие исследователи, фокусируясь, прежде всего, на нормативном аспекте концепции, могут, как Л. Аггестам указать формы нормативной силы, но затрудняются эксплицитно указать результаты и механизм влияния нормативной силы. В результате нормативная сила Европы - либо не сила, т.е. не способна влиять, либо научно-исследовательская литература затрудняется зафиксировать эксплицитные результаты влияния нормативной силы, что в позитивистском видении близко к несуществованию нормативной силы как таковой. Но при этом, Т. Диез отмечает, что НСЕ как парадигма для реализации политики соседства наделяет ЕС статусом нормативного гегемона как минимум в регионах соответствующих партнерств, а И. Маннерс предпринимал попытку конструирования внешнеполитической идентичности ЕС исключительно на основе НСЕ. Более того, на НСЕ и соответствующие амбиции ЕС реагируют важнейшие акторы международных отношений. Так, к примеру, Р. Каган наглядно зафиксировал критику США в адрес нормативности ЕС, а Т. Романова показывает, что НСЕ вызывает желание у России бросить вызов нормативности ЕС.

Таким образом, сегодня две связанные друг с другом качественно уникальные особенности ЕС либо, как в случае с партнерствами, признаются кризисными явлениями, несмотря на их потенциал, либо, как в случае с НСЕ, отрицается, как феномен способный эксплицитно влиять, игнорируя потенциал нормативного доминирования. Более того, в случае нивелирования этих двух качественно уникальных атрибутов ЕС он лишается не менее чем своей сути, эссенции как участник международных отношений, что ведет как к недостаточному и неверному пониманию сущности политик ЕС, так и к неточному прогнозированию, оценке внешнеполитических шагов ЕС.

Вероятно, такая эпистемологическая невозможность адекватно учесть сущностные особенности ЕС базируется на современной концептуализации участников международных отношений как акторов в политико-экономической плоскости, и как субъектов политико-правовой. Поэтому теоретическая актуальность работы обусловлена формулированием субъектности ЕС на международной арене адекватной таким его сущностным особенностям как политика соседства представленная восточным и средиземноморским партнерством и НСЕ. Практическая актуальность связана с преодолением участниками мировой политики скепсиса в отношение НСЕ и ЕС в целом как участника международных отношений путем уточнения оснований его внешнеполитических действий.

Из анализа степени научной разработанности темы вытекает, что труды, касающиеся теоретической или эмпирической частей представленной работы, могут быть разделены на три большие группы. Первая группа работ посвящена анализу европейской политики соседства, прояснению ее сущности, целей, рассмотрению отдельных ее элементов. Вторая группа работ носит преимущественно теоретический характер и рассматривает ряд проблем, затрагивающих концепцию нормативной силы Европы. Третью группу составляют, во-первых, работы из области европейских исследований, содержащие идеи крайне близкие идеям, легшим в основу представленной работы, а, во-вторых, труды из сферы политической теории и философии, позволяющие утверждать эстетический подход к политике.

Более подробный анализ литературы свидетельствует, что работы первой группы рассматривают европейскую политику соседства в трех измерениях. Работы в рамках первого измерения склонны рассматривать политику соседства скорее как элемент внутренней политики, поскольку данная политика концентрируется, с одной стороны, на предоставлении доступа к единому рынку государствам не из числа стран-членов ЕС, а с другой - на применении внутреннего европейского права опять же не членами ЕС. И работы этого измерения, соответственно, методологически акцентируют внимание на институциональных рамках и на юридических, правовых проблемах. Поэтому в рамках этого измерения господствует институциональный подход, допускающий три модуса: иерархия, сеть и рынок.

Все три подхода подразумевают единую парадигму, в рамках которой ЕС рассматривается как инстанция, осуществляющая внешнее управление отдельными секторами, сферами социально-экономической жизни стран член партнерств. Различия в модусах заключаются в жесткости осуществления этого внешнего управления со стороны ЕС и добровольностью принятия этого управления участниками партнерств. Так, иерархический модус предполагает изначально неравные в пользу ЕС отношения между ЕС и участниками партнерств. И центральной проблемой иерархического модуса является последовательное и эффективной использование политической обусловленности, подразумевающей предоставление ряда выгод участникам партнерств в обмен на определенные действия этих стран, как во внешней, так и во внутренней политике.

Сетевой модус предполагает формально равное партнерство со странами участниками партнерств, которое предполагает, во-первых, создание устойчивых политических, административных и социетальных связей между ЕС и его партнерами, а, во-вторых, в дальнейшем, институционализацию этих связей. Ключевой проблемой этого модуса является возможность подлинно равной делиберации в условиях явного доминирования ЕС. Хотя сетевое влияние подразумевает более «мягкий» характер, чем иерархия и вследствие ориентации на партнерство подразумевает большее согласие со стороны не членов ЕС, эксплицитность сетевого влияния последовательно ставится под сомнения. Но несмотря на это определенные признаки существования таких сетей можно обнаружить в таких сферах как миграция, защита окружающей среды, в сфере энергетической политики, а также в сфере демократического транзита.

Третий, рыночный модус, вытекает из принципа взаимного признания, включенного в законодательную базу единого рынка ЕС. Краеугольный камень этого модуса - формально честная конкуренция. С одной стороны, этот модус позволяет одновременно ЕС осуществлять достаточно жесткое влияние, прежде всего, в экономических секторах и обеспечивать добровольное выполнение требований ЕС, поскольку в рамках политики соседства принцип взаимного признания оборачивается принципом безоговорочного признания нормативности ЕС, начиная с экономических вопросов. Иначе, этот модус позволяет ЕС осуществлять свое влияние «просто путем своего присутствия». Но при этом существует вероятность, что страны-объекты политики соседства, отдельные социетальные, политические и иные акторы попытаются использовать ЕС для решения ряда своих проблем за счет ЕС. Эта вероятность является версией классической проблемой фрирайдера.

Работы второго измерения в рамках первой группы понимают ЕС как актора на международной арене и политику соседства как одно из направлений внешней политики в максимально возможном для ЕС классическом понимании внешней политики. Первая часть работ видит политику соседства и партнерства как инструмент по продвижению демократии и прав человека и стремится ответить на вопрос «Почему усилия ЕС по продвижению демократии недостаточно успешны?». В литературе представлены два принципиальных ответа. Во-первых, ЕС, в целом, следует нормативной повестке, но местные гражданские общества слишком слабы для более быстрой демократизации и ЕС опасается потерять устойчивые связи с авторитарными правительствами-реципиентами. Во-вторых, продвижение демократии - не более чем «рычаг» для ЕС по осуществлению своего влияния, поэтому, к примеру, ЕС гораздо мягче реагирует на действия режимов, нарушающих права человека, но контролирующих значительные природные и иные ресурсы.

Кроме того, существует группа работ, пытающихся зафиксировать границы внешнеполитической акторности ЕС путем анализа успеха и неуспеха отдельных действий ЕС в рамках политики соседства и партнерств. К примеру, авторы отмечали, что в определенный период ЕС удалось значительно улучшить ситуацию с убежищами для ближневосточных беженцев в странах самого Ближнего Востока. Или, напротив, ЕС не удалось прекратить ряд неформальных насильственных практик в отношении женщин на Ближнем Востоке.

А также есть группа работ, которая описывает усилия ЕС в рамках партнерств как предотвращение конфликтов или участие в мирном урегулировании. Так, авторы говорят о трех формах, с помощью которых ЕС используя политику партнерств может осуществлять мирный процесс. Это предотвращение конфликта, управление конфликтом и урегулирование конфликта. Усилия ЕС в этой области могут не достичь своей цели из-за общей медлительности ЕС, удаленности конфликта от границ ЕС, слишком большого масштаба событий (Арабская Весна).

Работы опять же первой группы, условно третьего измерения акцентируют внимание на политике соседства и партнерствах как на конструировании регионов и одновременно установлении и прояснении границ ЕС в самом широком смысле. Так, Т. Шумахер предлагает нетривиальные размышления о сущности границ ЕС и ее функции в акторности ЕС. О нормативной гегемонистической позиции ЕС в конструировании регионов размышляют такие авторы как Т. Диез, Х. Хауккала, П. Кратохвил и др. Идея нормативной гегемонии представляется близкой представленной работе.

Следующая группа работ посвящена анализу концепции нормативной силы Европы применительно к политике соседства и партнерствам. Эта тематика предполагает два принципиальных подхода - позитивистский и конструктивистский (+ постструктуралистский).

Позитивистский подход предлагает умеренно позитивные оценки потенциала НСЕ. Тем не менее, превалирует скептическое восприятие НСЕ и концепция подвергается жесткой критике.

Но НСЕ обладает явной дискурсивной природой, поэтому конструктивистские подходы предложенные упомянутым Х. Хауккалой, а также Г. Сассе более продуктивны. Но при этом в силу более широких методологических возможностей в изучении дискурсивной сущности НСЕ наилучшим подходом представляется постструктурализм, представленный такими авторами как Т. Диез Браувин и Йонниеми!, М. Пейс, Х. Малмвиг. Особую важность для работы представляют идея К. Йоргенсена о нарративах во внешней политике ЕС, которые имеют общие черты с концепцией политического стиля. Кроме того крайне примечательна попытка И. Маннерса сконструировать субъектность ЕС на основе НСЕ. Методологически и идейно работе близки наработки М. Себеси и Т. Диеза.

Наконец, особую, теоретико-методологическую важность для работы представляют труды Ф. Анкерсмита (формулирование эстетического подхода к политическому на основе репрезентации), Ж. Делеза (понятие «различия» и его формы), Г. Харман (формулирование понятия «политический стиль» на основе «различия» и эстетического подхода к политике), а также Ж. Рансьер (демонстрация актуальности эстететико-политического подхода к актуальной политике.

Новизна работы заключается в формулировании индукционной субъектности ЕС как участника международных отношений на основе эстетического подхода к политическому, имеющему в своей основе репрезентацию.

Исследовательская проблема заключается в потребности формулирования субъектности ЕС как участника международных отношений на основе таких качественно уникальных особенностей ЕС как НСЕ и политика соседства, представленная двумя партнерствами

Исследовательский вопрос - какова структура субъективности ЕС как участника МО на основе его качественно уникальных особенностей.

Объект - ЕС

Предмет - Комплекс текстов, представляющих действия ЕС, осуществляемые в рамках партнерств и являющихся элементами НСЕ.

Цель - выявление структур репрезентирующих ЕС на основе программ в рамках партнерств и позволяющих сформулировать индуктивную субъектность ЕС.

Задачи:

1. С учетом опыта исследований политики соседства ЕС и наработок в политической эстетике сформулировать теоретико-методологические рамки, релевантные для работы;

2. С помощью эстетического подхода к политике на основе действующей редакции планов действий выделить 1-3 «политических стилей», репрезентирующих ЕС на международной арене;

3. Исходя из полученных данных, описать и проанализировать полученные «политические стили»

4. На основе этих структур сформулировать вероятную индуктивную субъектность ЕС как комплекс «политических стилей»

Методологической парадигмой для теоретической части данной работы избран постструктуралистский подход (деконструкция в версии Ж. Делеза). Концепция НСЕ является ключевой теоретико-методологической парадигмой для практической части работы.

Метод, используемый в работе, не является единым. Для теоретического исследования в первой главе используется деконструкция в версии Ж. Делеза. Данный метод применяется и к НСЕ и к политике соседства и партнерствам. Так, теоретическое осмысление НСЕ фокусируется либо на силе, либо на нормативности. Причем, концентрация на силе ведет к концентрации на факте и как показано в актуальности эффективность НСЕ ускользает от исследователя, а концентрация на нормативности ведет к фиксации на ценностях, что ведет к невозможности эксплицитно представить эффективность НСЕ. Далее Концентрация на силе, следовательно на факте ведет к пониманию ЕС как актора, а концентрация на норме и ценности - к пониманию ЕС как субъекта. Важно, что оба типа понимания НСЕ видят контрактуальность как основание политического в то время как контрактуальность является только лишь одной из форм работы с политическим различием. Другой формой является репрезентация. В результате постановки репрезентации, как в основание политического, так и в основание подхода к НСЕ наиболее эффективным модусом становится эстетика, позволяющая выделять репрезентирующие практики, на основе которых возможно сконструировать политические стили, совокупность которых будет являться индуктивной субъектностью ЕС на международной арене.

Аналогичным образом метод применяется к политике соседства, исходя из особой, «промежуточной» природы политики соседства и партнерств. Так, ОВПБ может быть рассмотрена с известными ремарками как классическая внешняя политика. А, к примеру, политика расширения концептуально является развитием политик, осуществлявшихся европейскими государствами на вновь присоединенных землях (к примеру, политика Германии на бывших французских территориях после Франко-прусской войны 1870-1871 гг.) и поэтому является скорее формой внутренней политики. Политика соседства находится «между» этими двумя классическими модусами политики - внешней и внутренней. Поэтому, как показал анализ литературы, ее понимают и как внутреннюю, когда полагается, что ЕС осуществляет управление как субъект, и как внешнюю, когда ЕС предстает как один из акторов в международных отношениях. Так, мышление в рамках дедуктивных концептов вновь, как и в случае с НСЕ ведет к ускользанию от анализа всей сути политики соседства и партнерств. Тогда как вновь несложно заметить, что актор и субъект концептуально проистекают из контрактуальности как способа работы с политическим различием, который может быть заменен на репрезентацию и таким образом деконструкционный анализ НСЕ и ЕПС соединяется на основе репрезентации как основы политического, эстетики как аналитического модуса и индуктивной логики выстраивания субъектности ЕС на международной арене.

Для практической части, а именно для вычленения репрезентирующих практик, конструирования политических стилей и формулирования на их основе индуктивной субъектности ЕС используется дискурс-анализ Т. Ван Дейка с определенными дополнениями. Так, для эстетического подхода к политике ключевой категорией является политический стиль, состоящий из дистанции и ракурса. Дистанция - степень различия, которую субъект позволяет другому, в качестве которого следует рассматривать репрезентаию самого субъекта. Ракурс - дискурсивные и социальные практики, ориентированные на взаимодействие с дистанцией к репрезентации субъекта. Так, перед дискурс-анализом весь эмпирический материал разбивается на выборки с помощью двух фильтров. Первый фильтр представлен 4 режимами различия по Ж. Делезу, а второй - 5 формами НСЕ по Аггестам. Причем, первый фильтр выявляет дистанцию ЕС к партнерствам, а второй - ракурс. В результате применения данных фильтров удастся выявить от 1 до 3 пересекающихся множеств. Далее анализ ван Дейка состоит из трех принципиальных частей: дискурсивные практики, текст, социальные практики. Анализ применяется именно к текстам полученных множеств. Первый фильтр служит для более точного, релевантного для эстетического подхода к политике анализа дискурсивных практик, второй фильтр - для социальных практик. Для анализа текста используется собственно текст эмпирического материала. Собственно политическими стилями будут являться полученные 1-3 пересекающихся множеств, дискурс-анализ необходим для их качественного описания.

Эмпирическая база исследования конституирована действующей редакцией планов действий (Action Plans) в рамках политики соседства. Так, эмпирическим материалом является текст, а именно положения планов действий. Соответственно, единицей анализа является одно сформулированное и законченное положение, т.е. действие любого плана действия. Пример - «Continue reform efforts in the fields of labour, social security and social protection». Временные рамки исследования - 2014г. - настоящее время, поскольку из действующих планов действий в рамках политики партнерства одобренный ранее всех начал действовать с 2014г.

Гипотеза исследования заключается в том, что поскольку существующие концептуализации участия в МО не позволяют адекватно оценить такие качественно уникальные особенности ЕС как НСЕ и политика соседства, то используя 1) репрезентацию как основу категории политического; 2) преимущественно индуктивную логику; 3) эстетико-репрезентационную политическую теорию возможно сформулировать более адекватную особенностям ЕС индукционную субъективность ЕС как участника МО. Данная субъективность является комплексом из трех политических стилей, где первый носить магистральный характер, а второй - маргинальный, а третий - оппозиционный.

Итак, работа состоит из трех глав, представленного введения и заключения. Первая глава целиком посвящена теоретическому аспекту работы. В ней описаны, с одной стороны, теоретические и практические предпосылки формулирования особой субъектности ЕС как участника международных отношений, с другой - предложена теоретическая конструкция, позволяющая сконструировать такую субъектность на основе текстов ЕС. Также глава содержит метод, позволяющий сконструировать политические стили ЕС как участника международных отношений, которые составляют индуктивную субъектность.

Во второй главе осуществлен непосредственный анализ заявленного эмпирического материала, описанным в первой главе методом. Так, последовательно все действия, содержащиеся в планах действий, группируются в 1-3 политических стиля на основе двух фильтров, описанных в первой главе. Затем полученные 1-3 политических стиля анализируются как тексты с помощью дискурс-аналитического метода Т. ван Дейка.

В третьей главе исследуются отношения между полученными и проанализированными политическими стилями, указываются их возможные сценарии трансформации. Это позволяет сформулировать индуктивную субъектность ЕС как комплекс политических стилей, указать ее ключевые особенности, а также возможные сценарии ее будущих изменений. Кроме того, глава содержит существенные с практической точки зрения выводы о сущности ЕС как участника международных отношений.

ГЛАВА I. РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ ЕС НА МЕЖДУНАРОДНОЙ АРЕНЕ ПОСРЕДСТВОМ ПАРТНЕРСТВ: ПОСТСТРУКТУРАЛИСТСКИЙ ВЗГЛЯД

Одной из важнейших предпосылок данной работы является утверждение о политике соседства ЕС и проекте партнерств как уникальной практике в современных международных отношениях. При этом важнейшей проблемой является определение должного теоретико-методологического инструментария, позволяющего осуществить анализ, предложенный во введении представленной работы.

Так, уникальность политики соседства и той политики, которую проводит ЕС в отношении стран-членов Восточного и Средиземноморского партнерств обусловлена, прежде всего, стремлением научно-экспертного знания сохранить различение между внутренней и внешней политикой. Тогда как европейская политика соседства и партнерства, как наиболее значимый результат этой политики, как было кратко показано во введении, не могут быть однозначно отнесены ни к внутренней, ни к внешней политике ЕС. В результате научное осмысление такого феномена как партнерства и европейская политика соседства осуществляет то, что Г. Харман называет подрыв (undermining) и надрыв (overmining).

Первый способ мышления о политике соседства и партнерствах, как его практическом, эмпирическом измерении может быть осмыслен именно как подрыв. Более того, подрыв как осмысление политики соседства и партнерства в целом коррелирует с представлением о партнерствах и политике соседства как политике и феноменах в отношении, которой следует стремиться использовать инструменты и техники внутренней политики и в целом политика соседства, скорее, разновидность внутренней политики, чем внешней. В результате политика соседства видится чем-то малым, незначительным, в основании политики соседства и политики ЕС в отношение стран-участников партнерств лежит нечто большее, чем просто политика соседства и это большее их определяет. Этим чем-то большим является идея или принцип внешнего управления (external governance), которым ЕС предположительно оперирует в своих отношениях с рядом участников международных отношений, в частности со странами-членами партнерств. Эта идея предполагает, что при определенных условиях ЕС может осуществлять в целом ряде секторов и сфер других акторов управление сродни внутриполитическому с опорой на европейскую нормативность, ядром которой выступает, прежде всего, европейское право. Благодаря тому, что, так или иначе, и прежде всего формальное право является основанием возможности внешнего управления, рассматриваемый вид осмысления политики соседства жестко ориентирован на институциональное измерение. Более того, как было показано во введении работы институциональное измерение получает три модуса: иерархический, сетевой и рыночный.

Каждый из этих трех модусов является стратегией подрыва и формулирует принцип, позволяющий фактически перманентно признать политику соседства и проект партнерств кризисными явлениями и проигнорировать их потенциал. Так, ключевой принцип для иерархического модуса - принцип обусловленности, проистекает из принципа солидарности права ЕС. Но при этом, иерархический модус, ставя во главу угла принцип обусловленности, который сформулирован фактически как дедуктивная модель для отношений ЕС с любым актором международных отношений, а отношения с участниками партнерств только частный случай, позволяет не описывать и объяснять феномен партнерств, а фиксировать отклонения от обусловленности как модели и критиковать их.

Далее, сетевой модус представляет собой стратегию подрыва, но опять же из самых благих побуждений. Этот модус абсолютизирует принцип подлинно равной делиберации. Этот принцип проистекает, в свою очередь, из такой ключевой для права ЕС ценности как демократическое правление, уважение прав и свобод человека. В случае сетевого модуса внешнего управления принцип подлинно равной делиберации необходим для достижения действительно равного партнерства в том или ином секторе между институтами ЕС и институтами стран-участников партнерств. При этом, известно, что основания делиберативной этики были сформулированы Ю. Хабермасом абстрактным и дедуктивным образом и предполагают 1) открытость делиберации для любого субъекта; 2) запрет давления на любого субъекта; 3) ориентация любого субъекта на достижение кооперативного и аргументированного консенсуса. Если данные принципы относительно возможно соблюдать в рамках институтов и процедур ЕС, то в случае партнерств неизбежно ЕС, как автор проекта партнерств устанавливает тех субъектов, с кем будет вести делиберацию; ЕС имеет Action plan в отношении каждого субъекта, существование самого такого документа уже является давлением; не обсуждая ориентацию стран-участников партнерств, очевидно, что ЕС односторонне ориентирован на успех проекта партнерств, что может и не быть консенсусом. В результате политика соседства и партнерства представляются как 1) частный случай делиберации; 2) крайне неудачный случай делиберации.

Наконец третий, рыночный модус внешнего управления как подхода к осмыслению политики соседства и партнерств также является стратегией подрыва. Так, рыночный модус базируется на принципе взаимного признания, провозглашенным правом ЕС. Но в случае внешнего управления этот принцип оборачивается абсолютизацией важности честной конкуренции. И исходя из этого принципа политика соседства и стремления стран-участников партнерств предстают как попытки использовать отдельные институты ЕС (прежде всего, конечно, общий рынок) как общественные блага, не внося плату за такое использование, что подрывает конкуренцию и отсылает к классической проблеме экономической теории, к проблеме фрирайдера. Т.е. политика соседства и отношения со странами-участниками партнерств видятся лишь как частный случай экономических отношений, причем отношений невыгодных для ЕС.

Таким образом, осмысление политики соседства и партнерств в терминах теории внешнего управления 1) отказывает политике соседства и проекту партнерств в их самостоятельной ценности, сводя их к частным проявлениям чего-то более значимого; 2) представляют партнерства как кризисные явления исходя из абстрактных, дедуктивных категорий; 3) представляют ЕС скорее не как участника международных отношений, а как субъекта, суверена, осуществляющего внутреннюю политику с опорой на право и проистекающие из него принципы.

Вторая стратегия осмысления политики соседства и практики партнерств понимается как стратегия надрыва. Основания для критического отношения к этой стратегии прямо противоположны основаниям для критики стратегии подрыва. Так, стратегия надрыва, наоборот, видит политику соседства и практики партнерств слишком многообразными, сложными и стремится свести их значимость к тому, в какой степени тот или иной результат значим или оказывается частью какого-либо события, процесса, затрагивающего других акторов. Так, стратегия надрыва видит политику соседства как часть внешней политики ЕС, а партнерства как внешнеполитический проект ЕС. ЕС оказывается актором, участвующим в определенных играх посредством политики соседства или партнерств.

Так, осмысление политики соседства и практик партнерств исключительно как способа продвижения демократии, надлежащего правления и прав и свобод человека не демонстрирует интерес к иным аспектам практик партнерств. Политика соседства и партнерства интересны исключительно настолько, насколько в теоретическом плане их можно считать часть теории демократизации или парадигмы транзита. А в практическом - насколько посредством политики соседства и практики партнерств ЕС вовлекается, как актор, в игру демократизации, где сторонами выступают, условно, авторитарные лидеры против демократических реформаторов. Более того, как было показано во введении, действия ЕС критикуются, прежде всего, исходя из классической для транзитологии, но не для политики соседства и партнерств оппозиции «следование своим интересам - следование нормативной демократической повестке». Так, что бы не было выбрано, ЕС в рамках партнерств, будучи верен нормативной повестке не в состоянии оказать должного давления, либо слишком зациклен на своих интересах в ущерб нормативной повестке, что ведет к критике политики соседства и партнерств. Между тем, как будет показано ниже, благодаря концепции нормативной силы Европы для ЕС не свойственна такая оппозиция.

Вторая стратегия надрыва рассматривает политику соседства и практики в рамках партнерств как политику, направленную на вовлечение ЕС посредством указанной политики в разного рода мирные процессы, как в странах-участниках партнерств, так и в странах, граничащих со странами участниками партнерств. Эти мирные процессы концептуально вновь представляют собой игры с двумя теоретически ясно очерченными результатами: «выигрыш - проигрыш» (т.е предотвращение, либо урегулирование конфликта - эскалация конфликта). Соответственно, игнорируются аспекты партнерств неважные для описанной игры в рамках международных процессов, отношений, а политика соседства и партнерства, рассматриваемые в описанной логике «выигрыш - проигрыш» вынуждены быть ответственными за пределы акторности ЕС. Представляется, что благодаря концепции нормативной силы Европы такая оптика чужда внешнеполитической идентичности ЕС, хотя бы в силу того, что сам феномен идентичности не может быть выигрышным или проигрышным.

Таким образом, два варианта стратегии надрыва предполагают: 1) чрезмерную редукцию содержания политики соседства и практики партнерств; 2) кризисное, неэффективное состояние партнерств исходя из оппозиций принципиально внеположенных логике внешнеполитической идентичности ЕС; 3) ЕС как актора международных процессов, отношений, являющихся набором отдельных «игр», «сценариев».

Важно, что помимо стратегии осмысления политики соседства и партнерств без надрывов существует тенденция, которая схожа с искомой стратегией без надрывов, но фактически является стратегией как под-, так и надрыва. Так, к примеру, Т. Шумахер в одной из последних работ фактически использует обе стратегии в осмыслении того, как политика соседства и партнерства работают с южными границами ЕС. Т. Шумахер сам говорит об инклюзивном и эксклюзивном потенциале и, соответственно, подходе к границам ЕС в рамках политики соседства. Где инклюзия означает стратегию подрыва, поскольку речь идет об обращении к иерархическому модусу внешнего управления, где ЕС следует, с одной стороны предоставить помощь странам-участникам Средиземноморского партнерства, но взамен требовать улучшения миграционного контроля со стороны этих стран, а эксклюзия - улучшение охраны именно границ ЕС не в ущерб политике соседства. Также Т. Перссон и его соавторы, рассуждая о том, как ЕС может внести вклад в разрешение глобальных проблем, говорят, что Ближний Восток вовлечен в политику соседства и институты, агентства ЕС, занимающиеся этой проблематикой могут активнее вовлекать представителей стран-участников партнерства в решение этих проблем, что является стратегией подрыва в рамках сетевого модуса. Но в то же время, автор говорит о необходимости координации политики соседства ЕС с политиками других акторов для борьбы с бедностью, нарушением прав человека и т.д., что уже является стратегией надрыва. Такое сочетание, с одной стороны, позволяет увидеть политический потенциал политики соседства и партнерств, но с другой - является механическим сложением двух стратегий и перенимает их главные, описанные выше недостатки.

Единственной эпистемологической стратегией, которая не отказывает политике соседства и партнерствам как ее главнейшему воплощению в самостоятельной ценности, в теоретической значимости и уникальности, а также в политическом потенциале является признание за политикой соседства и проектом партнерством статуса того атрибута, который приносит ЕС не менее чем региональную нормативную гегемонию.

Так, признание того, что политика соседства и система партнерств приносят ЕС региональную нормативную гегемонию даже семантически означает признание политического потенциала за этими феноменами. Кроме того, Х. Хауккала и П. Кратохвил признают крайнюю своеобразность, уникальность (Кратохвил использует даже понятие транзитивности в отношение политики ЕС в адрес стран-участников партнерств) политики соседства и партнерств указывая на ее промежуточное положение между политикой расширения и ОВПБ, а также на уникальное сочетание инструментов обеих политик, составляющих принципиально новой набор инструментов. Но при этом, Х. Хауккала говорит о недостаточной легитимизации Средиземноморского партнерства, что странно, поскольку гегемония не просто не нуждается в легитимизации, гегемония сама определяет условия легитимизации того или актора в своем пространстве. А Кратохвил говорит, что гегемония используется для нормативной и географической экспансии ЕС в рамках Восточного партнерства. Опять же гегемония подразумевает уже свершившееся предельное расширение, она является состоянием, а не инструментом. Т.е. оба автора, несмотря на использование понятия гегемонии, видят действия ЕС скорее как дискурсивные высказывания, тогда как гегемония подразумевает, что эти действия являются, если не контекстом, то как минимум определяют политические дискурсивные практики в регионе. Вероятно, такие несоответствия связаны с тем, что эти исследователи исходят из конструктивистского подхода к важной для формулирования региональной гегемонии ЕС концепции нормативной силы ЕС.

В этой связи крайне справедливым представляется анализ, прежде всего, Т. Диеза, а также М. Себеши. Так, оба автора обращаются для концептуального осмысления региональной гегемонии к концепции нормативной силы Европы. Так, М. Себеши, формулируя свою концепцию власти ЕС в регионах, окружающих ЕС, как идеационной власти, отвергает позитивисткий взгляд на нормативную силу Европы как на играющую вспомогательную роль, либо не представляющей практического значения и утверждает структурирующий характер концепции нормативной силы Европы для политики соседства и партнерств. А Т. Диез, показывает несостоятельность важной для конструктивистов оппозиции в осмыслении нормативной силы Европы, как теории, так и практики «нормативность - интересы», поскольку НСЕ является той гегемонией, которая находится вне этих рамок, но сама в партнерствах устанавливает дискурсивный режим «нормативность - интересы». Более того, Т. Диез утверждает, что это не статичная гегемония, поскольку она 1) содержит нормы противоречащие друг другу; 2) позволяет борьбу между ними для разрешения этого противоречия; 3) вынуждает ЕС принимать результаты этой борьбы как новые нормы не только для партнерств и политики соседства, но для других политик ЕС. Кроме того, Диез показывает, что далеко не столько институты ЕС, но скорее как институты, политические дискурсы ЕС конструируют нормативное присутствие ЕС посредством дискурсов, практик, социальных движений, институтов в странах-участниках партнерств. Т. е. региональная нормативная гегемония является не имманентным атрибутом ЕС, как например, количество стран-членов ЕС, а внешним, трансцендентным атрибутом, конституируемым заполнением отсутствия ЕС нормативной репрезентацией ЕС в странах-участниках партнерств. При этом, эта гегемония не особый статус ЕС в странах-участниках партнерств, а основание внешнеполитической субъектности всего ЕС.

Таким образом, 1) политика соседства ЕС и проект партнерства может быть релевантно осмысляема только как региональная нормативная гегемония, чьим концептуальным и практическим ядром является постструктуралитски понимания нормативная сила Европы; 2) такая гегемония является не просто неким «режимом», который ЕС устанавливает в определенных регионах, а скорее субъектностью ЕС в международных отношениях; 3) такая субъектность как и гегемония заключается в том какими практиками ЕС представлен посредством партнерств в международных отношениях.

Так, после теоретического анализа проблема практического анализа региональной нормативной гегемонии ЕС как основания субъектности ЕС на международной арене заключается, собственно, в отборе релевантных репрезентационных практик, а также конструировании методологического аппарата позволяющего проанализировать эти практики и конституируемую ими субъектность ЕС.

1.2 Индуктивная субъектность ЕС на международной арене: репрезентация как основание политического и эстетическая политика

Предыдущий раздел текущей главы представил актуальную концептуальную, прежде всего, теоретическую структуру осмысления политики соседства. Настоящий раздел посвящен выработке методологии, которая позволила бы придать практическое, эмпирическое измерение концепции субъектности ЕС на международной арене на основе региональной нормативной гегемонии ЕС.

Прежде всего, перечисленные выше стратегии подрыва, надрыва, подрыва и надрыва редуцировали уникальность и политический потенциал политики соседства вследствие того, что эти стратегии предусматривают понимание ЕС в рамках дедуктивно сформулированных понятий. Это либо категория субъекта, то есть феномена, осуществляющего управление, политическую власть в весьма строгом соответствии с писаным правом и на основе принципов очевидным образом выводимых из этого права. Либо категория актора, т.е. участника метафорически игры или комплекса игр, в которых в достаточной мере известны правила, участники, т.е. акторы, а также ставки. Категория субъекта отсылает к внутренней политике и юридически-правовому измерению, а категория актора - к внешней политике и политико-экономическому измерению.

В этой связи очень важно, чтобы понятие региональной нормативной гегемонии и вытекающей из нее субъектности ЕС на международной арене не получило такой же дедуктивной концептуальной структуры. Поэтому актуально сообщить индуктивную структуру концепции региональной нормативной гегемонии и, как следствие, субъектности ЕС на международной арене.

Т. Диез, М. Себеши, К. Йоргенсен, И. Маннерс и прочие исследователи внешней политики ЕС и политики соседства, проекта партнерств в постструктуралистском направлении близко подходят к формулированию постструктуралистской субъектности. Но они не предлагают конкретного понятия именно в силу того, что такое понятие носило бы дедуктивный характер и принципиально не отличалось бы от существующих и применяющихся к ЕС категоризаций участия в МО без учета уникальных особенностей ЕС.

Так, для работы крайне важна идея М. Себеши о том, что партнерства, в частности Средиземнорморское партнерство является примером того, что М. Себеши назвала идеационной властью. Фактически эта концепция является попыткой выстроить или же сконструировать внешнеполитическую идентичность ЕС, положив в ее основу политику соседства и политику ЕС в отношение стран-участников партнерств. М. Себеши также совмещает как предложено в концепции региональной нормативной гегемонии Т. Диеза, фокусирование на партнерствах и нормативную силу Европы. Но недостаток подхода Себеши заключается в существенной критической составляющей. В результате Себеши уделяет преимущественное внимание спатиальному аспекту гегемонии и идентичности ЕС. В частности, важнейшим моментом для нее является видение ЕС и политики соседства как позволение ЕС самому себе постсуверенной логики в отношении государственных пространств. Концепция же нормативной силы в идеационной власти играет подчиненную роль.

Во многом противоположенным недостатком обладает идея И. Маннерса, сформулированная им в одной из его последних работ. Так, Маннерс анализирует властные практики ЕС прошедшего десятилетия. Его анализ утверждает, что, с одной стороны, власть, влияние ЕС в международных отношениях может быть адекватно объяснено и оценено только исходя из концепции нормативной силы, а с другой - именно ЕС и его политики меняют формы влияния, власти в мире, что должно вести к формулированию новых, принципиально иных категорий участия в международных отношениях. Эти идеи чрезвычайно ценны и близки представленной работе и во многом являются ее отправной точкой. Но при этом, идеи Маннерса лишены любой спатиальной привязки и вследствие этого приобретают «одномерный» характер, что и не позволяет Маннерсу плотнее подойти к проблеме формулирования принципиально иной категории участия в международных отношениях. Кроме того, если Себеши занимает априорно критическую позицию, то Маннерс - изначально пропонентскую.

Методологическую ценность представляет работа К. Йоргенсена. Автор изначально соглашается с тем, что ЕС обладает качественно уникальной внешнеполитической идентичностью. Более того, утверждается первостепенное значение дискурсивной составляющей этой идентичности. Но большая часть работы служит цели проблематизации изучения этой дискурсивной внешнеполитической идентичности. Автор справедливо утверждает, что эта идентичность является комплексом нарративов или дискурсов, но для автора остается проблемой критерий отбора тех дискурсов и соответствующего эмпирического материала, который бы позволил вынести суждение о целом комплексе нарративов, а значит и все внешнеполитической идентичности. Кроме того, автор проблематизирует выбор того метода, который бы позволил не просто перечислить как набор слагаемых тот набор нарративов, который составляют внешнеполитическую идентичность, а дать на их основе совокупную качественную характеристику. Такие вопросы встали перед Йоргенсеном вследствие 1) недооценки им концепции нормативной силы как теоретико-эпистемологической парадигмы для внешнеполитической идентичности; 2) отсутствии практической, спатиальной привязки.

Тем не менее, представляется возможным сконструировать теоретико-методологическую парадигму, позволяющую придать концепции региональной нормативной гегемонии ЕС как основе внешнеполитической субъектности ЕС 1) индуктивную концептуальную структуру; 2) избежать предварительного нормативисткого видения (как критики, так и пропозиции); 3) обеспечить сочетание нормативной силы Европы как теоретико-эпистемологической парадигмы и политики соседства и партнерств как спатиальной привязки без доминирования одной из двух составляющих; 4) полно и адекватно учесть дискурсивную эссенцию внешнеполитической субъектности ЕС.

Для этого предлагается обратиться к такому методу теоретического анализа как деконструкция. В рамках данной работы предлагается обратиться к методу деконструкции в версии Ж. Делеза. Отличие деконструкции Делеза от деконструкции Ж. Деррида состоит в том, что метод Делеза предполагает не нахождение оппозиции где один элемент имеет доминантный характер, а второй - маргинальный и ее «переворачивание» с опорой на третий концепт выполняющий функцию единства различения. Метод Делеза предполагает, что сущностно, особенно в сферах человеческой деятельности, таких как политика, международные отношения, экономика, культура, единством различения практически всегда является различие. А существующие, очевидные оппозиции не являются оппозицией, а являются двумя видами, формами одного феномена и ему следует найти подлинную оппозицию с опорой на различие как единство различения. Представляется, что применение этого метода к категориям участия ЕС, концепции региональной нормативной гегемонии ЕС обладает значительным эвристическим потенциалом.

Так, как было показано в предыдущем разделе текущей главы господствующие, максимально конвенциональные осмысления участия ЕС в международных отношениях в рамках политики соседства и проекта партнерств заключены в двух категориях: субъект и актор, что не позволяет увидеть и описать политическое значение и потенциал партнерств и политики соседства. Текущий как теоретические, экспертно-научные дебаты, так и практические шаги ЕС демонстрируют, что эти две категори, субъект и актор находятся в отношениях якобы оппозиции и представляются во многом противоположными, как отсылающие к праву, порядку и норме с одной стороны и, наоборот - к интересу, игре, силе с другой стороны.

Тем не менее, между этими двумя категориями гораздо больше сходства, чем различия. Так, обе категории обладают ярко выраженным контрактуальным характером. В теоретическом измерении это означает, обе категории восходят к просвещенческой теоретической традиции общественного договора. Эта традиция закладывает в основание категории политического, т.е. политики, в том числе и в ее международном измерении, феномен договора. Это означает, что в основе политики и международных отношений лежит непрерывная цепь заключения сделок и их дальнейшее соблюдение/несоблюдение, в результате заключения которых, различного масштаба политические субъекты отказываются от части своих прав (фактически отчуждается часть их субъектности) в замен они получают отчуждение тех или иных прав своего партнера по сделке с целью свершения каких-либо совместных действий. Представляется очевидным, что суть и категории субъекта и категории актора исчерпывается такими сделками, а разница заключается лишь в степени добровольности сделки.

Между тем, контрактуальность является формой работы с политическим различием, при которой различие подчиняется телеологической перспективе тождественности. Т.е. контракт, сделка заключается между двумя различными субъектами (не будь они различными - сделка бы не понадобилась) и в результате одинаковой деятельности и отчуждении части субъектности исходное различие постепенно, но неизбежно сдвигается к тождественности. Это и является ключевым недостатком контрактуальности и в теоретическом и в практическом планах. Контрактуальность способствует сокращению пространства различия, а следовательно пространства политического. Более того контрактуальность, а затем и обе категории участия проистекают из различия дедуктивно.

Если же подниматься от различия индуктивно, то мы увидим, что в основании политического может лежать иная категория, часто остающаяся в тени контрактуальности, но от этого не менее фундаментальная. Так, базовой операцией политики, в том числе и международных отношений, может быть репрезентация. В таком случае пространство политического предстает принципиально как совокупность возникающих и исчезающих пространств отсутствия, в котором любой феномен не тождественен самому себе, а что-либо представляет в политическом пространстве. Например, парламент представляет народ, суд представляет идею справедливости, государство представляет, к примеру, национальный интерес на международной арене и т.п.. Таким образом, репрезентация является подлинной оппозицией контрактуальности, как формы работы с политическим различием, поскольку для сохранения своего места в пространстве политического феномен ориентируется не на тождественность, а скорее на противоположность.

Примечательно, что таким же образом репрезентация может быть положена не только в основу мышления о политике соседства и партнерствах (как спатиального измерения региональной нормативной гегемонии ЕС), но и в основу мышления о нормативной силе Европы как теоретико-методологического измерения.

Так, сама семантика концепции нормативная сила Европы способствовала тому, что исследователи тяготеют не охватывать концепцию как единую, а фокусироваться либо на нормативном аспекте, либо на аспекте силы. Так, фокусируясь на нормативном аспекте, как, к примеру, Г. Сассе, Х. Малмвиг, Л. Аггестам, исследователь фокусируется на нормативности, ее соблюдении самим ЕС и в отношениях с его партнерами, в частности со странами-участниками партнерств, ее трансфере и т.д. В этой логике ЕС, в частности политика соседства ЕС, представляется как 1) работающая, но едва ли поддающаяся анализу с эксплицитными результатами; 2) ЕС понимается как субъект. В случае акцентирования на силовом аспекте нормативной силы ЕС и политика соседства в частности понимается 1) как не сила и как не работающая политика (А. Тодже, А. Хайд-Прайс); 2) ЕС понимается как актор, но проигрывающий. Соответственно, далее актор и субъект составляют две крайне схожие формы контрактуальности как формы работы с политическим различием, а легитимной оппозицией же должна выступать репрезентация как основание политического.