Проблема определения и периодизация развития литературных языков

При определении степени расхождения литературного языка и диалекта необходимо иметь в виду и то обстоятельство, что ряд строевых элементов характеризует исключительно литературный язык. Это относится не только к определенным пластам лексики, включая ее иноязычный пласт, политическую и научную терминологию и т. д., но и к строевым элементам морфологии и синтаксиса (см. стр. 522).

Литературный язык в некоторых случаях оказывается архаичнее диалекта. Так, в русском литературном языке стойко удерживается система трех родов во всей именной парадигме, в диалектно окрашенной речи ср. р. вытесняется формами женск. р. (ср. моя красивая платье). В немецком литературном языке сохраняется форма род. п., тогда как в диалектах она давно стала неупотребительной и т. п. Но вместе с тем диалект нередко сохраняет исчезнувшие в литературном языке элементы.

Существенно и то обстоятельство, что разные территориальные диалекты одного и того же языка обнаруживают разную степень близости к литературному языку: в Италии диалекты Тосканы были ближе к общему литературному языку, чем диалекты других областей, что связано с процессами формирования итальянского литературного языка; во Франции эпохи формирования единства литературного языка наиболее близок к нему был франсийский диалект, послуживший основой формирования литературного языка; в Китае выделяется в этом отношении северный диалект и т. д.

В этой связи отмечается и близость территориальных диалектов к тем областным вариантам литературных языков (по преимуществу в феодальную эпоху), которые связаны с языковыми особенностями определенных диалектных территорий. В применении к русскому языку выделялись литературно-письменные традиции Киева, Новгорода, Рязани, Пскова, Москвы. Г. О. Винокур поэтому указывал даже, что "язык древнерусской письменности, какими бы стилистическими приметами он ни отличался, это в принципе язык диалектный" [11, 67]. Не соглашаясь с данной формулировкой, поскольку в принципе именно стилистические приметы, сочетание старославянской и русской языковых стихий обусловили наддиалектный характер языка древнерусских памятников, отмечаем, однако, безусловно большую близость этих вариантов письменно-литературного языка к характерным особенностям соответствующих диалектных областей.

С вопросом о соотношении строевых признаков литературного языка и диалекта тесно связана проблема диалектной базы национальных литературных языков. Не останавливаясь здесь на этом вопросе, поскольку он рассматривается подробнее в других разделах, отметим лишь, что, как показывает материал из истории разных языков, процесс формирования единого литературного языка национального периода настолько сложен, столь специфичны закономерности этого процесса по сравнению с жизнью территориального диалекта и столь многообразны формы сочетания в этом процессе особенностей разговорных койнэ определенной территории (а не просто диалекта) и особенностей разных перекрещивающихся традиций книжного языка, что в истории литературных языков с длительной письменной традицией редко единая норма литературного языка является кодификацией системы диалектных признаков одной какой-либо местности. Это отмечали в исследованиях по материалу разных языков многие авторы, наиболее последовательно эту точку зрения развивал на материале русского языка Ф. П. Филин [34]. P. А. Будагов в этой связи выделяет два пути развития литературного языка на базе диалекта: либо один из диалектов (чаще столичный или столичный в перспективе) превращается в основу литературного языка, либо литературный язык впитывает в себя элементы разных диалектов, подвергая их определенной обработке и переплавляя в новую систему [6, 287]. В качестве примеров первого пути приводится Франция, Испания, а также Англия и Нидерланды, в качестве примеров второго пути - Италия, Словакия. Однако в условиях имевшейся смены диалектной базы и взаимодействия разных письменно-литературных традиций вряд ли английский и нидерландский литературные языки являются подходящими иллюстрациями для первого пути, так как здесь именно происходило "поглощение литературным языком элементов разных диалектов", которые подвергались обработке и переплавлялись в новую систему. Сомнение вызывает и вопрос о том, в какой степени городские койнэ (Парижа, Лондона, Москвы, Ташкента, Токио и т. д.) могут рассматриваться как территориальные диалекты в собственном смысле этого слова. Во всяком случае в применении к говору Москвы, Лондона, Ташкента их интердиалектный характер представляется весьма вероятным [29, 133-142; 34, 27; 40, 91-121]. По-видимому, в большинстве случаев для процессов формирования единых норм литературных языков определяющую роль играла не система строевых признаков территориальных диалектов, а городские койнэ, обладающие в большей или меньшей степени интердиалектным характером.

1.3 ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК И ЖАРГОНЫ

В 1999 г. в Москве выходит в свет книга «Слова, с которыми мы встречались» (под редакцией Е.А. Земской, Р.И. Розиной и О.П. Ермаковой) с примечательным подзаголовком «Словарь общего жаргона». Тем самым в русистике не только вводится новый термин - «общий жаргон», но и обнаруживается новый научный объект, сочетающий в себе, казалось бы, несочетаемые признаки, а потому определение его природы заслуживает внимания.

Глубоко научное представление о языке как функционирующий системе приводит к пониманию того, что диффузность есть имманентное свойство языка, проистекающее из его социальной природы. Вот почему изучение системы форм существования языка (ФСЯ) становится на продуктивную почву тогда, когда абстрактная модель имеет известные пределы идеализации, а теоретическое противопоставление ФСЯ не исключает наличия в реальности промежуточных зон взаимодействия между ними.

Общий жаргон - промежуточное языковое образование, через которое лексика социальных диалектов проникает не только в просторечие, но и в разговорный язык в целом. По определению авторов словаря, это «тот пласт современного жаргона, который, не являясь принадлежностью отдельных социальных групп, с достаточно высокой частотностью встречается в языке средств массовой информации и употребляется (или, по крайней мере, понимается) всеми жителями большого города, в частности образованными носителями русского литературного языка» [1]. Иными словами, это довольно обширный корпус лексики и фразеологии (вышеназванный словарь фиксирует по меньшей мере 2,5 тыс. единиц), которые утратили такой признак, как корпоративность, т.е. закрепленность за речевой практикой ограниченных социальных групп. При этом характерна культурно-историческая «знаковость» наиболее употребительных слов общего жаргона (беспредел, тусовка, совковый, разборки, бомж, крутой, бакс и т.д.).

Понятие общего жаргона строится на пересечении социального и функционального членения языка: одними связями общий жаргон связан с социально ограниченными лексическими подсистемами, а благодаря другим входит в систему стилистических средств сниженной экспрессии. При утрате социально-групповой закрепленности для единиц общего жаргона определяющими становятся характеристики второго рода, включающие данную лексику в состав лексического фонда разговорного употребления. Такое понимание общего жаргона создает основания для того, что данный объект, будучи промежуточным образованием между ФСЯ, с необходимостью сочетает свойства разных сущностей.

Однако, если в первом приближении вполне оправданным казалось определение данного объекта в двух аспектах - структурном и функциональном [2], то позже пришло понимание промежуточного языкового образования как явления парадоксально-антиномичного. В процессе изучения этого явления, в его сопоставлении с социально-лингвистическими «коррелятами» в других языках (в частности, с французским argot commun) сложилось представление о том, что общий жаргон - не просто многоаспектная проблема, допускающая множество ракурсов рассмотрения, а объект, к которому стоит подходить с позиций логики дополнительности. В связи с этим тема статьи могла бы быть конкретизирована следующим образом: «Русский общий жаргон: оксюморон и амбивалентность? дискретность и континуум? статика и динамика?»

Безусловно, такой подход не является новым - мы лишь следуем той научной парадигме, сложившейся в лингвистике рубежа ХХ и XXI веков, согласно которой язык - явление антиномичное по своей природе: он и система и антисистема, и деятельность и продукт этой деятельности, и дух и материя, и стихийно развивающийся объект и упорядоченное саморегулирующееся явление, он и произволен и производен и т.д. По всей видимости, такова сущность и отдельных ФСЯ, и промежуточных между ними языковых образований. Таков русский общий жаргон, представленный жаргонизмами, функционирующими в городской речи в качестве просторечно-разговорных средств.

Не секрет, что уже сам термин «общий жаргон» современными русистами воспринимается весьма неоднозначно, а порой и резко-негативно. Возражения вызывает странный, оксюморонный характер этой номинации: в традиционном понимании в самом понятии «жаргон» заложена некая кастовость, ограниченность, избирательность, что в сочетании с признаком «общий» создает, на первый взгляд, внутренне противоречивый, «нелогичный» термин.

Это отчасти связано и с тем, что данное промежуточное образование не имеет утвердившегося терминологического наименования в русской лингвистике (см. «интержаргон», «жаргонизированная лексика», «сленг», «арготизированное просторечие», «городское арго», «гипержаргон», «социально-диалектное койне» и т.п.).

Однако то, что может быть воспринято в термине «общий жаргон», как противоречивость, по сути есть отражение амбивалентности самого объекта: субстанционально данные единицы принадлежат к одной ФСЯ, а функционально - к другой. Языковой субстанцией общего жаргона являются социальные диалекты, онтологической чертой которых является то, что они диалектически сочетают в себе тенденции к замкнутости и разомкнутости: всякий жаргон есть одновременно и средство унификации (идентификация «своих») и средство дифференциации (противопоставление «своих» «чужим»). Обе тенденции присутствуют одновременно, но изменяют свои «пропорции» под влиянием динамики социальных факторов, когда могут наблюдаться своего рода всплески разгерметизации социальных диалектов [3] и разговорная речь резко жаргонизируется, снижается.

Основания для введения в научный обиход термина «русский общий жаргон» создает и аналогия с французским общим арго (argot commun) - явлением, имеющим уже сложившуюся традицию изучения в западно-европейской социолингвистике.

К слову сказать, такие противоречивые, внутренне «напряженные», термины не редкость в современной лингвистике. Достаточно вспомнить, например, «литературное просторечие».

Что же представляет собой общий жаргон - инвариант, «продукт» непрерывного взаимодействия социальных диалектов и разговорной речи, который может быть исследован как лексическая подсистема, либо это недискретный процесс жаргонизации разговорной речи, коррелирующий с динамикой внешних факторов? Очевидно, что и то, и другое, ибо, с одной стороны, социальное бытие языка характеризуется дискретностью, квантованностью, неоднородностью, а с другой - оно непрерывно и целостно. Поэтому промежуточное языковое образование есть прерывный компонент внутри единого непрерывного пространства - континуума языковой коммуникации.

Вычленив дискретную совокупность лексем общего жаргона, мы можем провести его лексико-семантический и структурно-морфологический анализ, что даст собственно лингвистические основания для отграничения данной лексики от социальных диалектов.

Так, для единиц русского общего жаргона характерны следующие признаки, объединяющие их с просторечно-разговорной лексикой.

1. Бытовая конкретность семантики, сниженность, «приземленность» образа (вешать лапшу на уши - «обманывать», врубаться - «понимать», чайник - «простодушный, неопытный человек»).

2. Выраженная активность эмоционально-оценочных созначений: в основе переноса зачастую лежит нечто грубое, предосудительное, низкое, отталкивающее, что обуславливает пейоративность экспрессии: кабак - «ресторан», мусор - «милиционер», откинуть копыта - «умереть». Однако, будучи гетерогенным по составу, общий жаргон включает единицы разных социальных диалектов. Зачастую, распространяясь в городской разговорной речи, жаргонизмы не избавляются от «шлейфа» специфической экспрессии, связанной с природой того или иного социального диалекта (ср. молодежное классно, крутой, кайф; уголовное зек, зона, крыша и т.п.). Стилистическая окраска таких единиц обусловлена тем, что, несмотря на значительную степень их узуализации, они воспринимаются как элементы определенного жаргона, а, следовательно, не растворяются среди разговорной лексики.

3. Емкость, наполненность лексического значения. Не менее 33 % означаемых в лексике общего жаргона присущи исключительно данному языковому образованию, являясь универбами - словами, не имеющими синонимов в литературной лексике и получающими развернутые, перифрастические толкования (совковый - «уходящий корнями в официальную идеологию советского строя», тусоваться - «собираться вместе для общения, совместного препровождения свободного времени»).

По-видимому, «степень» и «качество» экспрессии единицы общего жаргона есть динамические свойства, зависящие от 1) источника, из которого пришла данная единица; 2) семиологического типа единицы (типа связи с литературной лексикой): единицы-универбы в целом менее экспрессивны, чем единицы-синонимы, поскольку наряду с экспрессивной, выполняют и номинативную функцию; 3) «возраста» слова в разговорном употреблении, т.е. времени, прошедшего с его распространения за пределы ограниченного круга носителей языка; 4) социально-культурного контекста и системы социально-этических ценностей, на основе которых данная единица воспринимается говорящими

В общем жаргоне происходит деспециализация лексики (как правило, по пути утраты дифференциальных сем - ср. туфта - в воровском арго «вид мошенничества, заключающийся в сбыте некачественных вещей», в общем жаргоне «грубая подделка, обман»), в основе чего лежит тенденция, с одной стороны, к заполнению номинационных лакун, и с другой - к расширению резерва экспрессивных общеязыковых средств. Вместе с дифференциальной семой (выраженной эксплицитно или имплицитно) жаргонизмы теряют парадигматические связи, которые определяли место той или иной единицы в лексической системе жаргона. В связи с этим слова в социальном диалекте имеют, как правило, видовую семантику, а в общем жаргоне - родовую.

Сокращение синонимических рядов, снятие массовой дублетности говорит о сглаживании специфических черт, характеризующих социальный диалект как особую языковую подсистему. Тем самым единицы общего жаргона включаются во внутреннюю парадигматику лексики разговорного употребления и входят в общеязыковой узус. В целом системная организация общего жаргона имеет более редуцированный характер по сравнению с социальными диалектами (жаргонами и арго).

Основные особенности общего жаргона в структурно-морфологическом плане заключаются скорее не в наличии каких-либо особых признаков, а в специфическом использовании общеязыковых словообразовательных возможностей - динамическом, снижающем, травестирующем. Например, обыгрывается, снижается идея «научности», «серьезности», содержащаяся в ряде книжно-литературных суффиксов: пофигизм, болтология, ерундистика. По всей видимости, в жаргонах может потенциально использоваться любая литературная словообразовательная модель. Это объединяет лексику общего жаргона с другими формами городской разговорной речи и включает ее в общеязыковые тенденции.

Моделируя вероятностную зависимость владения общим жаргоном от константных социальных факторов, мы обращаемся к иной, континуальной ипостаси данного объекта. При этом было бы интересно не только выявить степень распространения данных единиц в городской речи, но и определить основные социальные «векторы» жаргонизации, т.е. иерархию социальных факторов, направляющих этот процесс. Полагаем, что система притяжений и отталкиваний, сопровождающих распространение жаргонизмов, может быть рассмотрена с позиций социолекта, под которым понимается проявление тех или иных средств в речи, детерминированное воздействием ряда социопсихолингвистических и биологических факторов [4].

Для определения существенных функциональных характеристик общего жаргона был проведен социолингвистический эксперимент среди жителей г. Перми [5], который позволил выявить социальную непрестижность жаргонной лексики в лингвистической рефлексии испытуемых. По всей видимости, интенсивность жаргонизации современной разговорной речи еще не свидетельствует о столь же интенсивной смене социально-лингвистических установок в сознании говорящих.

Дисперсионный анализ силы влияния четырех социальных факторов (пола, возраста, образования, специальности информанта) позволил не только оценить значимость каждого фактора для результирующего признака - владения общим жаргоном, но и установить их иерархию. Основными социальными «векторами», направляющими распространение общего жаргона, являются половозрастные факторы. При этом пол говорящего в основном определяет речевую реализацию слов общего жаргона (мужчины употребляют социально непрестижную лексику чаще), а возраст связан с владением этой лексикой на языковом уровне (наблюдается снижение степени знания данной лексики в группе информантов старше 40 лет).

Употребление русского общего жаргона не коррелирует прямо с уровнем образования и со специальностью (эти факторы имеют самые низкие ранги в иерархии и несущественное значение по критерию Фишера). Из этого следует, что совокупность «носителей» общего жаргона не совпадает с границами групп носителей литературного языка и просторечия, определяемыми преимущественно на основе образовательных критериев. По всей видимости, социолингвистические группы не разделены жестко. Несомненно, различаются зоны жесткого употребления признаков (пучка признаков) и размытые зоны употребления. Связывая это с размытостью границ между социальными группами, среди которых социально устойчивы только ядерные образования, мы полагаем, что социолингвистический статус изучаемой языковой подсистемы относит ее к этой размытой зоне употребления.

Современная лингвистическая парадигма предполагает осознание того, что статический подход к определению «носителя» той или иной ФСЯ по формуле «одна языковая подсистема - одна социальная группа» является весьма грубым упрощением реальной динамики социально-лингвистического взаимодействия, недопустимым изоморфизмом. Более перспективным является представление о «носителе» ФСЯ как о вероятностной динамической системе, образованной иерархией некоторых константных факторов (в нашем случае - половозрастных), реальный эффект которых подвержен случайным колебаниям. При этом владение общим жаргоном в значительной степени подвержено социальной коррекции, что связано с непрестижностью жаргонной лексики в русском языке.

Итак, рассмотрение сущности русского общего жаргона как промежуточного языкового образования приводит к мысли о том, что речь в данном случае идет не просто о внутренне противоречивом понятии или о не слишком удачном примере терминотворчества, а о глубоко антиномичном объекте, амбивалентность которого отражает сложный и динамичный характер социальной жизни языка.

Часто слышим слова «арго», «жаргон», «сленг». И нередко применяем жаргонизмы в своей речи, чем, но мнению одних засоряем ее, но мнению других - преображаем литературный русский язык.

2. ПЕРИОДЫ РАЗВИТИЯ РУССКОГО, НЕМЕЦКОГО, АНГЛИЙСКОГО ЛИТЕРАТУРНЫХ ЯЗЫКОВ

2.1 ПЕРИОДЫ РАЗВИТИЯ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА

История литературного языка обнаруживает те органические отношения, которые на всех этапах общественного развития существуют между языком и историей народа. В словарном составе литературного языка, в его функциональных стилях ярче и заметнее всего отражаются те события, которыми ознаменованы определенные поворотные этапы в жизни народа. Формирование книжной литературной традиции, ее зависимость от смены общественных формаций, от перипетий классовой борьбы сказывается в первую очередь на общественном функционировании литературного языка и его стилистических ответвлений. Развитие культуры народа, его государственности, его искусства, и в первую очередь искусства слова--литературы, накладывает неизгладимую печать на развитие литературного языка, проявляясь в совершенствовании его функциональных стилей. Следовательно, периодизация истории русского литературного языка может строиться не только на базе тех этапов, которые переживает общенародный язык в результате объективных процессов внутреннего спонтанного развития его основных структурных элементов -- звукового строя, грамматики и словарного состава, -- но и на соответствиях между этапами исторического развития языка и развития общества, культуры и литературы народа.

Периодизация истории русского литературного языка до сих пор почти не служила предметом специального научного исследования. Те исторические этапы, которые фиксируются, вузовскими программами по истории русского литературного языка, намечены в статье В. В. Виноградова “Основные этапы истории русского языка”. В курсе лекций А. И. Горшкова мы находим периодизацию истории русского литературного языка согласно действовавшим в те годы вузовским учебным программам: 1. Литературный язык древнерусской (древневосточнославянской) народности (X--начало XIV вв.); 2. Литературный язык русской (великорусской) народности (XIV--середина XVII вв.); 3. Литературный язык начальной эпохи формирования русской нации (середина XVII--середина XVIII вв.); 4. Литературный язык эпохи образования русской нации и общенациональных норм литературного языка (середина XVIII--начало XIX вв.); 5. Литературный язык русской нации (середина XIX в.-- по наши дни).

Позволим себе сделать отдельные критические замечания по поводу предлагаемой периодизации истории русского литературного языка. Прежде всего нам кажется, что в этой периодизации недостаточно учтена связь истории языка с историей народа. Выделяемые периоды соответствуют, скорее, имманентному развитию структурных элементов общенародного русского языка, чем развитию собственно языка литературного, которое немыслимо без неразрывной связи с историей русской государственности, культуры и в первую очередь истории русской литературы. Во-вторых, указанная периодизация страдает излишней дробностью и механистичностью, в ней искусственно разрываются на отдельные обособленные периоды такие этапы языкового исторического развития, которые должны были бы рассматриваться в неразрывном единстве.

Изложим нашу концепцию периодизации истории русского литературного языка в неразрывной связи с историей русского народа, его культуры и литературы.

Нам кажется наиболее целесообразным подразделить всю тысячелетнюю историю нашего литературного языка не на пять, а всего на два основных периода: период донационального развития русского литературно-письменного языка и период его развития как языка национального. Гранью между обоими намечаемыми периодами естественно было бы признавать время около середины XVII в., откуда, по известному определению В И. Ленина, начинается “новый период русской истории”.

Закономерности развития славянских литературных языков, благодаря которым отличаются в них донациональные и национальные периоды, прослежены и обоснованы в докладе В. В Виноградова, сделанном им на V Международном съезде славистов в Софии. Различия эти достаточно заметны и характерны. К числу наиболее существенных следует отнести появление в национальный период развития литературного языка его устно-разговорной формы, которая как средство .устного всенародного общения между членами языкового коллектива, по-видимому, отсутствовала в древнюю эпоху, когда письменно-литературная форма языка непосредственно соотносилась с диалектной разговорной речью и противопоставлялась этой последней.. В докладе на VII Международном съезде славистов в Варшаве (1973 г.), выдвигая на передний план соотношения между древнерусским (древневосточнославянским) книжным типом языка, языком собственно литературным и языком народно-диалектным, названный ученый предложил следующее хронологическое разделение эпохи: XI в.--первая половина XII в.; вторая половина XII в.--начало XIII в.; XIII--XIV вв. Основано данное деление на все более и более, по мнению Р. И. Аванесова, углубляющемся расхождении книжно-письменного и народно-диалектного языка с учетом жанровых разновидностей письменных памятников, которые строго разграничены в функциональном отношении.

Членение истории русского литературного языка на донациональный и национальный периоды развития достаточно широко принято как советскими, так и зарубежными историками русского, языка.

Что касается того решительного отграничения эпохи развития литературного языка русской народности (XIV--XVII вв. -- обычно называемый Московским периодом) от предшествующего времени, предлагаемого лекциями А. И. Горшкова и вузовской программой, то с этим согласиться нельзя, прежде всего исходя из закономерностей развития собственно литературно-письменного языка данной эпохи. Именно литературный язык Московского периода неразрывно связан с литературным развитием всей предшествующей поры. Ведь мы знаем о единстве литературы, отражаемой этим языком, т. е. той древнерусской литературы XI--XVII вв., в которой наблюдаются одни и те же литературные процессы, бытование и переписывание одних и тех же текстов, возникших еще в XI или XII вв. в древнем Киеве, а переписывавшихся и бытовавших в Московской Руси, на севере и к северо-востоку от Киева, и в XIV в. (“Лаврентьевская летопись”), и в XVI в (“Слово о полку Игореве”) и даже в XVII в. (“Моление Даниила Заточника”). То же относится и к таким переводным произведениям Киевской эпохи, как “История Иудейской войны” Иосифа Флавия, “Александрия” или “Девгеньево деяние”, которые, несомненно, возникли в XII--XIII вв., большинство же списков восходит к XV-- XVII вв. Таким образом, единство древнерусской литературы на всем протяжении развития с XI по XVII в. обеспечивало и единство традиции древнерусского литературно-письменного языка вплоть до середины XVII в.

Слишком дробное подразделение периодов развития русского литературного языка национального периода, предлагаемое А. И. Горшковым, тоже не может быть признано достаточно обоснованным. Так, нам думается, нецелесообразно отделять резкой гранью язык второй половины XIX в. от предшествующей пушкинской эпохи, когда, несомненно, уже закладываются основы развития лексико-семантической и стилистической системы русского национального литературного языка, продолжающей существовать и в наши дни.

Итак, согласно нашему, убеждению, наиболее рационально выделение лишь двух, главных и основных периодов развития русского литературного языка: периода донационального, или периода развития литературно-письменного языка народности (вначале народности древнерусской, общевосточнославянской, а затем, с XIV в., народности великорусской), иначе древнерусского литературно-письменного языка до XVII в., и периода национального, охватывающего развитие русского литературного языка в собственном смысле этого термина, как национального языка русской нации, начиная примерно с середины XVII в. по наши дни.

Естественно, что в каждом из названных основных периодов развития русского литературного языка выделяются более мелкие подпериоды развития. Так, донациональный период распадается на три подпериода. Подпериод киевский (с Х по начало XII в.) соответствует историческому существованию единой восточнославянской народности и относительно единого древнерусского (Киевского) государства. Названный подпериод легко вычленяется и по такому заметному структурному признаку, как “падение глухих”, или изменение редуцированных гласных ъ и ь в полные гласные в сильных позициях и в нуль звука в слабых позициях, что, как известно, приводит к решительной перестройке всей фонологической системы древнерусского общенародного языка.

Второй подпериод падает на время с середины XII по середину XIV в., когда заметно проявляются в литературно-письменном языке диалектные ответвления единого восточнославянского языка, приведшие в конце концов к образованию отличающихся друг от друга по чертам фонетики, морфологии и лексики зональным разновидностям древнерусского литературно-письменного языка в эпоху феодальной раздробленности.

Третий подпериод развития литературно-письменного языка приходится на XIV--XVII вв. Для северо-востока--это язык Московского государства, в остальных областях восточнославянского заселения--это начальные основы впоследствии развившихся самостоятельных национальных языков восточнославянских народностей (белорусский и украинский), выступающие в XV--XVII вв. в качестве письменного языка всего Литовско-Русского государства, или “проста русска мова”, обслуживавшая как будущих белоруссов, так, и предков украинской народности.

Национальный период развития русского литературного языка также можно подразделить на три подпериода. Первый из них охватывает середину, или вторую половину XVII в., до начала XIX в. (до эпохи Пушкина). К этому времени в основном установились фонетическая и грамматическая системы русского общенародного языка, однако в литературном, письменном языке продолжают чувствоваться с достаточной силой следы ранее сложившейся традиции в формах церковнославянской и деловой русской речи. Это подпериод переходный, под-период постепенного установления и образования всесторонних норм современного русского литературного языка как языка нации.

Второй подпериод можно было бы назвать, пользуясь удачным определением, которое было намечено у В. И. Ленина, временем “от Пушкина до Горького”. Это время с 30-х годов XIX в. до начала XX в., конкретнее, до эпохи пролетарской революции, положившей конец господству помещиков и буржуазии, время развития русского литературного языка как языка буржуазной нации. В эти годы с особенной интенсивностью обогащался словарный состав языка, развивавшегося на основе широкого демократического движения, в связи с расцветом русской литературы и демократической публицистики.И, наконец, вычленяется третий подпериод в истории русского литературного языка, начинающийся со времени подготовки и осуществления пролетарской революции, подпериод советский, продолжающийся и в наши дни.

Такова в общих чертах периодизация истории русского литературного языка, которая кажется нам наиболее приемлемой.

2.2 Периоды развития немецкого литературного языка

Немецкий язык является родным более чем для 110 миллионов человек и одним из языков международного общения. На нем говорит население Германии, Австрии и часть населения Швейцарии, Италии, Бельгии, Франции и других стран. Значительные группы немецкоязычного населения проживают в США, Канаде, Бразилии, Аргентине, России, Казахстане, Польше, Румынии и других странах. Немецкий язык относится к западной подгруппе германской группы индоевропейской семьи языков.

В истории немецкого языка выделяются следующие периоды: древневерхненемецкий (8-11 вв.), средневерхненемецкий (середина 11-14 вв.) и нововерхненемецкий. Более точная периодизация учитывает также довольно продолжительный период образования новонемецкого литературного языка - ранненововерхненемецкий (середина 14 - середина 17 вв.). Определенную роль в развитии немецкого языка сыграла так называемая «восточная колонизация» - завоевание славянских и балтийских земель (10-13 вв.). Так, во всей восточной Германии представлены многочисленные топонимы славянского происхождения с окончаниями на -itz, -in, -ow, au и др. Чрезвычайно распространены в восточной Германии и Австрии исконно славянские фамилии. Однако лексические заимствования из славянских языков в немецкий немногочисленны - например, Grenze «граница», Quark «творог», Petschaft «печать». В разные эпохи осуществлялись заимствования из немецкого в славянские. В словарный состав русского языка вошли такие слова, как ярмарка < ср.-верх.-нем. jвrmarket, грифель < Griffel (18 в.), рубанок < Raubank (18 в.), галстук > Halstuch (18 в.) и др., в том числе и через посредство других славянских языков: ср. грубиян < чешск. hrubian < нем. Grobian, ратуша < польск. ratusz < нем. Rathaus и др. Некоторые слова, восходящие к латинскому (греческому) корнеслову, проникли в русский язык через посредство немецкого: филология < Philologie (18 в.), факультет < Fakultдt (18 в.)

Система функциональных стилей немецкого языка включает в себя литературный язык (Schriftsprache, Standardsprache, Hochdeutsch), сближающийся с литературной нормой обиходно-разговорный язык (Umgangssprache), региональные (территориально окрашенные) обиходно-разговорные языки (берлинский, северонемецкий, верхнесаксонско-тюрингенский, вюртембергский, баденский, баварский, пфальцский, гессенский), многочисленные полудиалекты (возникшие на базе диалектов региональные разговорные наддиалектные формы языка, отличающиеся от собственно диалектов устранением наиболее специфических диалектных признаков) и собственно территориальные диалекты.

Немецкий язык в Австрии представлен литературным языком в его австрийском национальном варианте, отличающемся некоторыми особенностями фонетики (отсутствие аспирации у начальных p-, t-, k-, специфическая артикуляция дифтонгов и др.), морфологии (расхождения в грамматическом роде существительных, в образовании множественного числа и др.) и лексики (например, Schale вместо нем. Tasse «чашка» и др.). Лексика австрийского варианта содержит больше славянских, французских, итальянских и других заимствований. Выделяются и такие формы, как обиходно-разговорный язык, полудиалекты и территориальные диалекты.

Немецкий язык в Швейцарии существует в двух формах: литературный язык в его швейцарском варианте и территориальные диалекты, объединяемые названием Schwyzertuutsch, нем. Schweizerdeutsch «швейцарско-немецкий». Основные особенности швейцарского варианта немецкого литературного языка в области фонетики - специфическое произношение дифтонгов, слабая аспирация начальных p-, t-, k-, глухое произношение s в начальной и интервокальной позициях и др., в области грамматики - специфика глагольного управления, употребления предлогов и др., а в лексике - наличие гельвецизмов (слов, не имеющих этимологического соответствия в немецкой норме - ср. Atti "отец", нем. Vater) и архаичная окраска многих слов (ср. Gant "аукцион" - слово, вышедшее из употребления в южнонемецком и австрийском ареалах). Диалекты, образовавшие Schwyzertuutsch, достаточно многочисленны и порой обнаруживают значительные расхождения; отдельные диалекты (например, Валлиса) могут быть плохо понятны говорящим на главных диалектах страны (цюрихском, бернском и др.). Отличия швейцарско-немецкого от стандартного немецкого как в области фонетики, так и в области грамматики столь существенны, что для носителя немецкого языка без специальной подготовки он непонятен. Швейцарско-немецкий прочно закреплен за сферой устной речи: он используется в устном общении независимо от социальной принадлежности говорящих, а также в публичной речи (богослужение, радио, телевидение) и на начальном этапе обучения в школе, в то время как швейцарский вариант немецкого литературного языка выступает как письменная норма. В повседневной жизни престиж швейцарско-немецкого весьма высок.

Литературный немецкий язык обозначается термином «Hochdeutsch» (букв. «высокий» немецкий). Сам термин «hochdeutsch» употребляется в двух смыслах. С одной стороны, лингвисты обозначают этим термином диалекты более южной, возвышенной части Германии, т.е. «верхненемецкие» - в противоположность диалектам севернонемецкой низменности, объединяемых названием «нижненемецких» («niederdeutsch»). С другой стороны, «Hochdeutsch» выступает как обозначение общенемецкой литературной формы национального языка, сложившейся в новонемецкий период на почве верхненемецких (юго-восточных и средненемецких) диалектов в противоположность территориально раздробленным диалектам, как нижне-, так и верхненемецким (т.е. как «высокий» стиль в противоположность «низкому»; именно в этом значении термин «Hochdeutsch» закреплен в бытовом сознании).

Диалекты немецкого языка обнаруживают широкий спектр варьирования. Основная граница диалектного членения проходит по линии, пересекающей Рейн у г. Бенрат южнее Дюссельдорфа (так называемая «линия Бенрата»: Дюссельдорф - Магдебург - Франкфурт на Одере), которая отделяет верхненемецкие диалекты от нижненемецких и представляет собой северную границу распространения второго передвижения согласных.

Термином «второе передвижение согласных» обозначается радикальная перестройка общегерманской системы смычных согласных, произошедшая в древневерхненемецком языке (6-8 вв. н.э.) и охватившая как звонкие, так и глухие смычные (последние изменялись в зависимости от звукового окружения в слове). Интенсивность процесса неодинакова: наиболее последовательно второе передвижение проведено в южнонемецких (баварских, алеманнских) диалектах. В рамках второго передвижения согласных объединяются следующие изменения: глухие смычные p, t, k в позиции после гласного переходят в сильные глухие спиранты ff, zz, hh (ср. др.-англ. scip - др.-верх.-нем. scif «корабль», др.-англ. Hw?t - др.-верх.-нем. waz «что», др.-англ. secan - др.-верх.-нем. suohhen «искать»), а в позиции перед гласным - в глухие аффрикаты pf, ts, kh (ср. др.-англ. ?ppel - др.-верх.-нем. apful «яблоко», др.-англ. tid - др.-верх.-нем. zit «время», др.-англ. weorc - др.-юж.-нем. werch «работа»); звонкие смычные b, d, g дают глухие смычные p, t, k, причем наиболее последовательно осуществляется переход d > t, сохраненный в современном немецком языке (ср. др.-англ. dohtor, новоангл. daughter - др.-верх.-нем. tohter, новонем. Tochter «дочь»), тогда как переходы b > p, g > k ограничены южнонемецкими диалектами (ср. др.-англ. gifan - др.-юж.-нем. kepan, новонем. geben "давать") и в настоящее время сохранилось лишь в самой южной группе диалектов приальпийской зоны (Швейцария, южная Бавария, южная Австрия). Со вторым передвижением системно и хронологически (8-11 вв.) связан процесс перехода глухого межзубного спиранта в звонкий смычный d.

Нижненемецкий диалектный ареал охватывает следующие диалекты: нижнефранкский, нижнесаксонский (вестфальский и остфальский), северо-саксонский, восточнонижненемецкий (мекленбургский и бранденбургский). Верхненемецкие диалекты подразделяются на средненемецкую и южнонемецкую группы (граница примерно по линии Страсбург - Гейдельберг - южная Тюрингия - Плауэн). В состав средненемецкой группы входят среднефранкский (рипуарский и мозельско-франкский), рейнско-франкский (гессенский и пфальцский) и восточносредненемецкий (тюрингенский и верхнесаксонский) диалекты, в состав южнонемецкой - верхнефранкский (южнофранкский и восточнофранкский), алеманнский (швабский, нижнеалеманнский и верхнеалеманнский) и баварско-австрийский (севернобаварский, среднебаварский, среднеавстрийский и южноавстрийский) диалекты.

Немецкий язык использует латинский алфавит с добавочными буквами a, o, u. До начала 20 в. широко использовалась такая разновидность латиницы, как готическое письмо. Существительные пишутся с прописной буквы (ср. das Haus «дом»). Древнейшие письменные памятники немецкого языка относятся к 8 в.

В истории немецкого языка выделяются следующие периоды: древневерхненемецкий (8-11 вв.), средневерхненемецкий (середина 11-14 вв.) и нововерхненемецкий. Более точная периодизация учитывает также довольно продолжительный период образования новонемецкого литературного языка - ранненововерхненемецкий (середина 14 - середина 17 вв.).Определенную роль в развитии немецкого языка сыграла так называемая «восточная колонизация» - завоевание славянских и балтийских земель (10-13 вв.). Так, во всей восточной Германии представлены многочисленные топонимы славянского происхождения с окончаниями на -itz, -in, -ow, au и др. Чрезвычайно распространены в восточной Германии и Австрии исконно славянские фамилии. Однако лексические заимствования из славянских языков в немецкий немногочисленны - например, Grenze «граница», Quark «творог», Petschaft «печать». В разные эпохи осуществлялись заимствования из немецкого в славянские. В словарный состав русского языка вошли такие слова, как ярмарка < ср.-верх.-нем. jarmarket, грифель < Griffel (18 в.), рубанок < Raubank (18 в.), галстук > Halstuch (18 в.) и др., в том числе и через посредство других славянских языков: ср. грубиян < чешск. hrubian < нем. Grobian, ратуша < польск. ratusz < нем. Rathaus и др. Некоторые слова, восходящие к латинскому (греческому) корнеслову, проникли в русский язык через посредство немецкого: филология < Philologie (18 в.), факультет < Fakultat (18 в.) и др.

2.3 ПЕРИОДЫ РАЗВИТИЯ АНГЛИЙСКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА

История английского языка традиционно делится на три периода:

1) Древнеанглийский - период от начала письменных памятников (VII в.) до конца XI в.;

2) Среднеанглийский - от начала XII в. до XV в.;

3) Новоанглийский - от XVI в. до наших дней; XVI и XVII вв. ранненовоанглийский период.

Это подразделение основано в первую очередь на событиях внешней истории Англии: середина XI в. - нормандское завоевание Англии, завершившее развитие феодализма; в XV в. - война Алой и Белой розы, распад феодального государства, переход к абсолютной монархии, развитие буржуазии. Но все эти моменты, имеющие первостепенную важность для истории страны, не могут быть решающими в определении этапов развития языка.

Хотя Г. Суит, автор первой научной исторической фонетики и грамматики английского языка, считал, что принятая периодизация соответствует морфологическому строю различных эпох: древнеанглийский он называл «периодом полных окончаний», среднеанглийский - «периодом редуцированных окончаний» и новоанглийский - «периодом утраченных окончаний». Следует учитывать, что любая периодизация всегда условна, ибо она не может охватить всех сторон языка.

Древнеанглийская письменность

Наиболее древние германские надписи (начиная с III в. н. э.) использовали рунический алфавит, состоявший из 24 знаков, содержавших только вертикальные и косые линии. Наиболее широко руны применялись у скандинавов. Происхождение этого алфавита не выяснено, хотя, в общем, считают, что это - один из сильноизмененных южноевропейских алфавитов.

Найдено всего два древнеанглийских памятника рунической письменности: стихотворение религиозного содержания на каменном кресте, стоящем вблизи деревни Рутвелл в юго-западной Шотландии (the Ruthwell Cross) и шкатулка (ларец Фрэнкса) из китового уса, найденная близ города Клермон-Ферран (Франция).

Христианские миссионеры ввели в Англии латинский алфавит.

Памятники древнеанглийской письменности сохранились на всех диалектах, но больше всего на уэссекском; это обусловлено его особым положением в англосаксонском мире.Политическое возвышение Уэссекса сказалось и на его общем культурном подъеме, особенно в эпоху царствования короля Альфреда (вторая половина IX в.). Король Альфред, талантливый государственный деятель и просветитель, учредил школу переводчиков, для которой выписал из Франции крупных ученых. Ряд переводов был сделан по поручению короля переводчиками этой школы; сам Альфред также перевел несколько книг. Авторитет уэссекского диалекта в то время был очень велик. Существует предположение, что часть текстов той эпохи на уэссекском диалекте была, возможно, написана людьми, для которых уэссекский не был родным. Это предположение касается только письменной формы уэссекского; в функции языка устного общения диалекты были ограничены территорией королевств, где на них говорили.

Коренное население как в сельских местностях, так и в городах продолжало говорить на английском. Основные древнеанглийские диалекты продолжали функционировать и в среднеанглийский период. Однако английский был не единственным языком, на котором говорили и писали после нормандского завоевания. Победители принесли с собой французский язык, его северный, нормандский диалект. В течение следующих после завоевания столетий в Англии образовался англо-нормандский диалект, просуществовавший до конца XIV в., после чего исчез бесследно. Он был не только языком, на котором говорила знать, но и языком художественной литературы, - правда, памятников на нем осталось немного. Наконец, третьим языком была латынь, которая в Англии, как и во всей Европе, была языком церковного обихода и языком науки.

Памятники среднеанглийской письменности сохранились на всех диалектах того периода. Как литературные произведения они не представляют интереса (за исключением произведений Дж. Чосера, Дж. Гауера, У. Лэнгледа); как памятники языка они чрезвычайно ценны. Главным образом, это проповеди или стихотворения религиозного или назидательного содержания. Есть также несколько стихотворных хроник, начинающих историю Англии с легенд.

Как уже было выше сказано, в Англии сосуществовали три языка: английский, французский (англо-нормандский) и латынь. Английские диалекты, на которых говорило коренное население, были равноправны меду собою; на них были написаны разнообразные произведения, но в качестве государственного языка английский не использовался. Языком государственной переписки, издаваемых короной законов, языком общения учителя и учеников в школе, языком парламентских дебатов был англо-нормандский. Латынь была языком церкви и науки.

По мере возрастающей ассимиляции нормандской части населения английский проникал в те общественные слои, где ранее языком повседневного общения был французский (англо-нормандский). Начиная с середины XIII в. можно проследить постепенное расширение сферы употребления английского.

Первым государственным документом, написанным на английском языке, была Прокламация Генриха III (1258 г.). Она написана на лондонском диалекте, который в это время был ближе к юго-западному, хотя включал и элементы восточно-центрального диалекта. В следующем столетии, в 1362 году, лондонские купцы подали петицию о ведении судопроизводства на английском. Петиция была удовлетворена. В это же время преподавание в школах начинает вестись на английском; впервые английский язык стал звучать в парламенте, но в дальнейшем английский завоевывал все более сильные позиции в парламенте. К концу XIV в. английский окончательно стал государственным языком.

С этого времени происходит важное изменение в соотношении диалектов между собою. Когда английский начинает функционировать как язык государственных учреждений, особое положение приобретает диалект административного правительственного центра - Лондона.

Лондонский диалект XIV в. вобрал в себя черты различных диалектов. Однако основной его диалектной базой к этому времени является восточно-центральный диалект. Если в XIII в. в лондонском диалекте преобладали юго-западные черты, в XIV в. совершенно явной оказывается его восточно-центральная ориентация. Вместе с тем, он включает в себя и значительную долю юго-западных явлений, а также и других диалектов. Меньше всего на лондонский диалект повлиял западно-центральный.

Лондон этого вре6мени был крупным торговым центром, городом мощных цеховых организаций; там искали убежище беглые вилланы (крепостные крестьяне). Жители разных провинций, говорившие на различных диалектах, в общении с носителями других диалектов утрачивали диалектные черты. Диалекты выносились за пределы своей территории и перемалывались в тесном соседстве с другими. Эта концентрация диалектов, знаменующая ранний этап образования национального языка, привела к сосуществованию в лондонском диалекте различных диалектных форм, как произносительных, так и грамматических.

В качестве примера можно привести слова, которые в древнеанглийском содержали фонему /у/; в среднеанглийском эта фонема распалась и слилась в восточно-центральном и северном с /i/, в юго-западном и центральном с /u/, в Кенте - с /е/. в лондонском диалекте XIV в. сосуществуют формы shuttle и shittle (древ. англ. scytel ` челнок в ткацком станке'), то есть восточно-центральная и юго-западная формы; bridge и bredge (древ. англ. brycg `мост'), то есть восточно-центральная и кентская. Такого рода примеров можно привести очень много. В современном английском мы видим следы этой диалектной вариантности: древнеанглийские слова hwylс и swylc дошли до нас в формах which и such - первое в форме восточно-центрального диалекта, второе - в форме юго-западного. В написании таких слов, как busy и bury, отразился юго-западный диалект, тогда как произношение в первом случае идет из восточно-центрального, а во втором - из кентского.

На лондонском диалекте написана Прокламация Генриха III - первый государственный документ на английском. Весьма важным памятником также является собрание лондонских грамот и других документов («London Chartes and Documents»), с 1384 г. до середины XV в.Лондонский диалект начала XIV в. представлен стихотворениями Адама Дэви; вторая половина - произведениями Джеффри Чосера, Джона Гауэра и Джона Уиклифа.Чосер - крупнейший английский поэт дошекпировского времени (1340-1400) - был уроженцем Лондона. Егопроизведения «Canterbury Tales», «A Legend of Good Women» идр. Переписывались во многих экземплярах и расходились по всей стране. По-видимому, это способствовало в известной степени распространению письменной формы лондонского диалекта, хотя весьма часто роль Чосера в процессе сложения национального языка переоценивается зарубежными историками языка.

Не менее важную, а может быть и большую роль сыграл Джон Уиклиф (1320-1384), автор перевода Библии на английский язык. Уиклиф был противником папства; он боролся против царившей среди клерикалов распущенности и стяжательства. Его перевод Библии разошелся по всем концам Англии среди разнообразных общественных слоев - ремесленников, купцов, мелкого духовенства и, вероятно, меньше всего среди аристократии. впоследствии переведенная Библия была запрещена, а последователи Уиклифа (лолларды) подверглись преследованиям. Но при жизни Уиклифа его перевод успел обойти всю Англию.

Итак, лондонский диалект вбирал в себя разные формы, и они сосуществовали, так как еще не было понятия языковой формы, - была традиция, которая не могла снять многовариантность.

Начиная с периода возвышения лондонского диалекта остальные территориальные диалекты, постепенно перешли на положение бесписьменных диалектов. В самом деле, начиная с XV в. диалектальные памятники встречаются редко. В XV в. на восточно-центральном диалекте (но не лондонском) написаны письма семьи Сели (Cely), а также легенды о святых («Legends of Saints») Бокенама (Bokenam). Несколько чаще тексты, написанные на литературном лондонском диалекте, показывают влияние местных диалектов. Таковы, например, письма мэра Эксетера (в Девоншире) Джона Шиллингфорда (John Shillingford), где прослеживаются отдельные черты юго-западного диалекта; стихотворения Джона Лидгейта (John Lydgate) и сочинения Джона Кэпгрейва (John Capgrave) - с чертами восточно-центрального диалекта.