Функционирование зоометафор в произведениях А.П. Чехова

Хорошей развернутой метафорой является одна из самых популярных книг о современном бизнесе - бестселлер Дж. Траута и Э. Райса «Маркетинговые войны», а метафоричность названия книги Дж. Сороса «Алхимия финансов» вполне соответствует ее содержанию.

Как пример развернутой метафоры можно также рассматривать довольно часто используемый в психологии и эстетике тест «Дом. Дерево. Человек.». В психологии употребляются часто и другие метафоры, например: счастье, согласие, уважение, доверие, выражение привязанности, а также притча - как иной стиль мировосприятия. Психологи заметили, что использование метафор в семейной терапии - очень благодарный и высокоэффективный приём. [Кутергина 2000: 231].

Часто встречаются метафоры и в современной физической терминологии. Например: большой взрыв (теория возникновения Вселенной), пульсар, белый карлик (по отношению к «умершей» звезде), солнечные пятна и факелы.

Очень много метафор встречается во фразеологизмах, кличках, крылатых фразах, присказках, афоризмах; например: Человек человеку волк; Чужая душа - потемки, чужая совесть - могила; Сердце без тайности - пустая грамота; Свой глаз алмаз и другие.

Метафора распространена во всех жанрах речи, предназначенных для воздействия на эмоции и воображение других людей. Ораторское искусство и публицистика широко используют метафору. Метафора характерна для полемического, особенно политического дискурса. В нём она основывается на аналогиях: с войной и борьбой (нанести удар, выиграть сражение, команда президента), игрой (сделать ход, выиграть партию, поставить на карту, блефовать, приберегать козыри, разыграть карту), спортом (перетягивать канат, получить нокаут, положить на обе лопатки). А также на сходстве с охотой (загонять в западню, наводить на ложный след), механизмом (рычаги власти), организмом (болезнь роста, ростки демократии), театром (играть главную роль, быть марионеткой, статистом, суфлером, выйти на авансцену) и др.

Одним из хороших примеров применения метафоры в политической жизни России является название одной из крупнейших партий: Наш дом - Россия. Образ дома - это, прежде всего, стереотип безопасности, защиты от окружающего мира. Этот образ использовался и как политическая метафора (например, доктрина «общеевропейского дома» М. С. Горбачева), и как символ бережного отношения к своей стране (например, трактат А. И. Солженицына «Как нам обустроить Россию»). Метафора Наш дом - Россия призвана закрепить в сознании граждан положительный образ, ассоциирующийся с конкретной партией и проводимой ею политикой.

Таким образом, можно сделать следующие выводы: метафора имеет много определений, но дать однозначное определение этому явлению достаточно сложно. То же самое можно сказать и о типах метафор: нет единой классификации метафор. В данной работе мы привели классификации Арутюновой и Скляревской. Что касается функций метафор, то на наш взгляд, наиболее четко и лаконично о них сказал Аристотель. Основными, по мнению Аристотеля, являются оживление речи, красочность и наглядность, эмоциональность и номинативность. Человек использует метафору во всех сферах своей жизни, даже не замечая этого. Она делает наш быт ярче и красочнее.

ГЛАВА 2. ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ ЗООМЕТАФОР В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ А.П. ЧЕХОВА

2.1 Зоонимы в рассказах А.П. Чехова и их классификация

В последние несколько десятилетий в лингвистических исследованиях отечественных ученых, выполненных на материале разных языков, большое внимание уделяется анализу образных средств и способов характеристики человека, к которым относятся, в частности, сравнения и метафоры, а среди тех и других важное место отводится структурам, включающим наименования животных (зоолексемы).

Зооморфизмы - переносные метафорические лексико-семантические варианты названий животных. Известно, что зоологические концепты употребляются не только в прямых, но и в переносных значениях, например, для эмоционально-оценочной характеристики людей в разговорной речи. Зоометафора может переносить характеристики животного на определенное поведение человека, этот прием направлен на создание образной речи и заслуживает специального рассмотрения [Чеханова 2001:9].

Образ человека является важным фрагментом языковой картины мира.
В зоолексике, представляющей собой объект нашего исследования, ярче, чем в любой другой области языка, отражаются особенности осмысления внеязыковой реальности, когда образы животных в разных языках наделяются (с точки зрения освоения действительности человеком и воздействия его на окружающий мир), на первый взгляд, совершенно не мотивированными свойствами и иногда даже противоречащими логике вещей. Эти образы и фантазии восходят к глубинам человеческого сознания, его верованиям и мифологии.

Роль животных в жизни человека всегда была исключительно велика, особенно на ранней стадии развития человечества, когда люди и звери сосуществовали в естественном соседстве: животные включались в социальную иерархию, в человеческом обществе жили идеи о происхождении данного коллектива от животного, оно представлялось как особая ипостась человека. Включение знаний о животном мире в систему образных средств характеризации человека, расширение и углубление знаний о самом человеке посредством сравнения, поиски сходства с образами реалий мира природы - закономерный этап развития человеческого знания о себе как об особом объекте.

Идея обусловленности культуры языком является основным принципом этнолингвистики, который точно сформулирован Эдуардом Сепиром: «Каждый язык сделан по особой модели, поэтому каждый язык по-своему членит окружающую действительность и навязывает этот способ всем говорящим на этом языке людям» [Кондрашов 1979:154]. Носители языка имеют некоторый общий взгляд на определенных животных. Животные воспринимаются сквозь призму зоометафор, им приписываются модели взаимоотношений между людьми, многое познается в сравнении, поскольку мы - часть мира животных, а животные - часть языковой картины мира.

Расширение и углубление знаний человека о животном мире, о самом себе при помощи образных средств и сравнения, поиски сходства с миром природы - закономерный этап лингвистической науки, сформировавшей антропоцентрическое направление в языкознании. Зоохарактеристики человека, появляясь на основе образного представления о том или ином живом организме, наиболее ярко показывают национальную специфику языка через систему оценочных образов - эталонов, свойственных данному этносу.

Среди разных форм реализации знаний о действительности в сознании человека образная ассоциативная связь играет важную роль. Метафора выступает при этом как способ концептуализации окружающей действительности на основе образной аналогии, сквозь которую «просвечивают» этнокультурные основания характеристики соответствующих явлений. Ср.: «Метафора чрезвычайно часто имеет на своем «входе» образные схемы… Образные схемы играют центральную роль как в восприятии, так и в мышлении. Они структурируют наши восприятия, и их структура используется в мышлении» [Лакофф 2004:562, 567-568].

Человек не только выражает свои мысли при помощи метафор, но и мыслит метафорами, создает при помощи метафор тот мир, в котором он живет [Чудинов 2001:14].

В этой главе предпринята попытка показать, какие конкретные характеризующие признаки животных реализуются в метафоре, какие особенности дистрибуции слова позволяют понять ее смысл.

Все зоометафоры, которые встречаются в рассказах А.П. Чехова можно рассматривать с разных сторон, а именно:

1. зоометафоры, характеризующие внешние черты человека;

2. зоометафоры, характеризующие внутренние качества человека;

3. зоометафоры, характеризующие поведение;

4. зоометафоры, в которых используется негативное сравнение человека с животным;

5. зоометафоры, в которых судьба человека сравнивается с жизнью животного.

Отдельно можно выделить фразеологизмы, в которых используются зоонимы.

Первая группа - это зоометафоры, характеризующие внешние черты человека. Они встречаются довольно часто в рассказах А.П. Чехова, так как это самый распространенный тип зоометафор. Рассмотрим подробнее эту группу.

Например, в рассказе «Дочь альбиона» этот тип зоометафор встречается три раза:

Возле него стояла высокая, тонкая англичанка с выпуклыми рачьими глазами и большим птичьим носом, похожим скорей на крючок чем на нос [Чехов 1982:10] или Вчера в Хапоньеве преосвященный служил, а я не поехал, здесь просидел вот с этой стерлядью (англичанкой-гувернанткой)… с чертовкой этой… [Чехов 1982:10]. В данном примере слово «стерлядь» характеризует гувернантку как худую женщину с вытянутым лицом. Следующий пример непосредственно связан с предыдущим, так как там встречается слово «тритон», которое обозначало в античной мифологии морское божество в виде получеловека-полурыбы: Для детей только и держу этого тритона… (т.е. гувернантку) Нос точно у ястреба…[Чехов 1982:11].

В рассказе «Письмо к ученому соседу» встречаем пример, в котором неграмотный человек сравнивает себя с насекомым по величине, т.е. он хочет сказать, что он слишком мал по значимости по сравнению с его грамотным товарищем: …простите меня, батюшка, насекомого еле видимого, если я осмелюсь опровергнуть по-стариковски некоторые Ваши идеи касательно естества природы [Чехов 1982:2].

В рассказе «Переполох» встречается зоометафора фразеологического характера: Машенька Павлецкая, молоденькая, едва кончившая курс институтка, вернувшись с прогулки в дом Кушкиных, где она жила в гувернантках, застала необыкновенный переполох. Отворявший ей швейцар Михайло был взволнован и красен, как рак [Чехов 1982:52].

Для чеховской прозы характерны метафоры, характеризующие внешность человека, то есть его отдельные черты. Например, в рассказе «Враги»: Что-то неприятно резкое, неласковое и суровое выражали его толстые, как у негра, губы, орлиный нос и вялый равнодушный взгляд [Чехов 1982:106]. Чехов хочет тем самым сказать, что у героя был нос крючком. Или в рассказе «Огни» талия девочки тонкая, как талия осы: Что за прелесть девочка! Бледненькая, хрупкая, легкая, - кажется, дуньте на нее, и она улетит как пух, под самые небеса - лицо короткое, недоумевающее, ручки маленькие, волосы длинные до пояса, мягкие, талия тонкая, как у осы, - в общем нечто эфирное, прозрачное, похожее на лунный свет, одним словом, с точки зрения гимназиста, красота неописанная… [Чехов 1982:243]. В рассказе «Красавицы» Чехов опять сравнивает нос армянина с птичьим носом: Никогда я в жизни не видел ничего карикатурнее этого армянина. Представьте себе маленькую стриженую головку с густыми, низко нависшими бровями, с птичьим носом, с длинными седыми усами и с широким ртом, из которого торчит длинный черешневый чубук… [Чехов 1982:269].

В следующих метафорах автор сравнивает человека с животным по их абсолютному сходству: Только мельком увидел доктор ярко-красный абажур, футляр от виолончели, да, покосившись в ту сторону, где тикали часы, он заметил чучело волка, такого же солидного и сытого, как сам Абогин. («Враги») [Чехов 1982:106)].

Однако, мне нужно уходить, - сказала Нюта, брезгливо оглядывая Володю. - Какой некрасивый, жалкий… фи, гадкий утенок! («Володя») [Чехов 1982:129].

В ответ на все наши комплименты, позы и вздохи, она нервно пожималась от вечерней сырости, жмурилась да кротко улыбалась, и в это время ужасно походила на маленького, хорошенького котеночка, когда мы созерцали ее, всякому из нас приходило желание приласкать ее и погладить, как кошку, - отсюда прозвище Кисочка. («Огни») [Чехов 1982:243].

А этот ваш юродивый Семен Алексеич, который сам пашет и не верует в медицину, потому что здоров и сыт, как бык, громогласно и в глаза обзывает нас дармоедами и попрекает нас куском хлеба. («Неприятность») [Чехов 1982:266].

Каждый, глядя на нее (на княгиню) должен был думать: «Бог послал нам ангела…» И, чувствуя, что каждый невольно думает это, она улыбалась еще приветливее и старалась походить на птичку. («Княгиня») [Чехов 1982:298].

В следующих метафорах Чехов описывает выражение лица, движение или манеру смеяться:

Мурашкина нервно, с выражением пойманной птицы, порылась у себя в платье и вытащила большую жирную тетрадищу. («Драма») [Чехов 1982:137].

…Молодой человек, вероятно, от непривычки стоять на одном месте, грациозно, как хороший скаковой конь, переминался с ноги на ногу… («Холодная кровь») [Чехов 1982:148].

При виде сиделок и жизнерадостной акушерки, которая от нетерпения переминалась с ноги на ногу и даже вспыхнула от удовольствия, когда увидела главного героя предстоящего процесса, доктору захотелось налететь на них ястребом и ошеломить… («Неприятность») [Чехов 1982: 265].

Моисей Моисеич тоже поднялся и, взявшись за живот, залился тонким смехом, похожим на лай болонки. («Степь») [Чехов 1982:194].

Вторая группа зоометафор, характеризующих внутренние качества человека, достаточно интересна и сложна с точки зрения анализа, так как берутся во внимание чаще всего второстепенные коннотации слов.

Рассмотрим примеры из этой группы. Чаще всего эти метафоры носят негативный характер.

Наиболее частое метафорическое значение лексемы заяц - трусливый человек. В реальной действительности общие природные черты, повадки и тип поведения этого животного предопределены генетически, научные его описания более или менее объективны, но формы их отражения в бытовом сознании людей индивидуальны и иногда поразительны. Так, человеку дано в восприятие лишь одно свойство зайца - его умение бегать. Чеховские охотники подтверждают это: «Охотники подумали, потолковали и через четверть часа порешили, что неизвестно, отчего это небо сегодня такое синее. - Заяц… заяц… заяц!!! Держи!!! За бугром показался заяц. За ним гнались две дворняги. Охотники повскакали и ухватились за ружья. Заяц пролетел мимо, помчался в лес, увлекая за собой дворняг, Музыканта и других собак» [Чехов 1982:75-76].

Однако метафора часто эксплуатирует не способность зайца быстро бегать, а свойство, которое человек с ним связывает, приписывая это зверю. И, хотя наименование животного стало символом трусости, его переносное значение, закодированное словарем, мотивировано, прежде всего, умением быстро бегать. Лексикографическая справка дает лишь два значения слова: 1) небольшой зверек из отряда грызунов, с длинными задними ногами, длинными ушами и коротким хвостом, очень пугливый; 2) безбилетный пассажир, зритель [Словарь СРЛЯ 1950-1965: 1128-1129]. Умение зайца бегать человек посредством только ему ведомых ассоциаций связывает со свойством трусости, что определяет отрицательную коннотацию зоометафоры. В этом смысле ни одного самого быстрого спортсмена-бегуна не назовут зайцем, поскольку зверьку приходится улепетывать от кого-то, а не соревноваться с кем-то: «-Ехали бы вы куда-нибудь, ваше превосходительство, - бормотал он. - В Петербург или за границу… Зачем вам тут жить и золотое время терять? Человек вы молодой, здоровый, богатый… Да… Эх, будь я помоложе, улепетнул бы, как заяц, и только бы в ушах засвистело!» [Чехов 1982: 468].

Ни один из словарей не кодирует метафоры заяц = трусливый человек как отдельной семемы. За прямым номинативным значением под знаком ромба (несвободное значение) дается компаративная конструкция. В рассказах А.П. Чехова она наиболее частотна: «Бежит по аллее бедный финик, словно ошпаренный, без оглядки. Чай, воображает, что я с ним из-за такого сокровища, как ты стреляться буду. Шкодлив как кошка, труслив как заяц. Постой же, финик, задам я тебе фернапиксу! Ты у меня еще не этак забегаешь! [Чехов 1982: 159-160].

Животное имеет и мистически-негативную ассоциацию, тоже трудно объяснимую его объективными свойствами. С зайцем, перебегающим дорогу, человек связывает неприятности: «Шилохвостов вдруг побледнел и вскочил, как ужаленный. - Заяц! Заяц! - закричал он. - Заяц дорогу перебежал! Аа… черт подери, чтоб его разорвало! Шилохвостов махнул рукой и опустил голову. Он помолчал немного, подумал и, проведя рукой по бледному, вспотевшему лбу, прошептал: - Не судьба, знать, мне 2400 получать… Ворочай назад, Митька! Не судьба!» [Чехов 1982: 65]; «Испужался я, страсть! Пошли рядом, боюсь я ему слово сказать. - гром гремит, молния небо полосует, вербы к самой воде гнуться, - вдруг, братцы, накажи меня бог, чтоб мне без покаяния помереть, бежит поперек дорожки заяц… Бежит, остановился и говорит по-человечьи: «Здорово, мужики!» [Чехов 1982: 212]. метафора слово зооним фразеологический

Иногда лексема заяц завершает целую галерею оценок, так или иначе связанных с животным миром. В рассказе «Месть» изображается одноименное чувство, свойственное обоим мирам, как человеческому, так и животному. Льва Саввича Турманова один из очередных поклонников его жены называет индюком, гусем, Собакевичем, который «держит в ежовых горничную и лакея». Рогатый муж замышляет подстрелить обидчика «на дуэли, как воробья», положить в мраморную вазу, которую Дягтерев намеревается использовать для обмена корреспонденцией, «что-нибудь неприличное, вонючее - дохлую крысу, например». В конце рассказа в состоянии аффекта от неудавшейся мести «несчастный Лев Саввич» бормочет в негодовании: «-Трус! Купчиха! Презренный Кит Китыч! Трррус! Заяц толстопузый» [Чехов 1982: 335-338]. Заяц, ввиду его полной безответственности, принимает на себя заключительный порыв гнева героя. Трудно сказать, какие черты приписывал Лев Саввич Дягтереву, называя его зайцем. Вряд ли его обидчик - нестарый человек - имел пузо, большее, чем у обманутого мужа; не был он и трусом, смело решаясь на авантюру. Зайцем оказался, скорее, сам мститель, наверняка имеющий не только «капиталец, молодую жену и солидную плешь», но и солидный живот, который органически вписывается в аксиологическую зевгму. Его имя вступает в оксюморонные отношения с наименованием животного, вызывая эффект комического, поскольку мужчина с именем «Лев» на самом деле является зайцем, задыхающимся от бессилия в своей попытке наказать любовников.

Словари не в состоянии закодировать все оттенки зоонима заяц. Они отстают и от многообразия его употребления в рассказах А.П. Чехова, метафора которого отличается особой изобретательностью.

Негативная коннотация характерна и для других зоометафор писателя. «То такое, - закричал Михей Егорыч, - что ты Иуда, скотина, свинья!.. Свиньи, ваше превосходительство! Ты отчего не разбудил меня? Отчего ты не разбудил меня, осел, я тебя спрашиваю, подлеца этакого?» [Чехов 1982:69]. Какие мы свиньи! - сказал Чубиков, берясь за звонок. - Беспокоим людей. («Шведская книга») [Чехов 1982:26]. Она (собака), может быть, дорогая, а ежели каждая свинья будет ей в нос сигаркой тыкать, то долго не испортить. Собака - нежная тварь… («Хамелеон») [Чехов 1982:35]. Да полезай скорее в воду и прикройся чем-нибудь! Скотина! («Дочь альбиона») [Чехов 1982:11]. «Ты картина, я портрет; ты скотина, а я нет. Я - морда твоя.» (запись в жалобной книге в рассказе «Жалобная книга») [Чехов 1982:28]. Коннотация зоометафоры скотина в чеховском тексте совпадает с ее стилистической пометой в лексикографических источниках - бранное [Словарь СРЛЯ 1950-1965: 1038]. Экспрессия этого значения интенсифицируется именем собственным «Иуда», принадлежащим предателю, который подло поступил по отношению к своему учителю Иисусу Христу. Зоометафора свинья тоже соответствует одному из словарных значений: «О грязном, неопрятном человеке, неряхе. О человеке, поступающем непорядочно, низко; о человеке неблагодарном» [Словарь СРЛЯ 1950-1965: 375-376]. Зооморфное употребление слова осел связано с наименованием глупого человека, что совпадает с его коннотацией в словаре: «О глупом человеке» [Словарь СРЛЯ 1950-1965: 1085].

Зоометафора осел встречается и в функции сказуемого: «Он родной осел, ваше превосходительство, а не брат!» [Чехов 1982: 70]. Она характеризует как упрямца, глупца.

Употребление зоонима в метафорическом значении может иметь дополнительные разговорные модификации: «Всегда ты меня, ехида, утешаешь, а сам первый норовишь черняков набросать!» [Чехов 1982: 64]. Здесь, конечно, имеется в виду животное ехидна, которое в речи простого человека приобрело стяженную форму. В словарных статьях дается коннотативное значение лексемы: «В просторечии. О злом, хитром, зловредном, тонко язвящем человеке» [Словарь СРЛЯ 1950-1965: 3, 1288].

Встречаются также метафоры, которые характеризуют человека, как важное лицо:

Поругайся мне еще тут… - бормотал фельдшер, кладя в шкаф щипцы. - Невежа… Мало тебя в бурсе березой подчивали… Господин Египетский, Александр Иванович, в Петербурге лет семь жил… образованность… один костюм рублей сто стоит… да и то не ругался… А ты что за пава такая? Ништо тебе, не околеешь! («Хирургия») [Чехов 1982:34].

Промаялся я таким образом ночь, день, потом еще ночь, и, убедившись, как мало помогает мне мое мышление, я прозрел и понял наконец, что я за птица. («Огни») [Чехов 1982:254].

В примере «Сворачивай, дьявол! - раздается в потемках. - Повылазило что ли, старый пес? Гляди глазами!» («Тоска») [Чехов 1982:49] «пес» означает верного, покорного прислужника. А в примере «Известны ли нашей образованной массе русские художники, скульпторы, литературные люди? Иная старая литературная собака, рабочая и талантливая, 33 года обивает литературные пороги, исписывает черт знает сколько бумаги, раз двадцать судится за диффамацию, а все-таки не шагает дальше своего муравейника» («Пассажир 1-го класса») [Чехов 1982:78] слово «собака» означает преданного работника, а слово «муравейник» означает рабочее место для таких преданных трудяг.

Лев является олицетворением благородства, что подтверждается примером «В осанке Абогина, в плотно застегнутом сюртюке, в гриве и в лице чувствовалось что-то благородное, львиное…» («Враги») [Чехов 1982:106].

Олицетворением неуклюжести и нерасторопности является тюлень: - Молчит!- удивлялась Нюта. - Это даже странно… Послушайте, будьте мужчиной! Ну, хоть улыбнитесь! Фуй, противный философ! - засмеялась она. - А знаете, Володя, отчего вы такой тюлень? Оттого, что вы не ухаживаете за женщинами. («Володя») [Чехов 1982:126].

Человека, у которого нет собственного мнения и который ничего не понимает, называют бараном: - Люди крали, а я-то тут причем? С какой стати? - зашептал Авдеев (член ревизионной комиссии банка), - ночью-то у меня обыск был!.. За что меня трогать? - А за то, что не нужно быть бараном, - покойно ответил секретарь. - Прежде чем подписывать, надо было глядеть… («Беда») [Чехов 1982:156].

Третья группа - это зоометафоры, характеризующие поведение человека:

В чеховских рассказах часто подчеркивается какая-то характерная деталь в манере поведения человека. В рассказе «Житейская мелочь» встречается такая зоометафора: В вечерних сумерках лицо Алеши с его бледным лбом и черными мигающими глазами неожиданно напомнило Беляеву Ольгу Ивановну (мать Алеши), какою она была на первых страницах романа. И ему захотелось приласкать мальчика. - Поди-ка сюда, клоп! - сказал он. - Дай-ка я на тебя погляжу [Чехов 1982:84]. В словаре С.И. Ожегова слово «клоп» имеет два значения:1. Насекомое с колющим хоботком, питающееся кровью людей, животных или соком растений. 2. Малыш, кнопка (разг., шутл.). [Ожегов 1999:67]. В данном примере слово «клоп» употреблено во втором значении. В примере «Ты его потерял, молокосос! - раздался громовой голос генерала. - Ты потерял его! Он сто рублей стоит, поросенок!» [Чехов 1982: 73] оценочный вокатив дает представление о нерасторопности и рассеянности персонажа. В словаре же находим лишь значение, связанное с оценкой неряшливого ребенка, замарашки. В этом случае можно говорить об авторской метафоре, типичной для разговорной речи, но не имеющей словарной кодификации.

Андрей Андреевич встряхивает головой, как укушенная лошадь, и, чтоб заглушить тяжелые воспоминания, начинает быстро креститься… («Панихида») [Чехов 1982:59]. Волнение главного героя сравнивается с состоянием укушенной лошади.

Ведь вот счастье, скажи на милость! - весело засмеялся он. - Только что, это самое, значит подошел к кусту и только что стал рукой целиться, а он (соловей) и замолчал! Ах ты, пес лысый! Ждал, ждал, покуда опять запоет, да так и плюнул… («Агафья») [Чехов 1982:65]. В данном примере автор употребляет слово «пес» как оскорбление.

Знает кошка, чье мясо съела! - бормотал Савка, щуря на нее глаза. - Идет и хвост поджала… Шкодливы эти бабы, как кошки, трусливы, как зайцы… Не ушла, дура, вчера, когда говорили ей. Теперь ей достанется, да и мне в волости… опять за баб драть будут… («Агафья») [Чехов 1982:67]. В данном примере Агафья сравнивается с кошкой, так как наделала глупостей, и с зайцем, так как теперь боится последствий.

Ушла! Обманула! Ну, к чему же эта ложь?! Боже мой! К чему этот грязный шулерский фокус, эта дьявольская змеиная игра? Что я ей сделал? Ушла! («Враги») [Чехов 1982:107]. Змея - очень изворотлива, она всегда найдет лазейку, так же, как и героиня данного рассказа.

Мысль об экзамене была ему противна. Он уже решил, что его исключат и что в этом исключении нет ничего ужасного. Напротив, все очень хорошо, даже очень. Завтра он будет свободен, как птица, наденет партикулярное платье, будет курить явно, ездить сюда и ухаживать за Нютой, когда угодно… («Володя») [Чехов 1982:128]. Птица - символ свободы, поэтому А.П. Чехов так часто употребляет этот зооним.

Все так ждали, что Жменя людям места укажет или сам выроет клад, а он - сказано, сама собака не ест и другим не дает - так и помер: ни сам не вырыл, ни людям не показал. («Счастье») [Чехов 1982:134]. Собачьи повадки сравниваются с поведением главного героя. Автор употребляет здесь пословицу, содержащую зооним, так как она наиболее ярко подмечает действия героя.

Все давно позаснули, уже совсем ночь, скоро вставать надо, а я один только лежу у себя в кибитке и глаз не смыкаю, словно сыч какой… («Степь») [Чехов 1982:216]. В данном примере автор прямо указывает на характерную черту животного и на проявление этой черты у человека.

Наплакавшись, Егорушка вышел из хлева и, обходя лужу, поплелся на улицу. Как раз перед воротами на дороге стояли возы. Мокрые подводчики с грязными ногами, вялые и сонные, как осенние мухи, бродили возле или сидели на оглоблях. («Степь») [Чехов 1982:229]. Осенью все мухи впадают в анабиоз, то есть в пассивное состояние. Подобное состояние можно заметить и у героев данного рассказа.

В четвертой группе описаны зоометафоры, которые используются при негативном сравнении человека с животным:

А.П. Чехов часто употребляет в своих рассказах библейские выражения, содержащие зоонимы: …А милая московская публика! Еду я на конке… Вагон битком набит: тут и дамы, и военные, и студенты, и курсистки - всякой твари по паре. («Пассажиры 1-го класса») [Чехов 1982:78]. В данном случае библейское выражение употреблено в негативном значении, так как для героя все перечисленные слои населения одинаковы.

- Холодно! - бормочет старик, растягиваясь на бурке, и кладя голову на узел. - То ли дело дома! И тепло, и чисто, и мягко, и богу есть где помолиться, а тут хуже свиней всяких. Уже четверо суток, как сапог не снимали. («Холодная кровь») [Чехов 1982:148]. Положение героев рассказа сравнивается с образом жизни свиней, которые, как известно, любят грязь.

…А потому что нет такого барина или миллионера, который из-за лишней копейки не стал бы лизать рук у жида пархатого. Я теперь жид пархатый и нищий, все на меня смотрят, как на собаку, а если б у меня были деньги, то Варламов передо мною ломал бы такого дурака, как Моисей перед вами. («Степь») [Чехов 1982:196]. В данном случае автор указывает нам на положение собаки по сравнению с человеком, а значит, и на отношение людей к герою.

Мне было тогда не больше двадцати шести лет, но я уже отлично знал, что жизнь бесцельна и не имеет смысла, что все обман и иллюзия, что по существу и результатам каторжная разница между мозгом Канта и мозгом мухи не имеет существенного значения, что никто на этом свете ни прав, ни виноват, что все вздор и чепуха и что ну его все к черту! («Огни») [Чехов 1982:241]. Здесь употреблено грубое сравнение, так как герою по сути все безразлично.

Все ничтожно, бренно, призрачно и обманчиво, как мираж. Пусть вы горды, мудры и прекрасны, но смерть сотрет вас с лица земли наравне с подпольными мышами, а потомство ваше, история, бессмертие наших гениев замерзнут или сгорят с земным шаром. («Пари») [Чехов 1982:297]. В данном примере автор снова указывает на иерархию животного мира, во главе которого находится человек, а подпольная мышь соответственно на много ступеней ниже него.

Это табун диких людей, которые попали на сцену только потому, что их не приняли бы нигде в другом месте, и которые называют себя артистами только потому, что наглы. («Скучная история») [Чехов 1982:317]. Слово «табун» уместно употреблять со словом «лошадь», а в данном случае оно употреблено, так как данные люди дики и не умеют себя вести в обществе.

Пятая группа - это зоометафоры, в которых судьба человека сравнивается с жизнью животного.

В следующих примерах жизнь человека сравнивается с жизнью собаки, так как чаще всего уличные собаки питаются плохо и остаются без крова: - Жизнь каторжная! - ворчал Зотов, перекатывая языком во рту крохи черного хлеба. - Экая доля собачья! Чаю нету! Добро бы простой мужик был, а то ведь мещанин, домовладелец: Срамота! («Нахлебники») [Чехов 1982:79]. А намедни хозяин колодкой по голове ударил, так что упал и насилу очухался. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой… («Ванька») [Чехов 1982:94].

Глупая женщина! - думал я, глядя на небо, усыпанное яркими звездами. - Если даже допустить, что приметы иногда говорят правду, то что же недоброе может случиться с нами? Те несчастья, которые уже испытаны и которые есть теперь налицо, так велики, что трудно придумать что-нибудь еще хуже. Какое еще зло можно причинить рыбе, которая уже поймана, изжарена и подана на стол под соусом? («Шампанское») [Чехов 1982:97]. В данном примере автор наиболее точно выразил мысль о том, что хуже этого уже ничего не может случиться.

Шалопаи, которые не находят деньги под вексель, тоже называют себя несчастными. Каплун, которого давит лишний жир, тоже несчастлив. Ничтожные люди! («Враги») [Чехов 1982:108]. Каплун - это петух, откармливаемый на мясо. Данным зоонимом автор хочет подчеркнуть правоту героя по поводу бесполезности совершаемых действий пресыщенных людей.

Ах, да нельзя же насильно полюбить! - убеждал себя Огнев и в то же время думал: - Когда же я полюблю не насильно? Ведь мне уже под тридцать! Лучше Веры я никогда не встречал женщин и никогда не встречу… О, собачья старость! Старость в тридцать лет! («Верочка») [Чехов 1982:116]. Герой сравнивает свой возраст с собачьей старостью, так как он, вероятно уже пресытился всем и не видит дальнейшей своей жизни.

Бросьте! В яме и околевать мне. Сейчас вот сижу с тобой, гляжу на твое ангельское лицо, а самого так и тянет домой в яму. Такая уже, знать, судьба. Навозного жука не затащишь на розу. Нет… («Отец») [Чехов 1982:142]. Навозный жук никогда не сменит среду обитания, так как для него там существуют все благоприятные условия, так и отец главного героя привык находиться на нижней ступени социальной лестницы и подниматься выше никогда не захочет.

Кто не умеет отличать людей от болонок, тот не должен заниматься благотворением. Уверяю вас, между людьми и болонками - большая разница! («Княгиня») [Чехов 1982:301]. Данной зоометафорой автор хочет подчеркнуть безразличное отношение княгини ко многим людям, поэтому употребляет грубое сравнение.

Также можно выделить отдельно зоометафоры, которые используются при обращении. Метафора голубчик используется в рассказах в качестве обращения в двух коннотативных значениях, соответствующих словарной кодификации: «1. Ласковое обращение к мужчине или женщине, соответствующее по значению словам: милый, дорогой… 2. С оттенком порицания, угрозы, злорадства» [Словарь СРЛЯ 1950-1965: 242-243]. Например: «Я ведь пошутил, голубчик!» [Чехов 1982:162]; «Честное слово, голубчик!» [Чехов 1982:163]; «Не беспокойтесь, голубчик!» [Чехов 1982:467]. В приведенных предложениях проявляется ласковое, доброжелательное отношение к адресату. Пример другого зооморфного обращения обнаруживает неприязнь говорящего лица к собеседнику: «У вас вкуса нет, голубчик» [Чехов 1982: 162]. Дистрибуция этой зоометафоры мотивирует негативную коннотацию обращения, что формирует откровенную иронию говорящего лица, возникающую на основе несоответствия отрицательной оценки, адресованной собеседнику в самом обращении, и уменьшительно-ласкательной формы вокатива.

Данная лексема употребляется писателем и в функции приложения, выражающего дополнительное модальное значение, связанное с чувством злорадства субъекта речи по отношению к происходящему с кем-то: «…и цап-царап его, голубчика, когда он за письмом полезет!» [Чехов 1982: 337].

Зоометафора индюк встречается трижды в рассказе «Месть». И во всех трех случаях она используется в качестве обычного наименования, сравнения человека с этой птицей: «Если я тебе напишу, то твой индюк может перехватить письмо у почтальона…» [Чехов 1982: 335]; «Такие выражения, как индюк, Собакевич, пузан и пр., покоробили его самолюбие» [Чехов 1982: 336] и «В лицо другом величает, а за глаза я у него индюк и пузан» [Чехов 1982: 336]. Зоометафора приобретает здесь откровенно грубую коннотацию, выражая не словарное переносное значение (человек, имеющий гордый, глупый вид), а оскорбление без мотивации его внешними чертами и поведением персонажа.

В данной главе также особую роль хотелось бы отвести зоометафоре лошадь, ее деривату лошадка и другим лексемам синонимической парадигмы, так как именно этот зооним встречается чаще всего.

Данная лексика рассматривается в произведениях и письмах А.П. Чехова с целью показать особенность коннотативного значения, противоположного тому, какое закодировано в словаре.

Зооним лошадь был предметом внимания в лингвистике [Гутман, Черемисина 1976: 56-70, 60-64]. В данной статье подвергается анализу его метафорическая составная со значением лица, реализованная в языке прозы А.П. Чехова.

Основной аспект исследования состоит в установлении системности связей переносных значений лексемы лошадь, что обеспечивает активность развития у нее разнообразных, в том числе и не закодированных словарем, метафорических сем. К анализу привлечен уменьшительно-ласкательный дериват зоонима лошадка и парадигматический синонимическоий ряд с антропологической оценкой - жеребец, жеребчик, конь, мерин, кляча, кобыла, доминантой которого является лошадь.

Обращение к словарям обнаруживает существенную разницу в толковании метафорического значения лексемы, что свидетельствует об особо интенсивном развитии ее семантической структуры.

Так, в Толковом словаре русского языка ни одно метафорическое значение не кодируется, единственное производное значение дается для формы множественного числа конный экипаж, и имеет метонимическое значение [Ушаков 1935: 93]. Словарь современного русского литературного языка в 17 томах толкует зоометафору следующим образом: «О неповоротливом, неуклюжем или неумном человеке. Ах, я лошадь! - сказал он, ударив себя по лбу. - Я звал их на обед. Что делать? далеко они? (Гоголь Н. Коляска)» [Словарь СРЛЯ 1950-1965: 381]. Закодировано и значение устойчивого словосочетания, включающего имя животного: «В сравн. Я жил теперь среди людей, для которых труд был обязателен и неизбежен и которые работали, как ломовые лошади (Чехов А.П. Моя жизнь)» [Словарь СРЛЯ 1950-1965: 349]. В Словаре русского языка С.И. Ожегова подчеркивается гендерный характер антропологической оценки: «О крупной и нескладной женщине» разг., неодобр. Ну и лошадь эта баба! [Ожегов 1999: 333].

Одним из показателей активного развития семантической структуры и дистрибутивных возможностей рассматриваемой зоометафоры является тот факт, что ее употребление в художественных текстах более многообразно, чем словарная кодификация. Так, метафорическое сочетание ломовая лошадь в прозе А.П. Чехова предстает в семантически обогащенном виде и функционирует вне компаративной конструкции: За столом в кабинете, низко нагнувшись над книгой или препаратом, сидит мой прозектор Петр Игнатьевич, трудолюбивый, скромный, но бесталанный человек, лет 35, уже плешивый и с большим животом. Работает он от утра до ночи, читает массу, отлично помнит все прочитанное - и в этом отношении он не человек, а золото; в остальном же прочем - это ломовой конь, или, как иначе говорят, ученый тупица. Характерные черты ломового коня, отличающие его от таланта, таковы: кругозор его тесен и резко ограничен специальностью; вне своей специальности он наивен, как ребенок («Скучная история») [Чехов 1982: 310]. Чеховская метафорическая оценка лица теряет здесь сему `тяжелый физический труд', актуализируя значение `много работающий человек, не имеющий результата, адекватного потраченному на труд времени'. Под влиянием контекста семантическая структура данной метафоры актуализирует сему, мотивирующую причины такого, а не другого поведения работника. Они заключаются в его интеллектуальной несостоятельности, которую он пытается компенсировать тем, что не щадит ни сил, ни времени, осуществляя ту или иную деятельность. Важно отметить и следующий этап развития метафорического значения, который заключается в возможности функционирования метафоры ломовая лошадь не только в синтаксически связанном значении (предикат), характерном для зоометафоры в целом, но и в свободном употреблении, в функции несогласованного определения (черты ломового коня). Такое употребление является окказиональным, авторским, максимально опирающимся на контекст и очень удачным в создании лаконичного образа определенного лица. Нарушение синтаксической нормы способствует максимальному сближению описываемого труженика с именем животного, сообщая особую ироничность и без того яркой оценке.

Дальнейшее развитие зоометафора получила в ХХ в., ознаменованном большой долей тяжелого физического труда для населения России. И если в словосочетании рабочая лошадка еще можно усмотреть синкретичное значение зоонима, называющего человека, который используется на неквалифицированных видах работы по причине отсутствия у него навыков иного труда, то зооним лошадь, фразеологические сочетания рабочая лошадь, ломовая лошадь метафорическим значением все чаще употребляются без иронии. Они называют не только того, кто использует в труде главным образом физическую силу, но и того, кто слишком много работает, занимаясь любым, в том числе и умственным трудом. Которые люди не работают совсем ничего всю жизнь, а живут они лучше трудящихся, это как? А трудящиеся - они просто несчастные лошади! На них едут, они терпят… [Чехов 1982: 78].

Появление у рассматриваемого зоонима новых оттенков тоже можно связать с социальными переменами, в частности с набирающей силу автоматизацией производства. Некогда незаменимая в домашнем хозяйстве лошадь потеряла ценность основной тягловой силы, в результате чего оценка со стороны соответствующей зоометафорой огромных физических усилий лица при выполнении каких-то работ становится все менее актуальной. Развитие семантических вариантов у метафоры лошадь и метафорических сочетаний ломовая лошадь, рабочая лошадь и т.п. пошло по пути актуализации в них значения, отражающего свойство человека взваливать на себя большую долю любого труда в самых различных сообществах - производственных, дружеских, семейных. Часто это женщина, берущая на себя всю полноту ответственности за решение нравственно-моральных, интеллектуальных и прочих проблем. Появление гендерного признака в переносном значении зоонима лошадь во многом обязано идее эмансипации, весьма своеобразно понятой в нашем обществе и реализованной, главным образом, в деле использования неквалифицированного женского труда там, где требуется мужская сила, или в деятельности, более характерной для физических возможностей мужчины. Процесс формирования у метафоры лошадь указанного значения, как всегда, начинался с компаративной конструкции: Работаешь ты, словно лошадь, и дорогого слова не слышишь. Лучше весь свой век в девках маяться, лучше с поповичей полтинники брать, милостыню собирать, лучше в колодезь головой… («Бабы») [Чехов 1982:134)]

У Чехова встречается реализация данной метафоры и вне компаративной конструкции, в обычном, синтаксически связанном значении: - Страсть, говорю, понравились! Уж такая вы, ваше превосходительство, благородная, чувствительная особа, такая красавица... Красивей вас, говорю, отродясь не видал... Наша деревенская красавица Манька, сотского дочка, говорю, супротив вас лошадь, верблюд... Нежности в вас сколько! («Безотцовщина») [Чехов 1982:176].

Развитие семантической структуры зоонима в сторону оценки лиц женского пола поддержан разговорной речью, для которой характерно употребление его в текстах типа: Я разве женщина? Я - лошадь.

В системе языка зооним лошадь не приобрел положительных метафорических значений, хотя предпосылки для этого есть: это любовь к животному, высокая оценка его красоты, стати, гордого нрава, преданности не каждому своему хозяину, как это происходит у собаки, а только к тому, кто проявляет настоящую заботу о нем. В известном, пронзительно тонком обращении великого поэта: «Лошадь, слушайте - чего вы думаете, что вы их плоше? Деточка, все мы немножко лошади, каждый из нас немножко лошадь» (В. Маяковский. «Хорошее отношение к лошадям») - отражается и еще одна авторская основа переноса с имени животного на людей, которые в ситуации с загнанной ими же лошадью проявляют праздное, равнодушное любопытство, чуждое даже миру зверей.

Интересный срез развития зоометафоры лошадь дает чеховская проза, обнаруживающая отличное знание писателем-доктором не только людей, но и животных. Персонажи его рассказов используют данную зоометафору в привычном негативном значении для характеристики лица с недостатком ума: Ах ты, лошадь! Ах ты, свинопас! (Снимает с него шапку.) Смешной ты человек! Ей-богу, смешной! У тебя хоть капелька ума есть? («Безотцовщина») [Чехов 1982:177].

Однако сам Чехов вкладывает в зоометафору и противоположное содержание, отличное от всех закодированных и отмеченных выше. Оно формируется на основе переноса позитивных сем денотата на лицо: именем лошадь (лошадка) автор называет жену, интеллект которой был высоко оценен не только адресантом, но многими другими ее современниками. Ну, крепко обнимаю мою лошадь и целую. Воображаю, как ты смеялась с Муратовой, когда играла в "Юлии Цезаре" (О.Л. Книппер-Чеховой, 3 ноября 1903 г. Ялта) [Переписка Чехова 1996: 76]. Зоометафора здесь употреблена в синтаксически свободной функции (дополнение), поддержанной контекстом, без которого невозможно определить значение слова. Изолированное предложение с зоонимом вполне может актуализировать и прямое номинативное значение анималистической лексемы.

Переписка с женой свидетельствует о предпочтении автором уменьшительно-ласкового словообразовательного деривата лошади - лошадка. Включаясь в синтагму с однородными обращениями, он выполняет роль коннотативного вокатива: Милая моя лошадка, милая собачка, милая жена, здравствуй, голубчик! Целую тебя и обнимаю миллион раз. Пиши мне не медля, что, как и все ли в Москве благополучно (О.Л. Книппер-Чеховой, 19 сентября 1903) [Переписка Чехова 1996: 81]. Лошадка моя, не пиши мне сердито-унылых писем, не запрещай мне приезжать в Москву. Родная моя, голуба, дуся, лошадка, не беспокойся, уверяю тебя, все не так дурно, как ты думаешь, все благополучно вполне (О.Л. Книппер-Чеховой, 9 октября 1903) [Переписка Чехова 1996: 84]. Милая моя лошадка, писал ли я тебе про свою неудачу: брокаровский порошок не мылится, т.е. не дает пены. Ну, лошадка моя, венгерец мой хороший, обнимаю тебя и целую крепко. Не забывай, ведь я твой муж, имею право бить тебя, колотить (О.Л. Книппер-Чеховой, 21 октября 1903) [Переписка Чехова 1996: 105].

В эпистолярном жанре проявилась многозначность зоометафоры. Писатель творчески использует все семантические возможности производящего ее значения. Иногда даже в границах одного и того же письма актуализируются различные семы анималистической лексемы: Дусик мой, лошадка, обращаюсь к тебе с просьбой. Насчет одиночества я еще понимаю, допускаю, но вот насчет ненужности существования - извини, ты не лошадка, а Шарик, так же много логики (О.Л. Книппер-Чеховой, 5-6 октября 1903) [Переписка Чехова 1996: 107]. Первое употребление обнаруживает обычное, ласково-интимное для писем Чехова обращение к жене, во втором - автор подчеркивает недюжинные умственные способности животного, отсутствующие в конкретной ситуации у жены, которую он по этой причине называет не лошадкой, а дворнягой Шариком.

Лошадка предпочитается писателем всем остальным зоометафорам не только из-за многообразия внутренних свойств животного, но и его внешних качеств, ставших основой переноса (гордая стать, величавая походка, красивая окраска, пышная грива и т.п.). Зоометафора позволяет в свойственной адресанту смешливой манере обратиться к своей желанной, но далекой супруге, достаточно красноречиво выразить свой восторг перед ней, гордость за те качества, которые вызывали его восторг и стали в определенном смысле его собственностью. Доминантное обращение, как, возможно, кажется писателю, несколько скрывает глубину его любви к адресату. Если такое коммуникативное намерение входило в его планы, то это единственный прагматический просчет великого мастера слова, ибо чем чаще в его письме употребляется шутливое обращение, тем более серьезными и незащищенными представляются его чувства к жене, обостренные горечью разлуки, болезни, понимания всех особенностей ее светской жизни, неосуществимого желания видеть ее рядом: Целую тебя, лошадка, хлопаю, трогаю за нос. Будь весела, не хандри, не умничай и старайся тратить поменьше денег (О.Л. Книппер-Чеховой, 21 сентября 1903) [Переписка Чехова 1996: 98]. Ну, лошадка, глажу тебя, чищу, кормлю самым лучшим овсом и целую в лоб и в шейку (О.Л. Книппер-Чеховой , 7 января 1903 г. Ялта.) [Переписка Чехова 1996: 99]. Необычайная жена моя, хорошенькая, гладенькая лошадка, здравствуй! Ну, лошадка, целую тебя в шейку и глажу. Ах, если бы ты в моей пьесе играла гувернантку (О.Л. Книппер-Чеховой, 29 сентября 1903) [Переписка Чехова 1996: 98]. Будь здорова, моя лошадка, будь весела и кушай себе овес. Мне без тебя томительно скучно (О.Л. Книппер-Чеховой, 30 сентября 1903) [Переписка Чехова 1996: 99].

Объяснение в любви с включением в него комического элемента в стиле писателя, умеющего говорить о серьезных вещах с долей тонкой иронии, которая на поверхностном уровне все же несколько снижает накал выражаемого чувства. С другой стороны, обращение посредством зоометафоры лошадка, рождающей множество самых различных ассоциаций, связанных с производящим значением лексемы, свидетельствует и о сложности отношений между супругами. Все-таки не так просто понять характер любви, когда к ее объекту обращаются посредством зоометафоры, вызывающей самые разнообразные ассоциации в предлагаемой автором коммуникативной ситуации: Ты и представить себе не можешь, лошадка, как ты обрадовала меня этой телеграммой. Я тебя люблю, лошадка. (О.Л. Книппер-Чеховой, 4 октября 1903) [Переписка Чехова 1996: 88]. Здравствуй, лошадка! Ну, пиши мне, моя лошадка, нацарапай письмо подлиннее своим копытцем. Я тебя люблю, мое золото (О.Л. Книппер-Чеховой, 15 октября 1903) [Переписка Чехова 1996: 90].