Размещено на http://www.allbest.ru/

Санкт-Петербургский государственный университет

Выпускная квалификационная работа

Ценностная природа цветонаименования (семантический анализ прилагательного green)

направление подготовки 035700 «Лингвистика»

образовательная программа «Иностранные языки»

профиль «Английский язык»

Чичиндаева Елизавета Сергеевна

Научный руководитель - проф., д.ф.н. И.В.Толочин

Рецензент - доц., к.ф.н. С.В. Кудря

Санкт-Петербург 2017

ВВЕДЕНИЕ

Настоящая работа посвящена анализу значения прилагательного green с целью обоснования первостепенной важности его ценностной природы.

Актуальность исследования связана с тем, что уже на протяжении многих лет большое число исследователей (в первую очередь, зарубежных) проявляют повышенный интерес к психологической природе значения в языке и использования слов, обозначающих цвета в частности. Причём для решения данной задачи привлекаются исследования по связи цветов и эмоций из различных научных сфер, что указывает на междисциплинарный характер проблемы. Это обусловлено тем, что невозможно дать ответ на этот вопрос, оставаясь в рамках лишь одной дисциплины.

В качестве объекта исследования в настоящей работе выступает английское прилагательное green, а предметом исследования является природа и характер его функционирования в различных текстах.

Цель работы заключается в том, чтобы установить семантическую природу функционирования green в английском языке, выявить оценочный потенциал рассматриваемого слова.

Достижение указанной цели подразумевает выполнение следующих задач:

1. Проанализировать различные подходы к изучению цветов и цветообозначений в различных смежных с лингвистикой науках.

2. Рассмотреть современные тенденции в области лексикологии и сопоставить их с положениями теории референции, для которой свойственно постулирование предметной природы материальной среды за пределами человеческого сознания.

3. Рассмотреть трактовки анализируемого слова в основных толковых словарях.

4. Проанализировать материал языковых корпусов и выявить особенности функционирования рассматриваемого слова в речи, сопоставив их с предлагаемыми в словарях трактовками.

5. Провести семантико-контекстологический анализ значения слова green и выявить структуру значения этого слова.

6. Осуществить обобщение на основе проанализированного материала.

Материалом исследования рассматриваемой в работе лексической единицы green являются толковые словари, а также контексты, отобранные из языковых корпусов (the Corpus of Contemporary American English) и различных Интернет-источников. Всего было проанализировано свыше 500 контекстов (71 из которых были отобраны в качестве иллюстраций как наиболее показательные).

Для достижения цели исследования и решения поставленных задач применяются следующие методы: метод анализа словарных дефиниций, метод семантико-контекстологического анализа лексем.

Научная новизна настоящей работы заключается в том, что в ней впервые предложен подробный комплексный анализ природы и особенностей функционирования в речи слова green в рамках современного подхода к определению значения слова, а также представлена оригинальная модель структуры значения данной лексической единицы.

Теоретическая значимость работы заключается в том, что в ней представлен метод анализа прилагательного, обозначающего цвет, способный выявить связь эмоционально-оценочного аспекта значения слова со структурой его полисемии.

Практическая значимость работы заключается в возможности применения ее результатов в курсах лексикологии и фразеологии английского языка.

Объем и структура работы. Настоящее исследование общим объемом 67 страницы печатного текста (из них 61 основного текста) состоит из введения, двух глав и заключения. К работе прилагается список использованной литературы, включающий 21 наименование на русском и 26 на иностранных языках, список использованных словарей и приложение.

ГЛАВА I. ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ БАЗА ИССЛЕДОВАНИЯ

green английский словарный полисемия

1.1 Подходы к цветовосприятию в различных науках

1.1.1 Естественнонаучный подход к цветовосприятию

Цветов как таковых в природе не существует. Нам сложно это представить, но предметы не имеют цвета сами по себе, а «приобретают» его, когда на сетчатку глаза попадают световые лучи разной длины, отраженные от этого предмета. Таким образом, цвет существует только в нашем мозге (и, конечно, в мозге ряда других живых организмов), а не в окружающей нас так называемой объективной действительности. Причем, характер цветовосприятия и гамма цветовых ощущений различны у различных живых организмов. Мы воспринимаем спектр не как континуум (которым он с физической точки зрения и является, представляя собой постепенное изменение длины отражающихся волн), а как набор неких неравных (опять же с физической точки зрения) категорий. От чего зависит количество этих категорий и границы между ними мы более подробно рассмотрим ниже.

Проследив эволюцию homo sapiens, можно увидеть, что цветовосприятие - это один из наиболее древних навыков, обнаруживающихся у человека. Наряду со способностью опознавать и другие свойства предметов он сформировался с целью их идентификации в пространстве и выяснения их потенциальной опасности или полезности для осуществления жизнедеятельности.

Если вслед за некоторыми учеными считать, что мы унаследовали цветное зрение у низших позвоночных (рыб), то и эволюцию этого аспекта зрения стоит начинать изучать именно с них [Пэдхем, Сондерс 1978 Черноризов 1995]. Уже у этого класса имеются три типа колбочек, которые, конечно, отличаются от тех, что имеются у приматов и, следовательно, человека - прежде всего местонахождением и другой более чувствительной областью спектра - однако по диапазону остаются почти такими же и претерпевают незначительные изменения в сторону его расширения и развития структуры цветового анализатора. Это может послужить довольно веским доказательством значимости хроматического зрения для осуществления жизненно важных действий, если оно появляется уже на довольно ранних этапах эволюции. Кроме того, наш глаз построен так, что цветными мы видим только предметы, находящиеся непосредственно перед нами, а вот то, что находится на периферии, обрабатывается палочками и поступает в мозг практически в ахроматическом виде. Так получается из-за того, что колбочки сконцентрированы в так называемой центральной ямке сетчатки глаза. Таким образом, можно сделать вывод, что цвета позволяют нам получить более детальную информацию о предмете, находящимся в фокусе внимания. Животные же, чьё зрение является ахроматическим (среди которых и много млекопитающих, достаточно близких нам) - это по большей части животные, вынужденные вести ночной образ жизни, при котором различение цветов перестаёт быть важным источником информации об окружающей среде.

После прохождения сетчатки глаза, информация об объекте попадает в мозг, а точнее в первичную зрительную кору, откуда сигналы расходятся дальше. Интересно, что, несмотря на то, что существуют области (V2, V4), которые особенно важны именно для обработки цветов [Zeki 1977; 1997; 1998], некоторые нейроны, импульсы которых поступают в них, ответственны и за распознавание других характеристик, в том числе и более сложных и комплексных [Land 1974; Pasupathy, Connor 2002]. Эта деталь, хоть и не кажется новаторской или в достаточной степени актуальной для нашего исследования, однако может натолкнуть на размышления о том, способны ли мы в принципе воспринимать элементы реальности и комплексы их многочисленных характеристик отдельно друг от друга.

Каким же образом наш мозг различает цвета? Неужели он отличает волны длинной в 500 и 501 нм, и именно на основании этой минимальной разницы мы осознаем четкую границу между голубым и зеленым? Если и отличает, то почему люди в некоторых местах нашей планеты для описания неба и травы используют один термин - в англоязычной научной литературе его принято называть grue (green-or-blue)? Ведь строение глаза одинаково у людей по всему миру. Можно подумать, что из-за климатически обусловленных изменений в ходе эволюции и, соответственно, приспособления структура их зрительных каналов отличается от той, что имеется у населения другой части планеты. К такому выводу пришли, например, Делвин Линдси и Анжела Браун. Они предположили, что в некоторых областях из-за повышенного уровня солнечного излучения происходит «пожелтение» окулярной линзы, вследствие чего на месте того, что мы видим голубым, обладатели такой измененной линзы видят цвет, который мы бы назвали зеленым [Lindsey, Brown 2002]. Таким образом, их гипотеза подразумевает, что термин grue - это то же самое, что и зеленый, который просто распространяется на синий диапазон из-за желтого цвета линзы, нарушающего цветовосприятие на физиологическом уровне. Это исследование вызвало много споров, в который включились представители совершенно разных наук: от офтальмологов до лингвистов. В качестве контраргумента в пример приводят таких носителей английского языка, которые от природы имеют «пожелтевшую» линзу, но пользуются словами green и blue с тем же успехом, что и представители их языковой группы, обладающие обычными глазами. Таким образом, «теория пожелтения\обурения линзы» Линдси и Браун не способна в полной мере объяснить отсутствие [в некоторых языках] различных лексических единиц для green и blue [Hardy et al. 2005]. И это только один из примеров, иллюстрирующих обозначенную выше проблему, которая касается варьирования слов-цветонаименований от языка к языку и невозможности их полного взаимозамещения.

Получается, с физической или физиологической точек зрения очень сложно, если вообще возможно, объяснить, почему представители разных культур имеют разное количество слов-цветонаименований, а тем более, выяснить, существует ли разница, к примеру, между русским синий и английским blue. Кстати, изучив это различие в английском и русском языках (наличие одного термина blue и двух терминов синий и голубой), американский ученый Джонатан Вайноуэр пришёл к выводу о тесной связи между языком и физиологическим восприятием цвета. На экране испытуемым показывали три квадрата, закрашенные компьютером в один из 20 оттенков синего. Их задачей было как можно быстрее указать -- соответствует ли верхний квадрат по оттенку одному из нижних квадратов, и, если да, то какому именно. При этом в одной части испытаний три квадрата имели аналогичный оттенок, в другой части -- один из трёх квадратов отличался в большей или меньшей степени. Оказалось, русскоговорящие на 10% быстрее отличали «синий» от «голубого», в сравнении с англоговорящими испытуемыми. Причём разница в скорости была заметнее, когда разница между оттенками была минимальной [Winawer et al 2007].

Естественные науки могут довольно полно и детально объяснить нам «Как» мы видим цвета, но их не сильно интересует вопрос «Зачем»? Возможно, решить эту проблему нам помогут науки, больше обращающие внимание не на «объективную реальность», а на социум и человека в нем со всем широким спектром его переживаний и поведенческих особенностей. Ведь «именно общество «производит» цвет, дает ему определение и наделяет смыслом, вырабатывает для него коды и ценности» [Пастуро 2015: 9].

1.1.2 Цветовосприятие в антропологии и лингвистике

«Современный интерес к цвету почти целиком носит визуально-материальный характер и игнорирует смысловые и духовные переживания. Это поверхностная, внешняя игра с метафизическими силами... Цвет, действительно, должен переживаться не только зрительно, но психологически и символически» [Иттен, 2001].

Многие историки и антропологи считают, что первой функцией цвета, в которой её стали использовать наши предки, была именно символическая функция. И, если судить по наскальным рисункам, была тесно связана с ритуальными практиками [Пэдхем, Сондерс 1978; Рогинский 1982; Заан 1996]. Археологические и этнографические находки свидетельствуют о том, что цветовая символика и мистические верования были теснейшим образом переплетены друг с другом. Это может служить подтверждением тому, что цвет всегда воспринимался как нечто большее, чем просто характеристика того или иного элемента действительности. Он перенимал на себя важность и, скорее всего, определенные функции, особенно значимые для предмета и ситуации взаимодействия с этим предметом.

Для того чтобы понять, как цвета связаны с нашим сознанием и насколько наличие терминов для тех или иных цветов влияет (или не влияет) на восприятие окружающего нас мира, а так же выявить зависимость цветовой перцепции от языковой среды, к которой относится рецепиент, было предпринято множество попыток проследить развитие данного пласта лексики на протяжении эволюции человеческого общества.

Здесь классической принято считать работу лингвистов-антропологов Брента Берлина и Пола Кея «Основные цвета: Их универсальность и видоизменения» [Berlin, Kay 1969]. В ней исследователи на примере различных языков - прежде всего языков малых народов, находящихся как бы на более низкой ступени развития цивилизации - предприняли попытку выявить цветовые универсалии и единые для всех языков механизмы добавления в него терминов цветонаименований. То есть их целью было доказать, что цветонаименования - это группа лексических единиц, универсальная для всех языков, и тем самым указывающая на наличие неких единых для всех конструктов сознания, не имеющих национальную специфику. В результате они пришли к выводу о том, что существуют базовые цветовые категории и выявили ступени появления слов, обозначающих цвета. Так, первыми появляются лексические единицы, в которых закреплен опыт взаимодействия с темным и светлым. Это первичное разделение, очевидно, произошло из-за разницы между временами суток и различным потенциалом дня и ночи для человека. Далее появляются слова для таких цветов как красный, затем - зеленый или жёлтый. После того, как в языке закрепляются лексические единицы, связанные с перечисленными пятью цветами, в язык входят термины для синего, а позже - для коричневого. Фиолетовый, серый, оранжевый, розовый и другие включаются в произвольном порядке в дальнейшем. По мнению авторов, эта эволюция имен цвета происходит под влиянием технического и культурного развития общества.

Несмотря на то, что полученные выше результаты были не только поддержаны современниками, но и подверглись жесткой критике со стороны ученых, работающих в различных научных областях, они привлекли повышенное внимание к вопросу цветонаименований, задала общее направление и послужила толчком для огромного количества исследований в этой области.

О наличии универсальных цветовых категорий заявляли многие исследователи, работающие в других сферах науки. Среди них Рольф Куэни, подводящий нейрофизиологическую базу под существование таких основных цветов как синий, красный, зеленый и желтый [Kuheni 2005]; Сергей Йендриковский, объясняющий такое явление тем, что данные цвета наиболее часто обращают на себя внимание в нашем окружении [Yendrikhovskij 2001] и т.д.

Другой знаковой фигурой, разрабатывающей эту тему, стала Элеонора Рош. Она провела ряд экспериментов, направленных на установление типа ментальных репрезентаций категорий и выявление роли в них фокусных и нефокусных элементов. Рассматривала она этот вопрос на примере цветовых категорий. Э. Рош пришла к выводу, что, если участники эксперимента слышали имена цветовых категорий до того, как им были показаны физические стимулы, восприятие прототипических\лучших представителей категории облегчалось, а вот переферийных\худших - затруднялось. При этом, когда испытуемым был дан худший элемент категории, в его поле никогда не входил прототипический. В итоге она отмечает, что изучение природы ментальных репрезентаций, имеющих место как реакция на наименование категории, не должно сводиться к анализу сенсорного восприятия; и база для образования многих категорий далеко не всегда исключительно физиологическая [Rosh 1975].

Продолжает рассуждения о прототипах Анна Вежбицка (при этом, не соглашаясь со многими выводами Рош). Исследователь пытается найти для фокусных цветов «естественные прототипы в окружающей среде». Она утверждает, что существуют универсальные для всех людей элементы опыта, которые являются первичными референтами для слов-цветообозначений. По её мнению мы бессознательно обращаемся к таким архетипическим понятиям как день, ночь, огонь, растительность, солнце, небо, земля. В доказательство своей точки зрения она приводит различные метафоры и фразеологические единицы, в которых эти ассоциации выражены эксплицитно. [Вежбицка 1997]

Все упомянутые выше ученые, нужно заметить, сильно «погрязли» в своих рассуждениях в денотативной теории, т.е. опирались на положение о соотнесенности слова и объекта внеязыковой действительности, и строили свои эксперименты и выводы на основании него. Они, как видно, старались подобрать пары «слово-картинка». Приверженцем такого подхода был, например, и российский лингвист Ю.Д. Апресян, который считал, что некоторые слова (в основном имена нарицательные) легче и правильнее толковать с помощью картинок, а не прибегать к эксплицитному описанию с привлечением характеристик (что следует делать в случае предикативной, кванторной и абстрактной лексики) [Апресян 1974]. Несомненно, термины цветообозначения он отнес бы к первой группе и стал бы объяснять их, очевидно, указывая на закрашенные квадратики. И для этого, несомненно, были бы найдены те самые фокусные или прототипические оттенки, которые, якобы, большим количеством носителей языка ассоциируются с той или иной цветовой категорией. С таким положением спорит психолингвист Р.М. Фрумкина, считая его малоперспективным, исходя, по крайней мере, из того, что вряд ли носители при полной свободе выбора будут выделять абсолютно одинаковые оттенки [Фрумкина 1984: 25-27]. Кроме того, она отрицает возможность описания имен цвета через параметры (компоненты) тона, насыщенности и яркости [Heller, Macris 1967] прежде всего из-за неясности того, что под собой подразумевают данные компоненты [Фрумкина 1984: 22-24]. Для неё важным являются отношения между именами цветов в системе, их связь друг с другом. Поэтому основной целью её работы было создание максимально точно классификации, выявляющей принципы связей слов анализируемой группы лексем. Однако и в основе её исследования, несмотря на позиционирование себя как психолингвиста, лежит скорее принцип отражения предметов материального мира с помощью слов, а не попытка нахождения психологических переживаний, связанных с этими предметами.

Тем самым большинство ученых обращались к проблемам классификации цветообозначающих единиц, выделения основных и дополнительных цветов, но практически не затрагивали вопросы того, какой опыт, связанный с тем или иным цветом фиксирует человек в соответствующих словах. Хотя именно этим можно объяснить, например, варьирование количества таких языковых знаков или участие их в различных, так называемых, фразеологических сочетаниях, где наиболее очевидно проявляется их эмоционально-оценочный потенциал.

1.1.3 Цветовосприятие в психологии

Возможно, в данном вопросе следует обратиться к психологии, которая, рассматривая физиологию (высшей нервной деятельности), обращается и к, если можно так выразиться, душевным переживаниям человека.

Давно выявлен, так называемый, эффект неадекватности перцептивного восприятия. Иными словами, «глаз видит одно, а мозг воспринимает совсем другое, и такое разночтение не является чем-то исключительным, это фундаментальное свойство процесса зрительного восприятия» [Железняков 2000: 35; Mitterer, de Ruiter 2008]. Понимая это, «...нас интересует не цвет-стимул, а цвет-перцепт, цвет, существующий в восприятии человека в виде предметного образа, который отличается от сенсорного рядом качеств...» [Корж и др. 1993: 137]. И именно этот воспринимаемый цвет и закрепляется в нашем сознании с помощью слов. «Сказать "Цвет существует" - все равно, что сказать "Цвет сообщает". Это значит, что за Цветом стоит <…> доступное человеческому чувству и осмыслению содержание, родственное нашему внутреннему миру. Это - итог экспериментов и их психологической интерпретации. Можно сказать и по-другому: <…> цвет обладает естественным значением. Это значение-смысл-сообщение адресовано целостному человеку помимо его воли и непосредственно, минуя умозрительные предпосылки и рассудочные модели. Цвет онтологичен психологически, но не только как субъективный феномен, а как часть доступного нашему чувственному восприятию сегмента реальности» [Яньшин 2001: 172].

Психологи говорят о том, что цвета способны воздействовать на человека, влиять на его настроение и даже потребности (этим активно пользуются маркетологи, в чьих исследованиях так же много внимания уделяется оценочно-эмоциональной наполненности цветовых сигналов). Это можно объяснить тем, что «на инициальной стадии возникновения образа человек осуществляет взаимодействие с миром на эмоциоподобном уровне. Если принять, что в начале жизни человека мир предстает его зрению первоначально (допредметно) в форме цветных плоскостей, то наиболее регулярно из всех ощущений эмоции связаны с цветом» [Яньшин 1996: 157]. Таким образом, цвет предстает перед нами не просто как характеристика элементов окружающей нас действительности, но, скорее, как характеристика наших отношений с этой действительностью. «Если значением красного цвета является «активность» как универсальное состояние, отражающее определенное отношение человека к реальности, то красный является символом всех возможных видов активного отношения к чему угодно (как синий-- пассивного). Если значением красного является «стимуляция», как универсальная форма воздействия, он является символом одновременно всех агентов, стимулирующим образом влияющих на человека (синий -- успокаивающих)» [Там же: 181-182].

При этом, исследователи отмечают, что один и тот же цвет может порождать различные, иногда кажущиеся совершенно противоположными, ассоциации. Так, например, американский ученый Фабер Биррен пишет от том, что у его информаторов зеленый цвет в основном «ассоциируется с обилием и здоровьем <…> утихомиривающим, освежающим, мирным», однако в ряду эмоций, связанных с ним, нередко появляются так же мертвенная бледность, болезнь, ужас, вина [Birren 1950]. Такая разница указывает на амбивалентность восприятия. При этом её можно достаточно легко объяснить появлением данного цвета в различных ситуациях, от которых, соответственно, и зависит актуализация тех или иных сторон его восприятия.

1.2 Словесное значение и полисемия

1.2.1 Традиционный подход к словесному значению и полисемии

Непонимание и огромное количество проблем, связанных с цветонаименованиями обусловлено тем, что, они рассматриваются не как знаки, фиксирующие скорее эмоциональную сферу психологического опыта человека, а как характеристика зрительной перцепции нами окружающего мира. Это становится понятным, если придерживаться привычной методологии определения значения слова вообще. Согласно традиционным теориям, человек способен «отражать» природу «реальных» вещей. Этот взгляд сложился на основе философской предпосылки о том, что существует «объективная» материальная действительность, которую люди воспринимают, фиксируют в сознании и воспроизводят такой, какая она есть «на самом деле», с исконно присущими ей характеристиками, независящими от сознания и языковой знаковой системы. Наиболее наглядно такой подход демонстрируется в формуле известного семантического треугольника, где тремя его вершинами являются денотат\референт, акустическая форма слова и понятие - представление о предмете, находящееся у человека в сознании. Любопытно, что этот треугольник прочно обосновался в лингвистике во многом благодаря работе Огдена и Ричардса [Ogden, Richards 1949], хотя изначально в ней присутствовала идея контекстуальной обусловленности значения слов. При этом ученые всё равно стремились исключить субъективное отношение из сферы значения слова и исследовать язык исключительно в его «интеллектуальной» функции.

В референциальной теории принято выделять отдельно грамматическое и лексическое значение слова. Грамматическое значение представляет собой «указание на те или иные «общие разряды» слова» [Маслов 1987: 90], «обобщённое, отвлечённое языковое значение, присущее ряду слов, словоформ, синтаксических конструкций и находящее в языке своё регулярное (стандартное) выражение» [ЛЭС 1990: статья «Грамматическое значение»] и противопоставляется лексическому значению. Последнее, в свою очередь, является «содержанием слова, отображающим в сознании и закрепляющим в нём представление о предмете, свойстве, процессе, явлении и т. д.» [ЛЭС 1990: статья «Лексическое значение слова»].

В структуре лексического значения в рамках денотативной теории принято выделять основной или ядерный компонент, а также ряд дополнительных [Арнольд 1973; ЛЭС 1990; Уфимцева 1986]. Основной компонент лексического значения представляет собой «понятийное ядро значения, т. е. «объективный» (<…> «предметно-реляционный») компонент смысла» [ЛЭС 1990: статья «Денотат»]. Данный компонент представлен в виде иерархически организованной семной структуры, состоящей из главной\родовой семы, «свойственной всем единицам определённого класса и отражающей их общие категориальные свойства и признаки», и ряда видовых (дифференциальных) сем, «описывающих различия единиц семантического поля» [ЛЭС 1990: статья «Сема»].

В современной лингвистике, где преобладает когнитивный подход, отношение к значению уже намного более сложное, чем описано выше, т.е. ученые больше не настаивают на том, что в слове «отражен» объект, как постоянная независящая от нас часть реального мира. Однако, и такая парадигма не может разрешить многие проблемы, придумывая новые термины, но оставаясь, возможно, неосознанно верной старым привычным понятиям.

Исключение эмоциональной составляющей из значения слова (свойственное ещё Огдену и Ричардсу, о чем мы писали выше) - до сих пор общее место для многих научных работ по лексикологии и семантике. Даже те исследователи, которые признают, что без субъективного элемента сложно представить план содержания, имеют тенденцию выносить эту его сторону за пределы основного значения. Эта составляющая кажется им менее важной и вторичной по сравнению с «объективной» информацией о реальности, содержащейся в лексической единице. Такой «дополнительный» элемент принято называть коннотацией - «эмоциональной, оценочной <…> окраской языковой единицы узуального <…> или окказионального характера» [ЛЭС 1990: статья «Коннотация»], «стилистической «добавкой» к основному значению» [Маслов 1987: 91].

Данный взгляд очень хорошо соотносится с полисемией в том её виде, в котором её понимают приверженцы денотативно-референциальной теории. Она предполагает, что слово обладает одним прямым номинативным значением, центром которого является денотат, а уже от этого главного варианта образуются остальные значения. Этот процесс проходит с помощью метафоры и метонимии (перенос по принципу схожести и смежности, соответственно). То есть эти языковые средства рассматриваются не как в принципе способ восприятия, а как метод умозрительного сравнения одного референта с другими. Причем сами лингвисты говорят о том, что при отсутствии единого семантического компонента, общего для всех лексико-семантических вариантов, каждый вариант имеет что-то общее, по крайней мере, с одним из других [Арнольд 1986: 51]. А это заявление противоречит главному положению референциально-денотативной теории о наличии у слова только одного основного ЛСВ.

В настоящий момент дать более точное и полное понимание слова лингвисты стараются с помощью, так называемых, концептов. При этом некоторые утверждают, что концепты как элементы сознания автономны по отношению к языку, а люди часто владеют словами не на уровне их значений, а на уровне передаваемых ими смыслов, т.е. концептов. Язык всего лишь репрезентирует концепт, существующий в невербальном по природе мышлении. А наличие множества синонимов и текстовых описаний объясняется тем, что языковые средства в своих значениях передают только часть концепта [Болдырев 2001: 26-27]. В таком определении происходит странное разграничение значения слова и его смысла, где значение оказывается лишь частью некого более абстрактного, полного и широкого смысла, существующего где-то в неструктурированной языком области сознания.

1.2.2 Современный (функциональный) подход к словесному значению и полисемии

При создании словарей лексикографы упорно проявляют приверженность денотативной теории и, стараясь дать наиболее полное представление о слове (несомненно, из лучших побуждений), выделяют огромное количество ЛСВ. Такой подход создает множество неразрешимых (в рамках данной традиции) проблем. Например, некоторые определения буквально повторяют друг друга; а некоторые совершенно очевидно представляют собой не значение слова, а элементы контекста, из которого это слово было взято. Эти проблемы, разумеется, уже давно замечены лексикографами. Например, исследователь Джон Айто задаётся вопросом: «Как они [лексикографы] решают, что <…> является значением слова, и где, в случае полисемии, заканчивается одно [значение] и начинается другое?» [Ayto 1983] Однако мало кто пытается эти проблемы решить и предложить последовательную методологию, с помощью которой стало бы возможно избежать такой путаницы. По мнению Чарльза Филлмора и Берил Аткинс: “even for lexicographers there are no objective criteria for the analysis of a word into senses” [Fillmore, Atkins 2000: 101].

Из этого видно, что методология, разработанная в рамках референциально-денотативной теории, себя полностью изжила и находится в кризисе. Именно поэтому в среде лексикологов и лексикографов всё чаще звучит вопрос: существует ли значение слова вообще? Можем ли мы говорить о значении слова вне контекста?

Патрик Хэнкс - в прошлом составитель монолингвальных словарей - признается, что его коллеги часто сами придумывают примеры употребления слов. Например, печально известное bank, как утверждает статья к этому слову, многозначно, и для иллюстрации этого даётся предложение `I went to the bank', где непонятно, куда пошло действующее лицо. При этом, по словам Хэнкса, если поискать это слово в корпусах, то, во-первых, такой фразы вы не найдете, а во-вторых, ни один контекст не даёт возможности актуализировать оба ЛСВ (riverside и ?nancial institution) одновременно. Лингвист приходит к выводу о том, что более разумного говорить не о значении слова, а о потенциале (potential meaning), заключенном в семантических компонентах, комбинации из которых реализуются уже непосредственно при употреблении. В потенциале значения того или иного слова могут содержаться и несовместимые друг с другом компоненты и в контекстах они очень редко активируются одновременно [Hanks 2000: 205-215]. Для того чтобы точно выявить эти компоненты анализу следует подвергать большой объем материала [Hanks 2013: 23].

На необходимость рассматривать словесное значение именно таким образом указывает, например, Адам Килгаррифф. Рассуждая над вопросом о том, «достаем» ли мы значения слов из некоего «хранилища» или каждый раз заново изобретаем их в момент речи, он приходит к выводу о том, что мы, скорее, имеем запас типичных ситуаций, в которых данное слово чаще всего появляется [Kilgarriff 1999]. Он предлагает изучать не различные варианты значений одного и того же слова (word senses), а говорить о его употреблении в тех или иных контекстах, которые в свою очередь можно разделить на группы [Kilgarriff 2003]. Значение слова, таким образом, - это абстракция, в основе которой лежат общие черты употреблений слова в различных контекстах. При этом довольно сложной задачей оказывается поделить все представленные в корпусах контексты на кластеры, т.к. зачастую встречаются такие ситуации, где слово употребляется в нестандартном для себя значении [Kilgarriff 2003]. И уж конечно, такого рода значения не выделяются словарями в отдельные ЛСВ [Kilgarriff 2003: 383] по причине того, что они либо рассматриваются как слишком редкие, либо просто оказываются упущенными из виду самими составителями. На нестандартные случаи употребления обращает внимание и уже упомянутый нами выше П. Хэнкс. Он считает, что в большинстве контекстов слова используются согласно регулярным моделям, однако иногда, попадая в нехарактерную модель ситуации, они эксплуатируют потенциал значения. На основе этого положения он создал «теорию норм и эксплуатаций» (Theory of Norms and Exploitations) [Hanks 2009].

Основной характеристикой человеческого поведения с точки зрения характера взаимодействия человека с внешней средой является ситуативность человеческого мышления. Ситуативность состоит в том, что любая потребность представлена в памяти человека как словесная модель, которая создает с помощью словесных знаков соответствие определенной потребности в виде хронотопа, в котором отдельные слова выполняют роль элементов соответствующей ситуации [Толочин 2010]. Таким образом, подходы, основанные на изучении языковых корпусов и рассматривающие контекст, как важнейший способ существования и функционирования слова кажутся наиболее адекватными.

Поэтому И. В. Толочин и Е. А. Лукьянова также предлагают рассматривать значение слова через контексты его употребления: «любой знак способен обладать значимостью лишь постольку, поскольку он соотнесен определенным образом с какими-либо другими знаками языка» [Толочин и др. 2014: 159].

Новейшие исследования, базирующиеся не исключительно на лингвистических теориях, но и привлекающие данные из психологии, антропологии и других наук, высказывают идею об особой роли языка как основы человеческой личности и способа моделирования реальности. Особенно важные выводы делает семиотика, позволяющая нам взглянуть на язык как на явление, находящееся в ряду знаковых систем, обеспечивающих живым существам возможность поддерживать свое существование. Человек рассматривается как определенный вид живого организма, в основе деятельности которого лежит не стремление к созерцательному «отражению» мира в его сущностных характеристиках, а стремление к поддержанию своего существования и решению связанных с этим проблем [Толочин 2010].

Слово при этом рассматривается как знак, который как раз и обеспечивает человеку возможность моделировать свой опыт в рамках данной знаковой системы [Толочин и др. 2014: 45]. Здесь, пожалуй, первым, что приходит на ум будет теория лингвистической относительности Сепира-Уорфа, которая гласит о том, что то, как мы видим мир и категоризируем его, напрямую зависит от нашего родного языка. И, несмотря на то, что в дальнейшем она вызвала горячие дискуссии [Regier, Kay, Kempton, Lindsey, Brown et al.], и некоторые её положения оказались довольно спорными, однако благодаря ей в лингвистику вошла и закрепилась идея о важности языка в понимании мира вокруг нас.

Как же именно язык может влиять на восприятие окружающего мира? Человеческое сознание имеет возможность вносить внутреннюю дифференцию в знаковые коды собственных потребностей, разделяя опыт на сферу имени (объектов) и сферу глагола (изменений). Это приводит к появлению языкового аналитизма [Толочин и др. 2014: 46]. Способность создавать знаковые ситуативные модели в которых объекты совершают изменения или подвергаются изменениям в процессе взаимодействия обусловлена способностью человека реконструировать в памяти свойства, которые характеризуют его контакты со своим окружением и четко разделены на знаки-объекты, «представляющие стабильное пространство», и знаки-изменения, которые представляют «возможные преобразования в заданном пространстве для получения какого-либо результата». Эту способность предлагается называть категоризацией опыта, а свойства человеческого опыта, закрепленные в словесных знаках - категориями. Особенно важно понимать, что категории существуют только в знаковой системе языка и именно благодаря им языковые знаки обладают таким значением, которое может представить любую человеческую потребность как грамматически структурированную модель, состоящую из слов [Там же: 46-47]. При этом по своей категориальной структуре знаки делятся на два типа. Семантическую основу любой модели опыта образу слова-объекты и слова-изменения - первый тип. А ко второму типу относятся слова, обеспечивающие семантическое усложнение за счет обозначения существенных свойств объектов или изменений и условия их осуществления [Там же: 68-69].

При таком подходе логично будет отказаться от разделения лексического и грамматического аспектов словесных знаков, а рассматривать целостное значение любого слова как взаимосвязь двух категорий - интегральной и родовой [Там же: 50]. В таком случае под интегральной категорией понимается объединенное в отдельном слове комплексное человеческое переживание, обусловленное конкретной потребностью человека [Там же: 51]. При этом интегральная категория является по сути своей метафорическим преобразование окружающей среды [Там же: 98]. Здесь важно отметить, что метафора понимается не как механизм понимания более абстрактных сущностей через более «буквальные» [Lakoff, Johnson 1980], так как сенсорно-моторный опыт, хоть и бесспорно является первичным, но не может осуществляться отдельно от психологического. Это и позволяет определять интегральную категорию, как комплекс психо-физиологических переживаний. А под родовой категорией авторы подразумевают синтаксический аспект значения слова, обеспечивающий существование аналитического распределения характеристик опыта между знаками [Толочин и др. 2014: 68]; родовая категория, таким образом, определяет место слова по отношению к другим словам в гипотетической словесной ситуационной модели [Там же: 50]. Так, анализ родовых категорий в языке дает «представление о грамматическом строе данного языка и <…> возможность классифицировать слова как части речи (элементы, из которых языковое сознание формирует ситуации)», а анализ интегральных категорий показывает, «каким образом изучаемый язык систематизирует человеческую природу и позволяет человеку управлять своими потребностями, одновременно обеспечивая их удовлетворение» [Там же: 50-51].

Если обратиться к проблеме полисемии, которая ставит исследователей в тупик, то её И.В. Толочин предлагает понимать как «категориальную вариативность значения слова» [Там же: 90]. При этом «сама природа интегральной категории остается неизменной, выступая в качестве условия, обеспечивающего саму возможность <…> использования слова для обозначения какого-то элемента ситуации, функционально смежного с одним из основных лексико-семантических вариантов» [Там же: 116]. А ЛСВ, в свою очередь, делятся на основные и производные. Однако в структуре значения слова выделяется несколько основных лексико-семантических вариантов [Там же: 83-112]. Это объясняется тем, что различные ЛСВ представляют собой «варианты одной и той же категориальной схемы <…>, дифференцированной по ряду признаков в зависимости от той сферы опыта, в которой данное слово реализует свою интегральную категорию» и, возникая в результате метафоризации той или иной человеческой потребности, находятся в отношении функциональной аналогии. Производные же ЛСВ образуются путем метонимического переноса, природа которого носит функциональный характер [Там же: 112-116].

В основе значения любого слова лежит метафора. Оно включает в себя психофизиологическое переживание (интегральную категорию), связанное с осуществлением той или иной потребности в рамках данной ситуации и синтаксический аспект (родовую категорию), который позволяет знакам вступать в различного рода отношения друг с другом. При этом принципиальным является, что слово не может существовать в языке как автономная сущность, а всегда должно рассматриваться как элемент контекста.

Выводы по главе I

В первой главе настоящего исследования были изучены вопросы, касающиеся цветовосприятия с точки зрения естественных наук (таких как эволюционная биология, нейрофизиология, офтальмология), лингвистики, культурологи, антропологии и психологии; а также рассмотрены различные традиционные подходы к словесному значению и полисемии и современный взгляд на эту проблему. На основе проанализированных концепций мы можем сделать следующие выводы, которые будут приняты в качестве основных теоретических положений для дальнейшего исследования:

1. С физической или физиологической точек зрения представляется невозможным объяснить, почему представители разных культур имеют разное количество слов-цветонаименований, и узнать, существует ли разница в восприятии разными народами цветонаименований, которые принято считать универсальными.

2. В лингвистике большинство ученых обращались к проблемам классификации цветообозначающих единиц, выделения основных и дополнительных цветов, но практически не затрагивали вопросы того, какой опыт, связанный с тем или иным цветом фиксирует человек в соответствующих словах.

3. С точки зрения психологии цвет предстает перед нами не просто как характеристика объектов окружающего нас мира, но, скорее, как характеристика наших отношений с этим миром. Кроме того процесс его восприятия неразрывно связан с языком. При этом очевидна амбивалентность цветовосприятия, которую можно достаточно легко объяснить появлением данного цвета в различных ситуациях.

4. Словесное значение существует исключительно в контексте. Значение любого слова метафорично по своей природе и представляет собой взаимосвязь интегральной и родовой категорий. Первая заключает в себе единый комплекс человеческих психо-физиологических переживаний, связанных с удовлетворением тех или иных потребностей и объединённый в слове, а вторая является синтаксическим аспектом значения слова. Полисемия понимается нами как категориальная вариативность словесного значения.

ГЛАВА II. Green - контексты и возможности для уточнения структуры значения слова

2.1 Анализ словарных дефиниций green. Проблемы

В предыдущей главе мы пришли к выводу о том, что с опорой на денотативно-референциальную теорию крайне сложно в полной мере понять и выделить словесное значение. Соответственно, дефиниции, данные в словарях, которые, конечно же, составляются именно в рамках традиционной методологии, вызывают множество вопросов. Показательно, что на это указывают и сами лексикографы [Hanks 2000; Kilgarriff 2003], которые, разочаровавшись в данном подходе и почувствовав его кризис, стали сомневаться в возможности выделения значения слова в принципе.

В своей работе я проводила анализ словарных дефиниций из следующих монолингвальных словарей: Longman Dictionary of Contemporary English (LDCE), Macmillan English Dictionary (MED), Oxford Dictionary Online (OD), The American Heritage Dictionary of the English Language Online (AHDEL), Merriam-Webster Online (MW), The Collins English Dictionary Online (CED). Все они дают определения, опираясь на денотативную теорию, поэтому, несмотря на некоторые различия, демонстрируют ряд одних и тех же серьезных методологических проблем.

Первое, на что стоит обратить внимание,- это разное количество ЛСВ green, представленных в рассматриваемых словарях. Казалось бы, если их составители претендуют на то, что бы отображать предметы и их свойства, существующие в реальном мире, не обусловленном нашим сознанием, то они должны давать одинаковые, универсальные определения. Однако в одних словарях мы видим (возьмем green как прилагательное) 7 ЛСВ, а в другом - целых 15. Объяснение этой проблемы будет дано ниже.

Конечно, первые дефиниции, которые считаются основными, наиболее показательными и полными, практически полностью совпадают. Все словари указывают на то, что данный цвет похож на «colour of grass (and leaves)». При этом большая часть из них (Oxford Dictionary Online, The American Heritage Dictionary of the English Language Online, Merriam-Webster Online, The Collins English Dictionary Online) - видимо, по принципу большей ориентированности на носителя, а не на изучающего язык - либо в статье на прилагательное green, либо на существительное (более частотный вариант, при котором, дав развернутое определение в статье именно на эту часть речи, ЛСВ1 прилагательного green становится просто «of the colour green») в качестве дефиниции приводят буквально выдержку из учебника по физике. Например, The American Heritage Dictionary of the English Language дает следующее достаточно громоздкое и мало понятное ЛСВ1(noun): The hue of that portion of the visible spectrum lying between yellow and blue, evoked in the human observer by radiant energy with wavelengths of approximately 490 to 570 nanometers; any of a group of colors that may vary in lightness and saturation and whose hue is that of the emerald or somewhat less yellow than that of growing grass; one of the additive or light primaries; one of the psychological primary hues.

Составители The Collins English Dictionary добавляют, что «green is the complementary colour of magenta», очевидно, чтобы быть ещё более точными и таким пояснением облегчить человеку, взявшему в руки словарь, задачу по выявлению в своем окружении предметов именно цвета green. Но неужели мы думаем именно о длине волны, когда видим слово green? Такая дефиниция среднестатистическому носителю кажется слишком научной и не дает полного понимания контекстов типа «he could see Deej's eyes, green like the devil's» или появления этого слова в, так называемых, идиоматических выражениях: «My friend looked green around the gills after the long bus ride». Мало того, что определения такого рода вряд ли являются понятными и информативными для большинства из нас, но и противоречат денотативной теории: получается, что слово не может однозначно указать на определенный объект внеязыковой действительности, и это слово также не является автономным по отношению к другим (необходимо сравнение, например, с жёлтым и синим, изумрудом и травой). Таким образом, референт «растворяется в словесно-зафиксированном человеческом опыте».

Похожая ситуация складывается и в словарях Merriam-Webster и Oxford Dictionary, где лексикографы дают как бы упрощенный вариант описанного выше значения: a color whose hue is somewhat less yellow than that of growing fresh grass or of the emerald or is that of the part of the spectrum lying between blue and yellow; при этом в последнем - существительное green определяется через прилагательное, тем самым, обозначаясь составителями как вторичное.

Интересно, что составители словарей, созданных в основном для изучающих английский язык, то есть не для его носителей, которым, как считается, легче понять длинные определения с большим количеством умных слов, дают достаточно простые ЛСВ1(noun): «the colour of grass (and leaves)» (Longman Dictionary of English Language и Macmillan English Dictionary). Они делают акцент на ассоциации с чем-то природным, связанным с живыми растениями. Возможно, при всей своей незамысловатости, именно эти определения оказываются более адекватными по сравнению с более сложными и научно обусловленными, которые нам предоставляют другие англоязычные толковые словари.

Следующая проблема, встречающаяся во всех словарях - это проблема, так называемого, «порочного круга», когда одно слово определяется через другое, а то другое - через первое, и цепь (она, разумеется, может быть и несколько длиннее, но результат будет тот же) в итоге замыкается. Объясним на примере. Как уже отмечалось выше, элементом многих дефиниций является слово hue. Если мы поищем определение hue в том же словаре (возьмем The American Heritage Dictionary of the English Language), то найдем следующую статью: The property of colors by which they can be perceived as ranging from red through yellow, green, blue, and violet <…> Мы вновь видим green. То же самое получится, если мы проанализируем другое слово, часто встречающееся в определениях к green, - emerald: 1. a brilliant green to grass-green transparent variety of beryl, used as a gemstone. 2. a strong yellowish green (The American Heritage Dictionary of the English Language). Опять же, мы возвращаемся к green. Таким образом, мы сразу же сталкиваемся с замыкающимся на себе кругом, что лишний раз подтверждает невозможность автономного существования слова в языковой системе. Кроме того, это является наглядным примером «исчезающего референта».

Выше уже упоминалось то, что имеет место расхождение в количестве выделяемых словарями ЛСВ (см. приложение). Это указывает на неоднозначность принципов их выделения. Казалось бы, какие здесь могут быть сложности, если работать в рамках денотативно-референциальной теории, основной постулат которой заключается в том, что слово соотносится с объектом во внешней действительности как таковой? Откуда тогда берется это множество различных значений? Сторонники этой теории утверждают, что ЛСВ1 является основным, тогда как все остальные оказываются производными по отношению к нему. Они образованы путем «подавления» некоторых семантических признаков исходного варианта и с помощью механизмов метафоры (перенос наименования по сходству) и метонимии (перенос наименования по смежности). При этом, если мы посмотрим на довольно схожие первичные ЛСВ существительного green в разных словарях, то заметим, что лексикографы никак не могут определиться, с чем именно сравнивать этот цвет: с травой, листьями (Longman) или изумрудами (Oxford, American Heritage, Merriam-Webster)? Кроме того, неясным остается принцип выстраивания иерархии вариантов значения. Например, многие анализируемые словари на второе место ставят ЛСВ прилагательного green, который в общем можно сформулировать как «covered with green growth and foliage». А вот в The Collins English Dictionary оно внезапно стоит под номером 7. Так же, некоторые словари в качестве подпункта включают в этот же ЛСВ ~«consisting of\made with green or leafy vegetables» (American Heritage 2b, Merriam-Webster 2c), Macmillan English Dictionary выносит его совершенно отдельно (7), Oxford Dictionary делает его подпунктом к ЛСВ1 (1.1), а вот Longman Dictionary of Contemporary English и The Collins English Dictionary не упоминают его вовсе. Совсем уж неразбериха происходит с определением важности ЛСВ, относящихся с к сфере экологии. Например, кто-то, считает значение ~«concerned with or supporting environmentalism\less harmful to the environment» принципиально важным и актуальным, поэтому ставит его на 3 место (Macmillan 3, 3a, 3b, 3c, Collins 3), кто-то отодвигает его подальше от главного (Longman 6, 7, American Heritage 5a, 5b, Merriam-Webster 10a, 10b, 10c), а Oxford Dictionary почему-то относит его к ЛСВ2 («covered with grass or other vegetation») - 2.1, 2.2. То же самое происходит и со значениями, относящимися к понятию незрелости\неопытности. Отдельно стоит отметить, что некоторые ЛСВ, выделяемые одними словарями, почему-то остаются незамеченными другими. Так «vigorous, youthful, robust» (Oxford 3.2, AmericanHeritage 3c, Merriam-Webster 4, Collins 4) не выделяются в отдельные ЛСВ в Longman Dictionary of Contemporary English и в Macmillan English Dictionary; значение «envious or jealous» игнорируется в Oxford Dictionary совершенно, а в Longman Dictionary of Contemporary English и Macmillan English Dictionary не упоминается в основной статье и выносится в сферу фразеологизмов.