Наблюдения над характером сбоев в глагольных словоформах показывают, что носители русского языка часто их порождают, опираясь на другие глагольных словоформы в качестве исходных. При этом даже глаголы, характеризуемые самым нерегулярным типом словоизменения, иногда конструируются в речи и сами служат основой для аналогий. Тем самым, можно утверждать, что пропасти между регулярным и нерегулярным словоизменением в русском языке нет.

В русской речи часто наблюдаются случаи, когда отправной точкой для образования форм одного вида являются формы глагола, парного по виду:

Куда М. будет поступлять? (вместо поступать; вероятно, получено путем имперфективизации глагола поступить по существующей в языке модели, ср. употребить - употреблять).

Такого рода явления, несомненно, определяются закономерностями хранения видовых пар в индивидуальном лексиконе и говорят о существовании своего рода надвидовых гиперпарадигм. Реальность понятия гиперпарадигмы и становление этой системы в онтогенезе исследовались экспериментально. речь глагол языковый система

В ходе эксперимента испытуемым предлагалось производить одни глагольные формы от других. Контексты были составлены таким образом, чтобы в них было возможно использование как совершенного вида, так и несовершенного. Как «правильные» засчитывались реакции испытуемых, представлявшие собой словоформы того же глагола (а не парного ему по виду), что и словоформа-стимул; результаты представлены в Таблице.

Таблица

Доля «правильных» ответов для испытуемых разного возраста

Как следует из результатов эксперимента, скорее всего, члены видовых пар изначально осваиваются независимо друг от друга, но на более поздних этапах их ментальные репрезентации вступают в регулярные взаимоотношения друг с другом, что приводит к формированию единой гиперпарадигмы. Таким образом невозможно считать ни что словоформы членов видовых форм хранятся совершенно раздельно (в таком случае вероятность порождения противоположной по виду словоформы стремилась бы в эксперименте к 0), ни что словоформы членов видовых пар не разъединены в ментальном лексиконе (в этом случае вероятность порождения противоположной по виду словоформы стремилась бы в эксперименте к 50%).

О конкуренции действительных причастий прошедшего и настоящего времени

Существует грамматическая позиция (далее: позиция неопределенности), в которой конкурируют действительные причастия настоящего и прошедшего времени. Так, можно сказать Я ел конфеты, лежащие на столе и Я ел конфеты, лежавшие на столе. Два приведенных высказывания соотносятся с одной и той же ситуацией. Возможно также, что они имеют и один смысл, хотя вероятно также и то, что (тонкие) различия в смыслах этих высказываний существуют.

Выбор причастия в позиции неопределенности был изучен на выборке объемом 4000 контекстов. Было обнаружено, что распределение причастий прошедшего и настоящего времени в позиции неопределенности существенным образом изменялось в течение последних трех веков; это отражается на следующем графике, полученном путем подсчета доли причастий прошедшего времени в позиции неопределенности.

График 2 Изменение доли (по отношению к общему количеству причастий, употребленных в позиции неопределенности) причастий прошедшего времени

Трудно представить, что статистика, касающаяся временной отнесенности высказываний, радикальным образом менялась в период, отраженный текстами НКРЯ. Тем самым, полученные данные следует трактовать так: ни причастие настоящего, ни причастие прошедшего времени не выражают время в позиции неопределенности. Трудно представить себе и то, что с течением времени существенным образом меняются таксисные взаимоотношения действий, обозначенных в двух предикациях внутри высказывания. Тем самым, причастие настоящего времени не выражает и одновременность. Следовательно, выбор причастий настоящего и прошедшего времени в позиции неопределенности связан не с грамматической семантикой, а с другими факторами, вероятнее всего, просто с привычками говорящих, узусом, возможно, нормой.

Сказанное поддерживается и следующим: распределение причастий настоящего и прошедшего времени в позиции неопределенности в чрезвычайно значительной степени определяется индивидуальными предпочтениями автора.

Диаграмма 7 Распределение причастий настоящего и прошедшего времени в произведениях (1831-1837) А. С. Пушкина

Диаграмма 8 Распределение причастий настоящего и прошедшего времени в произведениях (1831-1840) Н. В. Гоголя

В связи с этим была поставлена задача поиска факторов, влияющих на выбор причастия в позиции неопределенности, в каждом конкретном случае. Для решения этой задачи был проведен эксперимент Благодарю Полину Оскольскую, которая осуществляла первичную обработку результатов эксперимента и активно участвовала в обсуждении полученных данных..

В качестве стимульного материала использовались предложения, содержащие причастие от глагола лежать в позиции неопределенности. В причастии были пропущены суффиксы, которые испытуемые (277 человек - участников олимпиады по русскому языку) должны были восстановить. В результате проведения эксперимента были выявлены по крайней мере следующие факторы.

1) Фактор грамотности информантов. Результаты проведенного эксперимента позволили выявить несколько неожиданный фактор, влияющий на выбор причастия: чем выше грамотность испытуемого, тем более вероятен выбор причастия прошедшего времени.

2) Фактор «пре-/постпозиция» причастия (различие статистически значимо, применялся критерий ч²; p<0,01), см. следующую Диаграмму.

Диаграмма 9 Распределение причастий настоящего и прошедшего времени в зависимости от их позиции по отношению к определяемому слову

Также было проведено исследование, позволяющее выявить зависимость выбора причастия от индивидуального стиля у современных носителей русского языка.

Диаграмма 10 Распределение причастий настоящего и прошедшего времени в детективах Татьяны Устиновой

Диаграмма 11 Распределение причастий настоящего и прошедшего времени в детективах Дарьи Донцовой

Примечательно то, что в аспекте выбора причастий в позиции неопределенности Дарья Донцова ведет себя «как Пушкин», в то время как Татьяна Устинова ведет себя почти «как Пушкин» для причастий в препозции, и почти «как Гоголь» для причастий в постпозиции. У обеих писательниц постпозитивное употребление определения провоцирует выбор причастия прошедшего времени.

На основании различных данных были сделаны следующие выводы.

1) В русском языке сложилась уникальная для грамматики ситуация, когда распределение морфологических форм явлений (причастий настоящего/прошедшего времени) подчиняется, в первую очередь, не потребностям в выражении смысла, а факторам, не связанным со смыслом, и вообще является в значительной степени случайным.

2) На выбор между причастиями настоящего и прошедшего времени (статистически значимо) влияет фактор порядка слов. Причастия прошедшего времени тяготеют к постпозиции. Этот фактор, думается, является фактором-следствием. В основе этого фактора лежит другой фактор - «степень адъективации причастия».

3) У носителей русского языка есть представление о норме выбора причастия, хотя эти представления не являются абсолютными и не зафиксированы ни в одном соответствующем издании. Думается, что зафиксированный во второй половине восемнадцатого и в первой половине двадцатого рост причастий прошедшего времени определяется именно проникающей в речевые привычки пишущих идеи нормативности.

Глава 5. Речевые процессы на стыках компонентов языковой системы

Одной из центральных единиц, рассматриваемых в данной работе, является морфема. Понимание этой единицы не может быть полным, если его исследование остается исключительно в рамках морфологического компонента. В Главе 5 некоторые свойства морфем вскрываются путем обращения к взаимодействию между морфологическим и другими компонентами языковой системы.

Реальность морфемы и согласные, парные по признаку глухости/звонкости, в зеркале интроспекции Данный раздел работы был выполнен совместно с Надеждой Дич.

Учение о фонеме всегда было неразрывно связано с учением о морфеме. В настоящем разделе освещаются вопросы, важные для фонологии, которые, однако, в свою очередь позволяют пополнить представления о сущности морфемы в зеркале антропоцентрического подхода.

Исследование опирается на метод обращения к металингвистическим суждениям наивных носителей языка. Металингвистические суждения, несомненно, являются не независимыми от тех языковых, речевых или лингво-процессуальных явлений, по поводу которых они высказываются. Лингвистическая теория, разумеется, не может непосредственно строиться на металингвистических суждениях, но при антропоцентрическом подходе такие суждения могут оказаться ценным - пусть и косвенным - источником информации.

Для расширения знаний о природе фонемы и фонологических свойств морфем был проведен эксперимент, в ходе которого испытуемые отвечали на вопросы типа: «Скажи, как ты считаешь, что произносится на конце в слове …». Это вопрос задавался по отношению к согласным, парным по глухости / звонкости, в слабой позиции.

Полученный материал может анализироваться с разных сторон и классифицироваться по разным признакам. Выяснилось, что информантам кажется, что они могут вывести в светлое поле сознания чисто фонетические закономерности:

- /док/ между к и г. Тут звук… это некоторый континуум, он не делится на составляющие. Есть чистые звуки к и г: в слове гад, например. Все остальные либо абсолютно идентичные, либо в этом континууме.

Часто информанты описывают «артикуляторные» признаки:

- Больше похоже на вэ, но зубы как-то дальше.

Иногда информанты говорят о «перцептивных» признаках:

- Все-таки между д и т, но скорее т. Это я внутренним голосом определил.

- Насколько развит слух, столько градаций мы и выделим.

Некоторые информанты различают собственно звучание и строевой статус соответствующей единицы, тем самым подходя к понятию фонемы:

- Ну, вообще-то б там произносится, потому что слово /рып/, оно такое короткое, непонятно, что получается, если п сказать. Я п говорю, да? Но все равно, я думаю, что там б.

Незнакомые с учением Соссюра, информанты, тем не менее, противопоставляют язык речи:

- Все-таки, т на конце. Немножко оглушается. Рифмуется с обед. Нет, тут могут быть варианты. Можно и много /бед/ сказать. Зависит от того, какой человек говорит. Чем менее человек интеллигентный, тем больше он оглушает.

Информанты проявили себя и как наивные психолингвисты:

- И вообще, я думаю, что произносит человек не то, что он думает. Вообще, последняя буква нечетко произносится, поэтому сложно определить.

Некоторые информанты пытаются найти закономерности, связанные с фонотактическими законами русского языка, и, в частности, подходят к понятию регрессивной ассимиляции.

- Что, ты хочешь сказать, что озвончается? Не вынуждай меня говорить глупость!! Глухой никогда не озвончается. Это как доминантные гены. Это примерно как о может произноситься, как а, а а, как о, - не может. Тут такая же логика. Глухие всегда глухие.

- Мне кажется, проще произносить два подряд звонких.

- /оддых/, /оддых/. Вообще, буква дэ. Там делается акцент на букве о, чтобы тэ не произносить, а сразу дэ.

Таким образом, в целом аспекты, в которых проявляются наивные фонетические представления, такие же, что и в научном описании фонетики (фонологии) языка.

Для вопросов, поставленных в данном исследования, принципиально важно то, что информанты проявили абсолютное единодушие в трактовке тех глухих согласных в позиции на конце слова, которые не чередуются со звонким: такие согласные, естественно трактовались как глухие (щенок).

Ответы совсем другого рода были получены по отношению к глухим согласным, чередующимся со звонкими. Общее мнение испытуемых сводится к тому, что в конце слова в соответствующей позиции выступает нечто среднее между глухим и звонким. При этом такая «усредненность» может трактоваться по-разному: одни испытуемые считают, данный звук - это нечто промежуточное между глухим и звонким, другие считают, что существует вариативность произнесения этих звуков у разных носителей языка (см. примеры выше); некоторые испытуемые называют этот звук переходным, имея в виду, что он в процессе произнесения меняет свои свойства:

- Вначале с, а потом з, хочешь с, а потом з произносишь.

Практически во всех ответах информантов содержится идея о том, что существуют «настоящие» глухие и звонкие согласные, но существуют и согласные, которые не являются ни глухими, ни звонкими, а являются чем-то средним между ними, т.е. попадают в зону металингвистической неопределенности. Разумеется, нельзя строить фонологическую теорию, напрямую основываясь на суждениях информантов, но следует признать, что звуки, которые находятся в зоне металингвистической определенности, и звуки, которые находятся в зоне металингвистической неопределенности, имеют соответственно различные статусы в языковой компетенции носителя русского языка. Если считать фонемой строевой элемент ментальной репрезентации плана выражения значимой единицы, то в антропоцентрической фонологии имеет смысл как фонема в «ленинградском» понимании, так и фонема в «московском» понимании.

Полученные данные свидетельствуют о том, что в зону металингвистической неопределенности попадают в первую очередь те непарные по глухости/звонкости согласные в слабой позиции, которым соответствуют нефонетические написания. Однако в основе русской орфографии лежит морфологический принцип, и поэтому часто было невозможно определить, что именно влияет на металингвистические представления говорящих: закономерности письма или же закономерности чередования согласных в рамках морфемы. Тем не менее, некоторые суждения говорящих свидетельствуют о том, что морфемный состав слова и вне зависимости от орфографии отражается в индивидуальных фонетических (фонологических?) репрезентациях слов:

- А вот знаешь, как я тебе скажу! Ведь есть две рубки: рубка леса и рубка-помещение. Пишутся одинаково. Но вот если это рубка леса, есть рубить- бэ освобождается, звучит свободно, и поэтому в рубке там четко бэ произносится. А помещение для меня через пэ.

Такие ответы по поводу этого слова носят регулярный характер. Очевидно, что у взрослого человека актуализированность морфемного строения слова, сказывающаяся на способе репрезентации его плана выражения в ментальном лексиконе, не может не поддерживаться навыками орфографического письма. Однако при всех обстоятельствах, полученные сведения однозначно свидетельствуют о том, что ментальная репрезентация фонетической структуры слова не независима от его морфемного членения.

Русские диминутивы: морфологический, синтаксический, лексический анализ

(20) Необходимо нам перевести потенциальные риски в некую э результат.

Наблюдения над корпусом высказываний со сбоями такого типа позволили установить, какова природа морфологических показателей русского прилагательного, каковы механизмы, позволяющие носителям русского языка добиваться согласованности компонентов в составе именной группы, каким образом процесс лексического поиска взаимодействует с выстраиванием синтаксической структуры атрибутивного словосочетания. Эти результаты подробно обсуждаются в моей кандидатской диссертации Русакова М.В. Именная словоформа флективного языка (согласование в русском атрибутивном словосочетании). Дис.... канд. филол. наук. СПб. 2001.. В данном же разделе описываются некоторые следствия этих результатов, а именно те, которые касаются взаимодействия между грамматическими компонентами и механизмами, которые их обслуживают, в частности, с лексическим поиском.

Существует (если абстрагироваться от частностей) два конкурирующих способа оформления прилагательного в морфологических категориях. Во-первых, прилагательное может получать свои морфологические признаки без опоры на существительное; во-вторых, прилагательное может оформляться с опорой на существительное, в этом случае используется стратегия согласовывания (см. о ней в Главе 2). С учетом того, что в Главе 2 были показаны случаи, когда оформление существительного осуществляется путем согласовывания с уже порожденным прилагательным в составе того же атрибутивного словосочетания, общий вывод заключается в том, что принципиально наборы механизмов, обеспечивающих оформление компонентов атрибутивного словосочетания, совпадают.

Анализ обеих выделенных стратегий позволяет вскрыть природу взаимодействия между грамматическими категориями существительного и прилагательного в составе атрибутивного словосочетания, а анализ второй стратегии позволяет также выяснить характер взаимодействия между процессом построения именной группы и лексическим поиском. Этим двум типам взаимодействия посвящены следующие два подраздела.

Взаимодействие между категориями существительного и прилагательного. Тот факт, что категории существительного и прилагательного в атрибутивном словосочетании вступают во взаимодействие, ни у кого не вызывает сомнения. Однако само слово «взаимодействие» может относиться к большому количеству различных типов отношений между сущностями. Не претендуя на полное исчисление этих типов, приведу несколько примеров. Двое несут ведро на палке, держа ее каждый за один конец (1); два мотора, работая одновременно, позволяют лодке развить скорость, существенно большую, чем каждый по отдельности (2); при командной игре бьет тот игрок, который оказывается ближе к летящему мячу (3); обычно посуду моет жена, но если она не может, приходится мыть мужу (4); вилка устроена так, что когда едят мясо, ее втыкают, а нож устроен так, что им отрезают кусочек (5); при игре в подкидного игроки, составляющие пару, ходят по очереди (6); если мама контролирует, то Вася делает уроки, если нет, то нет (7); два передних колеса автомобиля вращаются под действием мотора, от чего автомобиль едет, два задних колеса нужны в сущности только для устойчивости конструкции, а крутятся они только для того, чтобы не мешать передним тащить автомобиль (8). Примеры можно продолжить.

Лингвисты практически безоговорочно трактуют синтаксис согласования в атрибутивном словосочетании таким образом, что его можно уподобить последнему из приведенных примеров. Однако анализ согласования прилагательного и существительного в категориях рода, числа, падежа, одушевленности и диминутивности показал, что между членами атрибутивной группы могут устанавливаться самые разные отношения. В области согласования удается найти примеры на все перечисленные выше типы взаимодействия (за исключением, пожалуй, типа 6).

Закономерности поиска слова сквозь призму рассогласования. Рассогласование в атрибутивном словосочетании происходит вследствие несвоевременного извлечения определяемого существительного из лексикона. Сам по себе этот факт, а также наблюдения над отклонениями от канонической модели линейного устройства русской именной группы, фиксируемыми в спонтанной устной речи, позволяет сделать вывод о том, что процессы формирования лексической, синтаксической и прагматической структуры высказывания протекают в значительной степени независимо друг от друга, ни один из этих процессов не определяет (по крайней мере полностью) характер протекания других процессов.

Анализ корпуса сбоев в атрибутивном словосочетании позволяет выявить некоторые закономерности процесса лексического поиска. Говорящие, допустившие такие сбои, обычно с легкостью дают подробные интроспективные отчеты (в специальном эксперименте было доказано, что этим отчетам в данном случае можно доверять). Благодаря сбою этапы поиска слова выходят с фонового уровня на уровень, доступный для самонаблюдения. Это дает лингвисту возможность отследить этапы извлечения определяемого существительного из лексикона.

Поскольку «рассуждение», приведенное в Главе 2, приложимо и к механизмам извлечения слова из лексикона, наблюдения и выводы, формулируемые ниже, распространяются на механизмы порождения существительных вообще, а не только тех, которые зафиксированы в атрибутивных словосочетаниях со сбоями. Выявлены следующие закономерности:

1) В то время, когда осуществляется реализация препозитивной адъективной словоформы в речи, процесс поиска определяемого в лексиконе продолжается.

2) По характеру взаимосвязи между процессами реализации препозитивной адъективной словоформы и поиска субстантивной лексемы высказывания можно разделить на три основных типа, анализ каждого из которых позволяет сделать свои выводы.

2.1) В высказываниях первого типа реализованное и нереализованное определяемые находятся в отношениях синонимии. Следовательно, если возможно, из лексикона извлекается больше, чем одна лексема, соответствующая замыслу. Выбор реализуемой в речи лексемы происходит "на конкурентной основе", принятие окончательного решения является случайным.

2.2) В словосочетаниях второго типа замена первоначального варианта происходит потому, что он не удовлетворяет или не полностью удовлетворяет говорящего. При этом реализованное и нереализованное определяемые могут находиться «на одном уровне обобщения» (в этом случае замена может производиться по разным причинам, включая стилистические), находиться в отношениях «вид - род», находиться в отношениях «род - вид», различаться степенью трудности извлечения плана выражения, актуализироваться в зависимости и вне зависимости от естественного прайминга, отвечать или не отвечать представлениям о понятности речи и т. д. Таким образом, существуют различные варианты и пути подступа к слову.

2.3) К третьему типу относятся словосочетания, где сбой происходит потому, что индивидуальная система не предоставляет ни одной единицы, адекватно выражающей смысл. В случае отсутствия в лексиконе необходимой лексемы говорящий может избежать перифрастического способа выражения, обращаясь иногда к словообразованию, а иногда - к «приспосабливанию» близкой по смыслу лексемы.

3) Существуют различные степени «извлеченности» конкретной лексемы из лексикона. Описание этого процесса не может быть ограничено такими категориями как «уже извлечено», «еще не извлечено».

4) До окончательного извлечения существительного из лексикона у говорящего есть гипотеза (верная или неверная) относительно классифицирующих грамматических категорий этого существительного.

Глава 6. Разноуровневые единицы языковой подсистемы «письменный язык» и их функционирование в процессе письма

Антропоцентрическое описание грамматики русского языка было бы неполным без обращения к языку в его письменной форме. В настоящей главе на основании наблюдений над речевой деятельностью, связанной с письменной формой речи, делаются некоторые выводы, имеющие прямое отношение к русской грамматике. В поле зрения попадает то, как носители русского языка осуществляют орфографические написания, так как именно орфография, если противопоставлять ее графике, является тем компонентом системы письма, который непосредственно связан с грамматическими единицами.

О роли орфографических правил в процессе порождения орфографических написаний

Тот факт, что носители русского языка по крайней мере иногда пользуются правилами орфографии, а также обращаются к орфографическим словарям, не требует доказательств. Именно эти действия являются единственным гарантированным путем к достижению стопроцентно правильных орфографических написаний. Выяснению же того, насколько в действительности велика роль использования орфографических правил при письме, был посвящен специальный эксперимент.

В ходе эксперимента 20 испытуемых работали с текстом, включающим 802 графемы, напечатанным в соответствии с правилами русской графики и орфографии. Испытуемые должны были отметить все места, где очень маленький ребенок, который едва выучил буквы, мог бы сделать ошибку. Тем самым, фактически испытуемые должны были отметить все те места, написание которых в принципе требует обращения к орфографии.

Результаты эксперимента показали, что ни один испытуемый не отметил и половины “проблемных” графем; в среднем было отмечено лишь 14% таких позиций. Перед тем как использовать какое-либо правило, пишущий, разумеется, должен найти место, где возможно несколько графемных решений. Тем самым из результатов эксперимента следует, что средняя для носителей русского языка доля орфографических написаний, осуществляемых при порождении письменного текста посредством правил, не может быть выше 14%. Была выявлена иерархия при маркировании испытуемыми позиций как проблемных, следовательно, существует и иерархия вероятности использования правил.

Таким образом, роль эксплицитных орфографических правил при письме по-русски невелика. Носители русского литературного языка, несмотря на то, что в течение многих лет они обучаются орфографическим правилам в школе, вырабатывают свою собственную систему письма, основанную на имплицитных механизмах, что характерно также и для других компонентов речевой деятельности.

Служебные морфемы как самостоятельные единицы письменной речевой деятельности

Даже уже приведенные результаты эксперимента указывают на то, что нормативность написания обычно достигается пишущими по-русски не путем применения орфографических правил, а посредством использования других стратегий. Одним из способов осуществлять выбор буквы, написание которой должно подчиняться правилу, без использования этого правила - это обращение к памяти, к представленным в ментальной системе графическим единицам, более крупным, чем одна буква. Такими единицами могут быть графические образы морфем и слов.

Доказательству существования таких единиц был посвящен еще один эксперимент, проведенный по той же методике, что уже описанный. Результаты эксперимента показали, что информанты увидели больше возможных ошибок в корнях и приставках, чем в суффиксах и тем более в окончаниях. Более того, информанты не отмечали как проблемные и графемы, используемые в окончаниях квазисуществительных, включенных в стимульный текст; из этого следует, что в качестве целостных графических единиц, репрезентированных в индивидуальных системах носителей русского языка, выступают не (только) словоформы, но и графические эквиваленты окончаний. Таким образом, из результатов эксперимента следует, в частности, что носители русского языка даже не замечают, что какие бы то ни было правила могут быть использованы при написании окончаний существительных, а значит, заведомо не обращаются к этим правилам в процессе письма.

Квазиорфографические стратегии

Результаты еще одного эксперимента Эксперимент выполнен совместно с С.Саем. показали, что в языковой компетенции носителей русского языка представлены и такие более крупные, чем буква, графические единицы, которые не соответствуют ни морфемам, ни словам, ни другим значащим единицам. В ходе эксперимента испытуемые писали диктант, в который было включено квазислово под видом географического названия. Распознаваемость этого слова была достаточно низкой, и многие восприняли его как /stavбngil'/. 97% таких испытуемых отобразили на письме последний слог буквенной цепочкой «_гель». Очевидно, графическая единица «-ель» представлена в лексиконе носителей языка как самостоятельная, репродуцируемая единица, а графическая цепочка «-иль» - нет.

Результаты дополнительных экспериментов показывали также, что можно говорить об имплицитных "графотактических" правилах и о составных, но при этом семантически пустых единицах, используемых в процессе письма. Природа этих единиц достаточно разнообразна: часть из них ориентирована исключительно на фонетику; другие так или иначе связаны с существующими графическими образами значащих элементов языка, прежде всего - морфем.

Квазиграфические стратегии

Среди стратегий, обеспечивающих орфографические написания, выделяется группа, которую можно условно назвать квазиграфическими стратегиями - речь идет о отражении на письме фонем в слабой позиции без обращения к значимым единицам языка. Простейшей из этих стратегий является следование правилу «пиши то, что слышишь». Этой стратегии как основной придерживаются дети на начальных этапах онтогенеза письменной формы речи и, как показала серия экспериментов, часто придерживаются и взрослые Интересно, что и в описанном выше эксперименте, где испытуемые отмечали места возможных орфографических ошибок, написания, соответствующие реальному произнесению (например, глухие согласные буквы на конце слова), отмечались гораздо реже, чем написания, не соответствующие реальному произнесению.. Другая (зеркальная первой) квазиграфическая стратегия -- это стремление к гиперкоррекции. Гиперкорректные написания встречаются как у детей на определенной стадии освоения грамотности, так и в письменной речи взрослых - например, при отображении на письме слов иностранного происхождения.