Уральское городское просторечие как лингвокультурный феномен

Семейное счастье имеет нравственные основания, базируется на сотрудничестве супругов, их совместных усилиях, направленных на воспитание детей. Долг родителей - вырастить детей, дать им образование, вывести в люди. Важно, что богатство, достаток не осознаются как обязательные условия воспитания детей. Нравственность, образование, напротив, воспринимаются как безусловные ценности. Все тексты-разговоры объединены вербализацией единой жизненной установки (Жить и трудиться ради семьи, ради детей и их будущего): В.И. [вспоминает о родственниках и их сыне] Рая с Николаем Вовочку вырастили // Хороший парень / самостоятельный / образованный // Живи-радуйся //; М.В. [делится размышлениями о смысле жизни] Нам на том свете ничё не надо будет / ничё с собой не унесешь / ради их живем-стараемся //

Формула счастливой жизни носителя просторечной лингвокультуры имеет три базовые составляющие: счастье = муж / жена + дети + дом. [Из диалога соседок]: З.А. Жись у нас / не сахар была // Ф.П. Не сахар / нет // И все равно мы считали / что счастливы // Я вот / например // Мужья хорошие / свой потом уголок / в конце концов был / дети // Концептуализируются представления о хорошем муже как, прежде всего, муже работящем, кормильце и о своем уголке, т.е. `месте, где можно жить'. Искомое добывается терпением, трудом, жертвенностью, преодолением невзгод, активностью.

Речевая репрезентация общего культурного сценария позволяет выявить ценностную доминанту сознания носителя просторечия-1: семья - это смысложизненная ценность, а семейная доля - часть человеческой судьбы. Социоцентрическое мироощущение носителя просторечия-1 исключает эгоизм и индивидуализм из всех сфер жизни.

В главе 2. КУЛЬТУРНЫЕ СЦЕНАРИИ «ЖИЗНЬ В ДЕРЕВНЕ» и «ПУТЬ В ГОРОД» осуществляется реконструкция частных культурных сценариев. Культурный сценарий «Жизнь в деревне» раскрывает культурно-биографические пресуппозиции, или предусловия социально-коммуникативного взаимодействия носителей просторечия-1, выводимые из жизненных практик в родительской (деревенской) семье. Культурный сценарий «Путь в город» основан на описании рубежного в жизни информантов события, знаменующегося переходом в новую лингвосоциокультурную среду.

В разделе Культурный сценарий «Жизнь в деревне» представлена канва деревенской жизни: события детства и юности, общественно-исторического и личного масштаба проецируются на хронотоп, субъектную организацию сценария, функционально-ролевые характеристики членов семьи, а также коммуникативные ценности деревенской культуры. Лингвокультурологический анализ предваряется кратким очерком описания семейных будней. Дается этнографическая и социокультурная характеристика крестьянской семьи в сопоставлении с современной городской семьей. Подчеркивается, что в рамках семьи как «своего круга» формируются многие установки, носящие долгосрочный характер, складываются освященные семейными традициями жизненные убеждения, отрабатываются механизмы коммуникативного взаимодействия, закладывается и формируется отношение человека к жизни и людям. Семья открывает истоки самосознания человека и даже определяет его судьбу.

Реконструкция сценария начинается с его пространственно-временной организации. Реальным пространством является Средний Урал, Свердловская область. Основные события жизни в деревенской семье привязаны к деревенскому локусу, локусам, граничащим с ним (близлежащие деревни и города поселкового типа), локусу дома. Каждый тип пространства представлен номинативными парадигмами. Их наличие свидетельствует о системном принципе организации культурной памяти, в которой хранятся ряды семантически связанных номинаций, причем каждый член ряда содержит культурно-фоновую ценностную информацию. В процессе общения своих конкретная номинация вызывает схожие образные «отклики».

В границах культурного сценария выделяется несколько оппозиций. Оппозиция деревня - колхоз (совхоз) указывает на идеологизацию пространства. Наблюдаются содержательные отличия в представлениях о деревне и колхозе. Лексема деревня обычно используется в нарративах и разговорах о личной и семейной жизни. Себя информанты называют деревенскими, но не колхозниками. Именно слово деревенский является устойчивым вербальным сигналом коллективной идентичности. В границах оппозиции свой - чужой разграничиваются своя и чужая территории, различающиеся степенью социокультурной и физической освоенности.

В темпоральной организации сценария выделяется время несобытийное (некоторая временная протяженность, на которой нет «отметин») и событийное (личное и общественно-историческое). Вехи личной жизни человека часто маркируются крупными историческими событиями, что показывает переплетенность личного и общественно-исторического планов бытия в реальной жизни: Потом закончилась война / время шло // В ноябре сорок восьмого года / через три года после войны / у моей старшей сестры была свадьба // Историческое время определяет судьбу поколений. Субъект-деятель выступает как носитель сознания поколения, познавшего трудности военной и послевоенной жизни: [Из письма В. В. Путину] <…> работала в колхозе всю войну за трудодни, кормить не кормили хлебом.

Рассказы-воспоминания содержат вербальные опознавательные сигналы военного и послевоенного времени: трудодни; карточки; посадили за колоски, за мешок гнилой картошки. Анализ показывает, что сценарное пространство и время функционально нагружены: они становятся фоном, на котором разворачиваются события деревенской жизни. Чем ярче событие, чем явственнее оно выводится в светлое поле сознания, тем четче очерчены его пространственно-временные контуры. Осознание причастности к событийно значимому времени, вовлеченность в события общественного масштаба - грани социоцентрического мироощущения.

В описании субъектной организации «своего круга» выделяется собственно семейный круг, куда входят члены одной семьи, и круг, примыкающий к семье, связанный с семьей, включающий ближних и дальних, кровных и некровных родственников, а также соседей, друзей, односельчан: Мама рожала шестерых / да папа с мамой / да дедушка с нами жил // Семьища была большущая //; Мы ходили к бабушкиной сестре / как мама ее называла / к тетке Парасковье //; Наши деревенские на лесозаготовках робили // Анализ номинаций субъектов, наполняющих «свой круг», позволяет говорить не только о единичных, но и о коллективных субъектах. Бо?льшая часть номинаций родства - это общеупотребительные слова. Цепочки номинаций демонстрируют упорядоченность семейно-родственных отношений в деревенской лингвокультуре. В просторечии сохраняются видовые термины родства, вышедшие из активного употребления (шурин, золовка, кума). Это свидетельствует о важности фактической родственной близости при допуске в ближний круг. Регулярно вербализуются базовые представления о семейном статусе человека (человек есть существо семейное; иметь семью, детей - естественная потребность и необходимость), способствующие формированию важных ценностных установок: Стремись создать семью; Дорожи семейно-родственными связями.

Номинации субъектов входят в состав речевых формул совместности / разъединения, репрезентирующих идею соборности как чувства принадлежности к кругу своих. Субъекты сценария предстают как носители социоцентрического сознания, складывающегося не только на основании родственных связей и пространственной близости, но и на основании духовной общности людей. Дифференцируются носители культурной нормы и антинормы, что указывает на кооперативное существование или же распад «своего круга».

Функционально-ролевая характеристика членов «своего круга» выявляет социально-ролевой репертуар членов деревенской семьи, обусловленный хозяйственно-экономическим укладом жизни. Отлаженность семейного механизма обеспечивается потребностью поддержания ролевого баланса, четкой реализацией императивных установок культуры. Нарушение ритмичной, налаженной работы может быть связано с семейно-ролевым дефицитом: потерей кормильца, вдовством и др. В этом случае наблюдается субъектно-ролевая субституция. Члены семейного круга исполняют как постоянные, так и переменные роли.

Центральное место в семейной вертикали занимает отец. За главой семьи традиционно закрепляются функции производителя и продолжателя рода, добытчика, кормильца, транслятора гендерных речеповеденческих стереотипов. Труд на благо семьи осмысляется как моральный долг мужа / отца / деда: Б.Б. Я деда свово все споминаю / он родил 14 человек / всех ро'стил / вырастил / людьми сделал / почти половину в войну потерял / много пережил / а в восимисят [восемьдесят] лет крепенький еще дедок был // Скотины полный двор / огородище / баню перестраивал / помню // Я пацаном помогал ему // Да еще тянул нас [детей и внуков. - И. Ш.] всех как мог //.

Работа осознается именно как труд физический, ручной. Типаж умельца, мастеровитого хозяина в народной культуре оценивается высоко: А.Б. Хоронили [отца. - И. Ш.] всей деревней / так как уважали // У отца ведь были золотые руки / он все мог и всем помогал // Не менее важны роли, определяющие этическое поведение отца: наставник, воспитатель, руководитель, защитник. Конвенционализируется ролевой стереотип мужик в доме: физическая, материальная и моральная защита семьи - обязанность отца: Ф.П. [сокрушается об отце] Сам голодал / все зубы потерял / в одной гимнастерке зимой ходил / но нам образование дал // Отец обладает непререкаемым родительским авторитетом, дающим право руководить судьбой детей, инициирует важные события в их жизни. Его решения определяются установками: Отцу виднее; Отец желает детям только добра; Отец сказал, потребовал - следует выполнять. Право отца на регламентацию поведения домочадцев не оспаривается: Как я могла отцА ослушаться // ОтЕц!

Мать / жена - постоянная роль, характеризующаяся неменяющимся репертуаром функций: родительница, продолжательница рода, хранительница семейного очага, воспитательница. Она заботится о питании и физическом комфорте всех членов семьи, духовном воспитании, обеспечивает трансляцию гендерных стереотипов (как и во что одеваться; как вести себя с домочадцами и членами ближнего круга; каким образом создавать уют и порядок в доме; как готовить, шить и вязать и др.): А.Б. Мама Мария сидела с нами / в семье ведь нас / детей / было восемь человек! Пока настирает / наготовит на нас всех // Роли хозяйки, хранительницы семейного очага конвенционализируются, составляют основу нормативного канона личности женщины в деревенской культуре. Персонология просторечной лингвокультуры наследует типажи матери-заботницы, хлебосольной, гостеприимной хозяйки. Мать, как и отец, формирует нравственно-бытовой комплекс семейных ролевых прав, обязанностей, речеповеденческих стереотипов. Она несет ответственность как за «фактическую», так и за этико-эмоциональную сторону жизнедеятельности семьи.

Главные субъекты семейного круга - отец и мать - солидаризируются в установках воспитания: Воспитывай детей в строгости, подчинении и любви; не балуй их; Послушание и чувство долга по отношению к матери и отцу должны быть всегда. Советы, приказы и наказы родителей не обсуждаются. Способы наказания за нарушение детьми коммуникативных или этических норм регламентируются внутрисемейными нормами и традициями.

Основные ролевые функции старшего брата / сестры: помощник по дому и хозяйству, защитник младших. Расширение ролевого репертуара связывается с взрослением, появлением младших, отсутствием главных субъектов семейного круга: Мы с братом моим Витькой всегда пасли нашего теленка Борьку //; Братовья нас всегда защищали / в обиду не давали // В ходе анализа были выявлены внутрисемейные представления и установки в отношении труда: Труд сопряжен с физическим напряжением и волевыми усилиями; За детьми, как и за всеми членами семьи, закреплены определенные трудовые обязанности; Трудиться и помогать другому - обязанность каждого; Человек, не отличающийся трудолюбием, нравственно неполноценен, заслуживает осуждения.

Переменные роли детей (школьник, участник игры) определяются возрастом, видом деятельности, конкретной ситуацией. Совместные игры и учеба способствуют формированию «своего круга». Круг друзей складывается в детстве. Осваиваются роли друга, подруги, конфидента и др.

Методом сплошной выборки из диалогов и нарративов были извлечены формульные сочетания, организованные по типу номинация субъекта (отец, мать, сын, дочь и под.) + глагольная словоформа. Систематизированная в виде парадигм глагольная лексика позволила достаточно полно охарактеризовать ролевые функции каждого из субъектов.

Реконструируется предметно-вещный мир и досуг деревенской семьи, описывается обстановочный контекст жизни информантов: устройство деревенского дома, уклад и традиции семьи. Описание выполнено по материалам нарративов о вещном и духовном.

Дом не только очерчивает внешние границы семейного мира, но имеет и хранит свою историю. Он связан с важными событиями жизни большой семьи (… скоко воспоминаний //). О доме рассказывают как о близком человеке. Тема вещного не самоценна. Она всплывает, когда информанты вспоминают о сиюминутном, бытовом. В таком случае вещь (т.е. `отдельный предмет, изделие') рассматривается как рядовой элемент обстановочного контекста. Вместе с тем вещь может предстать как «душевно значимый предмет» (М. В. Китайгородская, Н. Н. Розанова), сохраняющий символическую связь с родительским домом: Шаль китайская / как память о маме берегу //; Мамино колечко с сапфиром / цены ему нет //

Реконструировать обстановочный контекст позволяют извлеченные из текстов парадигматические ряды этнографем, например: «Внутреннее убранство дома», «Одежда и украшения». Описание элементов парадигм выявляет социальный статус семьи. Например, собирательные существительные добро (т.е. `утварь, вещи'), приданое служат маркерами достатка, который признается одной из основ семейного спокойствия и благополучия. Бедность принимается, но семья всеми силами стремится выбраться из нужды. Регулярно используются формулы, маркирующие экономическое положение: Он из бедной семьи был //; Оне шибко богато жили //

В сознании членов семьи формируется эстетическая установка: Обязанность каждого члена семьи - скрасить бедность. По представлениям коммуникантов, родной дом должен быть уютным. Уют наводится, т.е. создается преимущественно руками членов семьи. Недостаток вещей компенсируется эстетически воздействующими деталями: Е.Ю. У нас все в цветах было / у нас глиняные горшки были / на кажном окне по три стояло // <…> У нас мебели-то не было / почти мало // Вот фикус большой был / роза большая была / и на окнах полно //

Уют обеспечивается поддержанием чистоты и порядка, наведением красоты. Употребление имен культурных концептов (чистота, уют, порядок, красота) сопровождается совмещением этических и эстетических оценок. Чистота в доме не мыслится в отдельности от телесной чистоты человека: Приберемся / все вымоем / и в баню пошли всей семьей //

Социоцентрическое мироощущение проявляется и в сфере гастрономических пристрастий членов семьи. Житийная установка Люблю то же, что члены моей семьи получает формульное закрепление: А я как отец / такая же рыбница // (т.е. люблю рыбу, как отец).

Различаются повседневные и праздничные ситуации принятия пищи. Обязательная составляющая застолья - угощение. Ситуация угощения эксплицирует такие свойства русского человека, как гостеприимство и хлебосольство, которые характеризуются константностью и имеют прямую связь с общенациональными культурными традициями.

В культурном сценарии деревенской жизни особое место занимает чередующийся с работой отдых. Будни скрашиваются творческой работой для души, праздниками, играми, забавами. Досуг старших и детей характеризуется возрастной спецификой. Члены семьи, отличающиеся изобретательностью и мастеровитостью, своими руками делают санки, дощечки для катания, клюшки и др. Родители поддерживают разумные забавы детей. Проявляется общая установка: Обязанность взрослого - обустроить мир детей.

Устойчива в общении членов семейного круга установка на смеховое (игровое) начало. Игровой код может вкрапливаться в коммуникацию как реакция на фрустрирующую ситуацию. В этом случае шутки служат для снятия напряжения. Балагурство может стать приметой речевого поведения одного из членов семьи, как правило, старшего (В. В. Блажес). Важно, что инициатор шуток, провоцируя объект на прогнозируемую поведенческую реакцию (смутить, напугать), не оскорбляет и не унижает его, не нарушает нормы этического взаимодействия: А.Б. Дед шутить сильно любил / шутник большой // Мне было лет шесть или семь // И вот однажды пришли мы с ним вечером из соседнего села / поздно уж совсем было // Сели за стол / вот дед и грит / «Баушка / куда гостью-то положим спать? Давай в ларь / где мука хранится / там мышей много / пусть вместе и спят // А наутро приготовь ей вот чё // Я / значит / барана зарезал / дак там муди [`мошонка'] осталися поджарь ей / ой как вкусно» // Ну все / я значит в рев / баушке покоя нет // [улыбается].

Остроумие, балагурство - неотъемлемая сторона лингвокультуры.

Обобщаются коммуникативно-этические базовые ценности. Труд на благо родных - одна из семейных ценностей. Положительно оцениваются трудолюбие, физическая выносливость как мужа, так и жены. Аксиологический предикат работящий (-ая) занимает в иерархии личностных качеств центральное место. Его синтагматическая близость с общеоценочным предикатом хороший позволяет вывести цепочку хода мысли: Если мужчина умеет работать, не отлынивает от работы - значит, он хороший семьянин / будет хорошим мужем: З.С. Тетушка замуж вышла в сорок седьмом // У нас дядя Коля украинец / он с Украины Западной // А ведь с Украины Западной мужчин не брали в армию / када война началася / потому что они считались власовцами / вспомни-ка историю // Послали на карьер работать // А чё / он мужик работящий / хороший // Тада очень много наших деревенских баб вышло // Дуньки Соколовой старшая сестра / Вебер был / немец // У тети Груши Хамкиной / Зойка / у нее сын и дочь //

Показательно, что ни ксенофобия, ни идеологическая «неблагонадежность» не являются факторами влияния на выбор мужа. Нравственное начало, любовь к труду - достаточные основания для того, чтобы чужой был принят в семейный круг. Каузатором симпатии, моральной и физической близости, налаживания долгосрочных отношений становится совместный труд.

Супруги, исходя из презумпции взаимного уважения и поддержки, понимания меры ответственности друг перед другом и детьми, отталкиваются от ценностной установки: Если хочешь иметь хорошую семью, старайся жить с домочадцами в мире и дружбе, учись ладить с близкими. Поиски мира и лада (А. Д. Шмелев) проявляются в кооперативности коммуникативного поведения мужа и жены. Реализуется нравственный критерий оценки семейной жизни. Стереотип хорошо жить / жить дружно подразумевает прежде всего уважение, взаимопонимание и согласие между членами семьи. Мир и лад поддерживает внутрисемейная конвенция - ограничение на употребление бранной лексики: … у нас в семье / даже слова такого не было / «Иди к черту» // Осознанный поиск стратегии гармонизации речевого поведения (Стараешься как-то / ведь разругаться проще всего / из-за тарелки супа можно разругаться … //) способствует предотвращению бытовых конфликтов.

Брань, рукоприкладство рассматриваются в деревенской культуре не как нравственная распущенность и возможность «покуражиться», а как не переходящее грань дозволенного, дающее разрядку средство: Е.Ю. [об отце и матери] Он ее ругал / что она босиком ходила // Она вот зимой / надо из ведра вынести помои в огород / она идет босиком по снегу / редко када галоши оденет // Отец ее ругал / «Дак ты чё эт / мать / делашь?» // Она не слушатся / он возьмет и матюгнется // Она и его этим полотенцем / чтобы рот не раскрывал // Он ее за дело ругал / она все равно не слушатся //

Обобщаются коммуникативные практики коррекции поведения супругов, например: выговаривания, замечания, совета, поучения.

Проблемы, касающиеся распределения благ, домашних обязанностей, решаются на основе этических норм общежития, неписаного этического семейного кодекса. Члены семьи исходят из презумпции справедливости. Внутрисемейные конвенции, определяющие право очередности на то или иное действие, регулируют речевое взаимодействие, предотвращают обиды и ссоры: Е.Ю. [о братьях и сестрах]: Лыжи у нас были / один покатается / потом второй идет / не ссорились / все по очереди // Не то, чтобы сразу все вышли //

В сфере родства огромную роль играют семейно-родственные связи, обеспечивающие преемственность поколений. Презумпция родственного единения определяет внутрикультурные образцы коммуникативно-этического поведения членов семейного круга (приютить бедных родственников; помочь в поиске работы, в учебе; усыновить / удочерить детей дальних родственников), основанные на установке: Как не помочь / свои же. Указанная установка формируется на базе представлений о необходимости налаживания долгосрочных отношений, моральной и материальной поддержки родственников. Родство, свойство? - важная культурная ценность.

Право называться своим / нашим получают по рождению; оно дается также тому, кого можно расспросить о родных и близких, с кем можно посоветоваться, вспомнить о прошлом, поговорить обо всем на свете. Доверительная коммуникация осознается как важнейшая культурная ценность. Стереотип жить по-родственному опирается на установки: Родственники стремятся понимать и уважать друг друга; Старшие родственники должны прогнозировать семейные осложнения и способствовать их предотвращению. Практикуется коллективное обсуждение общих проблем на семейном совете. Право морального воздействия на другого получают старшие и опытные, желающие блага близким.

Этическая установка на поддержание семейного мира и лада может вступать в противоречие с реальностью. В русском обыденном сознании стереотипизируются отраженные в сценарии представления о неуживчивости свекрови и невестки, о «тяжелой руке» мужа, «длинном языке» женщины. Объектом лингвокультурологической интерпретации в диссертации становится, например, встреча невестки и свекрови. В ситуации знакомства коммуникативное напряжение преодолевается с помощью взаимных поисков коммуникативного лада: В.И. [о свекрови] Переступает через порог / я к ней сразу кинулася // Первая / первая // «Ну / мама / здравствуйте / будем знакомы»! Она обняла меня и слезы покатилися // <…> Толенька [о муже] грит / «Мама / а ты чё / не рада / что мы приехали?» Она / «От радости // Вот сынок / пришли-то годы / жениться надо» // <…> Она захлопотала / забегала по избе //

Нам не удалось записать рассказы о ссорах в родительских семьях. Возможно, память блокирует подробности конфликтных столкновений. Возможно, отдельные стороны деревенской жизни идеализируются. Важно, что многие нормативно-ценностные этические установки наследуются и находят воплощение в городской семье.

В разделе Культурный сценарий «Путь в город» описывается переход деревенского паренька / деревенской девушки из одного локального жизненного пространства в другое (из деревни в город), драматический процесс включения в новые социальные отношения и кризис первичной идентичности. Сценарий реконструируется на материале рассказов-воспоминаний. Обостренно восприимчивым становится языковое и культурное самосознание героя, оказавшегося за пределами «своего круга». На базе дихотомии город - деревня, охватывающей весь корпус исследованных текстов, по разработанной схеме описываются хронотоп и субъектно-ролевая организация культурного сценария. Выделяются типы субъектов (персонифицированные / абстрактные, активные / пассивные), в той или иной степени влияющие на организацию и развитие сценария. В разных ролевых ипостасях предстает родитель: инициатор нового, наставник, советчик. Характеризуется типаж учителя жизни, руководящего освоением чужого культурно-коммуникативного пространства. Отец учит в меру своего опыта, понимая, что для «врастания» в новую среду сыну / дочери необходимо стать субъектом, научиться преодолевать фрустрацию, установить контакт с чужими людьми, городскими, кажущимися враждебными.

В процессе реконструкции сценария нами выделены типы конфликтов. Социокультурный конфликт формируется как следствие неравенства социальных и культурных позиций горожанина и деревенского жителя. Оппозиции формируются внутри социального пространства (глухая деревня - ближе к городу); круга своих - чужих (отец; женщина из нашей деревни - директор медучилища; девки городские). Контрасты, включенные в темпоральную рамку раньше - теперь, охватывают трудовую деятельность и ее денежное вознаграждение (трудодни, палочки, денег не было - производственная работа; имели деньги). Значимо, особенно для молодых женщин, отличие внешнего вида деревенских и городских (пальтуха, сапожищи, пугало - туфельки, доха, платьишко). В границах оппозиции литературная речь - нелитературная речь обостряется речевой конфликт, развивающийся на фоне императивной формулы-наставления: Приучайся по-городски. Речевой конфликт, соединяясь с социальным, перцептивно маркируется как «пороговая ситуация», влияющая на изменение культурно-языкового сознания: Не чЁ / а чтО; Не аhА / а дА > Я это на всю жись запомнила // Эмоционально-нравственную основу имеет внутриличностный конфликт. Именем ключевого концепта становится лексема стыд. Стыд как чувство, ущемляющее достоинство, и стыд как результат осознания вины перед родителями, страх перед чужим, жалость борются с чувством долга, послушанием, привязанностью к «своему кругу». Конфликты преодолеваются с помощью старших наставников, добрых людей, которые растолковывают, беседуют, успокаивают, советуют, направляют, помогают.

Культурный сценарий «Путь в город» может иметь разные развязки - окончательный переезд в город и возвращение в деревню. Последнее обусловливается рядом факторов, в том числе идеологических. Обострение конфликтного противостояния связано с наивысшим напряжением психологического состояния субъекта, преодолевающего отчуждение от родного пространства. Отмеченные типы конфликтов стимулируют направления поиска новой идентичности.

Анализ культурных ценностей и установок в границах дихотомии деревня - город позволяет описать столкновение двух типов идентичностей и соответственно двух ценностных систем. Приводятся примеры противостояния субъектов-антагонистов - носителей деревенской культуры и носителей индустриально-городской культуры. Например, в разговоре случайных попутчиков - деревенской учительницы и рабочего-железнодорожника, носителя просторечия, - разрабатывается оппозиция город - деревня: В деревне жить лучше, чем в городе - в городе тоже свои плюсы. Активизируется цепочка нравственно-эмоциональных концептов в их внутренних (содержательных) и внешних проявлениях. Приобщенная к крестьянской культуре учительница связывает с деревней не только волю, свободу, простор, физическое здоровье (…на воле выросли / всё своё //), но и дружелюбие, непринужденность общения, жизненную устойчивость деревенских: В деревне люди улыбаются друг другу // Всегда кто-нить рядом есь / и поговорить / и поплакать / и помочь / если надо // В отличие от деревни, город - это ограниченное пространство, тюрьма, зоопарк, звери, злоба, болезни, формализация человеческих связей и отношений: Тюрьма здесь / а не жись // Злые все как собаки / толкаются / чахнут тут / как звери в зоопарке // Разорвать готовы / не дай Бог на ногу наступишь / или заденешь / или посмотришь не так //

Метафоричность усиливает аксиологическую поляризацию локусов. Таксономические предикаты трансформируются в этические (деревенские > добрые; городские > злые), целенаправленно указывают на моральные устои деревенского уклада жизни (обустроенный дом, благополучие, прочные межличностные связи). Городской уклад жизни связывается с распадом семейной общности, а также с ограниченностью городского пространства, отсутствием уюта, уродством человеческих отношений, агрессией горожан и их разобщенностью.

Зона противостояния коммуникантов - отношение к окультуренному / неокультуренному пространству. Деревня воспринимается рабочим как место отдыха, возможность насладиться природой (отдохнуть, порыбалить, в баньке помыться). Ориентация на блага цивилизации, удобства, комфорт выражена в житийной установке: В деревне жить тяжело. Основой коммуникативной кооперации временно связанных людей становится положительное отношение к труду и семье, а также старикам, воплощающим жизненный идеал (робили всю жись с утра до ночи; просто жили; крепче, добрее были). Деревенских и городских объединяет поколенческая ментальная общность: Главное в жизни - работать на благо семьи, а не масло в голове гонять.

Объектом насмешек бывших сельчан, давно живущих в городе, становится городская барыня, жеманная, не знающая реалий деревенского быта (далёко от травы живет) и нередко попадающая в глупое положение. Идентификаторами маскулинности и феминности, наследуемыми просторечной лингвокультурой, становятся телесность, физическая и духовная крепость, умение приспосабливаться к обстоятельствам. Общность жизненных ассоциаций, принятие духа народного словесного творчества, шутливая речевая манера объединяют горожан, помнящих о своих деревенских корнях. Актуализируется оппозиция: городские, не перестающие оставаться деревенскими - городские, отпавшие от деревни.

На разных участках культурного сценария наблюдаем сцены застолья. Бывшие односельчане собираются в городской квартире / деревенском доме юбиляра (юбиляров), вспоминают детство и юность. Звучат тосты, в том числе и стихотворные, песни, хранящие память о краях родных и юбилее. В застольных речах ярко проявляется оппозиция город - деревня. Концепт деревня становится ключевым. В одном из текстов ценностная составляющая концепта деревня выявляется на базе внутритекстовых номинативных парадигм, косвенно вовлекающих в сравнение деревню и город: [в деревне] небо выше, земля теплее, снег белее, дом роднее, задушевней песня, [у деревенских] совесть чище, они гостеприимнее. На базе уступительных связей реализуется цепочка хода мысли деревенских: Хоть в деревне жить тяжелее, чем в городе, краях заморских, но это моя / наша родина, судьба.

Межкультурные контакты показывают важное место в картине мира духовного и вселенского (судьба, счастье, душа и под.). Это свидетельство сохранности, принятия просторечной культурой космоцентризма, свойственного культуре деревенской.

В главе 3 КУЛЬТУРНЫЙ СЦЕНАРИЙ «ЖИЗНЬ В ГОРОДЕ»: СТРУКТУРА И СПЕЦИФИКА проводится речевая реконструкция частных культурных сценариев, их фрагментов и звеньев. Прослеживается становление просторечной лингвокультуры: реконструируются культурные сценарии, описывающие начало самостоятельного пути, освоение города (часть I) и современную жизнь носителей просторечия (часть II). Сценарии эксплицируют культурные представления о семейной и трудовой жизни, о пространстве, времени и событиях настоящего с позиций прожитого. Типологизируются микроколлективы и культурные типажи, которые рассматриваются сквозь призму лингвокультурологической оппозиции свои - чужие.

Часть I Освоение города включает четыре раздела. В разделе Предварительные замечания формулируются положения, связанные с проблемой поиска человеком ценностных опор в новом социокультурном пространстве. Слом крестьянского ритма жизни, усвоение урбанистических ценностей способствуют формированию новых социальных связей и ментальных опор. Происходит освоение городского языка и статуса горожанина. Переселенцы из деревни оказываются вовлеченными в разнообразные городские практики, отраженные в культурном сценарии, имеющем свой хронотоп, особую субъектную структуру, событийную сетку.

Оппозиция город - деревня встраивается в систему частных пространственных оппозиций, анализ которых позволяет вскрыть многообразные столкновения города и человека. Представлен лингвокультурологический очерк описания города-завода как специфического участка уральского геопространства.

В разделе Культурный сценарий-1 «Начало самостоятельного пути» описывается специфика пространственно-временной организации сценария. Ключевой топоним Урал служит для обозначения общего пространства. Идентификаторы уралец, (коренная) уралочка, уральцы используются как сигналы региональной коллективной общности. На географической карте Урала выделяются локусы разной протяженности: область, район, город, поселок городского типа. Жизненно важной для выходца из сельской местности оказывается спецификация правого члена универсальной оппозиции: деревня - город промышленный (заводской, рабочий); районный город, поселок городского типа.

Охарактеризованы вербальные знаки, свидетельствующие о перестройке пространственного мышления информантов в системе координат «город - деревня» и «городской центр - городская окраина». Выявляемые из коммуникативных практик вербальные знаки локусов фиксируют результат постепенного врастания в городское пространство: Вторчермет, Уралмаш, комната на Сакко и Ванцетти, бараки по Большакова, табачная фабрика, Клуб Профинтерна, парк Павлика Морозова, партийная организация Ленинского района, наш завод, наша больница. Культуроспецифическую информацию несут лексемы барак, угол, актуализирующие смыслы временной социальной устроенности.

Темпоральные границы культурного сценария варьируются: это предвоенный / военный / послевоенный периоды, характеризующиеся событийной значимостью - поступление в училище, служба в армии, демобилизация, свадьба, рождение ребенка, смерть отца, вступление в ряды КПСС и др.

Происходит переоценка ценностей бывшего деревенского жителя. Концепт город наполняется новыми смыслами. Родная деревня всё чаще оценивается как глухомань, а город ассоциируется с возможностью накопления культурного и социального капитала, перспективами устройства налаженной жизни, обретением новой положительной идентичности: А.Б. Када мне исполнилось двадцать лет / я переехала в город Карпинск / да так и осталась здесь насовсем // Здесь же познакомилась с дедом [о муже. - И. Ш.] / замуж за него вышла / забеременела <…> родила девочку / назвала Аней / и все нормально потом стало <…> я устроилась в завод и проработала там много лет //

Описание субъектной организации показывает направления поиска героями культурного сценария «своего круга». Продемонстрировано, что смена хронотопа приводит к ослаблению межсубъектных деревенских контактов, распаду прежних социокультурных и коммуникативных связей, детерминирует появление новых субъектов социально-коммуникативного взаимодействия. Родительский семейный круг отдаляется, контакты с друзьями, оставшимися в деревне, перестают носить постоянный характер, зато становятся актуальными контакты с городскими родственниками. Постепенно формируется временный «свой круг»: городская родня (дядя по тете мамы, городские сродственники); бывшие деревенские, ставшие горожанами (парень с нашей деревни, землячка); члены учебной группы, рабочего коллектива (мастер, бригадир, напарница, девки из группы), соседи. Другие, но не чужие - это коренные горожане, взрослые, представители интеллигенции и простые люди: хозяева квартиры, в которой снимают угол (У нас женщина работала одинокая в Посылторге / она нас пожалела / она нам даже коечку выделила //); люди, в доме которых прислуживают (Работала в няньках // Кира Афанасьевна Павлова / врач // Инженер ВИЗовского завода Юрий Михалыч / ее муж //), под чьим руководством работают, учатся, занимаются общественной работой (мастер цеха, директор медучилища, секретарь партийной организации).

Функционально-ролевая характеристика членов «своего круга» выявляет ролевую составляющую субъектного взаимодействия. Описываются механизмы допуска в «свой круг» и исключения из него, ценности и антиценности новых социокультурных сообществ.

Городские родственники помогают молодым людям из деревни, способствуют осознанию чувства родовой общности, которое наиболее ярко проявляется в событийно значимое время. В основе поведенческих стереотипов возить по родственникам, принимать родственников лежат преемственные по отношению к традиционной культуре установки: Стремись поддерживать родственные контакты, отмечать юбилейные даты родных и близких; Организуй запоминающийся прием гостей-родственников, будь хлебосольным и гостеприимным: З.С. [о родных] И вот они возили тетю Лёлю по родственникам // [воспроизводит слова гостьи] «Ой / кАк нас там приняли / кАк нас приняли!»

Актуальной остается роль наставника, характерная для коренных горожан, поддерживающих неопытных молодых людей, способствующих оптимизации процесса их вторичной социализации. При этом выдерживается иерархия отношений (например, девушка-няня не допускается к столу членов семьи, ей оставляют еду). Ролевое неравенство иногда снимается (… хозяин квартиры любил меня как дочку //). Доминирует общекультурная установка: Жалей слабых, беспомощных, помогай нуждающимся, даже если приходится чем-либо жертвовать.

Активно осваиваются роли квартиранта, общежитского, соседа, реализующиеся в кооперативных практиках взаимодействия квартирантов и хозяев, соседей. Выявлены этические установки, на которых они базируются: Помогай тем, с кем живешь рядом, делом и словом; Сам с добром и к тебе добро; Свои не должны вредить своим. Усвоенные в детстве и ранней юности, эти установки переносятся в новые жизненные условия, накладываются на коммунально-бытовое существование новых микроколлективов, членов которых связывают, по сути, полусемейные отношения. Конфликтные коммуникативные практики (например, практика морального и физического издевательства хозяина над квартирантами: И он каждый раз приходил пьяный и начинал куражиться //) приводят к разрыву коммуникативных контактов.

Свои и чужие дифференцируются на морально-этических основаниях. Обман, жадность, подлость, нежелание работать, лень, пьянство, издевательство, отсутствие жалостливости, сострадания к нуждающимся обусловливают исключение субъектов из «своего круга». Трудолюбие, поддержка, открытость способствуют допуску других в уже сложившуюся общность, причем национальность не является препятствием для сближения. Качественные и поведенческие характеристики инородцев (физическая выносливость, сила, трудолюбие, трудовой энтузиазм, готовность помочь, открытость, ярко выраженное волевое начало, привязанность к семье) близки русскому нравственному идеалу.

Оппозиция горожанин - деревенский вскрывает штампы сознания: Городские считают деревенских наивными, неотесанными, глупыми. Пусть так думают. На самом деле деревенских не так легко обмануть. Они себе на уме, все видят и понимают.

Описывается предметно-вещный мир и досуг, обстановочный контекст городской жизни, реконструируются штрихи к портрету переселенца. Установка Стремись быть привлекательным, несмотря на бедность акцентирует жизненную устойчивость, несгибаемость бывших деревенских в трудных обстоятельствах.

В процессе реконструкции сценария характеризуется советский культурный быт со свойственной ему аскетизацией приватной сферы жизни. «Субстратом советского образа жизни» выступает коммунальность (Т. А. Круглова): В.И. К нам пришли [представители жилищной комиссии - И. Ш.] / условий у нас нету // Мы с Толей [о муже] на кровати / Рая [сестра] на полу //; Ф.П. Комната / в два ряда кровати / шофера? спали / а мы [о себе и муже] в углу за простынкой / а живот у меня уже большой //

Ментальные установки, направленные на обустройство своего угла, поддерживаются в речи разнообразными лексико-грамматическими средствами: агентивными структурами; глаголами созидания, активного физического, интеллектуального действия, движения, перемещения (подмылиться, начать строиться, построиться, перевозить, переехать и др.); культурноспецифическими однокоренными образованиями (самстрой, самстроевский, самстроевцы), демонстрируют устойчивость традиционного общества. Рассматривается советская культурная практика: обивать пороги начальства, добиваясь положенного по закону жилья: Сама ходила // Записалась на прием / захожу // Так и так / живу в мужском общежитии в комнате вместе со всеми / дак чё же / мне там и рожать?

В разделе «От знакомства к браку»: фрагменты культурного сценария-2 анализируются участки сценария, связанные с созданием собственной семьи, систематизируются культурные представления о поведении супругов в ситуации измены.

Ситуации знакомства и добрачного коммуникативного общения представлены глазами мужчины и женщины. Инициатором знакомства с девушкой, как правило, является мужчина: На меня обратил внимание парень один // Девушка может отвергнуть не своего (студентом был) или, по этическим причинам, своего. Фактором, приводящим к коммуникативному разладу, может стать конфликт интенций: Мне на танцы пойти хочется / а он мне стихи читает //

Девичья невинность традиционно воспринимается как условие, соблюдение которого позволяет девушке вступить в «честный» брак. Реализуется гендерная установка Соблюдай запрет на физическую близость до свадьбы: Ведь казалось бы можно / в общежитии я одна осталась / но / ни-ка-да! Семантика глаголов ходить, дружить, встречаться лишена сем физической близости. Скромность и стыдливость концептуализируются, становятся составляющими общего представления о нравственном поведении девушки. Стереотип встречаться красиво регламентирует поведение влюбленных. Табуизация определенных поз и жестов обусловлена действием установок: Непозволительно при посторонних касаться определенных частей мужского / женского тела (лапать, хапать, хватать, цапать, тискать), прижиматься друг к другу (обжиматься). Нарушающий установки осуждается. Молодой человек может проявлять разную степень активности и напористости по отношению к девушке. Активное сексуальное поведение мужчины отражается в стереотипе спортить девку (`лишить невинности'), существующем в обыденном представлении о взаимоотношении полов. Слова с корнем люб- имеют низкую частотность. Табуированная в разговорах носительниц просторечия-1 тема физиологической стороны любви охотно обсуждается в мужских диалогах и полилогах. Женщина в них выступает как объект вожделения, похоти, удовлетворения естественных потребностей, но не душевной привязанности. Обнаруживаются гендерные стереотипные установки, за которыми стоит мужской этический кодекс: Спортил девку - виноват, значит, обязан жениться; Если можно скрыть факт прелюбодеяния, сделай это; Каждый мужчина в молодости должен спортить хоть одну девку - это закон природы; Девка рада первой связи - это для нее возможность выйти замуж; Девка всегда старается извлечь для себя выгоду - не жалей ее. Ситуация лишения невинности может ускорить наступление кульминационного момента (вступление в брак): Она молоденькая очень была / а он ушлый // Спортил ее// Пришлось остаться // <…> Их в горисполкоме дедка списал // Прослеживается институциональное влияние на заключение брака: Под ручки / и в горисполком //; Она его силком в горисполком повела // Семантика подобных высказываний позволяет говорить об определенных этических уступках (здесь - о необязательности уважительного отношения к девушке, а также искренности и правдивости в вербальных контактах молодого человека с девушкой до вступления в брак). Очевидно, что границы этической позволительности расширяются.

Живая ретроспекция позволяет воссоздать ситуацию супружеской измены глазами женщины-работницы. Субъекты культурного сценария - жена, которая правдами и неправдами хочет вернуть мужа; разлучница (женщина с Урала, молодая девка), несущая душевный разлад в налаженную семейную жизнь; муж (шофер, кладовщик), решившийся на измену. Просторечная лингвокультура принимает общекультурные представления о взаимной любви, уважении, честности супругов. Жена (мать) является блюстительницей семейно-нравственных устоев, подчиняется мужу как главе семьи, кормильцу и добытчику: Муж и дети на первом месте // Материнский подвиг освящается. Любовная связь с женатым мужчиной осуждается: Как не стыдно / за женатым мужиком / <…> а мне надо двух дочерей кормить // Жена предстает как борец за семейное счастье, действует в соответствии с установкой на сохранение семьи любой ценой. Анализируются коммуникативно-речевые практики возвращения в семью неверного мужа, основанные на установке Для спасения семьи от распада все средства хороши: практика выговаривания (`в надежде на понимание, собравшись с силами, сказать открыто, в лицо мужу или разлучнице все, что наболело; оценить его / ее поведение как этически непристойное и тем самым облегчить душу': Я потом к ним ездила / сказала мужу [о супруге разлучницы] // <…> я все высказала //); практика рукоприкладства (Я ее ухватила за волосы и давай тискать / до того у меня стоко злости / энергии //), часто сопровождаемая целенаправленным переходом на обсценный код с целью обозначения эмоциональной характеристики аморальных действий разлучницы. Гендерная специфика проявляется в способе рукоприкладства, который имплицитно толкуется защитницей семьи как не наносящий ущерба здоровью, но позволяющий поставить обидчика на место. Как крайняя мера воздействия используется административная практика оформления на 15 суток, выступающая в данном случае как институциональный регулятор аморального и агрессивного поведения разлучницы: Оформила бабешку на 15 суток // Для возвращения мужа в семью жена не стесняется в средствах. Лингвокультурный типаж защитница семьи, по нашим наблюдениям, базируется на архетипе мудрой жены, проявляющемся в этических установках на терпение и прощение. Достижение сиюминутного искомого коммуникативного результата и долгосрочного жизненного результата (… писят три года живем //) обеспечивается личными усилиями по строительству пошатнувшегося мира и лада: Ну потом у нас все наладилося / я это сгладила // Очевидно, что органичная для христианского мировосприятия способность страдать и прощать не утрачена и сегодня.