Служебные слова в системе частей речи башкирского языка

Размещено на http://www.allbest.ru/

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени

Служебные слова в системе частей речи башкирского языка

10. 02. 02 -- Языки народов

Российской Федерации (башкирский язык)

доктора филологических наук

Султанбаева Хадиса Валиевна

Уфа -- 2008

Работа выполнена на кафедре башкирского и общего языкознания государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования «Башкирский государственный университет»

Научный консультант

доктор филологических наук, профессор, член-корреспондент АН РБ Зайнуллин Марат Валиевич

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор, академик АН РТ Закиев Мирфатых Закиевич

доктор филологических наук, профессор член-корреспондент АН РБ Галяутдинов Ишмухамет Гильмутдинович

доктор филологических наук, профессор Тикеев Данис Султанович

Ведущая организация Институт истории, языка и литературы УНЦ РАН РФ

Защита состоится _16 мая _2008г. в _10_ часов на заседании диссертационного совета Д 212. 013. 06 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук при ГОУ ПВО «Башкирский государственный университет» по адресу: 450074, г. Уфа, ул. Фрунзе, 32.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Башкирского государственного университета

Автореферат разослан « __ »_____________________2008г.

Ученый секретарь

диссертационного совета А.А.Федоров

служебный башкирский язык семантический

Общая характеристика работы

Актуальность исследования. Проблема служебных частей речи в языках различной типологии привлекала и продолжает привлекать внимание лингвистов. Как известно, служебные слова могут быть выделены в особый класс в языках, которые условно могут быть названы морфологизованными. Однако степень их морфологизованности различна, то есть в каждом отдельном типе языка можно выделить неодинаковые классы слов, обладающих определенными грамматическими свойствами. Так, если в отношении русского языка и некоторых других можно с уверенностью говорить, что они обладают развитой и вполне сложившейся грамматической системой морфологических форм, то по отношению к агглютинативным языкам, к которым относится башкирский, такой ясности, на наш взгляд, пока еще нет, что говорит о несомненной актуальности данной проблемы как для тюркологии, так и лингвистики в целом. И речь здесь должна идти не только о служебных частях речи, но и всей грамматической системе башкирского языка.

Проблема, таким образом, имеет несколько уровней представления и решения. Основное внимание в работе уделено, с одной стороны, таксономическому аспекту: выявлению на основе имеющегося фактического материала всего объема языковых единиц, которые могут быть охарактеризованы как служебные, с другой стороны, функциональному: подробной характеристике того круга значений, которые они выполняют в структуре предложения. Данный подход, как нам представляется, даст возможность избежать априорных схем, когда те или иные языковые факты либо подгоняются под определенную, заранее избранную парадигму анализа, либо исключаются из рассмотрения, и получить теоретические положения и выводы из наличного языкового материала, из наблюдений над реальным функционированием языковых единиц в речи.

Служебные части речи обычно не входят в сферу пристального внимания языковедов, поскольку основное внимание уделяется преимущественно на знаменательные части речи. Они рассматриваются как необходимые, но все же скорее как факультативные средства языка, что отразилось и в самом их наименовании - служебные или вспомогательные слова. При этом остается целый ряд вопросов, связанный не только с проблемой функционирования служебных частей речи в языке, но и самим их происхождением, особенностями проявления их морфологических и синтаксических функций в языках различного типологического строя. Все это как раз и предопределяет актуальность исследования и необходимость как теоретического, так и практического анализа служебных частей речи в языке.

Объектом исследования выступают служебные части речи башкирского языка, представленные как в словарях, так и в художественных текстах.

Цель диссертационного исследования заключается в описании всего корпуса служебных частей речи башкирского языка, определении их функций в речи, выявлении лексико-грамматических значений, передаваемых ими.

Основное содержание работы

В Главе I «Проблема служебных частей речи в современной лингвистике» рассматриваются теоретические проблемы исследования служебных частей речи в тюркских языках.

Еще М.В.Ломоносов в своих трудах делил слова на главные (знаменательные) и служебные (вспомогательные) (Ломоносов 1952, 408). В работах разных авторов в дальнейшем появляются и другие, несколько иные названия оппозиции частей речи. Так, например, М.Н.Петерсон делит слова на самостоятельные (знаменательные) и несамостоятельные (служебные) (Петерсон 1955), A.M. Пешковский - на полнозначные и неполнозначные (Пешковский 1925) и др. В современной лингвистике наиболее распространены термины «знаменательные» и «служебные» части речи (Русская грамматика 1980).

К середине XX века недостаточная определенность терминов «часть речи», «служебная часть речи» привела к пониманию того, что научно-исследовательская парадигма, сложившаяся в европейской науке, отнюдь не универсальна. Не универсальна в том смысле, что она не в состоянии охватить все многообразие языковых явлений, хотя позволяет выявить наиболее существенные стороны изучаемого явления. В качестве примера можно указать на выражение вопроса в русском и башкирском языках. Вопрос в русском языке передается с помощью интонации, в то время как в башкирском языке (как и во всех тюркских) он выражается с помощью специального вопросительного аффикса.

Как отмечалось многими лингвистами, вплоть до середины ХХ столетия предметом описания был не столько сам объект исследования, сколько интуиция исследователя, что приводило к субъективизму. Принцип «внешнего наблюдателя» по отношению к лингвистическим явлениям, в отличие от попыток описания языковой интуиции, впервые был применен лингвистами-структуралистами. Однако в виде имплицитно избранной установки он широко использовался и до структурализма, в первую очередь в естественных науках. В то время как в гуманитарных областях знания субъект включен в процесс исследования и его элиминирование, исключение из процесса познания ведет к существенному обеднению исследуемого объекта. В частности, процесс включения субъекта в структуру исследования как совершенно обязательного и необходимого компонента проецируется и на вопрос о частях речи в языках различных типов. Значительную роль в этом процессе сыграли, с одной стороны, работы таких мыслителей XX века, как М.Хайдеггер, Л. Витгенштейн, Э. Кассирер, М. К. Мамардашвили и др., а с другой - достижения представителей естественных наук, в первую очередь квантовой физики, в которой исследователи впервые столкнулись с феноменом влияния субъекта на результаты проводимого исследования.

Таким образом, к началу XX столетия стало очевидно, что сложившаяся практика подразделения единиц языка на «части речи», деления их на «знаменательные» и «служебные» не имеет во многом единого основания и, строго говоря, не является классификацией в точном смысле этого слова. Так, О. Есперсен в своей «Философии грамматики» отмечал, что принципы, положенные в основу членения единиц языка на части речи, во многом произвольны. Он пишет: «… надо учитывать все: и форму, и функцию, и значение. Однако необходимо подчеркнуть, что форма, будучи самым наглядным критерием, может побудить нас признать в одном языке такие разряды слов, которые в других языках не являются отдельными разрядами, а значение, как оно ни важно, трудно поддается анализу; классификация в этом случае не может быть основана на кратких и легко приложимых определениях. Наибольшее приближение к первому типу (т.е. выраженному с помощью морфологических показателей - Х.С.) мы находим не в каком-либо из существующих языков, а в таких искусственных языках, как эсперанто и еще в большей степени - идо, где каждое имя нарицательное оканчивается на -о (во множественном числе - на -i), каждое прилагательное - на -а, каждое (производное) наречие - на -е, каждый глагол - на -г, -s или -г в зависимости от наклонения. Обратное положение, когда у разрядов слов нет формальных показателей, находим в китайском языке, где некоторые слова могут употребляться только в определенных функциях, в то время как другие могут функционировать без какого-либо формального изменения то как существительные, то как глаголы, то как наречия и т. д.; причем их значение в каждом конкретном случае определяется синтаксическими правилами и контекстом. Английский язык занимает в этом отношении промежуточное положение, хотя он все больше и больше приближается к системе китайского языка» (Есперсен 2002, 65). Явление, сходное с описанным О.Есперсеном, можно наблюдать и в отношении тюркских языков, которые также занимают промежуточное положение между собственно синтетическими и аналитическими языками.

М.И. Стеблин-Каменский отмечал: «Было сделано немало попыток истолковать традиционное распределение слов по частям речи как некую стройную и последовательную «систему», т.е. как классификацию... Так, по Брендалю, значение предлога - это отношение, имени существительного - сущность, наречия - качество, числительного - количество, глагола - сочетание отношения и качества, местоимения - сочетание сущности и количества, союза - сочетание отношения и количества и т.д. Априорность этой схемы совершенно очевидна» (Стеблин-Каменский 1974, 22).

Одни лингвисты, например О.П. Суник, считали, что «традиционная» классификация вполне достаточна и убедительна и требует лишь корректировки на основе достижений современной лингвистики. В частности, он отмечает, что «еще меньше основания для включения в общий ряд классов знаменательных слов класса слов частичных (или служебных) - предлогов, послелогов, союзов, частиц, артиклей, некоторых аффиксов и т.п.» (Суник 1968, 40).

Другие же, наоборот, исходили из того, как это наиболее отчетливо выражено в позиции М. И. Стеблина-Каменского, что не следует искать системности там, где ее нет и не может быть.

Необходимость критического подхода к определению частей речи вызывается еще и тем обстоятельством, что само понятие частей речи сложилось еще в ту эпоху, когда о лингвистике как науке не могло быть и речи. Как отмечает, например, А. С. Чикобава: «Филологическая грамматика, в представлении греков, не считалась наукой, а рассматривалась как искусство» (Чикобава 1968, 49). Как отмечает А. М. Мухин, «деление частей речи на знаменательные и служебные возникло в условиях, когда те и другие выделялись в связной речи, когда отсутствовало какое-либо представление об единицах разных уровней языка, и, следовательно, сама проблема уровней языка не могла быть поставлена», и далее он указывает, что «этим, очевидно, объясняется и возникновение самого термина «части речи» (Мухин 1976, 72). Само вычленение частей речи, подразделение их на знаменательные и служебные связано, с одной стороны, с экспликацией интуиции носителей языка, а с другой - с объективным явлением: предметно-вещественным существованием единиц языка.

В русской лингвистической традиции основную роль в становлении и развитии морфологического подхода к единицам языка сыграла Московская лингвистическая школа во главе с ее основоположником Ф. Ф. Фортунатовым, который подразделял все слова языка на изменяемые и неизменяемые. В первой группе слова достаточно четко делятся на основу и флексию (смысловую и формальную части).

Однако данный подход практически неприменим к языкам, грамматическая структура которых не имеет деления на основу и флексию и может использоваться, видимо, не более чем дополнительное средство описания грамматической структуры этих языков. Таковы многие изолирующие языки Восточной и Юго-Восточной Азии: китайский, тибето-бирманские, мяо, вьетмыонгские, мон-кхмерские. В определенной степени это относится и к тюркским языкам, поскольку аффиксы агглютинативных языков суть не то же, что флексия флективных языков. И соотношение основы и флексии здесь иное. Так, анализируя ведущую грамматическую тенденцию флективных и агглютинативных языков, А.А. Реформатский отмечает: «Дело здесь заключается в том, что благодаря тесной связи элементов при образовании производных основ в фузионных языках эти элементы не просто линейно складываются в цепочку, но образуют новое морфологическое качество, единицу, готовую в целом принимать новый формообразующий элемент… При этом прежний формообразующий элемент производящей основы «затухает», теряет свое формообразующее свойство и тесно срастается с первичной основой (корнем)» (Реформатский 1987, 67), в то время как «характер лексемы в агглютинирующих языках совсем не похож на лексему в фузионно-флективных языках, а скорее имеет что-то общее с лексемами языков инкорпорирующих. Общее в этих сходствах - именно отдельность подачи элементов информации в составе словоформы» (Реформатский 1987, 69).

На других основаниях развивал свою концепцию И.И. Мещанинов. Здесь следует отметить, что во главу угла был поставлен принцип эволюционизма, или «стадиальности», в терминах самого И.И. Мещанинова. Однако в его концепции интересно именно то, что он при анализе морфологического строя языков различной типологической структуры исходил из первичности синтаксиса, с одной стороны, и особенностей того, что впоследствии будет названо «языковой картиной мира говорящего», с другой (Мещанинов 1975, 176) .

А.Ф. Лосев сконцентрировал внимание на взаимосвязи языка, его типологической структуры и мышления. Он, в частности, показал, что, в отличие от всех предшествующих типов, номинативный строй языка характеризуется универсальностью (Лосев 1982). В какой-то мере А.Ф. Лосев предвосхитил выводы М.К.Петрова об универсально-понятийном социокоде и типе господствующего в настоящее время способа хранения и наследования социально значимой информации средствами языка (Петров 1990).

Однако и по сей день остается невыясненным вопрос: каким образом генетически разнородные языки (а с ними, соответственно, и культуры, использующие эти языки) подошли к одному и тому же типу социокода, механизму наследования социально значимой информации. И наиболее интересными в этом плане стали данные, полученные на основе исследований изолирующих языков.

Исходя из предложенного еще В. фон Гумбольдтом понимания изоляции как способа грамматической связи слов в предложении, В.М. Солнцев отмечает, что «все языки мира можно разделить на два макротипа - изолирующие и неизолирующие по признаку выраженности или невыраженности в самих словах их отношений к другим словам. В рамках этих макротипов далее можно делить языки соответственно на агглютинативные и флективные.

И хотя в языках может быть больше или меньше морфологии, но совсем без морфологии, видимо, язык обходиться не может» (Cолнцев 1995, 10).

В.М. Солнцев, таким образом, дает расширительное толкование морфологии, не ограничивая ее категориями спряжения и склонения. Он отмечает также, что «деление на изолирующие и неизолирующие языки обусловлено не якобы отсутствием морфологии в одних и, наоборот, наличием в других, а характером морфологии, использованием или неиспользованием морфологических показателей в синтаксических целях, т.е. для грамматического связывания слов в предложении» (Солнцев 1995, 10). Данное указание важно тем, что позволяет связать в одно целое морфологию и синтаксис. Так, выделяется три основных способа синтаксической связи слов в предложении: согласование, управление и примыкание. Однако в разных языках, в зависимости от типологического строя того или иного языка, возможны отнюдь не все из них. Особенность морфологического строя хорошо проявляется и на уровне строения предложения. Так, порядок слов в языках синтетического типа является относительно свободным. В то же самое время для изолирующих языков строго обязательным правилом является жесткий порядок слов и в словосочетании, и в предложении.

Исходя из подразделения языков на морфологизованные и неморфологизованные, можно утверждать, что в неморфологизованных языках такие языковые явления, как служебные части речи, невозможны по определению, с известными, разумеется, оговорками. И речь должна идти в первую очередь только о тех языках, которые принадлежат к неморфологизованным изначально. В то время как в морфологизованных языках они, наоборот, представляют собой обязательный элемент системы языка.

Агглютинативные языки, и башкирский язык в частности, представляют собой в определенной мере промежуточное явление между языками морфологизованными и неморфологизованными и, соответственно, сочетают в себе черты как того, так и другого типа.

Так, с одной стороны мы видим здесь морфологию агглютинативного типа, хотя само выделение частей речи основано преимущественно на семантико-синтаксических, а не формально-грамматических признаках. Однако это относится прежде всего к знаменательным частям речи, в то время как служебные части речи - в той мере, в какой они сопоставимы со служебными частями речи языков иной типологии - выделяются на основе синтаксическиох принципов: это предлоги / послелоги, частицы, союзы и др.

С другой стороны, в области синтаксиса мы наблюдаем жесткий порядок слов в предложении, свойственный языкам изолирующего строя.

А.А. Реформатский, анализируя особенности флексии и агглютинации в флективно-синтетических и агглютинативных языках, отметил по этому поводу, что флексия и фузия в флективно-синтетических языках и агглютинация и аналитизм в агглютинативных языках коррелятивны, но не конгруэнтны и что в каждом конкретном случае необходимо уточнять, что именно наблюдает исследователь и не пытаться подверстать наблюдаемые факты под заранее заданную схему (Реформатский 1987).

Такой подход, в частности, продемонстрировал В.М. Солнцев и другие специалисты по дальневосточным языкам, анализируя особенности морфологического строя китайского языка и вопрос о частях речи в китайском и других изолирующих языках.

Категориальная грамматика на первый план выдвигает существительное и рассматривает все остальные классы слов исходя из их роли в образовании предложения.

В то время как функционально-семантическое направление ведущую роль отводит глаголу, объединяя их с прилагательными и наречиями в класс предикатных слов, а существительные же образуют ядро класса непредикатных слов. И.П. Сусов пишет: «Синтаксический критерий в значительной степени применим и к классификации служебных слов. Предлоги сочетаются с существительными, выступая по отношению к ним в препозиции. Послелоги также сочетаются с существительными, употребляясь в постпозиции и нередко становясь постфиксами» (Сусов 2002). Оценивая возможности различных критериев при описании языка, В.М. Алпатов указывает: «Однако чаще при синтаксическом подходе классы выделяются так, чтобы не вступить в противоречие с тем, что А.И. Смирницкий называл «тождеством слова». Недаром такая точка зрения после работы А.А. и Е.Н. Драгуновых получила признание советских лингвистов в исследованиях по изолирующим языкам. Если морфологические классы нередко несопоставимы, а их количество и состав непредсказуемы, то синтаксические классы в принципе сопоставимы и исчислимы, языки могут описываться в данном отношении единообразно» (Алпатов 1986, 41) (курсив наш - Х. С.).

Многие лингвисты считают, что при анализе служебных частей речи ведущую роль играет синтаксический критерий, который дает возможность выявить не только их категориальные или функциональные свойства в составе предложения, но и коммуникативные свойства в составе целостного высказывания - текста. Здесь, в частности, можно отметить, что для организации текста как целостной структуры служебные части речи играют очень важную роль. Они структурируют не только фрагменты действительности, описываемые теми или иными знаменательными частями речи, но и обеспечивают связь частей текста между собой.

И здесь необходимо остановиться на вопросе о происхождении частей речи, в том числе служебных частей речи.

Происхождение частей речи вообще и служебных частей речи, в частности, представляет собой сложную и интересную проблему для лингвистики, которая продолжает привлекать внимание языковедов и в настоящее время. Хотя следует признать, что исследования лингвистов в этом направлении ограничивались преимущественно знаменательными классами слов. И поскольку сама лингвистика зародилась в первую очередь как историческая наука, то принцип развития, эволюции всегда играл в ней одну из ведущих ролей. Несмотря на то что в XX столетии преобладал синхронический подход к описанию явлений и свойств языка, контенсивно-типологические и сравнительно-исторические исследования эволюции языка всегда занимали одно из важнейших мест в лингвистических разысканиях.

Так, Г.С. Клычков указывает, что «язык следует описывать как систему процессов, а не единиц. Основным элементом описания становится меризма - дифференциальный признак в фонологии, семантический признак в лексике, грамматический признак - в грамматике» (Клычков 1989, 185). На основе данного подхода можно получить представление, как и когда в языке могли происходить те или иные изменения синтаксического и морфологического строя, закрепившиеся в дальнейшем в виде типологических свойств языка. Так, по мнению Н.А. Баскакова древний строй тюркских языков был близок к изолирующему типу. «Для изолирующего же строя языков характерна… синкретичность корневой морфемы, имеющей близкое по смыслу именное и глагольное значение» (Баскаков 1988, 20). В качестве примера можно привести такие башкирские слова, как њй «дом» и њй- «собирать в кучу»; йыр «песня» и йыр- «размывать, разрушать; широко раскрывать рот».

Можно утверждать, что служебные части речи в тюркских языках - явление относительно позднее, и процесс этот с разной степенью интенсивности продолжается и в настоящее время. Этапы их появления и вхождения в грамматический строй тюркских языков, естественно, различны.

Например, послелоги характерны именно для грамматического строя, и само их появление в тюркских языках следует относить к периоду перехода тюркских языков от древнего изолирующего состояния к агглютинативному, когда, наряду со становлением именного и глагольного словоизменения (склонения и спряжения), появился и особый класс слов для выражения смысловых и грамматических отношений между компонентами высказывания: пространственных, временных, причинных, целевых и т.п.

Союзы в тюркских языках - явление достаточно позднее, поскольку сам строй тюркских языков не требует их использования в структуре высказывания. Почти все они представляют собой заимствования из персидского и арабского языков. Как показывают наблюдения тюркологов, союзы отсутствуют в древнетюркских текстах и начинают появляться в тех тюркских языках, которые вошли в орбиту арабо-персидской культуры, в частности в связи с принятием ислама. В отличие от послелогов, указывающих на характер отношений между компонентами высказывания в рамках одного предикативного центра, союзы выражают уже не морфологические, а синтаксические отношения между двумя и более предикативными центрами высказывания.

Частицы, а также междометия, модальные слова, функционируют уже на уровне коммуникантов. Их основная задача в составе высказывания - выражение отношения говорящего к содержанию высказывания, привлечение внимания, отражение конситуативного окружения и контекста высказывания. В целом эта группа служебных слов характеризуется наименьшей степенью грамматикализованности: фактически они никогда не входят в состав элементарной синтаксической конструкции и реализуются только на уровне целостного высказывания. В данной группе наибольший интерес представляют частицы, что связано с их ролью в процессе коммуникации. Т.М. Николаева в монографии, специально посвященной функциональной характеристике частиц в славянских языках, указывает, что «со словом «частица» связываются несколько смысловых комплексов. Это, с одной стороны, представляет известную трудность для их вычленения и классификации в рамках традиционных подходов к анализу языковых единиц, а с другой - показатель принципиальной неоднозначности, синкретичности этого класса слов в том или ином языке. Однако вопрос происхождения и классификации частиц в настоящее время еще далек от своего более или менее адекватного решения, поскольку конверсия как способ словообразования изучался в основном применительно к знаменательным частям речи: переходу имен прилагательных в разряд имен существительных, существительных в наречия и т.д. Если же говорить о конверсии знаменательных частей речи в разряд служебных, то требуются дополнительные историко-лингвистические разыскания. В то время как проблема становления, развития, функционирования и, особенно, происхождения служебных частей речи не может ограничиваться только лишь описанием на синхронном уровне. Кроме того, мы имеем дело с переходом изменяемой части речи в неизменяемую часть речи. И мы имеем дело с таким синхроническим явлением, когда слово в одной и той же форме (неизменяемые слова) совмещает несколько функций (грамматический синкретизм). Этот тип конверсии наиболее распространен и наименее ясен (Кривоносов 2005, 12).

Р.З. Мурясов и А.Т. Кривоносов рассматривают конверсию применительно к языкам с развитой морфологией. При этом А.Т. Кривоносов отмечает, что «теория конверсии частей речи не получила в современном языкознании убедительного решения. Существующие теории конверсии частей речи так и не ответили на вопрос: что же в слове есть такого, что позволяет ему быть сразу несколькими частями речи?» (Кривоносов 2005, 25) Эта точка зрения была выражена в работах Л.С.Бархударова, Б.А. Серебренникова и др. (Бархударов 1965; Серебренников 1988; Смирницкий 1953 и др). Б.А. Серебренников, в частности, отстаивая «секторную» структуру слова, указывает, что «мнение о том, что слово в языках со слаборазвитой морфологической системой потенциально способно выступать в виде любой части речи, совершенно ошибочно» (Кривоносов 2005, 17). Недостаточность аргументов «за» и «против» конверсии, на наш взгляд, заключается в исходной исследовательской парадигме, принимаемой тем или иным лингвистом в качестве теоретико-методологической базы. Так, А.Т. Кривоносов считает, что есть семантическая и грамматическая корреляция между явлениями конверсии (переходом одной части речи в другую) и парадигматическими отношениями между формами одного и того же слова. По его мнению, «нет принципиальных различий между морфологическими парадигмами и синтаксическим употреблением слов в различной дистрибуции, ибо и в первом, и во втором случае мы имеем дело с дистрибуцией, только в первом случае - с морфологической, а во втором случае - с синтаксической» (Кривоносов 2005, 29).

При этом одни лингвисты считают, что полисемия и омонимия в конечном счете совпадают, в то время как другие полностью отрицают даже саму возможность их совпадения. К первой группе, несмотря на все различия в их подходах к решению вопроса о конверсии, полисемии и омонимии, относятся В.В. Виноградов, И.Е. Аничков, В.Н. Ярцева, В.А. Звегинцев, В.А. Жирмунский, И.И. Ревзин, Р.А. Будагов, а к другой - А.И. Смирницкий, В.И. Абаев и др. В качестве предварительного вывода можно, на наш взгляд, говорить о том, что конверсия как способ образования служебных частей речи должна рассматриваться в более широком контексте.

В настоящее время в лингвистике принято следующее понимание частей речи: «это грамматические классы слов, характеризующиеся совокупностью следующих признаков: 1) наличием обобщенного значения, абстрагированного от лексических и морфологических значений всех слов данного класса; 2) комплексом определенных морфологических категорий; 3) общей системой (тождественной организацией) парадигм и 4) общностью основных синтаксических функций» (Русская грамматика 1980, 457).

При этом мнения и подходы лингвистов к классификации знаменательных частей речи в большинстве случаев едины, в то время как классификация служебных частей речи все еще продолжает вызывать пристальное внимание.

Глава II «Проблема служебных частей речи в тюркологии и в башкирском языкознании» посвящена теоретическим проблемам тюркологии и башкирского языкознания, связанным с классификацией служебных частей речи и основаниями выделения их лексико-грамматических разрядов.

К проблеме служебных слов обращались в своих исследованиях многие ученые, пытаясь определить их отличительные признаки, отношение к знаменательным частям речи и разных разрядов служебных слов между собой. Несмотря на наличие многочисленных работ, проблема служебных частей речи остается одной из актуальных и даже спорных в современном языкознании. В русской лингвистической науке огромный вклад в развитие теории частей речи внес академик В.В. Виноградов. Развивая идеи А.А. Шахматова и Л.В. Щербы, он создал свою оригинальную концепцию частей речи, в наиболее полной мере отразившуюся в его трудах по грамматике. В данной работе представлены следующие четыре основные структурно-семантические категории слов в современном русском языке:

1) слова-названия, или части речи,

2) связочные слова, или частицы речи,

3) модальные слова и частицы,

4) междометия.

Словам первого типа, по определению В.В. Виноградова, присуща номинативная функция, сюда он включает все те знаменательные части речи, которые в большинстве грамматик современных языков и по сей день рассматриваются как таковые. Следует, однако, заметить, что термин «частица» академик В.В. Виноградов употребляет в двух значениях - общем и частном (Виноградов 1972, 520). Вместо термина «служебные слова» он пользуется термином «частицы речи» и относит к ним собственно частицы, предлоги и союзы.

Деление слов на четыре указанных выше структурно-семантических типа легло в основу принципов деления частей речи и в других языках, в частности в тюркских.

Интересные положения о частях речи и их классификации содержатся в работах М.З. Закиева, который отмечает, что «в существующих классификациях морфологических единиц часто не учитывается самое главное - то, что эти единицы существуют для образования речи» (Закиев 1973, 6). Он предлагает делить морфологические единицы на три группы:

1)единицы, выражающие определенные понятия, т.е. знаменательные слова;

2)средства для выражения модальности, т.е. модальные слова, междометия, частицы;

3)средства, осуществляющие связь между словами: послелоги и союзы.

В «Татарской грамматике» М.З. Закиев относительно состава служебных слов пишет, что «служебные слова делятся на словосоединительные и модальные. К словосоединительным относятся союзы и союзные слова, послелоги и послеложные слова» (Татарская грамматика 1993). Частицы же он включил в разряд модальных служебных слов.

В последние годы в исследованиях тюркологов все отчетливее проявляется тенденция отнесения к служебным частям речи послелогов, союзов и частиц (Зейналов 1966; Щербак 1987; Татарская грамматика 1993). Это связано с тем, что служебные слова членами предложения не являются, к тому же они могут функционировать в составе предложения только в качестве строевого элемента. Эта особенность служебных слов была отмечена в исследованиях М.Н. Петерсона. По этому поводу он пишет, что различие между самостоятельными и несамостоятельными словами заключается прежде всего в том, что последние употребляются « только в сочетании с самостоятельными и не могут употребляться отдельно от них как слова-предложения» (Петерсон 1955, 178). Из этого следует, что классификация служебных частей речи может быть проведена только на основании сочетания семантических и синтаксических принципов (Современный русский язык 1989, 524).

По своей семантике и синтаксическим характеристикам служебные слова чрезвычайно разнообразны и в силу этого принимают участие в формировании разных аспектов предложения. Одни служебные слова как бы «отвечают» только за синтаксис. К ним относятся так называемые «связочные» слова, а именно послелоги и союзы, первые из которых выражают грамматические функции сплочения знаменательных слов в единое предложение передачи межфразовой связи. Однако не следует полагать, что, обладая только служебными функциями, эти словоформы не имеют какого-либо содержания. Они не просто связывают члены предложения или целые предложения, но и тем самым обозначают характер отношений между ними. Послелоги, в отличие от союзов, выражают (вместе с падежными формами существительных) отношения между неоднородными членами в предложении или между частями сложного предложения. В то время как частицы выражают, как и вводные конструкции, отношение говорящего к содержанию высказывания.

Итак, как показывает анализ существующих классификаций частей речи в русской грамматике, а также в исследованиях по тюркским языкам, существуют различные мнения о составе частей речи в целом и служебных частей речи, в частности, и используются различные подходы к их выделению: лексико-семантический, морфологический и синтаксический. Тем не менее, в отдельных языках при классификации преобладает один из принципов. Так, например, в тюркском языкознании, в том числе и в башкирском, преимущество отдавалось семантическому принципу, а остальным отводилась роль второстепенных.

Между тем части речи в тюркских языках содержат одновременно лексико-семантические и грамматические значения, а потому и должны рассматриваться как лексико-грамматические категории.

Как пишет А.Н. Тихонов, в том, что «части речи - это прежде всего явления морфологические, как будто, нет сомнений, и рассмотрение их в морфологии стало традицией. Однако при описании их морфологических свойств обнаруживается, что они связаны не только с морфологией» (Тихонов 1968, 219). Он придерживается точки зрения, представленной в трудах Л.В. Щербы, Л.А. Булаховского, В.В.Виноградова, В.М. Жирмунского, А.И. Смирницкого, Р.А. Будагова, А.В. Исаченко и др., которая является общепризнанной в отечественном языкознании. При рассмотрении слов неизменяемых, парадигматические свойства которых не имеют формального выражения, а грамматические свойства реализуются лишь в их синтаксических связях, по существу лишь в виде соположения слов в рамках целостного высказывания, в силу вступает другой критерий - синтаксический. Следовательно, синтаксический критерий дополняет лексико-семантический и морфологический принципы, а в некоторых случаях играет решающую роль в распределении слов по частям речи.

Лексико-семантический, морфологический и синтаксический подходы позволяют выделить в системе служебных частей речи башкирского языка послелоги, союзы и частицы.

Впервые послелоги стали объектом изучения в исследованиях А. Троянского, А. Казем-Бека, М. Иванова, в которых заложены основы современных взглядов на проблему послелогов в тюркологии. Дальнейшее развитие она получила в основных работах современных исследователей-тюркологов В.А.Гордлевского, Н.К.Дмитриева, А.Н.Кононова, Н.А.Баскакова, Ф.Р.Зейналова, Г. Алпарова. В.Н.Хангильдина, М.З.Закиева, а также А.А.Юлдашева, Б.С.Саяргалиева, Г.Г.Саитбатталова, М.В.Зайнуллина, Н.Х.Максютовой, Н.Х.Ишбулатова, З.Б.Мулюковой и других.

В лингвистике существуют различные определения понятия «послелог». Наиболее убедительной нам представляется точка зрения Ф.Р. Зейналова: «Послелоги - вспомогательная категория, служащая для выражения различных синтаксических отношений имен либо имени с глаголом. Единицы, входящие в эту группу, способствуют дополнению, обогащению содержания основных частей речи в том или другом отношении» (Зейналов 1966, 29).

Послелоги служат для различных синтаксических связей в предложении и требуют разного оформления слов, отношения которых выражаются с их помощью. Они классифицируются обычно по одному из следующих признаков:

1) по синтаксическому, то есть по падежам, с которыми употребляются послелоги (Н.К. Дмитриев, М.И. Исаев и др.);

2) по грамматическим отношениям, выражаемым послелогами (Н.А. Баскаков, Ю.А. Смирнов и др.);

3) по происхождению (Дж. Мураталиева, А.Н. Кононов, Е.И. Убрятова). Так, Дж. Мураталиева выделяет: а) именные; б) глагольные; в) послелоги, этимология которых нуждается в выяснении (Мураталиева 1958).

Большинство исследователей ставят знак равенства между предлогами и послелогами, указывая лишь на то, что предлог находится в препозиции по отношению к имени, а послелог - в постпозиции. И.И. Мещанинов, отмечая равнозначные функции предлога и послелога, указал лишь на одно различие между ними: «По своей основной синтаксической функции предлог в точности соответствует послелогу. И тот, и другой служат показателем синтаксических отношений. Основное различие между предлогами и послелогами заключается в том, что последние проявляют большую тенденцию к формальному объединению с именем, чем первые» (Мещанинов 1978, 359-360).

3.Б. Мулюкова подчеркивает следующие различия между послелогом и предлогом:

1) по употреблению, по количеству выражаемых грамматических отношений категория предлогов шире категории послелогов;

2) предлоги употребляются со всеми падежами, кроме именительного, а послелоги сочетаются с формой имени и в основном падеже;

3) башкирские послелоги по своему значению конкретнее, к примеру русских или немецких предлогов, то есть они менее грамматикализованы (Мулюкова 1985, 6).

В древнетюркских памятниках, особенно рунических, как отмечают исследователи, очень мало слов, выступающих в функции союзов, а имеющиеся употребляются преимущественно как сочинительные союзы. В.М. Насилов в свое время отмечал: «В грамматическом строе орхоно-енисейских памятников союзы не являются сложившейся категорией. Единственными лексическими средствами, приближающимися к категории союзов, служат частицы ta «и», «да», «е» и jeme «и», «также», «еще» (Насилов 1960, 44). На это указывали и другие исследователи древнетюркских памятников.

В связи с тем, что союзы в тюркских языках возникли в сравнительно более поздний период, они, естественно, формировались на базе уже существовавших частей речи (Мусаев 1980, 4).

Союзы - средства связи, выражающие различные смысловые отношения, однако они не являются равноценными не только по выражению синтаксической связи, но и по значению, стилистическим характеристикам и синтаксическим потенциям.

Таким образом, союзы, как и послелоги, выражают отношение. Но в отличие от послелогов, которые служат формальным средством соединения имен (местоимений) с другими словами в словосочетании или предложении, союзы соединяют не слова, а синтаксические единицы - члены предложения или части сложного предложения.

Союзы обычно классифицируются по различным параметрам: 1) по синтаксическим функциям; 2) по происхождению; 3) по структуре. По синтаксическим функциям союзы принято делить на сочинительные и подчинительные.

По своей структуре союзы в тюркских языках делятся на простые(йљ, йљнљ, лљкин, сњнки, таћы, фљќљт, hљм и др.) и сложные (составные) (љгљр ки , љгљр Ўљ, љгљр Ўљ мљгљр, иллљ мљгљр, шућа кЈрљ). Наиболее древними из них являются простые союзы, которые могут состоять из одной, морфологически нечленимой, корневой морфемы или кроме корневой морфемы содержат суффиксальные элементы разного происхождения или назначения. Как отмечает К.М. Мусаев, в современных языках широкое развитие получили сложные союзы, имеются и «гибридные союзы - со значением других, очень разнообразных категорий» (Виноградов 1972, 554): наречий, местоимений, деепричастий, а также наиболее часто встречающихся - частиц (Мусаев 1980, 5) . Этот тип союзов получает все большее распространение в современных тюркских языках, они имеют место и в башкирском языке. Количественному росту союзов в тюркских языках способствует прежде всего усложнение их синтаксического строя.

По происхождению союзы разделяются на два основных разряда: 1) союзы, формировавшиеся на базе слов разных категорий собственного языка; 2) союзы, восходящие к «готовым» союзам других языков, т. е. заимствованные союзы.

В определенной части тюркологической литературы, как отмечает С.А. Соколов, довольно четко прослеживается тезис, согласно которому союзы и союзные конструкции в тюркских языках - явление чужеродное, привнесенное из языков других систем. Распространению этого тезиса, пишет он, способствовал тот факт, что большинство союзов, в частности в турецком языке, представляли собой слова персидского и арабского происхождения (Соколов 1977, 24). Заметим, что и в башкирском языке заимствованные союзы главным образом являются словами арабского и персидского языков, например: лљкин, хатта, љммљ, бљлки, йљки, сњнки, ўљм, љгљр и другие. Вместе с тем существует и другая точка зрения, согласно которой в тюркских языках наряду с заимствованными союзами существовал и собственный союзный потенциал, опирающийся, в частности, на частицы. Так, например, Н.З. Гаджиева утверждает, что существование в тюркских языках сложных предложений союзного типа нельзя объяснить одним лишь влиянием иносистемных языков: «Уже в недрах структуры тюркских языков были заложены условия для развития союзного сложного предложения» (Гаджиева 1973, 30). Она выделяет два непосредственных источника развития союзных сложных предложений в тюркских языках: а) на собственной почве тюркских языков под влиянием усилительно-выделительных частиц; б) путем использования иноязычных союзов в конструкции союзного сложного предложения (Гаджиева 1973, 31, 36).

Во всех тюркских языках, в том числе и в башкирском, имеются служебные слова, которые придают различные субъективные, эмоционально-экспрессивные и модальные оттенки целому предложению или отдельным его частям. В грамматической науке их принято называть частицами.

Учение о частицах было развито в трудах В.В. Виноградова. К частицам в широком смысле этого слова, или к «частицам речи», он наряду с частицами относит также союзы и предлоги, которые противопоставляются знаменательным частям речи. Таким образом, В.В. Виноградов все классы так называемых «служебных», «формальных» или «частичных» слов объединяет под общим названием «частицы речи». Частицы в узком смысле этого слова он характеризует как «классы таких слов, которые обычно не имеют вполне самостоятельного реального или материального значения, а вносят главным образом дополнительные оттенки в значения других слов, предложений или же служат для выражения разного рода грамматических (а следовательно, и логических, и экспрессивных) отношений (Виноградов 1972, 520).

В тюркологии частицы были и остаются предметом пристального внимания ученых-лингвистов. В первых работах в области тюркологии нет специальных разделов о частицах, эти слова рассматриваются в составе других частей речи с оговоркой о том, что они усиливают, подчеркивают какое-то значение. А.К. Боровков, который, исходя из специфики тюркских языков, по-новому разрабатывает проблему категории частицы, пишет, что «... они утвердились в новой функции и тем самым образуют особую категорию слов...» (Боровков 1935, 46). В исследованиях, появившихся в этот период, частицы в основном рассматриваются как самостоятельное грамматическое явление, и в большинстве тюркских языков их выделяют как отдельную часть речи (Кайдаров 1961; Дмитриев 1948). В результате появляются специальные исследования, посвященные данной категории, что свидетельствует об определенном сдвиге в данный период в изучении частиц тюркских языков (Тощакова 1961; Саяргалиев 1960; Кайдаров 1959; Кенжебаева 1962; Базаров 1976; и др.). Так, в диссертации Ф. Кенжебаевой, объектом которой являются послелоги и частицы, описанию частиц отводится значительное место. Автор объясняет это тем, что в казахском языке частицы, так же как и послелоги, изучены недостаточно полно, отсутствуют специальные исследования, посвященные разбору значения и функций, а также морфологической структуры данной категории (Кенжебаева 1964, 3).