Иоанн Дамаскин в византийской агиографии

XXII. Предложены ему были два Господних решения. Первое - продать имущество и раздать бедным, второе - бросить дома и поля и все остальное во имя Господне. Ни первым он не занялся, дабы не было промедления, ни согласно второму не стал действовать, ведь если бы он бросил все как придется, возникли бы раздоры и множество перепалок между его близкими кровными родственниками, и каждый выставлял бы свои законные права на наследование. [Иоанн] прошел посередине между двумя этими [возможностями]: раздал то имущество, что у него было, бедным, пленным и рабам своим, которых он удостоил свободы, а также родственникам и священным храмам. Как нагим вышел он из чрева матери своей, так нагим покинул он и мир, не считая необходимых одежд, и пошел в Иерусалим и подобающим образом свершил поклонение в этих святых местах. Как томимая жаждой лань, [жаждал] он Бога и отправился в пустыню и добрался до лавры богоносца Саввы, имея не только дорожным спутником, но и товарищем в своей цели Косьму, который разделил с ним обучение и воспитание. Можно сказать, что они были священной упряжкой, спешившей под Христово иго, дабы склонить под него выю.

XXIII. И вот Иоанн, о котором и ведем мы речь, войдя в священную овчарню, пал к ногам пастыря, настойчиво прося быть введенным в число тамошних овец, называя себя самого погибшим, только что возвратившимся из пустынных гор к пастырю Христу. Стоявший же во главе стада обрадовался ему и прославил его выбор. И решил [игумен] за

красоту его жизни и избыток знания отдать его в послушники одному из великих старцев, чтобы он, приставленный к такому вожатому, неуклонно следовал пути Господа. Решил он сперва призвать славного [старца] из числа во всем добродетельных монахов обители и хотел ему вверить Иоанна. Тот же отказался, считая себя недостойным быть пастырем подобного мужа, получившего большую славу за свою мудрость. Отпустил игумен этого старца, а вслед за ним призвал другого. И второй сказал то же самое, что и первый. Привел он затем и другого, третьего, а потом многих других. И все они единогласно отказывались от руководства над Иоанном.

XXIV. После этих многих [старцев], приглашен был другой, чистый духом, сильный знанием и ревностный. Он обнаружил, что и Иоанн ревностен, и ушел вместе с ним в свою келью. Сперва изложил он ему прекрасное основание [благочестивой жизни]: ничего не делать по собственной воле, Богу же посвящать свой пот посредством усердия и прилежания в молитвах и из очей изливать слезы для очищения от прежней жизни - подобная чистая жертва более зачтется Христом, чем любое другое воскурение. Сперва он [указал то], что [следует] делать с телом, что же касается души, [то тут повелел он] никаких не иметь мирских мечтаний, не творить в душе образов неподобающих дел, оберегать ум от всякого пустого веяния, не гордиться множеством [своих] знаний и тем, что изучил, не рассчитывать постичь все, не иметь стремления к видениям и тайным откровениям, не возноситься своим умом, никогда не полагаться на себя и не считать, что имеешь устойчивое знание, пока душа не отделилась [от тела], но думать, что собственные рассуждения жалки, а мысли обманчивы, стараться не позволить размышлению рассеяться, но стремиться усерднейше его собрать воедино, чтобы, таким образом, собственный ум просветился от Бога, душа же очистилась, и тело прошло искупление, чтобы в конце концов душа и тело объединились с разумом в простую троицу ради соединения с простейшей Троицей, а человек стал не плотским и не душевным, но целиком духовным: когда душа и тело превращаются через сознательный выбор в третье и главное, я имею в виду ум. Так отец советовал [своему] ребенку, так заповедовал ученику, добавляя [при этом] следующее: «Не отправляй к кому бы то ни было посланий. Не говори вообще ничего, что касается светской мудрости. Приучайся к молчанию и благоразумию, ведь ты знаешь, что таков был совет не только христианских философов, но и тот самый Пифагор Самосский своим ученикам, недавно посвященным в тайны его философии, предписывал многолетнее молчание. И не думай, что хорошо говорить хорошее не вовремя; здесь проводником тебе да будет Давид, который говорит, что «молчал даже о добром». [О том], что он этими средствами приобрел, послушай [его же], говорящего: «Воспламенилось сердце мое во мне»; [воспламенилось оно] целиком огнем любви к Богу. В упражнении в размышлениях этот огонь был зажжен пророком».

XXV. Так старец наставлял Иоанна; не на воде он писал и семена кидал не на камни, но в добрую почву. И вот прошло немало времени, и Иоанн посредством всяких испытаний был обучен старцем и показал [себя] во всяком настоящем послушании. И Иоанн не возражал против того, что ему было приказывалось [старцем]. Не было на языке его ропота, а в душе сомнения, очень тщательно изучал он внутри [себя] то, что предписывал ему наставник. Но только одно было глубоко запечатлено в его уме, как на скрижалях: в отношении всякой обязанности и всякого повеления поступать, как советует апостол Павел: [делать] предписанное без ропота и рассуждений. Ведь какая польза будет когда бы то ни было тому, у кого на устах восседает ропот или у кого в сердце, как змей, гнездится дурной помысел? Как усовершенствуется душа у так служащего? Какое будет он иметь дальнейшее преуспеяние? Вот поэтому многие заняты поспешным размышлением о том, что касается добродетели, и действуют наугад, не видя того, что перед ними.

XXVI. Что же затем измыслил старец, упражняя Иоанна в величайших подвигах послушания? Собрав множество корзин, которые плели [монахи] своими руками, воспользовался он таким предлогом, сказав Иоанну следующее: «Слышал я, дитя, что в Дамаске лучше продаются корзины, чем в пределах Палестины, [а] мы, как сам видишь, во многом нуждаемся. Взяв все [корзины], отправляйся туда как можно скорее и продай их не иначе, чем так, как я тебе приказываю, не за меньшую [цену]». И установил он цену в два раза больше справедливой. Иоанн не стал противоречить, не стал спорить с тем, что было ему приказано, послушный, даже если б ему повелели умереть, взвалил он, окрыленный послушанием, груз на плечи и отправился в Дамаск. Прежде известный в этом городе, [отправился он] одетый в рубище, грязный и неопрятный. И обходил он площадь, продавая корзины. И то, что он продавал их за такую большую цену, вызвало [у людей] смех, и все его поносили и оскорбляли. И вот один из тех, кто был его слугой, когда Иоанн был еще известным в Дамаске, встав перед ним, припомнил его лицо и узнал, кто он, [находящийся] в столь униженном виде, столь плохо одетый, [понял], что это за человек и кем он был. Уязвленный в сердце [своем], подошел он, делая вид, что, не узнал его, хоть и узнал, и купил корзины, дав Иоанну столько, сколько он просил. Получив эту [плату], отправился [Иоанн] в обратный путь к пославшему его и вернулся как какой-нибудь победитель, повергший на землю своего противника, отца пустой славы и высокомерия.

XXVII. Случилось так, что пребывание на земле одного монаха из числа соседей учителя Иоанна прервалось, переселился он в небесное обиталище и отправился к Богу. Был же у него брат по плоти, который будучи потрясен несчастьем и совершенно не мог выдержать того, что его брат умер. Иоанн увещевал брата, словами, как мог, утешал он [его] скорбь. Скорбящий же привел его в смущение и умолял его сочинить для него какой-нибудь тропарь, чтобы утешить скорбь и укрепить душу. Убоялся Иоанн [нарушить] приказание старца и не согласился [выполнить] просьбу. Просивший же не отступал и стыдил его: «Почему ты, - говорил он, - не жалеешь страдающую душу и не посыплешь ее даже слабым болеутоляющим снадобьем? Если б ты был врачом, [лечащим] тело, а меня бы пронзала телесная боль, разве ты по мере возможности не дал бы мне лекарство? [Если б] я страдал и [был] почти при смерти, решился бы ты понести от Бога наказание за небрежение? Ныне же, видя, что я страдаю в большей скорби, не большее ли ты понесешь наказание? Если боишься ты приказания старца, написанное тобой будет мною скрыто и о нем [старец] не услышит». Подчинился Иоанн этим словам и сочинил ему благозвучную песнь об умершем, которая и доныне поется всеми устами, [песнь] «Все человеческое есть суета».

XXVIII. Однажды учитель Иоанна вышел из кельи, Иоанн же стройно пел в ней песнь, о которой было рассказано. Старец, подходя к двери, услышал звуки музыки и c большим раздражением сказал Иоанну: «Так забыл ты прежние свои обещания? Вместо того, чтобы сокрушаться и горевать, сидишь расслабленный и балуешься песнями». Иоанн поведал старцу причину [этого], и рассказал о скорби того, кто вынудил его [сочинить песню], и, пав ниц, умолял о прощении. Старец же стоял подобно скале или наковальне, совсем не уступил умоляющему и немедленно выгнал его из кельи.

XXIX. Удивительный этот муж тотчас же вспомнил о непослушании [наших] прародителей, за которое они были изгнаны из рая. Он не знал, куда бы ему отправиться или куда бы повернуть. И скорбел он больше, чем [монах], лишившийся брата и говорил самому себе так: если тот брата лишился, то я душу свою погубил. Наконец отправился он к другим старцам, которых считал лучшими из всех остальных в [делах] добродетели, и просил выступить ходатаями перед старцем и умолять [его] простить Иоанну проступок. И вот они пошли [к нему] и умоляли его. Он же оставался непреклонным, как истукан, и не разрешил ученику вернуться в келью.

XXX. И один из этих монахов, отвечая, сказал: «Можно, чтобы ты наложил на согрешившего другое наказание и не лишал его сожительства с тобой?». И [старец], которого они просили, промолвил: «Такое я назначаю наказание Иоанну, если он хочет чтобы было прощено его непослушание: пройти по всему пространству монастыря и самому вычистить в монашеских келиях отхожие места». Услышав это, монахи устыдились таких слов и ушли, опустив глаза, приведенные в смущение неуступчивостью старца. Встретив их, Иоанн, принеся обычное покаяние, спросил, какой приговор вынес ему отец. Они же сказали, что приведены в смущение суровостью старца, и от стыда задерживались с ответом. Иоанн же очень просил, чтобы они открыли ему, [что сказал старец]. И вот, убежденные [Иоанном], они рассказали ему об этом постыдном очищении [отхожих мест]. Услышав это, он, вопреки их опасениям, весьма возрадовался и заявил: «это мне легко, и даже приятно!» Тотчас же пошел он и, найдя орудия для очистки [канав] и взяв их, пришел к келье [монаха], жившего там по соседству, вошел в нее и начал осквернять те руки, которые раньше многими умащал благовониями, и исцеленную Христом десницу (о великое смирение этого мужа!) покрыл грязью и нечистотами.

XXXI. Старец, узнав о большой ревности Иоанна в послушании и о глубине великого его и истинного смирения, вернее же о его высоте, подбежав к нему, обнял его и обвил его шею и лобызал ему руки и целовал в очи и прикладывался к раменам. «О! - говорил он. - Какого состязателя блаженного послушания породил я во Христе». Иоанн же, еще больше устыженный словами старца, пал ниц и орошал землю слезами, как будто пал перед лицом Бога. Не возгордился он от отеческих слов и не начал кичиться похвалами старца, но еще сильнее смирялся, и ум его пребывал в сильном сокрушении. Знаю я, что благоразумные смиряются от похвал и мучатся от хвалебных слов и возносятся к Богу. После этого поднял отец [своего] сына и, взяв за руку, с радостью ввел его в келью. Можно было бы сказать, видя Иоанна, что он теперь будто бы снова был возвращен в рай, в Эдем. В самом себе до этого повторил он из-за непослушания образ древнего Адама, потом же повторил образ Христа через высокое это послушание.

XXXI. Спустя недолгое время явилась старцу во сне [Богоматерь], достославная и непогрешимая, и сказала: ««Зачем заградил ты поток, который мог излиться столь сладким, прозрачным, обильным и подобным нектару источником, водой отдохновения для душ, водой, превосходящей ту, которая чудесно льется из камня в пустыне, которой жаждал испить Давид, которую предложил Христос Самарянке? Позволь потоку течь. Побежит [этот] сильный поток и разольется по всему миру, чтобы изобильная [эта] влага скрыла моря ересей. Превратит она их в удивительную сладость. Жаждущие пусть со рвением идут к этой воде и те, кто не имеют серебра чистой жизни, продав свои пристрастия да получат от Иоанна совершенную чистоту в догматах и в поступках. Он уже давно взял пророческую кифару и псалтирь Давида и воспоет новые песни, песни Господу Богу. В музыке он превзойдет песни Моисея и песнопения Мириам. [Его] голос посрамит бесполезные напевы Орфея. Он будет петь духовную и небесную музыку. Он будет подражать херувимским песнопениям и все Церкви, дщери Иерусалима, сделает он девами, играющими на тимпанах и поющими новую песнь Богу, возвещая о смерти и воскресении Христа. Он исправит догматы веры и изобличит развращение и кривизну всякой ереси. Из сердца его «изольется слово благое» (Пс. 44:2). И расскажет он о сверхчудных делах Царских».

XXXII. На рассвете призвал [старец], посвященный в тайны, Иоанна и сказал: «О чадо Христова послушания! Отвори уста свои, чтобы вдохнуть дух: то, что ты приял в сердце свое, излей через уста. Ибо уста твои изрекут мудрость, и великое размышление сердца твоего - знание (Пс. 48:4). Отвори уста свои не «в притче» (Пс. 77:2), но в истине, не в туманных речах, но в догматах. Внутри Иерусалима, который зрит Бога, [то есть] его Мирной Церкви, изрекай слова не необдуманно, [не такие], что расплываются в воздухе, но те, что начертал Дух Святой в сердце твоем. Ты взошел на Синайскую гору божественных видений и откровений и унизил самого себя до бездн великого унижения. Взойди ныне на гору Церкви и, благовествуя, возвещай Иерусалиму, «возвысь с силою голос твой» (Ис. 40:9), Хвала тебе была сказана мне Богоматерью. Прости же меня и то, чем я препятствовал тебе, из грубости своей так я поступил».

XXXIII. И вот с того времени положил Иоанн начало [сочинению] божественных песнопений, пел он медоточивые песни, которые украсили Церковь и сделали ее местом божественной скинии, где раздавался чистый «шум праздничный» (Пс. 41:5). Не только эти [песни], но и речи на светлые праздники он говорил, и начертал, так сказать, священную книгу и богоначертанную скрижаль - безмерное утешение как мудрым, так и простецам, дверь, которая вводит в тайны богословия и других догматов истинной веры, [дверь, ведущая] кратчайшим путем к лицезрению и познанию сущностей как умозрительных, так и чувственно воспринимаемых; [его книгу] я назвал бы небосводом, [ведь] как звездами сверкает она истинными и весьма научными доводами, как из природы, так и из Писания. Тот, кто не созерцал этого небосвода, не наслаждался его красотой, не вкушал исходящего из него света, или слеп или объят тьмой. Я бы назвал жалким того, кто близорук по отношению к его божественному свету. Еще великие проповеди составил Иоанн о прекрасном почитании божественных икон, и чем лучше он в самом себе воплощал красоту изначального божественного образа, тем возвышеннее и прекраснее рассуждал о чести священных икон.

XXXIV. Был же [у Иоанна] тот, кто по-братски [его] поощрял на эти труды, которого имел он [своим] братом в божественном духе, [по имени] Косьма, [по духу] скромного, бывшего его соучастником и в проповедях, и в обучении, и в подвизании. Косьма этот и сам в духовных трудах [сочинения] песнопений разумно подражал Иоанну и пел [вместе с ним] на сладкозвучно настроенной кифаре и голосом псалма [для] Церкви, уподобив собственное тело тимпану, [игравшему] для Бога, через умерщвление страстей. Превратил он свое тело целиком в «десятиструнную псалтирь» (Пс.32.2), искусно и мудро используя все пять органов чувств и столько же прилагаю душевных сил. Однако Косьму патриарх Иерусалимский назначил против его воли епископом Маюмским, и он, уступая силе, прекрасно и богоугодно пас [свою] паству, а потом, достигнув благородной старости, отошел к отцам своим, скорее же отправился к Богу. Иоанна же тот, кто управлял кормилом Церкви иерусалимской, по божественному внушению вызвал к себе и рукоположил его во пресвитеры, чтобы тот с амвона славил Господа.

XXXV. Он же отправился назад в лавру богоносца Саввы, и, будучи высоко парящим орлом, снова возвратился в родное, так сказать, гнездо. Он не стал обращать внимание на то апостольское наставление, что «пресвитерам должно оказывать сугубую честь» (1 Тим. 5:17), но, словно перевернув это высказывание, приложил его к себе, говоря, что пресвитеры должны вдвое большей, чем прежде, предаваться аскезе, что пресвитеры (должны) вдвое большие являть подвиги, не только против плотских страстей, но и против душевных и скрытых, которые часто подвизающимся незаметны, если они не очень бдительны, и ими оскверняется внутренний человек, а они этого не видят. Они же суть: коварство, зависть, самомнение, скрытая кичливость, тщеславие под видом смирения, неподобающее любопытство, от которой много дурного извергает язык, надменность, суетливость, притворный нрав, спесь из-за телесного смирения, воздержание одновременно с роскошной жизнью, потакание собственным желаниям или пристрастие к бесполезным вещам или облачение в одежды сверх надлежащей меры, из-за чего [человек] выделяется среди своих братьев, и скрытый соблазн высокомерия.

XXXVI. [Все] это стремясь с корнем вырвать из своей души, Иоанн к трудам добавлял труды, более всего душевные, и, совершенно со всех сторон обуздав свой ум, он вновь собрал [книги], над которыми трудился раньше, пересмотрел их, украсив и облагородив, исправил до совершенной точности и речь, и смысл, и складность, и связность. И поскольку красота [его сочинений] была весьма пышной и как бы безмерной, облегчил он ее умеренностью, чтобы речи его не оказались отягчены ничем показным или дурным. Всякий, кто со знанием дела погрузится в эти его труды, увидит высоту его умозрения и красоту слога, соединенную с основательностью. Что же касается его заботы о благочестии, кто не восхитится ею, [прочтя] сочинения [Иоанна]? Что касается богатства премудрости, [разве не] разделил он его между всеми, [разве не] взял из [этого богатства] талант знания, и не [только] удвоил, но удесятерил? Я все же воздержусь [от того, чтобы] увеличивать это число, чтобы не показалось, что я выхожу за пределы, [данные] в евангельском предании. Ведь некрасиво говорить поверхностно о том, что находится за этими пределами.

XXXVII. Боговдохновенная ревность подвигла [Иоанна] на то, чтобы во имя божественных законов, сперва из Дамаска, а затем из Палестины поразить истребителей священных икон и дерзецов, [сидевших] в Константинополе. Тогда отпрыск великого города, носивший то же имя, что и мученик (и если тот был побит камнями за Христа, то этот за образ его), вознесшийся на небеса, вспоминал о сочинениях Иоанна и его проклятиях на нечестивцев и назвал мужа богоносцем, хотя тот и не был помазан первосвященническим помазанием. Не должно отрицать истину, ты увидишь, что голова мужа увенчалась мученическим венцом. По причине благочестивой ревности [его] состоялся [тот] донос на благочестивого, из-за чего была отрублена рука [его].

XXXVIII. Вот так [Иоанн] жил и вот так прошел путь своего подвизания и так соблюл веру, еще более распространяя ее [своими] сочинениями и укрепляя [ее] догматами, и до сих пор при помощи того, что он сотворил, он укрепляет, продолжает и охраняет [дело веры]. [Затем] он вознесся ко Христу, которого любил. И ныне не на иконе ты его видишь, не изображению [его] поклоняешься, но видишь его лицом к лицу, когда открытым лицом созерцаешь славу блаженной Троицы. Поэтому нужно, чтобы состязатель, подвижник, украситель Церкви, предводитель истины и в аскезе, и в догматах, учитель непосвященных был по мере наших сил прославлен в [похвальных] словах. Не для того, чтобы мы столь немного приумножили его славу, но для того, чтобы он нас помянул на небесах, чтобы мы наполнились небесной его славой, еще живя на земле, о той говорю я славе, о которой свидетельствовал Давид, говоря, что слава царской дочери и царственной души находится [внутри]: «Вся слава дщери Царя внутри» (Пс. 44:14).

XXXIX. Прости меня, трижды благой, и стань моим самым горячим и неуклонным заступником перед Богом. При том что этот вклад сделал другой человек, сам же я бесхитростно нашел [его сочинение], написанное арабским языком и буквами. Я, носящий то же имя, что и ты, из любви к слову и посильному тщанию перевел [это] сочинение, руководствуясь твоими знамениями и, если угодно, повелениями. И сделай и меня бесплотным почитателем Троицы, полностью отрекшимся от тела, полностью погрузившимся в созерцание, полностью принесшим себя на алтарь божественной любви, [пусть и] живущего еще во плоти, чтобы, достигнув бесстрастия, оставив плоть, смело предстать вместе с тобой перед Господом. Ему же слава во веки веков. Аминь.

Это конец жития святого и великого Иоанна Дамаскина. Оно точно соответствует своему оригиналу.

Приложение 2

Жизнь и деятельность святых и богоносных отцов наших, братьев и певцов Божьей церкви Иоанна Дамаскина и Косьмы. Изложено святейшим архиепископом и патриархом Иерусалимским Иоанном Меркуропулом

Главы 1-7 BHG 395.

Впервые переведено на русский язык по изданию в Бнблекфб Йеспуплхмйфйкзт Уфбчхплпгйбт Vita Cosmae Melodi et Johannis Damasceni // Бнблекфб Йеспуплхмйфйкзт Уфбчхплпгйбт. Ф?мпт Д'. Рефсп?рплйт, 1897. У. 303-350..

1. После того как Господь вознесся на небеса и ученики [Его] рассеялись повсюду, так как Он приказал им идти до пределов [земли], всякая тварь склонилась [перед] их учениями и прорицаниями, всякое почитание демонов было истреблено, и горчичное семя веры стало великим древом. Все это было невыносимо для сеятеля зла, который не только скрежетал зубами, много лютовал против верующих и мотал головой из стороны в сторону, как бы в нерешительности, но и извергал от сердца [своего] огонь безумия. Cтоль огромные части мира оказались разорены [им] и покорились его воле и были обложены бременем греха и начали поклоняться идолам, что тяжело говорить [об этом] да и далеко [отстоит это от нашего] рассказа. Вместе со всеми и сам Дамаск покорился и стал добычей в этой охоте. Однако тот, кто уберег семя Израилево, [тех] немногих людей, которые не поклонились Баалу, - он же сохранил и родителей тех, о ком ныне наш рассказ и кого мы здесь хвалим, говорю я об Иоанне и Косьме. [Он уберег их] словно единственный колос после жатвы или как одну виноградную ягоду после сбора урожая, и утвердил их на вершине веры, как знамя на холме. Ведь путь [веры], хоть он и труден, не показался им совершенно непроходимым и внушающим отчаяние, они встали под его благое ярмо и взяли [на себя] его легчайшую ношу. Право же, если в середине сада, где [не редкость] окучивание и потоки обильных вод, найдется роскошное пышно растущее растение, то в том заслуга не его, а того сада, что предоставил ему обильные благоприятствования. А вот когда увидишь [растущим] на скалах или в других пустынных местах то, что подобает только райским садам, [вот только тогда] ты считаешь то, что видишь, чудом.

2. Итак, чтобы положить начало рассказу, [скажу], что отец [наш Иоанн] хвалится [своей] родиной, [городом] Дамаском, который лежит в [области] Келесирии и находится на самом краю ее пределов. Омывает же его приятная и многоводная река Оронт. Гора, прославленная Давидом, которая местными жителями называется Ливан, подходит к городу с северных окраин. Я полагаю, что свое название она получила от сильного запаха ладана (ливана), который там скапливается, или от так же называемых растений, которые щедро дают испарения от своих побегов. Это придает городу большую приятность, [все], что в нем находится, благоухает обильным и сладким запахом. [Растут] там густолиственные мирты, кипарисы и кедры достигают облаков, и не произрастает там травы или растения, которое бы не источало сладкого аромата. Живет в нем и птица феникс, и попугаи, и всякая другая птица оказывается благоухающей. [Всему] этому хоть Дамаск хоть и радуется, однако ничуть не меньше как он прежде радовался купели [крещения] и просветлению [Павла] вестника [христианства], так же [ныне] хвалится он отцом прославляемых [Иоанна и Космы]. Он был богат благочестием, как ничем другим, будучи [человеком] блистательного рода и еще более блистательного богатства, он занимал первое место возле правителя страны. Отважился он на дело в тогдашнюю пору труднейшее, и для многих в случае изоблечения несшее опасность: он устроил молитвенный дом и [весь свой] дом очистил омовением Духа; он свободной мыслью и языком бесстрашно возносил божественные песнопения своему Богу и Господу. Имущество же [свое], которое было у него огромно и обильно, он постоянно тратил на выкуп пленников. Ведь если язычники, не имеющие закона, от природы поступают по закону, [о чем] свидетельствует [апостол] Павел, и находится некто из язычников, который не только по природе, но и по собственному устремлению прилепляется к Божьему закону, благодаря долговременным занятиям и тренировке души в этом направлении, ничего не оставляя из заповеданного невыполненным, то он станет как некий светильник в ночи или искра, до поры скрытая в золе. [Отец Иоанна] принял на себя управление всеми государственными финансами, он не добивался власти, но был принужден к ней, как прежде Бог решил [сделать] Даниила и Иосифа правителями мужей беззаконных, также и благочестивого Терентия, таково ведь его имя, поставил он правителем дамасской земли.

3. Итак, пребывая в таком звании, одного единственного родил он сына, Иоанна (хоть и не по обету, но по божественному промыслу и предопределению, ведь предвидел Господь, каким он будет и сколь многое укрепится [им] в вере), он, а это было тогда редкостью, не только отважился среди этих язычников благочестиво управлять государственными делами, но и еще слабого телом [сына] освятил в купели Духа. И вот приняла купель, а родившую его вскоре приняла земля, он победил тление, а она ему подпала, и это сделалось для родителя благородным побуждением к философии, весь он тотчас же стал страстным поклонником добродетели и ее разнообразных мелких проявлений, украсив [своего] внутреннего человека, прекрасно продемонстрировав его одаренность и исключительность. Однажды, когда [отец Иоанна] с обыкновенным [для него] величием стоял рядом с правителем и о чем-то с ним совещался, приблизился [к нему] некто жалкий, другим почти невидимый, зримый только для него, одежда его казалось грубой, сам он с виду тощий, будто он пришел из пустыни, и толкнул его сзади, быстро к нему подползши. [Отец Иоанна] же сразу обернулся и был, с одной стороны, поражен видом пришлеца, а с другой, смутился от страха перед правителем (ведь тот был очень суров в обращении с такими людьми), [резко?], словно клык, вонзающийся в мясо, [отец Иоанна] сказал: «Откуда ты пришел в таком виде и так дерзко? И кто ты, нам не знакомый и доныне с нами не общавшийся и незримый?» Он был потрясен увиденными одеждами и оглядывался туда-сюда, ища, каким бы орудием нанести явившемуся бесчисленные удары. Стоявшие [рядом], как казалось,. Стоявшие [рядом] вели себя так же - ведь они верили в (того же) «Аллаха», что и восседавший на помосте правитель. Они сказали: «Однако кто же это, стоящий напротив тебя, неприятный [с виду] (доныне мы не видели его и не знали)? Его немедленно истребит меч, поскольку его облик для тебя невыносим!» После продолжительного молчания обратился всем невидимый к внемлющему: «Ты же хотел и второе дитя от жены увидеть, она же умерла, не осуществив [твоего] желания. Но ты не переживай. Пусть Бог дарует тебя дитя, гораздо более замечательное, чем то, которое должно было у тебя родиться». И сделался собеседник [его] невидимым.

4. Минуло много времени, и вот как-то [отец Иоанна] вышел на поле с вооруженным отрядом. Когда он начал раздавать воинам паек, подошел некто, таща за руку ребенка, и, пав на колени, просил, [чтобы тот] принял того, кого он привел, ибо тот состоит с ним с недалеком родстве, но он опасается, что не сможет воспитывать ребенка из-за угнетающей его самого бедности. Это и был божественный Косьма, имевший отчизной [тот город Назарет], о котором когда-то и Нафанаил недоумевал, может ли произойти оттуда что доброе. Он, если угодно, разрешил бы свои недоумения, если бы вслед за Господом Христом увидел бы одного-единственного Христова [раба] Косьму. Уступил просьбе божественный этот муж и не только принял дитя с распростертыми объятиями и назвал его [своим] сыном, но и сделал его сонаследником Иоанну во всем своем имуществе. И вот появился у отца [Иоанна и Косьмы] замысел не [учить] детей ездить верхом, не проводить время во дворцах, не сражаться со зверями и пускать из лука стрелы, но (научить их) обуздывать безрассудство, оказываться царями над страстями, и поражать на охоте демонов.. Замысел отца [Иоанна и Косьмы], как будет показано, воплотился в дело с избытком, и Бог, всем содействующий, во благо исполнил святое намерение мужа, и ищущим был найден искомый. Способ же, каким желанный был найден, был вот такой.

5. Как-то раз дамасские [разбойники], совершая, по обыкновению, морской набег, (они не считали позорным богатство от добычи), вышли на кораблях в море и, скрывшись на краю гавани, высматривали с острогами рыбу и вытаскивали [ее из воды]. Завидев [плывущий] откуда-то корабль, напали на [него] и, в ликовании, наладили паруса, [чтобы плыть] обратно. Их корабли были погружены в воду до последнего пояса - настолько они были полны несчетной добычи и бесконечного числа пленников. И вот, доставив, как обычно, полученную добычу правителю, они получили приказ пленников запереть в узилище. Таково было неисповедимое верховное повеление, и оно нестерпимо мучало приговоренных, которые сами для себя предвидели недоброе. И вот те, которые должны были запереть [пленников], принялись за дело, а коль скоро каждый из тех, кого влекли [в темницу] пребывал в ожидании неминуемой смерти, они предавались безудержному плачу. И некий с ними вместе заключенный муж по имени Косма, судьбой монах, разумом стойкий, [образом] жизни богоподобный, видом величественный - сияла белизна его влас и внушала почтение - родом из Италии, желая их как-то ободрить, сказал: «Для чего столь бездумно мы пренебрегаем полезным временем и, захваченные в плен подобными нам телом [варварами], отдаем души инородным (бесам), против самих себя, как говорится, оттачивая меч? Ведь слезы - это признак помыслов, не умеющих надеяться на Бога». Он очень сокрушался о плачущих и, выражаясь словами апостола, показал, [что] содеял свое сердце каменным (ведь мудро, если благородная душа видит пользу, подвергшись мучениям). И пока он это говорил, они были брошены в узилище.

6. Спустя долгое время после [начала] заключения настало время для свершения суда. Затем, по прошествии длительного времени, выехал блистательный всадник фараон надмеваясь [размерами] свиты, следовали за тираном всадники, внушавшие невыносимый страх, и сразу же по условному знаку, данному тем, кто был первым советником при князе, все [пленники] были выведены со связанными за спиной руками, жалкие лицом и являвшие жалчайшую участь, тени, [когда-то бывшие] телами, поскольку им [целыми] днями не давали хлеба (три года длилось их заключение), с потемневшими и черными лицами, все ожидали одного только приговора и мечтали [узнать] решение правителя. Косьма же, зависевший [только] от божественного суда над собой спокойно говорил тем, [кто был] поблизости, что нужно ожидать лучшего. Отец Иоанна сразу устремил на него пытливый взгляд и увидел, что тот опустил голову к земле и ни о чем не тревожится, притом что руки его были связаны сзади, и он предвидел смерть. Внешний вид его лица точно показывал его внутреннюю веру. И [отец Иоанна] не открыл увиденное правителю явным образом, решив дойти до понимания кружным путем, при помощи загадок прийти к пониманию и немного подождать, [чтобы увидеть], что произойдет.

7. И вот, по обычаю, разделили [пленников] на три части: одних [предали] мечу, других [отдали] в рабство, третьих [отдали] Магомету. Последним разрешили свободными стопами идти всюду, куда бы они ни пожелали. Выпал Косме жребий [присоединиться] к тем, кому выпало дурно жить ради одержимого демоном (Магомета). Это наполнило отца Иоанна столь великой радостью, что [она была] еле переносима. Сам же Косма словно забыв самого себя и ожидая невыносимой Христовой кары, не зная, что ем делать, перед лицом всех терзал [свою] длинную бороду и щеки и приговаривал: «Для чего столь ужасно я погибаю, хоть и живу, и назначено мне смотреть на ненавистное солнце? Ведь я, как и должно, не смотрел на него (раньше), из-за риска лишиться солнца умственного. Право, я бы скорее выбрал умереть множество раз, нежели пребывать в жизни ради того [Магомета], которого вы почитаете. Ненавижу жизнь, выпавшую из рук смерти, [потому что так] было отмерено, и награду, следствием [которой] будет великое наказание, отвергаю. [Пусть] другой вместо меня радуется жизни, безумен и совершенно безрассуден тот, кто получил эту тленную жизнь вместо смерти за Христа». И был он невоздержан на язык и не закрывал рта, понося Магомета, и притянул к себе [воина] с мечом, вытянул шею, умоляя об ударе, и сказал: «Установленное для других сделай и со мной, не заботясь о суде и приговоре». Отец Иоанна, спокойно подойдя [к нему], сказал: «Постой немного молча и цель твоя будет достигнута». Он бегом отправился к правителю и сказал: «Я прибегаю к тебе с последней и величайшей просьбой - чтобы ты отписал в долю моих слуг этого докучного и безумного [человека]». Он показал [на него] рукой, тот же не отказал [ему] и, желая отплатить ему за назойливый шум, отправил его в рабство, другого вместо него отправив на свободу во славу Магомета.

Размещено на Allbest.ru