Преступление против правосудия

Размещено на http://www.allbest.ru/

Введение

В государстве, на конституционном уровне провозгласившем себя правовым, правосудие приобретает особое значение, становится важнейшим гарантом прав и свобод человека и гражданина (ст. 12 Конституции Республики Казахстан)[1]. Но выполняя столь существенную роль, само правосудие также нуждается в охране, в том числе и с помощью уголовно-правовых средств, ибо в сфере процессуальных отношений отнюдь не изжиты деяния, являющиеся труднопреодолимым препятствием в решении задач судопроизводства, значительно ущемляющие законные интересы участников процесса, затрудняющие осуществление ими функций, нарушающие принципиальные законоположения.

В структуре официально зарегистрированной преступности посягательства против правосудия занимают незначительное место. Их доля в общем количестве известных компетентным органам преступлений в среднем составляет не более одного процента. Однако интерес к их изучению от этого не должен теряться.

Во-первых, весьма велика степень латентности преступлений против правосудия. уголовный ответственность преступление суд

Во-вторых, чрезвычайно высока их общественная опасность.

По своим последствиям, как верно подметил Кулешов Ю.И., подобные деяния сравнимы с наиболее тяжкими преступлениями.

Обращает на себя внимание и органичная связь таких посягательств с другими опасными формами поведения, с коррупцией. По данным Кулешова Ю.И., в 24,3 % случаев взяточничества дополнительным объектом последнего становились общественные отношения в области борьбы с преступлениями и другими правонарушениями[18.ст. 271].

В-третьих, анализ составов преступлений, предусмотренных в главе 15 Уголовного кодекса Республики Казахстан[2], весьма важен для формирования профессионального правосознания юриста, особенно для повышения уровня юридической культуры сотрудников правоохранительных органов.

В-четвертых, не просты и вопросы квалификации рассматриваемых общественно опасных деяний.

Поиск ответов на многие из этих вопросов, думается, облегчает знание специфики посягательств против правосудия, присущих им черт, позволяющих выделить данные посягательства среди других преступлений, а также отграничить таковые от поведения непреступного характера.

Учитывая сказанное, автор данной дипломной работы стремится дать детальную характеристику квалификации преступных деяний, модели которых объединены в 15 главе Уголовного кодекса.

В тех же целях полезно осуществление развернутой группировки преступлений против правосудия на основе различных классификационных критериев.

Тема дипломной работа является актуальной, поскольку посвящена одной из жизненно важных тем для казахстанского общества. В период построения правового государства законодательное регулирование уголовной ответственности за посягательства на нормальную деятельность суда, органов прокуратуры, предварительного расследования по осуществлению правосудия приобретает особое значение.

Степень изученности: указанные проблемы неоднократно становились предметом диссертационных исследований. Трудно переоценить значение для их разработки монографий и учебных пособий Я.М.Кульберга; И.С.Власова и И.М.Тяжковой; С.И.Тихенко; В.Д.Иванова; Ш.С.Рашковской; А.И.Чучаева; и др. Юридический анализ отдельных групп и составов преступлений против правосудия содержится в трудах В.Г.Смирнова; И.А.Бушуева; Г.И.Баймурзина; Н.А.Носковой. Интерес к ней проявляли и такие ученые, как А.С.Горелик, П.И.Гришаев, Н.А.Егорова, А.А.Закатов, Б.В.Здравомыслов, Н.И.Коржанский, Г.Л.Кригер, Л.Л.Кругликов, В.Н.Кудрявцев, А.М.Ларин, М.Д.Лысов, В.П.Малков, В.В.Мальцев, А.В.Наумов, И.Л.Петрухин, А.Д.Прошляков, Р.А.Сабитов, А.Б.Сахаров, Б.В.Сидоров, Ю.М.Ткачевский, В.Т.Томин, В.С.Шадрин.

Цель дипломной работы - изучить понятие и виды преступлений против правосудия, рассмотреть особенности квалификации преступления против правосудия.

Поставленные цели достижимы через выполнение следующих задач:

- изучить историю законодательства об ответственности за преступления против правосудия;

- рассмотреть понятие преступлений против правосудия;

- изучить виды преступлений против правосудия.

- рассмотреть особенности классификации посягательств против правосудия

Объект исследования: является совокупность общественных отношений, обеспечивающих установленную законодательством деятельность суда по реализации его задач, а также нормальные функционирования государственных органов и граждан, призванных надлежащим образом оказывать содействие в отправлении правосудия.

Методология и методика исследования.

Методологическую основу исследования образует система философских знаний, определяющая принципы и предпосылки изучения различных, в том числе и социально-правовых явлений, в их постоянном развитии и взаимообусловленности, а также совокупность общенаучных и частнонаучных методов познания действительности.

Исследование носит комплексный характер, в нем аккумулируются проблемы, имеющие значение как для науки уголовного права, так и теории уголовного процесса. В дипломной работе широко применяются методы логико-юридического и сравнительно-исторического исследования нормативных актов.

Новизна работы заключается и в выносимых на расмотрения положениях, являющихся результатом решения сформулированных выше задач исследования.

Структура работы состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованной литературы.

1. История законодательства об ответственности за изготовление или сбыт поддельных денег или ценных бумаг

Уголовно-правовая охрана деятельности органов правосудия обычно осуществлялась путем криминализации деяний, совершаемых лицами, вершащими правосудие, а равно признанием преступными посягательств против лиц, выполняющих функции представителей власти в сфере правосудия. Это объяснялось, в частности, тем, что судебный процесс в стране носил публичный характер. В нем участвовали представители власти, осуществлявшие правосудие, и другие лица, участие которых было вызвано необходимостью установления истины по делу, исполнения вынесенных судебных решений.

Казахский суд биев, несомненно, являет собой яркий пример института, осуществляющего правосудие в системе традиционного права. Суд этот, просуществовавший на протяжении XV - начала XX вв., конечно же, представлял собой отнюдь не застывший в своем развитии институт. Напротив, он постоянно эволюционировал под влиянием внутренних и внешних факторов, объективно отражая политические реалии. При этом весьма интересно отметить, что в большинстве случаев каждый новый этап развития суда биев как правового и процессуального института объяснялся в большей степени политическими причинами, нежели факторами чисто правового характера. В рамках настоящей статьи мы намерены проследить эволюцию суда биев с его зарождения и до окончательного упразднения.

Своеобразным предшественником суда биев являлся, по-видимому, суд монгольских племенных старейшин, носивших титул «бэки». В монгольском обществе до конца XII в. именно эта категория знати обладала монополией на правовое знание, которое передавалось из поколения в поколение в устной форме. В «Тайной истории монголов» содержится несколько сообщений, косвенно свидетельствующих о наличии у бэки такой функции. Таким образом, именно бэки имели право толковать право, а следовательно - и осуществлять суд в возглавляемых ими родах и племенах. Право в таких условиях являлось, по выражению исследователей, своего рода «правовой фикцией»: формально оно считалось неизменным и незыблемым, но фактически значение его конкретных положений зависело от усмотрения привилегированного сословия, обладавшего правом толкования права. Не удивительно, что Чингис-хан в процессе объединения монгольских племен под своей властью всячески старался ограничить власть бэки, которую, в конце концов, полностью упразднил. На смену потомственным родовым и племенным вождям пришли назначаемые ханом гражданские и военные управители, в подчинении которых нередко находились представители различных родов и племен, живших по разным обычаям.

Соответственно, в новых политических реалиях родоплеменные суды просто-напросто не могли существовать - их заменила созданная Чингис-ханом система судов-заргу, судьи которых (заргучи) назначались ханом и действовали на основании выдававшихся им ярлыков. Правовой основой их деятельности являлось уже не обычное право монгольских племен, а имперское законодательство - Великая Яса Чингис-хана и ярлыки ханов.

Предпосылкой появления суда биев послужили именно ослабление централизованной власти ханов, упадок административной и, соответственно, судебной системы и необходимость наличия хотя бы какой-то системы правосудия. Наилучшим выходом для кочевых племен Золотой Орды стал как раз суд биев, базировавшийся на существующих обычаях и традициях и осуществлявшийся наиболее уважаемыми представителями рода. Таким образом, его правовой основной стали, во-первых, древние и уважаемые правовые обычаи (юридическая база) и признание авторитета лиц, осуществлявших правосудие (легитимность судей)[ 38 ст. 45]. Именно этот момент, пожалуй, следует отнести к уникальности казахского суда биев как судебной системы - правосудие осуществляли лица, которым доверяли другие участники судебного процесса, мнение которых они не только обязаны были выполнять в силу предписаний закона, но и стремились выполнить из-за личного уважения к самим судьям. Не случайно исследователь начала ХХ в. Л. А. Словохотов определял суд биев как «любимую народом и следовательно действительную судебную власть» [39 ст. 65]. Уникальным элементом судебной системы казахов являлся и статус самих биев, которые, с одной стороны, считались носителями формальной судебной власти, а с другой - обладали личным авторитетом в глазах членов своих родов и племен, что лишь укрепляло их значение и обеспечивало эффективное исполнение принимаемых ими судебных решений.

Зачатки будущего суда биев впервые проявились, по-видимому, в поздней Золотой Орде (Улусе Джучи) в середине XV в. По крайней мере, к этому времени относится сообщение венецианского дипломата и путешественника Иосафата Барбаро: «Суд происходит во всем лагере, в любом месте и безо всякой подготовки. Поступают таким образом. Когда кто-то затевает с другим ссору… то оба, - а если их было больше, то все, - поднимаются и идут на дорогу, куда им покажется лучше, и говорят первому встречному, если он человек с каким-нибудь положением: “Господин, рассуди нас, потому что мы поссорились”. Он же, сразу остановившись, выслушивает, что ему говорят, а затем решает, как ему покажется, без всякого записывания, и о том, что он решил, никто уже не рассуждает. В таких случаях собирается толпа людей, и он, высказав свое решение, говорит: “Вы будете свидетелями!” Подобные суды постоянно происходят по всему лагерю…»

Не стоит буквально понимать слова венецианца о том, что судьей мог стать «первый встречный», тем более что и сам Барбаро отмечает, что речь идет о «человеке с каким-нибудь положением». Несомненно, речь идет о тех, кто впоследствии в казахском обществе обладал статусом биев - т. е., лицах, не занимавших официальных должностей, но в силу личных заслуг пользовавшихся большим уважением соплеменников и имевших репутацию людей законопослушных и справедливых.

Весьма любопытно, что бием мог стать практически любой человек при условии, что к нему обратились за разрешением спора, и его решение удовлетворило стороны. В таком случае к нему обращались и другие соплеменники и он de-facto становился судьей своего рода или племени. Естественно, изначальный выбор судьи производился с учетом его репутации и знания норм обычного права. Ни социальное положение, ни даже возраст кандидата не играли определяющей роли в выборе. Так, по рассказу Ч. Валиханова, известный впоследствии бий Чорман из рода карджас стал бием в возрасте тринадцати (!) лет, выиграв важное дело[ 40 ст. 211].

По мнению исследователей, суд биев получил официальное закрепление в законах хана Тауке (1680-1715), известных под названием «Жеты Жаргы» («Семь установлений», конец XVII в.). Но вряд ли до закрепления в этом правовом своде деятельность суда совершенно не была институализирована. Напротив, есть все основания полагать, что в «Жетi Жаргы» всего лишь имело место признание de-jure статуса суда биев, прежде существовавшего de-facto. До нашего времени сохранились отчеты русских чиновников о казахском обычном праве, составленные в XIX в. и содержащие ряд положений об организации и деятельности судов биев. При этом сами же чиновники констатировали, что законы Тауке «доныне живут в памяти благоразумнейших киргизов, но, к сожалению, не исполняются», тогда как описанные ими обычаи представлены как действующие. Таким образом, нет сомнений, что речь идет о судебных обычаях, существовавших до создания «Жеты Жаргы» и переживших это законодательство. Анализ упомянутых сообщений позволяет сделать вывод о том, что суд биев представлял собой довольно четко регламентированный судебный институт.

Так, суд возглавлял «почетный бий», собирающий для разбора дела «тоже достойных до 6 человек киргизов», сохраняя при этом, впрочем, руководство процессом за собой. Представители сторон имели право дать отвод и самому бию, и привлекаемым им судьям. Процесс носил состязательный характер, т. е. стороны по очереди доказывали свою позицию. Суд был гласным, т. е. могли присутствовать все желающие. Запрещались и карались крупными штрафами действия, представляющие собой «оскорбление суда» - крики и брань перед судьями, драка, нападение друг на друга и пр., оскорбление самого судьи. Устанавливался даже определенный срок давности для обращения в суд: иск о возмещении вреда за преступление 10-летней давности не рассматривался.

Тот факт, что суд биев представлял собой юридически совершенный институт системы правосудия, подтверждается наличием не только судей-биев, но и целого аппарата, обеспечивающего организацию и проведение суда, а также исполнение его решений. В частности, для вызова представителей сторон в суд к ним направлялись специальные гонцы, обладавшие определенным иммунитетом (за их оскорбление и, тем более, причинение вреда на виновного налагались штрафы). Суд биев привлекал к разбору дела свидетелей, причем таковыми могли являться далеко не все - не могли свидетельствовать дети до 15 лет, «люди дурного поведения», работники или слуги представителей сторон, а также дававшие прежде ложные показания. Если не находилось достоверных свидетельств вины подсудимого, то бии прибегали к присяге - в качестве поручителя мог выступить уважаемый представитель рода. Впрочем, присяга, как уже тогда прекрасно понимали, являлась крайним случаем и означала своего рода «брак» в работе суда - недаром в казахском обществе даже сложилась поговорка «Плох тот судья, который решает дело присягой» («Жаман би жанга салар»).

Наконец, назначалось также уполномоченное лицо (также из числа биев или родовых предводителей), следившее за исполнением приговора. В случае неисполнения решения суда биев потерпевшая сторона могла прибегнуть к баранте, т. е. отогнать у родичей своего обидчика некоторое количество скота. В этом случае надзирающий за исполнением решения должен был отследить, чтобы количество отогнанного скота соответствовало ущербу, прежде понесенному отогнавшим. Впрочем, как правило, это соответствие никогда не имело места на практике: неизбежным следствием баранты становились и отгон большего количества скота, и причинение увечий охраняющим его пастухам или старающимся отбить его у угонщиков, и пр. Закономерным итогом стало превращение баранты в своеобразную «степную вендетту», в рамках которой каждый имел некие основания отогнать скот у кого-либо за давние обиды, и подобное деяние из меры судебного принуждения превратилось, в конце концов, в некое «молодечество», которое, в свою очередь, нередко преследовалось в судебном порядке. Тем не менее, изначально меры принуждения в сфере исполнительного производства имели место быть, и лишь специфика степного уклада жизни обусловила и их форму, и связанные с ней негативные последствия.

Никакой фиксированной оплаты суда биев не существовало (чиновники в своих отчетах даже подчеркивали, что бии не взимают плату за суд), но традиционно в пользу суда отчислялось до 10% стоимости иска - своеобразная пошлина «бийлик». Это, на наш взгляд, также свидетельствует об определенной степени институционализации суда, который рассматривался как некая вознаграждаемая профессиональная деятельность.

Примечательно, что в случае вынесения несправедливого решения бий не нес никакого наказания, но в дальнейшем к его суду уже не обращались. В результате каждый судья старался максимально ответственно подойти к делу, тем самым поддерживая свой авторитет и обеспечивая обращение к себе как к судье и в будущем. Немудрено, что жалобы на суд биев обычно были весьма немногочисленны. Весьма важным обстоятельством, благодаря которому суд биев пользовался большим уважением среди казахов, было то, что бии, принимая решения, руководствовались не только довольно абстрактными древними обычаями, но и учитывали реальные обстоятельства конкретного дела - личность подсудимого, его имущественное положение и обстоятельства совершения преступления. С учетом этих факторов они могли по собственному усмотрению либо смягчить наказание, предусматриваемое обычным правом, либо наложить более строгое взыскание. Подобная политика биев как нельзя лучше свидетельствовала о понимании смысла суда не столько в торжестве абстрактного закона, сколько в реальном восстановлении нарушенных отношений, максимальном удовлетворении интересов участников процесса.

Таким образом, как видим, суд биев в XVII в. представлял собой окончательно сложившийся, жестко регламентированный и довольно четко формализованный институт, включающий в себя правовую базу и аппарат, осуществляющий процессуальную деятельность. Не удивительно, что столь важный социально-правовой институт получил и формально-юридическое закрепление в своде законов «Жетi Жаргы», в составлении которого, кстати говоря, принимали участие и наиболее влиятельные бии - Толе би (Старший жуз), Казбек би (Средний жуз) и Айтеке би (Младший жуз).

Законы Таукехана дошли до нас лишь в виде отельных фрагментов и то - в записях русских чиновников. Тем не менее, даже среди этих немногочисленных (порядка тридцати) фрагментов значительная часть посвящена регламентации деятельности суда. Так, в частности, за биями (равно как и за ханами) закреплялось само право творить, подтверждалось взимание пошлины «бийлик», регламентировалось количество свидетелей для разных дел, либо присяга (при отсутствии или недостаточном количестве свидетелей), право отвода судей обвиняемым и его причины, разрешалась баранта.

До недавнего времени считалось, что законы Тауке - всего лишь фиксация обычных норм казахского права, и потому включение в него положений о суде биев вполне закономерно. Однако в одной из своих прежних работ нам удалось показать, что «Жеты Жаргы» являются сводом норм обычного права лишь отчасти, преимущественно же выступают именно как «позитивное право», как законы, установленные государственной властью. И, как представляется, в таком контексте включение в свод законов Таукехана положений о суде биев имеет еще большее значение: ханы признали полуофициальный суд биев частью официальной системы государственной власти!

Т. И. Султанов при анализе содержания законов «Жетi Жаргы» обратил внимание на совпадение ряда их положений с нормами ойратского правового свода «Их Цааз» («Великое уложение»), принятого в 1640 г. Батуром-хунтайджи, справедливо объяснив эти совпадения не столько подражанием ойратскому кодексу, сколько общими социально-политическими предпосылками принятия обоих правовых сводов. Приложением к «Их Цааз» являются два указа (ярлыка) Галдана Бошугтухана, сына Батура-хунтайджи, регламентирующие, в том числе и деятельность суда. И если само «Великое уложение» было принято гораздо ранее, чем «Жетi Жаргы», то указы Бошугтухана - практически в одно время с законами Таукехана, в 1678 г. Полагаем вслед за Т. И. Султановым, что это - не случайное совпадение, а закономерное отражение политического процесса централизации власти в обоих государствах, включение суда в систему государственного управления.

Изменение статуса суда биев путем его регламентации в «Жетi Жаргы» мало повлияло на его структуру и процесс, но зато значительно повысило его роль в казахском обществе и государстве. До сих пор бии рассматривали преимущественно частноправовые споры и нетяжелые преступления простых представителей родов и племен, более серьезные дела передавали на рассмотрение вышестоящего правителя.Теперь же у биев появилось право судить даже султанов! Прежде султаны-Чингизиды были неподсудны каким-либо судам кроме суда ханского совета, что регламентировалось биликом самого Чингизхана: «Если кто-нибудь из нашего уруга (рода) единожды нарушит ясу, которая утверждена, пусть его наставят словом. Если он два раза (ее) нарушит, пусть его накажут согласно билику, а на третий раз пусть его сошлют в дальнюю местность Балджин-Кульджур. После того, как он сходит туда и вернется обратно, он образумится. Если бы он не исправился, то да определят ему оковы и темницу. Если он выйдет оттуда, усвоив адаб (нормы поведения), и станет разумным, тем лучше, в противном случае пусть все близкие и дальние (его) родичи соберутся, учинят совет и рассудят, как с ним поступить».

Теперь же право суда над султанами появилось и у биев. Так, в конце 1748 г. состоялся суд четырех биев над султаном - причем не над представителем захудалой ветви, а над Барак-султаном, претендентом на трон Младшего жуза, которого судили не за какое-то заурядное правонарушение, а за убийство Абулхаирхана! Судьями являлись бии Олжебай из рода баганалы племени найман, Караток из рода торткара, Козанай и Мамет-аталык из рода каракесек поколения алимулы Младшего жуза. Конечно, можно отметить, что первый из судей являлся подданным самого Барак-султана, а трое остальных находились под властью Батыр-султана - союзника Барака и едва ли не его соучастника в убийстве Абулхаира, так что суд, оправдавший Барак-султана, по сути являлся фарсом, пародией на истинный суд биев. Однако с институциональной точки зрения наше внимание привлек сам факт, что родовитый султан-Чингизид, позволил решать свою судьбу представителям «черной кости» («кара-суек») - такого раньше никогда не было!

Итак, к середине XVIII в. суд биев достиг своего расцвета и влияния в казахском обществе. Однако это усиление в дальнейшем привело к тому, что он сначала был сильно ограничен в правах, а затем и вовсе упразднен.

Попытки ограничить позиции суда биев связаны с принятием ряда казахских ханов и султанов в российское подданство, следствием чего стало все более и более активное вмешательство российской администрации в систему управления в казахском обществе. Не могло это не затронуть и суда биев, как раз в это время ставшего, на свою беду, столь влиятельным, но при этом сохранившего независимость от центральной власти.

Первый этап имперской политики в Казахстане сводился к попыткам централизовать и укрепить власть тех ханов и султанов, которые приняли и признавали российское подданство. Естественно, независимый от ханов суд биев рассматривался как досадное препятствие в реализации этой политики. Поэтому еще в процессе переговоров Абулхаирхана с М. Тевкелевым о вступлении в российское подданство в 1731-1732 гг. рассматривалась возможность создать альтернативу суду биев - совместный суд, состоявший из русских чиновников, султанов и родовых старейшин.

Противоречивая политика хана Абулхаира по отношению к России, а затем и его гибель не позволили реализовать этот проект, поэтому следующая попытка ослабить позиции суда биев была предпринята полвека спустя. В 1783 г. генерал-губернатор Симбирска и Уфы А. И. Апухтин обратился к императрице Екатерине II с предложением об учреждении в Оренбурге пограничного суда, находящегося под непосредственным контролем местного генерал-губернатора. Подобный суд был открыт в октябре 1786 г., должен был разрешать споры между жителями пограничных территорий - казахами, русскими, башкирами и пр. Своеобразными «филиалами» пограничного суда в Степи должны были стать «расправы», которые предполагались как низшая судебная инстанция, долженствующая заменить суд биев. В состав расправ выбирались представители казахских племен, что, в общем-то, соответствовало и практике избрания биев, однако самой природе прежнего суда биев противоречили три момента: во-первых, чрезмерно формализованный порядок выборов (сами бии «выбирались» сравнительно стихийно); во-вторых, постоянная основа деятельности расправ, т. е. выборные становились своего рода полицейскими чиновниками в Степи и получали за это постоянное жалование, и, в-третьих, подчинение «расправ» пограничному суду, а через него - и генерал-губернатору (что уже в корне противоречило принципу независимости суда биев).

В результате подобных преобразований в казахском обществе наметился раскол, поскольку часть населения не признала полномочия новых судебных органов, а часть - признала. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что хан Среднего жуза Вали (сын Аблайхана) в 1798 г. обратился к русским властям с просьбой учредить в Петропавловске такой же пограничный суд для подвластного ему жуза, какой существовал в Оренбурге для Младшего жуза. Однако в целом проект А. И. Апухтина следует считать провальным. Прежде всего, сами казахи не доверяли пограничному суду и предпочитали ему прежний суд биев. Затем, внедрение «чужеродной» судебной системы вызвало сопротивление казахских султанов (даже из числа принявших российское подданство) и в особенности тех биев, которые не были «избраны» в расправы. Кроме того, и сами новоизбранные члены суда и расправ из числа казахов не горели желанием активно работать и обычно лишь приезжали в Оренбург только для получения своего жалования. В результате уже в 1799 г. пограничный суд был упразднен, а его надзорные функции перешли к пограничной комиссии - филиалу коллегии (с 1802 г. - министерства) иностранных дел. [ 38 ст. 28]

Любопытно отметить, что приблизительно в это же время российские власти осуществляли практически аналогичную судебную реформу в другом кочевом обществе - у калмыков, где она прошла с большим успехом. В 1801 г. была возобновлена деятельность традиционного калмыцкого суда Зарго, прежде существовавшего в XVII-XVIII вв., но позднее упраздненного. При этом судьями являлись представители как калмыцкой правящей верхушки, так и российской администрации. Некоторое время спустя Зарго был непосредственно подчинен астраханскому генерал-губернатору. Большая эффективность этой реформы, нежели в Казахстане, объясняется, по-видимому, во-первых, более ранним вступлением калмыков в русское подданство, а во-вторых, более близким расположением их кочевий к европейской части России. В Казахстане же, как мы имели возможность убедиться, подобные реформы не имели успеха.

Первые неудачи несколько охладили пыл русской администрации и заставили ее перейти к менее радикальным мерам по борьбе с судом биев. Так, «Устав о сибирских киргизах», разработанный в 1822 г. М. М. Сперанским, практически исключил вмешательство российских властей в дела суда биев: из компетенции последнего лишь были изъяты наиболее серьезные преступления - против государственной власти, убийство, грабеж и баранта (именно с этого времени официально превратившаяся из меры исполнительного производства - пусть и радикальной - в преступление). Казахи получили право (именно право, а не обязанность!) обращаться не только к суду биев (которые выбирались казахами в прежнем порядке, но отныне утверждались волостными управителями), но и в имперские судебные органы. Однако подобная политика, весьма разумная с политической точки зрения, серьезно дискредитировала российские власти даже в глазах признающих их казахских султанов и родовых старейшин: преобладающая часть казахского населения предпочла по-прежнему прибегать к суду биев.

Дальнейшие работы по реформированию казахской судебной системы представляли собой возврат к попыткам коренного реформирования суда биев. Несомненно, это явилось отражением перелома в российской политики в Казахстане: имперские власти больше не были заинтересованы в укреплении власти ханов (которая в 1820-е гг. была упразднена) и султанов, а потому стремились максимально децентрализовать управление в Степи. Независимость суда биев, как и прежде, являлась одним из главных препятствий для решения этой задачи.

Одним из главных постулатов новой политики в отношении суда стало практически насильственное внедрение норм шариата в судебную практику биев. Нельзя сказать, что прежде мусульманские правовые нормы совершенно отсутствовали в праве и судебной деятельности - напротив, они имели значительное распространение, что нашло отражение, в частности, и в законах Тауке-хана. Автор труда о народах России И. Г. Георги уже в третьей четверти XVIII в. отмечал, что законы «киргизцев» базируются на Коране [38 ст. 68]. Однако в целом позиции шариата не шли ни в какое сравнение с древними традициями и обычаями кочевых племен, имевших преобладающее значение в праве и судебной практике. Теперь же, в 1830-1840-е гг. российская администрация начала планомерное внедрение норм шариата в повседневную правовую и судебную практику, причем ее орудием выступали «пришлые» представители мусульманского духовенства - большей частью из числа волжских (казанских) татар.

«Реформирование» традиционного казахского суда сопровождалось активной информационной кампанией, в рамках которой русская администрация упорно проводила идею, что прежние обычаи ныне не соблюдаются, суд биев практически утратил свой авторитет, а преступления, прежде сурово наказуемые, теперь стали прямо-таки нормой жизни. Есть все основания полагать, что чиновники сильно утрировали степень правовых беспорядков в казахском обществе, но именно такая ситуация требовалась и русской администрации, и сотрудничающим с ней казахским султанам как повод для проведения дальнейших «прогрессивных» преобразований в судебной сфере.

Тем не менее, насильственное продвижение норм шариата в Степи (в особенности по сравнению с прежней деятельностью тех же русских властей, которые в XVIII - первой половине XIX в., напротив, старались отдавать предпочтение не мусульманскому праву, а древнему адату) вызывало негативную реакцию даже преданных им предводителей казахов. Так, казахский султан и ученый Ч. Валиханов, которого современные казахские ученые склонны упрекать в «коллаборационизме» с русской администрацией, считал, что татарских мулл в качестве чиновников и судей казахскому народу «навязали», и подобные реформы называет «бедственными для народа и вредными для прогресса». В подготовленных им документах по итогам поездок в Степь он прямо-таки умолял русские власти отказаться от попыток насадить и нормы шариата, и суд по российскому образцу, обосновывая это тем, что казахское общество живет по совершенно иным традициям и ориентируется на иные ценности. Он приводил конкретные данные, свидетельствующие о незаинтересованности казахских султанов и биев в коренных преобразованиях суда, их уклонении от работы во вновь созданных органах, о предпочтении суда биев даже представителями русского населения в Казахстан. Возможно, Валиханов в чем-то идеализировал суд биев, но в целом отражал объективное положение вещей, однако не преуспел в своих намерениях: вскоре казахский суд биев подвергся коренному реформированию.

Законодательной базой новой реформы послужили два документа - «Положение об управлении Семиреченской и Сырдарьинской областей» 1867 г. и «Временное положение об управлении в Степных областях 1868 г.» Согласно этим документам, кочевое население в судебной деятельности должно было руководствоваться нормами адата, тогда как оседлое («сарты») - нормами шариата. Вводилась формальная иерархия судов трех уровней, подсудность дел которым зависела от степени важности: единоличный суд биев рассматривал дела стоимостью до 100 руб., волостной съезд биев - до 1 000 руб., тогда как более крупные дела были подсудны чрезвычайному съезду биев. Деятельность каждого из этих судов жестко регламентировалась русскими нормативными документами - например, в 1884 г. были изданы «Правила для руководства на чрезвычайных периодических съездах для разбора взаимных претензий киргизов Семипалатинской и Семиреченской областей». Коренным образом изменилась и система контроля за исполнением судебных решений: если прежде его осуществляли выборные же представители самого рода, то теперь этим занимался волостной управитель, как правило, не имевший никакого отношения к конкретному роду или племени.

Важным нововведением в судебной деятельности в 1860-е гг. стало фиксирование судебных решений в письменной форме. Отметим, что документальное оформление судебной деятельности не было незнакомо кочевым народам и государствам прежде. Так, еще Чингис-хан предписывал: «Пусть записывают в Синюю роспись Коко Дефтер-Бичик, связывая затем в книги… судебные решения. И на вечные времена да не подлежит никакому изменению то, что узаконено мною по представлению Шиги-Хутуху и заключено в связанные (прошнурованные) книги с синим письмом по белой бумаге. Всякий виновный в изменении таковых подлежит ответственности». В более поздних кочевых государствах также использовалась письменная форма судебного производства - например, в монгольских аймаках и хошунах еще в XVIII в. составлялись сборники судебных дел «Улан хацарто» («Имеющие красную обложку») и служившие в дальнейшем прецедентами.Однако традиционный казахский суд биев прежде не использовал принцип письменного документирования, и его внедрение повлекло негативные последствия.

Во-первых, большинство «народных судей» были неграмотны, и им был необходим штат судебных чиновников - писарей и пр., которые привлекались из числа представителей мусульманского духовенства и русского населения, которые углядели в своих новых обязанностях прекрасные возможности для взяточничества. Во-вторых, суд, основанный на имперской бюрократической традиции, унаследовал и ее недостатки - в первую очередь, затянутую процедуру, которая весьма невыгодно отличала новый суд от прежнего суда биев, одной из ярких черт которого была его оперативность в решении дел.

Еще одна проблема носила отчасти даже психологический характер: вместо «своего» бия, избираемого собственными родовичами, дела разбирал русский чиновник или представитель совершенного чужого казахского рода, к которому никак не могло возникнуть доверительное отношение. Отношение казахов к новому суду весьма красноречиво отражено в молитве, записанной русским чиновником В. фон Герном: «О, Господи! (Эту юрту) сохрани от беды и оговора, сохрани от (человека), входящего с улыбкой и уходящего с ворчанием, спаси от русского суда, спаси от вечного огня ада, о, Великий Боже!»

Еще в большей степени институционализация суда биев закреплялась «Положением об управлении Туркестанского края» 1886 г. и «Положением об управлении Степными областями» 1891 г. В соответствии с ними судьи избирались сроком на 3 года, что в корне противоречило прежней практике деятельности биев. Надо полагать, это нововведение явилось отражением реформ в европейской части России, проводимых Александром II в 1861-1874 гг., значительная часть которых касалась сферы государственного управления и суда. Бии («народные судьи», как их теперь надлежало именовать) выбирались из кандидатов числом не менее двух, и избранные утверждались губернатором. Весьма характерно, что практически единственным требованием к кандидатам являлось уважение со стороны народа: не требовались ни грамотность, ни даже … знание норм адата, что прежде являлось краеугольным требованием избрания бия-судьи!

Новый порядок избрания судей, таким образом, подорвал одну из составляющих правовой основы прежнего суда биев - легитимность судей, которой больше не требовалось: судьи фактически утверждались администрацией и, к тому же, периодически сменялись. Не остановившись на этом, русские власти сумели подорвать и другую составляющую - юридическую базу, т. е. опору суда биев на древние правовые обычаи и традиции.

Сделано это было весьма виртуозно: волостным съездам биев к концу XIX в. было предоставлено право издания собственных письменных постановлений, получивших название «ереже», а также использовать прежние судебные решения в качестве прецедентов. В результате «народные судьи» из проводников обычного права кочевых племен превращались в законодателей, творцов так называемого «нового адата» (или «нового занга») - новой правовой системы, в которой сочетались нормы шариата, положения российского имперского права, собственное усмотрение судей и в незначительной части прежние правовые обычаи казахов. Таким образом, в Степи возник правовой дуализм: прежним обычаям, проводниками которых выступали бии (в традиционном понимании этого термина) противостоял «новый адат», создателями и носителями которого являлись также бии (хотя уже и в «модернизированном» понимании). Такая правовая коллизия как нельзя лучше соответствовала интересам российской администрации в Казахстане, которые могли смело говорить о торжестве своей «просветительской миссии» в сфере казахского обычного права и представлять в вышестоящие инстанции официальные отчеты об эффективной деятельности вновь созданных судебных органов.

Таким образом, формализованный суд биев («народных судей») к концу XIX в. превратился из действительно народного суда в низовую ступень российской имперской судебной системы, в орудие российских властей в Степи. Однако он не приобрел легитимности в глазах большинства казахского населения. И в результате складывалась парадоксальная ситуация: казахи обращались в избираемый суд, который проводил заседания в установленной форме с письменной фиксацией формальных решений, после чего тяжущиеся… негласно обращались к прежним биям, и те оперативно принимали решение в соответствии с древними обычаями! Российские власти старались по возможности бороться с такой практикой и даже преследовали обращавшихся к суду биев и самих судей, однако так и не смогли окончательно искоренить эту практику. По итогам ряда ревизий и проверок, проведенных высокопоставленными чиновниками правовых ведомств в Казахстане в конце 1880-х гг. русским властям было рекомендовано воздерживаться от контроля судебных дел по существу и сосредоточиться на надзоре за соблюдением формы судебного разбирательства, правил документооборота и подведомственности дел. Таким образом, традиционный суд биев отстоял свое право на существование, хотя бы и негласное!

Позиции суда биев в его традиционном варианте, казалось, имели шанс возродиться после революции 1917 г., когда Советская власть в обращении «Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока» от 20 ноября 1917 г. провозгласила свободу народных судов и неприкосновенность прежних обычаев. Однако уже в 1924 г. Уголовным кодексом РСФСР были запрещены «третейские суды» (так официально в советский период именовались суды биев), а с 1925 г. осуществлявшие их «аксакалы» стали привлекаться к уголовной ответственности. Фактически суд биев сошел на нет на рубеже 1920-1930-х гг. С этого времени судебное разбирательство на основе древних обычаев и традиций носило в большей степени ритуально-этнографический, а не юридический характер.

Таким образом, упразднение суда биев представляет собой весьма интересное политико-правовое явление: он прекратил свое существование не из-за своего несовершенства, а как раз по обратной причине - суд биев был слишком эффективен и пользовался чрезмерной популярностью в народе. Поэтому он представлял угрозу и препятствие для установления российской административной и судебной власти в Казахстане, для интеграции казахов в имперское (затем - в советское) политическое и юридическое пространство. Таким образом, причиной прекращения деятельности суда биев стало не естественное отмирание отжившего свое правового института, а насильственное упразднение, обусловленное исключительно политическими, а не правовыми соображениями.

Первопричину стремлений российских властей сначала подчинить суд биев царской администрации, а затем и вовсе отменить его следует видеть, вероятно, именно в уникальности его как судебной системы, судебной власти. Дело в том, что в судебной деятельности казахских биев наиболее ярко проявилось традиционное для восточных обществ единство норм права и морали: они опирались и на нормы права, и на собственное суждение, базировавшееся на высокой моральности избираемых судей. Подобный подход вступал в серьезное противоречие с позитивистской позицией, характерной для российского права, когда единственным источником права и суда являлись исключительно писаные нормы права, законы. Принудительное насаждение позитивизма в казахских степях уже и в прежние времена вызывало враждебную реакцию местного населения, а сегодня в международном правовом сообществе все чаще поднимается вопрос о взаимосвязи права и этики, права и морали. Таким образом, многие принципы казахского суда биев в наши дни представляются вовсе не архаичными, а весьма актуальными и заслуживающими глубокого изучения и даже (в некоторых аспектах) заимствования современной судебной теорией и практикой, причем не только в Казахстане и Центрально-азиатском регионе, но и на мировом уровне.

Источники Древней Руси наглядно демонстрируют неравное положение участников судопроизводства, что объяснялось существованием сословно-феодальных отношений в обществе. Представители феодальной аристократии, отправляющие правосудие, занимали самое привилегированное положение: любое посягательство на них каралось суровыми мерами. Так, согласно ст. 6 Новгородской Судной грамоты наказывались действия по подстрекательству толпы к нападению на суд или на противоположную сторону. Такие действия, совершенные в отношении посадника, тысяцкого, владычного наместника, иных судей, наказывались штрафом в зависимости от сословной принадлежности потерпевшего[36.ст. 310].

Статья 1 Краткой редакции Русской Правды предусматривала наказания за убийство княжеского дружинника, княжеского приказчика, тиуна, судебного должностного лица. В качестве наказания альтернативно предусматривались кровная месть либо денежный штраф. Кровная месть в качестве наказания рассматривалась со стороны близких родственников: сына, отца, брата, детей брата и т.п. Если не было желающих отомстить, то назначался штраф[36.ст. 310].

Анализ памятников древнерусского права показывает, что приоритет в охране отношений, обеспечивающих правосудие, распространялся на те из них, которые непосредственно защищали служителей судебной власти либо лиц, обеспечивающих ее осуществление. К последним можно отнести лиц, следивших за порядком в суде, осуществлявших вызов в суд сторон, арест и пытку обвиняемых и др.

Предусматривались меры, направленные на ограждение суда от постороннего вмешательства. Статья 58 Псковской Судной грамоты устанавливала наказание в виде заключения в колодки, штраф в пользу князя за самовольное и насильственное вторжение в судебное помещение, за нанесение ударов специальному должностному лицу, следившему за порядком в помещении суда. Подобные нормы ограждали судебное разбирательство от постороннего влияния, к тому же способствовали росту судебного авторитета[25.ст. 80].

Правовыми нормами того времени предусматривались права и обязанности сторон процесса, устанавливался процессуальный порядок разбирательства. В доказывании широко распространены были ордалии, которые олицетворяли собой божий суд, т.е. испытания водой, раскаленным железом, судебный поединок, а также возможность применения пыток при недостатке свидетелей и др.

Судебный процесс эпохи Древнерусского государства характеризовался отсутствием безопасности участников судебного разбирательства, нередко представляя угрозу для их жизни. Доказательственное значение показаний участников судебного разбирательства напрямую зависело от социального статуса этих участников и вида преступления, по которому учитывались эти показания.

Указанные черты сохранились и в последующие века. Так, в Судебниках 1497 и 1550 гг. судебный поединок («поле») оставался одним из видов доказывания. Сохранило свое значение как доказательство применение пытки. Согласно ст. 34 Судебника 1497 г. следовало пытать вора (татя). Применение пытки возлагалось на особое должностное лицо - недельщика. В какой-то степени недельщик был прообразом современного дознавателя, следователя. Подчинялся он непосредственно суду, однако оплата его труда осуществлялась не из казны, а за счет заинтересованной стороны, что фактически исключало беспристрастность с его стороны.

Судебником 1550 г. устанавливалась ответственность за такие преступления против правосудия, как:

1) вынесение судьей неправосудного решения вследствие получения взятки;

2) заведомо ложное обвинение судей в ябедничестве, т.е. в умышленном неправосудии;

3) заведомо ложный донос государю, т.е. необоснованная жалоба истца на судей, отказавших ему в иске по причине его незаконности;

4) ложное обвинение дьяков и подьячих в лихоимстве, т.е. самовольном увеличении взимаемой судебной пошлины, или иных злоупотреблениях;

5) оскорбление участника судебного разбирательства.

По Судебнику 1550 г. каралось самоуправство местных судей, проявлявшееся в применении к осужденному санкций за тяжкое преступление в отсутствие утвержденного судебного решения.

В XV - XVI вв. в Московском государстве создается определенная совокупность правовых норм, запрещающих ряд злоупотреблений судебных чиновников. Начинают проявляться справедливое правосудие и соблюдение прав личности в процессе его осуществления. Однако сам процесс судебного разбирательства был еще далек от цивилизованного его осуществления и характеризовался рядом антигуманных способов проведения.

Эти тенденции сохранили свое значение в XVII - нач. XVIII вв. Весомый вклад в развитие уголовного права внесло Соборное уложение 1649 г. В этом правовом источнике законодатель предпринял попытку унифицировать уголовно-материальные и уголовно-процессуальные нормы по осуществлению судопроизводства. Обе группы норм в основном были сосредоточены в гл. X «О суде». Наметилась тенденция к разделению уголовного и гражданского судопроизводства. При этом, если для последнего был характерен принцип состязательности, то при рассмотрении преступлений осуществлялась процедура сыска (т.е. до судебного разбирательства выполнялся аналог современного дознания и следствия).

Соборное уложение 1649 г. содержало значительное число уголовно-правовых норм, направленных на осуществление справедливого правосудия. Оно представляло собой кодифицированный источник с рядом неотъемлемых атрибутов истинного судопроизводства, пришедших на смену антигуманных, культовых, обрядовых способов его осуществления[36.ст. 310].

Нормы о преступлениях против правосудия включали такие положения: должностные злоупотребления в системе правосудия, например ложное обвинение, вынесенное судьей; преступления лиц, привлекаемых к участию в деле, в частности ложное крестоцелование при даче показаний; воспрепятствование осуществлению судебного акта, например незаконное освобождение из тюрем воров и разбойников, и др. Предусматривалась ответственность за разного рода нарушения порядка во время судебного разбирательства: оскорбления, драки, убийства. В гл. X содержались нормы об ответственности за ложные челобитные (ложные кассационные жалобы царю); ложные судебные иски; ложный донос на судью; ложные показания свидетелей и др.

Значительные реформы в сфере судопроизводства, уголовного, уголовно-процессуального права произошли во времена правления Петра I. Именной Указ 1697 г. «Об отмене в судных делах очных ставок, о бытии вместо оных распросу и розыску, о свидетелях, об отводе оных, о присяге, о наказании лжесвидетелей и о пошлинных деньгах» полностью заменил состязательный суд розыском, расследованием, осуществляемыми специальными государственными чиновникам. Положительная сторона такого порядка состояла в определенном обеспечении объективности судебного решения, которое теперь не зависело от риторических и финансовых возможностей сторон. С другой стороны, не соблюдались в достаточной мере интересы личности. Царицей доказательств стало считаться признание, а пытка служила лучшим способом его получения.

К началу XX столетия в уголовном праве Российского государства складывается система уголовно-правовых норм, направленных на обеспечение правильной деятельности органов, отправляющих правосудие, закладываются принципы защиты законных интересов любых участников судопроизводства, а также атрибуты, способствующие установлению истины в процессе[20.ст. 460].

Первое законодательство послереволюционного периода характеризовалось тем, что не всегда соблюдались правовые гарантии безопасности, соблюдения чести и достоинства его субъектов. Судьи руководствовались революционным правосознанием, при отправлении правосудия во внимание принимали вопросы социального происхождения, воспитания, образования, профессии участника судопроизводства. Нередко обвинительные приговоры выносились в отсутствие должных доказательств по причине только дворянского происхождения подсудимого.

В первом УК РСФСР 1922 г. не было самостоятельной главы о преступлениях против правосудия. Нормы о таких преступлениях содержались в разных главах. В разделе 1 «О контрреволюционных преступлениях» главы «Государственные преступления» устанавливалась ответственность за укрывательство контрреволюционных преступлений. В разделе 2 «О преступлениях против порядка управления» этой же главы закреплялась ответственность за недонесение о достоверно известных предстоящих и совершенных преступлениях; освобождение арестованного из-под стражи или из места заключения или содействие его побегу; побег арестованного из-под стражи или из места заключения, учиненный посредством подкопа, взлома и вообще повреждения затворов, стен и т.п.

Уголовный кодекс РСФСР 1926 г. также не имел специальной главы о преступлениях против правосудия. Рассматриваемые деяния содержались в основном в гл. II «Преступления против порядка управления» и гл. III «Должностные (служебные) преступления». К числу преступлений против правосудия относились: незаконное освобождение арестованного из-под стражи или из мест заключения или содействие его побегу; побег арестованного из-под стражи или места заключения, а равно возвращение в запрещенные для проживания места, побег с места обязательного поселения или с пути следования к нему; уклонение свидетеля от явки или отказ от дачи показаний, уклонение эксперта, переводчика или понятого от явки или отказ от исполнения обязанностей, а равно воспрепятствование явке к исполнению обязанностей народного заседателя; заведомо ложный донос, заведомо ложное показание; оглашение данных предварительного следствия, дознания или ревизионного обследования; постановление судьями из корыстных или иных личных видов неправосудного приговора, решения или определения; незаконное задержание или незаконный привод; разглашение, сообщение, передача должностным лицом сведений, не подлежащих оглашению. Глава VII «Имущественные преступления» включала норму о присвоении чужого имущества, вверенного для определенной цели, или растрате этого имущества.