Политическая юстиция в России во 2-й половине XIX – начале ХХ в.: историко-правовое исследование

Авторский подход к теме выразился в проведении исследования в два этапа: на уровне микроанализа, затем на уровне макроанализа. На первом этапе в территориальных границах одного репрезентативного региона (области Войска Донского ) изучены практически все политические процессы 2 пол. XIX - начала ХХ в., исследована работа всех составных частей механизма политической юстиции, т.е. получена своеобразная региональная модель политической юстиции. На втором этапе этот феномен исследован в формате всей страны.

Положения, выносимые на защиту, отражают научную новизну диссертационного исследования и состоят в следующем:

1. Судебная деятельность никогда не ценилась в политической культуре самодержавия. Не стесненное законом властвование было его стихией. На протяжении XVII-середины XVIII веков преследование государственных преступников осуществлялось специально созданными, как правило, секретными (тайными), по сути, административно-полицейскими органами, лишенными классических признаков судебных институтов. С середины XVIII в. намечается стремление передать преследование государственных преступлений общему суду в рамках закона, обеспечить гарантии прав подсудимых (законы Петра III, первые манифесты Екатерины II, манифест 1801 г., некоторые законы Александра I, постановления т. XV Свода законов). Однако эти движения власти в сторону «суда и закона» были непоследовательны, отрывочны, кратковременны и слабы.

2. Юридический романтизм «отцов судебной реформы» проявился в том, что при создании механизмов расследования и суждения дел о государственных преступлениях, когда само государство выступало в роли потерпевшего, они были весьма озабочены созданием гарантий общественного доверия к такому суду (идея, чтобы само общество, а не только государство в лице профессиональных судей, участвовало в суждении дел о государственных преступлениях, обеспечение высокого качества предварительного расследования государственных преступлений, система процессуальных прав обвиняемых и др.). Важнейшей гарантией, была гласность политических процессов. Печальная судьба именно этого принципа судопроизводства в пореформенный период и, особенно, в начале ХХ в. стала индикатором отношения властей к юстиции.

3. Своеобразным «сигналом» к началу наступления на суд стал процесс «нечаевцев» (1870 г.). Его прямым последствием можно считать закон 19 мая 1871г. Именно он придал особый статус и без того всесильному III отделению императорской канцелярии и его жандармскому корпусу, превратив жандармов по сути в политических следователей. Именно с ним мы связываем создание ключевой оси «жандармское ведомство-прокуратура», согласованно действовавшей вплоть до Февральской революции в качестве «объединенного фронта» борьбы с политической оппозицией.

4. Участившиеся революционные «акции», обескураживающие результаты политических процессов над их участниками (проведенных в соответствии с либеральными принципами Уставов 1864 г.), а также частые оправдательные вердикты присяжных и недопустимое, с точки зрения административных властей, своеволие юристов по отношению к местным властям и т.п. «новые явления», порожденные судебной реформой 1864 г., спровоцировали широкомасштабные изменения Судебных уставов. Они касались, прежде всего, функционирования политической юстиции. Ключевые законы 19 мая 1871, 4 июля 1872 и 9 мая 1878 годов, как и ряд других, являлись, с одной стороны, свидетельством недовольства самодержавием процессуальными формами, закрепленными в Уставах 1864 г., а также тем, что судьи в первое пореформенное десятилетие не разделяли его забот и опасений в отношении политических противников, а, во-вторых, реальным результатом поисков властями оптимального варианта судебной инстанции и процессуального порядка разрешения дел о государственных преступлениях. Чередование централизации и децентрализации политической юстиции, ее милитаризация, сочетание одновременно нескольких судебных форм для борьбы с государственными преступлениями, постоянное ограничение важнейших принципов уголовного судопроизводства, сужение до минимума прав обвиняемых и, наоборот, расширение усмотрения администрации и т.п. - все это характеризует государственную уголовно-процессуальную и уголовно-судебную политику в области судебной борьбы с политической оппозицией.

5. Конец 70-х - начало 80-х гг. XIX в. сопровождались обращением самодержавия к многократно проверенным средствам выработки рецептов в области совершенствования политической юстиции - бюрократическим комиссиям. Материалы их работы, полемика и выработанные проекты показывают, что самодержавие по-прежнему остается принципиально недовольным судом, привлеченным к борьбе с политической оппозицией, судебными процедурами, выработанными не только в ходе подготовки реформы 1864 г., но и в пореформенный период, что не преодолены противоречия внутри элиты. Верховную распорядительную комиссию (1880 г.) можно рассматривать, как одну из последних системных попыток примирить два ключевых ведомства (МВД и МЮ) и скоординировать, гармонизировать их работу по борьбе с нарастающим революционным движением. Эта попытка не дала результата.

6. Анализ масштабной работы Муравьевской комиссии (1894-1899 гг.) показывает, что власть приняла твердое решение вернуть судебное ведомство в лоно «правительственного направления», обеспечить «государственный характер деятельности суда». Тот факт, что годы ее работы совпали с практически полным отказом от судебного порядка рассмотрения дел о государственных преступлениях (при фактическом наличии таковых) и рассмотрением их в административном порядке, является свидетельством системной работы по перестройке, подготовке судебного аппарата к работе в «новых условиях».

7. Общим фоном, на котором происходила «судебно-политическая драма» 80-х годов XIX - начала ХХ века было «исключительное положение», вводимое в местностях, имевших «иммунодефицит» по отношению к революционной «заразе». Положение «усиленной» и чрезвычайной охраны, военное положение и осадное положение - режимы, позволившие Администрации использовать наличные судебные средства борьбы с политическими противниками с наибольшей суровостью и эффективностью. Значение этого элемента в политической истории России названного периода трудно переоценить.

8. Милитаризация политической юстиции, начавшаяся в 1878 г., усилилась после убийства Александра II в 1881 г. и стала до самого момента крушения самодержавия в феврале 1917 г. приметой его карательной политики. Расчет власти был прост: прежде всего, строгость и быстрота репрессии военных судов, а также ограниченные процессуальные права обвиняемых, отсутствие контроля общества (закрытые, как правило, двери суда) давали ей уверенность в жестком ответе, прежде всего, радикальной оппозиции, представители которой составили основной костяк обвиняемых в военных судах в 70-90 гг. XIX в. Ключевым юридическим свойством военной юстиции, приданном ей в сфере преследования политической оппозиции, были ее материально- и процессуально-правовая обязанности «судить по законам военного времени», что снижало диспозитивность его решений. Нередко это предопределяло правовую судьбу дела уже при его передаче в военный суд, расширяло горизонты административного усмотрения, создавало практически неограниченные возможности произвольного решения важнейших процедурных вопросов. В начале ХХ в. накопленный опыт политических процессов в военных судах в конце 70-х - 80-е годы будет использован во много раз более активно для «ликвидации» революции 1905-1907 гг.

9. В первое четырехлетие нового века, казалось, вся система политической юстиции была перенастроена на работу в новых условиях: определена система институтов, осуществлявших дознание расследование и суждение политических дел, установлены их процессуальные основы (закон 7 июня 1904 г.), создана новая уголовно-правовая система (главы о государственных преступлениях Уголовного уложения 22 марта 1903 г.), учитывавшая новые реалии революционного движения, все «наработанные» им во второй половине и конце XIX в. формы и методы политической борьбы от демонстраций и прокламаций до террористических актов. Однако уже начало революции показало, что система не вполне готова и ее недостатки обнаруживаются по мере нарастания революционного движения. В связи с этим, власти в течение 1905 и 1906 гг. пытались в спешке «залатать прорехи» в системе политической юстиции, принимая один за другим уголовно-правовые и уголовно-процессуальные акты, а также акты, касающиеся судоустройства. Обращение к крайней форме судебного преследования, означавшего, по сути, произвол - введение в августе 1906 г. военно-полевой юстиции - стало testimonium pauperitatis системы политической юстиции, созданной в начале века. Использование властью далеких от юридических начал и принципов и не освещенных светом права средств наносило серьезный удар по правосознанию и культивировало у населения убеждение во вседозволенности.

10. Уголовно-правовая политика в отношении государственных преступлений на протяжении двух веков после Уложения 1649 г. характеризовалась последовательным смягчением ответственности, гуманизацией: преступление (напр., оскорбление царя), которое в XVII - I половине XVIII в. наказывалось смертной казнью, в XIX - каторгой, в начале XX (по Уголовному уложению) влекло символическое наказание.

11. Проследив репрессию самодержавного государства в отношении политической преступности на протяжении XVIII -XIX и начала ХХ веков, следует констатировать «пульсацию террора». Его пиками следует признать рубеж XVII-XVIII веков и первую четверть XVIII в., 30-е годы, 70-е годы и середина 90-х годов XVIII, середина 20-х годов, начало 60-х и рубеж 70-80-х годов XIX в., 1905-1910 гг. Они связаны с конкретными массовыми политическими выступлениями (восстание стрельцов, крестьянская война под предводительством Пугачева, восстание декабристов, польское восстание и т.д.), либо с общим ростом политической преступности в стране, как это имело место в конце 70-х годов XIX в. и во время Первой русской революции. Между означенными пиками судебно-политического террора отмечаются «периоды затишья», расслабления самодержавия и, соответственно, укрепление законности.

12. Уголовно-правовое обеспечение политической юстиции все время запаздывало, уступая темпам развития революционного движения, совершенствования средств борьбы революционеров с правящим режимом. Уже в 70-е годы XIX в. суды испытывали затруднения с квалификацией некоторых политических преступлений. Даже только что введенные в действие главы о государственных преступлениях нового Уголовного уложения (июнь 1904 г.) обнаружили во время I русской революции, свое отставание от реалий революционной борьбы, в связи с чем в законодательной спешке были приняты «боевые» сиюминутные законы, направленные на борьбу с забастовками и аграрными бунтами, пропагандой по предметному (против кредитов и госучреждений), субъектному (в войсках) признакам, по используемым средствам (слухи, печать). Институты политической юстиции опирались на разветвленную сеть новых нормативных «источников» (практика УКД Сената и Главного военного суда, циркуляры и инструкции Министерства юстиции), которые выполняли свою «вспомогательную» роль в качестве средства субсидиарной корректировки функционирования карательного механизма.

13. В 1864 г. царизм учредил независимую судебную власть, которую обслуживал корпус образованных юристов-профессионалов. Эти привело к «трещине» в системе российских государственных институтов, которая могла ее расщепить, противопоставить судебное ведомство исполнительной власти, находившейся в руках монарха. Противоречия внутри государственного аппарата в пореформенный период возникали по всей вертикали власти: судебное ведомство и административные власти, и по горизонтали: следователи - полиция; прокуратура - жандармерия (первоначально); суд - губернские власти; Министерство юстиции - МВД. Они стали, по сути, выражением более глубокого и длившегося все пореформенные десятилетия противостоянии либералов-реформаторов, стремившихся модифицировать русское самодержавие, чтобы оно соответствовало требованиям времени, и консервативной бюрократии, выступавшей в защиту «полицейского государства».

14. Реформа породила в России новый тип образованного, уважаемого и чистоплотного судьи-дворянина, который старался, оставаясь беспристрастным, следовать закону и справедливости в своих решениях. Этот реальный статус судей отразился на результатах политических процессов, что породило в ответ курс правительства на бюрократизацию суда, для чего были использованы разнообразные средства и, прежде всего, кадровая политика. Исключение из «либерального образа» суда и судьи первых пореформенных десятилетий составляли сенатские структуры (Особое присутствие и уголовно-кассационный департамент) и Верховный уголовный суд.

15. Возращение доверия Администрации к суду как орудию политической борьбы с оппозицией в начале ХХ в. было обусловлено результативной работой по извращению профессионального сознания судей, прокурорско-следственного аппарата, выхолащиванию высокого профессионального этоса. Она позаботилась о создании служебно-карьерных механизмов и структур поощрения работников юстиции, которые позволяли режиму управлять ими. В результате, власти превратили судебно-прокурорских работников, действовавших в сфере политической юстиции, преимущественно в армию лояльных и конформистски настроенных чиновников, отличавшихся не правовыми, а «правыми» взглядами.

16. Следует говорить о двух поколениях юристов, работавших в институтах политической юстиции в изучаемый период, принципиально отличавшихся друг от друга по уровню образованности, этосу и нравственным принципам: первые - преимущественно верны праву (60-70 годы XIX в.), вторые (начало ХХ в.) преимущественно предпочли политическую лояльность. В отличие от этого «феномена двух поколений» работников судебно-прокурорских и следственных органов, адвокатура продемонстрировала единство правовой истории: следует признать здесь преемственность поколений, при определенных различиях подходов в политической защите (профессиональная защита - в XIX в., защита самого дела революционеров - в начале XX в.).

17. Соотношение суда и администрации во второй половине XIX-начале ХХ в. можно сравнить с сообщающимися сосудами (усиление одного начала означало ослабление другого). Реформа 1864 г. установила своеобразное равновесие (после многовекового превосходства административной власти) между ними. В дальнейшем это соотношение изменялось не в пользу суда.

1864 г. - 1878 г. - суд сохранял независимость и достоинство; некоторые законодательные изменения Уставов, происшедшие за это время, нельзя отнести к существенным потрясениям основ судебного устройства.

1878 г. -1894 г. - отмечается резкое ухудшение состояния судебной власти за счет расширения сферы административного усмотрения в традиционно судебной сфере. Направлениями государственной политики в отношении суда были «бюрократизация» судебного ведомства, прежде всего, в сфере политической юстиции и расширение административно-полицейской репрессии политических преступников в ущерб судебной.

1894-1904 гг. - время, когда спрос на правосудие в сфере защиты государственной безопасности приближался к нулю. Шла подготовка масштабной перестройки судебной системы с целью легальными средствами «вернуть» суд в лоно государственной монархической системы.

1904-1917 гг. - период, систематического использования нелегальных методов превращения суда в придаток Администрации, в результате чего суд стал одним из важных «боевых средств» борьбы с революцией. Правительство с помощью противоправных средств создало совершенно новый вид правосудия, не считающегося с законом, - «щегловитовскую юстицию». Власть в начале ХХ в. отставила в сторону соображения законности, «по старинке» поставив себя выше ее, сделало фатальную ставку на силу, полагаясь на достаточность карательных средств. Но таким образом оно подорвало легальный фундамент своей власти, лишившись своего права на законопослушность подданных.

Теоретическая значимость исследования заключается в том, что выявленные закономерности, разработанный понятийный аппарат, введение в научный оборот новых источников содействуют решению ряда дискуссионных проблем, связанных с развитием отечественного государства и права в изучаемый и современный периоды. Диссертация решает научную проблему, имеющую большое значение для развития науки истории государства и права России.

Полученные диссертантом научные промежуточные и итоговые результаты могут быть положены в основу историко-правовых исследований эволюции суда в условиях авторитарного режима в дореволюционной России и тоталитарного режима в СССР, а также в зарубежных государствах, решая общую научную задачу создания историко-правовой концепции становления и функционирования судебной власти.

Практическая значимость исследования определяется тем, что полученные автором результаты исследования могут быть использованы специалистами в процессе преподавания дисциплин: история отечественного государства и права, история политических и правовых учений, теория государства и права, разработки спецкурсов по истории российского правосудия и восполняют тем самым пробел в изучении соответствующих разделов правоведения.

Обобщение опыта политико-правового развития Российского государства во 2 половине XIX - начале ХХ в. и, прежде всего, взаимоотношения судебной и иных властей в дореволюционной России позволяет выявить определенные тенденции, свойственные современной российской государственно-правовой действительности. Среди них проведение судебной реформы, принятие законов, устанавливающих особые режимы с целью восстановления законности и правопорядка, борьбы с терроризмом, криминализация деяний и усиление мер уголовной ответственности за совершение преступлений против государственной власти и др.

Апробация и внедрение результатов исследования осуществлялись при проведении лекционных и семинарских занятий по курсам: «История отечественного государства и права», «История государства и права зарубежных стран», спецкурсу «Политическая юстиция»; результаты докладывались на международных, всероссийских и региональных научных конференциях в период с 1984 по 2013 г. (Москва (МГУ, МГЮА, РУДН), Санкт-Петербург (СПбГУ, СПб Университет МВД), Ростов-на-Дону (РГУ-ЮФУ), Самара (СЮИ ФСИН), Саратов (СГАП), Краснодар (КГУ), Владикавказ (СОГУ), Нальчик (КБГУ), Новгород (НГУ), Псков (Псковский госуниверситет), Екатеринбург (Уральская государственная юридическая академия, Уральский филиал РАНХ и ГС), Варшава (факультет права и администрации Варшавского университета) и др.). Результаты диссертационного исследования нашли отражение в 4-х опубликованных монографиях (110 п.л.), в 85 научных статьях (из них 17 опубликовано в научных журналах, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ), статьях в трех энциклопедиях, пособиях, в более чем 30 докладах на конференциях. Общий объем публикаций составляет 150 п. л.

Структура диссертации определяется задачами исследования и избранной методикой изложения диссертационного материала, включает введение, 6 глав (20 параграфов), заключение, библиографический список и приложения.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИОННОГО ИСЛЕДОВАНИЯ

Во введении обосновывается актуальность темы исследования, дается обзор научной разработанности заявленной проблематики, обозначаются объект, предмет, цель, задачи, теоретическая и эмпирическая база исследования, приводится разработанный понятийный аппарат, формулируются положения, выносимые на защиту, аргументируется научная новизна, теоретическая и прикладная значимость работы, показывается апробация результатов исследования.

Глава первая «Политическая юстиция (исторические и теоретические аспекты)», логически делится на две части и посвящена анализу проблем, являвшихся предметом настоящего диссертационного исследования, но хронологически относящихся к предшествующему периоду, а также выяснению содержания ключевых понятий и категорий, являющихся стержневыми для данной работы.

В первом параграфе «Судебные и квазисудебные инстанции для рассмотрения дел о государственных преступлениях (XVII- I пол. XIX в.) анализируется процесс историко-правовой трансформации государственных институтов, обеспечивавших преследование государственных преступлений до середины XIX в. (до судебной реформы 1864 г.).

На протяжении XVI- середины XVIII веков государственные преступники - бунтари, изменники и смутьяны - отождествлялись с личными врагами, прежде всего, царя, а также и его правящей элиты. Их преследование осуществлялось специально созданными, как правило, секретными (тайными), по сути, административно-полицейскими органами, лишенными классических признаков судебных институтов.

Эти органы (приказы, канцелярии, экспедиции, а нередко и «комиссии» - личные поручения) реализовывали репрессию от имени и в то же время в защиту личной власти монарха и в качестве возмездия за посягательство на нее, причем при активном личном участии носителей этой первичной власти.

С середины XVIII в. происходят явные метаморфозы политической репрессии, выражающиеся в проникновении общих начал права усилении роли судебных институтов, в обеспечении гарантий прав подсудимых.

Их олицетворением являются законы Петра III (связанные с ликвидацией Тайной канцелярии и запретом употребления словосочетания «слово и дело государево», введение судебной юрисдикции над государственными преступлениями), первые манифесты Екатерины II (в частности, начало функционирования Верховного уголовного суда), манифест 2 апреля 1801 г. (закрепивший принцип, что «все преступления должны быть судимы и наказуемы общей силой закона») и некоторые законы Александра I, постановления т. XV Свода законов о судопроизводстве по государственным преступлениям (окончательно закрепившие судебную форму разрешения дел о государственных преступлениях).

Однако эти движения власти в сторону «суда и закона» были непоследовательны, отрывочны, кратковременны и слабы. Вслед за эпохой «оттепели» вновь наступал период «похолодания»: упование на принудительную силу и уголовно-полицейские формы репрессий в отношении политических противников, вернее врагов. Новые, внешне, казалось бы, более цивилизованные формы сыска и суда (вместо Преображенского приказа Тайная экспедиция Сената, и, наконец, III отделение императорской Канцелярии), сохраняли традиции старой расправы, ее жестокие приемы, и они не были по-прежнему стеснены процессуальными рамками, такими, как система законных доказательств, ревизия состоявшихся решений, гарантии прав подследственных и подсудимых. И в названный период (с середины XVIII в.) это направление оказывалось не только более удобным для власти, но и эффективным, принося более быстрые и конкретные результаты, чем «судебное». Не меняло принципиально ситуацию передача дел о государственных преступлениях в подсудность палат суда и расправы (палат уголовного и гражданского суда), при соответствующей ревизии Сената, администрация по-прежнему играла ключевую роль в определении правовой судьбы дела.

Не стали исключением процесс в Верховном уголовном суде над декабристами (ему были даны специальные дополнительные правила, что являлось очевидным отступлением от общеправового принципа «закон обратной силы не имеет»), немногочисленные политические процессы первой половины XIX в., в которых использовались совершенно произвольные формы судопроизводства, передача политических дел о гражданских лицах в юрисдикцию военных судов (напр., дело «петрашевцев», 1849 г.) и т.п.

Таким образом, на протяжении столетия (середина XVIII- середина XIX вв.), до 1864 г. шла упорная борьба между этими двумя направлениями и формами политической репрессии. К ней вряд ли применимо расхожее определение «с переменным успехом», ибо «судебная» форма репрессии явно уступала в этот период «уголовно-полицейской», реакционные эпохи были куда более продолжительными, сколь и тягостными для страны.

Во втором параграфе « Государственные преступления по русскому праву (2 половина XVII-XIX в.)» анализируется процесс историко-правовой трансформации содержания законов, устанавливавших уголовную ответственность за государственные преступления до середины XIX в.

В правовых памятниках XIV-XVI вв. на первое место выступала антисоциальная роль государственных преступлений, вредных, прежде всего, интересам общества. Верховная власть еще не выделялась в качестве общего объекта преступного посягательства.

Соборное уложение предлагало иную конструкцию государственного преступления как «великого государева дела». Укрепление централизованной монархии нашло прямое выражение в закреплении «величества Государя» в качестве общего объекта государственного преступления. Лишь «наряду» с этим другим объектом этого вида преступлений выдвигалась территория государства.

Именно в Уложении появилась и первая классификация подобного рода деликтов, по сути сохранившаяся до начала ХХ в.: устанавливаются три вида государственных преступлений, а именно: 1) посягательства на личность государя; 2) бунт скопом и заговором как посягательство на государство «изнутри» и 3) измену как посягательство на государство в его отношениях с другими государствами. В дальнейшем общее родовое понятие «слово и дело государево», обозначавшее государственные преступления, будет заменено понятием «преступления по первым двум пунктам» (указы 25 января 1715 г., 10 апреля 1730 г.).

Эти деликты, к которым добавилось в петровское время словесное оскорбление величества, перешли через посредство Воинского и Морского уставов, а также ряда указов XVIII в. в Свод Законов (т. XV, кн. 1) в последующее уголовное законодательство, включая Уголовное уложение 1903 г.

При Петре I главным объектом, посягательство на который самым суровым образом карает законодательство о государственных преступлениях, становится личность монарха, «заслонившего собой государство» (выражение Д.А.Червонецкого). Государственные преступники - это идейные (и деятельностные) враги петровских реформ и самого преобразователя.

Напротив, для ближайших преемников Петра I государственные преступники являлись их личными врагами. Государственные преступления направлены против личного благополучия местоблюстителя престола. Хотя, как в прежние времена, так и в последующем репрессия в отношении государственных преступлений в своей массе сводится к «борьбе с длинными языками» (выражение Е.В. Анисимова), а не с реальными преступлениями, угрожавшими безопасности государства. Корпус «непристойных слов» раздувается до гигантских размеров. Это явление было напрямую связано со степенью осознания властью своей уязвимости, опасениями самодержцев и их окружения потерять свою власть.

Во времена Екатерины II все более расширяется пропасть между теорией и практикой государственных преступлений, между нормативным закреплением и реальными судебными или квазисудебными формами борьбы с ними.

Александр I сделал шаг в сторону обеспечения законности в сфере борьбы с государственными преступлениями в духе екатерининского «Наказа».

Свод законов подвел итог историческому развитию закрепления государственных преступлений за более чем полтора века: на первом месте в качестве объекта защиты стоит царь, на втором государство. Эта идея прочно будет проведена и в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г.

Недостатки последнего (отсутствие четкой квалификации некоторых составов государственных преступлений) создавало помехи для репрессивного аппарата, затрудняло использование особых процессуальных форм и стандартов для борьбы с этими преступлениями. Это стало особенно заметно в период подготовки и проведения судебной реформы 1864 г.

В третьем параграфе «Политическая юстиция: теоретические вопросы и ключевые понятия» анализируется содержание и даются определения ключевым понятиям и категориям, вокруг которых строится исследование. Разумеется, все понятия и категории анализируются, применительно к изучаемому периоду.

1. Государственное и политическое преступление. Терминологическая путаница с использованием этих двух понятий происходит в литературе (прежде всего, международного экстрадиционного права, а также уголовного права) на протяжении почти полутора столетий. В диссертации представлен обзор подходов к выяснению соотношений этих понятий, начиная с литературы второй половины XIX в. до настоящего времени (отечественные ученые - Н.С. Таганцев, П.П. Пусторослев, Н.Н. Полянский, И.С. Урысон, Н.Т. Медведь, Н.А. Троицкий, А.Н. Ярмыш и др.; зарубежные - Б. Ингрэхэм, К. Токоро, М. Клиннард, У. Майнор, Р. Куинни). Выявлено два основания для отнесения преступлений к политическим или государственным (объект преступления и мотив совершения), а также предлагаются авторские определения понятий, применительно к рассматриваемому периоду.

Государственным преступлением можно считать общественно-опасное деяние, предусмотренное статьями раздела 3 Уложения о наказаниях 1845 г. или глав 3-5 Уголовного уложения 1903 г. Под политическим преступлением же следует понимать противоправное деяние, направленное прямо или косвенно на уничтожение, подрыв, ослабление, изменение существующего общественного строя или формы правления, отдельных государственных или общественных институтов, совершенное из политических убеждений либо по политическим мотивам.

2. Политический процесс. В научной литературе, равно как и в публицистике, даже СМИ это понятие используется не всегда обоснованно и уместно, более того, иногда и вовсе неправомерно (например, в политической публицистике с целью подвергнуть сомнению справедливость судебного преследования). В диссертации проанализированы точки зрения ряда отечественных (Н.Н. Полянский, Н.Т. Медведь, Н.А. Троицкий) и зарубежных (О. Кирчхеймер, Т. Бейкер, Р. Христенсон, Б. Фолк, Э. Познер и др.) ученых на это политико-правовое явление.

Учитывая, что предметом исследования является суд и процесс в условиях авторитарного режима, диссертант выделяет ряд признаков политического и правового характера, позволяющих определить процесс как политический именно в недемократическом контексте. Предлагается авторское определение понятие политического процесса. Это уголовный, по сути, процесс по политическому преступлению или общеуголовному преступлению, совершенному по политическим мотивам, в общем или специальном (политическом) суде с использованием, как правило, специальной процедуры, ограничивающей права обвиняемого и создающего возможности для фальсификаций с целью получения обвинительного приговора.

В диссертации предложена авторская типология политических процессов (политические в строгом смысле слова, латентные, квазиполитические, псевдополитические, уголовно-политические).

3. Уголовная политика. Эта наука стала развиваться в России лишь на рубеже ХIХ-ХХ вв. (М.П. Чубинский). В советский период определено сложносоставное содержание уголовной политики (А.А. Герцензон), стали разрабатываться проблемы ее отдельных подсистем: уголовно-правовая политика (Н.А. Беляев) уголовно-процессуальная политика (П.С. Дагель, Ю.А. Ляхов), исправительно-трудовая политика (Н.А. Стручков) и др.

В диссертации автор обратился к анализу деятельности самодержавия по использованию судебно-правовых средств в борьбе с политической оппозицией через призму его уголовной политики в совокупности ее важнейших (ниже перечисленных) составных частей.

«Уголовно-судебная» политика - направление деятельности самодержавия и его институтов (Государственный совет, Совет министров, с начала ХХ века - Государственная дума, Военное министерство и Министерство юстиции) по выработке общих и специальных положений законодательства о судах (о судоустройстве), на которых возлагалась миссия разрешения дел о государственных /политических преступлениях.

Уголовно-правовая политика - направление деятельности тех же институтов по выработке общих положений уголовного законодательства, закреплению круга политических преступных деяний и наказаний за них.

Уголовно-процессуальная политика - направление деятельности тех же институтов по выработке форм реализации норм уголовного законодательства на всех этапах правоприменительной деятельности соответствующих государственных органов и должностных лиц в сфере расследования и разрешения дел о государственных (политических) преступлениях. Она включает в себя и саму правоприменительную деятельность всех видов судебных органов, а также институтов, обеспечивавших судебную деятельность (органы дознания, следствия, надзора, управления и др.)

Отсюда мы вывели свою исследовательскую задачу - показать это изменение содержания уголовной политики на протяжении полувека - от судебной реформы 1864 г. до начала I Мировой войны. Политическая юстиция рассматривается нами как одна из моделей уголовной юстиции, выступающая качестве порождения соответствующей уголовной политики в данный исторический период. Использование средств и инструментов науки уголовной политики помогает преодолеть догматизм и отвлеченность исследований «чисто» уголовно-правовых или уголовно-процессуальных аспектов политической юстиции.

4. Судебная контрреформа. Это политико-правовое явление напрямую связано с темой исследования, ибо именно изменения в судоустройстве и судопроизводстве по политическим делам рассматриваются в качестве одного (из трех) направлений судебной контрреформы. В диссертации проведен анализ многолетней дискуссии о том, была ли она проведена, предложены ее параметры, а также дано авторское определение судебной контрреформы как системы мероприятий правительства, направленных на бюрократизацию судебной власти, ограничение судейской независимости, как правовыми, так и противоправными способами, а также расширение административного элемента в юстиции за счет юридического.

5. Политический преступник и политическая преступность. Проблемы выделения в науке криминологии политической преступности из общеуголовной и особого типа политического преступника, отличного от «обычных» преступников достаточно стара (2 половина XIX в.). Если Ломброзо и Тард давали достаточно негативные характеристики этому типу преступников, то Э. Ферри обосновал необходимость выделения, наряду с «атавистическим преступником», особого рода преступников, названных «условными» или «эволютивными», - преступников по политическому мотиву, полагая, что возвышенные мотивы их действий обусловливают необходимость применения к ним более «деликатных», не жестоких карательных средств. Это принципиально различное отношение к двум типам преступников нашло поддержку в России в конце XIX в., прежде всего у представителей «молодого» социологического направления в криминологии (Х.М. Чарыхов, М.Н. Гернет и др.).

В постсоветской литературе тема политической преступности получила достаточно широкое освещение. Суммируя многочисленные и разнообразные взгляды ученых на политическую преступность, П.А. Кабанов свел их к шести основным подходам (правовой, инструментальный, мотивационный, объективный, оценочный и комплексный). Он, как и ряд других авторов (А.Ф. Кулаков, В.В. Лунеев) также исходит из постулата об особом характере политической преступности, настаивает на выделении политической криминологии как ответвления общей криминологии. Впрочем, их исследования обращены преимущественно к современным проблемам политической преступности.

Исходя из имеющегося на сегодняшний день разнообразия представлений о политическом преступнике, диссертант предложил универсальную формулу, применимую к государству с авторитарным режимом. Под политическим преступником следует понимать лицо, совершившее государственное преступление по политическим мотивам и приобретающее особый процессуальный статус и статус при исполнении наказания (политический заключенный). Соответственно, политическая преступность - это совокупность государственных (политических) преступлений, совершаемых по политическим мотивам в данном обществе в данный период времени в сфере государственного властвования (борьбы за власть).

6. Политическая юстиция. Эта категория не новая (первое упоминание в русской литературе относится к 1880 г.), сколь и весьма редко используемая в отечественной научной литературе: ее частым заменителем является термин «политические процессы».

За рубежом она оказалась под более пристальным вниманием (работы О. Кирчхеймера, Л. Радзиновича, А. Подгорецкого, У. Майнора, М. Шапиро). Возвращение ее на страницы отечественной научной литературы (работы К.П. Краковского, И.Ю. Мозгового, В.Н. Кудрявцева, А. И.Трусова, Ю.В. Варфоломеева) вызвало необходимость определения общих параметров, признаков этого феномена. В диссертации выделяются признаки политической юстиции, и дается авторское определение. Политическая юстиция - авторитарная (тоталитарная) модель уголовной юстиции, используемая властью для осуществления репрессий против политической (религиозной, национальной, расовой и т.д.) оппозиции, путем применения правовых или противоправных средств, направленных на обеспечение получения выгодного ей приговора, являющаяся выражением уголовной политики власти на том или ином историческом отрезке.

Во второй главе «Власть и метаморфозы политической юстиции во 2 пол. XIX в.» анализируются изменения в системе политической юстиции (гражданские и военные суды) как выражение уголовно-процессуальной и уголовно-судебной политики самодержавия в отношении политической преступности в пореформенный период.

Первый параграф «Гражданские суды и государственные преступления» содержит рассмотрение вопросов создания новой системы разрешения дел о государственных преступлениях в рамках подготовки судебной реформы и последующие изменения в этой сфере в пореформенный период.

Юридический романтизм начала 60-х годов XIX в. проявился в том, что при создании механизмов расследования и суждения дел о государственных преступлениях «отцы судебной реформы» были озабочены созданием гарантий общественного доверия к такому суду. Именно деликатность этой сферы уголовного судопроизводства, когда само государство выступало в роли потерпевшего, толкала их на введение дополнительных, можно сказать, повышенных гарантий объективности и беспристрастности суда. Одной из таких гарантий была гласность политических процессов. В дальнейшем она будет изгнана из зала суда над противниками режима.

Примечательной чертой проектов стала реализация идеи, чтобы само общество (а не только государство в лице коронных профессиональных судей) осуждало государственные преступления. Пусть не получили поддержку предложения Государственной канцелярии о передаче этой категории дел в подсудность суду присяжных, но, тем не менее, квазиобщественный элемент все же присутствовал и в таком суде (сословные представители в судебной палате, а с 1872 г. и в Особом присутствии Правительствующего сената).

Важные предложения, касавшиеся обеспечения высокого качества предварительного расследования государственных преступлений (поручение их члену судебной палаты - т.е. юристу высочайшей квалификации), получившие закрепление в Уставах 1864 г., а также обеспечение состязательности за счет допуска адвоката на предварительное следствие, «похороненное» в Государственном Совете и не получившее законодательного воплощения, показывают, что в этот период «юридическое начало» брало верх над административными соображениями. Однако, следует отметить, что этот механизм производства дел о государственных преступлений, практически остался не опробованным (кроме дела «нечаевцев»).

Даже мелкие детали обсуждения, предложения, высказанные руководителями МВД и III отделения императорской канцелярии, показывают, что главные охранительные ведомства были весьма озабочены тем, что властная компетенция над этой категорией дел перетекает в судебное ведомство, стремились, причем не вполне успешно, сохранить хотя бы остатки своего контроля и влияния на судьбы политических дел. В дальнейшем, с начала 70-х и особенно в 80-х годах МВД (вместе с III отделением, а с 1880 г., после ликвидации последнего, самостоятельно) многое «отыграет» назад у судебного ведомства.

Провозглашая в 1864 г., с одной стороны, независимость суда, Администрация была озабочена, с другой, обеспечением, по словам министра юстиции Н.В. Муравьева, «государственного направления деятельности суда», чтобы суд действовал на политических процессах в свете «видов правительства», а если говорить совсем конкретно, то идеалом для нее был суд, который бы, по выражению другого министра юстиции К.И. Палена, «решал по приказанию начальства». Практическим результатом такого оригинального понимания Администрацией предназначения и целей деятельности суда стал поиск наиболее удобной формы судебной деятельности, применительно к процессам с присутствием «публичного элемента» (политическим процессам).

Уход со своего поста одного из идеологов судебной реформы Д.Н. Замятнина и замена его весьма консервативным К.И. Паленом сулили большие перемены к худшему, и они не заставили себя ждать. Своеобразным «сигналом» к началу наступления на суд стал «процесс нечаевцев» (1870 г.).

Прямым последствием этого политического процесса можно считать закон 19 мая 1871 г., с которого власти начали наступление на Судебные уставы 1864 г. Именно он придал особый статус III отделению императорской канцелярии и его жандармскому корпусу, превратив жандармов, по сути, в политических следователей. С этим законом мы связываем создание своеобразной оси «жандармское ведомство-прокуратура», согласованно действовавшей вплоть до Февральской революции в качестве «объединенного фронта» борьбы с политической оппозицией. Еще одним важным механизмом, порожденным законом 19 мая 1871 г., стал административный порядок решения дел о государственных преступлениях, который на протяжении последующих более чем 20 лет действовал параллельно с судебным, а в период 1894-1904 гг. практически вытеснил последний и стал главным «квазиправовым» итогом по политическим делам.

Последующие революционные «акции», либо разочаровывающие режим результаты политических процессов их участников, а также разросшаяся оправдательная практика суда присяжных и недопустимое, с точки зрения Администрации, неуважительное по отношению к местным властям своеволие юристов и т.п. «новые явления», порожденные судебной реформой 1864 г., спровоцировали широкомасштабные изменения Судебных уставов. В первую очередь, они относились к организации функционирования политической юстиции.

Законы 1871, 1872, 1874 и 1878 годов, как и ряд других, проанализированные в диссертации, являлись, с одной стороны, свидетельством недовольства самодержавием процессуальными порядками, закрепленными в Судебных уставах 1864 г., во-вторых, реальным результатом поисков властями оптимальной модели политической юстиции.

Неудачная попытка централизации политической юстиции в начале 70-х годов XIX века (создание Особого присутствия Сената для суждения дел о государственных преступлениях) многому научила Администрацию. Возвращение в конце 70-х годов к децентрализованной политической юстиции, однако, не принесла ожидаемых результатов, а рост насильственной составляющей революционной борьбы спровоцировал привлечение военной юстиции к делу борьбы с ним.

В конце 70-х - начале 80-х гг. XIX в. самодержавие обратилось к проверенным средствам выработки рецептов в области совершенствования политической юстиции - бюрократическим комиссиям. Материалы их работы, полемика и выработанные проекты, изученные диссертантом, показывают, что и «контрреформированный» суд не оправдывает возлагаемых на него режимом надежд в качестве карательного средства борьбы с революционным движением (первая Комиссия под председательством сенатора В.О. Фриша, 1878 г.). Вторая комиссия В.О. Фриша (1881 г.) обнаружила обострившиеся разногласия между всесильным МВД и все еще сохранявшим остатки силы и авторитета министерством юстиции по вопросам преследования политических противников.

Особняком стоит Верховная распорядительная комиссия (1880 г.), сочетавшая в своей компетенции не только полномочия по выработке предложений, но и практические судебно-следственные полномочия. В ходе ее работы были предприняты попытки гармонизировать и скоординировать работу главных ведомств, ответственных за противостояние освободительному движению - МВД и Министерство юстиции, впрочем, они не оказались успешными.

Анализ масштабной работы Комиссии под руководством Н.В. Муравьева (1894-1899 гг.), проведенный в диссертации, показывает, что власть приняла твердое решение вернуть судебное ведомство в лоно «правительственного направления», обеспечить «государственный характер деятельности суда».

Почти полное отсутствие политических процессов в судах в период с 90-х годов XIX в. до начала ХХ в. стало свидетельством разочарования Администрацией результатами деятельности судов на политических процессах 70-х годов, ее недоверия к юристам-профессионалам, провоцировавших сомнения, в то время как нужно было, по мнению Администрации, действовать решительно и безоглядно. Несмотря на то, что итоги работы Комиссии Муравьева остались втуне, ключевой закон 7 июня 1904 г. о новом механизме (гражданской) политической юстиции - «детище» названного института.

Второй параграф «Военная юстиция против революционной России» посвящен характеристике политико-правовых особенностей вовлечения военных судов в борьбу с революционным движением во 2 половине XIX в. Дается анализ деятельности военной юстиции в отношении государственных преступлений на основании общего закона (Военно-судебный устав), «сепаратных» временных законов 1878-1879 гг., а также в условиях особых режимов на основании чрезвычайных законов (Положение об охране 1881 г., Правила о местностях, объявляемых на военном положении 1892 г.).

Военным судам в России были подсудны не только военные («естественная подсудность»), но и гражданские лица («исключительная подсудность»). Подсудность последних военному суду была давней юридической традицией России. Впрочем, это относилось к совершившим не политические, а общеуголовные преступления, но признаваемые властью особо вредными или опасными в данный исторический момент. Лишь крупные мятежи и восстания (как, например, в Польше в 1863 г.) «политизировали» военные суды. В дальнейшем ситуация с подсудностью гражданских лиц будет изменяться, как в сторону ее сокращения в относительно спокойное время, так и расширения в эпоху обострения политической ситуации в стране в связи с ростом и, особенно, радикализацией революционного движения.

Судебная реформа 1864 г. оказала влияние на реформу военного суда: «Основные положения преобразования военно-судебной части в России» (1865 г.) и Военно-судебный устав (1867 г.) сохранили не только «еще свежий» дух Судебных уставов, но и их «букву», закрепив общие либеральные начала уголовного судопроизводства. В значительной мере это связано с участием в процессе законопроектных работ либерального военного министра Д.А. Милютина, великого князя Константина Николаевича, твердой и последовательной позицией других либерально мыслящих чиновников (В.Д. Философов, П.Н. Глебов и др.).

Военно-окружные суды, которым передали в подсудность дела о государственных преступлениях военнослужащих, должны были их рассматривать на основе основополагающих принципов судебной реформы, включая независимость суда, отделение его от военной администрации, отмены теории формальных доказательств и введения свободной оценки судом доказательств. Пожалуй, «пострадал» лишь принцип несменяемости судей: на членов военно-окружных судов он изначально не распространялся.

В дальнейшем эти либеральные положения будут последовательно «вычищаться» из закона. Вместе с тем, «командный стиль» работы военных судов, при котором военные судьи были, как правило, «внимательны» к мнению воинского начальника вне суда и старшего по званию в стенах суда, сохранился, несмотря на первоначальные либеральные законодательные новеллы 60-х годов, что весьма импонировало авторитарному, по сути, режиму.

Резкое обострение революционного движения в конце 70-х годов, переход радикальных народнических организаций к индивидуальному террору как средству борьбы с режимом вызвали резкую реакцию властей, обратившихся к испытанному карательному средству - военным судам, в подсудность которых были переданы категории дел, связанных с насильственными действиями против государственных чиновников, совершенными по политическим мотивам. Причем, карательная направленность этих новелл (указы 9 августа 1878 г., 5 апреля 1879 г., 8 апреля 1879 г.) была очевидной - это были гражданские лица. Эти меры вызывали протест либеральных юристов (И.А. Фойницкий, А.И. Урусов, С.С. Анисимов, Н.Н. Полянский и др.).

Важно отметить, что предусмотренный чрезвычайными временными законами порядок передачи дел на рассмотрение военного суда резко расширял горизонты административного усмотрения, создавал широкие возможности произвольного решения важнейших процедурных вопросов (напр., о самой передаче дела в военный суд, о кассационном обжаловании приговора и др.). Ключевым юридическим свойством военной юстиции, приданном ей в сфере преследования политической оппозиции, были ее материально- и процессуально-правовая обязанности «судить по законам военного времени». Нередко это предопределяло исход дела уже при его передаче в военный суд. Академическая дискуссия принадлежавших к лагерю либеральных юристов сторонников «процессуального» подхода (В.Д. Кузьмин-Караваев, В.М. Владимиров, В.М. Гессен) и «материально-правового» подхода (И.А. Малиновский, Н.Н. Полянский и др.) к определению юридического значения клаузулы «судить по законам военного времени», нимало не повлияла на карательный уклон военных судов.

Милитаризация политической юстиции, начавшаяся в 1878 г., усилилась после убийства Александра II в 1881 г. и стала до самого момента крушения самодержавия в феврале 1917 г. приметой его карательной политики. Привлекательность для самодержавия именно военной юстиции состояла в строгости и быстроте репрессии военных судов, ограничении процессуальных прав обвиняемых, отсутствие контроля общества (закрытые, как правило, двери суда) давали ему уверенность в жестком ответе, радикальной оппозиции, представители которой (гражданские лица) составили основной костяк обвиняемых в военных судах в 70-90 гг. XIX в. Именно в этот период власти предпочитают гражданской юстиции военную как более «надежную».

Деятельность военной юстиции по борьбе с революционным движением, начиная с 1881 г. проходила на фоне действия режима исключительного положения, который являлся формальным условием для введения военной подсудности для гражданских лиц. Этот режим, который И. Бентам называл «страшным пожертвованием безопасностью безопасности», являлся нормальным режимом управления на большей части населенной территории России на протяжении около 40 лет. В работе проанализированы правила «чрезвычайной подсудности» и процессуальные особенности рассмотрения дел в военных судах в местностях, находившихся на «исключительном положении».