Политическая юстиция в России во 2-й половине XIX – начале ХХ в.: историко-правовое исследование

В несколько меньших масштабах для введения военной подсудности гражданских лиц, участников революционного движения, использовалось военное положение. Но в отличие от «охранного положения», введение которого в той или иной местности имело хоть какую-то легальную основу, объявление - при обострении революционной борьбы - на военном положении местностей, не входивших в театр военных действий, было абсолютным юридическим нонсенсом.

В начале ХХ в. накопленный опыт политических процессов в военных судах в конце 70-х - 90-е годы будет использован во много раз более активно для «ликвидации» революции 1905-1907 гг.

Третья глава «Изменение в уголовно-процессуальной политике в начале ХХ в.» посвящена анализу изменений в судоустройстве и судопроизводстве (в гражданских и военных судах) по делам о государственных преступлениях в 1900-е годы.

В первом параграфе «Гражданская юстиция и революция» рассмотрены новые судоустройственные и процессуальные основы расследования и разрешения политических дел, созданные в первое десятилетие ХХ в.

После временного «затишья» 90-х годов XIX в., в связи с нарастанием освободительного движения в начале ХХ в., самодержавие возвращается к идее использования политической юстиции, наряду с всегда безотказными административно-полицейскими и военными средствами подавления. Судебная репрессия обладала, по сути, двумя преимуществами: она могла быть строгой, и в то же время обладавшей налетом легальности, что вызывало большее доверие как населения страны, так западных стран, в которых политические преступления в этот период вообще становятся диковинкой.

Однако власти, решив отказаться от прежних форм административного разрешения политических дел, не хотели возвращаться к прежним формам судопроизводства по делам о государственных преступлениях. Более того, старое Уложение о наказаниях уголовных и исправительных также не соответствовало реалиям. Новые формы политической борьбы начала ХХ в. не укладывались в прокрустово ложе негибких норм Уложения. В первой половине XIX в., когда оно рождалось, российское общество не было знакомо с политическими демонстрациями, агитацией в печати, а политические «партии» никак не походили на организации карбонариев и тайные общества, преследуемые старым уголовным законом. С утверждением 22 марта 1903 г. нового Уголовного уложения отпала первая препона для совершенствования «политической юстиции».

Затем появился закон 7 июня 1904 г., устранивший, по мнению властей, недостатки прежнего судопроизводства по государственным преступлениям и создавший новые формы политической (гражданской) юстиции. Источниками названного закона явились, в первую очередь, предложения и проекты двух «комиссий Фриша» и Комиссии Муравьева, так и не ставшие законами в свое время. Он носил комплексный характер, включая нормы посвященные судоустройству, судопроизводству и уголовному праву.

Созданная система представляла, по сути, своеобразный симбиоз Судебных уставов и закона 7 июня 1872 г.: дела о государственных преступлениях должны были рассматривать: судебные палаты (с участием или без участия сословных представителей), Особое присутствие Правительствующего сената с участием сословных представителей (ad hoc, по указу царя) и в исключительных случаях Верховный уголовный суд (ad hoc, по указу царя). Этот закон сохранял значительно меньшие процессуальные гарантии для обвиняемых в государственных преступлениях, чем это было предусмотрено в Уставах 1864 г. Под ударом оказался важнейший принцип уголовного судопроизводства гласность.

Переводя преследования за государственные преступления вновь в судебную сферу, Администрация сохранила значительные возможности, рычаги влияния. Во-первых, был лишь изменен (но не отменен!) административный порядок разрешения (прекращения) политических дел с привлечением обвиняемых к административным формам воздействия (через губернское совещание). Во-вторых, материалы жандармского дознания были уравнены с актами предварительного следствия, т.е. жандармы теперь полностью были наделены полномочиями следственной власти, что, несомненно, противоречило принципу отделения судебной власти от административной.

С введением нового порядка расследования и разрешения дел о государственных преступлениях были введены в действие статьи Уголовного уложения, устанавливавшие ответственность за государственные преступления.

Итак, в первое четырехлетие нового века, казалось, вся система политической юстиции была подготовлена к работе в новых условиях: определена система институтов, осуществлявших дознание, расследование и суждение политических дел, установлены их процессуальные основы, создана новая уголовно-правовая система, учитывающая новые реалии революционного движения, все «наработанные» во второй половине-конце XIX в. формы и методы политической борьбы от демонстраций до террористических актов.

Однако уже с началом революции стало очевидным, что система не вполне готова и ее недостатки обнаруживаются один за другим, по мере нарастания волны революционного движения. В связи с этим, власти в течение 1905 и 1906 гг. пытались в спешке модернизировать политическую юстицию, принимая один за другим уголовно-правовые и уголовно-процессуальные акты, а также акты, касавшиеся судоустройства (законы 16 июня 1905 г., 7 января 1906 г., 18 марта 1906 г. и др.). Их суть заключалась в сужении процессуальных прав обвиняемых, упрощении «формальностей» и ускорении судебных процедур.

Однако, как показали события этого периода, вслед за усилением репрессивной составляющей политики власти нарастало революционное движение и традиционно подстраивающаяся под него насильственная уголовная преступность. Обращение к крайней форме судебного преследования, не просто граничившего, но означавшего, по сути, произвол - введение в августе 1906 г. военно-полевой юстиции - стало свидетельством неэффективности «обычных» институтов политической юстиции, модернизированных в начале века.

Отметим также инициативу по реформированию политической юстиции весьма консервативного министра юстиции И.Г. Щегловитова. Хотя предложенный им Совету министров в феврале 1907 г. проект нового порядка производства по делам о государственных преступлениях (среди них - даже замена сословных представителей на присяжных заседателей, впрочем, особого состава) не получил поддержку, содержавшаяся в его записке системная критика существовавшей в России модели политической юстиции представляет особый интерес.

После подавления революции и скачка насильственной уголовной преступности в 1907 г. власти больше не обращаются к вопросу о реформации политической юстиции в стране. С одной стороны (и это главное!), это показывает, что она продолжала работать относительно эффективно и после 1907 г., с другой, что сам накал революционного движения резко упал, и, соответственно, количество политических процессов пошло на убыль.

Другим обстоятельством, по мнению диссертанта, было то, что возникли некоторые затруднения в дальнейших законодательных шагах: теперь власть должна была получать санкцию на законопроект от Государственной думы. Как показал опыт, это далеко не всегда удавалось (особенно в I и II Государственных думах). Несмотря на значительно более консервативный состав III Государственной думы, власть, тем не менее, всегда стояла перед неприятной необходимостью услышать негативные оценки предпринимаемых законодательных шагов со стороны оппозиции.

В процессуальной отношении курс оставался прежним - обеспечить возможно быструю репрессию по политическим делам, права обвиняемых на процессу по возможности стеснить, сами процессы лучше проводить в закрытом режиме, с одной стороны, лишавшем подсудимых «трибуны» и возможности пропагандировать свои идеи, а, с другой, создававшем больше возможностей для не вполне законных манипуляций и злоупотреблений суда. Юридический романтизм 60-х годов XIX в. ушел в прошлое, ему на смену пришел политический прагматизм.

Во втором параграфе «Изменения в судопроизводстве по политическим делам в военных судах» рассмотрены метаморфозы в производстве политических дел в «обычных» военных судах (военно-окружные и временные военные суды) в начале ХХ в.

Достаточно интенсивное с конца 70-х до начала 90-х годов и спорадическое в конце XIX века использование самодержавием военной юстиции в борьбе с политической оппозицией сменилось систематической милитаризацией политической юстиции с начала ХХ века. Условием для этого было объявление на всех территориях, обладавших «иммунодефицитом» к революционной «заразе», режима «исключительного положения».

После относительного «затишья» в 90-е годы XIX в., когда военные суды лишь эпизодически (по нескольку в год) рассматривали дела о политических преступлениях, они встретили, как и положено военным, «во всеоружии» нарастание революционного движения с начала «нулевых» годов. Их деятельность достигла пика в годы Первой русской революции 1905-1907 гг. и последующих нескольких лет «замирения» страны (традиционно называемых «периодом реакции»).

Военная юстиция, по сравнению с общегражданской, обладала для власть предержащих рядом неоценимых преимуществ отмеченных выше. Но даже этих преимуществ общей военной юстиции (военно-окружных судов и временных военных судов) самодержавию показалось недостаточным в связи с резким всплеском насильственной преступности в 1905-1906 г. Оно прибегло к самому радикальному по своей жестокости и простоте процедур средству борьбы - военно-полевым судам.

С апреля 1907 г., расставшись не без сожаления с этим военно-полевым инструментом, власти предприняли шаги по максимальному ускорению и упрощению процедур рассмотрения политических дел в общих военных судах по закону 27 июня 1907 г., которые стали мало отличаться от «суммарных» процедур военно-полевых судов, с той лишь разницей, что они осуществлялись военными юристами, а не строевыми офицерами. В диссертации дан анализ содержания новелл в военном судопроизводстве по политическим делам, закрепленным в данном законе (сокращение до минимума сроков прохождения дела, право суда оглашать показания не явившихся в суд свидетелей, как правило, агентов политической полиции и др.).

Сущность всех этих чрезвычайных мер правительства, проанализированных в диссертации, свелась в итоге к господству усмотрения местных властей, военных, полицейских и отчасти гражданских, действительные пределы и мера которого зависела лишь от личных качеств конкретного чиновника, а не от закона. Но произвол и усмотрение власти, в свою очередь, становились источником не только бедствий, но и народных беспорядков, во всяком случае, формировало стойкое недоверие народа к государственным институтам, в целом, и к суду, в частности.

В третьем параграфе «Военно-полевая «юстиция» 1906-1907 гг.» представлен материал, характеризующий процесс организационного оформления самого одиозного «квазисудебного» института - военно-полевого суда, правовые и «внеправовые» основы его деятельности и результаты функционирования военно-полевой юстиции.

Теоретическим обоснованием использования самодержавием чрезвычайных карательных средств в эпоху революции стала выдвинутая П.А. Столыпиным идея о том, что «Российское государство находится в состоянии необходимой обороны». Современники из либерального лагеря (В.М. Гессен, Н.Н. Полянский и др.) резко выступили против использования подобного рода обоснования репрессий, назвав идею Столыпина «отвратительной теорией». В диссертации приводятся новые критические аргументы в отношении этой правительственной доктрины.

Вводя в августе 1906 г. военно-полевую юстицию, П.А. Столыпин весьма рисковал: негативная реакция большей части общества, особенно либеральной интеллигенции, была предсказуема. Все так и случилось; исключение составили лишь правые, поддержавшие идею правительства. Впрочем, диссертант уверен, что премьер действовал решительно, исходя не из соображений политической конъюнктуры, а искренне переживая за ситуацию в стране, которая, по его оценке, была критической. Отсюда и выдвинутая премьером идея представить государство в состоянии необходимой обороны, легитимирующем любые формы ответного насилия. Отсюда и едва ли не первое в истории пространное объяснение народу причин, подвигших правительство на этот крайний шаг, сделанное в официальном правительственном сообщении.

В диссертации проведен анализ Положения о военно-полевом суде (19 августа 1906 г.), а также на основе архивных документов восстановлены детали подсудности, судопроизводства в этих судах, не урегулированные законом. Военные начальники, по сути, произвольно своими актами заполнили лакуны весьма лапидарных положений о военно-полевом суде.

На взгляд диссертанта, следует пересмотреть ставший историографической традицией с советских времен взгляд на военно-полевые суды как на орудие царизма, «заточенное» на революцию. Как показал проведенный в работе анализ результатов деятельности военно-полевых судов, их карательные возможности были востребованы и фактически реализованы преимущественно в отношении лиц, совершивших насильственные преступления без всякого политического мотива.

Другой вопрос, оправдал ли себя этот риск премьера. Ответ на этот вопрос, несомненно, носит оценочный характер. Само правительство заявило еще в то время, когда деятельность военно-полевых судов была в разгаре, что они выполнили свою миссию, насильственная преступность пошла на спад, и оно само приняло решение о сокращении их действия. Иными словами, риск, якобы, себя оправдал. Это заявление, на наш взгляд, не выдерживает критики. Активная карательная практика «обычной» военной юстиции (военно-окружных судов) в отношении насильственных политических преступлений в последующие годы показывает, что проблема оставалась. Лишь к 1910 г. насильственная преступность резко пошла на спад. Даже если признать, что использование чрезвычайных форм борьбы с насильственными преступлениями, совершаемыми и с политическими, и с общеуголовными мотивами, была в данный исторический отрезок эффективной, оно имело лишь временный успех, по сути, загнав «революционную» болезнь внутрь, но не устранив ее причин.

Не следует также упускать из виду, что использование властью далеких от юридических начал и принципов и не освещенных светом права средств наносило серьезный удар по правосознанию и культивировало у населения убеждение во вседозволенности. В конце концов, этот «конец палки» ударил по самим ее создателям.

Глава четвертая «Уголовно-правовая политика самодержавия (2 пол. XIX - нач. ХХ в.)» посвящена анализу содержательной стороны этого юридического феномена в рассматриваемый период. Основное внимание в этой части диссертации сосредоточено на анализе процесса историко-правовой трансформации содержания, раскрытии механизма возникновения и выявлении тенденций эволюции уголовного закона, устанавливавшего кары за политические и, прежде всего, государственные преступления в этот период. Наряду с анализом законодательства, в диссертации содержится характеристика подзаконных источников права, действовавших в сфере политической юстиции, а также в качестве научной гипотезы выдвигается конструкция «квазиправа» («общего права» политической юстиции).

Уголовно-правовое обеспечение политической юстиции, рассмотренное в первом параграфе «Законы», все время запаздывало, уступая темпам развития революционного движения, совершенствования средств борьбы революционеров с правящим режимом.

Поколение революционеров-разночинцев, народников судилось на основании очень негибкого и жесткого Уложения о наказаниях 1845 г., весьма устаревшего, несмотря на новые редакции (1857, 1866, 1885 гг.), внесшие символические изменения в раздел о государственных преступлениях. Уже в 70-е годы XIX в. суды испытывали иногда затруднения с квалификацией политических преступлений, вследствие несоответствия уголовного закона реалиям революционного движения (напр., скандально известный «юридический тупик», в который попал суд, квалифицируя действия участников демонстрации у Казанского собора в Петербурге в 1876 г.). В диссертации проведен анализ статей Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, устанавливавших ответственность за государственные преступления.

Разработка нового Уголовного уложения не случайно шла параллельно с подготовкой масштабной реформы суда (Комиссия Муравьева). Правительство одновременно дало жизнь и новым карательным государственным институтам, и уголовно-правовым институтам, имевшим отношение к борьбе с государственными преступлениями (закон 7 июня 1904 г.): создание нового механизма расследования и суждения политических дел и одновременное введение в действие соответствующих глав Уголовного уложения. В диссертации проведен анализ статей Уголовного уложения, устанавливавших ответственность за государственные преступления, показано, что произошла некоторая либерализация, снижение планки уголовной кары за государственные преступления, по сравнению даже с уголовным законодательством второй половины XIX в., не говоря уже о более ранних периодах.

Следует отметить и более совершенную юридическую технику закрепления составов государственных преступлений, по сравнению с ранее действовавшими актами, четкую систематизацию составов (выделение таких институтов, как «бунт», «смута», «политическое преступное сообщество»). Вместе с тем, модернизированное уголовное законодательство по-прежнему, как и в стародавние времена, не только поощряло доносительство о государственных преступлениях, но и устанавливало уголовную кару за «неизвещение о готовящемся бунте» что, несомненно, характеризовало Россию как полицейское государство.

Даже только что введенные в действие главы о государственных преступлениях нового Уголовного уложения обнаружили в скором времени, в разгар Первой русской революции, свое отставание от реалий революционной борьбы, в связи с чем в законодательной спешке были приняты «боевые» сиюминутные законы, направленные на борьбу с забастовками и аграрными бунтами, пропагандой по предметному (против кредитов и госучреждений), субъектному (в войсках) признакам, по используемым средствам (слухи, печать).

В диссертации проведен анализ восьми важнейших актов рефлексии правительства на растущее освободительное движение в период революции от Временных правил о забастовках 2 декабря 1905 г. до Положения Совета министров «Об установлении уголовной ответственности за восхваление преступных деяний в речи или в печати» 24 декабря 1906 г.

Впрочем, следует заметить, что Уголовное уложение (в части, касающейся государственных преступлений) очень быстро морально устарело и в силу другого обстоятельства: появление как бы конституционного строя после 17 октября 1905 г. - 26 апреля 1906 г.; т.е. самодержавие позиционировало себя как квазиправовое государство, но оставалось, по сути, полицейским.

Второй параграф «Подзаконные акты» посвящен анализу «вторичных» источников права - судебной практики высших судов и инструкций министерств.

Прежде всего, в диссертации проведен анализ дискуссии о значении судебной практики как источника права в двух основных конкурирующих правовых доктринах рубежа XIX-начала ХХ в. - позитивистской (К.П. Победоносцев, Е.В. Васьковский, И.А. Покровский, Г.Ф. Шершеневич, Н.С. Таганцев и др.) и социологической (С.А. Муромцев, Ю.С. Гамбаров, П.И. Люблинский). Если первая категорически отрицала за судебной практикой статус источника права, вторая, выдвинув теорию «свободного нахождения права», обосновывала значение судебной практики в качестве вспомогательного источника, заполнявшего пробелы, восполнявшего недостаток позитивных норм.

Также в работе дана оценка утвердившемуся с XVIII в. принципу буквального исполнения закона и недопустимости его толкования, а также его модификации после судебной реформы 1864 г. Несмотря на то, что только закон в строгом смысле слова считался источником права, а судебный прецедент таковым (формально) не признавался, автор отмечает особую роль Сената (в лице уголовно-кассационного департамента) и Главного военного суда именно в делах о государственных преступлениях, в формировании «особого общего права». Высшие суды империи, прежде всего Сенат, по сути, партизанскими средствами утверждали нормативное значение своих заключений. Хотя диссертант не разделяет выводы современных отечественных (напр., А.В. Калиниченко) и зарубежных (Р. Уортман и Тахакаси Кадзухико) ученых об очевидном значении сенатской практики в качестве источника права (судебный прецедент). В диссертации проанализированы многочисленные, по сути, нормативные толкования законов о государственных преступлениях.

Свой вклад в копилку обеспечения нормативной базы политической юстиции внесли Министерство юстиции и Военное министерство в лице Главного военно-судного управления, издававшие многочисленные циркуляры и инструкции. В них отражались те же задачи, которые имелись в виду при законодательных предположениях, прежде всего, министерства юстиции (оно высказывалось по всем законопроектам о государственных преступлениях - и, соответственно, направляло инструкции по этим же вопросам). Таким образом, устанавливалась взаимосвязь «законопроект - закон - правоприменительная практика». Эти виды актов достаточно успешно выполняли свою «вспомогательную» роль в качестве удобного средства «мягкой» корректировки функционирования механизма политической юстиции. В диссертации дана классификация и проанализировано содержание многочисленных циркуляров и инструкций, относящихся к судопроизводству по делам о политических преступлениях. Автор разделяет позицию отечественных ученых (Н.Н. Ефремова, И.В. Михеева) о серьезном значении этого вида нормотворчества.

Вместе с тем, диссертант отдает отчет в своеобразии «юридического поля», на котором разворачивалась драма функционирования политической юстиции в России. Важнейшим свойством политической юстиции в авторитарных государствах, к числу которых можно причислить и Российскую империю изучаемого периода, является активное использование властью не только легальных, но и неправовых средств воздействия на суд, а также особое значение судебной практики именно по делам о государственных преступлениях, как для самой судебной системы, так и для политических противников, на которых направлено острие политической юстиции. В связи с этим, диссертант предпринимает попытку в третьем параграфе сконструировать и дать ключевые характеристики такому юридическому феномену («квазиправо», «право-невидимка», по выражению С.С. Алексеева), как «общее право» политической юстиции.

Глава пятая «Институты политической юстиции» состоит из двух частей: в первой повествуется о системе формальных институтов, составляющих «тело» политической юстиции, вторая посвящена «институтам противостояния» политической юстиции.

Систематизация институтов политической юстиции в части I приурочена в диссертации к стадиям уголовного процесса и соответствующим функциям государственных институтов:

Предварительное расследование (комиссионное расследование, жандармское дознание, предварительное следствие).

Суд (общие (гражданские) суды, военная юстиция, особые суды; обращено внимание на «представителей общества» в политических судах).

Кассация (уголовно-кассационный департамент Сената, Главный военный суд).

Надзор (прокурорский надзор, ведомственный и вневедомственный надзор).

В 1864 г. царизм «выпустил джина из бутылки», учредив независимую судебную власть, которую обслуживал корпус образованных юристов-профессионалов. Однако это трудно сочеталось с самодержавными привычками, устоями авторитарного правления.

Новая судебная система, принципы ее построения и функционирования привели к трещине в российских государственных институтах, которая могла расщепить единое государственное устройство, противопоставить судебное ведомство исполнительной власти, находившейся в руках монарха.

Противоречия внутри государственного аппарата в пореформенный период возникали по всей вертикали власти: судебное ведомство и административные власти, и по горизонтали:

· следователи - полиция;

· прокуратура - жандармерия (первоначально);

· суд - губернские власти;

· Министерство юстиции - МВД (до начала ХХ в.).

Они стали, по сути, выражением более глубокого и длившегося все пореформенные десятилетия противостоянии новой либеральной и консервативной бюрократии.

Р. Уортман предложил даже радикальную квалификацию положения пореформенного суда. Он писал: «Суды заняли на поле битвы промежуточное положение (выделено мной - К.К.) между властью (которая не хотела допускать народ к участию в управлении) и оппозицией с ее единственным орудием - революцией. В этом смысле суды стали определенной помехой для автократии и средством для революционеров».

По мнению диссертанта, это положение нуждается в некоторой корректировке: вряд ли суд позиционировал себя как нечто отдельное от государства, власти. Их (судей) понимание независимости все же не ставило их даже субъективно в положение некоего арбитра, - они выполняли свою обязанность - судили и осуждали представителей оппозиции как нарушителей закона, который тогда действовал, т.е. смотрели на политическую оппозицию не «сбоку», а «свысока», но все же, и это важно, с точки зрения закона.

Одним из важнейших последствий судебной реформы было появление нового типа образованного, уважаемого и чистоплотного судьи-дворянина, который старался, оставаясь беспристрастным, следовать закону и справедливости в своих решениях. Она дала, по словам А.Ф. Кони, «судью-человека, а не равнодушную машину для скрепы подготовленных канцелярией решений». Юристы-профессионалы претендовали на роль экспертов права, действуя в своей сфере самостоятельно, независимо, не оглядываясь на администрацию.

Этот гордый статус судей отразился на результатах первых политических процессов, что породило в ответ курс правительства на бюрократизацию суда, для чего были использованы разнообразные средства и, прежде всего, кадровая политика. Полагаем, в начале ХХ в. власти уже имели в своих руках корпус судей, в целом готовых оказывать ей «карательные услуги», предпочитавших верности права политическую лояльность.

Военный суд был вовлечен в механизм политической юстиции значительно позже гражданского (с начала 1880-х годов). Жесткие материально- и процессуально-правовые рамки направляли его суровую карательную силу, сокращая, в отличие от общих судов, диспозитивность его решений.

Уголовно-кассационный департамент Сената, являвшийся в профессиональном отношении юридической элитой, судебной аристократией в 60-70-е годы XIX в., в целом демонстрировал, тем не менее, политическую лояльность. А к концу XIX-началу ХХ в. он полностью подпал в политических делах под влияние министерства юстиции, по необходимости удовлетворяя кассационные протесты прокуратуры и отменяя слишком мягкие приговоры, с одной стороны, и отклоняя кассационные жалобы осужденных и их адвокатов, с другой.

Исключение из «либерального образа» суда и судьи первых пореформенных десятилетий составляли и специальные суды - ОППС и Верховный уголовный суд. Состав первого, пройдя «двойной отбор» демонстрировал ожидаемую от него властью карательную жесткость, как в 70-80 годы XIX в., так и в первое десятилетие XX в., второй и вовсе был элитарным судом, включавшим высших чиновников, впрочем нетипичным и мало востребованным, ибо провел только два политических процесса.

Прокуратура стала в определенном смысле противовесом независимому суду; после некоторого «недопонимания» жандармского ведомства в первые пореформенные годы, образовала вкупе с ним своеобразную «ось» борьбы с революционным движением, слаженно работая на местах при расследовании государственных преступлений и поставляя кадры для руководства политической полиции.

Благодаря закону 19 мая 1871 г., а затем закону 7 июня 1904 г. жандармское ведомство сохранило контроль над ходом процесса, в его руках оказалась ключевая стадия - предварительное расследование политических дел. Судебные следователи были востребованы для этого лишь в начале ХХ в., да и то в субсидиарном порядке. Именно метаморфозы, происшедшие на этой стадии процесса, свидетельствуют о нарастающем кризисе карательной системы: если в 60-е годы три «следственных» генерала допрашивали длинноволосого студента, то в начале ХХ в. судебный следователь, размышляя о карьерной росте, по указке начальства «придумывал» или подчищал показания участников политического процесса. Жандармы же делали это и без указки, «по долгу службы».

Следует отметить особое значение ведомственных надзорных органов Министерства юстиции и Военного министерства, ставших, по сути, влиятельным посредником между судебными инстанциями, рассматривавшими дела о государственных преступлениях, и руководителями ведомства, представлявших последним информацию о состоянии политической юстиции в стране, готовивших в подлежащих случаях все проекты решений о правовой судьбе (направлении) политических дел в административном или судебном порядке.

Часть II главы 5 «Институты противостояния» посвящена анализу организации и деятельности тех немногих институтов, которые несколько умеряли пыл органов, входивших в систему политической юстиции.

Отдельной страницей в своеобразном надзоре за политической юстицией явилась деятельность Государственной думы, достаточно шумная, сколь и мало эффективная, но все же приносившая плоды хотя бы в виде публичного осуждения деятельности институтов политической юстиции.

В отличие от работников судебно-прокурорских и следственных органов, у которых отчетливо наблюдается два разных по уровню образованности, этосу и нравственным принципам поколения, адвокатура продемонстрировала единство правовой истории: следует признать здесь преемственность поколений, при определенных различиях подходов в политической защите (профессиональная в XIX в., защита самого дела революционеров в начале XX в.). В диссертации проанализирована организация и деятельность защиты на политических процессах в рассматриваемый период.

Глава шестая «Правоприменительная практика как элемент уголовной политики» посвящена непосредственно политическим процессам изучаемого периода (правоприменительной деятельности гражданских и военных, общих и специальных судов, являющейся одним из важных элементов уголовно-процессуальной политики самодержавия в отношении политической преступности), а также анализу их статистики. Последнее позволило выделить ряд качественных характеристик, как системы политической юстиции, так и политической преступности, против которой она боролась. Обращение в диссертации к характеристике политических процессов дополняет формально-правовые параметры политической юстиции, рассмотренные в предыдущих главах.

В первом параграфе «Политическая юстиция в действии (2 половина XIX - начало ХХ в.)» рассмотрены основные категории либо наиболее яркие примеры политических процессов второй половины XIX -начала ХХ века.

Политические процессы - грандиозный массив юридического и исторического опыта, а также правовой и политической культуры России 2 половины XIX- начала ХХ в. - это «выхваченные из жизни картины великой русской драмы…». Очевидно, что каждая из противоборствующих сторон решала на процессах свои задачи. Революционеры, наряду с «утилитарной» задачей - уйти от ответственности (тут им помогали адвокаты), использовали их, поскольку сохранялась гласность процессов, для пропаганды своей программы. Оба поколения революционеров - народники в XIX в. и представители революционных партий в начале ХХ в. иногда открыто бойкотировали суд в качестве демонстрации перед обществом его несправедливости. Милитаризация политической юстиции, ограничение гласности процессов лишило подсудимых «трибуны», и, в свою очередь, предопределило первенство задачи ухода от ответственности.

Власть также старалась решить посредством политических процессов ряд задач. Наряду с основной (утилитарной) задачей - осудить представителей оппозиции, а также напугать остающихся на свободе и предостеречь их от противогосударственной деятельности - власть ставила задачу опорочить революционеров в глазах общества (яркие примеры - процессы С. Нечаева, В. Засулич), политически и морально дискредитировать крамолу (дела пропагандистов). Следует констатировать, что суд оказался не лучшим средством для решения последней задачи.

Политические процессы могут считаться полигоном, где институты политической юстиции испытывались на «работоспособность», а кадры следователей, прокуроров, судей, - не на верность праву, а на политическую лояльность, подчас «сдавая экзамен по билету», где было написано «смертная казнь» (прежде всего, военные судьи).

Независимо от того, что противоборствующие стороны ставили диаметрально противоположные цели в отношении политической юстиции, они были едины в стремлении к политизации суда, причем, каждая по-своему.

Процессы показывают арсенал средств, использованных властями для получения нужного приговора (от уговоров председателя суда до почти открытого давления, от фальсификаций доказательств до пыток). Если в XIX в. мы еще не наблюдаем массовых фальсификаций и нарушений процессуальных прав обвиняемых на стадии предварительного расследования, то в ХХ в. это становится обыденностью. То же можно сказать о судебном разбирательстве: суды (и гражданские, и военные) в начале ХХ в. продемонстрировали более откровенное пренебрежение законом и систематическое нарушение прав подсудимых, чем это имело место во второй половине XIX в. Это стало возможно при снисходительном отношении Министерства юстиции, действовавшего с начала ХХ в. «на коротком поводке» МВД, в то время как во второй половине XIX в. наблюдалось известное противостояние этих двух главных государственных институтов.

Следует отметить и чрезвычайное многообразие политических процессов с начала ХХ в., являвшееся отражением расширения форм и методов политической борьбы с самодержавием (в диссертации представлены основные разновидности политических процессов: о демонстрациях, погромах, вооруженных восстаниях, террористических актах, «думские процессы», «советские процессы», процессы союзов, «адвокатские процессы», «национальные процессы», а также совершенно уникальное дело А.А. Лопухина).

Во втором параграфе «Статистика судебно-политических репрессий» на основе анализа статистических данных критически оцениваются результаты функционирования системы политической юстиции, вскрываются причины ее относительной эффективности. Даже выраженные в «сухих» цифрах судебной статистики, они интересны в двух отношения: характеризуют карательную роль суда (количество и качество (суровость) репрессии) и дают коллективный портрет политического преступника.

Исследования, посвященные анализу статистики политической преступности были опубликованы лишь в начале ХХ в. (работы Е.Н. Тарновского, А.Б. Вентина, Я. Бермана М.Н. Гернета, Д. Жбанкова, О.О. Грузенберга). Интерес исследователей к этой «бухгалтерии репрессий» подстегнул стремительно возросший уровень числа государственных преступлений в годы революции 1905 г. и спровоцированный им всплеск числа политических дел, и, соответственно, числа обвиняемых и, разумеется, осужденных в гражданских и военных судах.

В советский период, уже в 20-е годы, когда началась как бы научная разработка истории освободительного движения в России, исследователи увидели свою задачу в том, чтобы показать в самых мрачных тонах карательный аппарат царизма. Средствами выполнения этой задачи были обвинения в адрес официальной статистики царской России в занижении цифры репрессии, и, соответственно, нередкое завышение названных цифр в своих исследованиях (работы Ек. Никитиной, А.М. Зайончковского, Ф. Кона и Г. Филатьева). В дальнейшем исследователи (Н.Н. Полянский, С.С. Остроумов, Н.Т. Медведь, В.И. Карпеев и др.) неоднократно обращались к анализу судебной статистики политической преступности в царской России, обычно ссылаясь на цифры, приведенные предшественниками, что приводило к не вполне корректному описанию размаха судебных политических репрессий (мы назвали это явление «статистическая эстафета»).

Обратившись к первоисточнику - официальной судебной статистике Министерства юстиции («Всеподданнейшие отчеты», «Сборник статистических сведений», «Свод статистических сведений по делам уголовным», изученным за период 1866-1913 гг.) и Военного министерства («Всеподданнейшие отчеты», «Всеподданнейшие доклады» за тот же период), диссертант предпринял попытку определить размах судебных репрессий против политических противников царизма в изучаемый период, суммировав данные о числе осужденных за государственные преступления во всех видах гражданских и военных, общих и чрезвычайных судов за 1866-1914 г.

Несмотря на то, что полученная итоговая цифра примерно 40600 осужденных не является точной (по некоторым категориям судов - например, военно-окружным и военно-полевым невозможно точно отграничить простые насильственные преступления от политических, и мы вводили понижающий коэффициент) и полной (сюда не включены осужденные участники военных бунтов, так как статистика не позволяет отграничить бунты, произведенные по политическим причинам и вследствие недовольства условиями службы, также не включаются осужденные участники забастовок, аграрных бунтов, так как такие дела формально не относятся к политическим, не содержат обвинения в государственном преступлении, а в статистической отчетности проходили в разделе преступления против порядка управления), она все же дает общее представление о масштабах функционирования политической юстиции в рассматриваемый период. Сделан важный вывод о том, что примерно 3\4 лиц, привлеченных за государственные преступления, осуждены военными судами.

Особенно рельефно эта цифра характеризует режим в России в сравнении с судебными преследованиями за государственные преступления в странах Запада в данный период (в среднем 1 дело в год в Англии и Франции).

Судебная статистика позволяет также оценить карательный уровень репрессии политических противников царизма. В диссертации дается анализ мер наказания, примененных судами в отношении государственных преступников в изучаемый период, проведено сравнение уровня суровости судов во второй половине XIX и начале ХХ в., а также количества оправдательных приговоров.

Отдельно рассмотрен вопрос о применении смертной казни к политическим преступникам в России в рассматриваемый период. Полученная цифра примерно 2000 смертных приговоров, несмотря на свою неполноту и относительную точность (историки неоднократно отмечали, что точную цифру установить невозможно, вследствие отсутствия полных источников), с одной стороны, ставит под сомнение хрестоматийную фразу о «неисчислимых жертвах царизма», а с другой, в сравнении с «западными аналогами», выглядит просто чудовищной. К примеру, за 1908 г. в 13 крупнейших европейских странах к смертной казни было приговорено 223 человека (казнено 32); за тот же год в России состоялось 1959 смертных приговоров (казнено 1340 человек).

Ради объективности, диссертант представил сравнительную таблицу пострадавших от террористических актов и от смертной казни в начале ХХ в. Легко убедиться, что цифры сопоставимы. Автор убежден, что «кровавая травматическая эпидемия» (так публицисты того периода называли разгул террора и размах ответной карательной реакции властей), охватившая Россию в начале ХХ в., стала показателем тяжелой болезни, поразившей и государство, и общество. Кризис правосознания стал приметой времени, и его разрешение вылилось в еще более кровавую революцию 1917 г. и гражданскую войну.

В третьем параграфе «Портрет политического преступника 2 половины XIX-начала XX в.» результаты работы системы политической юстиции, выраженные в судебной статистике, были использованы для восстановления обобщенного портрета политического преступника и характеристики политической преступности как политико-правового явления изучаемого периода.

В диссертации был проанализирован вклад российских ученых, как правило, принадлежавших к социологической школе, в криминологию политической преступности в России (Е.Н. Тарновский, М.Н. Гернет, Я. Берман, М.В. Духовский, И.Я. Фойницкий, Х.М. Чарыхов и др.), показаны основные достижения советской (С.С. Остроумов и др.) и постсоветской науки (П.А. Кабанов, В.В. Лунеев, А.Ф. Кулаков и др.) в изучении политической преступности в дореволюционной России.

Состав подсудимых на политических процессах, проанализированный в диссертации по ряду показателей на протяжении почти столетия, позволяет констатировать «демократизацию», расширение социальной базы силы противодействия самодержавному режиму, не только количественный рост, но и вовлечение в борьбу «низовых сословий», и, наоборот, явное охлаждение к революционной практике первого сословия.

Очевидно, что при таких количественных и качественных изменениях политической преступности (причем, судебная статистика государственной преступности не учитывала масштабные цифры политических преступников, наказанных в административном порядке, а также еще более многочисленный отряд участников массовых выступлений - забастовок, стачек, митингов, крестьянских бунтов и т.п.) не подлежит сомнению вывод о том, что общество вступило в непримиримый конфликт с самодержавной системой.

Этот конфликт мог разрешиться либо масштабной политической реформой, которая изменила бы саму систему, либо революцией, которая насильственно ликвидировала бы всю систему целиком. Самодержавие продемонстрировало неспособность к радикальному изменению своей сути, и было, таким образом, обречено. Оставался один путь, по нему Россия и пошла в 1917 г.

В заключении содержатся выводы, обобщающие результаты диссертационного исследования.

Приложения к диссертации включают статистические таблицы, характеризующие показатели работы судебного аппарата по преследованию государственных преступлений и ряд иных систематизированных данных.



ОСНОВНЫЕ НАУЧНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ ДИССЕРТАЦИОННОГО ИССЛЕДОВАНИЯ ИЗЛОЖЕНЫ В СЛЕДУЮЩИХ ОПУБЛИКОВАННЫХ РАБОТАХ

1. Монографии, пособия

Краковский К.П. Нить времени. (История юридического факультета Варшавского-Донского-Ростовского университета). Часть 2. В 2-х тт. Т.1. (1808-1924 гг.). Ростов н/Д, 2005. 733 с. (25 п.л.).

Краковский К.П. Глава «Осязаемая реальность права». // Истоки и источники права: очерки / Под ред. Р.А. Ромашова. СПб: Санкт-Петербургский университет МВД России, 2006. С. 333-374 (2/51 п.л.).

Russian Legal Biography. Series 1: Russian Historical Legal Biography. Ed. by William Butler and Vladimir Tomsinov. Vol.1. London: Wildy, Simmonds & Hill Publishing, 2007. На англ. языке. (2/25 п.л.).

Краковский К.П. Политическая юстиция в России в начале ХХ в. (по материалам политических процессов на Дону). Ростов н/Д: Изд-во ЮФУ, 2008. 463 с. (25 п.л.).

Краковский К.П. Введение // «Молодая адвокатура» «старой России». Речи адвокатов на политических процессах начала ХХ в./ Под ред. В.В. Гриба, К.П. Краковского. М.: Изд-во «Юрист». 2011. 607 с. (2/30 п.л.).

Краковский К.П. Российское самодержавие и политическая юстиция (2 половина XVII-начало ХХ в.). М., 2011 (15 п.л.).

Краковский К.П. Политическая юстиция в России (2 половина XIX-начало ХХ в.): историко-правовое исследование. М.: Изд-во «Юрист», 2012 (45 п.л.).

2. Статьи, опубликованные в ведущих научных журналах, рекомендованных ВАК при Министерстве образования и науки Российской Федерации, в которых должны быть опубликованы основные научные результаты диссертации на соискание ученой степени доктора наук

Краковский К.П. Проведение судебной реформы в области Войска Донского // Известия СКНЦ ВШ. Обществ. науки.1981. № 4. С.51-56 (0,5 п.л.).

Краковский К.П. Рецензия на кн.: Макаренко В.П. Бюрократия и государство: Ленинский анализ бюрократии царской России. Ростов н/Д, 1987. 192 с. // Известия СКНЦ ВШ. Обществ. науки. 1988. № 2. С. 124-126. (0,3 п.л.) [соавт.: Зеркин Д.П., Лисневский Э.В.].

М Краковский К.П. Материалы политических процессов как источник по истории революционного движения в России в начале XX века // Известия СКНЦ ВШ. Обществ. науки. 1988. № 3. С. 66-73 (0,5 п.л.).

Краковский К.П. Ростовские пролетарии перед царским судом: (к 85-летию Таганрогского процесса) // Советская юстиция. 1988. № 23. С.16-17 (0,3 п.л.).

Краковский К.П. Суд и администрация в России в начале XX века: (о «независимости» суда на политических процессах) // Известия вузов. Правоведение. 1988. № 4. С.78-83 (0,5 п.л.).

Краковский К.П. «Молодая адвокатура» в России на политических процессах XX века // Советское государство и право. 1990. № 8. С.101-108 (0,4 п.л.).

Краковский К.П. (Рецензия) // Известия вузов. Правоведение. 1990. № 4. С.111-113.-Рец. на кн.: Емельянова И.А. Историко-правовая наука России XIX. История русского права: Методические и историографические очерки. Ч. 2. Казань,1988. 156 с. (0,2 п.л.) [соавт. Лисневский Э.В.].

Краковский К.П. Российское законодательство эпохи феодализма/ Краковский К.П., // Отечественная история. 1993. № 4. С. 197-201. (0,3 п.л.) [соавт. Маймескулов Л.Н., Ярмыш А.Н].

Краковский К.П. Перестройка политической юстиции в России на рубеже XIX-XX вв. // Известия вузов. Правоведение. 1996. № 2. С.116-123 (0,5 п.л.) [соавт. Мозговой И.Ю.].

Краковский К.П. Самодержавие, законность и суд // Вестник Саратовской государственной академии права. Науч. журнал. 2003. № 4(37). С.11-16 (0,4 п.л.).

Краковский К.П. Организация юридического образования в России в 1918-1924 гг. (на материалах Донского университета) // Правовая политика и правовая жизнь. 2004. № 3. С. 147-157 (0,4 п.л.).

Краковский К.П. «Энциклопедия донской юстиции» (рецензия на книгу В.В. Золотых «История судов на Дону»). Ростов-на-Дону, 2004 // Российская юстиция. 2005. № 3. С. 79 (0,1 п.л.).

Краковский К.П. Выборгский процесс // История государства и права. 2009. №2 (0,3 п.л.).

Краковский К.П. Государственные и политические преступления // Северо-Кавказский юридический вестник. 2009. №1. С. 27-33 (0,5 п.л.).

Краковский К.П. Была ли на самом деле проведена судебная контрреформа? // Известия вузов. Правоведение. 2010. №5. С. 82-93 (0,6 п.л.).

Краковский К.П. Политическая юстиция: понятие и признаки // История государства и права. 2012. №3. С. 32-34 (0,3 п.л.).

Краковский К.П. Первый шаг судебной контрреформы (закон 19 мая 1871 г.) // История государства и права. 2013. №5. С. 47-51 (0,4 п.л.).

3. Статьи, тезисы, рецензии

Краковский К.П. Пореформенная судебная система в области Войска Донского // Проблемы государства, демократии и права в материалах XXVI съезда КПСС: Тез. докл. и сообщ. науч. конф.-Ростов н/Д, 1981. С.31-32 (0,1 п.л.).

Краковский К.П. Станичный суд и обычное право на Дону // XXVI съезд КПСС и проблемы аграрной истории СССР: социально-политическое развитие деревни: Тез. докл. и сообщ. XIX сессии Всесоюз. симп. по изучению проблем аграрной истории (Уфа, 30 сент.-2 окт.1982 г.). Уфа: Башк. кн. изд-во, 1984. С.410-413 (0,2 п.л.).

Краковский К.П. Царский суд против революционного движения на Дону в эпоху империализма: (Постановка проблемы и основные источники исследования) // Из истории революционного движения рабочих Дона и Северного Кавказа (1901-1917). Ростов н/Д, 1984. С.3-13 (0,5 п.л.).

Краковский К.П. Суд как элемент карательного механизма самодержавия в начале XX века // Региональные особенности государственного строительства и укрепления правопорядка в свете идей Октября: Тез. докл. и сообщ. науч. конф. Орджоникидзе, 1988. С.17-19 (0,2 п.л.).

Краковский К.П. Российский абсолютизм и законность (вторая половина XIX - начало XX в.). Правовая реформа и проблемы ее реализации: Тез. докл. респ. науч.-практ. конф.- Краснодар, 1989. С.35-36 (0,2 п.л.).

Краковский К.П. Мечтатель и законы истории // Дон.1990. № 7. С. 155-158 (0,4 п.л.) [соавт. Лисневский Э.В.].

Краковский К.П. Революционеры перед царским судом: (этика и принципы поведения на допросах) // Государство. Право. Национальные отношения в период создания социалистического правового государства: Тез. докл. науч.-практ. конф.-Ростов н/Д, 1990.-С.48-49 (0,1 п.л.).

Краковский К.П. Бесстрашный витязь права и правды // Дон. 1991. № 11/12. С.216-222 (0,5 п.л.) [соавт. Лисневский Э.В.].

Краковский К.П. Казачьи процессы на Дону в начале XX века // Проблемы истории казачества XVI-XX вв. Ростов н/Д: Изд-во Рост. ун-та, 1995. С.79-81 (0,2 п.л.).

Краковский К.П. Предисловие // Владимирский - Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. Ростов н/Д, 1996. С.3-29 (1,1 п.л.).

Краковский К.П. Предисловие // Воронцов С.А. Правоохранительные органы в Российской Федерации // Воронцов С.А. Правоохранительные органы в Российской Федерации /Отв. ред. К.П. Краковский, В.Т. Гайков. Ростов н/Д, 1997. С. 13-20 (0,5 п.л.).

Краковский К.П. Предисловие //Воронцов С.А. Правоохранительные органы и спецслужбы в Российской Федерации /Отв. ред. К.П. Краковский, В.Т. Гайков. Ростов н/Д, 1999. С.5-14 (0,4 п.л.).

Краковский К.П. Политические процессы и политическая юстиция на Дону в начале ХХ века //Ученые записки юридического факультета РГУ. Сборник научных трудов. Вып. 1. Ростов н/Д.: Изд-во «Проф-Пресс», 2000. С. 100-117 (0,8 п.л.).

Краковский К.П. «Скорострельная юстиция» на Дону //Ученые записки юридического факультета РГУ. Сборник научных трудов. Вып.3. Ростов н/Д.: Изд-во «Проф-Пресс», 2002. С. 265-276 (0,7 п.л.).

Краковский К.П. Судебные Уставы 1864г.: maid in…(Историографический очерк) //Модернизация политико-правовой системы России: прошлое, настоящее, будущее. (К 140-летию Уставов судебной реформы). Матер. Всерос. заоч. науч.- практ. конф. Волгоград, 2004. С. 77-79 (0,2 п.л.).

Краковский К.П. Fedor Fedorovich Zigel (1845-1922) // Sudebnik. (A law review of the Moscow School of Social and Economic Sciencies and of The Vinogradoff Institute, University College London) 2004. Vol. 9. Issue I. Pp. 92-102 (Cудебник. Юридическое обозрение Московской высшей школы социальных и экономических наук и Института им. П.Г. Виноградова Лондонского университетского колледжа, на англ. языке) (0,6 п.л.).

Краковский К.П. Западная традиция права и Россия в XVIII-XIX веках// Зарубежный опыт и отечественные традиции в российском праве. Материалы всерос. науч.-методологич. сем. 28-30 июня 2004 г. /Под ред. В.П. Сальникова, Р.А. Ромашова. СПб, 2004. С. 223-233 (0,5 п.л.).

Краковский К.П. Судебная и административная юрисдикция в Российской империи пореформенного периода: опыт критического анализа // Актуальные проблемы теории и истории государства и права: Матер. IV межд. науч.-теор. конф. Санкт-Петербург, 2-3 декабря 2004 г. /Под ред. В.П. Сальникова, Р.А. Ромашова. СПб, 2004. С. 246-250 (0,4 п.л.).

...