Право народов на самоопределение и принцип территориальной целостности государств как конкурирующие ценности

В то же время право народов на самоопределение, включая как внутреннее, так и внешнее, является императивной нормой международного права, закрепленной во множестве авторитетных источников, в том числе и в Уставе ООН. Справедливо отметить, что в международно-правовом понимании государство утрачивает право на безусловную защиту своей территориальной целостности только в случае систематического нарушения права народов на внутреннее самоопределение в его пределах. Однако это не оправдывает факта того, что на уровне национальных законодательств не предусмотрено правовых механизмов сецессии на случай, если такая ситуация возникает, что разумеется может привести и приводит к политическим конфликтам и кризисам.

Так или иначе, проблема соотношения права народов на самоопределение и принципа территориальной целостности государств должна разрешаться на стыке международного и конституционного права. В современных реалиях государства декларируют безусловный приоритет принципа территориальной целостности как основу собственного суверенитета. В то же время такой подход идёт вразрез с уважением политических и гражданских прав и свобод человека, поскольку любой союз в сущности своей должен быть добровольным. В противном случае его обеспечение возможно только путём насилия, что, на мой взгляд, недопустимо для современного демократического общества.

Ситуацию обостряет и то, что закрепив право народов на самоопределение в качестве нормы jus cogents международное право так и не создало механизмов для его реализации, о чём я уже говорил выше. Возможно, этот вопрос был отдан “на откуп” национальному праву государств, однако, очевидно, что в силу своей природы они будут до последнего обходить этот вопрос стороной. Современные европейские государства, со своими жесткими писанными конституциями оказываются совершенно не готовы к адекватному диалогу в этом направлении. Великобритания же, со свой гибкой неписанной конституцией проявила себя гораздо более способной в разрешении этого вопроса.

На мой взгляд, уже сегодня на уровне международного права необходимо поднимать вопрос о включении в состав конституционного законодательства государств механизмов внешнего самоопределения народов, поскольку в противном случае это может привести к гражданским войнам и гибели людей. Право народов на самоопределение было признано нормой международного права в рамках борьбы колоний за свою независимость постфактум. Вполне вероятно, что и право на сецессию может быть признано в результате череды вооруженных конфликтов. Так почему бы не заняться решением этой коллизии заранее? Как долго политические элиты смогут проявлять достаточную гибкость в сдерживании стремлений регионов к независимости?

Глава 2. Теоретические проблемы конкуренции права народов на самоопределение и принципом территориальной целостности государства

В данной главе мне хотелось бы перейти к теоретическим проблемам конфликта права народов на самоопределение и принципа территориальной целостности государства. Здесь мы позволим себе отойти от строгой логики позитивного права, как международного, так и национального. Напротив, сама она будет зачастую ставиться под сомнение. Как я говорил в начале работы, рассматриваемая нами коллизия имеет гораздо более глубокий теоретический и философский характер, ахиллесовой пятой всего существующего мирового правопорядка. Здесь мы более подробно рассмотрим проблему сецессии и её теоретическое осмысление в рамках политико-правовой философии, а также попытаемся ответить на насущный вопрос о субъекте права на самоопределение.

2.1 Проблема определения субъекта права на самоопределение

Каждый день мы используем с вами огромное количество слов, о значении которых едва ли задумываемся. Проблема значения тех или иных понятий выходит далеко за рамки правового поля и является общефилософской, однако именно в нём она стоит особенно остро. Логика права предполагает точность используемых формулировок в текстах законов и недопущения возможности многозначной интерпретации тех или иных понятий. Однако избежать этого удаётся далеко не всегда. Примером этого является огромное количество различных разъяснительных актов высших судов во многих государствах, в которых тем или иным образом уточняется заложенный в текста правовых актов смысл. В нашем случае особую проблему представляет слово “народ”. Что такое народ и, соответственно, кто в действительности обладает правом на самоопределение? Кто может вступать в правоотношения с государством по поводу его территориальной целостности в своём стремлении к самоопределению?

Очевидно, что отсутствие какого-либо единообразия в понимании этого термина создаёт неблагоприятную почву для широкой его интерпретации и последующих политико-правовых спекуляций по этому поводу, поскольку в зависимости от возникающих ситуаций различные государства могут придавать ему совершенно разное значение. Изучением содержания понятия “народ” занимаются не только правоведы. Это область исследования и историков, и политологов, и социологов, и философов.

В первую очередь следует обратить внимание на попытки выработки единообразного подхода к этому вопросу в рамках международного права. Определенная работа в этом направлении была проделана в рамках ЮНЕСКО, которое подготовило доклад, в котором отмечалось, что народ есть “группа людей, которые обладают многими или всеми следующими характеристиками:

a) общими историческими традициями;

b) расовой или этнической общностью;

c) культурной однородностью;

d) языковой общностью;

e) территориальными связями;

f) общей экономической жизнью”

Очевидно, что такая трактовка является скорее описательной, нежели содержательной, а использование такой формулировки, как “многими из перечисленных характеристик” порождает больше вопросов, нежели ответов. К примеру, мы можем сказать, что население современной Англии и США обладают языковой общностью, культурной однородностью (поскольку последние являются английскими колонистами), расовой или этнической общностью. Если этого достаточно, то мы вынуждены были бы признать население этих стран единым народом, что, разумеется, было бы неверно.

Российский политолог К.С. Гаджиев понимает под народом “совокупность людей, связанных в определенный стабильный порядок жизнеустройства единой и самостоятельной правовой системой”. Очевидно, что это довольно узкое определение. Во первых, подмена одного сложного понятия ещё более непростым “стабильный порядок жизнеустройства” не избавляет нас от проблем, а лишь создаёт новые. Во вторых, довольно странным выглядит акцент внимания на самостоятельной правовой системе. К примеру, многие народы в рамках колониальной борьбы за независимость не имели собственной правовой системы, а лишь правовую систему материнского государства, что, тем не менее, не помешало им быть признанными в качестве субъекта права на самоопределение. Более того, если мы сравним народ Шотландии, который обладает определенной самостоятельностью в вопросах права и народ Чеченской республики, которая использует правовую систему РФ, логичным кажется вопрос, почему первый может являться субъектом права на самоопределение, а второй нет?

Многие исследователи субъектом права на самоопределение называют нацию, однако данное понятие также можно интерпретировать совершенно по-разному. Например, выдающийся немецкий социолог Макс Вебер определял нацию, как “сообщество, объединённое общностью языка, религии, обычаев, культуры и стремящиеся к созданию собственного государства”. В то же время М.В. Золотарёва под нацией понимает совокупность граждан одного государства, независимо от их этнической принадлежности. Как мы видим, первый исследователь считает, что нация лишь стремиться к созданию собственного государства, а второй говорит нам о том, что под нацией следует понимать граждан с уже имеющейся государственностью. На мой взгляд, понятие нации вообще не следует рассматривать в контексте государственной власти, поскольку это не является существенным признаком для её выделения, поскольку здесь ключевую роль играет национальная идентичность, то есть ощущение человека собственной принадлежности к какой-либо из наций, независимо от того на какой территории он проживает. Такого же мнения придерживается Карл Реннер. По его убеждению нация по своей внутренней природе не имеет ничего общего с территорией.

Существует также “психологическая теория нации”, представителем которой является австрийский политический деятель и публицист Отто Бауэр. По его мнению под нацией следует понимать “всю совокупность людей, связанных в общность характера на почве общности судьбы”.

Таким образом, мы видим, что использование термина “нация” в контексте определения понятия “народ” является не более чем переменой мест слагаемых. Этот термин понимается и как совокупность всего населения государства и как в принципе не зависящая от государственности и территориальной принадлежности единица, что привносит ещё большую путаницу в дискуссию.

Также множество исследователей придерживаются позиции отождествления понятий “государство” и “народ” в контексте права на самоопределение. В основном это представители позитивистской школы правопонимания. Например, В. Зауэр считает, что субъектом права на самоопределение являются именно государства, поскольку только через его органы народ и может выражать собственную волю. К. Океке пишет о том, что понятия “государства” и “нации” идентичны. Лунг Фун Чен в принципе использует термин “право на равноправие и самоопределение государств”, игнорируя слово “народ”. На мой взгляд, эта позиция является в корне неверной, как на теоретическом, так и на уровне законодательства. Если мы обратимся к тексту конституций большинства государств, то в их преамбулах содержатся тезисы о её принятии на основе всеобщего волеизъявления народа, то есть именно народ, исходя из буквы закона, создаёт определенный конституционно-правовой порядок, а не государство. Если же говорить о теории, то интуитивно понятно, что так или иначе государство всегда сводится к совокупности конкретных индивидов и может обладать собственной волей лишь в абстрактном смысле. Поэтому, на мой взгляд, говорить о самоопределение государств в принципе не приходится.

Довольно интересным выглядит определение народа, выдвинутое А.Е. Козловым, который рассматривает его в качестве этнической общности. “Понимание субъекта самоопределения как этнической общности - это, пожалуй, единственный подход, при котором право на самоопределение хоть в какой-то степени наполняется реальным содержанием: ведь как бы ни были условны этнические границы, они все же имеют более объективный (стабильный) характер, чем, скажем, границы административные”. Я не согласен с первой частью данной дефиниции, однако полностью разделяю отказ от ориентации на административные границы субъектов, входящих в состав государства. На практике именно этот аргумент лежит в основе запрета на сецессию в конституционно-правовой доктрине большинства государства, а именно отсутствие у административно-территориальных единиц соответствующих полномочий. На мой взгляд группы людей, которые мы можем назвать ”народом”, хоть и привязаны к определенной территории проживания, в действительно представляют собой нечто большее.

Также определенную путаницу вносят языковые барьеры. К примеру, в текстах международно-правовых актов используется термин “nation”, что на русский язык может быть переведено и как народ, и как национальность, и как этнос, и как государство.

Среди исследователей также существуют взгляды, согласно которым под субъектом права на самоопределение следует рассматривать не только народ, но и меньшинства - национальные, религиозные и пр. Продолжая эту логику, можно в принципе прийти к праву на самоопределение каждого конкретного субъекта. Классик либерализма Людвиг фон Мизес говорил, что “если каким-либо образом можно было бы предоставить право самоопределения каждому конкретному человеку, то это следовало бы сделать”. Эта позиция довольно сходна с представителями таких антиэтатистских политико-философских течений, как анархизм, либертарианство, неомарксизм, с той лишь разницей что в их представлении каждый человек имеет право на самоопределение в силу своей сущности и ничего предоставлять ему не нужно. Во многом я согласен с такими взглядами и считаю справедливым распространить их на народ, своё понимание которого я озвучу чуть позже.

Существуют и более радикальные взгляды на эту проблему, которые в основном представлены специалистами школы критических правовых исследований. Например, Белькович Р.Ю. в своих работах рассматривает проблему о субъекте сецессии в более широком контексте неспособности государств обоснования собственной легитимности. В современном понимании сецессия представляет собой выход определенной группы из состава материнского государства и путём переопределения территории создание собственного. Таким образом, вопрос о субъекте такого права следует ставить следующими образом: кто имеет право на создание суверенного государства и установление монопольного контроля над определенной территорией? Фактически, сецессия является лишь частным случаем и способом создания национального государства и в силу этого факта вопрос о субъекте права на самоопределение трансформируется в более широкий вопрос: кто в принципе имеет право на создание национального государства? Таким образом данный вопрос представляет актуальность как для сторонников, так и для противников сецессии.

Основная опасность для государства при такой постановке вопроса заключается в том, что фактичекски, запрещая сецессию на уровне собственного конституционного законодательства, оно ставит под сомнение собственную легитимность и выступает “судьёй в собственном деле”. Вопрос легитимации сецессии является не более чем вопросом легитимности самого государства. Рассмотрим, к примеру, случай Каталонии. В этой административной единице Испании был проведён референдум, на котором большинство населения высказалось за выход из состава Испании и создание независимого суверенного государства. Данное событие было интерпретировано властями Испании как посягательство на сложившийся конституционно-правовой порядок попросту в силу того, что, прошу прощения за тавтологию, такой порядок уже сложился. Государство Испания может поставить вопрос о легитимности сецессионистких тенденций в Каталонии, просто потому что оно опирается на свою собственную правовую систему и с её позиций выступает в качестве обвинителя. В отношении же самой Испании никто такого вопроса не ставит, потому что его неоткуда задать. Едва ли стоит ожидать этого от международных органов, существование которых целиком и полностью зависит от государств, их создавших.

Таким образом, о вопросе субъекта права на самоопределение не представляется возможным говорить в рамках сложившихся государственных систем позитивного права, поскольку это “переворачивает с ног на голову причинно-следственные связи”. Действительно, существующая государственность уже является следствием некогда свершенного политического волеизъявление определенного субъекта и когда мы пытаемся определить потенциального носителя права на самоопределение в её рамках мы приходим к ситуации, что “субъектом образования государства выступает тот, кто признан в качестве такого субъекта государством”, когда интуитивно понятно, что первостепенным является именно сам политический субъект с собственной независимой волей.

Выше мы говорили о том, что понимается под термином “народ” и в целом все дефиниции сводились к той или иной эфемерной “совокупности”, однако более детальное рассмотрение данной категории в принципе ставит под сомнение его существование. Возвращаясь к преамбулам конституций государств, а именно к формулировкам “мы, многонациональный народ, единодушно принимаем…”, очевиден вывод, что все они так или иначе базируется на контрактной теории создания государства. То есть нам необходимо согласие определенной совокупности индивидов, называемых народом, для того, чтобы конституция приобрела легитимный характер. Однако совершенно непонятно, каким образом выраженное в 1993 г. согласие субъектов A, B и C, собираемых в понятие “народ”, распространяется на лиц, родившихся позже, либо вовсе не принимавших участие в голосовании. Белькович Р.Ю. справедливо замечает, что право одних лиц создавать правовые обязательства для других лиц отрицает саму возможность чьего-либо самоопределения.

Что касается моего собственно понимания термина “народ”, то в своём понимании я исхожу из методологической предпосылки индивидуализма и склонен рассматривать любые абстрактные структуры как совокупность взаимодействий определенных индивидов, а не как нечто существующее само по себе. Французский философ Рене Декарт говорил: “Дайте понятиям точное толкование, и вы освободите мир от половины заблуждения”. Я не совсем согласен с тем, что мы в принципе можем дать большинству понятий точное определение, поскольку любые слова интерпретируются через слова и это так или иначе замкнутый круг. Однако в научном сообществе принято договариваться о терминах и это правильно. Продолжая эту тенденцию, я считаю, что любая совокупность людей вправе сама договориться о том, будет ли она являться народом или нет.

На практике это означает, что неважно, какие исторические предпосылки лежат в основе выделения группы людей, к каким национальностям они относятся, какую религию исповедуют, на какой территории проживают и гражданами какого государства являются. Если определенная совокупность людей считает себя принадлежащей к тому или иному народу и способна выразить эту волю путём тех или иных механизмов, скажем, на референдуме, то именно данную группу и стоит рассматривать в качестве народа в контексте его права на самоопределение. Причины же, которые могут стоять за такими решениями, совершенно не имеют значения. Значение имеет лишь согласие и добровольность. На мой взгляд, гражданские и политические права конкретного индивида должны иметь первостепенное значение и каждый сам вправе определять своё политическое будущее, в том числе и причислять себя к определенным группам с политическими претензиями.

Итак, исходя из всего вышесказанного в данном параграфе, можно сделать несколько выводов. Во первых, ни в доктрине ни на практике не существует единого понимания того, что из себя представляет народ в контексте права на самоопределение. Более того, в этой области исследований существует огромный разброс между различными пониманиями сущности изучаемого явления. Кто-то связывает дефиницию “народа” с этническими характеристиками, кто-то говорит об общей исторической судьбе, экономических, социальных и культурных связях, кто-то и вовсе отождествялет самоопределение народа и государства. Так или иначе всё это не ведёт ни к чему конструктивному и по сути интерпретирует одно явление через другое и третье, что приводит лишь к ещё большей путанице.

Во вторых, данная проблема изучается более глубоко авторами, представляющими школу критических правовых исследований. Они связывают проблему определения субъекта права на самоопределение с вопросом о том, кто в принципе может являться субъектом создания такого института, как государство. Р.Ю. Белькович, яркий представитель критической школы права в России, считает невозможным определить субъект внешнего самоопределения с помощью инструментария национальных законодательств, поскольку это противоречило бы самой сути данного явления. Более того, именно по этой причине современные государства так последовательно запрещают сецессии. Очевидно, что это противоречит логике властных отношений, сложившейся на сегодняшний день, поскольку в её основе лежит именно принцип территориальной целостности.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что субъектом права на самоопределение следует считать конкретную группу индивидов, которая путём достижения согласия считает себя таковой и, на мой взгляд, нынешние государства никогда не пойдут на какое-либо законодательное закрепление подобной дефиниции уже в силу названных политических причин. Более того, вопрос о том, имел ли тот или иной народ право на самоопределение всегда будет решаться постфактум исходя из политической конъюнктуры на тот или иной момент времени, что мы и наблюдаем на практике.

2.2 Сецессия. Теоретический аспект

территориальный целостность право народ

О сецессии, то есть о праве народов на внешнее самоопределение мы уже неоднократно говорили в этой работе. Современное международное право под сецессией понимает выход определенного народа из состава материнского государства и создание собственного, либо присоединение к иному суверенному государству. Исторически данное явление всегда представляло собой именно это, поэтому с понимаем того, что из себя представляет сецессия на практике у нас никаких проблем нет. Более интересными являются теоретические вопросы этого феномена, в частности его взаимоотношения с принципом территориальной целостности государства и в принципе с государством. В этом параграфе мне хотелось бы подробнее на них остановиться.

Национальные государства всегда крайне негативно относятся к сецессии и связанным с ней тенденциям, что объясняется территориальным характером осуществления монопольной власти. В этой работе я неоднократно указывал о политическом подтексте при решении вопроса о допустимости сецессии и это действительно так. В то же время право на внешнее самоопределение носит куда более глубокий общетеоретический характер. Сецессия, безусловно, несёт в себе угрозу устоявшемуся национальному правопорядку и территориальному суверенитету государства, но в то же время не являет собой собственно революционного действия, что имеет куда большее отношение к политике, но, напротив, лишь констатирует выход определенной территории и населения из состава материнского государства в силу тех или иных причин, не посягая на властные его институты. Разумеется, в таком случае государство теряет доступ к определенным материальным и людским ресурсам и это является проблемой для него.

Дело в том, что сецессия представляет собой “вторичное” явление по отношению к такой характеристике государств, как территориальность, которую можно рассматривать в двух смыслах - дескриптивном и нормативном. В первом смысле явление территориальности следует рассматривать в качестве определенного эмпирически данного. Современные национальные государства, осуществляющие свою политику в рамках вестфальской системы международных отношений в силу своей сущности обладают монопольным контролем над определенной территорией и это является одним из ключевых условий их существования. В данном контексте мы ценностно нейтрально относимся к этому явлению и воспринимаем такое положением вещей всего лишь как объективную реальность. Но когда мы переходим в политико-правовое поле, то характеристика территориальности приобретает нормативное значение. Иными словами, эмпирически данное приобретает статус сущности и идеи. Территориальная целостность, таким образом, становится не проблемой доступа государств к определенным ресурсам, а самой сущностной их характеристикой, невозможностью концептуального существования государственной власти иначе, как по территориальному признаку. В контексте нашей проблемы речь прежде всего идёт о территориальной монополии государства на правотворческую деятельность, теоретическое обоснование которой частично осуществляется в рамках доктрины правового монизма, которая постулирует принципиальное различие между нормами права и иными социальными нормами, предавая первым статус “конструкторов” социальной действительности.

На практике вся совокупность нормативных актов государства, регламентирующих повседневное поведение индивидов действительно является для них определенной “реальностью”, в которой те находят своё существование. Однако помимо данной реальности существует ещё и множество других - реальность моральных ценностей, что бы они из себя не представляли, реальность семьи, церкви, клуба любителей шахмат. Разница заключается лишь в том, что последние не могут претендовать на статус всеобщего порядка социальной действительности. В то же время само их существование возможно лишь до тех пор, пока их содержание не вступает в противоречие с нормативно установленными государством нормами поведения. Таким образом, складывается ситуация, что государство наделяет право статусом метаязыка, только с помощью которого и можно говорить о легитимности тех или иных социальных явлений. При этом не стоит забывать, что легитимация такого порядка обеспечивается исключительно методами насильственного принуждения.

В то же время социум всегда представляет собой набор индивидов с самыми разными воззрениями и следование последним в сложившейся реальности будет всегда ограничиваться боязнью людей потенциального применения к ним санкций со стороны правоохранительных органов. Эта проблема может быть и вовсе незаметна, если уровень развития позитивного права всегда находится в соответствии с реальными общественными отношениями, однако на практике достижение такого консенсуса практически невозможно, поскольку нормотворческая система является куда более закостенелой в сравнении с быстро возникающими и меняющимися моделями взаимодействия между реальными индивидами. “В условиях, когда действительность государства уже вопиюще не соответствует действительности гражданского общества и не снимает существующие в нём противоречия, возникают кризисы, приводящие к попыткам сецессии”.

В момент, когда определенная совокупность индивидов, то есть народ осознаёт себя в качестве самостоятельной политической единицы, обладающей реальным, а не существующим помимо их воли и навязанным извне согласием в вопросах права и возникают тенденции к дальнейшему автономному развитию. Однако сам механизм существующих государств оказывается совершенно неприспособлен к решению такого рода вопроса. Если мы обратимся к текстам конституций, в которых написано, что их принятие является актом всеобщего волеизъявления народа, то мы обнаружим, что в случае проблемы сецессии реальная социальная действительность вступает в неразрешимое противоречие с действительностью правовой. Некогда созданная система становится вещью в себе и акты конституционных судов европейских государств, о которых мы говорили в первой главе, направлены исключительно на сохранение существующего политико-правового механизма, в то время как реальные общественные отношения, с целью регулирования которых в теории и создаются правовые нормы, уже давно ушли за его рамки.

Это противоречие можно проследить и на примере такой концепции как гражданское общество, столь активно эксплуатируемой современными демократическими режимами. Государство в её рамках представляется совершенно оторванным от реальных людей, некой абстрактной единицей, обладающей исключительным правом на занятие политикой. Граждане же могут лишь использовать тот набор прав, который им предоставляется “сверху”. Таким образом население оказывается деполитизированным, а акты сецессии являют собой не более чем попытку вернуть власть в народные руки.

Таким образом, говорить о праве народов на самоопределение не представляется возможным на языке существующего правового метаязыка, поскольку последний, являясь инструментом государственной власти, в силу самой её природы будет запрещать его реализацию. Р.Ю. Белькович подчеркивает, что право на сецессию является “предправом”, актом, который лишь предшествует установлению в будущем определенного политико-правового порядка. Право на самоопределение не являет собой право в том смысле, в каком это понимается на языке действующих законов. Это является сущностной характеристикой, присущей людям в силу их собственной природы и предшествующей любому праву. На мой взгляд, такой подход к сецессии представляется весьма интересным с теоретической точки зрения и весьма опасным с практической, поскольку он обнажает противоречивость сложившейся системы национальных государств и в принципе подрывает их легитимность, что потенциально может нести в себе существенную угрозу мировому правопорядку.

В науке также предпринимались попытки разработки комплексной теории сецессии. Большую работу в этой области проделал Аллен Бьюкенен, профессор философии международного права из Университета Дьюка в США в своей книге “Сецессия. Право на отделение, права человека и территориальная целостность государств”. В данной работе Бьюкенен подходит к решению о вопросе сецессии с этических позиций и в последствии на их основе пытается разработать определенные правовые механизмы её реализации. В частности, автор считает, что адекватная теория сецессии должна отвечать на несколько вопросов:

· На каких основаниях и при каких условиях отделение от государства морально оправдано?

· Какие способы достижения такого отделения морально оправданы?

· При каких условиях и по каким причинам морально оправдано препятствовать сецессии, и какими способами?

· При каких условиях государство может или должно признать и\или активно поддерживать сепаратистское движение в другой стране, и каким способами?

· При каких условиях и какими способами государство может или должно помогать тем, кто препятствует отделению?

Автор также обращает внимание на то, что отсутствие хоть какого-либо теоретического обоснования возможности сецессии является большой теоретической и практической лакуной. Поскольку сецессия являет собой форму отказа государству в его политических притязаниях, а задачей политической философии является как раз таки их обоснование, либо определение круга условий, в которых такой отказ правомерен, автор выражает недоумение столь очевидным обходом этого вопроса стороной. Особенно на фоне весьма обширного круга теорий, обосновывающих иные формы неповиновения государственной власти - революцию, гражданское неповиновение, эмиграцию.

Многих может смутить, почему автор апеллирует именно к моральной стороне вопроса, в то время как сецессия кажется феноменом правовым. На мой взгляд, только такой подход и может быть верным для любого теоретического исследования социальных феноменов. Во первых, я придерживаюсь мнения, что мораль и этика всегда являются первостепенными и основными социальными регуляторами, а право лишь следует за ними. Во вторых, если проследить за дискуссией сторонников и противников сецессии мы обнаружим, что те так или иначе используют термины “допустимость”, “возможность”, “справедливость” и т.п. Мы видим, что даже если дискуссия остаётся в рамках права, её участники всё же поднимают вопрос о моральной допустимости его применении, что лишь подтверждает мой предыдущий тезис. Таким образом, именно последовательное моральное обоснование правовой теории является гарантом её успешности.

В процессе разработки собственной теории автор придерживается утилитаристских взглядов, что, на мой взгляд, является довольно узким подходом. Так или иначе Бьюкенен формулирует три случая, в которых сецессия является морально оправданной, которые мы коротко рассмотрим.

Первый случай допустимости сецессии по мнению Бьюкенена связан с отказом государства положить конец систематическим нарушениям прав и свобод отделяющейся группы. В то же время автор связывает возможность отделения с компенсаций ущерба третьим лицам, не повинных в совершении несправедливостей, нанесённого отделением определенной территорией и последующей утратой государством ресурсов, на ней находящихся. На мой взгляд, подобная ситуация имеет сразу несколько сложностей. Во первых, лично мне не понятно, на основании чего отделяющаяся группа должна в принципе что-то кому-то компенсировать. К примеру, если богатая нефтью Республика Дагестан совершит сецессию и выйдет из состава РФ, на основании какого права лично я, не причастный к нарушению прав и свобод дагестанского народа, буду иметь возможность требования компенсации и в каком размере? Во вторых, само практическое определение такого круга третьих лиц выглядит неосуществимым.

Следующим случаем оправданной сецессии по мнению Бьюкенена является несправедливое перераспределение государством ресурсов, добытых одной группой, в пользу другой. На мой взгляд, это весьма верный взгляд, поскольку на практике одни регионы зачастую становятся “дойными коровами” для других. Мы может наблюдать это на примере РФ, когда государство предоставляет львиную долю бюджетных средств наиболее крупным городам, в то время как значительная их часть была получена на производстве в регионах с низким благосостоянием.

Третий случай оправданной с моральной точки зрения сецессия связан с сохранением культуры определенной группы на фоне угрозы её уничтожения, с чем, на мой взгляд, тяжело не согласиться.

Далее автор задаётся вопросом о том, что если мы доказали обоснованность морального, хоть и ограниченного определенными условиями права на сецессию, то должно ли оно находить своё отражение в нормах конституционного законодательства? Или же напротив, это право, как и право на революцию, является внеконституционным, крайним способом самозащиты народа, когда все внутригосударственные меры уже испробованы? На мой взгляд, этот вопрос является крайне интересным, который лично я бы рассмотрел с двух точек зрения - теоретической и практической.

Что касается теоретической, то во многом я согласен с взглядами Р.Ю. Бельковича о том, что право на самоопределение не является правом в полном смысле этого слова, а присуще каждому человеку и объединениям людей в силу их способности к проявлению собственной воли. В данном контексте совершенно неважно, является ли право на сецессию конституционно закрепленным или нет, поскольку это никак не повлияет на его безусловное наличие.

Переходя к практической стороне вопроса, то, как я и говорил ранее, закрепление правовых механизмов права на внешнее самоопределение народа как на уровне международно, так и конституционного права является крайне необходимым в существующих реалиях. Это являлось бы логическим продолжением присущего народу права определять своё политическое будущее в нормах действующего законодательства и позволило бы избежать сепаратистских конфликтов и человеческих жертв.

Сам Бьюкенен не даёт однозначного ответа на поставленный вопрос, обозначая лишь общий вектор содержания таких норм, если они будут приняты. Он выделят содержательный и процедурный критерий конституционного права народов на самоопределение. Содержательный критерий направлен на сохранение действующего status quo и перекладывает обязанность обоснования сецессии на отделяющуюся группу. Процедурный же, напротив, предполагает установление комплекса правовых механизмов сецессии, не уделяя особого внимания её обоснованию. В зависимости от сочетания этих критериев и от того, насколько широкими или узкими будут как содержательные, так и процедурные требования в правовой норме, будет возможно регулировать сложность реализации права на сецессию.

Лично я довольно неоднозначно отношусь к работе, проделанной Бьюкененом. На мой взгляд, вопрос о том, является ли сецессия морально оправданной или же аморальной по сути является вопросом, имеет ли индивид моральное право проявлять собственную волю в вопросах о своём политическом статусе. Разумеется, свобода одного заканчивается там, где начинается свобода другого, однако лично я не понимаю, чьи свободы может нарушать акт сецессии, кроме политических интересов правящих элит. Проблема работы Бьюкенена, на мой взгляд, заключается в том, что он рассматривает феномен сецессии уже в рамках сложившейся системы национальных государств, что заставляет его искать ответы на вопросы с помощью тех инструментов, которые заранее были ему навязаны. Я считаю, что сецессия существует не потому, что есть субъект отделяющийся и субъект, от которого происходит отделение, в силу чего Бьюкенен попытался найти моральное оправдание подобному действию и возможные условия его реализации. Право на сецессию существует как нечто перманентное в самой природе людей и их объединений, как акт, позволяющий установить тот политико-правовой порядок, в отношении которого индивидами будет достигнуто согласие и как акт несогласия с уже существующим. Мне кажется, что сецессия не нуждается в каком бы то ни было моральном оправдании, поскольку не является актом насилия или агрессии по отношению к кому либо, но, напротив, предполагает мирное изменение правопорядка на определенной территории. В то же время, разработка конкретных механизмов и критериев сецессии, на мой взгляд, является важным этапом на пути разрешения данной проблемы в рамках нынешних правовых реалий государств.

Отечественными исследователями также делаются попытки разработки теории сецессии. В целом подобные исследования исходят из тех же методологических предпосылок, что и работа Бьюкенена. Концептуально это представляет собой всё тот же анализ аргументов за и против сецессии и выявление случаев её допустимости и наоборот. На мой взгляд, результаты такой деятельности могут быть полезны в разработке соответствующего законодательства, однако они едва ли затрагивают сущностные характеристики изучаемого явления.

Итак, в данной главе мы рассмотрели конфликт права народов на самоопределение и принципа территориальной целостности государства с теоретической точки зрения. Справедливо замечание, что в основном речь шла именно о праве народов на внешнее самоопределение, однако такой подход методологически оправдан. Рассмотрение проблемы сецессии на более фундаментальном уровне позволило нам увидеть концептуальные противоречия между стремлением государств к осуществлению монопольной власти на определенной территории с одной стороны, и сепаратистскими тенденциями народа с другой.

Во первых, мы выяснили, что вопрос о субъекте права на самоопределение остаётся нерешенным как на теоретическом, так и на практическом уровне и предложили собственное понимание того, что следовало бы называть “народом”. Во вторых, мы выяснили, что вопрос о сецессии в принципе является вопросом о легитимности притязаний национального государства на монопольный контроль над территорией, что, разумеется, вызывает большие вопросы к теоретическому обоснованию сложившейся в мире политико-правовой системы. В третьих, мы выяснили, что о праве на самоопределение с общетеоретической точки зрения не представляется возможным говорить в рамках того языка, который нам предлагает объективная правовая реальность, поскольку данная проблема носит куда более глубокий характер, не ограничивающийся содержательным анализом норм позитивного законодательства. В четвертых, попытки ученых разработать теорию сецессии могут в будущем стать основой для создания конституционных законопроектов по вопросу внешнего самоопределения и последующего реформирования национального законодательства. В пятых, по мнению автора право на самоопределение присуще людям и народу в силу их природной способности к волеизъявлению и является первичным по отношению к принципу территориальной целостности государств.

Глава 3. Практические примеры конфликта права народов на самоопределение и принципа территориальной целостности государств

В данной главе, возвращаясь к реальной жизни, мне бы хотелось коротко осветить наиболее показательные исторические примеры коллизии между правом народов на самоопределение и принципом территориальной целостности государства. Во многом данный вопрос на практике решается ad hoc и большинство исследователей сходятся во мнении, что в его контексте ключевую роль играют политические решения, в то время как нормы правовые интерпретируются уже постфактум, в зависимости от необходимости оправдать или признать нелегитимным тот или иной случай сецессии.

Ярчайшим примером “перераспределения сил” между правом на самоопределение и принципом территориальной целостности является история Войны за независимость США и последующая война северных и южных штатов, иначе называемая Гражданской войной в США 1861-1865 гг. На примере двух этих событий можно увидеть, каким образом в зависимости от политических целей один из двух конкурирующих принципов может быть поставлен выше другого.

В 1776 году 13 колониальных территорий североамериканских владений Британской империи объявили о своей независимости, что стало одним из первых в истории прецедентов успешной сецессии. Идея народного самоопределения, в соответствии с которым возникновение государства возможно исключительно исходя из добровольного согласия управляемых, легла в основу Декларации независимости США. “Для обеспечения этих прав людьми учреждаются правительства, черпающие свои законные полномочия из согласия управляемых. В случае, если какая-либо форма правительства становится губительной для самих этих целей, народ имеет право изменить или упразднить её и учредить новое правительство, основанное на таких принципах и формах организации власти, которые, как ему представляется, наилучшим образом обеспечат людям безопасность и счастье”. Государство, исторически возникшее из акта самоопределения народа, впоследствии утрачивает свой договорной характер, что мы можем отчётливо проследить на примере борьбы Севера и Юга США. Как известно, в 1860 г., после избрания Авраама Линкольна президентом США, последовала серия односторонних выходов южных рабовладельческих штатов из состава Союза. Исторически рассмотрение данного вопроса всегда осложняется контекстом борьбы с рабством и в этом смысле действия Севера преподносятся как идеологически более оправданные. В таком подходе существует две проблемы. Во первых, сам Авраам Линкольн, политический лидер северян, не ставил перед собой цели покончить с рабством в южных штатах. “Если бы я мог спасти Союз, не освободив ни одного раба, я бы это сделал”. Таким образом основной вектор политических устремлений Линкольна был направлен на сохранение территориальной целостности Союза. Во вторых, абстрагируясь от рабовладельческого контекста, объективное рассмотрение сецессии южных штатов ставит перед нами логичный вопрос - почему, исходя из текста Декларации независимости США и самого духа народного самоопределения, которым была пропитана история создания данного государства, они не имели права сделать это?

Последовательный юридический анализ текстов Декларации независимости, Конституции США 1787 г. и других нормативно правовых актов, закрепляющих порядок, установленный в силу самой природы возникновения США, проведенный Бельковичем Р.Ю. в своей работе демонстрирует, что несмотря на все аргументы Линкольна в попытке доказать нелегитимность сецессии южных штатов, они всё же имели полное на это право. На самом же деле проблема, проиллюстрированная данными историческими событиями носит не юридический и даже не политический характер, она показывает нам наглядную демонстрацию того, как в силу определенных исторических причин из политического союза конкретных индивидов, основанном на принципе самоопределения, в процессе их деполитизации, идеологической работы и подмены понятий возникает то самое абстрактное государство как вечная идея, как незыблемая сущность и как единственно возможная форма политического сосуществования индивидов.

В современной международно-правовой практике вопрос внешнего самоопределения народов не теряет свой актуальности. Достаточно обратить внимание на статистику. С момента создания ООН в мире появилось 140 новых государств, причём вторым по значимости основанием их возникновения, наряду с обретение бывшими колониями политической независимости является выход из состава материнского государства. Вопрос о признании такого нового государства принято рассматривать в двух формах - де факто и де юре. Признание де факто означает по сути признание политической субъектности, при котором правовые основания сецессии как бы пока что не рассматриваются. Признание де юре предполагает собой окончательное обретение государством самостоятельности и её правовое обоснование. На практике между двумя этими видами признания может пройти достаточно долго времени и промежуточная форма существования государства в международном праве носит название государства с “отложенным статусом”. На сегодняшний день в мире насчитывается несколько таких государств или, как их ещё называют, государственных образований - Тайвань, Приднестровье, Абхазия, Южная Осетия, Северный Кипр.

Что по сути означает разница между признанием де факто и де юре? На мой взгляд, данный механизм является не более, чем подушкой безопасности для международно-правовых механизмов, неким буфером, в который помещаются отделившиеся территории с неясным политическим статусом с целью дальнейшего решения, что же с ними делать. Осложняет ситуацию ещё и так называемая категория частичного признания. В зависимости от политического взгляда того или иного государства на определенный акт сецессии оно как бы выражает своё мнение о его законности или наоборот.

Таким образом, в лице международного сообщества мы получаем своего рода суд присяжных, с тем лишь отличием, что каждый из его состава вправе вынести собственный вердикт о законности притязаний нового политического образования на собственную независимость. Проблема заключается в том, что в отличии от реального суда присяжных, который в основу своего решения вносит некое представление о справедливости, государства преследуют лишь собственные политические интересы. Всё это становится возможным исключительно благодаря отсутствию в международном праве чёткого механизма реализации права народов на внешнее самоопределение и отсутствие критериев его допустимости. В результате вопрос о правосубъектности какого-либо образования переносится из правовой плоскости в плоскость политическую, а нормы международного права становятся лишь инструментом, который можно использовать как в одну сторону, так и в другую.

Определенный пробел, вызванный отсутствием вышеупомянутого механизма заполнил Международный суд ООН в своём консультативном заключении по вопросу о декларации независимости Косово. Как известно, 17 февраля 2008 году Ассамблея Косово, высший представительный орган данного территориального образования большинством голосов приняла Декларацию независимости: “ Мы, демократически избранные лидеры нашего народа, настоящим провозглашаем Косово независимым и суверенным государством ”. По инициативе Сербии генеральная Ассамблея ООН приняла резолюцию об обращении в Международный суд ООН с запросом о даче консультативного заключения по поводу данной декларации. Вопрос Сербии был сформулирован следующим образом: “Соответствует ли односторонняя Декларация независимости, провозглашенная временными институтами самоуправления Косово, международному праву?”. В своём решении суд сделал важное заключение, что “общее международное право не содержит запретов на декларации независимости”. Также одной из важнейших позиций суда в контексте данного решения является его отношение к принципу территориальной целостности государств. Суд заявил, что толкование содержания данного принципа следует рассматривать исключительно в значении ст.2 Устава ООН, а именно о запрете на применение силы или угрозы её применения. Таким образом, суд не распространил его действие на данную ситуацию. Данное консультативное заключение не является прецедентом легальной сецессии в юридическом смысле этого слова, однако многие представители доктрины международного права считают наоборот. В настоящий момент международно-правовой статус Косово всё ещё остаётся неопределенным, однако крупнейшие мировые державы, включая США, признают Косово суверенным государством.

В данной работе мы не можем обойти стороной ситуацию с Крымом, которая вновь подняла в международном праве и научном сообществе вопрос о праве народов на внешнее самоопределение. В целом международное сообщество не признаёт отделение Крыма от Украины и его вхождение в состав РФ, что нашло своё отражение в Резолюции Генеральной Ассамблеи ООН 68/262, в которой Генеральная Ассамблея заявляет свою приверженность суверенитету, политической независимости и территориальной целостности Украины в “её международно признанных границах”. Также Генеральная Ассамблея заявляет о незаконности проведенном в Республике Крым референдуме о независимости и призывает все государства и международные организации не признавать его результатов. Давайте рассмотрим ситуацию Крыма с правовой точки зрения.

Здесь, на мой взгляд, существует два основных момента. Во первых, сама Декларация о независимости автономной республики Крым и г. Севастополя, принятая 11 марта 2014 года Верховным Советом автономной республики Крым и Севастопольским городским советом ссылается на вышеупомянутое консультативное заключение Международного суда ООН по Косово, в котором говорится о том, что одностороннее отделение не является нарушением норм международного права, что являет собой достаточно весомый аргумент. В свою очередь, Конституционный суд Украины своим решением признал данную Декларацию противоречащей Конституции Украины, поскольку региональные власти не имеют на то конституционных полномочий, что мы уже неоднократно видели в практике других европейских государств. Однако ряд исследователей высказывают мнение, что на момент принятия региональными властями Республики Крым данной Декларации, сама Конституция Украины не распространяла на них своё действие, поскольку в стране произошел государственный переворот. Так или иначе, факт существования суверенного государства Республика Крым, который ограничивается временными рамками между выходом из состава Украины и вхождением в состав РФ, не признаётся международным сообществом.

Я неоднократно пытался сформировать какое-либо собственное мнение по ситуациям Косово и Крыма, внимательно вчитывался в правовые аргументы за и против сецессии этих территориальных единиц, но они с неизменной постоянностью казались мне “высосанными из пальца”, надуманными и представленными в свете, выгодном интерпретатору. Я считаю, что можно сколь угодно пытаться найти обоснование рассмотренных выше ситуаций в рамках того международного права, которое сложилось на сегодняшний день, однако оно никогда не будет соответствовать реальному положению дел. А заключается оно в том факте, что конфликт права народов на самоопределение и принципа территориальной целостности государства на сегодняшний день имеет только одно решение - политическое, но никак не правовое. Причиной такой ситуации, как я уже говорил ранее, является полное отсутствие международно-правовых и конституционно-правовых механизмов разрешения данной коллизии в силу самой природы модели международных отношений, существующей на сегодняшний день, которая направлена на цементирование сложившегося status quo.