Исследование гендернего аспекта в романе М.Ю. Лермонтова "Герой нашего времени"

Практический опыт литературоведческих исследований шире, поскольку включает в себя и критические обзоры (“гинокритика”). Среди основных направлений развития гендерного литературоведения назовем следующие: репрезентацию женского творчества; разрушение гендерных стереотипов в интерпретации литературного произведения (преимущественно его образной системы); выделение и аналитическое рассмотрение специфических формально-содержательных компонентов «женской прозы»; исследование специфики «женского языка» на уровне текста литературных произведений («женское письмо» - в лингвистическом и психоаналитическом аспектах); изучение специфики выявления женской сексуальности в литературных текстах; определение своеобразия «женского» видения жизни в литературном жанре автобиографии (мемуаров).

Совокупность указанных выше компонентов составляет общую картину современного гендерного дискурса в литературоведении, если из множества различных определений данного термина (дискурс), возьмем за основу наиболее приемлемое для практики вузовского изучения литературы. А именно, вслед за Т. Венедиктовой, повторим, что «дискурс» в данном случае следует понимать «как строй научной речи или язык научной школы - специфический характер описания, обсуждения и структурирования материала, опосредованный иноязычным употреблением» [24].

Следовательно, именно в освоении методологии гендерных исследований применительно к произведениям русской литературы и видится, таким образом, существование гендерного дискурса.

Изучение курса «Истории русской литературы» студентами-филологами, проводимое в рамках вузовской программы, полностью лишено гендерного аспекта. Вероятно, не будет ошибочным утверждение, что изучаемая студентами русская классическая литература - по сути мужская («маскулинная»). В программе учебного курса вплоть до начала века ХХ не встречается упоминания значительных имен женщин-писательниц, не предусмотрено объективное рассмотрение женских образов (хотя рекомендовано выделение «женских образов» в произведениях отдельных авторов), не определяется специфика женского присутствия в литературном процессе вообще.

Филология довольно внимательна к феномену «женской литературы», определяя начало ее возникновения и интенсивного развития лишь 70-80-ми годами ХХ столетия. Однако творчество писательниц предшествующего периода рассматривается скорее как культурный феномен, чем естественный процесс. «Традиционное мышление на уровне обычных бинарных оппозиций и сформированные на этой основе философские категории «женственность» и «мужественность», - подчеркивает Т.В. Гречушникова, - оказывали содействие укоренению в массовом сознании представления про «мужское» как общественно-культурную норму и «женское» как отклонение от нее» [25]. Поэтому в научных публикациях чаще не столько описывается особенность образного воспроизведения мира писательницей, специфика ее творческой манеры, стиля, сколько определяется ее «внеположенность» творчеству современников-мужчин, при попутном определении благоприятных (или тормозящих) фактов ее литературного становления.

Необходимость отдельного рассмотрения проблем женского литературного творчества все еще дискутируется в литературоведении, поскольку нередко однозначно понимается лишь как «перенесение» женского опыта в литературу. По этому поводу Л.Васильева утверждает: «Не женского засилья мы хотим в литературе. Не отделения от литературного процесса, а своего места и обозначения в этом процессе. Не женскими темами заполнить книги и средства массовой информации, а утверждением женских начал мира, добра, милосердия и терпимости» [26].

При существующей спорности выделения «мужской» и «женской» литератур на уровне сообразности их терминологического обособления, нельзя не отметить правоты И. Савкиной, которая пишет: «Если мы признаем принципиальную разность между мужчиной и женщиной, то, наверное, необходимо признать и то, что самонаблюдение, самовыражение женщины в литературе, ее взгляд на мир и на себя в мире в чем-то, а может и существенным образом, отличается от мужского» [27]. Следовательно, без восполнения истории литературы ее «женскими» страницами невозможно ее полноценное изучение.

В рассмотрении литературного процесса традиционным является освещение связи основных этапов литературного развития с общественным существованием, когда художественные произведения интерпретируются их социальной востребованностью. Эта общая концепция в последнее время несколько потеснилась иными направлениями: структурным изучением литературного текста, изучением межлитературных связей и влияний, рассмотрением вопросов индивидуально-личностного плана. Гендерный аспект в данном вопросе делает возможным рассмотрение литературного развития и как отражения эволюции гендерной культуры человечества. В литературном произведении культурный опыт человеческих взаимоотношений отражен наиболее ясно, поскольку здесь воплощено не только культурное восприятие воссоздаваемой автором эпохи, но и аналогичное авторское восприятие. Следовательно, этот «гендерный опыт» как бы удваивается, делая его объемным, многоаспектным. Более того, этот опыт стандартизируется, в своем «положительном варианте» (который продуцируется автором) закрепляется в общественном сознании, зачастую приобретая эталонный характер. К примеру: как положительные, так и образцовые традиционно трактуются образы Татьяны Лариной ( «Евгений Онегин»), Катерины Кабановой («Гроза»), Ларисы Огудаловой («Бесприданница»), Наташи Ростовой («Война и мир»), Дуни Мармеладовой («Преступление и наказание») и т.д. Но что «несут» в себе эти образы, помимо представлений об «авторском идеале», - общественное представление о «женственности». Задача преподавателя - не только выявлять собственно «авторское» в этих образах, выделять в них воспроизведение общественных стереотипов, но и подчеркивать объективную условность образов как один из основных принципов художественности, то есть побуждать студентов к активности мышления и самостоятельности выводов.

Литературоведение в своем гендерном аспекте преимущественно останавливается на констатации существующей в произведении оппозиции «мужчина / женщина». В центре внимания исследователей при этом оказываются либо личные пристрастия автора (его моральный, эстетический, этический и другие идеалы), либо обстоятельства его же (автора) личной жизни. Значительно реже исследователи обращают внимание на факты контекстуального характера (скажем, реальное положение женщины в обществе в период, современный автору или воспроизводимый им), что усложняет понимание «собствено авторского» взгляда, поскольку можем предположить, что значительная часть его мировоззрения, отражаемая в произведении, - лишь проявление культурного мировосприятия соответствующей эпохи. Вероятно, не следует упрекать автора за патриархатность мировоззрения и именно этим объяснять специфику содержания того ли другого образа (его характер, поведение и авторскую оценку), поскольку может оказаться, что «осуждаем» эпоху.

В то же время следует быть более осторожным в гендерном анализе литературного произведения при использовании «социального» компонента, увлечение которым способно привести к односторонности суждений. При этом происходит смешение собственно литературных образов (следовательно, вымышленных) с реальными женщинами. К примеру, К. Макшеева [28] в своем изучении «нравственной стороны русской женщины в литературе» главный акцент делает именно на социальной значимости женщины в жизни, упуская при этом авторскую концепцию и «возвращаясь» на позиции «социального» метода литературоведения ХХ века.

Следующей проблемой, которая требует своего решения, считаем необходимость учитывать в гендерных исследованиях этнический компонент. То, что западноевропейскому исследователю (и художнику) может казаться вполне естественным, отечественному (и исследователю, и художнику) не свойственно вследствие определенной культурной традиции. Зачем искать «сексуальность» в отечественной классической литературе, если вопросы секса традиционно «табуированы» национальным менталитетом? Поэтому вызывает сомнение правомерность суждений о «сексуальной нереализованности» героинь литературных произведений. И как результат - определение их нервозности, закомплексованности, некоторой истеричности. Постепенное усвоение опыта европейского литературоведения должно быть взвешенным, учитывающим национальные (этические, нравственные, религиозные) черты сознания, мировосприятия, менталитета вообще.

Таким образом, рассмотрение гендернего аспекта в теоретическом плане позволит в последующих разделах дипломной работы выделить женские и мужские типы на основе стереотипних представлений о межполовых различиях, обусловленных социальными, культурно-историческими, религиозно-этническими и психологическими причинами.

2 ЖЕНСКОЕ НАЧАЛО В РОМАНЕ

Каждая представительница прекрасной половины человечества подобна увлекательной книге, прочесть которую до конца не удастся никому. Однако, несмотря на массу индивидуальных внутренних качеств, современные исследователи выделяют основные женские типы:

Женщина-«Синий чулок». Такая женщина не следит за изменчивой модой, не интересуется популярными глянцевыми изданиями и осуждает другие типы женских характеров.

Непосредственная baby-girl. Она все еще существует в далеком от реальности мире мечты. Ее поведение лишено логики, которую демонстрируют другие типы характера женщин.

«Всеобщая мамочка». Ее забота бьет через край. Она знает все на свете рецепты и быстро подбирает лекарства от любой болезни. Другие типы женщин явно уступают ей в умении создавать уют.

Независимая эмансипе. Она всегда в курсе последних событий и идет в ногу со временем и независимо взирает на другие типы характера женщин. Коварная женщина-вамп. Ее прошлое устлано обломками разбитых мужских сердец. Ее настоящее - охота за новыми «жертвами».

Целеустремленная бизнес-вумен. Свободное от работы время бывает у нее крайне редко, однако, и в эти мгновения она думает исключительно о работе.

Женщина-пила. Она всегда знает, чего хочет и умеет довести любого до состояния невменяемости, добиваясь желаемого.

Сильная женщина-амазонка. Сильная женщина - воплощение силы и твердости духа. Ей неведомы женские страхи. Она твердо стоит на земле и никому не позволит сбить себя с ног.

Бесспорно, приведенный рейтинг типов женщин может быть дополнен.

Работа над романом М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени дает возможность выделить новые типы женщин, которые не были упомянуты. Каждая из женщин романа раскрывает характер главного героя и показывает его отношение к ним же. Их в романе четыре: Бэла, загадочная «ундина», княжна Мери и Вера.

2.1 Женщина-любовница

Первая из повестей посвящена Бэле, шестнадцатилетней дочери черкесского князя, и названа ее именем. Вспоминая Бэлу, рассказчик (Максим Максимыч) рисует пленительный портрет юной горянки: «…высокая, тоненькая, глаза черные, как у горной серны…» [29, т. IV, с. 15]. Бэла - «дева гор», выросшая в естественной среде, в окружении гордых и горячих людей. Она легка и грациозна, но в то же время пуглива и «дика». Печорин впервые увидел ее на свадьбе старшей сестры, куда был приглашен вместе с Максимом Максимычем. Она поразила его красотой и грацией. Бэла тоже обратила внимание на молодого русского офицера: «Печорин в задумчивости не сводил с нее глаз, и она частенько исподлобья на него посматривала» [29, т. IV, с. 15]. Хорошо зная горские обычаи, сохраняющие честь и достоинство девушки, он решает похитить Бэлу, привлекая к этому ее младшего брата Азамата. Узнав случайно от Максима Максимыча о заветном желании Азамата иметь лошадь Казбича, Печорин подговаривает его украсть для него Бэлу и привезти в крепость - в обмен на любимую лошадь Казбича. Так Бэла оказалась в крепости. Как истинная черкешенка, оскорбленная похищением, она замкнулась, не отвечая на знаки внимания со стороны Печорина: «…она молча гордо отталкивала подарки» [29, т. IV, с. 23]. Но настойчивость Печорина сумела растопить лед в ее душе: «Мало-помалу она приучилась на него смотреть, сначала исподлобья, искоса, и все грустила, напевала свои песни вполголоса…» [29, т. IV, с. 25]. Печорин постоянно говорил ей о своей любви, и она стала понимать его. Но внутреннее сопротивление не позволяло ей склониться к его просьбам: «Я твоя пленница - говорила она, - твоя раба: конечно, ты можешь меня принудить, - и опять в слезы» [29, т. IV, с. 24]. Чтобы окончательно сломить сопротивление Бэлы, Печорин решается на последнее средство. Одевшись по-черкесски и вооружившись, он приходит попрощаться с ней: «Я виноват перед тобой и должен наказать себя, - сказал он, - прощай, я еду - куда? Почему я знаю! Авось недолго буду гоняться за пулей или ударом шашки: тогда вспомни обо мне и прости меня» [29, т. IV, с. 26]. Искренне глубокие чувства княжны к Печорину прорвались сквозь сдержанность и холодность. Она бросилась на шею Печорину и зарыдала.

Не стоит забывать тот факт, что Бэла выросла в патриархальной обстановке, воспитывалась в мусульманской вере. Безраздельная преданность любимому мужчине во многом обусловлена этими обстоятельствами. Даже когда Печорин охладевает к ней, она по-прежнему остается нежной, мягкой, но при этом проявляет гордость, свойственную черкешенкам: «Если он меня не любит, то кто ему мешает отослать меня домой? Я его не принуждаю. А если это так будет продолжаться, то я сама уйду: я не раба его - я княжеская дочь!..» [29, т. IV, с. 32].

Когда Бэла умирает от удара кинжалом в спину, то в предсмертных сценах она показана не просто как экзотическая красавица, а как существо, глубоко любящее Печорина. Даже в эти страшные минуты она не теряет свои женские качества: она трогательно заботится о Григории Александровиче, до последней минуты своей жизни не думает винить Печорина в своей смерти, вся ее предсмертная печаль выражается в бесконечной любви к нему. Бэла печалится, что она «не христианка, и что на том свете душа ее никогда не встретится с душою Григория Александровича. Она не была его законной женой, она была просто любовницей Печорина, которая дарила свою любовь. Живя одной любовью, Бэла оказалась перед смертью гордой женщиной, полной человеческого достоинства. Ее душевная жизнь ограничивалась только верой - и эту веру Бэла нарушила во имя любви. Но перед смертью княжна отказывается изменить вере своих предков и принять христианство, хотя ей больно думать, что другая женщина будет в раю подругой Печорина [30, с.150].

2.2 Женщина-враг

Этот вид любовных отношений воплощен в гениальной «Тамани». Героиня повести - женщина без имени. Она не личность, это только пол, красота. Сначала она появляется как тень, промелькнувшая в полосе лунного света, затем как голос, прилетающий сверху («Вдруг что-то похожее на песню поразило мой слух. Точно, это была песня, и женский, свежий голосок, - но откуда?.. Прислушиваюсь - напев странный, но протяжный и печальный, то быстрый и живой. Оглядываюсь - никого нет кругом; прислушиваюсь снова - звуки как будто падают с неба. Я поднял глаза: на крыше хаты моей стояла девушка в полосатом платье, с распущенными косами, настоящая русалка » [29, т. IV, с. 54]). Действительно, изначально «ундина» предстает перед Печориным как девушка со свойственными для нее женскими чертами, она легко пленяет его: « Решительно, я никогда подобной женщины не видывал. Она была далеко не красавица, но я имею свои предубеждения также и насчет красоты. В ней было много породы…порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело; это открытие принадлежит юной Франции. Она, то есть порода, а не юная Франция, большею частью изобличается в поступи, в руках и ногах; особенно нос очень много значит. Правильный нос в России реже маленькой ножки. Моей певунье казалось не более восемнадцати лет. Необыкновенная гибкость ее стана, особенное, ей только свойственное наклонение головы, длинные русые волосы, какой-то золотистый отлив ее слегка загорелой кожи на шее и плечах и особенно правильный нос - все это было для меня обворожительно. Хотя в ее косвенных взглядах я читал что-то дикое и подозрительное, хотя в ее улыбке было что-то неопределенное, но такова сила предубеждений: правильный нос свел меня с ума; я вообразил, что нашел Гетеву Миньону, это причудливое создание его немецкого воображения, - и точно, между ими было много сходства: те же быстрые переходы от величайшего беспокойства к полной неподвижности, те же загадочные речи, те же прыжки, странные песни…» [29, т. IV, с. 56].

Как видно, Печорина привлекло в этой девушке то, что привлекло бы многих мужчин - это загадка, которую хочется разгадать. Печорину удалось это сделать. И тут уже в девушке прослеживаются черты, присущие мужчине. Она смела и решительна: обнаружив, что Печорин узнал, что случилось ночью на морском берегу, и якобы собирается донести коменданту, она решается убить его, проявив завидную хитрость, ловкость и силу. Она искренне грустит и беспокоится о Янко в бурную ночь. Но в то же время она чудовищно жестока к бедному слепому и старухе! Ее духовный мир скуден. Ее стремления и заботы ограниченны, деньги определяют их. «Ну что же? В воскресенье ты пойдешь в церковь без новой ленты», - подтверждает это слепой [29, т. IV, с.105].

В смертельной схватке, которая происходит в лодке, загадочная обольстительница теряет для Печорина все очарование пола: «…щека ее прижалась к моей, и я почувствовал на лице моем ее пламенное дыхание. Вдруг что-то шумно упало в воду: я хвать за пояс - пистолета нет. О, тут ужасное подозрение закралось мне в душу, кровь хлынула мне в голову! Оглядываюсь - мы от берега около пятидесяти сажен, а я не умею плавать! Хочу оттолкнуть ее от себя - она как кошка вцепилась в мою одежду, и вдруг сильный толчок едва не сбросил меня в море. Лодка закачалась, но я справился, и между нами началась отчаянная борьба; бешенство придавало мне силы, но я скоро заметил, что уступаю моему противнику в ловкости…» [29, т. IV, с. 59]. Это уже не женщина, это - убийца, преследователь.

Про данный женский образ можно сказать, что в нем есть как женское, так и мужское начало, причем мужское доминирует. Ее красота, грация, порода, милый голосок - это лишь внешняя оболочка, а суть проявилась в эпизоде смертельной схватки с главным героем. Перед нами характерный тип женщины-врага.

2.3 Женщина-ребенок

Именно так можно назвать героиню одноименной повести княжну Мери. Она принадлежит к тому же сословию, к той же культурной среде, что и Печорин. Она умна, образованна, начитанна. Вернер сообщает, что княжна читает Байрона в подлиннике и знает алгебру (даже княгиня Лиговская, мать Мери, «питает уважение» к уму и знаниям дочери). Встретив Мери впервые, Печорин сразу отмечает в ее облике черты, указывающие на принадлежность к аристократическому обществу. Мери одета «по строгим правилам лучшего вкуса: ничего лишнего»; ее походка легка и благородна; от нее веет «неизъяснимым ароматом». Кроме того, княжна «прехорошенькая»: у нее длинные ресницы и удивительные, «бархатные» глаза.

Безусловно, этой девушке в полной мере присущи женские черты: милосердие, нежность, мягкость, кокетство. Именно на ней Печорин ставит свой жестокий эксперимент разоблачения Грушницкого. Это происходит оттого, что она имела несчастье обратить заинтерисованный взор на лжеромантика и лжегероя. Мери ошибается дважды: в Грушницком и в Печорине. Это связано с тем, что она живет в искусственном, условном мире, что ее чистая и наивная душа помещена в несвойственное этой душе окружение, где эгоистические интересы и страсти прикрыты различными масками. Но Мери угрожает не только Печорин, но и «водяное общество». Так, некая толстая дама чувствует себя задетой Мери («Уж ее надо бы проучить…»), и драгунский капитан, ее кавалер, берется это исполнить. Печорин разрушает его замысел и спасает Мери от клеветы драгунского капитана и его шайки. Точно так же мелкий эпизод на танцах (приглашение со стороны пьяного господина во фраке) выдает хрупкость будто бы устойчивого состояния княжны Мери в «свете» («Я видел, что она готова упасть в обморок от страха и негодования» [29, т. IV, с. 85]).

Несмотря на богатство, на социальное положение, на связи, Мери постоянно подстерегают опасности. И это вызвано тем, что юная светлая душа воспитана «светом», восприняла его привычки и поведение. Природное начало в Мери погружено в несвойственную ему среду условности и господствующих приличий, прикрывающих, маскирующих подлинные мотивы поведения и подлинные страсти. Беда Мери заключается в том, что она не отличает маску от лица, хотя и чувствует разницу между непосредственным душевным порывом и светским этикетом. Так, видя мучения раненого Грушницкого, уронившего стакан, «легче прочих она к нему подскочила, нагнулась и подняла стакан и подала ему с телодвижением, исполненным невыразимой прелести; потом ужасно покраснела, оглянулась на галерею и, убедившись, что ее маменька ничего не видела, кажется, тотчас же успокоилась» [29, т. IV, с. 71].

Для Мери характерно противоборство двух побуждений - естественности, непосредственной чистоты, нравственной свежести и безобидного кокетства, притворства, соблюдения светских приличий. Она, как женщина, еще неопытна. Она принимает волокитство Грушницкого за любовь, принимает маски за лица. В Грушницком Мери видит разжалованного офицера, страдающего и несчастного, и поэтому проникается к нему чисто женским сочувствием. Пустая банальность его речей кажется ей интересной и достойной внимания. Мери выказывает и отзывчивость, и благородство. Умная девушка, она понимает, что ошиблась в Грушницком. Мери с доверием относится к людям и не предполагает интриги и коварства со стороны Печорина. Он помог Мери разглядеть фальшивость и позерство юнкера, рядящегося в тогу мрачного героя романа. Печорин влюбляет в себя Мери, не чувствуя к ней влечения. Но Печорин ошибся в княжне: он принял Мери за обычную светскую девушку, а ему открылась глубокая натура [31, c. 57].

По мере того как герой пленяет Мери и ставит на ней свой опыт, ирония его рассказа исчезает. Происходит взросление героини, она предстает перед нами уже не как наивная девушка, но как человек, который полюбил и хочет согреть своим теплом любимого человека. Жеманство, кокетство, притворство - все ушло прочь («…ей было жаль меня! Сострадание - чувство, которому покоряются так легко все женщины, - впустило свои когти в ее неопытное сердце» [29, т. IV, с. 95 ]; «…княжна сидела против меня и слушала мой вздор с таким глубоким, напряженным, даже нежным вниманием, что мне стало совестно. Куда девалась ее живость, ее кокетство, ее дерзкая мина, презрительная улыбка, рассеянный взгляд?.. » [29, т. IV, с. 97]; «Она подняла на меня томный, глубокий взор и покачала головой; ее губы хотели проговорить что-то и не могли; глаза наполнились слезами, она опустилась в кресло и закрыла лицо руками» [29, т. IV, с. 102]; «Уходя, мне кажется, я слышал, что она плакала» [29, т. IV, с. 102]), и Печорин отдает себе отчет в том, что поступил с Мери жестоко («Это становилось невыносимо: еще минута, и я бы упал к ногам ее» [29, т. IV, с. 132]; «Вы видите, я играю в ваших глазах самую жалкую роль, и даже в этом признаюсь…» [29, т. IV, с. 132]; «Видите ли, я перед вами низок…» [29, т. IV, с. 132] ). Оказалось, что Мери - это та девушка, которая способна так сильно и искренне любить и страдать. Духовно Мери выросла, и власть светских законов отныне станет для нее относительной, а не абсолютной [32, c. 52].

В образе Мери автор показал те женские черты, которыми может обладать лишь мягкое, нежное, полное любви сердце и та девушка, которая сможет стать любящей и верной женой для своего мужа, а также заботливой, ласковой матерью. Она может быть любой, но здесь она проявляется как ребенок.

2.4 Женщина-друг

Именно так можно назвать еще одну героиню романа - Веру. Это единственная женщина, которую спустя годы любит Печорин и не мыслит без нее остаться. Она «инстинктом красоты душевной» разгадала в Печорине то, что было недоступно другим. Это по-настоящему любящая женщина. Она нежная, ласковая, ревнивая, мягкая, понимающая.

Вера, полюбив, пыталась разобраться в характере Григория. Героине стало жаль его, и она решила пожертвовать собою, лишь бы только Печорин понял, что ее «глубокая нежность» не зависит ни от каких условий» и ей ничего не нужно, кроме его любви. Она стремилась сделать Григория счастливым, более открытым, возродить в нем доверие к людям.

Вера, несмотря на все испытания, страдания, до конца не изменяет своему чувству. Поэтому и Белинский защищал Веру от нападок моралистов. Ее поведение считалось позором в то время, но ее поведение, чувства выходили их этих рамок. Она готова жертвовать всем, чтоб соединить свою жизнь с тем человеком, которого любит. Но тот человек «с демонической натурой» не пожелал этого, дорожа более всего внутренней свободой [32, c.75].

Описание встречи Печорина с Верой после длительной разлуки, весь диалог между ними, где много намеков, недоговоренности, много таких слов, смысл которых понятен только им, построен на столкновении двух различных состояний близких друг другу людей.

На первый взгляд может показаться, что Печорину как будто доставляет удовольствие видеть, как страдает любимая женщина, ощущать безграничную власть над ее сердцем. Но психологическая картина здесь сложнее. Вера несчастлива, а разве счастлив Печорин? Она страдает, и он разве меньше страдает?

Внезапное появление Веры, одна мысль о ней, воскресили в нем прошлое до мельчайших подробностей. Страдания его усилились. В глазах Веры он «читает» ее душу; ловит малейшие ее движения. Он не холоден и не безразличен к ее участи. Ему больно оттого, что в своем озлоблении так далеко зашел и коснулся самых больших ран ее сердца: «Я взглянул на нее и испугался: ее лицо выражало глубокое отчаянье, на глазах сверкали слезы» [29,т. IV, с.77].

Вера, исполненная любовью, не хочет понять, что такие люди, как Печорин, не созданы для семейного счастья. Вера же продолжала любить Печорина, даже осознав тщетность своих стремлений. Почему? Ответ один: настоящая любовь не может исчезнуть. Героиня осталась верна своему чувству: «… моя любовь срослась с душой моей: она потемнела, но не угасла» [29, т. IV, с.127].

Вера объясняет, что до сих пор влечет ее к Печорину: «… в твоей природе есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное? В твоем голосе, чтобы ты ни говорил, есть власть непобедимая…» [29, т. IV, с. 127]. Так героиня формулирует одно из важнейших качеств характера возлюбленного - волю, непреклонность которой видна не только в поступках, но и в голосе, во взгляде, во внешнем облике.

Героиня умна и наблюдательна, хотя несколько наивна, но благодаря ей мы понимаем, насколько точнее, глубже, острее нее воспринимает жизнь, нравы людей Печорин, и как тяжело ему с этим знанием. Получается, что болея душой за Веру, мы еще сильнее переживаем за Григория. В этом значение письма героини.

Послание Веры Печорину автор создает также с другой целью. Оно заканчивается, по словам Белинского, «изъявлением сомнительной уверенности», что Григорий «не любит Мери и не женится на ней». Здесь не только ревность. Героиня пытается предотвратить очередную ошибку своего возлюбленного. И, возможно, ее письмо способствовало тому, что Григорий действительно отказался от «счастья» с Мери.

Исходя из вышесказанного, можно сделать вывод, что Вере присущи лишь женские качества: нежность, забота, способность жертвовать собой, любить по-настоящему, не жалея при этом себя. Для Печорина Вера олицетворяет собой идеал женщины. Она красива, умна, тактична. Печорин ценит в Вере то, что она понимает его, знает все его недостатки, но все-таки любит. Она друг, который при этом очень сильно любит его и все прощает. Однако этот образ, по мнению ряда критиков (от Белинского до Набокова), уступает другим женским персонажам в художественной убедительности [32, с. 76].

Итак, в ярко индивидуализированных образах героинь автор воплотил разнообразные оттенки женского характера и психологии, показал различные социальные типы. Каждой из них присуще женское начало: Бэла умеет любить, но при этом ей не чужда женская гордость; Мери любит с детской наивностью, но затем психологически взрослеет; Вера, если любит, отдает всю себя любимому мужчине, забывая запреты общества. И только «ундина» воплотила в себе мужские и женские черты. При всех различиях героини сходны в одном: каждая из них становится жертвой Печорина - жертвой его эгоистических страстей, прихотей и честолюбия; каждой Печорин приносит зло. Погибает Бэла, вынуждена бежать из родного дома подруга Янко, страдает Вера, унижена Мери. Но в то же время именно Печорин открывает для любящих его женщин возможность ощутить всю полноту эмоциональной жизни, именно благодаря встрече с ним героини узнают нечто важное о собственной душе.

3 МУЖСКОЕ НАЧАЛО В РОМАНЕ

Психология мужчин и женщин различна, и это бесспорный факт. Мы два разных мира. И каждый день каждый из нас отмечает верность афоризма, что женщины с Венеры, тогда как мужчины с Марса. Не проходит и дня, чтобы эти разные создания не взаимодействовали, не общались друг с другом. И как можно выделить типы женщин, так существуют и типы мужчин.

Супермен или героический тип. Мужчина супермен обладает чертами сильного, волевого человека. Это, прежде всего, мужество, решительность, бесстрашие, способность не задумываясь совершать поступки.

Донжуан. В его душе всегда живет любовь к женщине, но эта любовь не отличается постоянством, его взгляд, его мысли обращаются всегда к новой женщине. Смысл его жизни - любовное увлечение.

Коллекционер. В какой-то степени похож на предыдущий тип. Но эта похожесть только внешняя. Мужчина-коллекционер соблазняет, очаровывает женщин, но лишь для того, чтобы самоутвердиться, доказать в очередной раз себе самому, что он "настоящий мужчина", как он сам думает, а не неудачник.

Застенчивый. К этому типу относятся неуверенные в себе, застенчивые мужчины, которым идеально подходят те женщины, которые возьмут по отношению к нему роль матери.

Семьянин. Уже в названии этого типа заложено то, что этот мужчина идеален для семейных отношений.

Ни один психологический тип мужчин, как правило, не встречается в чистом виде. В каждом человеке есть множество психологических типов и подтипов. Поэтому в одном человеке могут проявляться разные черты характера.

Конечно, этот список можно еще дополнить другими типами. Например, анализируя роман «Герой нашего времени»,можно выделить четыре типа мужчин: мужчина-загадка, мужчина-дядька, мужчина-позер, мужчина-друг.

Каждый из них несет в себе тот набор черт (инициативность в отношениях, агрессивность, стремление к лидерству, сила и т.д.), который позволяет говорить о мужском начале.

Но в каждом герое они развиты по-разному. Одни мужские образы могут сочетать в себе как мужское, так и женское начало, а другие - чисто мужское.

3.1 Мужчина-загадка

Мужчина-загадка. Так можно назвать главного героя романа - Печорина Григория Александровича. Это глубоко противоречивая натура, о чем свидетельствует его портрет: «Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудность кочевой жизни и перемены климатов, не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный бархатный сюртучок его, застегнутый только на две нижние пуговицы, позволял разглядеть ослепительно чистое белье, изобличавшее привычки порядочного человека; его запачканные перчатки казались нарочно сшитыми по его маленькой аристократической руке, и когда он снял одну перчатку, то я был удивлен худобой его бледных пальцев. Его походка была небрежна и ленива, но я заметил, что он не размахивал руками - верный признак некоторой скрытности характера… Когда он опустился на скамью, то прямой стан его согнулся, как будто у него в спине не было ни одной косточки; положение всего его тела изобразило какую-то нервическую слабость; он сидел, как сидит Бальзакова тридцатилетняя кокетка на своих пуховых креслах после утомительного бала. С первого взгляда на лицо его я бы дал ему не более двадцати трех лет, хотя после я готов был дать ему тридцать. В его улыбке было что-то детское. Его кожа имела какую-то женскую нежность; белокурые волосы, вьющиеся от природы, так живописно обрисовывали его бледный, благородный лоб, на котором, только при долгом наблюдении, можно было заметить следы морщин, пересекавших одна другую и, вероятно, обозначавшихся гораздо явственнее в минуты гнева или душевного беспокойства…» [29, т. IV, с. 45-46].

Как видно из данного портрета, в Печорине много черт, присущих женщинам, даже детям. Из слов Максима Максимыча мы узнаем, что Печорин был «славный малый…только немножко странен. Ведь, например, в дождик, в холод целый день на охоте; все иззябнут, устанут - а ему ничего. А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнет, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один на один; бывало, по целым часам слова не добьешься, зато уж иногда как начнет рассказывать, так животики надорвешь со смеха… Да-с, с большими странностями, и, должно быть, богатый человек: сколько у него было разных дорогих вещиц!..» [29, т. IV, с. 13-14]. Из этого отрывка можно с уверенностью сказать, что это именно тот случай, когда в мужчине сочетается как мужское начала (храбрость, сила, бесстрашие), так и женское начало (пугливость, замкнутость). Эта противоречивость Печорина и раскрывается в романе, обнаруживая, по определению Лермонтова, "болезнь" поколения того времени. "Целая моя жизнь, - указывает сам Печорин, - была только цепь грустных и неудачных противоречий сердцу или рассудку" [29, т. IV, с. 67]. В чем же они проявляются?

Во-первых, в его отношении к жизни. С одной стороны, Печорин - скептик, разочарованный человек, который живет "из любопытства", с другой - в нем огромная жажда жизни, деятельности. Во-вторых, в нем борется рассудочность с требованиями чувства, ум и сердце. Печорин говорит: "Я давно уж живу не сердцем, а головою. Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки со строгим любопытством, но без участия" [29, т. IV, с. 79].

Противоречия в натуре Печорина сказываются и в его отношении к женщинам. Свое внимание к женщинам, желание добиться их любви он сам объясняет потребностью своего честолюбия, которое, по его определению, "есть не что иное, как жажда власти, а первое мое удовольствие, - говорит он далее, - подчинять моей воле все, что меня окружает: возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха - не есть ли первый признак и величайшее торжество власти?" [29, т. IV, с. 117]

Но Печорин не такой уж бессердечный эгоист. Он способен на эмоциональные порывы. Об этом говорит его отношение к Вере. Получив ее последнее письмо, Печорин, как безумный, выскочил на крыльцо, прыгнул на своего Черкеса... и пустился во весь дух, по дороге в Пятигорск... "При возможности потерять ее навеки, - пишет он, - Вера стала для меня дороже всего на свете, - дороже жизни, чести, счастья!" [29, т. IV, с. 128] Оставшись без коня в степи, он "упал на мокрую траву и, как ребенок, заплакал" [29, т. IV, с. 129].

Эта противоречивость и не дает Печорину жить полной жизнью. С горьким чувством он расценивает себя, как "нравственного калеку", у которого "высохла, испарилась, умерла" лучшая половина души.

Самое страшное противоречие: "необъятные силы души" и мелкие, недостойные Печорина поступки. Он стремится "любить весь мир” - и приносит людям одно лишь зло и несчастье. Наличие благородных, высоких стремлений и мелкие чувства, владеющие душой, жажда полноты жизни и полная безнадежность, осознание своей обреченности.

Страдания Печорина усиливаются тем, что, по его признанию, в его душе живут два человека, один совершает поступки, а другой судит его. Трагизм страдающего эгоиста в том, что его ум, его силы не находят достойного применения. Равнодушие Печорина ко всему и ко всем, к "радостям и бедствиям человеческим" не столько его вина, сколько тяжелый крест. Он иногда сам себя презирает за свои "мелкие слабости, дурные страсти", за то зло, которое он невольно причиняет всем, кто встречается на его пути. Но "ненасытная жадность", заставляющая смотреть "на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую душевные силы", стала уже сущностью его натуры. Печорин ощущает в себе эту жадность независимо от собственной воли. Успевший ко всему привыкнуть, разучившийся по-настоящему чувствовать, герой лермонтовского времени вызывает острое сожаление тем, что жизнь его "становится пустее день ото дня”.

Кто же виноват в том, что Печорин превратился в "умную ненужность", в "лишнего человека"? Сам Печорин отвечает на этот вопрос так: "Во мне душа испорчена светом", то есть тем светским обществом, по чьим законам он жил и от которого уйти не смог.

Печорин - личность, которую отличает упорство воли. Как уже неоднократно упоминалось, натуре Печорина свойственно как мужское начало (сила, установка на господство, авантюризм, стремление к лидерству, утверждение собственного «Я», эгоцентризм, эгоизм и т.д.), так и женское начало («бледные худощавые пальцы», «женская нежность кожи» и др.) Раскрыть сущность натуры Печорина помогают как женские, так и мужские образы. Например, во многом благодаря Максиму Максимычу мы узнаем наиболее интересные стороны натуры главного героя. Это мужчина-загадка, которого никто не может понять, даже он сам.

3.2 Мужчина-дядька

Так можно назвать этого скромного, сердечного, сдержанного в своих чувствах человека. Из текста романа читатель узнает, что он старый кавказский служака, готовый от скуки и потребности в общении рассказать первому встречному свою незатейливую, ничем не примечательную житейскую повесть. Он - бывалый воин, служил на Кавказской линии еще при Ермолове, лет десять был в Чечне. Максим Максимыч закален в трудах и битвах; умудренный опытом тяжелой жизни солдата, он дослужился до чина штабс-капитана.

Нельзя не отметить такие черты, которые могут быть присущи лишь достойному, чудесному мужчине. Он может заботиться о людях, причем заботится с любовью, привязанностью, ответственностью. Так может заботиться отец о своих детях. Когда Максим Максимыч рассказывает о Бэле, то прослеживаются его отцовские чувства: «Славная была девочка эта Бэла! Я к ней наконец так привык, как к дочери, и она меня любила. Надо вам сказать, что у меня нет семейства: об отце и матери я лет двенадцать уж не имею известия, а запастись женой не догадался раньше, - так теперь уж, знаете, и не к лицу; я и рад был, что нашел кого баловать. Она, бывало, нам поет песни иль пляшет лезгинку… Уж какая, бывало, веселая, и все надо мной, проказница, подшучивала…») [29, т. IV, с. 31].

Максим Максимыч обладает высокими человеческими достоинствами. Он добрый, отзывчивый, готовый разделить чужую беду, чужое горе. У него, как Белинский писал, «чудесная душа, золотое сердце. Это тип чисто русский» [31, c. 35]. В нем отражены черты народного мира созерцания, нравственного опыта народа.

Это все так. Но это только одна сторона образа Максима Максимыча. Другая заключается в его жизненной позиции. Пусть ограниченность умственного кругозора не свойство его натуры, а протекает из неразвитости заложенных в ней добрых начал. Это можно понять, но от этого Максим Максимыч не становится другим. Достойный сочувствия, он выглядит все же олицетворением смирения, которое особо приветствовалось в нем критикой, усматривавшей в смирении и покорности судьбе исконные черты русского национального характера. Порой на близкую точку зрения невольно становятся и современные исследователи. «В противовес Печорину, выступающему носителем разъедающей рефлексии, разрушительной силы мысли, - пишет А. А. Титов, - Максим Максимыч олицетворяет эмоциональное начало, цельность и особую гармоничность человеческой личности, порождаемую «внутренней тишиной», недоступной людям печоринского типа».

Чем тут восхищаться? Тем, что придавленный суровыми обстоятельствами жизни, человек покорно тянет нелегкую свою лямку. «Особая гармоничность» и «внутренняя тишина», купленные ценой смирения и покорности, недоступны людям печоринского типа. Но Печорин, как писал в свое время Ап. Григорьев, - «сила и выражение силы, без которой жизнь закисла бы в благодушествовании Максимов Максимычей, в их, хотя и героической, но отрицательно-героической безответности, в том смирении, которое легко обращается у нас из высокого в баранье».

Как бы высоко ни ценить достоинства Макмиса Максимыча, надо, наконец, понять, что он, как писал Б.М.Эйхенбаум «не в силах противостоять Печорину в качестве разоблачающего персонажа, даже в эпизоде прощания и обиды».

Максим Максимыч в силу своей ограниченности не может понять Печорина, следовательно, и правильно судить о нем, «Та правда, носителем которой является Максим Максимыч, - пишет Д. Максимов, - не тускнеет от сопоставления ее с правдой его товарища (Печорина) превосходящего скромного штабс-капитана яркостью и блеском»[31, c.24] .

Нетрудно заметить, что взаимоотношения героя романа с Максимом Максимычем и с другими персонажами строятся на психологическом контрасте как столкновения двух чуждых друг другу миров.

Внешне сцена встречи Максима Максимыча с Печориным выглядит так. У штабс-капитана, узнавшего, что приехал Печорин, «в глазах засверкала радость» [29, т. IV,с. 43]. Слуге, не желающему отвечать на его расспросы, Максим Максимыч, предвкушая встречу, говорит: «Да знаешь ли? Мы с твоим барином были друзья закадычные, жили вместе…» [29, т. IV, с. 43]. Он уверен, что Печорин «сейчас прибежит» и с «торжествующим видом» ждет его. При встрече Максим Максимыч «хотел кинуться на шею Печорину, но тот довольно холодно, хотя с приветливой улыбкой, протянул ему руку. Штабс-капитан на минуту остолбенел, но потом жадно схватил его руку обеими руками: он еще не мог говорить» [29, т. IV, с. 47].

По общей тональности этой сцены можно заключить, что автор глубоко сочувствует доброму Максиму Максимычу. Его волнение, изумление от холодности Печорина нетрудно понять. Не такой встречи он ждал. Но психологический рисунок этой сцены, несмотря на его кажущуюся простоту, очень сложен. Автор сочувствует доброму старику, но и сожалеет, что он не в состоянии понять своего «закадычного друга». Если бы он был человеком более тонкой душевной организации, то, зная Печорина как человека честного и искреннего, попытался бы найти более глубокое объяснение такой его холодности.

Другой на месте Максима Максимыча, обладающий большей чуткостью, мог бы легко догадаться, что Печорину по каким-то неизвестным причинам не до сердечных излияний. Максим Максимыч, вовсе не считаясь с состоянием своего «закадычного друга», все жаждет душевной беседы: «Мне столько бы хотелось вам сказать… столько расспросить…» [29, т. IV, с. 47].

Таким образом, встает глухая стена между Максимом Максимычем и Печориным. По поводу обиды Максима Максимыча рассказчик - «странствующий офицер» замечает: «В его досаде было что-то детское; мне стало смешно и жалко…Мы простились довольно сухо. Добрый Максим Максимыч сделался упрямым, сварливым штабс-капитаном! И отчего? От того, что Печорин, в рассеянности или от другой причины протянул ему руку, когда тот хотел кинуться ему на шею! Грустно видеть, когда юноша теряет лучшие свои надежды и мечты, когда перед ним отдергивается розовый флер, сквозь который он смотрел на дела и чувства человеческие, хотя есть надежда, что он заменит старые заблуждения новыми, не менее проходящими, но зато не менее сладкими… Но чем их заменить в лета Максима Максимыча? Поневоле сердце очерствеет и душа закроется…» [29, т. IV, с. 50].

Для бедного старика Печорин был не просто человеком, с которым он прожил какое-то время, но можно даже сказать, что у него к нему были отцовские чувства. Максим Максимыч именно тот тип мужчин, для которого главное семья, дети, но чего, к сожалению, у него нет.

3.3 Мужчина-позер

Еще один мужской образ, который представляет в романе мужское начало - Грушницкий. Про него можно сказать, что это мужчина-позер. Об этом свидетельствует портрет, который дает ему Печорин: « Он хорошо сложен, смугл и черноволос; ему на вид можно дать двадцать пять лет, хотя ему едва ли двадцать один год. Он закидывает голову назад, когда говорит, и поминутно крутит усы левой рукой, ибо правою опирается на костыль. Говорит он скоро и вычурно: он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы, которых просто прекрасное не трогает и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные

страсти и исключительные страдания. Производить эффект - их наслаждение; они нравятся романтическим провинциалкам до безумия. Под старость они делаются либо мирными помещиками, либо пьяницами - иногда тем и другим. В их душе часто много добрых свойств, но ни на грош поэзии. Грушницкого страсть была декламировать: он закидывал вас словами, как скоро разговор выходил из круга обыкновенных понятий; спорить с ним я никогда не мог. Он не отвечает на ваши возражения, он вас не слушает. Только что вы остановитесь, он начинает длинную тираду, по-видимому имеющую какую-то связь с тем, что вы сказали, но которая в самом деле есть только продолжение его собственной речи».

И дальше: « Он довольно остер: эпиграммы его часто забавны, но никогда не бывают метки и злы: он никого не убьет одним словом; он не знает людей и их слабых струн, потому что занимался целую жизнь одним собою. Его цель - сделаться героем романа. Он так часто старался уверить других в том, что он существо, не созданное для мира, обреченное каким-то тайным страданиям, что он сам почти в этом уверился. Оттого-то он так гордо носит свою толстую солдатскую шинель. Я его понял, и он за это меня не любит, хотя мы наружно в самых дружеских отношениях. Грушницкий слывет отличным храбрецом; я его видел в деле; он махает шашкой, кричит и бросается вперед, зажмуря глаза. Это что-то не русская храбрость!..

Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнемся на узкой дороге, и одному из нас несдобровать» [29, т. IV, с. 63].

В портрете Грушницкого также можно рассмотреть мужское и женское начало: с одной стороны храбрость, а с другой стороны трусость. Про него можно сказать, что этот молодой человек оторвался от действительности.

Эта сторона в образе Грушницкого сказывается малопонятной, так как некоторые из них плохо разбираются в терминах «романтик», «романтичный» и часто не представляют общественного смысла этого сложного явления. Полезно показать разницу между понятием романтизм в смысле литературного направления и романтизмом или романтичностью в житейском смысле слова. Отрыв от действительности может произойти в результате незнания жизни, и романтики при первом же столкновении с жизнью либо гибнут (Ленский), либо теряют свое романтическое оперение (Адуев младший у Гончарова в «Обыкновенной истории»).

Но иногда, и именно так было в России 20-30-х годов, романтический уход от действительности был своеобразной формой протеста против этой действительности, формой неприятия жизни и ее общественного устройства. Многие молодые люди 30-х годов, начав с романтического отрицания действительности, утвердились затем в этом отрицании, не пытались найти выхода и других форм протеста и со временем приходили к полному разочарованию во всем. Представителем подобной разочарованности был Печорин, страдавший как подлинно романтический герой, не веривший до конца никакому чувству.

Постепенно же разочарование сделалось «модой», которой начали подражать. «Разочарование, как все моды, начав с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые его «донашивают», - замечает автор в «Бэле». Грушницкий в романе как раз и олицетворяет «моду» на разочарование, он драпируется в обноски уже обветшавшего к тому времени романтического плаща разочарованного героя. Он сам уверился и пытается уверить других, что он существо исключительное, «не созданное для мира». На самом же деле в Грушницком нет ничего исключительного, кроме, разве, желания казаться особенным человеком. Считая себя разочарованным в жизни и людях и постоянно говоря об этом, Грушницкий в то же время театрально восхищается обычным поступком Мери, поднявшей ему стакан. Он декламационно заявляет, что не верит в постоянство женщин, - и тут же начинает театрально превозносить «божественный образ» Мери. То есть разочарованность у него показная, внешняя, это поза, нужная ему, чтобы привлечь внимание к своей особе, стать заметным в обществе. То, что в Печорине искренне и трагично, в Грушницком фальшиво и смешно. Ничтожеством интересов, ограниченностью ума Грушницкий противостоит Печорину, помогая увидеть глубину действительного разочарования и оттеняя трагизм героя. В этом композиционное значение образа Грушницкого.

Грушницкий - фальшивый романтик, позер, у него нет настоящего разочарования, нет никаких вольнолюбивых стремлений и истинных идеалов. Если Пушкин в образе Ленского показал несостоятельность романтического отношения и жизни, то Лермонтов в образе Грушницкого высмеял ложный, напускной романтизм как моду. И если из Ленских при благоприятных общественных условиях жизнь могла создать борцов, трибунов, то Грушницкие при любых обстоятельствах «под старость делаются либо мирными помещиками, либо пьяницами, - иногда тем и другим».

Типизируя в образе Грушницкого черты, свойственные представителям модного романтизма, Лермонтов высмеивал его. Если у Бестужева-Марлинского люди, подобные Грушницкому, чаще всего изображались героями и, в свою очередь, порождали толпы подражателей, то в романе Лермонтова они получили справедливую оценку. Это позволило Белинскому считать роман «Герой нашего времени» противоядием против повестей Марлинского. Великий критик писал, что по художественному выполнению Грушницкий стоит Максима Максимыча; подобно ему, это тип - представитель целого разряда людей, имя нарицательное. Грушницкий, по мнению Белинского, - это идеальный молодой человек, который щеголяет своей идеальностью, как записные франты щеголяют модным платьем, а львы - «ослиною глупостью». Когда этот щеголяющий своей идеальностью человек оказывается рядом с Печориным, легко обнаруживается его несостоятельность и фальшь. В глазах Мери, как только она узнала Печорина, Грушницкий сразу потускнел и перестал казаться интересным. И, напротив, соседство Грушницкого ярче оттеняет незаурядность Печорина, его самобытный и острый ум, действительное неприятие им дворянского общества и его кумиров, тоску о настоящей жизни и душевное благородство [32].