История древнерусской литературы

Размещено на http://allbest.ru

История древнерусской литературы

1. Возникновение русской литературы. Влияние Крещения Руси на развитие славянской письменности. Особенности древнерусской литературы как средневековой. Роль библейских переводов

Древнерусское гос-во IX-XIII принято называть Киевской Русью, несмотря на раздробленность. Поэтому и общую литературу восточных славян от ее возникновения и до середины XIII века мы называем литературой Киевской Руси.

Славянская письменность, созданная болгарскими просветителями Кириллом и Мефодием в IX в., постепенно проникла и на Русь. По крайней мере, от начала X в. мы имеем бесспорные свидетельства о наличии письменных документов; уже в это время привозились на Русь болгарские книги, которые читались еще немногими грамотными людьми. Однако искусство слова в основном было представлено жанрами фольклора. Литература возникла на Руси позднее - в 80-х годах X века, одновременно с принятием христианства. Именно тогда появилась настоятельная потребность переписывать и переводить книги, необходимые для богослужения, познакомить новообращенных христиан с сочинениями христианских богословов, с поучениями и наставлениями церковных иерархов. С этого времени начинается многовековое сосуществование жанров фольклора (исторических преданий, былин, сказок и т.д.) с литературными жанрами, на первых порах еще тесно связанными с нуждами церкви.

Распространение книжности на Руси в X- начале XI в. сталкивалось с немалыми трудностями. Было еще очень мало грамотных людей и тем более - искусных переписчиков. Сам процесс письма был очень длительным, а пергамен, на котором писались книги вплоть до XIV в., весьма дорогим. Поэтому заказчиками книг могли быть либо очень богатые люди - князья и бояре, либо церковь. Мы очень мало знаем о литературе Древней Руси XI в. Древнейшие из дошедших до нас рукописей относятся уже ко второй половине XI в.: это Евангелие, написанное в 1056-1057 гг. для новгородского посадника Остромира, переписанный с болгарского оригинала в 1073 г. роскошный «Изборник», небольшой сборник слов и поучений, датированный 1076 г., и т.д. Поэтому, признавая, что литература в Древней Руси возникла в конце X в., мы начинаем ее анализ с середины XI в. - к этому времени можно относить и создание древнейших из известных нам литературных памятников: «Слова о Законе и Благодати» митрополита Иллариона, летописных сводов и т.д. Однако все они сохранились лишь в поздних списках.

Мы можем, однако, представить себе характер литературы того времени. Ее жанровая система отвечала духовным потребностям, типичным для христианских государств в эпоху средневековья. Литература была посвящена в основном мировоззренческим вопросам. «Древнерусскую литературу можно рассматривать кА литературу одной темы и одного сюжета. Этот сюжет - мировая история, и эта тема - смысл человеческой жизни», - так вкратце сформулировал характерные черты литературы древнейшего периода русской истории Д.С. Лихачев.

Основой для христианского вероучения и мировоззрения являлись библейские книги (или Священное писание), а также сочинения наиболее авторитетных богословов. Библия включает в себя книги Ветхого и Нового Заветов. В Ветхий завет входит так называемое «Пятикнижие Моисея» (книги Бытия, Исход, Левит, Числ и Второзаконие), книги Иисуса Навина, Судей, четыре книги Царств, пророческие книги.

Огромна была популярность Псалтыри - собрания из 150 псалмов (молитв и гимнов). В Новый завет входили четыре Евангелия, «Деяния апостолов», «Апостольские послания» и «Апокалипсис». Евангелия (от гр. евангелион - благая весть) приписывались ученикам Христа - апостолам Матфею, Марку, Луке и Иоанну; в них повествовалось о земной жизни Христа и излагалось его учение. О проповеди апостолами христианства рассказывается в книге «Деяние»; в «Апокалипсисе» Иоанна Богослова в символических образах изображается близкий конец мира.

Полностью Библия была переведена на Руси лишь в XV в., но отдельные библейские книги стали известны в славянских переводах уже в Киевской Руси. Наиболее широкое распространение получили в это время книги Нового завета и Псалтырь. Вероятно, были известны также некоторое книги Ветхого завета («Пятикнижие», книга Иисуса Наввина, книги Судей и Царств, книги пророков, книга «Руфь»).

Библейские книги, догматические и учительные сочинения предназначались для самостоятельного чтения верующими. В церкви же, во время богослужения, читались иные, специально рассчитанные на церковный обряд, богослужебные книги. К ним относились, во-первых, евангелия-апракос и апостол-апракос (от гр. апракос - праздничный) - выбранные чтения из евангелий и апостольских деяний и посланий, расположенные в порядке чтения их во время церковных служб (определенные чтения на определенные дни недели или на дни церковных праздников). В церкви читался Паремейник, служебные Минеи (книги, содержащие похвалы святым), различного рода служебники, часословы, требники, тропари и другие книги.

Книги священного писания и богослужебные книги, помимо чисто учительной и служебной функций, имели и немалое эстетическое значение: Библия содержала яркие сюжетные рассказы, книги пророков отличались повышенной эмоциональностью, яркой образностью, страстностью в обличении пороков и социальной несправедливости; псалтырь и служебные минеи являлись блестящими образцами церковной поэзии, хотя их славянские переводы и были прозаическими.

2. Переводная литература XI-XIII веков. Хроники, повести, апокрифы

Хроники. Среди первых переводов и первых книг, привезенных на Русь из Болгарии, были и византийские хроники. Хрониками, или хронографами, называются произведения историографии, излагающие всемирную историю. Особенно большую роль в развитии оригинального русского летописания и русской хронографии сыграла «Хроника Георгия Амартола». Составитель ее - византийский монах. Амартол по-гречески - грешник; это традиционный самоуничижительный эпитет монаха.

«Хроника Георгия Амартола» начинает повествование от «сотворения мира»; затем излагает библейскую историю вавилонских и персидских царей, рассказывает о римских императорах, начиная от Юлия Цезаря и до Констанция Хлора, а затем об императорах Византии.

Не позднее XI в. на Руси стала известна также «Хроника Иоанны Малалы», жившего в г. Антиохи (в византийской провинции Сирии) в VI в. н.э. В отличие от Георгия Амартола Иоанн Малала писал просто и безыскусно, предназначая свой труд не ученым монахам, а широким массам читателей, стремился к занимательности изложения. «Хроника Иоанны Малалы» состоит из 18 книг. В четырех из них (первой, второй, четвертой и пятой) излагались античные мифы и история Троянской войны. Далее в «Хронике» повествуется о восточных царях, излагается история Рима и, наконец, история Византии вплоть до времени царствования императора Юстиниана (VI в.).

«Хроника Иоанны Малалы» представляла ценность для древнерусских историографов и книжников прежде всего тем, что она значительно дополняла «Хронику Георгия Амартола»: у Малалы содержались подробные и занимательные рассказы о персидских царях, подробнее излагалась история Ромула, Рема и первых римских царей, история правления некоторых византийских императоров.

Повести. «Повесть об Акире Премудром». Повесть эта возникла в Ассиро-Вавилонии в VII в. до н.э. В «Повести» рассказывается о том, как Акир, советник царя Адорской и Наливской стран Синагрипа по божественному указанию усыновляет своего племянника Анадана, учит его всему, представляет царю. Анадан не слушается воспитателя, подделывает его подпись и посылает подложные письма. Вместо Акира, приговоренного к смертной казни, его друг, которого он просил исполнить приговор, казнит другого преступника, а советника прячет. Египетский фараон требует у Синагрипа построить дом между небом и землей. К фараону отправляется Акир, отгадывает все его загадки, получает дань за три года, отговаривает фараона от такой постройки. Вернувшись домой, Акир привязывает Анадана к крыльцу и отчитывает его. Анадан не выдерживает язвительных попреков, раздувается, «как кувшин» и лопается от злости.

Повесть эта интересна как остросюжетное произведение: хитрость и коварство Анадана, клевещущего на своего приемного отца, и мудрость Акира, находящего достойный выход из всех затруднений, в которые пытается его поставить фараон, создают в произведении немало острых коллизий. С другой стороны, едва ли не четвертая часть повести занята наставлениями, с которыми Акир обращается к Анадану: здесь и сентенции на темы дружбы, справедливости, щедрости, этикета поведения, и обличение «злых жен». Средневековые книжники имели пристрастие к мудрым изречениям и афоризмам. В различных редакциях и списках «Повести об Акире» состав сентенций меняется, но, тем не менее, они остаются непременной составной частью ее текста.

Помимо древнейшей редакции повести, известной в нескольких списках XV-XVII вв., известна ее переработка XVI или XVII в. Это довольно свободный пересказ, древнейшей редакции, при этом и сюжет и образы повести сильно русифицированы, сближаются с сюжетом и персонажами народной сказки.

«Повесть о Варлааме и Иоасафе». Переводная повесть об отшельнике Варлааме и индийской царевиче Иоасафе. Сюжет повести сложился в Индии. В различных своих версиях она была известна во многих странах Востока, а позднее и в Европе. Через грузинское посредство повесть проникла в Византию и с греческого была переведена на славянские языки. Русский перевод сделан не позднее XII века.

В «Повести» рассказывается, что наследнику индийского царя Авенира Иоасафе суждено стать поборником христианства. К молодому царевичу проникает под видом купца мудрец Варлаам. В долгих беседах с Иоасафом он обращает его в христианскую веру. Царевич крестит свой народ, отца и уходит в «пустыню» с Варлаамом.

Большое место в «Повести» занимают нравоучительны притчи, которые рассказывает Варлаам Иоасафе. Притчи из «Повести» широк распространялись отдельно от ее основного текста, входили в сборники смешанного состава, в Пролог и «Измагард».

Апокрифы. (гр. апокриф - потаенный). Помимо преданий, вошедших в канонические библейские книги, т.е. в Ветхий и Новый завет, в средневековой письменности широкое распространение получили апокрифы - легенды о персонажах библейской истории, однако сюжетно отличающиеся от тех, которые содержатся в библейских канонических книгах. Иногда в апокрифах с иным мировоззренческих позиций рассматривались происхождение мира, его устройство и столь волновавший умы в средневековье вопрос о «конце света». Наконец, апокрифические мотивы могли входить в произведения традиционных жанров, например, в жития.

Апокрифы были известны уже литературе Киевской Руси. В списке до XIII в. сохранились апокрифические сказания о пророке Иеремии, апокриф «Хождение богородицы по мукам» и ряд других. Апокрифические легенды мы встретим и в летописи: там присутствуют, например, апокрифические подробности в рассказе о детстве пророка Моисея (как он, играя, уронил венец с головы египетского фараона), а в приводимом в летописи (в статье 1071 г.) ответе волхвов, сеявших смуту в Ростовской земле, воеводе Яну Вышатичу излагаются богомильские представления о создании человека: «створи дьявол человека, а бог душу во нь душу».

Для апокрифов характерно обилие чудес, фантастики, экзотики. Так, например, в апокрифе «Паралипомен Иеремии» рассказывается, как юноша Авимелех, возвращаясь в город с корзиной смокв (инжира), присел в тени дерева и заснул. Он проспал 66 лет, но чудесным образом собранные им смоквы остались настолько свежими, что из них по-прежнему капал сок.

В то же время апокрифы удовлетворяли не только литературные, но и богословские интересы. В них ставились проблемы, особенно волновавшие умы религиозных людей: о причинах неустройств в этом мире, который, как учила церковь, был создан и управляем всемогущим и справедливым божеством, о будущем мира, о судьбе человека после его смерти и т.д. Этой теме посвящен, например, популярный апокриф - «Хождение богородицы по мукам». Апокрифы встречались в древнерусской письменности на всем протяжении ее истории.

3. Древнейшие русские жития: «Сказание» и «Чтение» о князьях Борисе и Глебе, «Житие преподобного Феодосия Печерского» Нестора

Две главные группы агиографических сюжетов: одни жития были «целиком посвящены теме идеального христианского героя, ушедшего из «мирской» жизни, чтобы подвигами заслужить жизнь «вечную» (после смерти), тогда как герои другой группы житий стремятся обосновать своим поведением не только общехристианский, но и феодальный идеал.

«Житие Феодосия Печерского» - пример первой группы сюжетов.

Житие было написано иноком Киево-Печерского монастыря Нестором (составитель «Повести временных лет»). Точки зрения на время написания жития варьируются от 1088 г. до начала XII века. Нестор был хорошо знаком с византийской агиографией. Параллели к некоторым эпизодам жития обнаруживаются в житиях византийских святых: Саввы Освященного, Антония Великого, Евфимия Великого, Венедикта и др. В своем произведении он отдал дань и традиционной композиции жития: будущий святой рождается от благочестивых родителей, он с детства «душой влеком на любовь божию», чуждается игр со сверстниками, ежедневно посещает церковь. Став иноком, Феодосий поражает окружающих аскетизмом; так, уже будучи игуменом, он одевается настолько просто, что люди, не знающие подвижника в лицо, принимают его то за «убогого», то за «единого от варящих» (за монастырского повара). Истязая плоть, Феодосий спит только сидя, не моется (видели его только «руце умывающа»). Как и положено святому, печерский игумен успешно одолевает «множество полков невидимых бесов», творит чудеса, заранее узнает о дне своей кончины. Он принимает смерть с достоинством и спокойствием, успевает наставить братию и выбрать ей нового игумена. В момент смерти Феодосия над монастырем поднимается огненный столп, который видит находящийся неподалеку князь Святослав. Тело Феодосия остается нетленным, а люди, обращающиеся к Феодосию с молитвой, получают помощь святого.

И все же перед нами далеко не традиционное житие, построенное в строгом соответствии с византийским житийным каноном. В «Житии Феодосия» немало черт, резко ему противоречащих. Однако это не показатель неопытности автора, не сумевшего согласовать известные ему факты или предания о святом с традиционной схемой жития, напротив, это свидетельство писательской смелости и художественной самостоятельности.

Особенно необычен для традиционного жития образ матери Феодосия. Мужеподобная, сильная, с грубым голосом, погруженная в мирские заботы о селах и рабах, волевая, даже жестокая, она страстно любит сына, но не может смириться с тем, что мальчик растет чуждым всего земного. Она всячески противится решению Феодосию. Нестор не счел возможным изменять этот факт в угоду житийной традиции, тем более что суровая непреклонность матери еще ярче оттеняла решимость мальчика «предать себя Богу». Привлекательность литературной матеры Нестор состоит еще в его умении создавать иллюзию достоверности в описании фантастических эпизодов.

Жития Бориса и Глеба. Образцами другого типа жития - мартирия (рассказа о святом-мученике) являются два жития, написанные на сюжет о мученической кончине Бориса и Глеба. Одно из них «Чтение о житии и о погублении … Бориса и Глеба», написано Нестором, автор другого, именуемого «Сказание и страсть и похвала святым мученикам Борису и Глебу», неизвестен.

Создание церковного культа Бориса и Глеба преследовало две цели:

1. Подъем церковного авторитета Руси

2. Политический смысл. Он «освящал» и утверждал не раз провозглашавшуюся государственную идею, согласно которой все русские князья - братья, и в то же время подчеркивал обязательность «покорения» младших князей старшим.

После смерти Владимира в 1015 г. престол захватывает его сын Святополк. Первой жертвой Святополка в братоубийственной войне становится ростовский князь Борис, доверившийся брату, как отцу. Затем Святополк хитростью заманивает младшего брата, Муромского князя Глеба и убивает его. В борьбу с братоубийцей вступает Ярослав Владимирович. Святополк терпит поражение, но с посторонней помощью пытается выгнать брата за пределы Руси. В 1019 г. войско Святополка снова разгромлено, а сам он бежит из Руси.

«Сказание» повествует о тех же самых событиях, но значительно усиливает агиографический колорит, для него характерна повышенная эмоциональность и нарочитая условность.

Например, нарочитая покорность Бориса и Глеба своей участи уже по своей сути необычна, а в произведении она приобретает просто гипертрофированные формы. Несмотря на бесспорную дань агиографическому жанру, в изображении событий и особенно в характеристике героев «Сказание» далеко не могло быть признано образцовым житием. Оно слишком документально и исторично. Именно поэтому, как полагает И.П. Еремин, Нестор решает написать иное житие, более удовлетворяющее самым строгим требованиям классического канона для памятника этого жанра.

«Чтение» Нестора, действительно содержит все необходимые элементы канонического жития: оно начинается обширным вступлением, с объяснением причин, по которым автор решается приступить к работе над житием, с кратким изложением всемирной истории от Адама и до крещения Руси.

В собственно житийной части Нестор, как того требует жанр, рассказывает о детских годах Бориса и Глеба, о благочестии, отличавшем братьев еще в детстве и юности; в рассказе о их гибели еще более усилен агиографический элемент: еще в «Сказании» Борис и Глеб плачут, молят о пощаде, то в «Чтении» они приминают смерть с радостью, готовятся принять ее как торжественное и предназначенное им от рождения страдание. В «Чтении», также в соответствии с требованиями жанра, присутствует и рассказ о чудесах, совершающихся после гибели святых, о чудесном «обретении» их мощей, об исцелениях больных у их гроба.

Если мы сравним «Житие Феодосия Печерского», с одной стороны, и «Сказание», а особенно «Чтение» о Борисе и Глебе - с другой, то заметим различные тенденции, отличающие сравниваемые памятники. Если в «Житии Феодосия Печерского» «реалистические детали» прорывались сквозь агиографические каноны, то в житиях Бориса и Глеба канон, напротив, преобладает и в ряде случаев искажает жизненность описываемых ситуаций и правдивость изображения характеров. Тем не менее «Сказание» в большей степени, чем «Чтение», отличается своеобразной лиричностью.

4. Древнейшее русское летописание. Возникновение «Повести временных лет». Основные сюжеты, идеи, формы летописного повествования

Возникновение письменности позволило зафиксировать устные исторические предания и побудило в дальнейшем в письменном виде регистрировать все важнейшие события своего времени. Так возникло летописание. Именно летописи было суждено на несколько веков, вплоть до XVIII века, стать не простой погодной записью текущих событий, а одним из ведущих литературных жанров, в недрах которого развивалось русское сюжетное повествование.

Русские летописи принципиально отличаются от византийских хроник. Во-первых, византийские хроники использовались русскими книжниками далеко не на первом этапе развития русского летописания. Во-вторых, русские летописи построены совсем по другому принципу. Византийские хроники основываются на хронологических рамках царствования разных правителей. Русские же летописи повествуют о событиях, а не о последовательности смены правителей. В этом есть важное идеологическое отличие русской летописи: на первый план выступает не личность императора и характеристика его правления, а само течение истории, история государства и народа в целом.

История древнейшего летописания в известной мере гипотетична. Мы располагаем лишь списками летописей очень позднего времени (Новгородской летописью XIII-XIV в., Лаврентьевской летописью 1377 г., Ипатьевской начала XVв.), отражающие не самые древние летописные своды, а их последующие обработки.

Начальное летописание. Древнейший реально дошедшей до нас летописный свод - это «Повесть временных дет», созданная предположительно около 1113 г. Летописание как жанр возникает, видимо, лишь в годы княжения Ярослава Мудрого (1019-1054), во время активного отделения русской церкви от Византии и канонизации русских святых. Первый свод преданий о возникновении христианства на Руси. В него вошли рассказы о крещении и кончине Ольги, рассказ о варягах-христианах, сказание о крещении Руси, сказание о князьях Борисе и Глебе и, наконец, обширная похвала Ярославу Мудрому (отражение этого мы находим в статье 1037 г. «ПВЛ»). Этот свод статей мог быть составлен в первой половине 40-х гг. XI в. книжниками Киевской митрополии.

Следующий этап в развитии русского летописания приходится на 1060-70-е годы, связанный с деятельностью монаха Киево-Печерского монастыря Никона. Главным достоинством летописного свода Никона стала легенда, согласно которой род русских князей, занимающих великокняжеский престол в Киеве, восходит не к Игорю, а к Рюрику. Эта легенда имела свой важный политический и идеологический смысл. Много лет спустя эта легенда будет воскрешена норманистами.

«Начальный свод». Около 1095 г. создается новый летописный свод, который А.А. Шахматов назвал «Начальный свод». Составитель «НС» продолжил свод Никона, доведя изложение событий с 1073 г. по 1095 г., и придал своему повествованию более публицистический характер.

«Повесть временных лет». В начале XII в. (видимо около 1113 г.) «Начальный свод» был переработан монахом Нестором. Труд Нестора получил название «ПВЛ» по первым словам его повествования. Нестор был книжником широкого исторического кругозора и большого литературного дарования. В «ПВЛ» Нестор поставил перед собой грандиозную задачу: не только дополнить «НС» описанием новых событий, но и самым решительным образом переработать рассказ о древнейшем периоде истории Руси.

Нестор вводит историю Руси в русло истории всемирной. Ведет свою историю от легенды о Ноевом ковчеге. Именно Нестору «ПВЛ» обязана своим широким историческим кругозором, введением в летопись фактов всемирной истории, на фоне которых развертывается история славян, а далее - история Руси. Первая редакция «ПВЛ» до нас не дошла, сохранилась вторая ее редакция, составленная в 1116г. игуменом Сильвестром, и третья, составленная в 1118 г. по повелению Мстислава Владимировича.

В «Повесть», помимо кратких погодных записей, вошли и тексты документов, и пересказы фольклорных преданий, и сюжетные рассказы, и выдержки из памятников переводной литературы. Мы встретим в ней и богословский трактат - «Речь философа», и житийный по своему характеру рассказ о Борисе и Глебе, и патериковые легенды о киево-печерских монахах, и церковное похвальное слово Феодосию Печерскому, и непринужденную историю о новгородце, отправившемся погадать к кудеснику. В «ПВЛ» можно выделить два типа повествования - собственно погодные записи и летописные рассказы. Рассказы делятся на: те, которые повествуют о событиях, современных летописцу, и те, которые рассказывают о событиях, происходивших задолго до составления летописи, это устные эпические предания. Все рассказы летописного свода объединены особым, эпическим стилем изображения действительности. Для таких рассказов характерна сюжетная занимательность, безымянность героев, короткие, но живые диалоги.

5. Ораторская проза Киевской Руси. «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона

«Слово о законе и благодати». «Слово о законе и благодати», написанное киевским священником Илларионом (будущим митрополитом), было впервые произнесено им в 1049 г. в честь завершения строительства киевских оборонительных сооружений. «Слово» Иллариона - своего рода церковно-политический трактат, в котором прославляется Русская земля и ее князья.

«Слово» начинается пространным богословским рассуждением. Главной его идеей является убеждение в превосходстве христианства над предназначенным для одного народа иудаизмом, в высоком призвании христианских народов - догматическая часть.

Центральная идея произведения: князь Владимир по собственному побуждению совершил «великое и дивное» дело - крестил Русь. Владимир - «учитель и наставник» Русской земли. Роль Владимира как крестителя Руси вырастает до вселенского масштаба: Владимир «равноумен», «равнохристолюбец» самому Константину Великому, императору «двух Римов» - Восточного и Западного. Илларион ставит Владимира в один ряд с апостолами Иоанном, Фомой, Марком.

Третья, заключительная часть посвящена Ярославу Мудрому. Иларион изображает его не только как продолжателя духовных заветов Владимира, не только как усердного строителя новых церквей, но и как достойного «наместника … владычества» своего отца.

Кроме «Слова о законе и благодати» до нас дошли произведения Климента Смолятича и Кирилла Туровского.

6. «Поучение» князя Владимира Мономаха и роль учительского красноречия в литературе Древней Руси

«Поучение» Владимира Мономаха. Под этим общим заглавием до последнего времени объединялись четыре самостоятельные произведения: это собственно «Поучение», автобиография и «Письмо к Олегу Святославовичу». Заключительный фрагмент этой подборки текстов - молитва, как теперь установлено, Мономаху не принадлежит, и лишь случайно оказался переписанным вместе с произведениями Мономаха.

Владимир Мономах и своим собственным примером, и своим «Поучением» стремился укрепить нормы феодального вассалитета. «Поучение» было написано Мономахом, видимо, в 1117 г. Оно является политическим и нравственным завещанием Владимира. Основная мысль «Поучения»: князь должен беспрекословно подчиняться «старейшему», жить в мире с другими князьями, не притеснять младших князей или бояр; князь должен избегать ненужного кровопролития, быть радушным хозяином, не предаваться лени, не увлекаться властью, не полагаться на тиунов (управляющих хозяйством князя) в быту и на воевод в походах, во все вникать самому. Мономах выступает перед читателем как высокообразованный, книжный человек.

«Поучение» Владимира Мономаха - пока единственный в древнерусской литературе пример политического и морального наставления, созданного не духовным листом, а государственным деятелем. «Поучение», как впоследствии «Слово о полку Игореве», не столько опиралось на традиции тех или иных литературных жанров, столько отвечало политическим потребностям своего времени. Мономах включил в состав «Поучения» свою автобиографию.

7. «Слово о полку Игореве». История открытия, проблема датировки, «темные места», художественное своеобразие памятника

История открытия. Первые печатные сообщения о «Слове» принадлежат поэту М.М. Хераскову и Н.М. Карамзину. Сама же рукопись «Слова» была обнаружена графом А.И. Мусиным-Пушкиным в конце XVIII в. Сам граф утверждал, что он приобрел «Слово» в числе других книг у архимандрита Спасо-Ярославского монастыря Иоиля. Оно был издано в 1800 г. Однако 12 лет спустя все богатейшее собрание древнерусских рукописей, принадлежавших графу, и в их числе - сборник со «Словом», погибло в пожаре Москвы по время нашествия Наполеона. Тогда же погибла и часть тиража первого издания «Слова». В настоящее время в государственных хранилищах и у частных лиц хранится около 60 его экземпляров. Гибель единственной дошедшей до нового времени рукописи «Слова» создала значительные трудности в изучении памятника. Не был достаточно ясен состав сборника, не установлена его дата, выяснилось, что издатели не совсем точно передали подлинный текст «Слова».

Проблема датировки. Исследователи убедительно доказали, что «Слово» могло быть написано вскоре после изображенного в нем события - похода Игоря на половцев. Характер изложения, обилие в памятнике намеков, понятных только современникам событий, злободневность некоторых проблем именно для конца XII в. - все это не позволяет принять гипотезы тех ученых, которые предлагали датировать памятник XIII в. Заслуживает внимания соображение, что здравница, провозглашенная в конце «Слова» в честь Всеволода Святославовича, не могла быть уместной после смерти этого князя, а он умер в 1196 г., и, следовательно, «Слово» написано не позднее этой даты.

Сомнения о древности «Слова» возникли после гибели рукописи в пожаре 1812 г. В середине XIX в. после открытия «Задонщины» старший из известных списков которой датируется концом XV в., сомневаться в древности перестали. Правда, в 90-х годах того же века Луи Леже выдвинул гипотезу, что не автор «Задонщины» подражал «Слову», а, наоборот, «Слово» является подражанием «Задонщине». А.А. Зимин считал, что «Слово» было написано самим Иоилем Быковским в XVIII в. Последующие исследования утвердили подлинность и древность «Слова».

«Темные места». Издатели порою не смогли правильно прочесть и воспроизвести текст, не всегда понимали значение отдельных слов. Это явилось причиной того, что в первом издании «Слова» оказалось немало неясных по смыслу чтений, так называемых «темных» мест. Ошибки издателей удалось сравнительно легко исправить, но в рукописи «Слова», как и в каждой древнерусской рукописи, несомненно, содержались и свои «темные места» - результат ошибок писца или порчи текста в предшествующих Мусин-пушкинскому списках «Слова о полку Игореве». Таких «темных мест» не очень много, но исправить их, видимо, не удастся до тех пор, пока не будет найден другой список памятника.

Художественное своеобразие памятника:

Жанр «Слова». Композиция «Слова» необычна для исторической повести. Мы видим, что в центре внимания автора не столько последовательный рассказ о самих событиях похода, сколько рассуждения о нем, оценка поступка Игоря, раздумья о причинах «туги» и печали, охватившей всю Русскую землю в настоящем, обращение к событиям прошлого с его победами и несчастьями. Все эти черты «Слова» подводят нас к вопросу о жанре памятника. Вопрос этот тем более важен, что в древнерусской литературе, с ее строгой системой жанров, «Слово» (как и ряд других памятников) оказывается как бы вне жанровой системы. А. Н. Робинсон и Д. С. Лихачев сопоставляют «Слово» с жанром так называемых «шансон де жест» -- «песен о подвигах», аналогиями ему в таком случае является, например, «Песнь о Роланде» или другие подобные произведения западноевропейского феодального эпоса. В «Слове» объединены эпическое и книжное начала.

Поэтика «Слова». Поэтика «Слова» настолько своеобразна, язык и стиль его так красочны и самобытны, что на первый взгляд может показаться, что «Слово» находится совершенно вне сферы литературных традиций русского средневековья.

В действительности это не так. В изображении русских князей и особенно главных героев «Слова» -- Игоря и Всеволода -- мы обнаружим черты уже знакомых нам по летописному повествованию стилей: эпического и стиля монументального историзма.

Вообще стиль монументального историзма проявляется в «Слове» разнообразно и глубоко. Действие «Слова» развертывается на огромном пространстве от Новгорода Великого на севере до Тмуторокани (на Таманском полуострове) на юге, от Волги на востоке до Галича и Карпат на западе. Автор «Слова» упоминает в своих обращениях к князьям многие географические пункты Русской земли, слава Святослава простирается далеко за ее пределы -- до немцев, чехов и венецианцев. Действующие лица «Слова» видят Русскую землю как бы «панорамным зрением», словно с большой высоты. К стилю монументального историзма, несомненно, относится и церемониальность, этикетность «Слова». Не случайно в нем так часто говорится о таких церемониальных формах народного творчества, как славы и плачи. И сами князья в «Слове» изображаются в церемониальных положениях: «вступают в златое стремя» (отправляются в поход), поднимают или, напротив, «повергают» стяг (что символизировало также выступление в поход или поражение в бою).

Принципами стиля монументального историзма определяется и такая характерная черта «Слова», как авторские отступления, исторические экскурсы, в которых обычно наиболее рельефно выделяется основная идея «Слова» -- осуждение княжеских усобиц, размышление о горестях Русской земли, подвергающейся половецким набегам.

Эпичность «Слова» особого рода. Она соседствует с книжными элементами. Авторские рассуждения, обращения к слушателям, как и «церемониальность», -- все это несомненные черты «книжной» природы «Слова». Но с ней гармонично сосуществует и другая -- фольклорная стихия. Эта стихия нашла свое отражение, как уже говорилось, в «славах» и особенно в «плачах» памятника (плаче Ярославны, плаче русских жен, плаче матери Ростислава).

Характерной чертой поэтики «Слова» является сосуществование в нем двух планов -- реалистического (историко-документального) изображения персонажей и событий и описания фантастического мира враждебных «русичам» сил. Это и зловещие предзнаменования: затмение солнца, враждебные Игорю или предупреждающие его о беде силы природы, и фантастический Див, и Дева-Обида, и персонифицированные Карна и Жля.

Ритмичность «Слова». Исследователи давно обратили внимание на ритмичность «Слова» и на этом основании не раз пытались рассматривать его как памятник стихотворный. Ритмика в памятнике, безусловно, присутствует, она преднамеренна, входит в художественные задачи автора, но это все же, не стих, а именно ритмизованная проза; причем ритмические фрагменты в «Слове» чередуются с фрагментами, в которых ритм либо иной, либо вообще отсутствует. Эти черты «Слова» лишний раз свидетельствуют о его принадлежности к литературной школе XII в., ибо в нем мы находим те же самые черты ритмической прозы, что и в других памятниках этой поры.

8. Повести о начале татаро-монгольского завоевания («Слово о погибели земли Русской», «Повесть о битве на реке Калке», «Повесть о разорении Рязани ханом Батыем»)

«Слово о погибели земли Русской». «Слово о погибели Русской земли» дошло до нас в двух списках, при этом не как самостоятельный текст, а как введение к первой редакции «Повести о житии Александра Невского». Но сравнение стиля «Слова» со стилем «Повести» свидетельствует о независимости этих произведений и о разном времени их возникновения. «Слово о погибели» было написано автором южнорусского происхождения в Северо-Восточной Руси не позже 1246 г. Заглавие памятника (оно читается только в псковском списке) и фраза об обрушившейся беде на христиан, на которой обрывается текст, дают основание связывать возникновение этого произведения, неизвестного нам автора, с началом монголо-татарского. Вероятнее всего, «Слово» было написано между 1238-1246 гг. Дошедший до нас отрывок «Слова о погибели» - либо вступление, либо первая часть произведения о «погибели Русской земли» - об ужасах батыевщины, о разгроме русских княжеств. В нем восторженно описываются былые красота и богатство Русской земли, ее прежнее политическое могущество. Автор «Слова о погибели» восхищается красотой и величием своей родины. Она славна и «грозными» князьями, боярами, вельможами. Идеальный образ русского князя, который рисует автор, - образ Владимира Мономаха. В обстановке монголо-татарского нашествия и военного поражения Русской земли напоминание о силе и могуществе Мономаха служило укором современным князьям и вместе с тем должно был вселять надежду на лучшее будущее. «Слово о погибели Русской земли» по поэтической структуре и в идейном отношении близко к «Слову о полку Игореве». Обоим памятникам присущи высокий патриотизм, обостренное чувство национального самосознания, гиперболизация силы и воинской доблести князя-воина, лирическое восприятие природы, ритмический строй текста. Оба памятника близки и сочетанием в них плача и похвалы, похвалы былому величию Русской земли, плачу о ее бедах в настоящем.

«Повесть о битве на реке Калке». Этот текст «сохранил в наиболее полном виде популярный южнорусский рассказ о Калкской битве, составленный почти сразу же после поражения русских в период между 1223 и 1228 гг. Начинается «Повесть» со слов о неожиданном появлении многочисленных и грозных войск неизвестного до тех пор народа. Это кара, ниспосланная Богом за грехи людей. (такая трактовка характерна для всех памятников книжного происхождения). Автор сообщает о разгроме этим грозным войском соседствующих с русскими землями народов: ясов, обезов, касогов и половцев. Остатки разгромленных половцев пришли на Русь и умоляют русских князей вступиться за них. Монголо-татары на Калке внезапно обрушились на «станы» русских князей, которые бежали от них. В битве не принял участие отряд Мстислава Киевского. Огородившись тыном из кольев, отряды Мстислава приготовились к обороне. Но ни смогли продержаться только три дня. Все захваченные воины были перебиты, а князья (Мстислав и еще двое) подвергнуты мучительной и позорной казни. «Повесть о битве на реке Калке» была написана в традициях русских военных летописных повестей XII в. В небольшом по объему тексте автор сумел передать все обстоятельства сбора русских князей на войну, переговоров их с половцами и послами монголо-татар, рассказал о том, как шли к Калке русские воины, красочно описал подробности этого похода.

«Повесть о разорении Рязани ханом Батыем». «Повесть» могла быть написана лишь через какой-то период времени после самого события, когда эпически обобщились в представлении людей действительные факты. По-видимому, повесть возникла не позже середины XIV века. «Повесть» начинается в летописной манере. Великий князь рязанский пытается откупиться от татар, но попытки договориться в врагом бесцельны - в этом случае приходится полностью подчиниться их воле. Экспозицию «Повести» связывает обращение Юрия Ингоревича к рязанским князьям и воинам с призывом к борьбе с врагом: лучше смерть, чем позорное рабство. Рязанская рать была полностью разгромлена татарами, после пятидневной осады пустая мертвая Рязань захвачена Батыем. Разгромив Рязань, Батый пошел на Суздаль и Владимир. Евпатий Коловрат, рязанский вельможа, находившийся во время нападения в Чернигове, собрал людей и догнал Батыя в Суздальской земле. Для уцелевших рязанцев во главе с Коловратом эта битва заканчивается поражением. Но самого Евпатия враги смогли убить только из стенобитных орудий. Автор «Повести» широко использовал в своем произведении устные эпические предания о нашествии Батыя на Рязань. Наиболее заметна эпическая основа в рассказе об Евпатии Коловрате. Все части произведения объединены единой идеей беззаветной, мужественной защиты родины от нашествия врага. Этот основной смысл «Повести» делал ее гимном героизму и велению человеческого духа.

9. Повести о Куликовской битве. «Задонщина» и ее связь со «Словом о полку Игореве»

«Задонщина». Наиболее вероятное время создания «Задонщины» - 80-е - самое начало 90-х гг. XIV в. «Задонщиной» названо рассматриваемое произведение в списке Ефросина. В других списках оно называется «Словом о великом князе Дмитрии Ивановиче и брате его князе Владимире Андреевича». Автор «Задонщины» не ставил перед собой задачи описать в их последовательности все события героической битвы за Доном. Он передает эмоциональную оценку происшедшего на Кульковом поле, выражает охватившие его чувства и мысли. От начала и до конца текст «Задонщины» связан с текстом «Слова о полку Игореве». От «Слова» зависит план «Задонщины», целый ряд поэтических образов «Задонщины» - повторение поэтических образов «Слова», отдельные слова, обороты, большие отрывки «Задонщины» повторяют соответствующие «Слова о полку Игореве». Как подражательное произведение «Задонщина» по сравнению со «Словом о полку Игореве», разумеется, уступает своему образцу. Победа великого князя московского над силами Мамая воспринимается автором «Задонщины» как реванш за поражение, понесенное войсками Игоря на Каяле. Весь текст «Задонщины» - своеобразное противопоставление тексту «Слова о полку Игореве». Бросается в глаза пестрота стиля «Задонщины» по сравнению со строго выдержанным единством стиля в «Слове». В «Задонщине» высокий поэтический стиль переплетается с образами, выражениями, фразами, носящими сухой прозаический, почти документально-деловой характер. «Прозаизм» «Задонщины» ярко бросается в глаза в ряде конкретизаций описываемого, в фактологических уточнениях. В «Задонщине», что совсем не характерно для «Слова о полку Игореве», широко представлена церковно-религиозная фразеология. Церковно-книжный характер носит целый ряд образов и сравнений «Задонщины». Также для нее характерна логически-смысловая непоследовательность текста . Это своеобразие памятника обусловлено его эмоциональным характером. Автор «Задонщины» особенно внимательно относится в своем произведении к устно-поэтическим элементам «Слова о полку Игореве», но у него они предстают в облике более близком к их изначальной устной форме. Принято считать, что «Задонщина» была написана Софонием Рязанцем. Однако в некоторых списках Софоний обозначен и как автор «Сказания о Мамаевом побоище». Практически нет оснований считать его автором «Задонщины».

Летописная повесть о Куликовской битве. Летописная повесть о Куликовской битве дошла до нас в двух вариантах: кратком и пространном. Краткая повесть рассказывала о событиях тог7о времени в хронологической последовательности. Отношение автора к описываемому и его оценки выражаются в кратких эпитетах-характеристиках русских и ордынцев, в сентенциях о божьей помощи русским. Пространная летопись в несколько раз больше краткой. В ней появляется ряд новых данных исторического характера. Автор пространной летописной повести включает в свое повествование обширные риторические рассуждения по поводу описываемых им событий, пользуясь для этого церковно-религиозными текстами.

«Сказание о Мамаевом побоище». «Сказание о Мамаевом побоище» - наиболее обширный памятник Куликовского цикла. В нем дошел до нас самый подробный рассказ о событиях Куликовской битвы, поэтому, помимо литературного значения, ценность «Сказания» заключается и в том, что это основной исторический источник наших сведений о событиях 1380 г. Основная мысль «Сказания» - необходимость объединения русских князей для противостояния врагу. Главный герой «Сказания» - Дмитрий Донской. «Сказание» - не только рассказ о Куликовской битве, но и своеобразный панегирик великому князю московскому. Героический характер события, изображенного в «Сказании», обусловил обращение автора произведения к устным преданиям и легендам о Мамаевом побоище. Ряд устно-эпических по своему характеру эпизодов передан в «Сказании» в книжно-риторической манере. Большой поэтичностью проникнуты картины природы в «Сказании». Она выступает в произведении как сила, сочувствующая русским. Широко пользовался автор «Сказания» поэтическими образами и средствами «Задонщины». Несмотря на значительный налет риторичности, «Сказание о Мамаевом побоище» носит ярко выраженный сюжетный характер.

10. «Повесть о Петре и Февронии Муромских»

Дошедшая до нас житийная «Повесть о Петре и Февронии» представляет собой сочинение писателя и публициста XVI в. Ермолая-Еразма. Биографические сведения об этом писателе весьма скудны. В середине XVI в. он приехал в Москву из Пскова и стал протопопом дворцового собора в Москве, а к началу 60-х гг. постригся в монахи (под именем Еразма) и, возможно, покинул столицу. Наиболее значительным публицистическим произведением Еразма был трактат «Благохотящим царям правительница и землемерие». Наряду с публицистическими памятниками Ермолай-Еразм создавал и агиографические -- «Повесть о рязанском епископе Василии» (вошедшую впоследствии в «Житие Муромского князя Константина») и «Повесть о Петре и Февронии», основанную, очевидно, на житийном рассказе XV в.

Существование рассказа о Петре и Февронии, составленного еще до конца XV в., доказывается тем, что сохранилась церковная служба XV в., посвященная муромскому князю Петру, победившему змея, и его мудрой супруге Февронии, с которой Петр был похоронен в едином гробе. Очевидно, основной сюжет повести сложился еще до Ермолая-Еразма.

Сюжет этот таков. К жене мудрого царя Павла повадился летать змей, принимавший облик ее мужа. Против змея выступает брат Павла Петр, побеждающий его; но от крови змея, брызнувшей на Петра, он заболевает -- тело его покрывается струпьями. Петра излечивает мудрая крестьянская девушка Феврония; в награду она требует князя себе в мужья.

Сюжет повести перекликается со многими произведениями русского и мирового фольклора; отразился он и в письменных источниках средневековья. В знаменитом западноевропейском (кельтском, французском) сказании о Тристане и Изольде рассказ тоже начинается с победы героя (Тристана) над змеем (драконом); излечивает его героиня (Изольда).

Однако сюжетное совпадение «Повести о Петре и Февронии» с «Тристаном и Изольдой» еще больше подчеркивает различия между ними в трактовке героев. «Повесть о Петре и Февронии», в отличие от легенды о Тристане и Изольде, -- это рассказ не о любви, не о всепобеждающей страсти героев, а о верной супружеской жизни, причем основным мотивом этой повести является ум героини рассказа, ее умение «переклюкать» (перехитрить) своих собеседников -- черта, сближающая Февронию с летописной Ольгой из «Повести временных лет».

Феврония появляется в повести после того, как заболевший Петр, ища излечения, посылает по всей Рязанской земле «искати врачев». Княжеский отрок (слуга) во время этих поисков попадает в деревню Ласково и видит девушку за ткацким станком; перед нею прыгает заяц. На вопрос отрока, где остальные жители дома, она отвечает, что родители ее пошли «взаем (взаймы) плакати», а брат отправился «сквозь ноги в нави зрети (смотреть смерти в глаза)». Отрок не может разгадать эти загадочные слова, но девушка объясняет ему, что родители пошли оплакивать покойника: когда они умрут, по ним так же будут плакать, значит, они плачут взаймы; брат же ее бортник, добывающий мед с деревьев и глядящий себе под ноги, чтобы не сорваться и не погибнуть. Убедившись в мудрости Февронии (так зовут девушку), отрок просит ее излечить своего князя. Феврония соглашается, но с условием, что Петр возьмет ее в жены.

Как понимать это условие? Читатель, который воспринимал повесть только как житие, а в Февронии видел прежде всего святую, мог видеть здесь проявление ее мудрости -- она заранее знала, что Петр предназначен ей в мужья. Но люди, воспитанные на народных сказках, где часто встречается подобное условие, могли воспринимать этот мотив и иначе -- в чисто бытовом плане. Живя в своей деревне Ласково, Феврония едва ли могла даже видеть Петра до того, как он обратился к ней за излечением. У читателя, естественно, создается впечатление, что к Петру Февронию влекла не любовь (в легенде о Тристане и Изольде упоминается волшебный любовный напиток), а лишь желание не упустить свое счастье.

Такой же ум и умение «переклюкать» собеседника обнаруживает Феврония и при переговорах с Петром. Вначале княжич пытался «искусити» Февронию: он послал ей клочок льна и потребовал, чтобы она выткала из него «срачицу (сорочку) и порты и убрусец». Но Феврония отвечает нелепостью на нелепость; она соглашается выполнить просьбу Петра при условии, если княжич приготовит ей из щепочки ткацкий станок. Сделать это Петр, естественно, не может и поэтому отказывается от своего требования. После излечения Петр пытается нарушить обещание жениться на крестьянке. Но Феврония предусмотрительно велела смазать все его язвы, кроме одной, и вероломство Петра приводит к тому, что от «того струпа начаша многи струпы расходитися на теле его»; для окончательного излечения Петру приходится выполнить свое обещание.

Петр женится на Февронии, но бояре Муромской земли не желают, чтобы княгиней у них была крестьянка. Она соглашается уйти из Мурома, но с условием, что ей разрешат взять с собой то, что она попросит. Бояре соглашаются и княгиня просит: «токмо супруга моего князя Петра».

Вместе с Петром и Февронией из Мурома на корабле отплывают и некоторые их приближенные. Среди них некий женатый человек, который, подстрекаемый бесом, «возрев (посмотрел) на святую с помыслом». Тогда Феврония посоветовала ему зачерпнуть и испить воды с одного борта судна, затем -- другого. «Равна ли убо си вода есть, или едина слажщи?» -- спросила она его. Тот ответил, что вода одинакова. «И едино естество женское есть. Почто убо свою жену оставя, чюжия мыслиши!» -- объяснила Феврония.

Как и история женитьбы Петра на Февронии, они могут быть восприняты по-разному: и как указание на мудрость героини, и как свидетельство ее своеобразного лукавства. Феврония предвидит, что глупые бояре не поймут, что именно попросит у них княгиня, и таким образом «переклюкивает» их. Так же и ее ответ нескромному попутчику на корабле имеет не открыто поучительный, а шутливый характер.

Изгнание Петра и Февронии длилось недолго: мятежные бояре оказываются неспособными удержать власть, и Петра и Февронию вновь призывают в Муром.

Заключительная сцена повести глубоко поэтична. Под старость герои вместе постригаются в монахи и хотят умереть также вместе. Петр первым ощущает приближение смерти и зовет Февронию «отити» вместе. Феврония вышивает «воздух» -- ткань для святой чаши. Она просит мужа подождать. Но Петр ждать не может. Тогда она дошивает только лик святого, втыкает иглу в ткань, «приверте нитью, ею же шиаше (вышивала)», и умирает вместе с мужем.

После смерти Петра и Февронии их пытаются похоронить раздельно, но чудесным образом оба героя оказываются в едином гробе.

«Повесть о Петре и Февронии» была тесно связана с фольклором, перекликается она и с «бродячими сюжетами» мировой литературы. Из русских сказок повесть больше всего напоминает сказки «Семилетка» и «Стрижена девка», где также рассказывается о женитьбе знатного человека на крестьянской девушке, доказывающей свою мудрость решением трудных задач; здесь также есть мотив изгнания героини, забирающей с собой то, что ей всего дороже, -- своего мужа. Но в русских сказках (сохранившихся только в записях нового времени) нет мотива болезни и излечения знатного мужа. Очевидно, однако, что этот мотив также присутствовал в фольклорном сюжете, использованном Ермолаем-Еразмом.