Поэтика и символика романов Л.Н. Толстого

Другим взглядом Щербатский видит мадам Шталь. После его замечания о ее плохом сложении и том, что по-настоящему хорошие дела скрыты от всеобщего обозрения, Кити теряет прежнее восторженное отношение к этой женщине.

Контраст между хорошо обустроенной, но пропитанной болезнью атмосферой вод и здоровым, насмешливым «русским взглядом» Щербатского подчеркивается и в эпизоде обеда: « чрез полчаса больной гамбургский доктор, живший наверху, с завистью смотрел в окно на эту веселую русскую компанию здоровых людей, собравшуюся под каштаном» [Толстой: XVIII, 245].

Князь говорит на плохом немецком языке, и немецкие слова переданы в тексте в русской транскрипции. О Германии Щербатский говорит: скука. «Порядочная» немецкая жизнь в пересказе князя оказывается полной самодовольства:

«Все они довольны, как медные гроши: всех победили. Ну, а мне_то чем же довольным быть? Я никого не победил, а только сапоги снимай сам, да еще за дверь их сам выставляй. Утром вставай, сейчас же одевайся, иди в салон чай скверный пить. То ли дело дома! Проснешься не торопясь, посердишься на что_нибудь, поворчишь, опомнишься хорошенько, все обдумаешь, не торопишься» [Толстой: XVIII, 246].

Эти слова князя приводит в своем исследовании биографии Толстого периода 1870-1881 годов Н.Н. Гусев, трактуя их как рецепцию шовинистических немецких настроений.[Гусев 1963: 19]

Нам же кажется, что для понимания этого эпизода стоит упомянуть , что окончание войны привело к перенасыщению экономик Европы и США деньгами и развитию спекуляций, в том числе на постройке железных дорог, домов и дорог. Как неизбежная реакция последовал крах на венской бирже 8 января 1873 года, затем рынок рухнул и в Германии. Неспешность и патриархальность русского князя таким образом противостоит спекулятивному подходу «время-деньги».

Второй эпизод, привлекший наше внимание в связи с немецкой темой, это ссора Кити и Левина после приезда Васеньки. Между супругами оказываются «немецкие», «французские» и «английские» преграды. Сначала Кити не может свободно говорить с мужем, потому что некстати явился «машинист_немец». Потом, когда они остались наедине, Левин начинает говорить неискренне, по_французски. Затем им приходится разговаривать в проходной, потому что комната занята Таней и английской воспитательницей.

Мы видим, что каждая из «преград», мешающих супругам помирится, имеет свою «национальную» особенность: английский мотив связан с воспитанием и условиями приличия; французский- с притворством, проникающим через язык в чувства. Видимо, машинист-немец появляется здесь как символ рассудительного, рационального подхода к решению семейных вопросов.

Обратим внимание, что этот образ приобретает дополнительное значение, если вспомнить, что Стива после ссоры с Долли обращает внимание на работу часовщика-немца, который «сам был заведен на всю жизнь, чтобы заводить часы» и приходит к мысли, что «все образуется». Можно попробовать восстановить опущенную логическую связь: раз часы можно завести, и они не остановятся, то и Анна сможет «запустить» семейную жизнь Облонских заново. В разговоре с Левином за обедом, Стива, говоря о своей семейной проблеме скажет, что женщина - винт, на котором все держится. Действительно, устройство семьи Облонских - «заведенный механизм», который поддерживается неустанным трудом и любовью Долли.

Выгоняя Васеньку грубо и чистосердечно, Левин отказывается признать примат разума над сердцем. Именно поэтому Весловский покидает имение «сидя на сене» вместе с машинистом, а Левин чувствует себя «не только ridicule в высшей степени, но и виноватым кругом и опозоренным». [Толстой XIX, 178]

Упоминание о поезде из уст машиниста создает в контексте всего романа проекцию возможной катастрофы семейной жизни Левина и Кити- превращение искренних отношений в разумные-, которую супруги смогли счастливо избежать.

Третья группа мотивов, повторяющая тему связи немецкого и разумного, застает читателя в поместье Вронского. Управляющий Вронского- немец. Из-за его присутствия в сцену обеда в имении Вронского проникает немецкий язык. Управляющий развивает мысль о возможности постройки вязальной машины. Он говорит три фразы - о высокой цене проволоки, о возможности ее посчитать, и о том, что это слишком сложно и дорого.

Весловский же отвечает: «кто хочет иметь доходы, тот должен иметь хлопоты» (аналог «люби кататься, люби и саночки возить»), «подтрунивая». И, «с той же улыбкой», но на другом языке, обращается к Анне: «Люблю немецкий язык».[Толстой XIX, 207]

Принимая во внимания символический аспект женского труда и вязания , а также предполагая «разумную», «порядочную» роль немецкого языка, мы можем предположить, что Весловский намекает, что ему нравится пользоваться возможностью флирта.

Кроме этих эпизодов мы находим в романе повторяющееся пересечение темы формальных и денежных отношений и участия в них немцев. В романе есть ряд проходных персонажей, чья национальность становится образующим элементом их характеристики: немец-счетовод, немцы-слуги на водах, немец в кабинете адвоката.

В итоге мы видим, что немецкий язык появляется в роме в связи с темой формальных, механических и денежных отношений, а также «ложного искусства», выступающего как оправдание страстей. Особенность именно немецкой темы, в отличии от других национальных мотивов, является рациональность, лежащая в основе, примат ума и разумного порядка вещей.

Итальянское искусство

Что касается итальянской темы в романе, то она хорошо освещена в статье Бабаева «Роман «широкого дыхания», его же комментарии указывают на частое упоминание в романе имен итальянских певцов и живописцев. Мы хотели бы и указать на пересечение итальянских образов с темой «вещественности» и добавить несколько комментарием к итальянским главам романа.

Во- первых обратим внимания на сон Стивы, описанный в первой главе: он видел стеклянные столы, поющие на итальянском и маленькие графинчики, слившиеся с образом женщин.

Наяву ничего не напоминает об «итальянских» мотивах сна. Зато продолжение обретает тема изящных вещей. Стива просыпается на «сафьянном диване», одевает отделанные сафьяном тапочки, «вдоволь забрав воздуха в свой широкий грудной ящик» надевает «серый халат на голубой шелковой подкладке» [Толстой: XVIII, 6] . Закидывая на халате «кисти узлом», он подходит к окну, чтобы поднять шторы (видимо, тоже дернув за шнур). Если в мире сновидений неодушевленное приобретает человеческие черты, то в «реальном» плане Облонский сам сливается с уютным интерьером кабинета.

Кроме того халат, диван, туфли и описание интерьера заставляют вспомнить начало другого великого романа о русской жизни- «Обломов» (1859) И. А. Гончарова. Несомненно Толстой должен был помнить начало романа Гончарова, который он в 1859 году называл «капитальнейшей вещью, какой давно, давно не было». Известно, что писатель просил передать Гончарову, что он «в восторге от Облом(ова)... Обломов имеет успех не случайный, не с треском, а здоровый, капитальный и невременный" [Толстой: LX, 290].

Напомним, на первых страницах «Обломова»мы находим описание домашнего костюма Ильи Ильича ( «На нем был халат из персидской материи», «Туфли на нем были длинные, мягкие и широкие») и интерьера его комнаты, который подсвечивает состояние внутреннего мира героя (« Были там шелковые занавесы, ковры, несколько картин, бронза, фарфор и множество красивых мелочей») [Гончров: IV, 8].

Правда, у Обломова, в отличии от Облонского халат «без малейшего намека на Европу, без кистей, без бархата, без талии», а в комнате «опытный глаз человека с чистым вкусом одним беглым взглядом на все, что тут было, прочел бы только желание кое-как соблюсти decorum неизбежных приличий, лишь бы отделаться от них» [Гончаров: IV, 8]

Сопоставлять романы можно и дальше (например, в ключе противопоставления «типа» русского барина Гончарова и Толстого), однако мы вернемся к связи интерьера и итальянской темы. Она становится очевидна в «итальянских» главах: жизнь Анны и Вронского наполнена вещами, которые влияют на их внутреннее состояние и внушают идеи.

«Старый, запущенный палаццо (…) поддерживал во Вронском приятное заблуждение, что он не столько русский помещик, егермейстер без службы, сколько просвещенный любитель и покровитель искусств, и сам - скромный художник, отрекшийся от света, связей, честолюбия для любимой женщины» [Толстой: XIX, 33].

В таком же свете видит Алексея и Анна. Оба они еще находятся в состоянии восторженной влюбленности. Занятия Вронского живописью вдохновлены обстановкой в которой он находится и образом, которому он желает соответствовать. Но магия вещей рассыпается без веры в их чудо: после разочарования в своем таланте Вронскому кажется, что жизнь «так скучна в итальянском городе, палаццо вдруг стал так очевидно стар и грязен, так неприятно пригляделись пятна на гардинах, трещины на полах, отбитая штукатурка на карнизах и так скучен стал все один и тот же Голенищев, итальянский профессор и немец_ путешественник, что надо было переменить жизнь» [Толстой: XIX, 47] .

Так как итальянская тема проходит через роман и упоминаниями имен художников и оперных певиц, то создается впечатление пересечения мира «изящных вещей» с театральным миром. В интерьере палаццо и итальянском эпизоде вообще подчеркивается экзотизм и способность вещей создавать настроение и, более того, «поглощать» людей. Средневековая шапка Вронского, как «личный» предмет, вписанный в интерьер, возвращает нас к сафьяновым туфлям Стивы и халату Обломова.

Однако, очарование поддерживается за счет самообмана. Вронский понимает что не талантлив и больше не пытается смотреть на мир глазами художника. Алексей освобождается от чар: теперь он трезвее видит свои способности. Окончание этого периода знаменует и конец игры в творца- творца картины, творца отношений, творца условий жизни.

Он охлаждается сначала к экзотической Италии, затем к красоте Анны. Его последний взгляд на палаццо вспомнится нам, когда во время последнего путешествия Каренина сядет на «пружинный испачканный, когда_ то белый диван» и будет оглядываться вокруг, находя только гадкое и мерзкое в окружающих людях. Каренина, вдруг охватив взглядом весь ужас своей и, соответственно, всей окружающей жизни, приходит к решению умереть. Новый же взгляд Вронского поменял лишь его распорядок дня (после возвращения он стал больше бывать вне дома) и вызвал желание вновь определить себе место в покинутом светском обществе.

Отметим также, что итальянская тема кроме уже замеченных критиками отсылок к творчеству художников времен Возрождения имеет, возможно, «современный» художественный контекст. На ум приходит факт существования неформального Абрамцевского кружка, вокруг которого объединились видные деятели искусства 1870-х.

Для нас примечательно, что основан кружок был в Риме, где отдыхала семья Мамонтовых. «Итальянская» колония русских живописцев состояла из В. Д. Поленова, М. М. Антокольского, А. В. Прахова и др. и в первое время носил неформальное название «Римского кружка» [Пацон:7].

Главный меценат -- Савва Мамонтов, кстати, имевший крупные активы в сфере строительства железных дорог, в кругу друзей носил имя Саввы Великолепного по аналогии с меценатом эпохи Возрождения Лоренцо Великолепным. При этом, живя в Италии, он брал уроки пения и изучая историю изобразительных искусств. Это времяпрепровождение сближает его с характером богатого русского, который приходит на ум Михайлову.

Исследователи отмечают, что итальянская тема в Абрамцевском кружке возникла «как предмет поэтических размышлений о красоте о необходимости «возвышенного художественного взгляда на мир»», и что «Самая идея, осуществлявшаяся кружком- связать будничный и праздничный быт с искусством на разных уровнях человеческого существования- была из тех, которые часто обсуждаются в среде поклонников и знатоков средневековой русской культуры и которые были обращены и к патриархальной старине, и к утопическим сторонам новой эстетики”. [Стернин: 161]

Русская идея

Говоря о «национальных» идеях романа, невозможно не упомянуть об оценки сербско - турецкого конфликта, как в самом тексте произведения, так и в публицистике.

Восстание Боснии и Герцеговины против Турции 1874 года и начавшаяся в 1876 году война между Турцией и Сербией были одними из самых острых тем своего времени,- именно с ним и связывают сюжет отправки добровольцев, описанный в восьмой части романа [Толстой 1939: 588].

Как известно, восьмая часть первоначально была задумана как эпилог и стала причинной ссоры Толстого с Катковым, который отказался печатать ее в «Русском вестнике». В пятом номере «Русского вестника» за 1877 год вместо продолжения романа появилась анонимная заметка -- «Что случилось по смерти Анны Карениной», в которой сообщалось, что:

«В предыдущей книжке под романом „Анна Каренина“ выставлено „Окончание следует“. Но со смертью героини собственно роман кончился. По плану автора следовал бы еще небольшой эпилог листа в два, из коего читатели могли бы узнать, что Вронский в смущении и горе после смерти Анны отправляется добровольцем в Сербию и что все прочие живы и здоровы, а Левин остается в своей деревне и сердится на славянские комитеты и на добровольцев. Автор, быть может, разовьет эти главы к особому изданию своего романа» [Цит по: Лит.насл.:XXXVII, 191].

Неприятие Катковым критики славянских комитетов и добровольческого движения связано с тем, что «Русский Вестник», напротив, всячески их поддерживал. Толстой отказал редактору в правке и напечатал отдельное издание, в котором, однако, все же несколько смягчил свою позицию.

Остается не до конца понятным, почему писатель, даже не будучи зависим от мнения редакции, в итоге отказался от первоначально утвержденного варианта. Мы надеемся, что погружение в контекст национальной риторики 1860-1870-ых годов и сравнение «эпилога» и восьмой главы поможет предложить ответ на этот вопрос.

Сочувствие сербскому движению не было лишь позицией консервативного «Русского вестника»: события 1876 года были встречены русским обществом с почти единогласным сочувствием к «братьям-славянам». «То, что происходило у нас летом и осенью 1876 г.,- вспоминал И. С. Аксаков,- неслыханно и невиданно не только в русской , но и в чьей бы то ни было истории» [Цит. По: Ровнякова: 151].

Действительно, если в 1860-70-ые годы в обсуждении славянского вопроса и слышалась разноголосица (так, например, демократические и западнические издания порой даже подшучивали над славянофильским пафосом славянского движения), то к 1876-ом году многие либеральные газеты и журналы изменили позицию. Об этом пишет в «Дневнике писателя» за 1876 год Достоевский: «В газетах почти уже все перешли к сочувствию восставшим на освобождение братьев своих сербам и черногорцам» [Достоевский: XXIII, 51]

Писатель отмечает, что « В Москве славянский комитет объявил энергическое воззвание на всю Россию о помощи восставшим братьям нашим и присутствовал во всем составе своем, при многочисленном стечении народа, на торжественном молебствии в церкви сербского подворья -- о даровании победы сербскому и черногорскому оружию. В Петербурге начинаются в газетах заявления публики с присылкою пожертвований. Движение это, очевидно, разрастается, несмотря даже на так называемый «мертвый летний сезон»» [Достоевский: XXIII,51].

Можно предположить, что сочувственное отношению к освободительному движению было подготовлено. В некотором смысле, поддержка «угнетенных» турками народов помогала пережить тяжелый удар, нанесенный национальному самолюбию крымской войной.

Тема национального «определения» России в координатах славянской миссии вообще часто звучит в тот период (В. В. Крестовский «Панургово стадо» (1869) А. Ф. Писемский «В водовороте» (1871), «Мещане» (1877). И.С. Тургенев «Дым» (1887)).

Что касается публицистики, в статьях авторов- славянофилов 1860-ых годов России весьма определенно отводится главенствующая идеологическая и политическая роль во всем славянском мире. Отстаивание самобытности «славянства» в свою очередь связывается с противостоянием России и запада. Например, в первом номере журнала «День» за 1861 г. мы узнаем об открытие славянского отдела: издание не только хочет стать «полным источником разнообразных и верных сведений о положении и движении Славянского дела», но и обсуждать «общие вопросы, постоянно возбуждаемые антагонизмом Западного и Славянского мира, и не оставляя без внимания враждебные выходки европейской публицистики» [«День» 1861 №1 с.16].

Постепенно политический аспект славянской риторики проникал и в области, прежде с ним не связанные. Прекрасный пример: этнографическая выставка в Москве 1867 г., в связи с которой в том же году был проведен Славянский съезд в Санкт-Петербурге и Москве.

Несмотря на то, что организаторы заявляли о преимущественно научных целях съезда, событие привело к всплеску интереса именно к насущным политическим вопросам. Вместе с тем как в «Мос ковских» и «С.-Петербургских ведомостях», «Москве», «Голосе», «Русском инвалиде» и др. периодических изда ниях накануне съезда печатались различные материалы о славянах, были опубликованы биографии Ф. Палацкого, Ф. Ригера и др. деятелей славянского освободительного движения. Также в «Чтениях» был опубликован труд Людовита Штура «Славянство и мир будущего». На самом съезде звучали, например, такие заявления: «Вопрос о судьбе славянства можем решать теперь только сами мы, славяне, и в этом случае первая роль выпадет на долю России», «Болгарский народ вполне верит, что когда наступит пора, а эта пор'а'недале-ко, великий русский народ с радостью поспешит на по мощь ему для избавления его от многовекового тяжкого ига» [Цит. По: Досталь]

В сочинениях Аксакова, одного из ярких представителей славянофильства, России приписывается руководящая роль в направлении духовного развития славянских народов. Пафос Аксакова и в том, что обращение к славянской теме - не внушение, а редкий и самобытный выбор, противостоящей общей тенденции поклонения перед западом.

В варианте, предложенному Каткову, Толстой оспаривает именно это утверждение. Он начинает с отступления, в котором говорится о том, что в образованном обществе всегда есть общие, модные тенденции, которые завладевают умами людей. Славянский вопрос представляется автором именно в таком ключе - массовым и бесполезным помешательством, наравне с «модным» искусством. Толстой делает резкие выпады в сторону очень конкретных явлений современной жизни - здесь автор вспоминает и упомянутый славянский съезд 1867 года, и многочисленные благотворительные концерты, обеды и пр.

В отвергнутом эпилоге Толстой, как и в философских отступлениях «Войны и мира», окидывает историю (правда на этот раз «современную») взглядом «сверху». Однако теперь в центре война не оборонительная (единственно законная по мнению писателя), а война-забава. Ей занимаются праздные люди в свободное время. Это и обуславливает поэтику и антимилитаристический пафос эпилога.

Толстой выведет на сцену добровольцев, в описании которых подчеркнет праздность. Эта тема перейдет и в восьмой части. Критика добровольческого движения предваряет мысли Толстого о ненасилии. В дневниковой записи от 2 апреля 1906 года Толстой разделит людей на два типа: одни," более жестокие, бесчеловечные, гуляющие люди, кормятся насилием, войной"; другие," более мягкие, кроткие, трудолюбивые- предпочитают терпеть" [Толстой: LV, 216]

В последней редакции Толстой покажет образом одного человека- Кознышева. Интересно, что при этом автор не только снимет ряд конкретных деталей в обрисовке славянского движения, но и изменит суть своих возражений: здесь уже нет темы отсутствия умственных интересов у людей, поддерживающих славянское движение.

Сочувствие славянскому вопросу образованного человека, автора книги и общественного деятеля можно, с одной стороны, назвать иным, более художественным и правдивым, способом обрисовки общественных реалий.

При таком взгляде Кознышев оказывается собирательным образом умного, деятельного, но заблуждающегося именно в этом, политическом аспекте, человека. Ведь в поддержку «братского народа» тогда активно выступали различные деятели культуры: среди сочувствующих были крупнейшие художники (В.В. Верещагин, И.Е. Репин) известные ученые (Д.И. Менделеев, Н.В. Склифасовский, И.М. Сеченов), писатели (В.М. Гаршин, И.С. Тургенев). Некоторые из них, например, Тургенев, высказывали желание непосредственно принять участие в военных действиях.

Однако здесь важно заметить, что в скором времени Толстой разовьет высказанную в эпилоге мысль о «массовом внушении» по отношению к искусству. Оформленная в статье «Об искусстве»(1889) мысль, уже не несет идеи о том, что люди оказываются адептами «ложной» идеи по неосторожности или ошибке. Напротив, они могут быть рациональны, умны, и иметь убедительное теоретическое объяснение своих взглядов. Важно не это, а то, насколько человек готов к самостоятельному поиску правды, ставит ли он в центр жизни «истинную» с точки зрения писателя «нравственную мысль».

Представляя нам Кознышева, Толстой показывает, что именно тяга занять ум заставляет некоторых неглупых, не праздных и не жестоких людей сочувственно сопереживать войне. И причина этого, если учесть контекст дальнейшего развития теории «массового внушения» у Толстого, - неверный, «умственный» путь.

Учтем и то, что Кознышев на протяжении романа высказывает мысли, близкие взглядам славянофилов, которые, по мнению Толстого, были ложными: " Нарядность славянофилов и нарядность настоящая, две вещи столь же разные, как эфир серный и эфир Всемирный, источник тепла и света. Я ненавижу все эти хоровые начала и строи жизни и общими братьев славян, каких - то выдуманных, а просто люблю определенное, ясное и красивое и умеренное и все это нахожу в народной поэзии и языке и жизни.." [Толстой: LXI, 278 ].

В этой связи весьма символично, родство Левина и Кознышева, а также то, что переделав журнальный «эпилог» в восьмую главу, Толстой прибавил к роману страницы, посвященные жизни философским исканиям Константин. Заканчивая роман темой «эфира серного», писатель в эпилоге возвращается к повествованию о «источнике тепла и света».

В контексте нового эпилога, восьмая глава романа полемизирует не только с милитаристскими настроения, с национальной риторикой славянофилов, но и с идей о том, что счастье и свобода - политические или общественные категории.

Заключение

Подводя итоги, еще раз обозначим ключевые точки нашей работы : во-первых, мы подкрепили наше предположение о поэтическом родстве «Анны Карениной» и более раннего «семейного романа» несколькими примерами. Мы отметили важное значение пушкинской прозы для создания обоих произведений; сходство и концептуальные различия героев «Семейного счастья» и «Анны Карениной» .

Нам удалось обнаружить, что писатель в обоих произведениях использует схожие описательный стратегии, и, в тоже время, существенно усложнит и расширит пространство романа «Анна Каренина», интегрируя в него новый жизненный, социальный и читательский опыт.

Во-вторых, анализируя индустриальные символы романа, мы пришли к выводу, что такие образы и лейтмотивы, как «продажа леса», «железная дорога», «машина», «лес», «электричество»,- являются одновременно и частью социального фона, и, с другой стороны, подсвечивают внутренние , нравственные движения героев. Временное, сохраняя свою «материальность», становится кодом безвременного. Так, например, лес, становясь символом патриархального уклада работы и жизни, уступает место наступающей «железнодорожной» эпохе- и в «большой» истории России конца 19 ого века и в истории одной ее семьи- Облонских.

В-третьих, сопоставления «семейной» линии «Анны Карениной» с педагогическими работами писателя а также «национальной» с литературно публицистическим контекстом 1870- ых годов показывает, что Толстой в пространстве романа находил место публицистическим воззрениям. При этом важно отметить, что Толстой внедряет их в композицию романа различными способами, выбирая для каждой свою стратегию, но никогда не ограничивается дидактикой. Например, комплекс иностранных мотивов на «фоновом плане» повествования и национальный мотив на «проблемном», отражают одновременно и социальные реалии своего времени, и публицистическую риторику о них, и особенности авторской интерпретации этих вопросов.

Прослеживая движение мысли Толстого от черновику к беловику мы находим, что писатель по мере работы над сюжетом и отбирал такие «современные» образы и детали, которые могли бы сказать о времени лучше самого автора. Благодаря этому современный семейный роман приобрел значение разговора о связи между интимной жизнью человека, его решениями и поступками с широким, историческим контекстом: если время и определяет людей, то люди также определяют время.

Список литературы

· Аксаков - Аксаков И.С. Сочинения И.С. Аксакова 1860-1886 : Т. [1]-7. - Москва : тип. М.Г. Волчанинова (бывш. М.Н. Лаврова и К°), 1886-1887. - 7 т.; 23.Славянофильство и западничество: Ст. из "Дня", "Москвы", "Москвича" и "Руси". - 1886 //электронный ресурс: http://dlib.rsl.ru/viewer/01003911001#?page=1

· Бабаев 1993 - Бабаев Э. Г. Лев Толстой и журналистика его эпохи. Изд-во Московского университета, 1993

· Бабаев 1968- Э. Г. Роман Льва Толстого "Анна Каренина".-Тула.: Приокское книжное изд-во, 1968

· Богданов - Богданов И.А. Вокзалы Петербурга. Филологический факультет Санкт-Петербургского гос. университета, 2004

· Борейко-- Борейко В. Б. Белые пятна природоохраны/ История охраны природы. Киевский эколого-культурный центр. 2003. Вып. 31.

· Водовозова-- Водовозова Е. Умственное и нравственное воспитание детей.-СПб., 1891

· Гоголь- Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 9 т. М. : Художественная литература, 1982. Т. 8

· Голицын- Голицын В.М. Театр и зрители // Москва. Пятидесятые и шестидесятые годы XIX столетия. Ушедшая Москва: Воспоминания современников о Москве второй половины XIX века. Московский рабочий, 1964

· Гончаров- Гончаров И.А. Собр. соч.: В 8 т. -М.: Художественная литература, 1952. Т.1.

· Гусев- Гусев Н.Н. Жизнь Льва Николаевича Толстого: Молодой Толстой, 1828-1862.-М.:Изд. Толстовского музея, 1927

· Гусев- Гусев Н.Н. Лев Николаевич Толстой: Материалы к биографии с 1828 по 1855 год.-М.: АН СССР, 1954

· Гусев 1957- Гусев Н.Н. Лев Николаевич Толстой: Материалы к биографии с 1855 по 1869 год.-М.: АН СССР, 1957

· Гусев 1963- Гусев Н.Н. Лев Николаевич Толстой: Материалы к биографии с 1870 по 1881 год.- М.: АН СССР, 1963

· Давыдов- Давыдов Н.В. Москва. Пятидесятые и шестидесятые годы XIX столетия// Ушедшая Москва: Воспоминания современников о Москве второй половины XIX века. Московский рабочий, 1964

· Достоевский - Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч и писем: В 30 т. Л.: Наука:, 1972-1990

· Досталь- Досталь М.Ю. славянский съезд 1867 г. в С.-Петербурге и Москве// Электронный ресурс: http://www.slavonic.iptelecom.net.ua/ideol/1867.htm

· Жданов- Жданов В. А. Творческая история "Анны Карениной": материалы и наблюдения.-М.: Советский писатель, 1957

· Крылов- Крылов И.А. Соч.: В 2 т. -М: Правда, 1969. Т. 1

· Кузминская- Кузьминская Т. А. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне».-М: ч. III, 1926

· Литературного наследство. Т. 37-38.-М.: АН СССР, 1939

· Леонтьев- Леонтьев К. Н. О романах гр. Л. Н. Толстого: Анализ, стиль и веяние: (Критический этюд). Писано в Оптиной пустыни в 1890 г. -М., 1911

· Маяк современного просвящения и образованности, Т. 10, 1840

· Пацон- Пацон Э.В. Хроника Абрамцевского художественного кружка. -М: Абрамцево, 1994

· Писемский - А.Ф. Полн. Собр. Соч.: В 8 т. -СПб.: Изд-во А. Ф. Маркс, 1910

· Попова- Попова. Первая Железная дорога (факты и размышления).-СПб., 1997

· Розентретер, Чеканов, Шухардин - Розентретер Б.А. Чеканов А.А. Шухардин С.В. Очерки истории техники в России: 1861-1917.-М: Наука, 1973

· Ровнякова, Мыльников- Ровнякова Л.И. Мыльников А.С Борьба южных славян за свободу и русская периодическая печать, 50-70-е годы XIX века.-СПб.: Наука, 1986

· Ульгрен- Ульгрен М. Как должно строить в России будущие железные дороги? : Гос.-экон. соображение инж. Магнуса Ульгрена.Санкт-Петербург изд. Переводчика, 1863

· Пушкин- Пушкин А.С. Полн. собр. Соч.: В 9 т.-М.: АНСССР, 1954

· Салтыков -Щедрин- Салтыков -Щедрин М.Е. Собр. соч. -М.: Художественная литература, 1976

· Смирнов- Смирнов В. Б. Русская журналистика в литературном процессе второй половины XIXвека .-Пермь: Пермский государственный педагогический институт, 1980

· Соловьев- Соловьев В.С. Соч. В 2 т.-М.: АНСССР, 1988

· Стеринин - Стернин Г.Ю. Художественная жизнь России второй половины 19 века 70-80-ые годы. -М.: Наука, 1997

· Толстой - Л.Н. Полное собрание сочинений в 90 т . -М.: Худож. лит-ра, 1929-64.

· Толстой 1953- Л.Н. Педагогические сочинения. -М.: Гос. учебно-педагог. изд-во, 1953

· Толстой 1911 - Толстой Л. Н., Толстая А. А. Переписка Л. Н. Толстого с А. А. Толстой. 1857Ї1903. Ї СПб.: О-во Толстовского музея, 1911. Ї XIV, 394 с. : 2 л. портр.Ї (Толстовский музей; Т. 1). //электронный ресурс: http://feb-web.ru/feb/litnas/texts/l37/t37-566-.htm

· Толстой- Толстой Л.Н. О литературе и искусстве: В 2 т. М.: Советский писатель, 1958. Т. 1

· Толстая - Толстая С.А. Дневники: [1862-1910] -М.: Художественная литература, 1978.

· Толстой 1939.- Толстой С.Л. Об отражении жизни в «Анне Карениной»// Литературное наследство Том 37/38: кн II.- М.: Изд-во АН СССР, 1939.

· Тургенев - Тургенев И.С. Собр. Соч.: В 11 Т.- Правда, 1949, Т.11 \

· Федосюк- Федосюк Ю. Что непонятно у классиков, или, Энциклопедия русского быта XIX века.-М: Наука, 1999

· Чехов - Чехов А.П. Собрание сочинений: В 12 Т.-М: Художественная литература, 1960, Т.1

· Чернышевский- Чернышевский Н.Г. Полн. Собр.соч Т.10.-М: Художественная литература, 1951

· Эйхенбаум 1922 - Эйхенбаум Б. М. Молодой Толстой. Ї Пб.; Берлин: Изд-во З. И. Гржебина, 1922.

· Эйхенбаум 1974- Эйхенбаум Б. М. Лев Толстой: Семидесятые годы. Л.: Худож. литература, 1974

Размещено на Allbest.ru