Своеобразие психологического мастерства в прозаическом творчестве И.А. Бунина: теория и практика

Постоянная и важнейшая функция описательности - расширение человеко-модели, в центре которой стоит человек, до модели космической. Так как в лирических миниатюрах преобладает описательность, то их сущность хорошо прослеживается при сопоставлении описательности и сюжета и выявлении их взаимоотношений.

Возможно, именно в связи с этим писатель снимает негативную этическую оценку с некоторых отрицательных свойств русского чело века, не имея уверенности в их национальной природе и - даже в этом случае -подразумевая наличие неких оправданий тому, что таковые возникли. Так, например, жестокость в крестьянской среде может быть оправдана сильной, изматывающей человека любовью («Игнат», «При дороге») или безапелляционным стремлением к справедливости («Хороших кровей»). Кроме того, в прозе Бунина художественно воплощено ветхозаветное мироощущение русского человека, в соответствии с которым и Бог, и мир, существующий по Его законам, предстают жестокими по отношению к беззащитному человеку, вынужденному только подчиняться («Жертва»). Любовь к ближнему («Сверчок», «Лапти», «Худая трава»), красота русского православия («Аглая», «Святитель», «Святые», «Сон пресвятой богородицы»), милосердие, эмоциональная чуткость, особый (родственный) характер духовной близости к Богу («Святые», «Святитель»), близость к природе, в том числе и в отношении к жизни и смерти («Худая трава», «Веселый двор»), стремление к подвигу («Захар Воробьев»), сохранение древних родовых традиций, несущих пользу людям («Хороших кровей») - вот ряд положительных свойств души русского человека, которые создают многогранный образ национального идеала в прозе И. А. Бунина и напрямую соотносятся с христианским идеалом.

Так, в ряде рассказов И. А. Бунина хранителями лучших свойств русского характера выступают доживающие свой век или находящиеся на пороге небытия старики и старухи: Анисья («Веселый двор»), Илья Капитонов («Сверчок»), Аверкий («Худая трава») и др. Мужественное спокойствие, с которым русский крестьянин ожидает смерти, характеризует национальное отношение к жизни, вопрос о котором И. А. Бунин рассматривает, в частности, в рассказе «Мухи».

Сила самоотверженной родительской любви изображена И. А. Буниным в рассказе «Сверчок», герой которого, шорник Илья Капитонов, вступил в непримиримое противостояние со смертью, пытаясь отвоевать у нее своего сына. Самоотверженность как черта национального идеала проявляется и в рассказе «Лапти», но уже без детерминации родственными чувствами. Смерть героя писателем оценивается как подвиг, даровавший спасение другим людям. В том, что по мертвому телу Нефеда смогли сориентироваться и тем самым спастись заблудившиеся мужики, проявляется символичность жертвы, принесенной героем, и ее высший смысл - состоявшаяся и в определенной степени выигранная битва со смертью. Таким образом, чертой национального идеала в восприятии И. А. Бунина является не только органично-природное, но и глубоко национальное.

Итак, в рассказах 1914-1917-х годов автор изображает типы народных характеров, неоднородность которых объясняется противоречивостью психологии русского крестьянина, обусловленной социальными факторами.

Специфика психологизма И. А. Бунина - субъективнейшего певца объективного мира - то, что невозможно говорить о приоритете внешнего или внутреннего, субъективного или объективного. Объективный мир в его подлинных масштабах, формах, пропорциях представляет собой такую высокую ценность, что душа принимает его в себя благоговейно, избегая любых искажений. Но в этой душе он существует как факт ее интимнийшей жизни, окрашенной всем ее эмоциональным строем.

1.4 Роль психологизма в мистико-религиозном контексте рассказа «Господин из Сан-Франциско»

Исследователи творчества И. А. Бунина традиционно говорят о глубине реалистического постижения жизни в его произведениях, подчеркивая глубокую философичность его прозы и мастерство психологизма. Под этим же ракурсом они рассматривают и рассказ «Господин из Сан-Франциско». А между тем именно это произведение, которое считается одним из образцов бунинского реализма, совершенно неожиданно заканчивается отнюдь не аллегорическим явлением Дьявола.

Для того чтобы понять смысл и внутреннюю логику его появления в финале произведения, надо вспомнить о том, что в 1912 году в Атлантическом океане затонул крупнейший в мире пассажирский пароход «Титаник». Это трагическое событие таило в себе нечто зловещее и парадоксальное. Потерпел крушение корабль, объявленный «непотопляемым», а многие из его пассажиров, были самыми состоятельными людьми в мире.

Можно предположить, что гибель «Титаника» стала мощным импульсом к написанию И. А. Буниным своего рассказа «Господина из Сан-Франциско». У И. А. Бунина аллюзия на катастрофу «Титаника» вполне конкретна. Налицо переклички между художественным текстом и его реальным прообразом. Так, например, название парохода, «Атлантида», сфокусировало в себе два напоминания: о месте гибели - в Атлантическом океане - мифического острова-государства и вполне реального парохода «Титаник».

В совпадении места трагедии писатель увидел мистический знак: в финале бунинская «Атлантида», как и «Титаник», выходит навстречу своей гибели из Гибралтарского пролива. Н. И. Сливицкая пишет: «В рассказе «Господин из Сан-Франциско», как ни каком другом произведении писателя тех лет, проявился его дар провидца, воплощенный в мистико-религиозном подтексте рассказа» [59, с. 65].

Глубоко психологична и жанрово-повествовательная структура рассказа. Его фабула, на первый взгляд, может показаться предельно простой: человек поехал развлечься, а вместо предполагаемого веселья внезапно умер. Читателю известно, что в течение всей жизни он работал не покладая рук, и вот, когда решил наконец вознаградить себя за годы труда круизом на роскошном пароходе, - скоропостижно скончался.

За что же судьба так жестоко карает бунинского героя? Его вина, как нам думается, имеет выраженный социальный аспект. Господин нажил свой огромный капитал, грубо эксплуатируя людей низших сословий. И в финале рассказа круг этой социальной несправедливости замыкается. Труп господина из Сан-Франциско спущен в трюм корабля, где раньше надрывались его же рабы.

Однако если бы авторская мысль сводилась лишь к тому, что безнравственно использовать плоды каторжного труда других людей - это было бы слишком просто. Поверхностность прочтения произведения под таким ракурсом становится еще более очевидной, если обратиться к примерам из мировой истории.

Жили на свете два человека, перед которыми все трепетали и заискивали. Имя одного из них, императора Тиберия, людская память сохранила, благодаря его неимоверной жестокости. Имени господина из Сан-Франциско не запомнил никто. Очевидно, потому, что масштаб его мерзости и жестокости гораздо скромнее.

Однако вина героя бунинского произведения не в том, что он богат, а в том, «что он уверен, будто имеет право на все лучшее в этой жизни, так как владеет огромным богатством…» [59, с. 65]. А ведь, как известно, грех любостяжания является одним из величайших человеческих грехов, ибо он представляет собой разновидность идолопоклонства. Вся жизнь господина из Сан-Франциско представлена автором в образной системе язычества. Но языческий мир мертв, так как не имеет духовного начала. Поэтому тема духовной гибели человека буквально растворена в ткани всего повествования. Человек без души, по мысли автора, есть труп. Мотив мертвенного существования господина из Сан-Франциско является доминантным в рассказе И. А. Бунина.

Через все произведение автором прослеживается мысль, что господин из Сан-Франциско не индивидуальность, он типичный представитель своей среды, один из многих ему подобных людей. По этой причине И. А. Бунин не дает ему собственного имени. Общество таких же обывателей собралось на «Атлантиде», которая представляет собой микромодель современной цивилизации. А название парохода обещает им могилу. А пока они живут в мире вечного праздника, в мире, залитом ярким светом - золота и электричества.

Но мир идолов не может быть живым, он мертв. И пассажиры плывущей по океану «Атлантиды» живут по закону, словно кем-то управляемого стада: механистично посещая положенные достопримечательности, развлекаясь, как «имели обычай» им подобные. Их мир бездуховен. И даже влюбленная пара, за которой все с любопытством следили, и которая не скрывала своего счастья, на самом деле была «нанята играть в любовь за хорошие деньги и уже давно плавает то на одном, то на другом корабле…» [14, с. 50]. Единственной «живой» душой здесь является дочка господина из Сан-Франциско. По этой причине, вероятно, и была она на вид слегка болезненной, так как живой душе тяжело в обществе мертвецов. бунин психологизм герой произведение

Мастер психологизма, И. А. Бунин, в конце рассказа делает так, что перед читателем возникает почти одушевленный символ могущества современного богача и всего цивилизованного мира: «…корабль, многоярусный, многoтpубный, созданный гордыней Нового Человека со старым сердцем. Вьюга билась о его снасти и широкогорлые трубы, побелевшие от снега, но он был стоек, тверд, величав и страшен. На верхних палубах его - очередной бал, а в мрачных глубинах сокрыта душа его - «исполинский вал, точно живое чудовище» [14, с. 56].

Здесь автором подчеркивается еще одна вина господина из Сан-Франциско - это гордыня человека, который, «благодаря невероятным достижениям научно-технического прогресса и своему богатству ощутил себя абсолютным властелином мира...» [59, с. 66] Однако в мире есть нечто, что ему неподвластно - это смерть. Поэтому всякое упоминание о ней вызывает у господина из Сан-Франциско панику и страх. Парадоксально, что этот хозяин жизни боится смерти физической, хотя уже пребывает в состоянии душевной смерти.

Мир современной цивилизации у И. А. Бунина подобен некоему языческому капищу. Именно в этом смысле, отмечает как бы мимоходом автор, что у современного человека, новой эпохи в груди бьется старое сердце. Это сердце, исполненное гордости и жажды чувственных наслаждений, что было от века у всего сильного мира сего.

Предполагавшийся маршрут господина из Сан-Франциско был весьма насыщен: «В декабре он надеялся наслаждаться солнцем Южной Италии, памятниками древности, серенадами бродячих певцов и любовью молоденьких неаполитанок; карнавал он думал провести в Ницце, куда в эту пору стекается самое отборное общество, где одни с азартом предаются автомобильным и парусным гонкам, другие рулетке, третьи - флирту, а четвертые - стрельбе по голубям; начало марта он хотел посвятить Флоренции, к Страстям Господним приехать в Рим, чтобы слушать там «Мiserere»; входили в его планы и Венеция, и Париж, и бой быков в Севилье, и купанье на английских островах, и Афины, и Константинополь, и Палестина, и Египет, и даже Япония, - разумеется, уже на обратном пути...» [14, с. 60].

Планируя свое путешествие, господин из Сан-Франциско намерен снять сливки со всего самого замечательного, что есть на свете: карнавал в Ницце, бой быков - в Севилье, купание - на берегах Альбиона и т. д. Герой уверен, что имеет полное право на все лучшее в этой жизни. И вот в ряду развлечений самого высокого класса, наравне с флиртом, небескорыстной любовью молоденьких неаполитанок, рулеткой, карнавалом и стрельбой по голубям, оказывается месса Страстной пятницы. К ней надо успеть в Рим. Каждый, хотя бы немного религиозный человек видит в этом великое кощунство. И возмездие за него не заставит себя ждать. Это над ним, над господином из Сан-Франциско надо бы петь «Мiserere» («Смилуйся»), так как он, планировавший успеть к мессе Страстям Господним в Рим, не доживет и до Рождества. Думается, что выбор двух самых главных христианских праздников, Пасхи и Рождества, в качестве хронологических пределов жизни и смерти героя также глубоко символичен. Многовековая система христианских ценностей как будто изгоняет из жизни господина из Сан-Франциско.

Наполненные чертами психологизма образы истории и культуры Древнего мира проступают на художественной ткани сюжета вполне отчетливо. Именно они явились безошибочными предсказателями гибели старой цивилизации. Этот мифологический подтекст несколько саркастичен: пассажиры парохода живут в состоянии вечного праздника, словно, не замечая названия своего корабля; весело проводят время у подножия Везувия и Этны, забыв о бесчисленных извержениях, которые унесли жизни тысяч и тысяч людей и т. д. А вот комплекс христианских аллюзий гораздо менее явный. Он, скорее, подсвечивает повествование из глубины подтекста всего произведения. Но именно христианские образы играют главную роль в решении психологической и нравственно-философской проблематики рассказа. И оба этих культурно-религиозных образных комплекса психологических аллюзий соединяются в мистическом финале рассказа: «Дьявол открывает свой лик, устремив огненный взгляд на огромный корабль - олицетворение погрязшего во грехе, мертвого мира старой цивилизации» [14, с. 63].

Обратим внимание и на то, что И. А. Бунин показал корабль в точке пересечения двух взглядов. «Для того, кто смотрел с острова (объективный взгляд), печальны были его огни, а сам пароход казался маленькой светящейся точкой во тьме, окруженной черной водяной массой океана, которая готова вот-вот поглотить его» [14, с. 64]. «Но там, на корабле, в светлых, сияющих люстрами залах, был, как обычно, людный бал» [14, с. 65], - в таком ракурсе (субъективном) весь мир залит сиянием праздника, и о смертельной угрозе никто и не подозревает. Наложение двух ракурсов, извне и изнутри, дает смысл, «поразительный по своей психологической глубине постижения судеб современной цивилизации: сильные мира сего живут в ощущении вечного праздника, не зная, что обречены» [55, с. 118]. Причем мотив рокового неведения об истинном смысле происходящего достигает своей кульминации в финальных строках произведения: «И никто не знал ни того, что уже давно наскучило этой паре притворно мучиться своей блаженной мукой, ни того, что стоит глубоко под ними, на дне темного трюма, в соседстве с мрачными и знойными недрами корабля, тяжко одолевавшего мрак, океан, вьюгу...» [14, с. 68]. А стоял там, как известно, гроб с телом господина из Сан-Франциско. Но кроме скрещения этих двух ракурсов на уровне «жизни действительной», есть и третий, мистический, - направленный на «Атлантиду» взгляд Дьявола, стремящегося затянуть ее в черную дыру. Но вот парадокс: губит он свое же порождение, результат своего же труда. Да, именно так, потому что Дьявол ничего иного, как предавать смерти, не может. Он с полным правом уничтожает, то когда-то что создал сам.

В рассказе «Господин из Сан-Франциско», на наш взгляд, вообще нельзя провести четкую границу между вечным и «вещным». Здесь существуют как бы две системы координат, два измерения, два времени. Одно - время человеческой жизни, узкое и ограниченное. Другое - время вечности, космоса и природы. Таким образом, любая воспринимаемая подробность, деталь, вещь одновременно существует в двух измерениях. В первом - это обычный предметный образ, во втором - символ, знак вечности. Например, пароход «Атлантида», везущий на своем борту богатых путешественников, может превратиться под пером писателя из обычного средства передвижения в символ человеческой жизни, в напоминание о судьбах древних цивилизаций и т. д.

Но все же главная проблема рассказа И. А. Бунина - это проблема психологического воздействия двух миров, границу между которыми олицетворяют скалы Гибралтара - «каменистые ворота двух миров» - Старого Света и Нового Света, мира культуры и мира цивилизации в последнем, третьем ее значении. Культуру как явление развивающееся, самобытное представляют в рассказе и «наследный принц одного азиатского государства», и Лоренцо - «высокий старик лодочник, беззаботный гуляка и красавец». Последние герои не играют никакой роли в сюжете рассказа: они нужны автору лишь для того, чтобы показать ценность и самобытность подлинной культуры, до которой нет дела богатым туристам из Нового Света.

Теперь, когда мы проанализировали отдельные стороны художественно-эстетической формы произведения, стараясь определить их содержательный смысл, попробуем еще раз взглянуть на художественный целый рассказ, на его психологизм. Творчество любого большого мастера отражает глубокие и разнообразные интерпретационные возможности, однако границы возможных толкований все-таки определены содержательным ядром произведения. Различные трактовки могут вовсе не походить друг на друга, что действительно может называться достаточным явлением, если при этом основой для интерпретации остается авторский текст, а предварительно как можно полнее изучено и само творчество писателя, историко-биографический и психологический контекст его работы и общие эстетические закономерности литературной эпохи.

Хорошо, если трактовки совсем не будут похожими: каждое индивидуальное сознание опирается на свою иерархию важного и второстепенного, для людей разных поколений на первый план выступают разные проблемы, и обсуждаются они в разных социально-исторических и общекультурных условиях. Человек не может не быть субъективным, не перестав быть человеком, и в этом не только причина драматизма истории, но и залог богатства и уникальности жизни личности. Впрочем, спорить о трактовках, отстаивать свою точку зрения на произведение можно и даже, как нам кажется, необходимо, если аргументом при этом будет не бездоказательное «я так чувствую» или «я так считаю», в конкретное, обогащенное анализом знания и понимания всего текста.

В отечественном литературоведении есть мнение, что И. А. Бунину свойственно мироощущение атеистическое, трансформировавшееся позже в философию пантеизма. Однако рассказ «Господин из Сан-Франциско» это мнение убедительно опровергает. В этом небольшом произведении автором воплощена концепция истории, в которой судьбы человеческой цивилизации осмыслены с точки зрения психологии христианских, морально-духовных ценностей, а евангельский реминисцентный фон дает тот ориентир истины, с высоты которого автор постигает смысл описываемых им событий.

Не следует, однако, отказываться и от истолкования социально-исторического содержания бунинского рассказа. Другой крайностью было бы сосредоточиться на мастерстве писателя, любуясь только благоуханными подробностями его предметного мира и композиционной виртуозностью. Не стоит забывать, что внешняя сторона прекрасной бунинской прозы всегда обеспечена и во многом обусловлена глубиной его психологической содержательности. Рассказ И. А. Бунина - о сложном и драматическом взаимодействии социального и психологического в человеческой жизни, о претензиях на господство в этом мире, о непознаваемости Вселенной - той красоте, которую, как пишет Бунин в рассказе, «бессильно выразить человеческое слово».

2. Психологизм в прозе И. А. Бунина периода эмиграции как форма воссоздания духовного мира человека

2.1 Роман «Жизнь Арсеньева» как семейно-психологическая хроника

И. А. Бунин был вынужден эмигрировать вследствие непримиримого отношения к новому строю. Еще задолго до начала революции он, чуткий художник, ощущал ее пришествие, и воспринимал, приближающиеся громовые события как великое историческое бедствие. Предреволюционная Россия, по Бунину, одурманена: тяжкое оцепенение, всеобщее попустительство распаду. Этой темой проникнуты все произведения писателя того времени, с их мрачно-пророческим пафосом, с ожиданием какого-то всеобщего возмездия, неотвратимого конца.

Художественных произведений о русской революции у И. А. Бунина крайне мало. Свое отношение к ней он выразил в нескольких десятках публицистических статей и дневнике, вышедшем в 1935 году в собрании сочинений «Окаянные дни». Сам писатель считал эмиграцию «…и спасением от гибели, и главной драмой своей жизни» [39, с. 25]. За рубежом большинство русских писателей-эмигрантов было обречено на духовое вырождение, на постепенное сужение тематики и проблематики своих произведений и, в своем большинстве, болезненно ощущавших отсутствие притока свежих, непосредственных впечатлений, оторванность от родины. Быть может в силу своего консерватизма, а вернее сказать стойкости культурных традиций, И. А. Бунин выдержал как истинный художник эту резкую перемену общественного и национального климата.

Среди множества тем, которые поочередно занимали И. А. Бунина, в это время наблюдалось и некоторое общее стремление писателя. А. А. Волков по этому поводу замечает: «Бунинский талант искал чего-то объемлющего, общего целого…» [17, с. 116]. Так родился семейно-психологический роман «Жизнь Арсеньева» - огромное полотно, запечатлевшее старую Россию, где И. А. Бунин воссоздал в литературной прозе типично русский характер.

Роман «Жизнь Арсеньева» - совершенно новый тип бунинской психологической прозы. Он воспринимается необыкновенно легко, органично, поскольку постоянно будит ассоциации с нашими переживаниями. Резко выделяясь по охвату жизненного материала, по широте и разнообразию проблематики, роман носит итоговый характер, обобщая явления и события многолетней давности.

Сам писатель занес в свой дневник: «Все вспоминается молодость. Все как будто хоронил я - всю прежнюю жизнь, Россию…» [15, с. 312]. Вполне возможно, что именно такие настроения писателя подтолкнули его к написанию романа «Жизнь Арсеньева». В ранних подготовительных набросках к роману, И. А. Бунин писал: «Жизнь, может быть, дается единственно для состязания со смертью, человек даже из-за гроба борется с ней: она отнимает у него имя - он пишет его на кресте, на камне, она хочет тьмой покрыть пережитое им, а он пытается одушевить его в слове» [15, с. 315]. Этот страх забвения был много усилен порвавшимися связями с родиной. Лишенный притока непосредственных впечатлений родной ему действительности, с И. А. Бунин вызывает в памяти «горький и сладкий сон прошлого». Здесь он далеко не одинок, почти все русские писатели, оказавшись на чужбине, обращались к воспоминаниям о родине, о России.

Однако бунинский роман резко отличается от большинства произведений данной тематики. Автобиографическая основа «Жизни Арсеньева» несомненна. Только мысленно, только в художественном творчестве мог вернуться И. А. Бунин в родные места. Он пытается «одушевить в слове прошлое» [34, с. 96]. Но перед нами не собственно воспоминания, художественное произведение, в котором давние события и факты психологически преобразованы и перестроены.

В «Жизни Арсеньева» И. А. Бунин делает и решительный шаг в постижении диалектической сложности, противоречиво-целостной структуры человеческой личности. Используя традиции мировой и русской литературы, в том числе утвердившегося с конца XVIII века жанра романа-исповеди, в котором психологический анализ почти полностью вытеснял события и показ действительности вне героя. Но роман И. А. Бунина вместе с тем не был простым их продолжением. Вопреки распространенному мнению интерес писателя к подробностям чувств не заменил интереса к самим событиям. И. А. Бунин настойчиво шел к сплетению этих тесно, неразрывно связанных между собой сфер человеческой жизни. Раскрывая в романе «историю души» героя, которая, по мнению писателя, может быть не менее интересной, чем история целого народа, И. А. Бунин, тем не менее, не пренебрегает событийной частью, «делами» и «приключениями» героя. Происходит одновременно усиление сюжетно-драматического, новеллистического начала и психологической насыщенности всех уровней романа.

Наиболее развернутой формой обнаружения психологического содержания через внешние проявления выступает в «Жизни Арсеньева» психологизированный портрет. В нем фиксируются и комментируются такие детали внешнего облика героя, которые вскрывают константные черты личности: «…всегда есть какое-то странное отношение между наружностью человека и его судьбой» [38, с. 250]. Для передачи психологической противоречивости характера И. А. Бунин прибегает к помощи констатирующих деталей в облике своих персонажей.

Хронологически книга И. А. Бунина охватывает период времени примерно в двадцать лет из жизни Арсеньева, от рождения до разрыва с Ликой. Однако по существу, хронологические рамки романа значительно шире - их раздвигают и экскурсы в предысторию арсеньевского рода, отдельные попытки автора протянуть нить от далекого прошлого к современности. В целом «Жизнь Арсеньева» - та книга, которую мечтает создать в период своей творческой зрелости почти каждый большой писатель, но осуществляют лишь немногие.

В «Жизни Арсеньева» И. А. Бунину совершенно по-новому удалось проследить и закономерную психологическую связь личности главного героя с тем миром, который рисует нам писатель через его восприятие. «Роман проясняет историческую обусловленность его писательской позиции, поскольку автобиографический (не в подробностях судьбы героя, а в его мироощущении) и психологический принципы повествования дают материал, помогающий установить связь восприятия Бунин - Арсеньев с особенностями личности сформированной эпохой» [60, с. 163].

Новаторское в романе проявляется также и в самом жанре произведения, которое строится как свободный лирико-философский монолог, где нет привычных героев, где даже невозможно выделить сюжет в обычном понимании - это слова. Здесь сказалось давнее желание писателя миновать, преодолеть устоявшиеся каноны, все с той же целью преодоления конца и смерти.

Еще одной из художественных особенностей романа является ее монологичность. В книге И. А. Бунина жизнь развертывается как рассказ автора-повествователя почти исключительно о самом себе, о процессе постижения им окружающей действительности, о вхождении в эту действительность. И подобно тому, как для ребенка мир лишь понемногу становится осязаемым и конкретным, в книгу И. А. Бунина лишь постепенно входят реальные черты окружающей жизни.

Роман, с одной стороны, есть действительно автобиография вымышленного лица: некого собирательного «рожденного стихотворца», а не конкретного Ивана Алексеевича Бунина. С другой же стороны, эта книга самая исповедальная из бунинских творений - такова ее диалектика, двуединство реальности и вымысла, слияния прозы и поэзии, сознания и преображения. Отсюда же и двуплановость книги, постоянное присутствие в ней автора, прошедшего уже немалый путь, его современная точка зрения, его настоящее мироощущение. В одном из своих очерков, посвященных творчеству писателя, В. Н. Афанасьев пишет: «В прозе и поэзии Бунина явственно присутствует ощущение жизни, как длительного и в основе своей прекрасного пути от рождения человека до его смерти. Особенно сильно это ощущение жизни выражено в «Жизни Арсеньева» [3, с. 145].

Но «Жизнь Арсеньева» не просто лирический дневник писателя. Первые детские впечатления, отрочество, жизнь в усадьбе, гимназия - служат лишь канвой для психологической, философской и этической концепции И. А. Бунина. Автобиографический материал преображен писателем столь сильно, что книга эта смыкается с рассказами того цикла, в которых художественно осмысляются «вечные» проблемы.

Сам И. А. Бунин нередко подчеркивал: «Вот думают, что история Арсеньева - это моя собственная жизнь. А ведь это не так. Не могу я писать правды о себе. Выдумал я и мою героиню. И до того вошел в ее жизнь, что поверил в то, что она существовала, и влюбился в нее» [15, с. 357]. Однако заметил и другое: «Может быть, в «Жизни Арсеньева» и впрямь есть много автобиографического. Но говорить об этом никак ни есть дело критики художественной…» [15, с. 360]. Причем сразу же необходимо оговориться, что во взглядах И. А. Бунина, в его оценках и переоценках прошлого сказывается тенденциозная позиция эмигранта.

Существует досадная практика обвинять И. А. Бунина (ссылаясь на его роман) в сословных предрассудках, вчиняя ему благородное чувство и отношение к своему знатному роду. Но ведь автор отдает дань древней истории, выражает свою чуткость к заветам рыцарских времен с их призывом быть достойным во всем. Нравственной памяти о достижениях предков учит И. А. Бунин. Такой урок, несомненно, всегда современен, очень нужен и в наши дни.

Книга посвящена путешествию души юного героя, необыкновенно свежо и остро воспринимающего окружающий его мир. Главное в романе - расцвет человеческой личности, расширение ее до тех пределов, пока она не оказывается способной вобрать в себя огромное количество впечатлений. Перед нами душевная исповедь большого художника, воссоздание им с величайшей подробностью той обстановки, где впервые проявились его самые ранние творческие импульсы. У Арсеньева обострена чуткость ко всему. Если пространственное познание мира протекает строго во времени, то эстетическое, по Бунину, независимо от времени, преодолевает его и даже саму смерть. В романе отдельные жизненные мгновения созерцательные или событийные, - самоценны, они нужны автору не потому, что раскрывают характер героя, его судьбу или рисуют нравы, быт эпоху, а потому, что памятны герою, в них - его судьба. С помощью чувств главного героя И. А. Бунину удается передать то, о чем до него писали тысячу раз, так, как до него не писал никто. В изображении человека он отдает предпочтение не мысли и действию, а в большей степени созерцанию и чувству. Произведение И. А. Бунина явило стремление автора как можно полнее выразить, самоутвердить себя в слове, передать, как сказал сам писатель: «…что-то необыкновенно простое и в тоже время необыкновенно сложное, то глубокое, чудесное невыразимое, что есть в жизни и во мне самом, и о чем никогда не пишут, как следует в книгах» [13, с. 344].

«Жизнь Арсеньева» позволяет нам, читателям XXI века, проникнуть в святые святых - душу, внутренний мир художника. Эта способность романа снова выводит его далеко за пределы проблематики бунинской прозы прошлых лет. Герои большинства эмигрантских произведений И. А. Бунина заботливо изолированы от всего, что не связано непосредственно с «первородной» тематикой: любовью, страстью и смертью. В «Жизни Арсеньева» поражает многообразие вскрытых писателем связей личности с действительностью. При этом в романе запечатлено не просто «формирование художника», но формирование художника-новатора, писателя, определенного особого склада.

Новаторское начало бунинского творчества во всей силе проявилось именно в романе «Жизнь Арсеньева». Некоторые современные западные исследователи классифицируют его как новый тип романа, в чем-то предвосхитивший новации Жида, Хаксли, Бютора, и даже таких писателей, как Ю. Мальцев, иногда же причисляют его и к анти-роману. Для этого есть определенные основания. Жанровые формы и границы рассказов и романа И. А. Бунина очень своеобразны и подвижны. Его рассказы меняются в диапазоне от лирической миниатюры к рассказу «романного типа» («Чаша жизни»), а роман в каком-то смысле напоминает собой некий необычно разросшийся рассказ с психологически укрупненным мгновением в фокусе жизни: ведь «юность» и «любовь» (так называются части «Жизни Арсеньева») спустя полжизни кажутся лишь мгновениями.

«Жизнь Арсеньева» не только самое значительное произведение И. А. Бунина с точки зрения охвата материала, масштабности, итоговости. Роман ознаменовал собой заметные перемены, происходящие в более позднем творчестве писателя. Он стал весьма значительным этапом в развитии бунинского психологизма. Автор не только стремится раскрыть внутренний мир героя, но и проследить за его психологическим развитием и формированием. Это видно на примере главного героя романа. Его внутреннее состояние прослеживается автором подробно, детально, не остается без внимания ни одно движение души героя, психологические процессы раскрываются глубоко, с рассмотрением причин, их вызывающих. С появлением первых книг романа «Жизнь Арсеньева» связано и получение И. А. Буниным Нобелевской премии.

Таким образом, подводя своеобразный итог сказанному, еще раз отметим, что самая замечательная книга И. А. Бунина в эмиграции и самое «бунинское» произведение - это, конечно, его роман «Жизнь Арсеньева». Это не автографическое произведение вроде трилогии Л. Н. Толстого, где пересказывается собственная жизнь с некоторой поэтической дистанции. «Жизнь Арсеньева» - это воссоздание своего восприятия жизни и переживание этого восприятия («восприятие восприятия» или память о памяти). Память, по Бунину, очищает прошлое от всего ненужного, наносного и выявляет его подлинную суть, высветлят эстетическое в повседневном. И. А. Бунин постоянно стремится к преодолению времени: в романе присутствуют время прошлого и время настоящего повествования, часты «переброски» из одного времени в другое, нарушение временной последовательности. Но вместе с тем это не объективная реконструкция прошлого, а создание особого мира, иной реальности благодаря сознанию автора: «ничтожные и обыденные вещи», преображаясь, становятся загадочно прекрасными. «Жизнь Арсеньева» - уникальное произведение в русской литературе, развивавшейся до И. А. Бунина в русле толстовско-достоевского психологизма.

2.2 Синтез лирического и психологического начал в книге «Темные аллеи»

Сам автор считал произведения сборника «Темные аллеи», начатого и завершенного с 1838 по 1944 гг., своим высшим достижением. И. В. Одоевцева вспоминала жаркие возражения И. А. Бунина на реплику о своей славе: «Что мне эта Нобелевская премия - хотя сколько я о не мечтал - принесла? Чертовые черепки какие-то. И разве иностранцы оценили меня? Вот я написал лучшую свою книгу «Темные аллеи», а ее ни один французский издатель брать не желает…» [51, с. 163].

Вполне возможно это случилось потому, что в цикле рассказов «Темные аллеи» автор всматривается не в пеструю оболочку бытия, а в источник, корень, он как бы сознает себя участником платонического пира, и, предвидя осуждение лицемеров, с гневом и скорбью восклицает: «Когда я пишу об этом, пытаюсь выразить его, меня упрекают в бесстыдстве, в низких побуждениях…» [15, с. 217].

Большинство героев сборника - личности исключительные, поэтому, по нашему мнению, их обрисовка требовала от автора глубокого, мастерского психологизма. Содержательные особенности сборника «Темные аллеи» обусловили в нем наличие «оригинального психологического стиля, который можно было бы назвать аналитическим психологизмом - по ведущему принципу изображения духовной жизни…» [22, с. 230].

Психологический мир героев «Темных аллей» предстает как сложный, наполненный противоречиями, организм, который необходимо четко выявить и объяснить. В таком психологическом рисунке, по нашему глубокому убеждению, разобраться было бы довольно сложно, и поэтому психологический анализ у И. А. Бунина часто строится как обнаружение скрытых пластов внутреннего мира, тех побуждений, душевных движений, которые не лежат на поверхности, неясны с первого взгляда даже самим героям. Отсюда их самоанализ всегда смел и каждое душевное состояние выписано автором четко и подробно.

Герои И. А. Бунина верят не только чувствам, но и предчувствиям. Но, как замечает А. К. Воронский, «соотношение сознательного и подсознательного не входит в сферу художественной проблематики Бунина-психолога, хотя эти черты, как мы видим, наблюдаются...» [18, с. 150]

Самые различные моменты и оттенки отношения двоих влекут писателя. Это поэтические, возвышенные переживания («Руся», «Натали»); противоречивые и странные чувства («Муза»); вполне заурядные влечения и эмоции («Кума», «Начало»), вплоть до низменного, животного проявления страсти и инстинкта («Барышня Клара», «Гость») и т.д. Но в первую очередь и главным образом, писателя привлекает чистая, истинная, земная любовь, гармония «земли» и «неба». Такая любовь - огромное счастье, но счастье у него именно как зарница: вспыхнуло и исчезло. Ибо любовь в «Темных аллеях» всегда очень краткая, более того: чем она сильнее, совершеннее, тем скорее суждено ей оборваться. Оборваться, но не погибнуть, а светить человеку всю жизнь.

Неоднократно писали о трагичности взглядов И. А. Бунина, соединившего любовь и смерть. Но вот как сам писатель объясняет это явление: «Неужели вы еще не знаете, что любовь и смерть связаны неразрывно? Каждый раз, когда я переживал любовную катастрофу, - а их, любовных катастроф, было немало в моей жизни, вернее почти каждая моя любовь была катастрофой, - я был близок к самоубийству…» [15, с. 281]. Первое, что бросается в глаза, когда мы читаем «Темные аллеи», - это трагизм большинства составляющих книгу рассказов. И дело заключается не только в том, что многие произведения завершаются смертью одного из героев («Холодная осень», «Кавказ», «Натали», «Генрих» и др.), но и в том, «что для оставшихся жить любовь чаще всего источник большого и глубокого трагизма» [63, с. 171].

В чем же источник трагизма, сопровождающего всякую большую любовь? - словно бы ставит перед читателем вопрос И. А. Бунин. И иногда, как бы сам отвечает, что это социальные противоречия жизни, общественное неравенство любящих, но чаще всего любовь трагически обречена, даже если к тому нет никаких социальных предпосылок.

Литературовед Д. И. Мышалова, анализируя сборник рассказов «Темные аллеи» в аспекте его психологизма, подчеркнула, что «в большинстве героев И. А. Бунина художественно воспроизведен тот же тип общественного характера, что был свойственен самому автору. Основным его содержанием является процесс философского самоопределения в действительности» [45, с. 125].

И не удивительно, что многие рассказы И. А. Бунина содержат образ страшных, жестоких притеснителей женщин. Ими оказываются обманутые мужья, брошенные любовники. Финал всегда один - убийство изменившей мужчине женщины («Генрих», «Пароход «Саратов» и др.). В рассказе «Кавказ» муж, запугивающий, неотступно преследующий подозреваемую им жену, не найдя ее для расправы, сам убивает себя. Жить острой памятью о телесном обладании женщиной, принадлежащей теперь другому, он не мог. Физическая близость приносит счастье любящим и отравляет существование тем, кто пользуется ею насильственно, не менее чем их жертвам.

И. А. Бунин пишет и о другом возможном смертельном исходе, когда чистая страсть девушки сталкивается с душевной пустотой юноши («Галя Ганская») или влюбленность юноши - с физическим отвращением к нему его избранницы («Зойка и Валерия»). Раздвоенность ощущения тоже приводит несчастных к самоубийству. И происходит оно будто неожиданно, после долгих, обычно текущих, наполненных бытовыми подробностями дней, что нередко рассматривается как вмешательство рока. На самом же деле, как нам кажется, здесь передана мгновенная вспышка нестерпимой, несовместимой с жизнью боли. Сюжетная непредсказуемость рассказов становится выражением острого душевного перелома.

В позднем творчестве писателя часто находят мотивы чуть ли не полного отступления от социальных мотивов. В привычном сравнении его рассказов, скажем, с чеховским «Водолеем» или отдельными линиями толстовского «Воскресения», действительно, «заметно существенное охлаждение к общественному колориту» [19, с. 552]. Внимание писателя всегда было приковано к вечному чувству любви. Впрочем, кроме всепоглощающей одухотворенной любви существует в жизни и некое ее подобие, где чувственное, плотское начало играет решающую роль. И. А. Бунин рассматривает и это явление в таких рассказах как, «Антигона», «Визитные карточки» и других. Герой их - молодой студент и сиделка в доме его дяди, известный писатель и случайно встреченная им на пароходе провинциальная мещаночка, хозяйка богатой дачи и друг ее мужа - легко и не задумываясь вступают в связь и так же легко расстаются. Автор не осуждает таких героев, в интенсивности чувственного влечения он видит явление, заслуживающее внимания художника и потому в чем-то противостоящее серости мещанских будней. Но все же с наибольшим интересом и мастерством изображает И. А. Бунин первую любовь, первое зарождение любовной страсти. С особым вниманием останавливается он на превращении девушки в женщину, рисуя этот процесс в большинстве рассказов целомудренно и проникновенно. В сходных ситуациях раскрывает он совершенно различные, неповторимые женские характеры, каждый из которых интересен своими, только ему присущими чертами. Именно в этих рассказах сказалось в наибольшей степени повышенное внимание писателя к изображению таких подробностей проявления чувства влечения, которых обычно избегают в литературе.

Персонажи бунинских рассказов, вошедших в книгу «Темные аллеи», внешне и внутренне разнообразны, но все они - люди единой судьбы. Студенты писатели, художники, военные одинаково изолированы от социальной среды. Не в обстоятельствах внешних отношений смысл их жизни; для них характерна внутренняя трагическая опустошенность, отсутствие «цены жизни». Они ищут ее в любви, в воспоминаниях о прошлой любви. Будущего у них нет, хотя внешне обстоятельства жизни, казалось бы, логически не влекут их к обычному для бунинских рассказов трагическому финалу. Исследователи творчества И. А. Бунина нередко находят в его рассказах какие-то роковые мотивы, любовь - стихию, неожиданно возникающую и катастрофическую. На этом основании эти рассказы, так или иначе, противопоставляются предшествующим произведениям писателя.

Многообразны истоки бунинских рассказов, определяющих их тон, их словесную мелодию. Тут и народная песня, и легенда, и устный рассказ. Отдельные новеллы, как, например, «Баллада» или «Железная шерсть», представляют собой мастерски переданные устные сказы с фантастическими сюжетами. Но рассказов с фантастическими сюжетами в книге «Темные аллеи» немного. Однако и в чисто реалистических рассказах их обрамление, в частности картины природы, далеки от обыденности, от серой заурядности и никогда не являются бесстрастным фоном, а выступает в роли «активно действующего компонента повествования» [61, с. 115].

В «Темных аллеях» мы встретим и грубоватую чувствительность, и просто мастерски рассказанный игривый анекдот, но сквозным лучом проходит через книгу тема чистой прекрасной любви. Необычная сила и искренность чувств свойственны героям этих рассказов, и нет в них ни эротизма, ни смакования раскованных подробностей. Любовь как бы говорит: «Там, где стою я, не может быть грязи!».

«Чистый понедельник» - один из наиболее характерных бунинских рассказов из цикла «Темные аллеи». Он начинается так: «Темнел московский зимний день, холодно зажигался газ в фонарях, тепло освещались витрины магазинов - и разгоралась вечерняя, освобождающаяся от древних дел московская жизнь…» [13, с. 350]. Так, чисто по-бунински, завязывается рассказ, с мастерски выписанного пейзажа, с пейзажа на этот раз городского, московского, в котором излюбленные писателем зеленые звезды - всего лишь искры с уличных проводов. Но этот пейзаж уже готовит читателя к восприятию события радостного и особенного. Ожидание нас не обманывает: «Каждый вечер мчал меня в этот час на вытягивающемся рысаке мой кучер - от Красных ворот к Храму Христа Спасителя: она жила против него; каждый вечер я возил ее обедать в «Прагу», в «Эрмитаж», в «Метрополь…» [13, с. 351]. Повторяющееся слово каждый, подобно словесному рефрену в лирическом стихотворении, усиливает ощущение взволнованной напряженности чувств героя, непрерывного, ежечасного ощущения счастья.

Это вполне реалистический рассказ о крушении человеческой жизни и любви. Он своего рода сумма авторских наблюдений над жизнью. Различные формы самоанализа направлены в «Чистом понедельнике», прежде всего на разложение психических состояний на их составные элементы, на постижение переходов одного чувства в другое, одной эмоции в другую. Показательно здесь запечатлена калейдоскопическая смена ощущений, чувств и мыслей героя. Присущая герою рефлексия не только отражает «болезни века», но и является необходимым условием самосознания личности, критически относящейся к миру и себе.

Этот рассказ - признания героя, но насколько они импульсивны, внутренне отрывисты, неопределенны. И читатель сразу понимает, почему. Рассказчику (он безымянен, как и она) все кажется наваждением, неожиданностью. А этим он сродни многим другим персонажам писателя. Только он более открытый, добрый, но откровенно легкомысленный, подверженный власти случая, стихии. Ему не дано было понять свою подругу, прямую противоположность себе. Утонченное психологическое мастерство писателя здесь сказалось в том, что языком такого человека он сумел донести всю сложную, серьезную натуру героини. Но ее затаенные влечения тоже вдруг потрясли сознание ее поклонника. Каждый вечер они проводили время в лучших ресторанах Москвы, пользуясь своим богатством, молодостью, красотой. Реалии столь пестрой обстановки так ненавязчиво включены в повествование рассказа. Ненавязчиво, потому что к этим противоречиям устремлен внутренний взор героини. Писатель говорит не столько об интеллектуальном развитии этой страной женщины, сколько о борьбе в ее душе разных устремлений.

Двойственность характера героини, как это раскрывается по ходу рассказа, коренится в совмещении в ней западного и восточного начал культуры. Кстати, вопрос о соотношении восточного и западного в русской истории, русской жизни был животрепещущим в то время, к которому отнесено И. А. Буниным действие в рассказе, - 1910-е годы позапрошлого века.

В «Чистом понедельнике» восточное выделяется, прежде всего, в портрете героини, в образе ее своеобразной красоты. Не случайно в эпизоде встречи героини со знаменитым Качаловым звучит мотив сказочного, «шамаханского»: «Царь-девица, Шамаханская царица, твое здоровье!» - тост артиста в ее честь.

В этом рассказе Бунин воплощает и собственное трагическое понимание любви, реализует его не только в изображении мгновенных, трагически обрывающихся встреч героев, но и заставляет самих героев таким же образом воспринимать любовь.

В рассказе «Чистом понедельнике» всего два героя - он и она. Герои неразрывно представлены в тексте - как по отношению друг к другу, так и по отношению к автору, к произведению в целом. Насколько психологически глубоко и внешне фактурно выписаны женские образы, и насколько эскизно- мужские. Это обстоятельство позволило некоторым критикам говорить об отсутствии характеров мужчин и о главной роли женщин в произведениях писателя. «Женщины вообще играют в «Темных аллеях» главную роль. Мужчины, как, лишь фон, оттеняющий характеры и поступки героинь… «Темные аллеи» могут быть прочитаны как одна большая поэма, «песнь песней», ода любви и женской красоте» [56, с. 75].

Однако «Темные аллеи», как нам кажется, нельзя назвать «энциклопедией любви». Так как энциклопедия подразумевает полный, разносторонний охват жизненного явления, тогда как в «Темных аллеях» представлена авторская концепция любви, не затрагивающая многих аспектов этого человеческого чувства. Более того, в сборнике, при всей изобразительности и живописности мировосприятия и стиля, при всей очевидной растворенности субъекта повествования в природно-предметном мире, не столько любовь является предметом изображения, сколько авторское восприятие мира. Мир в свете монологического сознания не самоценен, не находится с автором в диалогических отношениях, но как бы не существует без чувственно-эстетического его восприятия.

Вместе с тем монологическое сознание оказывается способным отразить некоторые стороны бытия более проникновенного и разнообразного, нежели сознание диалогическое, охватывающее жизнь в ее социальных, психологических связях и опосредованиях. Так, в «Чистом понедельнике», по мнению И. П. Карпова, «воссоздан феноменальный мир человеческой души, пробужденной созерцанием женской красоты, любви к женщине» [31, с. 158].

С необычной сжатостью и виртуозной изобразительностью написан рассказ. Каждый штрих, цвет, деталь играют важную роль во внешнем движении сюжета и становятся знаком каких-то внутренних тенденций. Поэтому то и не удивительно, что сам И. А. Бунин считал этот рассказ лучшим из написанных им.

Бунинская проза периода эмиграции особенно отличается глубоко субъективным, психологическим видением мира. Чаще всего этот психологизм выступает в форме внутренней речи, которая получила название «внутреннего монолога». Хотя во внутренней речи героя можно найти и редуцированный диалог. По мнению литературоведа Л. А. Колобаевой, «Несмотря на развернутость и детальность внутренняя речь у И. А. Бунина не выступает еще в виде непосредственного отражения «потока сознания» во всей его сложности, хаотичности и подчас алогичности, какой она предстает в произведениях Л. Н. Толстого. Внутренняя речь И. А. Бунина - стенограмма душевной жизни, но литературно упорядоченная. Именно наличие ее в произведении И. А. Бунина дало основании критике назвать его верным продолжателем Л. Н. Толстого в раскрытии тайны «диалектики души» [34, с. 70].

Сюжет же большинства бунинских рассказов обычно прост, несложен. Развитие действия замедлено воспоминаниями о прошлом, которые приобретают в рассказе и самостоятельное значение, но, в конечном счете, всегда соотнесены с трагическим настроением. Лиризм прозы И. А. Бунина, ее психологизм обращены к памяти, к прошлому, к эмоциям человека, нерасторжимо связанного с ушедшим и неотвратимым миром.

Сила воздействия бунинского письма поистине непревзойденна. Предельно откровенно и подробно писатель умеет говорить об интимнейших человеческих отношениях, но всегда на том приделе, где большое искусство ни на йоту не снижается даже до намеков на натурализм. Но это «чудо» достигнуто ценой великих творческих мук, как, впрочем, и все написанное Буниным - истинным художником слова.

Итак, система бунинских принципов гармонического единения лирического и психологического начал в своем творчестве 1930-х-40-х годов, психологического анализа, их философско-эстетические основания открывали перед реалистической литературой новые перспективы изображения человека сразу в двух его измерениях - в его социально-исторической прикрепленности, а следовательно, частичности, и в неисчерпаемых возможностях человека, с его подлинной всеобщностью универсально-целостного общественного существа. Бунинский психологизм «Темных аллей» во многом открыл дорогу социально-психологическому и философскому направлениям в русской литературе XX века.

2.3 Психологическая проблематика рассказа «Легкое дыхание»

Реалистическое искусство начала XX века развивалось под знаком творчества А. П. Чехова. Это отчетливо осознавалось всеми современниками века. Традиционным является причисление к чеховской школе и И. А. Бунина. Вместе с тем известно, что И. А. Бунин, преклоняясь перед А. П. Чеховым, отрицал его кардинальное влияние на свое творчество. Что дает основание сближать этих двух писателей? И так ли уж не прав И. А. Бунин, отрицая эту близость, даже если учесть ту психологически оправданную необъективность, с которой писатели зачастую отрицают свою связь с предшественниками, ценя, прежде всего, свои художественные завоевания? Доказано, что анализ специфики сюжетостроения психологической новеллы открывает путь к постижению глубинных основ мироощущения художника, И. А. Бунина - особенно.