Пространственно-временные характеристики оппозиции "жизнь-смерть" в лирике М.И. Цветаевой берлинского периода

Длящееся настоящее время в земном жизненном пространстве обрывается («потом»), переводя восприятие в будущее условное время и такое же условное пространство.

Характеристика нового пространства («Града Друзей») - уже иное бытие, неземное и вневремённое. Перекличка с вышеуказанным стихотворением происходит и на ассоциативном уровне лирической героини, когда она, самоопределяя себя с «подругой мужественной» с «рукой без прав» в «мужественном рукаве», представляет небо «мужским», где после земного существования будет находиться в «граде друзей» по праву и на равных.

Экспрессия, синонимы в изображении абстрактного условного времени и пространства говорят о неравнодушном авторском отношении к проблеме двоемирия и оппозиционности самого своего существования. Не случайно Цветаева в примечании к стихотворению акцентирует внимание на специфике его голосового прочтения, создающего эффект чёткой определённости и данности утверждаемого. Авторское желание существования жизни после смерти, где нет времени и старости, где абсолютное равенство всех и каждого, где душа свободна от земных страстей, пронизывает стихотворение:

жизнь	смерть
время	пространство	время	пространство
Субъективное, условное настоящее, дление физической жизни (из контекста: «не владей!»)	Здесь (авторская синонимия земного пространства)	Субъективное, условное будущее - потом (авторская синонимия времени, наступающего после окончания физической жизни); между отрочеств, между равенств; здравствуй (в авторском смысловом значении «длись»)	Град Друзей: (в) пустом, крутом, небе мужском, божеств, торжеств, (тарпейских) круч, (спартанских) дружб, (сплошь) золотом; (в) мире: реки (вспять), (на) берегу, мнимость (руки), (искры) хруст, взрыв, недостоверность (рук), рукопожатьем (скрыв), всплеск (одежд), (в широтах ) зорь, (в загараньях) игр (на сухом) ветру, бесстрастье (душ)

Время и пространство в исследуемом тексте дано автором через героиню, которая воспринимает жизнь и смерть оппозиционно: сейчас - здесь и потом - там. Минимализм обозначения времени и пространства жизни говорит о несущественности той роли, которую играют они в мировосприятии героини.

Условная неопределённость («потом»), постоянство («отрочеств», «равенств») и длительность («здравствуй») жизни после смерти, которую, в данном случае, можно обозначить как смерть, говорят о некоей точке отсчёта её наступления и постоянности в восприятии.

Условное пространство символизируется автором и изображается как ирреальное (реки - вспять, плоские одежды, мнимости и недостоверности рук, зори - загаранья игр), объёмное (горизонтальное и вертикальное: река, берег, пустое, крутое небо), не имеющее реальных, физических границ. При его обозначении Цветаева использует большое количество абстрактных существительных, которые создают звуковую и визуальную динамику пространства.

Монолог лирической героини «Когда же, Господин…», подразумевающий единственного слушателя и судью - Бога. Обращаясь к нему, она исполнена нетерпеливого ожидания смерти. Мотив смерти как избавления от земных тягот доминирует в данном стихотворении. Героиня не задаёт риторический вопрос (нет пунктуационного знака) - она рассуждает, приговаривает, проговаривает, по сути, самой себе. Поскольку одно название включает два текста, разделённых графически (многоточие и подчёркивание) и датировано двумя днями написания (22-23 июня 1922 года), для точности исследования существует необходимость отдельного их рассмотрения, а также отдельного табличного оформления.

Группируясь, время и пространство выступают в образах, которые оказываются на разных полюсах, чётко разграниченных автором на «тот» и «этот» свет:

жизнь	смерть
время	пространство	время	пространство
Неопределённое, прошлое и длящееся настоящее (из контекста: «когда же… сойдёт, когда ж», «рвалась… слушала… слыву… томил»)	(высокое) плечо; (с пуховых) горбин; упорство (уст); сон-(слушала)-траву; здесь; на земле искусств; (лжи - ломовой) оброк	Субъективное, условное будущее (из контекста: «когда же… сойдёт… спокойствие»)	(спокойствие) седин, высот; пратишину (тех) первоголубизн; (в) синь горнюю; (в дерева первый) вздрог

Прошлое и длящееся настоящее время жизни представлено автором неопределённо и опосредованно, как длительный, динамичный и прерывистый период. Пространство жизни локально и обширно, расширяясь и максимально увеличиваясь, представлено абстрактным и реальным понятиями через гиперболу, оксюморон, антиномию, выражающих неоднородность и изменчивость существования («пуховые горбины», «лжи ломовой оброк»). Условное, будущее время смерти не имеет точки отсчёта в тексте, но имеет протяжённость и длительность («когда же… спокойствие»).

Глагол «сойдёт» придаёт связке («спокойствие седин, спокойствие высот») индивидуальное, авторское воплощение. Движение происходит по вертикали и в противовес смысловому значению слова «высота».

«Пратишина» и «первоголубизна» выступают в тексте мифопоэтическими символами запредельного пространства смерти. Добавляясь к пространству смерти, «Синь горняя» расширяет его, увеличивая до безграничности, которая в земном измерении может вмещаться «в дерева первый вздрог», оправдывая вертикальность схождения «спокойствия высот».

Вторая часть стихотворения максимально овеществлена и исполнена психологического напряжения, выраженного в усиленной работе мысли героини и оформленного пунктуационно и графически. В поисках земного самоопределения, своего предназначения в жизни и любви, она не оставляет попыток объединить жизнь и смерть, землю и небо:

жизнь	смерть
время	пространство	время	пространство
Рассвет (из контекста: «первый вздрог», «первый ворк»)	(дерева) вздрог - гордость; (голубя) ворк - верность;	условное будущее (из контекста: «если бы - не (пространственно-временные характеристики земной жизни) - сбылись жизни б»
Остановись светопись зорких стрел	тайнопись (любви);		небо - прбел;
Рассвет	дребезг; свист; лист; суета (сих) сует;
Луч-бич	жимолость (тел); опрометь (добыч);		небо - предел
День	Ков (дорог); началась (жизнь); пошла (жизнь); вздрог (плеча);
Утро	(малярный) мел; летопись (ребра)		небо - пробел

Длящееся настоящее время жизни представлено автором и опосредованно, и определённо, как протяжённый, динамичный и непоследовательный, прерывистый период (день вклинивается между рассветом и утром). Рассвет («светопись зорких стрел», «луч-бич»), этот рубежный образ времени, выступает своеобразным завершением «тайнописи любви», для которой мало земного пространства. Небо теперь служит лишь его ограничителем.

Теперь образ земного времени полновластно овладевает героиней, возвращая к тяжёлой бытовой действительности, хотя тело ещё и находится во власти воспоминаний: «дикий и тихий вздрог…плеча». Пунктуационно отграниченный глагол «прячет», не относясь к общему монологу, выбиваясь из текста, выполняет роль авторской ремарки, подчёркивая психологическое состояние героини, так же как и повторы: «ломовой оброк», «ломовых дорог» - в обеих частях текста. Утро («как из ведра», «малярный мел» - в отличие от остроты рассвета) служит ограничительным пределом, за которым земная жизнь приобретает чёткий пространственный образ.

Пространство жизни абстрактное, условное, локальное, выраженное на звуковом («ворк», «дребезг», «свист», «ков») и графически-визуальном («вздрог дерева», «светопись», «тайнопись», «не луч, а бич», «жимолость тел», «опрометь (стремительность) добыч», «началась», «пошла», «вздрог плеча», «как из ведра ( - утро)», «малярный мел», «летопись ребра») уровнях.

Время смерти даётся автором как условное, неопределённое, будущее, для существования которого необходимо условие отсутствия земной жизни, данное в авторском смысловом обозначении («сует/ Сих суета»). Причём земная жизнь противопоставляется («сбылись/ Жизни б…») самой себе в значении исполненности, завершённости, существовании в смерти.

Пространство смерти неопределённое, условное, соединяющееся с земным пространством посредством луча, рассвета, и, таким образом, имеющее объёмность и развёрнутость по вертикали. В то же время оно обозначается как ограниченное и неведомое («предел», «пробел»).

Днём позже (24 июня 1922 года), будто пытаясь стряхнуть с себя непрерывно обуревающие мучительные раздумья, Цветаева пишет:

По загарам - топор и плуг.

Хватит - смуглому праху дань!

В данном случае «загары» выступают в значении «страсти». Автор обыгрывает многозначность слова, именуя страсти «смуглым прахом». Таким образом, героиня полна решимости вырубить и перепахать бесплодную почву душевных страстей и как можно скорее:

жизнь
время	пространство
(Трудовая) рань;	Топор; плуг; (ремесленнических) рук; (вечной мужественности) взмах;
(в) ветхозаветных (тьмах); последнего часа (из контекста: авторское смысловое обозначение последнего часа ночи);	(мхом и мёдом дымящий) плод; (в) ворохах (дремот); (Сарру-) заповедь; (Агарь-) сердце;
(ликуй в ) утрах	(вечной мужественности) взмах

Время жизни даётся автором как субъективное, условное, существующее в двух (реальном и ирреальном) измерениях: «рань» - утро и параллельно разворачивающееся мифопоэтизированное предвремя - «ветхозаветные тьмы», причём, в смысловой многозначности («тьмы») они также выступают в роли древних, вечно присущих человеку, страстей. Рефреном идущее: «Здравствуй - в ветхозаветных тьмах -/ Вечной мужественности взмах!», «… - ликуй в утрах,/ Вечной мужественности взмах!» закольцовывает временное измерение, объединяя процесс творчества и Вечность как единственную данность, существующую бесконечно.

Жизненное пространство многомерно и абстрактно. Оно объединяется в бесконечность, как и время, «мужественным взмахом». Условность пространства обозначается предметным сочетанием реально существующего («топор», «плуг», «ремесленнические руки», «вороха дремот») и существующее в субъективном восприятии героини («загары», «дымящий плод», «Сарра-заповедь», «Агарь-сердце»).

«Мхом и мёдом дымящий плод» в авторском смысловом значении может интерпретироваться двояко: любовь, сон, но однозначно клеймится и гонится («прочь», «тварь»).

Библейские образы гармонично вплетаются в монолог: Сарра и Агарь на мифопоэтическом уровне выступают символами заповеди (устоев и правил) и сердца (страсти и любви). Графическое и пунктуационное оформление, высокая лексика, используемая автором, подчёркивает торжественность и решительность, с какими лирическая героиня отказывается от земных страстей в пользу творчества («вечной мужественности»). И в предыдущих стихотворениях («Так, в скудном труженичестве дней…», «Ищи себе доверчивых подруг…», «Помни закон…»), и в данном тексте «мужественность» и «ремесленничество» - самое важное, что постоянно рассматривается и осмысливается автором, как признак пространства, существующего в жизни и смерти, тем самым сглаживая их противопоставленность.

25 июня 1922 года Цветаевой окончены три стихотворения: «Здравствуй! Не стрела, не камень…», «Некоторым - не закон…», « Дабы ты меня не видел…» (именно такой порядок размещения произведений в книге стихов 1922-1925 гг. «После России»). Неопределённость бытового уклада, сердечные волнения и впечатления, любовь к мужу, влюблённость к А.Вишняку - не столь важно, что послужило причиной появления стихов. Важно другое - явственно проявляющееся ощущение жизни, новой жизни, жизни, которая обнаруживала себя и бытием, и бытом.

Появление в тексте личного местоимения «я» (которое в берлинском поэтическом периоде появляется только трижды: в данном тексте, в «Ищи себе доверчивых подруг…» и в «Пустынной храмине…», не включённом Цветаевой в сборник «После России») позволяет трактовать его как значимый приём при изображении психологического портрета лирической героини, говорящий о том, насколько важны и рубежны моменты его появления в лирике данного периода. Значимость моменту придаёт вся смысловая цепочка: «я: не стрела, не камень, живейшая из жён - жизнь».

Кроме того, хотелось бы обратить внимание на смену настроения: «мужественность», постоянно фигурирующая в предыдущих стихотворениях, в данном тексте присутствует в символическом значении слова «стрела» (символ мужского начала и мужских добродетелей). «Камень», символизирующий духовную крепость и несокрушимость, автор так же, как и «стрелу», противопоставляет «жизни» - «живейшей из жён». Значение осознанности, ясности понимания, уверенности в сказанном придаёт простое, чёткое восклицание-обращение («Здравствуй!») и динамическая смысловая недосказанность («Обеими руками / В твой невыспавшийся сон»). Можно отметить ещё, умышленную или подсознательную, статическую характеристику героя, содержащуюся в словах лирической героини.

Любопытен такой факт: если в первом стихотворении, посвящённом Вишняку («Так, в скудном труженичестве дней…»), лирическая героиня предсказывает герою: «Забудешь… её…/Все древности, кроме: дай и мой», то теперь можно наблюдать авторскую последовательность в характеристике героини, подчёркивающей и тем самым усиливающей важность «Дай!» и «Мой!»:

Дай! (На языке двуостром:

Нб! - Двуострота змеи!)

Всю меня в простоволосой

Радости моей прими!

Льни! - Сегодня день на шхуне,

- Льни! - на лыжах! - Льни! - льняной!

Я сегодня в новой шкуре:

Вызолоченной, седьмой!

Мой! - и о каких наградах

Рай - когда в руках, у рта:

Жизнь: распахнутая радость

Поздороваться с утра!



Восклицания, тире, чередующаяся «л», экспрессивный динамизм - лёгкость и восторженность эмоционального состояния, передающегося автором в данном тексте, говорят о многомерности и неоднозначности мировосприятия.

жизнь
время	пространство
Утро (из контекста: «с утра»);	Я; живейшая (из жён); обеими руками в (твой) сон; в (простоволосой) радости;
Сегодня день (в значении календарного измерения);	на шхуне; на лыжах; в (новой) шкуре;
(с) утра	в руках, у рта: (распахнутая) радость (поздороваться)

Используя табличные данные, можно сказать, что время жизни в данном тексте условно-реальное, локализованное в значении одного календарного дня, с уточнением времени суток («невыспавшийся сон», «с утра»). Номинативное обозначение жизни наряду с авторской смысловой синонимической цепочкой («Я - живейшая из жён - простоволосая радость - на шхуне - на лыжах - в новой шкуре - распахнутая радость») позволяет предположить тождественность и неразрывность, обширность и многомерность жизненного пространства, изображённого автором путём ассоциативного предметного восприятия, существующего как вокруг героини, так и внутри неё. Кроме того, авторская синонимия ( «живейшая»-«жизнь») в данном тексте явно оппозиционирует жизнь-смерть, положительно маркируя жизнь.

Следующее стихотворение «Некоторым - не закон…», датированное тем же днём, что и предыдущее (25 июня 1922 года), позволяет убедиться в «двуостроте» цветаевского поэтического языка и его выразительных особенностях:

Некоторым - не закон.

В час, когда условный сон

Праведен, почти что свят,

Некоторые не спят

С первых строк обращает на себя внимание способ повествования: оно ведётся в особой форме - несобственно-прямой речью. Доказательством служит тот факт, что вместо местоимений «я, мне, мой», чётко обозначающих образ героини, вводится неопределённое местоимение «некоторым». Оно дистанцирует образ, создавая дополнительную психологическую напряжённость. Этот приём был применён автором в первых строфах стихотворения «Так, в скудном труженичестве дней…», где героиня говорила о себе как о «подруге», используя местоимение «её».

Следующая двустрочная строфа служит подтверждением, что «некоторые» - та самая лирическая героиня, которая в очередной раз лишена сна, мучимая сердечными чувствами и напрасными попытками разглядеть среди ночной листвы виновника этих чувств («ты»):

Всматриваются - и в скры-

тнейшем лепестке: не ты!

Обращает на себя внимание используемый автором приём разбивки слова с переносом его на следующую строку. Вместе с интонационной восклицательностью, превосходной степенью сравнения, указанный приём добавляет в текст, а, следовательно, в психологическую характеристику героини дополнительную экспрессию и выразительность.

Некоторым - не устав:

В час, когда на всех устах

Засуха последних смут -

Некоторые не пьют:



Впытываются - и сти-

снутым кулаком - в пески!

«Засуха последних смут» - авторское использование многосмысловости при минимальном использовании языковых средств. Фраза может выглядеть и метафорой, и сравнением, и даже аллегорией (подтверждается в четвёртой строфе - «пески»). Четвёртая строфа (как и вторая) состоит из двух строк и заключает в себе все особенности, присущие второй строфе. Создаётся впечатление изначально единой строфы, разъединённой в дальнейшем и выступающей в роли своеобразного эмоционального рефрена. Кроме того, здесь любопытно повторное использование понятия «стиснуть» - в данном смысле цветаевское «стиснутым кулаком» выступает синонимичной парой «стиснув челюсти», применённое ею впервые в аналогично описываемой ситуации в стихотворении «Ночные шепота: шелка…» восемью днями ранее.

Некоторым, без кривизн -

Дорого дается жизнь.

В последних строках стихотворения даётся объяснение ночным мучениям, формулируется основной источник, причина ночных бессонниц и кипения страстей.

жизнь
время	пространство
Ночь (из контекста: «В час, когда условный сон… , некоторые не спят», «когда… Засуха последних смут -Некоторые не пьют»)	(условный) сон - не закон; в (скрытнейшем) лепестке: не ты; не устав: на всех устах засуха смут; стиснутым кулаком - (в) пески; жизнь - без кривизн



Время жизни субъективно и условно, его длительность (ночное время) ограничена часом. Такую же ситуацию можно было наблюдать ранее («Есть час на те слова…»), когда временное ограничение создавало экспрессивную динамику сжатости и ощущение часа, как временного пограничного рубежа.

Пространство жизни реализуется через абстрактный (невидимый) лепесток и пустоту, плотность которой символически представлена песками, и обобщается в номинативном обозначении жизни, как пространства без кривизн. Множественность абстрактного существительного, образованного автором от наречия «криво», позволяет воспринимать «кривизны» объёмно и неограниченно. Такое авторское противопоставление (жизнь: лист, пески - кривизнам) локализует и сжимает существующее пространство жизни.

Теперь пространство лирической героини в новой жизни, в жизни эмигранта, помимо «слуховых глушизн» (стихотворение «Есть час на те слова…») дополнилось его уточняющей характеристикой - «без кривизн», оставив без изменения лишь «час», когда можно признаться в этом самой себе и - в стихах - Вечности.

Третье стихотворение «Дабы ты меня не видел…», законченное 25 июня 1922 года, представляет собой своеобразное «руководство к дальнейшим действиям» для героини, разработанное ею после напряжённой (по своему психологическому накалу), ночи (стихотворение «Некоторым - не закон…»).

В монологе, обращённом к герою, лирическая героиня знакомит его со своим «руководством», и сразу возникает противоречие: «окружусь в жизнь», Не от жизни (своей ли, героя), а в жизнь. Таким образом, возникает двойственность восприятия: жизнь героини, отгороженная от жизни всех других, и жизнь героини, отгороженная от жизни героя, а может, от своей собственной? Фраза «Дабы ты меня не видел» оставляет смысловую «лазейку», позволяющую предположить, что лирическая героиня, не смотря на страшные мучения и поиски выхода из сложившейся ситуации, оставляет за собой право - видеть самой («незримой Изгородью…Жимолостью опояшусь, Изморозью опушусь» - создаётся ощущение прозрачности, доступности, лёгкой охлаждённости).

Авторское оформление стихотворения на лексическом уровне создаёт ощущение произносимого отворотного заговора: «окружусь», «укреплюсь» и рефреном - «опояшусь», «опушусь».

Героиня переживает и за своё внутреннее пространство («заросли-книжки»). Для его безопасности она использует уже абстрактный «арсенал», чтобы опоясать и опушить («вымыслы», «мнимости»), но выглядит он более устрашающим, благодаря включению в произносимый заговор «заживо» - слово, заключающее в себе в смысловом семантическом значении негативную, отрицательную энергетику, благодаря чему создаётся зловещая, напряжённая атмосфера реальности.

жизнь
время	пространство
условно-конкретное настоящее, неопределённое, длящееся (из контекста: «Дабы ты меня не видел - в жизнь -… окружусь… опояшусь… опушусь»);	(в жизнь) - изгородью, жимолостью, изморозью;
ночь, условно-конкретное настоящее, имеющее определённую протяжённость (из контекста: «Дабы ты меня не слушал В ночь -… укреплюсь… опояшусь… опушусь»);	(в ночь) - (в) премудрости (старушьей): скрытничестве, шорохами, шелестами;
абстрактное, условно-конкретное настоящее, неопределённое, длящееся (из контекста: «Дабы ты во мне… не… Цвёл… запропащу: … опояшу, … опушу»)	(во мне) - (по) зарослям: (по) книжкам: вымыслами, мнимостями

Время жизни представлено как абстрактное, многомерное, условно-конкретное, состоящее из неопределённо-длящегося и имеющего конкретную длительность («ночь»).

Пространство жизни присутствует в двух измерениях: внутреннее (заросли: книжки; вымыслы, мнимости) и внешнее, существующее параллельно, условно-конкретное (изгородь, жимолость, изморозь) и абстрактное, субъективно-понятийное (премудрости: скрытничество, шорохи, шелесты).

Цветаева не испытывает душевного спокойствия и творческого удовлетворения, несмотря на достаточно разнообразный круг общения (И.Эренбург, А.Белый, Р.Гуль, М.Слоним) и полученное от Б.Пастернака письмо (с восторженным отзывом на её вышедшие «Вёрсты»), которое положит начало долгой эпистолярной дружбе и духовной созвучности двух поэтов. Мятежная душа Цветаевой рвалась от обыденности и приземлённости в поисках того, кто поймёт и сможет разделить её порывы и стремления. Общение с Вишняком продолжалось, но из письма становится видно, что её попытки обрести единомышленника в его лице уже обречены: «<…> Всё Вас гладит, всё по Вас - как ладонь. <…> Ладонь - люблю, вся жизнь - в ладони. Но поймите меня! Нельзя - только ладонь. <…> Я не хочу, чтобы Вы - такой - такой - такой - в искусстве, миновали что бы то ни было «потому что тяжело». Вы не любите (НЕ ХОТИТЕ) Достоевского и Вам чужд Врубель - пусть это будет сила в Вас, а не слабость, преодоление через знание, а не закрывание глаз. Я не хочу Вас слабым, потому что не смогу Вас любить. <…>». Поэтому появляется балкон, как пограничный рубеж для осмысления психологического состояния, как «отвес», фигурирующий и в письме того дня, и в стихотворении «Балкон»:

жизнь	смерть
время	пространство	время	пространство
Условное длящееся настоящее (из контекста: «доколь»)	(с) отвеса; (любови) недовесок; слезой (солить)		Вниз - (в) прах, (в) смоль
	Балкон; (соляные) ливни; смоль (поцелуев); (ненависти) вздох: (в) стих
	(в) руке (комочком) сердце (или) рвань (батистовая) - (примочки); Иордань
	Бой (с любовью); (с гранитного) надбровья;		Взмыв - (в) смерть

Время жизни представлено в тексте как условное, неопределённо-длящееся, настоящее, выраженное через наречие «доколь» (до каких пор, как долго). Пространство жизни условно-реальное, в субъективном восприятии героини характеризуется многоплановостью и неоднородностью. Авторская синонимическая цепочка «откровенный отвес» - «балкон» - «гранитное надбровье» соседствует со «слеза» - «соляные ливни» - «Иордань» - «примочки»., что объединяет и расширяет абстрактное пространство, делая его многоуровневым и разноплановым.

В анализируемом тексте можно провести параллель между «земной любови недовесок» и «бой с любовью», чтобы получить представление о жизни героини, в которой любовь является не одной из составляющих жизнь, а самостоятельной характеристикой состояния героини, ведущей с любовью боевые действия («дик и жестокосерд») и отвоёвывая у неё лишь «недовесок». Неравнозначность в сложившейся ситуации выражается в авторском сравнении сердца и платочка, смоченного слезами, с примочками, которые вместили в себя огромное количество слёз-воды («Иордань»).

«Стиснутость» - очередное выражение экспрессии, характеризующее состояние волнения и смятения: «стиснутое… сердце или рвань батистовая» (ср.: «стиснув челюсти» («Ночные шепота: шелка…»), «стис-нутым кулаком» («Некоторым - не закон…»)).

«Смоль поцелуев» в данном тексте может быть автореминисценцией на «Губы: смоль и кровь» из стихотворения «Лютая юдоль…» (12 июня 1922 года) и нести одинаковую смысловую нагрузку, выражающуюся не характеристикой цвета (чёрный как смоль), а характеристикой физического состояния (см. В.И.Даль: густой древесный сок… горюч и липок). Отсюда и «неизбывная ненависть», как реакция на липкость и боль, и попытка «выдышаться в стих». На основании данной интерпретации можно сказать, что пространственные характеристики жизни в смысловом обозначении несут негативные, отрицательные нагрузки, которые меняют полярность в оппозиции «жизнь-смерть», представляя смерть как единственно возможное существование. Об этом говорит и смена вектора движения героини к смерти: «Вниз - чтобы в прах и в смоль!» - первоначальное пространственное представление о смерти, и «Взмыв - выдышаться в смерть!» - окончательное её восприятие, пересилившее «выдышаться в стих!» как неудовлетворительную попытку избавиться от «ненависти неизбывной» с помощью творчества.

Цветаева обуреваема душевными волнениями: ещё пишутся письма Вишняку, ещё продолжаются встречи с А.Белым, попавшим, как и она, в непростую жизненную ситуацию, ещё туманней и неопределённей видится житейская будущность, но уже читается, полученная от Пастернака «Сестра моя - жизнь» и уже происходит вторжение в её мир единомышленника, единопутника - созвучно чувствующего, созвучно понимающего, созвучно воспринимающего. Всё это перекликается в цветаевской лирике и чувствуется в стихотворении «Ночного гостя не застанешь…».

жизнь
время	пространство
Ночь (из контекста: «Ночного гостя не застанешь»); Условное расширение границ времени (из контекста: «Спи и проспи навек») (см. по Далю: на всю жизнь, вечно)	(В испытаннейшем из) пристанищ; Сей (невозможный) свет
(навзрыд) Ночь - динамика движения и расширения временных границ	(кифарой) - грудь; Любовник (лавролобый) (Поворотил) коней (С) ристалища; Ревность (Бога)

Время жизни представлено максимально развёрнутым и динамичным. Условно-неопределённая точка отсчёта («Ночного гостя не застанешь») сразу же поглощается неопределённо-длящимся временем («проспи навек»). Динамика движения и расширения временных границ выражена одушевлённостью и звучанием ночи («навзрыд/ Ночь»). Её наполненность мифологизированной предметностью позволяет воспринимать развёрнутость времени жизни как бесконечно-длящейся.

Пространство жизни, отрицательно характеризующееся автором как «Сей невозможный свет» включает в себя ограниченно-неопределённое, условно-конкретное пространство героини как внутреннего, творческого её существования («В испытаннейшем из пристанищ»). Динамика движения времени позволяет наблюдать изменение пространственной характеристики, при котором одно пространство («невозможный свет») поглощается другим, неограниченным, вмещающим в себя земную и небесную объёмность («ревность Бога/ К любимице своей»), снимающим оппозиционность между жизнью и смертью.

Можно отметить смысловую авторскую временную и пространственную параллель: Олимп с «лавролобым Богом» и «Град Друзей» с «тарпейскими кручами» и «спартанскими дружбами» («Помни закон…»). Изменения претерпевает и художественный образ героини, ставшей «любимицей Бога». В очередной раз Цветаева в своём поэтическом творчестве акцентирует внимание читателей на явлении «ухода» от реального времени и пространства, выбирая для себя несуществующее (не-бытие) или, как в данном случае, прошедшее (до-бытие).

С книгой Б.Пастернака «Сестра моя - жизнь» в жизнь и творчество Цветаевой прочно вошёл тот, кто по праву мог находиться в «Граде Друзей», кто мог гордо и смело носить звание «лавролобый Бог», кто чувствовал, видел и слышал сверхвосприятием - Б.Пастернак. Согласно письмам и дневниковым записям, стихотворение «Неподражаемо лжёт жизнь…»посвящено ему, хотя позже при подготовке книги «После России» к печати Цветаева уберёт все посвящения, оставив названия лишь у двух стихотворений («Балкон», «Берлину»).

жизнь
время	пространство
Условное, неопределённое, длящееся настоящее	Жизнь: ложь сверх ожидания, сверх лжи; Рожь-ложь: звон, синь, жар, вал; Жизнь: дрожание, бормот( сквозь жимолость) жил Тела - жимолость; Души - заворожённость, сон; Друг: пение: белая книга тишизн , дикая глина «да», сон; Ладонь - жизнь

Время жизни условно делится на два периода: существование жизни до появления друга и после его появления. И в том, и в другом случае время - абстрактное, неопределённое, длящееся настоящее.

Пространство жизни до появления друга абстрактное, обладающее объёмом и протяжённостью («ложь сверх ожидания», «ложь сверх лжи», «рожь», «звон», «синь», «жар», «вал»). Ощущение жизни передаётся через внутреннее пространство героини («дрожание всех жил», «бормот - сквозь жимолость - ста жил»). Тело в представлении лирической героини - жимолость, которая, появляясь в текстах берлинского периода («вот: жимолостью» («Лютая юдоль…»), «В жимолость нежных тел» («Когда же, Господин…»), «Жимолостью опояшусь» («Дабы ты меня не видел…»), предстаёт в нескольких авторских толкованиях, но основное семантическое значение (см. Даль В.И.: растение, куст или вьющийся кустарник) позволяет предположить, что Цветаевой важно было подчеркнуть растительную, неприхотливую сущность физического существования в противовес «жилам» - голосовым проводам стихотворного дара, идущим из глубины души. Внутреннее пространство жизни героини («душа») обладает повышенной чувствительностью («заворожённостью») и, откликнувшись на зов друга («Радуйся же! - Звал!»), на его пение, погружается «в сон» («Ибо - зачем пел?»). «Сон души», вызванный появившимся другом, становится настоящим и значимым пространством жизни и отныне заключает в себе всё, что необходимо героине («друг»: «белая книга твоих тишизн», «дикая глина твоих «да»», «ладонь» - «жизнь»).

В последней строфе стихотворения Цветаева оформляет свои впечатления от книги «Сестра моя - жизнь», вводя в текст слова, которыми она озвучила творчество Пастернака в статье «Световой ливень»: «белую книгу твоих тишизн» («<…> раскалённость добела, которую - издалека - можно принять просто за белый лист <…>», «Под всей книгой <…> тишина.»), «дикую глину твоих «да»» («У Пастернака нет вопросов: только ответы.»).

Необходимо ещё отметить, проходящую через стихи берлинского периода словесную «цепочку» цветаевских окказионализмов: «глушизн» («Есть час на те слова…»), «первоголубизн» («Когда же, Господин…»), «кривизн» («Некоторым - не закон…») и «тишизн» ( в данном тексте), которые с достаточной степенью определённости представляют пространство. В последней строке стихотворения Цветаева делает «ладонь» Пастернака средоточием стихотворчества Поэта с большой буквы, приравнивая её к жизни, преклоняясь перед мощью его мастерства. Таким образом, Цветаева делает руку (её варианты: плечо, ладонь) связующим звеном между телесным и духовным. Для автора она - наиболее значимая часть тела, способная преобразовать (материализовать) духовную (творческую) деятельность, в то время как «лоб», «облом лба» служат, своего рода, преддверием в сферу духа.

Появление пастернаковских стихов означало для Цветаевой появление единомышленника - со-беседника, со-участника в развитии её творческого процесса, но, приняв Пастернака, как соратника и друга по стихотворному цеху, Цветаева в силу своего творческого воображения, не ограниченного бытийными рамками, не могла не привнести в новое знакомство своей симпатии и увлечённости. Трудно сказать, что преобладало в чувствах: восхищение, влюблённость? Наверное, для творчества это не важно, поскольку и то, и другое служило ему подпиткой. У стихотворения «Думалось: будут легки…» нет цветаевского посвящения, и, анализируя его и сравнивая с предыдущими берлинскими стихами, можно только предположить, что их адресат - Пастернак.

жизнь	смерть
время	пространство	время	пространство
Условное прогнозируемое будущее (из контекста: «Думалось: будут…»): легки дни; Не поздно ещё (из контекста: «в рассветные щели ещё птицы не пели», «поздно уже, если до завтра»)	(бестрепетна) смежность (рук); рассветные щели, птицы;	Условное прогнозируемое будущее (из контекста: «не в наши лета откладывать»);	смерть
		Условное прогнозируемое будущее длящееся (из контекста: «мёртвые хоть спят»)	мёртвые
условное неопределённое длящееся настоящее (из контекста: «остановимте…», «будь»)	взмахом (руки) (остановимте) нежность; (последняя) ставка; земля (да легка!); сердь; снам (нет сна); взмахом (лопат) (остановимте) память

Художественное время в тексте складывается из двух составляющих: условное неопределённое длящееся настоящее как время повествования и условное прогнозируемое будущее, которое, совмещая в себе время жизни и время смерти, снимает оппозицию, существующую между жизнью и смертью.

Художественное пространство состоит из присутствующих в тексте и существующих параллельно пространств: жизни и смерти. Пространство жизни условное, неоднородное, локальное, представленное абстрактными и конкретными понятиями («смежность рук», «рассветные щели», «взмах», «нежность», «ставка», «сердь», «память», «сны», «птицы», «земля»).

Пространство смерти условное, однородное, неразвёрнутое, выраженное в номинативном назывании и локальном процессуальном действии («смерть», «мёртвые», «спят»). В тексте представлена попытка героини и её готовность разрушить пространство жизни с тем, чтобы выйти на новый пространственный уровень - смерть. Оппозиция «жизнь-смерть» снимается общими маркированными понятиями: сон («моим снам сна нет») и спать («мёртвые хоть спят»). Руки (как и в предыдущих текстах) в авторском выражении выступают конкретным и значимым объектом (источником и средством) выражения и разрешения психологического конфликта.

В книге «После России» есть авторская сноска, объясняющая особенности чтения этого стихотворения: «Ударяется и отрывается первый слог. Помечено не везде». Таким образом, стихотворение приобретает особенность не только звуковую, при голосовом прочтении, но и визуальную, оформленную автором графически. Первая строка стихотворения состоит из отрицательной частицы «не» и оксюморона «поздно ещё», разделённых с помощью тире; разбивается слово «рас-светные» во второй строке; восклицание «не поздно», взятое в кавычки и повтор «ещё» после тире в третьей строке - такая своеобразная разбивка создаёт эти самые «щели», о которых говорит автор.

Рассвет («щели»), наблюдаемый героиней, дополняет цветаевскую картину рассветов, изображённую в стихах берлинского периода (меч: рассвет; светопись стрел; дребезг, свист, лист; не луч, а бич).

Авторская пунктуационная выразительность придаёт тексту эмоциональную динамику яростного призыва, заклинания. Здесь героиня совсем не похожа на ту, которая ещё недавно заговором-забарматыванием пыталась опоясаться жимолостью и опушиться инеем. Крепнет её голос, и крепнет её убеждённость в том, что жизнь в творчестве не может существовать с жизнью в самой жизни с её волнениями, страстями, беспокойством, бытом, а «нежность», уже воспринимаемая как обоюдная грозит новыми душевными потрясениями. «Мёртвые - хоть - спят!..» - разбивка слов с помощью тире создаёт ощущение захлёбывающегося дыхания, как после быстрой ходьбы или бега - героиня выдохлась и устала: «Только моим сна нет - /Снам! Взмахом лопат/Друг - остановимте память!» - последние слова звучат уже как мольба. Обращаясь к герою, литературная героиня почти всё время называет его («друг»). Это добавляет убедительности в голосе и весомости в доводах.

Дата написания стихотворения «Руки - и в круг…» та же (9 июля 1922 года), что и у предыдущего «Думалось: будут легки…», но содержательная его часть, несмотря на прежнюю эмоциональность и обращение в нём к герою, как к другу, другая. Меняется смысловая наполненность стиха.

жизнь
время	пространство
Руки - точка отсчёта разворачивающегося и длящегося условного времени (времени повествования) (отсутствие конкретности подтверждается в контексте: «сна нет», «дожди тысячелетий»)	ЛГ: руки, губы, память: грудь: тысячегрудая братская могила; стихи: свалочная яма Высочеств! Жизнь: круг (перепродаж и переуступок), суетностей; Друг: тело меж тел, пропад двухзвёздный;

Художественное время жизни условно-неопределённое, длящееся, включающее абстрактные периоды, относительно локализующиеся («сна нет», «дожди тысячелетий»). Такое представление времени стирает границы продолжительности жизни, размывая её явную противопоставленность смерти.

Пространство жизни многоуровневое, состоящее из условно-реального, субъективного, внешнего и видимого (руки, губы; суетности; круг перепродаж и переуступок), характеризующегося замкнутостью и закольцованностью и из субъективно-ирреального, включающего в себя пространственные характеристики внутренней абстрактной неограниченности и объёма (память героини: грудь: тысячегрудая братская могила и её стихи: свалочная яма Высочеств). Более подробно лексико-семантические особенности текста представлены в первой главе дипломной работы.

«Берлину» - одно из двух стихотворений с названием (второе - «Балкон»), помещённое Цветаевой в сборник «После России». Зная, с какой ответственностью и тщательностью автор подходил к своему творчеству, можно допустить, что данные стихи являются своеобразными рубежами в её жизненном и поэтическом пути берлинского периода эмиграции.

«Балкон» был написан в тот день, когда Цветаева «открытыми» глазами начинает смотреть на А.Вишняка. В письме 30 июня 1922 года явственно ощущается, как меняется отношение поэта к своему увлечению. А с 1 июля 1922 года и на всю жизнь в её мятежную, «сиротскую» душу вошёл поэт, под творчество которого Цветаева попала, как под «ливень», несущий «ожоги» её восприимчивой душе и помогающий жить дальше с осознанием того, что она не одинока в своём мировосприятии. Таким поэтом с большой буквы стал для Цветаевой Борис Пастернак. На протяжении нескольких дней (2-7 июля 1922 года), находясь под впечатлением от его творчества, Цветаева пишет рецензию на книгу «Сестра моя - жизнь», которую назовёт «Световой ливень». Часть названия («ливень») находит отражение и в данном тексте. Сложна и разнообразна эмоциональная наполненность стихотворения, в краткой, сжатой форме позволяющая почувствовать психо-эмоциональное и физическое состояние автора.

жизнь
время	пространство
Ночь, утро (субъективное, условно-реальное, длящееся настоящее время, из контекста: опускающиеся ставни, «сплю», вздрагивающий асфальт, «златозарной»)	Дождь, ставни, асфальт, копыта, сиротство, казармы

Время в художественном тексте субъективное, условно-реальное, его протяжённость ограничена автором суточной цикличностью, воспринимающейся в связи с контекстом произведения. Длительность и протяжённость циклов определяется опускающимися ставнями и вздрагивающим под копытами асфальтом.

Пространство жизни многопланово. Двойственность его восприятия напрямую связана с выразительными авторскими особенностями, позволяющими почувствовать эмоциональное состояние героини. Внутреннее, замкнутое пространство, ограниченное ставнями, поглощается внешним, уличным пространством (дождь, асфальт, златозарность), которое, в свою очередь, приобретает завершённость и предстаёт в итоге стеснённым, замкнутым и ограниченным пространством казарм. Таким образом, пространственно-временные характеристики жизни в данном тексте представляют собой замкнутость и ограниченность в авторском смысловом выражении.

Данное стихотворение в процессе исследования интересно рассмотреть с точки зрения формально-содержательного его наполнения, чтобы подчеркнуть богатство и разнообразие авторских приёмов, позволяющих создать высокое эмоциональное напряжение в тексте.

Метафоризм закрывающихся ставень выражен через ливень. Это явление в эстетическом плане вызывает унисонное звучание мира природы и мира людей в единстве духовного и материального. Кроме того, в данном случае, наблюдается явная перекличка образа «ливни» со «световым ливнем», вызванным у автора в результате знакомства с книгой Пастернака «Сестра моя - жизнь» и оформившимся в восторженную рецензию с одноимённым названием - «Световой ливень».

Одушевлённость «вздрагивающего» асфальта и сравнение стука копыт с «рукоплесканиями» вызывают одновременные эмоциональные ощущения напряжения и торжественности происходящего. Стихли рукоплескания - «поздравствовалось», и утих ливень - «слилось». В данном случае, можно наблюдать авторское двойное смысловое значение вышеприведённых слов.

Поздравствовалось: конец «рукоплесканий», как знак благодарности за доставленное удовольствие от слияния природного (стук копыт) и душевного состояния героини (хорошее самочувствие: период гармоничного соединения духовного и физического). Слилось: конец ливня (звуковая гармонизация и единство в тексте при помощи чередования: «лив-» и «лил-») и значение соединения, слияния «дождя», «ливня ставень» и «рукоплесканий копыт».

«Оставленность златозарная» воспринимается также неоднозначно.

Время ночи заканчивается с наступлением золотой зари (не рассветом - с острой авторской интерпретацией) - явлением объёмным и на неограниченном пространстве. Милость оставленностью, оставленность, как милость в общем контексте может означать горькую иронию героини, ощущающей себя одинокой и забытой и, одновременно, её благодарность за «златозарность» в этой оставленности. Метафора «сказочнейшее из сиротств» предельно развёрнута особенно в связи с использованием смыслового значения слова «сказочный» в превосходной степени сравнения. Во-первых, в значении «несуществующее» (в восприятии близких и знакомых людей, окружающих героиню) в сочетании с «сиротством» приобретает вид авторского оксюморона, привносящего в понятие «сказочнейшее» ноту иронии. Во-вторых, в значении «ненастоящее» (в ощущении самой героини) в сочетании с «сиротством» выглядит, как явление ею самой ещё не до конца осознанное. В-третьих, в значении «волшебное» (опираясь на восторг и радость Цветаевой в этот период, благодаря созвучию и общности с пастернаковской поэзией) в сочетании с «сиротством» может характеризоваться, как подарок судьбы героине при её, оторванном от России, одиноком существовании.

Оказанная «милость казарм» в смысловом значении одновременно несёт в себе и нотки горечи, сожаления (милость, оказанная тем или чем, от кого или чего героиня не ожидала милости), и благодарности (милостью, доставленной радостью скрашена эмигрантская жизнь), и иронии (милость, полученная не от Родины и не на Родине). При этом «златозарное», неограниченное пространство предстаёт в глазах читателя доброжелательным и снисходительным, но замкнутым, тяжёлым и душным для существования в нём. Таким образом, пафос одиночества и изгнанничества видится сквозь незамысловатое чувство благодарности, выражаемое Берлину.

В стихотворении «Удостоверишься - повремени…», на взгляд исследователя, очень интересно происходит пересечение, столкновение двух личностей, взволновавших автора в берлинский период эмиграции: А.Вишняка, увлечённость которым Цветаева пытается «выдышать» в стих, и Б.Пастернака, потрясшего её присланной книгой «Сестра моя - жизнь». Жизнь, перевоплощаемая Цветаевой в творчество, это не быт и, даже, не бытие, это до-бытие:

Удостоверишься - повремени'! -

Что, выброшенной на солому,

Не надо было ей ни славы, ни

Сокровищницы Соломона.

Героиня, ассоциируя себя с Суламифью, обращается к герою с упрёком-жалобой. Для неё объяснение очень важно, поэтому используется лексика высокого стиля: «удостоверишься», «повремени'». «Выброшенность на солому» может иметь, в данном случае, два смысловых подтекста: 1) отсылка, автореминисценция образа из раннего стихотворения «Наша зала» («Вечерний альбом»), где впервые упоминается солома:

Этим поздним укором я душу связала,

Как предателя бросив ее на солому,

И теперь я бездушно скитаюсь по дому,

Словно утром приехав с вокзала.

«Брошенность души» в приведённом примере олицетворяет ощущение потери дома как основания, его можно сравнить с фразеологическим выражением «земля уходит из-под ног»; 2) смысловая параллель с предыдущим стихотворением («Берлину»), выраженная потерей твёрдой опоры, зыбкостью сложившейся ситуации. В обоих случаях сохраняется смысловое содержание упрёка героини-Суламифи: она попадает в пространство, характеризующееся призрачностью, неопределённостью, отсутствием опоры под ногами.

Интересен факт отсутствия прямого называния виновника сложившейся ситуации. Обращаясь к герою, литературная героиня не называет имени, пусть даже условного, и не обозначает его с помощью местоимения «ты». Это может говорить не только об иносказательности при употреблении мифопоэтического образа, но и об отсутствии прямой вины героя, а также об отсутствии самого героя. Другими словами, автор выговаривается, рефлексирует, пытаясь обозначить, в первую очередь, для себя: на что рассчитывала, что хотела её героиня-Суламифь.

Нет, руки за' голову заломив,

- Глоткою соловьиной! -

Не о сокровищнице - Суламифь:

Горсточке красной глины!

Последняя строфа дышит экспрессией на физическом, звуковом (голосовом), графическом уровнях: сохраняется торжественность и трагичность соответствующего мифопоэтического образа («заломив»); обозначение голоса как горла, глотки («глоткою соловьиной») придаёт образу героини - Суламифи -дополнительную убедительность слияния. Можно сказать, что этой строкой говорит сама лирическая героиня. Доказательством служит одна из устойчивых ассоциаций, сравнивающая голос поэта с пением соловья. Последняя строка говорит, что героиня мечтала о «горсточке красной глины». Это выражение имеет двойное (в авторском оформлении) значение. Проводя параллель от «соломы» как пространства, лишённого надёжности и уверенности, «глина» в данном смысловом значении будет выступать пространством, в котором героиня надеялась обрести и то, и другое. Цвет в данном случае может обозначать наиболее распространённую глину, находящуюся ближе к земле. Кроме того, исследуя контекст произведения, можно допустить прямое влияние биографического факта. Цветаева, находясь под большим впечатлением от книги Пастернака, 7 июля 1922 года закончила писать рецензию на его стихи. Статья называлась «Световой ливень». В характеристике, данной его творчеству, есть такие строки: «Первое, что в круговой поруке пастернаковских первизн нас поражает: быт. Обилие его, подробность его - и: «прозаичность» его. <...> Быт для Пастернака - удерж, не более чем земля - примета (прикрепа) удержать (удержаться)». У Цветаевой ещё очень свежи впечатления от его стихов. 8 июля 1922 года она посвящает Пастернаку стихотворение «Неподражаемо лжёт жизнь…», в котором последняя строфа содержит ту самую «примету (прикрепу)»:

В белую книгу твоих тишизн,

В дикую глину твоих «да» -

Тихо склоняю облом лба:

Ибо ладонь - жизнь.

Учитывая всё вышесказанное, можно предположить, что автор остро переживает ситуацию собственной «непоЧнятости» и «непринятости» Вишняком. Она иносказательно пытается выразить, что не требовала от адресата стихотворения ничего, что имело бы существенное значение в обыденной жизни, а хотела найти в нём душевную (духовную) опору, которая помогала бы преодолевать тяжесть «мировых сиротств». Острота переживаемого чувства характеризуется использованием библейских персонажей, придавая тем самым значительность и масштабность произошедшему.

жизнь
время	пространство
Субъективное, условно-длящееся настоящее (из контекста: «Удостоверишься - повремени'»); Субъективное, мифопоэтизированное, условное прошлое (из контекста: «выброшенной… Суламифь»)	Солома, руки, голос («глоткою»)

Время жизни максимально развёрнуто на временной шкале, но, взятое за точку отсчёта, условно-длящееся настоящее имеет отрицательный вектор движения в мифопоэтизированное прошлое. Его одномоментная авторская совмещённость позволяет наблюдать неприятие Цветаевой настоящего времени и его движения в общепринятом представлении. Для неё понятие «сейчас, теперь, в настоящее время» с помощью творческой трансформации преобразуется или в определённые «миг, минуту, час, день», или в обобщённое «всегда».

Символично в авторском показательном плане и пространство жизни. В данном случае его фактическое отсутствие, обозначенное абстрактными относительными понятиями (солома, руки, голос), говорит об отсутствии реально существующего пространства в жизни поэта и о том, что на данный момент действительно реальны в жизни лишь руки и голос - неотъемлемая часть самой Цветаевой.

Если предыдущее стихотворение («Удостоверишься - повремениЧ…») звучит, как жалоба-упрёк, то, написанное четырьмя днями спустя (16 июля 1922 года), «Светло-серебряная цвель…» звучит колыбельной в устах героини, убаюкивающей свою боль, своё поражение - в попытке ухватиться за земное…

Светло-серебряная цвель

Над зарослями и бассейнами.

И занавес дохнёт - и в щель

Колеблющийся и рассеянный

Свет…

Картина пространства воспринимается ирреальной, настороженной. «Заросли и бассейны», окутанные «светло-серебряной цвелью» - пространство, преображённое не обычной зелёной плесенью, а серебряной, символизирующей защиту от порочных взглядов, мыслей и поступков. Спокойное, убаюкивающее «занавес дохнёт - и в щель» так не похоже на экспрессивное «в рас - светные щели /(Не поздно!) - ещё /Нам птицы не пели» («Думалось: будут легки…»). Вздох занавеса, пропускающий колеблющийся, рассеянный свет постепенно начинает прорисовывать пространственную картину, позволяющую понять, что заросли и бассейны - образ внутреннего пространства героини. Что же представляет собой её «занавес»?

…Падающая вода

Чадры. (Не прикажу - не двинешься!)

Так пэри к спящим иногда

Прокрадываются в любимицы.

Теперь можно полностью восстановить авторскую смысловую цепочку: «занавес - чадра падающей воды», и щель в нём появляется только по желанию героини. В исследуемом тексте наблюдается авторское олицетворение героини с мифологическим образом - пэри. Прослеживается не просто параллель, а слияние двух образов. В толковом словаре русского языка Д.Н.Ушакова приводится следующее толкование «пэри»: в иранской мифологии - падший ангел, временно изгнанный из рая и охраняющий людей от демонов (представлявшийся крылатым существом в образе женщины). Можно предположить, что ключом к авторскому смысловому значению «пэри» будет «охраняющий людей от демонов». Слияние образов в плане содержания позволяет представить героиню охраняющей и охраняемой одновременно, и «занавес-чадра», колеблющаяся по приказу, это подтверждает в плане выражения:

Ибо не ведающим лет

- Спи! - головокруженье нравится.

Не вычитав моих примет,

Спи, нежное моё неравенство!

Героиня обозначает «головокруженьем» попытку «прокрасться в любимицы к спящим». Двойственность расширяет образ героини в понятийном смысле, поскольку позволяет воспринимать её как земную женщину, пытающуюся обрести опору, уверенность, счастье в спящем, и как ангела, который охраняет её же от демонов: от искушения увлечься спящим и потерять опору, уверенность, счастье. Графически выделенная, голосовая побудительность («- Спи!») открывает в тексте существование того, к кому обращается героиня-пэри. И, когда происходит конкретизация обращения, которое наполнено грустью и сожалением, становится понятно, что героиня чувствует двойственность масштаба и убаюкивает лейтмотивным «спи» своё «нежное неравенство», своего «мой неженка» («Так: в скудном труженичестве дней…»).

...