Поэтика "Романа с кокаином" М. Агеева

Масленников, создавая свои записки, подразумевает присутствие адресата - того незримого постороннего, который будет оценивать и судить его. Однако он не пытается маскировать свою сущность - напротив, он старается максимально точно описать историю своей «болезни» (неслучайно в первоначальном названии произведения значилось «По запискам больного»). Жанр «записок» предполагает, что рано или поздно они будут прочитаны другим - то есть, рано или поздно произойдет вторжение постороннего в личное пространство жизни. Это задает исповедальный тон «Романа с кокаином», свойственный произведениям XX века, особенно роману символическому, в котором исповедальность трактуется как «задача художественного творимого самостроительства» Медарич М. Автобиография / Автобиографизм. С. 15.. По мнению С. Сатовской, «исповедальность приравнивает личный «документ» (дневники, записки, автобиографию) к документу истории» Сатовская С. Н. Автобиографизм в творчестве Г. Грасса в контексте авторского образа мира и истории Германии : автореф. … дис. канд. филол. наук. Екатеринбург, 2015. С. 7.; именно индивидуальность позволяет автору преподносить историю через субъективное «я». «Исповедальный автобиографизм», как замечает А. Большев Большев А. О. Исповедально-автобиографическое начало в русской прозе второй половины XX века. СПб. : Филол. фак. С.-Петерб. гос. ун-та, 2002. 56 с., преподносит повествователя и, соответственно, самого автора, тождественного повествователю, как «внутреннего человека», связь между внешним, событийным, историческим и личной жизнью индивидуума отражается в образе автобиографического героя, который одновременно и является прямым участником событий, и является их «оценивателем».

Исповедальный характер «Романа с кокаином» отражается в специфике нарратива агеевского текста. А. Урбан замечает, что автобиография требует такого читателя, для которого писатель «разъясняет, убеждает, обличает, раздумывает, оправдывается…» Урбан А. А. Художественная автобиография и документ. С. 197.. С этим утверждением коррелирует и высказывание С. Машинского: по его убеждению, повествование в автобиографическом произведении характеризуется мозаичностью, так как рассказчик-повествователь вынужден отвлекаться от сюжета, «забегает вперед <…> “оправдываясь” перед читателями» Машинский С. О. О мемуарно-автобиографическом жанре // Вопросы литературы. 1960. № 6. С. 129-145.. Как мы уже отмечали, повествование «Романа с кокаином» ретроспективно: Масленников создает записки и пишет лишь о том, что ему необходимо в контексте его концепции, причем его целью является не создание цельной автобиографии, а демонстрация конкретной истории, связанной с наркотиками, попытка исследовать причины пристрастия к кокаину и убеждение в том, что этого невозможно было бы избежать. Именно поиск истоков болезней и обеспечил появление в «Романе с кокаином» больших текстовых вставок размышлений героя: Масленников не пытается оправдать свою жестокость к матери, безразличие к зараженной им Зиночке, конформизм в общении со сверстниками. Это своеобразный антиромантический герой, желающий быть частью среды, но волею обстоятельств не могущий стать полноправным членом гимназического коллектива, это герой, отказывающий от действия и постулирования своей точки зрения, герой, не сопротивляющийся миру, но отрицающий его законы. Биография Масленникова - это биография маргинальная, история об антигерое. И тем не менее, тот факт, что повествование ведется с его точки зрения, заставляет нас отталкивается именно от его позиции - иными словами, воспринимать его положение как часть нормы и, согласно Л. Гинзбург, рассматривать его в качестве «положительного» героя: «Благородство, как последний слой души, может только просвечивать сквозь признание своих пороков и ошибок; и сама способность к этому признанию может стать основным признаком возвышенной натуры» Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. С. 74..

Продолжая исследовать мотивно-тематическое единство «Романа с кокаином», выявленное в связи с документальной основой текста, обратимся к анализу школьного топоса «Романа с кокаином». Гимназия Кеймана словно становится моделью микромира но характерно, что в этом микромире известные исторические персоналии словно не существуют или же находятся на периферии: в тексте нет ни одного упоминания об императоре, политических или военных деятелях, известных людях эпохи. Даже когда ученикам сообщают о прибытии в школу «господина министра народного просвещения», его имя не называется. Это вполне соответствует жанру «романа с ключом»: конкретное называние общественных деятелей необязательно, поскольку люди, жившие в то время, могут понять, о ком идет речь, по намеку (учитывая время действия романа, скорее всего, имеется в виду генерал-адъютант Игнатьев Павел Николаевич (1870 - 1945), вступивший в должность министра народного просвещения 9 января 1915 года Шилов Д. Н. Государственные деятели Российской империи. Главы высших и центральных учреждений. 1802--1917. Библиографический справочник. СПб., 2001. С. 266--268.). С другой стороны, игнорирование исторических личностей приводит к выводу о том, что для герметичного пространства гимназии не имеет значение то, что творится за ее пределами. Персоналии эпохи становятся не более чем симулякрами, означающими-клише, символами власти, которая, однако, уже утрачивает свою реальную силу накануне революции. В этом плане становится весьма показательным противостояние Буркевица и гимназического батюшки: Буркевиц упрекает последнего в лицемерии и, несмотря на строгую дисциплину школы, батюшка не отклоняет обвинение ученика и не подает на него жалобу директору, поскольку и сам понимает абсурдность молитв ради того, «чтобы брат победил бы брата, чтобы брат покорил бы брата, чтобы брат убил бы врага» Агеев М. Указ. соч. С. 70.. Исторические личности, как и личности индивидуальные, больше не создают историю: она теряет свои рациональные законы и начинает функционировать по иным правилам.

Система художественных образов выстроена так, что в центре ее оказывается противостояние нескольких типов. С одной стороны, это тип «западного человека» - его представляет собой Штейн:

«Его любимой поговоркой было выражение: надо быть европейцем. Выражение это он кстати и некстати употреблял постоянно. - Надо быть европейцем, - говорил он, являясь и показывая на часах, что пришел в точности за одну минуту до чтения молитвы. - Надо быть европейцем, -говорил он, рассказав о том, что был прошлым вечером в балете и сидел в литерной ложе. - Надо быть европейцем, - добавлял он, намекая на то, что после балета поехал к Марье Ивановне» Агеев М. Указ. соч. С. 41-42. .

Афористичное «надо быть европейцем» приобретает оттенок косности: Штейн неотступно следует норме и почитает норму, которая дарует ему место в иерархичном коллективе гимназии. Однако ориентация на «запад» в данном контексте оказывается лишь внешней акцией, не имеет смыслового наполнения: речь идет о поверхностной моде на западную культуру.

С другой стороны, важное место в персонажной системе занимает образ Буркевица, который явно выделяется из школьного коллектива: «Мы смотрели на его ноги в стоптанных нечищенных ботинках, на потертые брюки с неуклюже выбитыми коленями, на его шарами налитые скулы, крошечные серые глаза и костистый лоб под шоколадными вихрами, и чувствовали, чувствовали непреодолимо и остро, как бродит и прет в нем страшная русская сила, которой нет ни препон, ни застав, ни заград, сила одинокая, угрюмая и стальная» Агеев М. Указ. соч. С. 55.. Монолог Буркевица о лицемерии и несправедливости общественного устройства соответствует идее христианского, или ненасильственного, анархизма, на который указывается в тексте: «…это только тот гром от той молнии, которая вскинулась вот уже много десятков лет тому назад из дворянского гнезда Ясной Поляны» Агеев М. Указ. соч. С. 57.. Данная концепция подробно была изложена Л. Толстым в ряде статей, среди которых «Царство божие внутри нас» (1893) и «Христианство и патриотизм» (1894). В этом ключе монолог Буркевица выглядит парафразом на эти программные работы писателя: «Зазвонят в колокола, оденутся в золотые мешки долговолосые люди и начнут молиться за убийство. И начнется опять старое, давно известное, ужасное дело» Толстой Л. Н. Христианство и патриотизм // Электронная библиотека русской классики. Проза. Стихи. URL.: http://eclassic.com.ua/russkaya_proza/lev_tolstoy/sbornik_publitsistiki.mp3.258/?page=24 (дата обращения: 29.11.16)..

Буркевиц, в отличие от Масленникова, показан именно в стадии своего становления, причем это становление можно назвать последовательным, условно «восходящим»: от ученика, вещающего о вселенской несправедливости, до революционера и директора военного госпиталя.

Еще один герой, функционально значимый в персонажной системе, это Егоров: он олицетворяет собой тип «русского человека», старообрядца, фольклорного Яга. Яг представлен как мифологический образ русского: он неистов в своей вере, тратит деньги с размахом, не знает меры и потому увязает в череде попоек. Это единственный герой, который помогает Масленникову финансово, однако он же косвенно и поспособствовал его наркотической зависимости. Именно он находится с Масленниковым в сюжетно важные моменты: в компании Егорова Масленников встречает Соню, Егоров дает безвозмездно крупную сумму денег, в итоге истраченную на кокаин, Егоров предлагает Масленникову пожить в его комнате, когда мать выгоняет последнего из дома. Образ мифологической Яги в связи с образом Егорова возникает неслучайно: в этом русле герой может быть рассмотрен в роли амбивалентного искусителя (очевидно слияние женского и мужского начал в его образе), который выручает Масленникова, но в то же время всеми своими действиями еще больше укореняет его в состоянии всеобъемлющего отрицания и эскапизма. С учетом всех перечисленных факторов необходимо еще раз подчеркнуть, что есть основания полагать, что образ Яга, как один из центральных, может отсылать к реальному прототипу, зашифрованному в «Романе с кокаином».

Наличие идеи (Буркевиц) и псевдоидеии («западничество» Штейна, формальное старообрядчество Яга) позволяет каждому герою занять свое место в системе гимназии: в ее центр выдвигаются персонажи, которые обладают идеей, а на периферии остаются те, кто идеей не обладает (Такаджиев, Айзенберг).

Масленников в этой системе выступает как герой-нигилист, отрицающий ценность любой идеи, сформированной в обществе, которое он также сознательно отрицает. Его можно было бы назвать имморалистом, постулирующим свою идею пассивно, отказываясь от прямого протеста: с одной стороны, он заявляет о ней в своих записках, с другой - посредством употребления наркотиков. Таким образом, Масленников, иронично характеризуя позицию каждого из своих одноклассников, все-таки не вступает с ними в открытый конфликт. Он является частью гимназического коллектива, поскольку находится внутри этой закрытой структуры, но он же и герой-созерцатель, отказывающийся от активного участия в нем. Он как бы находится в системе школьного коллектива в пограничном состоянии между «чужими» и «своими», и маркером этого пограничного состояния является его финансовое положение. Тема бедности становится одной из важнейших в автобиографическом контексте. Сам М. Леви во многих автобиографиях подчеркивал материальное неблагополучие своей семьи после смерти отца, причем не только в «Романе с кокаином», но и в «Паршивом народе». Это, безусловно, находит отражение в смысловой структуре текста; с этой темой сопрягается и образ бедной, «уродливой» матери, от которой сын отрекается. Логично предположение, согласно которому состояние раздвоенности главного героя обеспечено присутствием матери, которую надо любить, но к которой испытывается ненависть, потому как она напоминает Масленникову о нищете, и, следовательно, не дает возможности стать полноценной частью школьного коллектива, общества и в целом мира: «что если бы тогда к нам подошел бы тот же Буркевиц и сказал бы мне, что негоже сыну совеститься и отрекаться от своей матери только потому, что она старая, уродливая и оборванная, а что должно сыну любить и почитать свою мать, и тем больше любить, и тем больше почитать, чем старее, дряхлее и оборваннее она…» Агеев М. Указ. соч. С. 60.. Буркевиц также выделяется из школьного коллектива своей бедностью, однако, в отличие от Масленникова, он не стыдится ее, а напротив, заявляет о ней как о норме и потому считается полноценным участником гимназической системы.

В связи с этим необходимо отметить важный смыслообразующий мотив - мотив отказа: Масленников, выпадающий из враждебной среды, получает от Сони отказ продолжать их отношения, получает отказ от Штейна дать ему в долг, и, наконец, в финале «Романа с кокаином» получает отказ от Буркевица помочь в лечении. Интересно, что именно мотив отказа закольцовывает произведение: слова «Буркевиц отказал» заканчивают «Роман с кокаином»:

«…во внутреннем кармане Масленникова, были найдены <…> 2) рукопись, на первой странице которой, крупными и безобразно скачущими буквами нацарапаны два слова: "Буркевиц отказал"» Агеев М. Указ. соч. С. 249..

Именно эти слова являются и эпиграфом к «Роману с кокаином», ведь, согласно замыслу Леви, они предваряли записки Масленникова, после прочтения которых Буркевиц и вынес свой письменный вердикт.

Следовательно, центральная оппозиция, на которой построено произведение, заявлена между Буркевицем, деятелем-революционером, символизирующим идеалы «нового» мира, и Масленниковым, созерцателем-нигилистом, невозможность любого действия которого объясняется его «раздвоенностью». Между героями нет открытого противостояния: напротив, Масленников был единственным, кто не только поддержал Буркевица после спора с батюшкой, но и заступился за него перед директором гимназии, он пытается поддерживать общение с Буркевицем и после окончания школы, отмечая, однако, что их интересы со временем расходятся все больше. В конце «Романа…» Буркевиц, заведующий военным госпиталем, единственный, кто мог бы помочь Масленникову в излечении от зависимости, отказывается спасать бывшего одноклассника, «ибо теперь, при приеме больных, руководствуются <…> той пользой, которую этот больной <…> принесет революции» Агеев М. Указ. соч. С. 290.. Масленников, герой-созерцатель, герой-эскапист, не может представлять ценность для новой эпохи, так как в ней недостаточно просто быть человеком - нужно быть полезным для государства. Именно поэтому в конце произведения героя, находящегося в смертной агонии, доставляют именно в госпиталь, находящийся под начальством Буркевица, где он умирает, и его конец символичен.

Таким образом, для «Романа с кокаином» становится актуальна тема противостояния героя и среды. Однако этот конфликт имеет скрытый характер: Масленников не пытается бороться со средой (в отличие от Буркевица, который не только борется с ней, но и является творцом «нового» мира), он сознательно выбирает наркотическое забытье, не находя себе равного «противника», с которым можно было бы вступить в конфликт. Он раздвоен, и потому может одинаково понять и поверхностного Штейна, и идеолога Буркевица, не принимая позицию ни того, ни другого.

По нашему мнению, мотивы идентификации через негацию, безумия и смерти, предложенные Т. Терновой в качестве мотивов, связанных с самоопределением героя в рамках авангардной литературы Тернова Т. А. Феномен маргинальности в литературе авангарда первой трети XX в. : автореф. дис. … д. филол. н. Воронеж, 2012. С. 37., формируют и маргинальную автобиографию Масленникова. Герой отрицает ценности общества, отрицает мораль, отрицает мироустройство, отрицает человеческое как единство духовного и физического. Мотив безумия соотносится с состоянием измененного сознания, обеспеченного воздействием кокаина. Наконец, мотив смерти отождествляется с единственным спасением для «раздвоенного» героя.

Важно подчеркнуть, что прежде чем Масленников умирает, он входит в состояние метафизической смерти. В. Лебедева, выделяя особый мотив метафизической смерти в романах В. Набокова, указывает на то, что этот мотив репрезентируется как «смерть-внутри-жизни» и характеризуется такими признаками, как «распад душевных связей, духовная деградация, слепота, забвение, поглощенность страстью, утрата самоидентификации <…> сон, дрема, нездоровье; тяга к нравственной деградации, к физической смерти» Лебедева В. Ю. Мотив метафизической смерти в русских романах В. Набокова : автореф. дис. … канд. филол. наук. Елец, 2009. С. 15.. По нашему мнению, самоидентификация через негацию, кокаиновое «безумие» и последующая смерть становятся маркерами метафизической смерти Масленникова.

Н. Желтова считает, что гибель Масленникова происходит оттого, что он «хотел счастья, но не хотел страдать» Желтова Н. Ю. В биреальности «Романа с кокаином» М. Агеева. С. 33.: исследовательница указывает на то, что отказ героя от категории страдания делает невозможным раскаяние и потому приводит его к смерти. По нашему мнению, это не совсем верный вывод. Масленников, находящийся в состоянии метафизической смерти, ощущает невозможность «земного» счастья и оттого не может стремиться к нему; герой требует не счастья, а избавления от раздвоенности.

Искаженное мировоззрение Масленникова формируется под влиянием не «духовного нищенства», а желания «беспрерывного падения», ускоряющего приближение гибели. Проблема Масленникова не в том, что он не осознает своей вины перед Зиночкой, Соней, матерью, а в том, что он, сознавая неправильность своих поступков, не может поступать иначе: его действия обеспечены порывом, желанием, которое он, не задумываясь, осуществляет. Стараясь влиться в коллектив, он пытается делать то же, что и все - переживать о войне, которая не вызывает в нем интереса, пить водку, которая ему отвратительна, посещать публичные дома из-за невозможности сопрягать в любви чувственное и духовное. Однако он умен и способен к самоанализу, и потому ощущает презрение к автоматизму своих поступков. Возможность же открытого конфликта как один из способов «самотерапевтирования» и постулирования своего «я» невозможен для Масленникова, бунтующего не против чего-то конкретного, но против законов мироздания, поэтому единственным проявлением его внутреннего бунта является пребывание в онирической реальности, обещающей скорую гибель.

Примечательно, что в контексте автобиографизма мотив метафизической смерти, соотнесенный с образом автобиографического героя, выходит за рамки текста: загадочный М. Агеев, переживающий разрыв с родиной, но при этом сторонящейся и эмигрантского круга писателей, в определенном смысле тоже «погибает», исчезая с литературной сцены после публикации своего романа.

Для «Романа с кокаином» характерно, как и для многих произведений того времени, обращение к теме художника: по словам М. Кулабуховой, «Начало XX века, принесшее культ творческой личности, потребовало пристального внимания к личности художника в контексте стремительно изменяющейся культурно-исторической действительности» Кулабухова М. А. Автобиографическое начало и художественный вымысел в романах И. А. Бунина «Жизнь Арсеньева» и М. А. Булгакова «Белая гвардия». С. 10.. Однако эта тема вводится в «Роман…» имплицитно - она также «закодирована», что свойственно общей концепции «романа с ключом»: в повествовании нет прямых указаний на то, что рассказчик-повествователь является художником в широком смысле слова, тем не менее, необходимо иметь в виду, что Масленников создает свою автобиографию, то есть является писателем и, если говорить шире, летописцем эпохи.

Неслучайно статус писателя поддерживается в тексте отсылкой к Н. Гоголю. После смены рассказчика в конце произведения врач говорит о том, что Масленников сравнил свое состояние с состоянием писателя, создававшего второй том «Мертвый душ»: «Как Гоголь знал, что радостные силы его ранних писательских дней совершенно исчерпаны, и все-таки каждодневно возвращался к попыткам творчества, каждый раз убеждаясь в том, что оно ему недоступно» Агеев М. Указ. соч. С. 247.. Интересно, что в этом ключе наркотическая эйфория сопоставляется с творческим вдохновением, иными словами, творческое вдохновение становится идентично наркотической зависимости.

1.3 Московский текст как одна из форм автобиографизма «Романа с кокаином»

Городской текст, как правило, указывает на то, что автор не только хорошо знает город, который описывает в произведении, но и, скорее всего, жил в нем. Хронотоп дореволюционной Москвы «Романа с кокаином» являлся одним из тех аргументов, которым объяснялась невозможность авторства В. Набокова В первую очередь на это обратил внимание сам Н. Струве в статье «Роман-загадка», считая, однако, этот аргумент недостаточным, так как «Москва в романе мало чем отличается от любого другого большого города» (Струве Н. А. Роман-загадка. С. 219)., до эмиграции, как известно, проживавшего в Санкт-Петербурге. Следовательно, в «Романе с кокаином» московский текст Несмотря на то, что феномен московского текста принят не всеми исследователями, существует ряд ключевых работ, доказывающих правомерность данного явления, см.: Москва и московский текст русской культуры. М. : Изд. центр РГГУ, 1998. 224 с. играет одну из важных ролей в автобиографическом контексте.

М. Селеменева замечает, что образ Москвы реализуется через мифологемы город-спаситель, город-храм, город-государство, город на крови. В то же время в первой половине XX века становится актуален эсхатологический миф, согласно которому репрезентируется «гибель старой Москвы вследствие цареубийства и разрушения традиционного уклада» Селеменева М. В. «Московский текст» в русской литературе XX в. (на материале художественной прозы 1910-1950-х г.г.) // Вестник РУДН. 2009. № 2. С. 21.. Этот миф укрепляет один из «ликов» Москвы, выявленных Н. Меднис, - Москва бесовская Меднис Н. Е. Сверхтексты в русской литературе // Книжное обозрение. URL.: http://kniga.websib.ru/text.htm?book=35&chap=3 (дата обращения 11.05.17)., который, по нашему мнению, воссоздается в «Романе с коканом».

В произведении чаще всего представлен образ вечернего города, именно поэтому одним из его атрибутов становятся тускло светящие фонари и, соответственно, состояние полумрака, в котором окружающий мир выглядит смутным, неясным, призрачным, что соответствует структуре онирической реальности.

Еще одним важным маркером города является трамвай. В тексте его можно назвать символом тревоги: он появляется тогда, когда Масленников выходит на вечернюю прогулку, и его появление, контрастирующее с тишиной вечерней Москвы, обычно свидетельствует о последующем значимом событии. Так, например, «по-весеннему волновали звоны трамваев» Агеев М. Указ. соч. С. 16., когда Масленников впервые видит Зиночку.

Важно отметить, что бульвар условно можно назвать моделью Москвы. В «трехчастном» описании московских бульваров предстают три лика Москвы: Москва идиллическая, место семейных прогулок, Москва парадная, отсылающая к событиям войны, и Москва «подпольная», по которой разгуливают проститутки и где постоянно происходят самоубийства. Действительно, Москва неоднородна, однако последний ее «лик» в «Романе с кокаином» представлен чаще других, что позволяет сделать вывод об искусственности первых двух.

Топонимы в «Романе с кокаином», особенно во 2 части главы «Гимназия», описаны с такой скрупулезной точностью, что по их упоминанию вполне можно было бы составить карту центра столицы. Герой вместе с новой знакомой Зиночкой проезжает мимо Петровского парка, известного дореволюционного ресторана «Яр», следует по Тверской-Ямской и Страстному бульвару, а в конце поездки просит ямщика, чтобы тот «вез к Виноградову» - вероятно, имеется в виду гостиница «Петровская», расположенная на углу Петровки, 27 и Страстного бульвара, 16 См. Меньщиков Л.П. Охрана и революция: К истории тайных полит. организаций, существовавших во времена самодержавия. М : Всесоюз. о-во полит. каторжан и ссыльно-поселенцев, 1925-1932. С. 416; Петровка, 27 / Страстной бульвар, 16 / Достопримечательности Москвы. URL.: http://progulkipomoskve.ru/publ/doma/petrovka_27_strastnoj_bulvar_16_gostinica_petrovskaja_i_korpusa_mati/39-1-0-1264 (дата обращения: 12.12.16).. Одноклассник Масленникова, Штейн, нередко посещает «дом» Марьи Ивановны в Косом переулке, а сам Масленников пользуется услугами «проституток с Тверской». Интересно, что большинство указанных топонимов обладали весьма сомнительной репутацией: так, например, на перечисленных улицах до революции располагались «дома терпимости». Таким образом, «Роман с кокаином» дополняет московский текст, рисуя образ «подпольного», маргинального города, города, полного соблазнов. Кроме того, создается ощущение, что Москва, в которой так легко затеряться («Велика Москва и много в ней народу» Агеев М. Указ. соч. С. 22. - замечает герой после того, как теряет из виду уходящую Зиночку), на самом деле, безлюдна, пустынна: Масленников переходит пустынную площадь, едет по «пустому визжащему от мороза городу» Агеев М. Указ. соч. С. 137., посещает пустое кафе, описывает улицу как «пустынную даль». Подобное описание города коррелирует с внутренним состоянием одиночества главного героя.

По мнению Н. Щупленкова, мифологема дома становится важнейшей в произведениях писателей-эмигрантов, равно как его «субституты и симулякры - чужие дома, съемные или даже купленные квартиры, еще чаще - гостиничные номера» Щупленков Н. О. Эмпирическая экстерриториальность литературы «молодого поколения» русской эмиграции 1920-1930-х гг. // Litera. URL.: http://e-notabene.ru/fil/article_10687.html (дата обращения: 06.03.17).. Говоря о пространственной структуре «Романа с кокаином», можно сделать вывод о том, что в нем вырисовывается локус антидома Лотман Ю.М. Дом в «Мастере и Маргарите» //Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб., 2001. С. 313-320. . Мотив «счастливого детства», ассоциирующийся с идеальным представлением писателей XIX века о доме, метаморфозируется в мотив несчастной юности, в котором дом становится антидомом, ненадежным местом. Лексема дом приобретает негативные коннотации: так называемый дом свиданий, дом бедной семьи Масленниковых, наркоманский притон Хирге и тому подобное. Именно в такой атмосфере и формируется «пороговый», ламинальный образ Вадима Масленникова, лишенного укорененности в чем-либо (семье, роде, профессии, коллективе) и потому обреченного на гибель.

По мнению М. Селеменевой, «писатели русского зарубежья проецируют образ Дома (микросреду) на образ Города (макросреду)» Селеменева М. В. «Московский текст» в русской литературе XX в. (на материале художественной прозы 1910-1950-х г. г.). С. 22., что, соответственно, придает образу города свойство камерности - иными словами, Москва предстает в образе глобального Дома. В случае с «Романом с кокаином» справедливо обратное: образ антидома проецируется на образ города, который становится глобальным антидомом для его обитателей. Интересно, что сделанный нами вывод не соответствует тезису М. Селеменевой о том, что в творчестве писателей русской эмиграции «первой волны» представлен идиллический вариант московского текста за счет реконструкции дореволюционной, православной, сакральной Москвы. В «Романе с кокаином», напротив, показана Москва в ожидании близящейся катастрофы, преимущественно вечерняя, полная соблазнов, лишенная религиозной символики - иными словами, представляющая собой десакрализованное пространство, становящееся значимым фоном для формирования маргинальной автобиографии. Тогда как большинство писателей-эмигрантов формируют в своем творчестве оппозицию «эмиграция - антидом» - «родина - дом», для М. Леви становится антидомом именно Москва, что сближает его с другими советскими писателями, создававшими образ города по такой же модели Среди них Селеменева называет А. В. Чаянова, М. А. Булгакова, Б. А. Пильняка.. Данный вывод дает нам основание предположить, что «Роман с кокаином», рукопись которого Леви отправляет Г. Адамовичу из Константинополя в 1933 году, мог быть начат еще в СССР, до эмиграции.

Итак, рассмотренный тематический корпус помогает нам сделать вывод о том, что для «Романа с кокаином» становится важным переосмысление традиционных для русской литературы тем: семейной, национальной, морально-этической, философской, онтологической. Говоря об автобиографических произведениях русского зарубежья, Л. Бронская замечает, что в них можно обнаружить большое влияние на формирование концепции личности «не только русской идеи, но и антропологических идей, <…> которые выражаются в стремлении обратиться к проблеме человека во всей ее многоликости» Бронская Л. И. Концепция личности в автобиографической прозе русского зарубежья (первая половина XX века): И. С. Шмелев, Б. К. Зайцев, М. А. Осоргин: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Ставрополь: Ставроп. гос. ун-т, 2001. С. 22. . Отсутствие цельного восприятия семьи, ощущение потери родины в связи с изменением политической системы в стране, столкновение различных философских конструктов - вот те мотивы, что формируют центральную тему, которую условно можно было бы назвать темой «экзистенциального ужаса». Причиной тревоги, охватывающей Масленникова, становится то, что «раздвоенный» герой перестает узнавать и осознавать окружающую реальность, которая все больше обнаруживает свою иллюзорность. С этим связан еще один значимый аспект поэтики - онирический, - который будет рассмотрен нами в следующей главе.

Такое преломление тем в рамках автобиографического дискурса позволяет говорить об особом типе «литературной личности» См. Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 279; Томашевский Б. В. Литература и биография // Книга и революция. 1923. №4 (28). С.8. - сформированном авторском образе, зачастую отличающемся от личности реальной, то есть. конкретного реального автора. Таким образом, дихотомия вымысел-факт приводит нас к дихотомии писатель-человек, в которой литературная личность является чем-то средним, «общим арифметическим» двух типов. Литературная личность Агеева формировалась на протяжении полувека, синтезируя в себе особенности автобиографического героя Вадима Масленникова и перипетий реальной жизни Леви.

Глава 2. Онирический аспект «Романа с кокаином»

Онирический аспект «Романа с кокаином» заявлен уже в самом названии произведения. В тексте актуализирована тема наркотического опьянения, которая формирует особую онирическую реальность романа. Кроме того, в «Романе с кокаином» также присутствуют два сновиденческих текста, которые, по нашему мнению, обладают ключевым значением для описания внутреннего мира главного героя и усложняют структуру онирической реальности. Следовательно, исследование онирического аспекта помогает не только проанализировать мотивно-тематическую и композиционную структуры, хронотоп онирической реальности, но и сделать выводы о системе художественных образов «Романа с кокаином», что позволяет нам говорить о значительной роли онейросферы в рассматриваемом нами тексте.

Элементы онирики, по мнению В. Зимняковой, являются «онтологически неустойчивой сферой» Зимнякова В. В. Роль онейросферы в художественной системе М. А. Булгакова : автореф. ... канд. филол. наук. Иваново, 2007. 18 с.. Если автобиографический аспект отсылает нас к понятию факта, или документа, - иными словами, истинного, то онирический аспект, напротив, противостоит истинности, так как обладает не объективной, а субъективной натурой. По замечанию И. Сухих, «сон есть первая литература, попытка с помощью слова, в линейном развертывании речи передать объемное, чувственное восприятие мира, никогда не достигающее его реальности для сновидца, но стремящееся к этому пределу» Сухих И. Н. Сон: эстетическая феноменология и литературная типология / Теория литературы для всех. Спб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2016. с. 511. (Культурный код). Сновидение, инструмент психологизма, является областью бессознательного, иррационального, присущей конкретному персонажу, то есть это сфера индивидуального и субъективного. Таким образом, онейросфера может соотноситься только с понятием правдивости, но не истинности изображаемого.

И. Фазиулина, исследуя онирический аспект в творчестве Ф. Достоевского, приходит к выводу, что такие категории, как бред, дрема, собственно, сон имеют много общего между собой, однако при этом «выступают в качестве замкнутых художественных миров, обладающих специфической внутренней организацией, обусловленной степенью удаленности их от действительности» Фазиулина И. В. Сон и сновидение в раннем творчестве Ф.М. Достоевского: поэтика и онтология: автореф. … канд. филол. наук. Ижевск, 2005. С. 6.. Это высказывание соответствует и выводам М. Панкратовой о том, что «тексты зачастую могут строиться авторами по принципу намеренного неразличения сновидений и других пограничных состояний сознания» Панкратова М. Н. Онирический мотив: структура и особенности функционирования («Огненный Ангел» В.Я. Брюсова) : автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 2016. С. 5.. Именно поэтому в нашей диссертации мы, вслед за указанными исследователями, под онейросферой будем иметь в виду не только репрезентацию сновидения, но и также близкие ему по своей структуре состояния бреда, измененного сознания, видения.

Одна из проблем онирического дискурса заключается в том, считать ли онирический элемент текстом и, если говорить конкретнее, «текстом в тексте». В. Руднев, изучавший этот аспект, в разное время приходил к противоположным выводам. Так, в статье «Культура и сон» исследователь рассуждает о том, что сон можно было бы сопоставить с реальностью: «Нет никакой логической маркированности у сновидения, которая отличала бы его от реальности» Руднев В.П. Культура и сон // Даугава. 1990. № 3. С. 122., то есть сон, по мнению исследователя, вписан в художественную реальность всего произведения, а значит, текстом не является. Однако уже в «Энциклопедическом словаре культуры XX века» В. Руднев говорит о том, что сновидение может считаться текстом, так как оно наполнено определенным смыслом, то есть «взывает к своему пониманию и, стало быть, истолкованию» Руднев В. П. Энциклопедический словарь культуры XX века. Ключевые понятия и тексты. М., 2001. С. 478.. Несмотря на то, что большинство исследователей, среди которых Д. Нечаенко, В. Савельева, Т. Теперик, говорят об особом онейротексте, мы считаем, что онирический аспект не вводится в роман через стандартную структуру «текста в тексте», поскольку, по нашему мнению, герой, страдающий кокаиновой зависимостью, пишет свои «записки» под воздействием наркотика, а значит, репрезентирует именно онирическую реальность. Тем не менее, внутри данной онирической реальности также находятся иные онирические элементы (сны, ониризм), которые реализуются в произведении в виде текстовых вставок.

2.1 Сновиденческий текст в «Романе с кокаином»

В исследовании Д. Нечаенко о литературных сновидениях XIX-XX веков можно обнаружить парадокс: несмотря на то, что сон - явление универсальное, присущее каждому человеку (исследователь называет сон «материнской платой культуры» Нечаенко Д. А. История литературных сновидений XIX-XX вв. : фольклорные, мифологические и библейские архетипы в литературных сновидениях XIX - начала XX вв. : литературное общество "Арзамас", В. А. Жуковский, А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, И. А. Гончаров, И. С. Тургенев, Ф. М. Достоевский, Н. С. Лесков, И. А. Бунин, Л. Н. Андреев, И. С. Шмелев. М. : Университетская книга, 2011. С.11.), оно, как и многие другие сферы бессознательного, на сегодняшний день еще недостаточно изучено.

Показательно, что сновидение замыкает на себе два противоположных явления - жизни и смерти: с одной стороны, в связи с этим следует напомнить об известной мифологеме «жизнь есть сон», апеллирующей к иллюзорности бытия, а с другой, необходимо заметить, что во многих культурах существовала традиция называть сон «родным братом смерти» Там же. С. 58.. Таким образом, сон, являясь «внешней мотивировкой достаточно бессвязного, разорванного повествования, <...> где переплетаются прошлое, настоящее и будущее, где происходят непонятные пространственные сдвиги» Литовская М. А. Форма сновидения в прозе В. Катаева 60-х - 70-х годов // Проблемы взаимодействия метода, стиля и жанра в советской литературе: Тезисы докладов. Свердловск, 1990. С. 101-102., вмещает в себе одновременно две, казалось бы, противопоставленных категории - жизни и смерти, сближая их в значении иной реальности, реальности, противостоящей «знакомой», рациональной действительности в пространстве так называемого инобытия. Анализируя поэтику сновидений в произведениях Ф. Достоевского, И. Фазиулина рассматривает сон как область такого инобытия, которое помогает субъекту «высветить его собственное "необнаружимое бытие"» Фазиулина И. В. Сон и сновидение в раннем творчестве Ф. М. Достоевского: поэтика и онтология. С. 11., что спасает субъект от распада, позволяя сформировать целостный образ в сфере бессознательного. Таким образом, действительно, «индивидуальный» сон помогает составить цельный внутренний портрет конкретного персонажа.

Нечаенко, рассматривая феномен литературного сна, говорит, что он есть «не что иное, как инспирированная и хорошо подготовленная автором "случайная" встреча персонажа с самим собой, тесное взаимодействие его сознания с бессознательным комплексом представлений» Нечаенко Д. А. История литературных сновидений XIX-XX вв. С. 186.. Подобное «раздвоение» заставляет провести параллели между сном и зеркалом: по мнению Ю. Ершенко, сон создает «зеркальную симметрию, принцип повтора и отражения» Ершенко Ю. О. Поэтика сна в творчестве А. С. Пушкина : автореф. … канд. филол. наук. М., 2006. С. 15., следовательно, сон, как иной тип текста, вводит особую семиотическую систему, требующую особого анализа. В этом контексте невозможно не вспомнить программную статью Ю. Лотмана «Сон - семиотическое окно», в которой автор говорит о сне, как о «нереальной реальности» и в этом же русле размышляет о том, что сон является «языком для одного человека», отсылая к индивидуальному характеру любого литературного сновидения Лотман Ю. М. Сон - семиотическое окно // Лотман Ю. М. Семиосфера. Культура и взрыв. Внутри мыслящих миров. Статьи. Исследования. Заметки (1968-1992). СПб., 2004. С. 125..

В. Руднев также демонстрирует полифункциональность образа спящего, однако, расширяя его значение до трехчастной роли: спящий одновременно является и автором своего сна, и его участником, и, соответственно, смотрит на себя со стороны.

При этом структурно сны могут выполнять функцию не только обнаружения бессознательных истоков какого-либо поступка персонажа, но и могут стать своеобразным импульсом к действию. Так, например, Г. Щенников, анализируя сны героев Ф. Достоевского, замечает, что в «Идиоте» после увиденного сна Ипполит решается на самоубийство Щенников Г. К. Функции снов в романах Достоевского // Щенников Г. К. Художественное мышление Достоевского. Свердловск, 1978. С. 89.. Таким образом, сновидение может символизировать кульминацию конфликта внутренних противоречий человека.

В нашей диссертации мы будем учитывать онирическую систему терминов, предложенную в исследовании В. Савельевой «Художественная гипнология и онейропоэтика русских писателей». В. Савельева, рассматривающая сон как «текст в тексте», определяет сновидение как микрожанр, «поглощаемый» макрожанром, но, тем не менее, не лишает первое автономности Савельева В. В. Художественная гипнология и онейропоэтика русских писателей. Алматы : Жазушы, 2013. С. 72..

Онирический мотив «Романа с кокаином» обнаруживает три формы реализации: сон в переносном значении «мечта»; собственно, сновидения; бессонница, то есть отсутствие сна.

Маркер первой - упоминание сна в письме Сони к Вадиму: «Прощай, моя мечта, моя сказка, мой сон» Агеев М. Указ. соч. С. 110.. Сон здесь вписывается в синонимичный ряд мечта-сказка-сон и, следовательно, соответствует своему переносному значению: «греза, мечта» Ефремова Т. Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный / URL.: http://www.efremova.info/word/son.html#.WQYne9yx_IU (дата обращения: 25.04.17).. В этом плане закономерно и постоянное употребление уменьшительного имени Соня (только Егоров называет героиню Софьей Петровной) как отсылка к значению «тот, кто любит много спать» Ефремова Т. Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный / URL.: http://www.efremova.info/word/sonja.html#.WQYoD9yx_IU (дата обращения: 27.04.17).. В связи с этим, можно сказать, что и сама Соня в сознании Масленникова связана с «небылью», мечтой, грезой, а отношения с ней видятся герою как нечто нереальное, невозможное и потому случайное.

Сновиденческий текст формируется двумя снами героя. Для того чтобы дать их анализ, считаем необходимым воспользоваться определением, предложенным Т. Теперик. Исследовательница обозначает сновидение как онирический текст, то есть «вербально оформленное сновидение персонажа или писателя; <…> письменный сложно организованный авторский и персонажный рассказ вымышленного сновидения, содержащий элементы спонтанной внешней и внутренней речи, описания, нарративные эпизоды, ремарки, комментарии, включающий фрагменты рефлексии и интерпретации» Теперик Т. Ф. Поэтика сновидения в античном эпосе : (на материале поэм Гомера, Аполлония Родосского, Вергилия, Лукана) : автореф. … д. филол. наук. М., 2008. С. 14.. Чтобы понять роль сновидения как онирического текста в «Романе с кокаином», важной задачей для нас станет процесс «разгерметизации сновидения», или установление связей онирического текста со всем текстом Савельева В. В. Художественная гипнология и онейропоэтика русских писателей. С. 61.. Для того чтобы достичь этой цели, необходимо определить онейротоп - «весь комплекс художественных средств, связанный с изображением сновидения, ближайший композиционно-смысловой контекст, связанный с его изображением» Теперик Т. Ф. Поэтика сновидения в античном эпосе. С. 17..

Чтобы подробнее охарактеризовать структуру и роль сновидения, следует обратиться к понятию «семантической доминанты», которая, по определению Б. Успенского, являет собой «своего рода сито, фильтр, через который отсеиваются образы, не связанные с конечным (значимым) событием» Успенский Б. А. История и семиотика: Восприятие времени как семиотическая проблема // Труды по знаковым системам. Вып. XII. (Уч. зап. ТГУ). Тарту, 1988. с. 72. Этой семантической доминантой можно считать образ матери, возникающий в обоих снах: именно вокруг нее выстраивается событийная канва произведения. Необходимо также подчеркнуть, что оба сна вводятся в текст уже после того, как герой пробует кокаин. В первый раз Масленников лишь пересказывает свой сон: «И приснилось мне, как моя бедная старая мать, в рваной шубенке шагает по городу и мутными и страшными глазами ищет меня» Агеев М. Указ. соч. С. 146.. Герой указывает на общий сюжет сна, однако это лишь отсылка к тому, что он видел во сне, не репрезентируемое состояние, а лишь его отголосок, следовательно, в этом случае не приходится говорить об онирическом тексте как таковом.

Композиционно первый сон Масленникова следует после того, как мать обвиняет сына в воровстве и тот, ударяя ее, уходит из дома - и предшествует новой главе «Мысли». Такое композиционное положение сна, безусловно, свидетельствует о том, что он занимает важное концептуальное место: это одна из кульминаций в линии взаимоотношений матери и сына. Мать, прежде терпевшая любые издевательства сына, не могла вынести того, что он украл брошь, единственную память о ее муже. Казалось бы, такая реакция матери легко объясняется тем, что сын, переступивший определенную черту моральной вседозволенности, заставляет мать взглянуть на него отстраненным взглядом, не как на своего сына, а как на человека укравшего, то есть на вора, преступника. Однако в подтексте этой сцены можно прочитать и совсем иной сюжет: сын симбиотически связан со своей матерью, а мать, давая сыну деньги, лишь укрепляет эту симбиотическую связь, символически осуществляя над ним контроль. Интересно, что этот сон является калькированным эпизодом начала романа, когда мать «в своей облысевшей шубенке» приходит в гимназию отдавать деньги, забытые Масленниковым дома, хотя, как указывает герой, заплатить за обучение можно было бы и на следующий день. Мать точно так же ищет сына, хотя и понимает, что тому может быть неприятно встречаться с ней - и вследствие ее бедного костюма, и вследствие того, что юноша в этом возрасте обычно сторонится сильных чувств, которые свойственны родителям по отношению к своему ребенку. В данном случае воровство становится для Масленникова попыткой осуществить процесс сепарации: украв, а не попросив деньги у матери, он таким образом пытается от нее отделиться, однако она, не сумев вынести этого, выгоняет его. В этом контексте и сон о матери, ищущей сына, может быть рассмотрен двояко: с одной стороны, Масленников жалеет свою «бедную старую мать», а с другой, боится, что она-таки найдет сына, то есть снова поставит его в положение зависимости от себя. Становясь водоразделом между главами «Кокаин» и «Мысли», сон, по сути, обнаруживает истоки внутреннего разлада героя, вынужденного, но не могущего отделиться от матери, то есть не имеющего возможности пережить необходимый этап взросления.

Второй сон Масленникова занимает всю пятую часть главы «Мысли». Интересно то, как он вводится в повествование. Во-первых, перед нами так называемый необъявленный сон Бочаров С. Г. О смысле «Гробовщика» // О художественных мирах. М., 1985. С. 44.: повествователь не указывает на то, что он находится в состоянии сна, то есть нарушается структура онирического архетипа, предполагающая, «что персонаж проходит три состояния: погружение в сон - пребывание во сне и состояние пробуждения» Савельева В. В. Художественная гипнология и онейропоэтика русских писателей. С. 84.. Догадаться о том, что перед нами онирический текст, можно только за счет ирреальных фантасмагорических образов и появлению конкретного места действия: как уже было указано, глава «Мысли» носит рефлексивный характер, здесь событийное уступает место медиативному, поэтому смена нарративной структуры - от размышлений к последовательной цепи событий - обращает на себя внимание и наводит на мысль о том, что перед нами «текст в тексте».

На данном этапе необходимо охарактеризовать рассматриваемый сон согласно предложенной классификации В. Савельевой: перед нами и сон-кошмар, и сон-откровение, который, с одной стороны, позволяет герою осознать болезненные отношения с матерью, а с другой, помогает читателю проникнуть в бессознательное героя и приблизиться к главной идее произведения - то есть данный сон обладает важным концептуальным значением. Также этот сон может быть охарактеризован как кризисный, на что намекает уже то, как он композиционно расположен. Анализируя онейротоп сна, стоит отметить, что он предваряет смену рассказчика, осуществляемую вместе со смертью Масленникова, то есть предваряет кончину главного героя. Учитывая, что после пробуждения герой подходит к «знакомой и милой двери», создается впечатление, что Масленников приходит домой, и, казалось бы, подтверждает это предположение то, что внутренняя речь героя отображает его переживания о том, что здесь «что-нибудь случилось» - отсылка к смерти матери в сновидении. Однако ожидание читателя обмануто: Масленников приходит к Хирге за кокаином. Интересно, что предположение о возвращении Масленникова домой возникает только в связи с тяжелым сном, увиденным им накануне; внимательный читатель, прочитав описание дома, к которому подходит герой, поймет, что оно не совпадает с описанием места его проживания. Несмотря на то, что в тексте прямо не указывается, что Масленников был доставлен «в бредовом состоянии» в госпиталь сразу после последнего описываемого им посещения Хирге, тем не менее, такое ощущение возникает за счет структуры последней части «Романа с кокаином». Масленников проснулся, когда «за окном уже брезжил поздний зимний рассвет» Агеев М. Указ. соч. С. 174., а привезли его в госпиталь, по словам доктора, продолжающего повествование за него, в январе 1919 года. Однако здесь нами может быть указано на противоречие: учитывая, что Масленников не просто повествует от первого лица, но ведет записки, запись о походе к Хирге должна быть сделана после того, как он вернулся домой, но именно на встрече с Хирге и обрываются его записки. Таким образом, между увиденным сном и смертью в госпитале проходит определенный период, так как, по словам доктора, Масленников не знает, где находится Егоров, хотя тот, позволяя пожить Масленникову в своей комнате, говорит об отъезде на 3 месяца. Нам известно, что расставание с Соней, судя по письмам героини, произошло в сентябре 1916-го года, а в конце этого же года Масленников впервые пробует кокаин. Следовательно, с последней описываемой встречи с Хирге прошло около двух лет, в течение которых и создавались записки. Тем не менее, сюжетно этот сон, действительно, можно назвать кризисным, так как после него происходит смена рассказчика, означающая то, что Масленников больше не может вести свои записки - сон же композиционно становится и предвестником смерти.

Кроме того, последний сон Масленникова представляет собой двойной сон: первое пробуждение является ложным, так как происходит во сне, то есть пробуждением как таковым не является. Это позволяет предположить, что второй сон Масленникова можно назвать «развернутым» - под таким определением А. Бем подразумевал особый прием «драматизации содержания сна, переводящей его темные намеки на язык действительной жизни, <…> при переходе сна в бред и галлюцинации» Бем А. Л. Развертывание сна («Вечный муж» Достоевского) // Достоевский: психоаналитические этюды. Берлин, 1938. С. 59.. Имитируя продолжение примеров, которыми Масленников характеризует «проклятие человеческих душ», действительно, сон походит на некое абстрактное размышление, протекающее в онирической реальности романа.