Творческий феномен В.В. Розанова и "новое религиозное сознание"

Размещено на http://www.allbest.ru/

На правах рукописи

Специальность 10.01.01 -- русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

ТВОРЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН В. В. РОЗАНОВА И «НОВОЕ РЕЛИГИОЗНОЕ СОЗНАНИЕ»

САРЫЧЕВ Я.В.

Москва 2008

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы ХХ века филологического факультета

Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова

Научный консультант: доктор филологических наук, профессор АВРАМЕНКО Альберт Петрович

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор КЛИНГ Олег Алексеевич

доктор филологических наук, профессор НАЛЕПИН Алексей Леонидович

доктор филологических наук, профессор СОКОЛОВ Борис Вадимович

Ведущая организация: Московский педагогический государственный университет

Защита состоится «….» ………… 2008 г. в …. часов на заседании диссертационного совета Д. 501. 001. 32 в Московском государственном университете им. М. В. Ломоносова (119991, Москва, Ленинские горы, 1-й учебный корпус, филологический факультет)

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова.

Автореферат разослан «….» ……….. 2008 г.

Ученый секретарь диссертационного совета доктор филологических наук, профессор М. М. Голубков

1. Общая характеристика работы

АКТУАЛЬНОСТЬ темы исследования. Изучение литературы русского модернизма конца XIX -- начала XX веков так или иначе, в той или иной степени, но неизбежно сопряжено с необходимостью рассмотрения феномена «религиозно-философского ренессанса», который существенным образом отразился на модернистском искусстве данного периода. Общеизвестно, что культура Серебряного века отмечена печатью творческого синкретизма, который проявился не только в индивидуальных художественных поисках или эстетических программах, но и в ряде идейных течений, напрямую коррелировавших с эстетическими направлениями (прежде всего с символизмом) и подчас оказывавших заметное влияние как на тематику и проблематику последних, так и, что не менее важно, на саму структуру модернистского сознания. В силу того перед литературоведческой наукой объективно встает проблема соотношения и диалектического взаимодействия религиозного и художественного модернизма в содержательных параметрах «ренессансной» эпохи и в творчестве конкретных ее представителей. Разрешение этой проблемы становится наиболее насущным в отношении тех из них, чья литературная деятельность непосредственно соприкасалась с мировоззренческими вопросами, была отмечена напряженными духовными исканиями.

Творчество В. В. Розанова как одновременно новое и типологически закономерное явление в отечественной литературе -- яркая иллюстрация к сказанному, и без всестороннего анализа наследия этого писателя и мыслителя невозможно в полном объеме представить себе некоторые важные особенности развития национальной художественной традиции в ее связи с динамикой общественно-философской мысли в России в указанный период. Вполне правомерно утверждать, что Розанов как творческий феномен и фигура эпохи (в числе совсем немногих ее представителей) наиболее полно вбирает в свое авторское «я» основные умственные, социокультурные, «ментально-литературные» (Н. А. Бердяев) тенденции века и весьма неоднозначно их преломляет в рамках уникального, единственного в своем роде творческого сознания, которое, в свою очередь, в типологическом и историческом смысле (и по ряду гносеологических параметров) соотносится с феноменом «нового религиозного сознания», ассоциированного также с именами Д. С. Мережковского, З. Н. Гиппиус, Д. В. Философова, литераторами и общественными деятелями их круга. Все это вызывает необходимость детального научного осмысления основных проблем розановского творчества в их имманентной данности и в плане «метафизики» и литературной практики «нового религиозного сознания» -- крайне специфичного ответвления общесимволистского «миропонимания».

Творчеству В. В. Розанова посвящена обширная библиография, прижизненная и посмертная, причем основные тенденции анализа и оценки определились еще в дореволюционный период. Наибольшее распространение получила традиция истолкования, вызревшая в лоне либерально-радикальной печати. Для этой линии анализа (Н. К. Михайловский, М. А. Протопопов и др. в 1890-е гг., а в 1910-е -- В. Ф. Боцяновский, П. В. Мокиевский, А. В. Пешехонов, С. Б. Любошиц, Н. П. Ашешов, Вяч. Полонский и мн. др.) было характерно смещение акцента с предметной сферы «идей» в сторону психологии (подчас и «патологии») творческой личности Розанова -- внимание по преимуществу концентрировалось на особенностях розановского «самовыражения»; последующие научные изыскания в области поэтики прозы писателя (В. Б. Шкловский, В. Р. Ховин, М. А. Каллаш, А. Д. Синявский) унаследовали некоторые существенные аналитические ходы и приемы, наметившиеся в рамках данного подхода. Не менее устойчивая критическая парадигма связана с представителями «культурного ренессанса»; здесь основной акцент делался на «метафизику пола» Розанова. Наконец, третье направление интерпретации, заявившее о себе с конца 1910-х гг. в книге Э. Ф. Голлербаха и очень популярное в наше время, можно условно охарактеризовать как «биографическое». В последние десятилетия (1980--2000-е гг.) наблюдается новый всплеск интереса к писателю. Не нуждаются в рекомендациях имена и научная, издательская, культурно-просветительская деятельность таких признанных розановедов, как Е. В. Барабанов, А. Л. Налепин, А. Н. Николюкин, В. А. Фатеев, В. Г. Сукач, И. А. Едошина и др. Помимо внушительного количества специальных и популярных статей, а также комментариев к впервые или вновь опубликованным розановским произведениям, вышел ряд монографий и исследований монографического плана (А. Д. Синявский, В. А. Фатеев, А. Н. Николюкин, В. К. Пишун и С. В. Пишун, С. Н. Носов, В. А. Емельянов, Е. П. Карташова, автор настоящей работы и др.), защищено несколько кандидатских диссертаций; все эти исследования в совокупности отобразили довольно широкий спектр проблематики. Значимым показателем интереса к Розанову можно считать сопряженные с его именем представительные научные конференции (Первые розановские чтения в Ельце в сентябре 1993 г.; международную научную конференцию «Наследие В. В. Розанова и современность (к 150-летию со дня рождения)», проведенную в мае 2006 г. в Москве под эгидой ведущих гуманитарных институтов РАН; регулярные розановские чтения в Костроме). Нельзя не отметить и ценные научно-архивные изыскания М. М. Павловой, Е. В. Ивановой, А. В. Ваховской, где непосредственно затрагиваются феномены Розанова и «нового религиозного сознания», аналогичные материалы по литературе и философии модернизма рубежа веков (Н. А. Богомолова, О. А. Клинга, М. А. Колерова, В. Д. Крейда, А. В. Лаврова, М. В. Михайловой и др.). В числе зарубежных исследований, посвященных Розанову или «неохристианской» словесности in corpore, следует указать на работы А. Л. Кроун, Т. Пахмусс, О. Матич, Б. Г. Розенталь и др.

Между тем предметный научный анализ феномена и принципов творческой деятельности Розанова неизменно сталкивается с определенными трудностями. Так, постоянно производится разъятие внутренне целостного творческого процесса на «философскую» и «литературную» составляющие. Дает о себе знать и известный редукционизм большинства литературоведческих подходов, когда за исчерпывающую основу розановской «специфики» априорно принимается проза 1910-х гг., что, в свою очередь, приводит к доминированию тезисов о «многоликости», «противоречивости», «парадоксальности» сочинений писателя, «амбивалентности» («вненаходимости») его мысли, текстовой «мозаике», «игре с читателем» и т. п.; в самое последнее время проводятся параллели между розановскими текстами и «другой литературой» постмодернизма (Дм. Галковский, Вик. Ерофеев, И. В. Кондаков, Т. Н. Горичева, В. А. Емельянов, Ю. Б. Орлицкий и проч.). Напротив, практически отсутствуют работы, где творческая «феноменология» Розанова анализировалась и оценивалась бы в закономерной логике ее развития. Что же касается проблемы «Розанов и «новое религиозное сознание», то до сих пор главными источниками остаются аналитика русской церковно-богословской школы, ситуативные высказывания ряда религиозных философов и эмпирическая историография вопроса.

Таким образом, актуальность предлагаемого диссертационного исследования налицо. Несмотря на огромное число работ, посвященных творчеству В. В. Розанова, нет целостной концепции этого творчества, взятого во всем его объеме, а не в отдельных, пусть и крайне значимых фрагментах («метафизика пола», эссеистика 1910-х гг., литературная критика, биографический контекст и т. д.). Эту целостную концепцию невозможно дедуцировать и из суммы исследовательских подходов, поскольку нет устоявшегося и однозначного представления о логике творчества писателя, соответственно -- о закономерностях смены периодов его литературной деятельности и структурирующих их гносеолого-эстетических установках. Общего сущностного стержня в данном отношении пока не найдено, и единой, внутренне непротиворечивой (при всех видимых, характерных для любого писателя, противоречиях) «картины мира» Розанова -- не составлено.

На сегодняшний день не существует ни одной специальной монографии или диссертации, посвященной всестороннему анализу творчества В. В. Розанова в контексте «нового религиозного сознания»; нет и монографического исследования литературной специфики «нового религиозного сознания» как явления отечественной культуры и совокупности творческих феноменов, движимых общими задачами и интересами. В данном смысле -- по заявленной теме, по ракурсу анализа и характеру интерпретации объективно выступающих на первую очередь научных проблем, не ограничивающихся в тенденции именами Розанова, Мережковского, etc., -- настоящая диссертация представляет собой ПЕРВОЕ комплексное исследование подобного рода в отечественном и зарубежном литературоведении.

Объектом диссертационного исследования избраны центральные и наиболее характерные произведения всех периодов идейно-литературного развития Розанова, рассматриваемые в их последовательной динамике (хронологии) и в полемическом контексте эпохи. Предмет работы -- логика творчества, эволюция и значимые параметры творческого сознания писателя, что, в свою очередь, предполагает прямое и аналогическое соотнесение феномена Розанова с данностью «нового религиозного сознания».

ЦЕЛЬ диссертации -- произвести системно-целостный анализ творческого наследия В. В. Розанова в свете имманентных установок авторского сознания и основополагающих теоретических (религиозно-метафизических и культурно-эстетических) посылов «нового религиозного сознания» -- того духовного движения, с которым генетически (исторически и типологически) сомкнулся Розанов и в «фарватере» которого выстраивал «вектор» собственной творческой деятельности; на основе интерпретации получаемых по ходу исследования результатов определить логику творчества Розанова, а следовательно, -- гносеологическую, эстетическую и художественную характерность розановской «другой литературы» в ее закономерной эволюции от первоначальных к итоговым текстам.

Цель исследования диктует следующие ЗАДАЧИ:

-- охарактеризовать сложившиеся и преемственно эволюционировавшие теоретико-методологические подходы к творчеству и творческому феномену Розанова, а также феномену «нового религиозного сознания», выявив через то предпочтительное направление (методологию) собственного анализа;

-- обозначить и проанализировать центральные этапы творческой эволюции Розанова, их идейно-эстетическую специфику и репрезентативный (для каждого из этапов) круг произведений;

-- установить системно-методологические параметры розановского универса («картины мира»);

-- соотнести индивидуальную розановскую «методологию» и «картину мира» с гносеологической конструкцией «нового религиозного сознания» (в частности, с «религией Третьего Завета» Д. С. Мережковского как инвариантным выражением русского «неохристианства»), показать основные точки сходства и пункты расхождения;

-- на основе выявленной типологии творческого сознания Розанова вскрыть диалектику соотношения религиозно-философской и художественно-эстетической составляющих (иначе -- религиозного и художественного модернизма) в рамках совокупной системы писателя, определив попутно место и значение этой системы в контексте литературы модернизма;

-- детально проанализировать особенности и составные элементы проекта «другой литературы» и художественного мира Розанова а) в их имманентной данности, b) в аспекте генетическом (становления и развития) и функциональном, с) в связи с устойчивыми особенностями творческого сознания и самосознания писателя.

Цель, задачи и сам материал исследования обусловили выбор определенной научной МЕТОДОЛОГИИ анализа. В диссертации констатируется известное несоответствие наиболее авторитетного на сей день методологического подхода к феномену Розанова, исторически сложившегося на базе философии позитивизма, гносеологической специфике розановского творчества, что и породило ряд смысловых издержек прежнего и современного розановедения. В силу того наш методологический подход определяется как диалектическое отрицание (с удержанием ценных моментов и конкретных эмпирических достижений) обозначенного и предполагает изучение и оценку специфики творчества как устойчивой производной сознания самого писателя, а также охват всего творчества как единой системы, подчиненной единой логике. Подобный ракурс анализа способствует раскрытию методологических оснований авторского замысла в его последовательном развитии и позволяет выявить структурно-типологические принципы и признаки моделируемой писателем литературной традиции (так называемой «другой литературы»). Этим, в частности, оправдывается сильный философский акцент в диссертации, что, впрочем, также предопределено спецификой творчества Розанова и корреспондирующих лиц.

В предметном отношении методологической основой диссертации является сочетание традиционных методов системно-целостного и проблемного анализа, восполняемых и корректируемых принципом (методом) историзма; в ряде случаев по необходимости привлекаются ценные элементы герменевтического и структурного подходов.

Избранной методологической основе соответствует и теоретическая основа диссертации. Поскольку изучение творческого феномена Розанова должно вестись, с одной стороны, с непременным учетом его собственной и «неохристианской» религиозно-философской доктрины, а с другой, -- в контексте символизма (ибо в художественной и ментальной составляющих литература, представленная ведущими деятелями «нового религиозного сознания», объективно тяготеет к данному эстетическому направлению), то, соответственно, в исследовании мы неизбежно опираемся на наследие русской внепозитивистской эстетики, литературной критики, религиозной философии и богословской мысли XIX -- XX веков и на труды по истории и теории символизма (шире -- модернизма и вообще литературного процесса рубежа веков), в том числе и те, где напрямую затрагивается имя Розанова. В частности, актуализируется наследие славянофилов, «почвенников» и их последователей (современников Розанова); Вл. С. Соловьева и «софиологической» школы; мистико-гностическая традиция в ее историческом генезисе; «персоналистическая» философия Н. А. Бердяева; эстетика А. Ф. Лосева; труды богословов, как полемические -- против «нового религиозного сознания» (А. И. Введенский (Басаргин), Н. А. Заозерский, П. Никольский, К. А. Сильченков, П. П. Кудрявцев, А. А. Бронзов, П. В. Тихомиров, М. М. Тареев, прот. А. Дернов, И. Филевский, иером. Михаил (П. В. Семенов) и мн. др.), так и по истории философии, богословия, христианской церкви (А. Д. Беляев, Г. В. Флоровский, В. В. Зеньковский, В. В. Болотов, М. Э. Поснов, Вл. Лосский, П. Минин и др.). Особое внимание уделено теоретическому, литературно-критическому, эпистолярному наследию символистов и представителей «нового религиозного сознания» (Д. С. Мережковский, В. Я. Брюсов, Н. М. Минский, А. Белый, Вяч. И. Иванов, А. А. Блок, П. П. Перцов, Г. И. Чулков, З. Н. Гиппиус, Д. В. Философов, А. В. Карташев и др.), критикам, тяготевшим к модернистской культуре и методологии (А. С. Глинка (Волжский), А. К. Закржевский, Б. А. Грифцов, Л. Шестов, В. В. Гиппиус, С. А. Андреевский, Г. В. Адамович, В. А. Злобин и др.). Из современных работ историко-философского плана интерес представляют монографии Н. М. Зернова, П. П. Гайденко и В. А. Кувакина; из филологических -- работы, где рефлектируется соотношение литературы модернизма с гностической традицией (О. Матич, С. Л. Слободнюк, Е. К. Созина и др.) или рассматриваются вопросы поэтики Розанова в контексте культуры модерна (В. Б. Шкловский, А. Д. Синявский и др.), а также подход к проблеме генезиса «нового религиозного сознания» С. Г. Бочарова. Что касается исследований по теории и истории символизма, то здесь необходимо отметить имена и разработки таких ученых, как С. А. Венгеров (его проект истории русской литературы ХХ века), Ал. Вознесенский, А. Климентов (дореволюционный период), Д. Е. Максимов, Б. В. Михайловский, И. В. Корецкая, Л. К. Долгополов, З. Г. Минц, Л. А. Колобаева, А. П. Авраменко, В. А. Сарычев, А. В. Лавров, Е. В. Иванова, Е. В. Ермилова, С. П. Ильев и др., а также, из западных авторов, -- статьи и материалы Т. Пахмусс и фундаментальную историю мотивов русского символизма А. А. Ханзен-Леве.

НАУЧНАЯ НОВИЗНА предлагаемого исследования заключается в том, что в нем впервые в отечественном и зарубежном литературоведении осуществлен целостный монографический анализ творчества В. В. Розанова во всем его объеме и предложена качественно новая интерпретация духовных (религиозно-философских) и литературно-эстетических исканий писателя в их внутренней взаимосвязи и взаимообусловленности. Вскрыты и объяснены основные проблемы, закономерности и константы литературной деятельности Розанова, что, в свою очередь, позволило дать развернутую характеристику данного творческого феномена на фоне эпохи и тем самым существенно восполнить ряд пробелов в науке о литературе русского модернизма конца XIX -- первых десятилетий ХХ века.

Установлено и обосновано следующее.

Творчество Розанова при всей своей органичности и оттого прихотливой вариативности подчинено определенной логике, которая «опознается» в динамике творческого процесса и опредмечивается в уникальной розановской «картине мира» как производных творческого сознания; особенности розановского сознания в его необходимой эволюции обусловливают общее направление, характер и специфику литературной деятельности писателя.

«Новое религиозное сознание» объективно выступает своеобразным интегралом творчества Розанова, а не только теорией, повлиявшей на мыслителя в период конца 1890-х и 1900-х гг. В историко-генетическом отношении индивидуально-творческая ментальность Розанова совместилась с «неохристианской» в ее доктринальном («метафизическом») и персональном (носители приблизительно того же типа или качества сознания) выражении.

Литература как искусство слова в глазах лидеров «нового религиозного сознания» во многих узловых моментах тяготела к гнозису как «методу» новотворения бытия и представала оптимальным технологическим средством, приобщавшим к транслируемому «гнозису», была призвана наглядно-осязательно, пластически закрепить в сознании читателя максимы и метафизический облик «религии Третьего Завета» и ее составной части -- розановской «метафизики пола». Объективно и субъективно художественное творчество писателей «неохристианской» ориентации есть религиозно и эстетически мотивированная попытка конструирования неких «новых форм творчества», раздвигающих границы искусства в плоскость «творчества жизни», «религиозного действия», реального преображения «духа и плоти», -- задач, далеко не чуждых всему символизму, но решаемых в рамках «нового религиозного сознания», и в особенности Розановым, на свой лад.

Это позволяет говорить о гностичности розановского творчества; в сущности, оно представляет собой единый гностический текст (так же, как и «одна книга <...> об одном» Мережковского, -- при всем различии художественных манер) без четкой литературной и философской спецификации и, соответственно, с достаточно условным делением на жанры; взамен «жанрового мышления» последовательно реализуется установка на придание текстовому пространству «священного» (сакрального) измерения, для чего используется целый арсенал средств, преимущественно художественных, и разрабатывается особая композиционная структура повествования. Характерологию розановских произведений на каждом конкретном этапе литературной эволюции предопределяют последовательно сменяющиеся миросозерцательные максимы символического свойства. Для 1890-х гг. это идеал построения новой «христианской цивилизации», для 1900-х -- пол, для 1910-х -- «тотальность» авторского «Я» в его особой психосубъектности, скрепляемая «религиозным стилем».

«Уединенное» и «Опавшие листья» вкупе с последующими произведениями этого жанра рассмотрены, в полном соответствии с логикой творчества Розанова и авторским замыслом, как итоговое воплощение идеала «новой формы творчества», сознательно структурируемой как «священное писание». Вскрыта генетическая зависимость произведений пост-«неохристианского» этапа от общих эстетико-творческих установок «нового религиозного сознания», объяснена эволюция Розанова-писателя от «больших» и философски нагруженных форм к «малым» и предельно психологизированным, «субъектным» жанрам. В соотношении же с изменившимися в 1910-е гг. идеологическими ориентирами Розанова его проект «другой литературы» охарактеризован как попытка потенциального моделирования качественно новой прагматической литературы в восполнение прежней национальной художественной традиции.

Как и у всякого правоверного модерниста («декадента сознания»), литературная деятельность Розанова не ограничивается эстетическим новаторством, «самовыражением», «культурной работой» и т. д.; творчество шире объективированных и имеющих определенную художественную ценность продуктов творчества, оно непосредственно размыкается в «жизнетворческий» контекст, что и выдвигает на первую очередь вопрос о целостном творческом феномене писателя.

Помимо обозначенных концептуальных, новизной подхода отмечен и ряд более частных положений диссертации: существенно скорректирована в сравнении с имеющимися научными представлениями гносеологическая специфика «нового религиозного сознания», поставлен и в значительной мере предрешен вопрос о литературной составляющей данного феномена; детально проанализированы центральные книги и значимые (этапные) статьи Розанова, а также важнейшие, но недостаточно освещенные события его творческой биографии, каковы полемика с Вл. С. Соловьевым и Л. А. Тихомировым (1894 г.), коллизия с «православными консерваторами» на рубеже веков по поводу «половой метафизики», «религиозная политика» в рамках Петербургских Религиозно-философских собраний 1901--1903 гг. и в журнале Мережковских «Новый путь» (1903--1904) и др.; всесторонне рассмотрен «новопутейский» эксперимент Розанова как прямое предварение эстетики «Уединенного» и «Опавших листьев».

Указанные моменты (в их совокупности), определившие научную новизну предлагаемого исследования, есть вместе с тем основные положения диссертации, выносимые на защиту.

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ЦЕННОСТЬ диссертации, насколько об этом вправе судить автор, заключается в принципиально новом методологическом подходе к изучению творчества В. В. Розанова, а также корпуса литературы «нового религиозного сознания» как особого разветвления литературы символизма; в определении некоторых значимых, ранее не становившихся объектом пристального научного внимания, тенденций литературного развития конца XIX -- начала ХХ веков, в конкретизации и дифференциации ряда научных представлений о данном периоде, наконец, в установлении диалектики религиозного и художественного модернизма в России, -- пусть и на одном, но очень выразительном примере творческого феномена Розанова в контексте «неохристианско»-декадентской ментальности. Предложенные принципы анализа могут быть распространены на ряд писателей сходной модернистской ориентации.

ПРАКТИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ. Материалы диссертации могут быть использованы в вузовских курсах истории русской литературы ХХ века, истории русской литературной критики (и журналистики), в рамках спецкурсов и спецсеминаров, посвященных литературе Серебряного века, в культурологических дисциплинах (культурная ситуация и духовные искания рубежа XIX--XX веков), в курсах по истории философии и эстетики (гносеология, идеология, проблематика и генезис «нового религиозного сознания», религиозно-философская система Розанова, философия пола и любви, эстетика русского модернизма и проч.). В перспективе эмпирические данные и ряд теоретических составляющих работы могут послужить подспорьем для целей научного комментирования академического собрания сочинений В. В. Розанова, планирующегося к изданию, или подобных проектов в отношении авторов, ассоциированных с «новым религиозным сознанием», либо лечь в основу ряда разделов современных учебных пособий для студентов университетов и педагогических институтов.

АПРОБАЦИЯ работы. Результаты исследования апробировались автором в процессе преподавательской деятельности в Липецком государственном педагогическом университете при чтении лекционных курсов по истории русской литературы ХХ века дореволюционного периода и истории русской литературной критики, а также в рамках спецкурса «Религиозно-философские аспекты русской литературы» и спецсеминара «Новое религиозное сознание» и русская литература конца XIX -- начала ХХ веков»; как составная часть вошли в учебно-методическую разработку: Сарычев Я. В. Программа курса «История русской литературной критики» // Учебные программы для специальности 032900 «Русский язык и литература» педагогических университетов и институтов. -- Липецк: ЛГПУ, 2003.

Основные положения диссертации докладывались на международных и всероссийских научных конференциях в продолжение 1999--2006 гг.: «Творчество А. С. Пушкина и русская культурная традиция» (Липецк, 1999), XXV Международные Толстовские чтения (Тула, 1999), Третьи Платоновские чтения (Воронеж, 1999), Третьи Киреевские чтения «Оптина Пустынь и русская культура» (Калуга, 1999), «Православие в современном обществе» (Тула, 1999), «Русская литература и философия: постижение человека» (Липецк, 2001, 2003), «Русское литературоведение в новом тысячелетии» (Москва, МГОПУ, 2002, 2003, 2004), «Михаил Пришвин: творчество, судьба, литературная репутация» (Елец, 2003); «Центральная Россия и литература русского зарубежья (1917--1939 гг.)» (Орел, 2003), «Малоизвестные страницы и новые концепции истории русской литературы ХХ века» (Москва, МГОУ, 2003), Международный симпозиум «Л. Н. Толстой в движении времени» (Тула--Москва, 2003), «Творческое наследие Ивана Бунина на рубеже тысячелетий: Опыт исследования, проблемы и перспективы» (Елец, 2003), «Век после Чехова» (Москва, МГУ, 2004 г.), «Русская литература XX--XXI веков: проблемы теории и методологии изучения» (Москва, МГУ, 2004), IX и Х Шешуковские чтения «Русская литература ХХ века. Типологические аспекты изучения» (Москва, МПГУ, 2004, 2005), «Литература в контексте современности» (Челябинск, 2005), «Наследие В. В. Розанова и современность (к 150-летию рождения писателя)» (Москва, ИНИОН РАН, ИМЛИ и ИРЛИ РАН, Ин-т философии РАН, МГУ, 2006).

Написано также 10 словарных статей для «Розановской энциклопедии» в 3 т., готовящейся к изданию (ориентировочно 2008 г.) под редакцией доктора филологических наук, профессора, академика РАЕН А. Н. Николюкина (ИНИОН РАН).

По теме исследования опубликовано 43 научные работы общим объемом 66,4 п.л., в том числе три монографии (14 п.л., 20 п.л., 10,1 п.л.) и статьи в «Перечне изданий...», рекомендованных ВАК МО РФ для соискателей докторской степени (см. список в конце автореферата).

Научная методология, идеи, подходы и трактовки автора актуализированы в ряде исследований (диссертаций и статей) последних лет: Нартыев Н. Н. Человек и природа в поэзии Д. Мережковского // Природа и человек в художественной литературе: Материалы Всерос. науч. конф. -- Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2001; Михин А. Н. Роман Д. С. Мережковского «Александр I»: художественная картина мира: Автореф. дис. ... канд. филол. н.: 10.01.01 / Магнитогор. гос. ун-т. -- Магнитогорск, 2004; Тараскина В. Н. Роль Д. С. Мережковского в формировании культуры Серебряного века: Дис. … канд. истор. н.: 24.00.01 / Саран. гос. ун-т. -- Саранск, 2004; Слинько М. А. О некоторых аспектах изучения русского символистского исторического романа // Русская литература и философия: постижение человека: Материалы Второй Всерос. науч. конф. (Липецк, 6--8 окт. 2003 г.) / Отв. ред. В. А. Сарычев. -- Липецк, 2004; Ковыршин М. А. Д. С. Мережковский в контексте мировой литературы // Русская литература ХХ века. Типологические аспекты изучения: Сб. науч. ст., посвящ. 90-летию засл. деятеля науки РФ, проф. С. И. Шешукова / Отв. ред. Л. А. Трубина. -- М., 2004. -- Вып. 9; Он же. Символика идолопоклонства в художественном мире трилогии Д. С. Мережковского «Христос и Антихрист» // Электронный вестник ЦППК ФЛ СПбГУ. -- 2006. -- Вып. 3; Кузнецова Н. В. Восток в художественном мире произведений Д. С. Мережковского 1920-х годов: Автореф. дис. ... канд. филол. н.: 10.01.01 / Моск. гос. открытый пед. ун-т им. М. А. Шолохова. -- М., 2005 (исследователь, в частности, указывает, что «гипотеза» ее работы «выдвинута, в первую очередь, с опорой на концепцию Я. В. Сарычева, выраженную в книге «Религия Дмитрия Мережковского: «Неохристианская» доктрина и ее художественное воплощение» и т. д. -- см. с. 7, 10--12, 18); Кулешова О. В. Философско-художественные искания Д. С. Мережковского в период эмиграции: Автореф. дис. ... канд. филол. н.: 10.01.01 / ИНИОН РАН. -- М., 2005; Ахунзянова Ф. Т. Религиозные проекты в культуре Серебряного века и художественные формы их воплощения (Д. С. Мережковский и В. В. Розанов): Автореф. дис. ... канд. культурологии: 24.00.01 / Костром. гос. ун-т им. Н. А. Некрасова. -- Киров, 2006; и др. Первая наша монография удостоена обзорной рецензии в реферативном журнале ИНИОН РАН; см.: Кулешова О. В. 2004.01.007. Сарычев Я. В. Религия Дмитрия Мережковского: «Неохристианская» доктрина и ее художественное воплощение. -- Липецк: ИНФОЛ, 2001. -- 224 с. // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 7. Литературоведение: РЖ / РАН ИНИОН. Центр гуманит. науч.-информ. исслед. Отд. литературоведения. -- М., 2004. -- № 1. -- С. 53--59.

Диссертация обсуждалась на кафедре истории русской литературы ХХ века Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова и рекомендована к защите.

СТРУКТУРА диссертации. Работа состоит из введения, двух частей, разделенных на главы (в первой части -- две главы, во второй -- четыре; в каждой из глав, в свою очередь, предусмотрены разделы), заключения и библиографии, включающей 926 наименований. Общий объем -- 463 страницы.

2. Основное содержание диссертации

Во ВВЕДЕНИИ в очерченном выше плане обосновывается актуальность темы исследования, формулируются цель и задачи, определяются теоретические и методологические основы диссертационной работы. Особое внимание уделено истории вопроса, в свете чего становится очевидной научная новизна решения ряда кардинальных проблем розановского творчества. Отдельно дана предварительная суммарная характеристика «нового религиозного сознания»; при этом мотивированно отвергается расширительное толкование данного феномена, предполагающее его отождествление с религиозным модернизмом и едва ли не всей русской религиозной философией рубежа XIX--XX веков; мы придерживаемся узкого, но дифференцированного понимания, от которого отталкивались многие современники Розанова и богословская школа: «новое религиозное сознание» есть особое, резко отделенное от прочих (доктринально, методологически и вообще ментально), религиозно-общественное и культурно-эстетическое движение, ассоциированное с именами Д. С. и З. Н. Мережковских, писателями и общественными деятелями их круга и Розановым. Это, в свою очередь, позволяет говорить об оригинальной литературе «нового религиозного сознания» со своим специфическим кругом тем, подходов к их решению, арсеналом художественно-эстетических средств.

В ПЕРВОЙ ЧАСТИ диссертации -- «ЛОГИКА ТВОРЧЕСКОГО СТАНОВЛЕНИЯ В. В. РОЗАНОВА (1880 -- 1890-е ГОДЫ): ПУТЬ К «НОВОМУ РЕЛИГИОЗНОМУ СОЗНАНИЮ» -- стержневой становится проблема генезиса Розанова как писателя и мыслителя. Обозначенный период, отправная точка литературной эволюции Розанова, в то же время понят и как во многом основополагающий для всего последующего творческого процесса: в это время в ходе напряженных духовных исканий закладывался теоретико-методологический фундамент розановской тематики и проблематики и, что не менее важно, непроизвольно обнаружили себя характерные особенности розановской литературной манеры -- параллельно формированию «нового» сознания происходило писательское самосознание.

Глава первая -- «Понимание». Универсально-синтетические построения 1880-х -- начала 1890-х годов как первоначальный этап мировоззренческого и творческого самоопределения В. В. Розанова» -- посвящена анализу произведений, где была сделана первая попытка выражения целостного миросозерцания и построения универсальной картины мира.

В первом разделе главы («Особая «схема разума»: трактат В. В. Розанова «О понимании» как гносеологический проект») устанавливается принципиальное методологическое значение книги «О понимании. Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания» (1886), ее место и роль в плане дальнейшей творческой деятельности и литературной «судьбы» писателя. Хотя формально «О понимании» отмечено специально философской проблемностью и предметностью (это теоретическое изыскание, предполагающее должным образом организовать систему человеческого мышления и познания в духе своеобразно осмысленной романтико-славянофильской идеи «цельного знания»), однако объективно в гносеологическом фантоме «Понимания» уже проявилось то, что впоследствии, в новых формах и модификациях (в том числе в виде «метафизики пола»), будет воспроизводиться Розановым вплоть до конца жизни: проект радикального переустройства сознания (и опосредованно -- бытия), основанный на новотворении определенной (определенного качества) реальности, позволяющей вскрыть божественный «чертеж» мира. Не случайно книга оказалась не понята современниками, представ в большинстве критических откликов «курьезом мнимой философской самобытности» (Л. З. Слонимский). Действительно, идейно-смысловая структура розановского «Понимания», серьезно расходясь с ведущими философскими программами миропознания, обнаруживает заметное тяготение к гностическому методу: «Понимание», по авторским характеристикам, есть «полное ведение» и вместе «схема возможного»; это некий особый тип или «метод» мышления, «целесообразно» организованный и действительно (в потенции) существующий, который необходимо актуализировать, дабы произвести реальную перестройку всех отношений «материи и духа». Подобные мысли, уже предполагающие «творчество жизни» и создание «новой религии», с ходом времени и предопределят закономерную смычку Розанова с «новым религиозным сознанием» и «Третьим Заветом» в версии Д. С. Мережковского.

Во втором разделе -- «Ф. М. Достоевский и К. Н. Леонтьев в творческом сознании и критической интерпретации В. В. Розанова» -- рассматриваются произведения начала 1890-х гг., в которых в качестве универсальной категории выступает христианство «как последний и вечный идеал истории»; «задачей» же становится построение «христианской цивилизации». Наиболее репрезентативны для духовных и эстетических исканий данного этапа, помимо «Места христианства в истории», где сформулировано означенное целеполагание, книги («статьи») «Легенда о великом инквизиторе Ф. М. Достоевского. Опыт критического комментария» (1891; отд. изд. -- 1894) и «Эстетическое понимание истории» (1892).

Эссе о Достоевском с момента выхода в свет и до нашего времени расценивается как определяющее для суждений Розанова о литературе, как основа его литературно-критического метода, который базируется на «славянофильской» и религиозно-философской (родственной «субъективной» критике модернизма) тенденциях. В «Легенде о великом инквизиторе Ф. М. Достоевского» властно заявило о себе формирующееся контртрадиционное сознание Розанова, что выразилось в целом ряде тезисов и трактовок, которые затем станут расхожими штампами модернистских интерпретаций. Однако просматривается и более сложная диспозиция феномена Достоевского и розановского «комментария», нежели элементарная функциональность литературно-критического текста к интерпретируемым произведениям. Суть в том, что имманентные потребности розановского индивидуально-творческого развития диктовали акт «преодоления» Достоевского во имя торжества новой христианской эпохи, и не случайно книга, по исходному замыслу предполагавшая опыт «понимания» и апологии христианства, завершается апокалипсической картиной мистерии мировых судеб, в то время как автор «Братьев Карамазовых» напрямую отождествляется со своими «преступными» героями (прежде всего с Инквизитором) в основах ментальности и исповедуемой «диалектики». В «критическом» исследовании Розанов сделал попытку вербализовать или рационализировать наличную мистику Достоевского («возрождение» человека и его «таинственный» переход к «жизни вечной» под воздействием христианской религии), но это ему не вполне удалось, чем и обусловлены все претензии в адрес гениального предшественника. Те же религиозные вопросы и проблемы, которые по ходу интерпретации выдвинул Розанов, в дальнейшем составили идейный костяк и тему размышлений («Христос и мир») для русского «религиозно-философского ренессанса». В плане творческой судьбы самого писателя его «Легенда…» ознаменовала переход от квазиправославного миросозерцания к последовательному религиозному модернизму и гностическому типу творчества.

Важным промежуточным этапом на этом пути стало обращение Розанова к литературно-теоретическому наследию К. Н. Леонтьева. Если руководствоваться документально-историческим критерием, то в 1890-е гг. Розанова притягивал к себе не «эстетизм» и «стилистический принцип» (А. Д. Синявский) Леонтьева, а его универсальная концепция миропонимания, выстраиваемая на основе столь же универсального «эстетического метода» и в прогностической своей части предполагавшая консервативный проект грядущего (возможного) развития России на новых началах, противолежащих «эгалитарно-либеральным»; леонтьевские подходы методологически совпали с основным комплексом розановских идей и чаяний (по-своему подтвердили их), и для писателя то было свидетельством объективного и «продуктивного» характера избранной линии мыследеятельности. Поэтому посвященное Леонтьеву «Эстетическое понимание истории» представляет собой комбинацию «эстетического метода» и метода «Понимания» в рамках единой (общей) методологической программы славянофильства в его «историческом развитии». Однако, как и в случае с Достоевским, центральным пунктом расхождения стал вопрос о новом религиозном творчестве и его возможности, разрешаемый Леонтьевым отрицательно, а Розановым, по-модернистски заострившим леонтьевскую мысль о христианстве как методе организации религиозной жизни на земле, -- положительно, что уже само собой подразумевало человеческую активность, «творчество жизни».

Таким образом, через «систематика» Леонтьева не в меньшей мере, чем через «мистика» и «пневматика» Достоевского, «преодолевая» их влияние и «продолжая» уже по-своему логику их умозрений и эстетико-художественных прозрений, Розанов спонтанно, но внутренне целесообразно выходил на проблему и проблематику «нового» христианства, «нового религиозного сознания». В начале-середине 1890-х гг. этот объективный процесс письменно почти никак не был оформлен (и вряд ли даже осознан в полной мере), но проведенный анализ дает основания утверждать, что «неохристианская» «закваска» сознания Розанова произошла именно в это время -- в процессе напряженных размышлений над «местом христианства в истории» и философско-творческим наследием Достоевского и Леонтьева.

Во второй главе -- «Синтез будущего». Полемические статьи В. В. Розанова 1890-х годов: идеология и «стилистика» литературно-общественной борьбы» -- продолжается анализ закономерностей творческого генезиса писателя и прослеживается дальнейшая диалектика перехода от строго-философского к художественно-поэтическому («мифотворческому») дискурсу.

Первый раздел главы -- «Вероисповедная» полемика 1894 года и ее идейно-творческие следствия» -- посвящен розановскому спору с идейным наследием Вл. С. Соловьева и показу того, как в данной коллизии выявлялась иная, контрсоловьевская линия национального религиозного модернизма. Ведущую роль в процессе перехода Розанова из лона традиционного на рельсы «нового» религиозного сознания вновь сыграла внутренняя логика «самодвижения» розановской мысли, и фигура «еретика» Соловьева в данном отношении стала очень удобным объектом, на отрицании (полемическом «уничтожении») которого утверждалась розановская «индивидуация». Поэтому полемика 1894 г. по вопросу о веротерпимости между Вл. Соловьевым, Л. А. Тихомировым и Розановым осмыслена в работе не как любопытный казус литературно-общественной борьбы (установившийся и имеющий основания, ввиду «крайностей» сторон, взгляд), а как принципиальнейший момент в идейно-творческом становлении Розанова, при изъятии которого из научного рассмотрения непроизвольно искажается представление о дальнейшей эволюции писателя. В 1894 г. произошла знаковая сшибка двух (если не брать во внимание позицию «православного консерватора» Тихомирова, активно оппонировавшего и Соловьеву, и затем Розанову) разнородных и разновекторных религиозных проектов, равно отмеченных общностью модернистского, «преобразовательного» субстрата.

В диссертации детально анализируется полемическая материя и логика «трехстороннего» спора на фоне духовных интересов и основных идеологических направлений «эпохи безвременья» 80-х -- начала 90-х гг., излагается вселенско-теократическая и экуменическая («соединение церквей») утопия Соловьева («Великий спор и христианская политика», «Национальный вопрос в России», «Исторический сфинкс» и др.), показываются особенности розановского восприятия данной фигуры, нашедшие конечное воплощение в полемических статьях 1894 г. («Свобода и вера», «Ответ г. Владимиру Соловьеву» и «Что против принципа творческой свободы нашлись возразить защитники свободы хаотической?»). Соловьевской программе непосредственной реализации «истины богочеловечества» Розанов, внешним образом опиравшийся на «защищаемое» наследие славянофильской мысли и ортодоксальную церковность, противополагает возможность «построения» новой русской цивилизации (и тоже -- как текущее историческое дело). В пику соловьевскому «всепримирению», этицизму, «национальному самоотречению» в религиозной сфере и принципу веротерпимости выдвигается культ «творческой» силы как «организующего хаос принципа»; «творческий родник сил» в человеке напрямую отождествляется с верой, которая, будучи «духовно-принудительным» началом, обретается, вернее, творится в действии «верных», борющихся за «истину своего утверждения» всеми возможными способами, в том числе насильственными. Фактически Розанов своеобразно и еще до всяких «декадентских» влияний на него вновь ставит вопрос о том творчестве жизни или жизнетворящем начале, что способно придать ходу «истории» новую динамику, вечную жизненность.

Не менее знаменательным выступает стилистический аспект полемики («Порфирий Головлев о свободе и вере» Соловьева -- «Ответ г. Владимиру Соловьеву» Розанова как наиболее знаковые жесты). Здесь налицо определенная борьба образов: в противовес соловьевскому «Иудушке» Розанов конструирует не менее специфичную «мифологию» соловьевской творческой личности, качественно противостоящую общепринятой: под его пером литературный противник выходит ничтожным, вредоносным недоразумением постпетровской эпохи «двухвекового карнавала», «ненавистником своей родины», религиозным отщепенцем и идейным ренегатом, духовным «паралитиком», «бесстыдной и лукавой красавицей, все имеющей «кроме чести»…». Такое литературное «обесчещивание» Соловьева, призванное, по замыслу, уничтожить его как значимую идейную и общественную величину, сочеталось с не менее нарочитым розановским позиционированием себя в качестве пророка и первоапостола грядущей «новой эпохи, новой эры».

В плане общественного восприятия подобные приемы полемики и зримо обозначившиеся психоэмоциональные особенности розановских текстов имели двоякий результат. Во-первых, определился преимущественно негативный подход печати к писательскому феномену Розанова (В. П. Буренин, Я. Н. Колубовский и др. текущие отклики). Во-вторых, именно с момента 1894 года Розанов был практически без остатка отождествлен со своими особыми идеями, стал рассматриваться как выразитель определенной платформы миросозерцания. Наиболее проницательной оказалась критическая позиция Л. Тихомирова (статья «В чем конец спора»), акцентировавшего генетическую преемственность -- от Соловьева к Розанову -- особого модернистского типа сознания. Действительно, последующая соловьевская контроверза с декадентами (и Розановым в их числе) показывает, что основоположник нашей религиозно-модернистской философии оказался не готов к тому неожиданному «обороту», который приняла его теургическая программа на рубеже XIX -- XX веков. Если же посмотреть на проблему в имманентном ракурсе закономерностей творческой эволюции Розанова, правомерно утверждать, что он порывал не только с разноречившими ему современниками, но и вообще выходил за рамки традиционных «направлений» русской мысли (в том числе консервативного), отторгался от традиционного культурного сознания. Его усилиями, поначалу непроизвольными, спор о «веротерпимости» между «либералами» и «охранителями» христианства сместился в сторону вопросов о существе и принципах христианской веры, о путях и способах соединения веры с жизнью и т. п., став своего рода прелюдией грядущих Петербургских Религиозно-философских собраний 1901--1903 гг. и вообще того радикального процесса модернистской «разделки веры» (Л. Тихомиров), каковой в полную силу заявит о себе лишь к началу нового, ХХ века.

Во втором разделе («Спор о «наследстве») прослеживается диспозиция Розанова между славянофильской мыслью, «наследством 60--70-х годов» и «девятидесятничеством», т. е. зародившимся декадентско-модернистским течением, и вновь устанавливается закономерность розановского перехода к последней ментальной и творческой парадигме, что не исключает противоречивых зигзагов такого пути, мотивированных сложными и подчас неразрешимыми для писателя (остающимися в снятом виде как внутренняя проблема творческого развития вплоть до конца 1910-х гг.) коллизиями между консервативно-традиционалистскими и декадентско-«неохристианскими» (модернистскими) установками. Особый аналитический интерес вызывают такие программные «манифесты», как статьи «Почему мы отказываемся от «наследства 60--70-х годов»?», «В чем главный недостаток «наследства 60--70-х годов»?» (вкупе с вызванной ими полемикой с Н. К. Михайловским), а также статья 1896 г. «О символистах», взятая в контексте маргинальных розановских выступлений («выкликаний») второй половины 1890-х гг.

Именно Розанову исторически суждено было, в числе первых, четко сформулировать положение («отказ от наследства 60-х годов»), которое предварит новую эпоху и будет вытиснено на знамени русского декадентства. По внешним показателям ничего «декадентского», кроме предощущения наступающей «творческой» эпохи и декларированной необходимости «искать каких-то новых путей», в статьях о «наследстве» еще нет, и в идеологическом отношении они смыкаются со славянофильско-почвеннической критикой революционных демократов. Но именно здесь Розанов впервые нащупал характерный для него впоследствии прием нигилистической полемики как средства будоражения наличного устоявшегося сознания и, вдобавок, возвел факт личного самосознания («не было никакой эры») к универсальному общественному «факту» совершившегося разрыва поколений (проводятся параллели с аналогичными модернистскими декларациями В. Я. Брюсова и Д. С. Мережковского). Будучи «метафизически» предопределен к смычке с «новыми течениями» русской литературы, Розанов, тем не менее, вплоть до конца десятилетия колебался в амплитуде славянофильских и непроизвольно возникавших у него «декадентских» установок (этот «дуалистический» момент проницательно отметил Н. К. Михайловский в полемических откликах 1891--1892 гг. и 1895 г.), что не в последнюю очередь проистекало из особенностей отстаиваемого в 90-е гг. мировоззрения, консервативного по форме и объектам поклонения, но не по сути, задаваемой «потенциями» сознания, непрестанно «ищущего» новое. Так, например, центральная задача «новой фазы» исторического развития России представлялась Розанову как дело избытия прежней «мозаичной культуры» и эклектической идеологии 60-х гг. и вызова к жизни особой духовной энергии, что способна повлечь за собой все мыслимые преобразования. О качестве и направленности этой «энергии» Розанов вел спор с «наследством 60--70-х годов» -- «преступным» опытом преобразования действительности, и относительно тех же самых исходных оснований для пестуемой в индивидуальном творческом сознании «новой цивилизации» он первоначально разошелся и с «декадентами».