Универсальные образы и мотивы в реалистической эпике М.А. Шолохова

В шолоховском эпосе мотив мести предстал во всей своей полноте и силе, что может казаться даже странным для XX века, хотя бы и поначалу. Писатель вскрыл и силу, и опасность этого чувства: герои, следующие ему, как правило, утрачивают человеческий облик и погибают. Очевидно, что русский писатель XX века не безотчётно воспроизвёл один из архетипических мотивов древности, а подверг его глубокой, всесторонней переоценке. В сравнении с опытом таких писателей, как И.Эренбург, К.Симонов, В.Астафьев, выясняется, что шолоховское воспроизведение этого мотива и многопланово, и чрезвычайно насыщенно исторически.

В комплекс родовых мотивов входят и неразрывно связанные между собой мотивы сыно- и отцеубийства. Один из ведущих конфликтов в творчестве Шолохова - столкновение отцов и детей, которые во время гражданской войны выступают как равноценные действующие силы. В «Донских рассказах» это столкновение наиболее бескомпромиссно: новая идея и иной, непривычный порядок вступают в противоречие со старыми ценностями, что и приводит к трагической развязке («Продкомиссар», «Родинка», «Бахчевник», «Червоточина»). Историзм шолоховских рассказов не исключал и глубокого архетипизма в трактовке поколенческого конфликта. С матерым волком, уходящим от погони, сопоставлен атаман в рассказе «Родинка». Напротив, сильным самоуверенным щенком, «молокососом» выглядит рядом с ним Николка. Схватка, единоборство атамана с красным командиром стоит в одном ряду с аналогичными поединками героев эпоса и былин: Рустама и Сухраба, Ильи Муромца и Сокольника.

В «Тихом Доне», в отличие от «Донских рассказов», в основном показаны семьи, сохраняющие привычные патриархальные взаимоотношения между отцами и сыновьями (Мелеховы, Коршуновы, Листницкие). В силу этого образ Пантелея Прокофьевича разительно отличается от господствовавшей в советской литературе 20-х годов и идущей от Горького и Г.И. Успенского обличительной по отношению к крестьянству линии, обличавшей пьянство, жестокость, снохачество. Шолохов вполне мог продолжить эту тенденцию, но отстранился от нее. В числе прочих нередко эксплуатировавшихся литературой пороков крестьянства писатель проигнорировал, например, тот же мотив снохачества: Пантелей Прокофьевич «не принимает грех» со своей снохой Дарьей. Ценности семейного очага и традиции оказались для писателя выше литературной конъюнктуры и групповых идейных и литературно-художественных поветрий. Писатель мог бы абсолютизировать и мотив надругательства над девушкой Аксиньей со стороны её отца, но не сделал этого, что, по верному наблюдению П.В. Палиевского, есть высокое достоинство подлинного реализма, тогда как натуралист не уклонился бы от фатализации архетипически-зверского в человеке.

В восстаниях против Советской власти, занимающих видное место в романе «Тихий Дон», ключевую роль играют старики, наиболее непримиримые противники Советской власти. Новаторство Шолохова при раскрытии конфликта отцов и детей - в «Тихом Доне» - в том, что им показано не только столкновение поколений, но и схватка отцов природных с отцами идейными, такими, как Штокман, которые даже перед смертью думают о борьбе больше, чем о личном. Погибает Гришака, и не о ненависти, не о схватке белых с красными его последние слова, а о Боге. Убивают Штокмана, но он даже в последних словах воюет, призывая сердобцев не изменять Советской власти. Неудивительно, что и для Нагульнова, учившегося у таких, как Штокман, тоже крайне важно, какие речи скажут на его могиле.

Постепенно столкновение поколений, разрушающее привычный уклад жизни, теряет в творчестве Шолохова свою актуальность. В 50-е - 70-е годы писатель сосредоточивает свое внимание на другом - на прочности семьи, сохранении традиций, что будет хорошо заметно и во второй книге «Поднятой целины», а ещё более - в главах из романа «Они сражались за родину» и в рассказе «Судьба человека», где невозможными становятся сыно- и отцеубийства; утверждаются семейные ценности. Тематически проза позднего Шолохова сближается с исканиями современных ему в те годы прозаиков-деревенщиков, писавших о важности семейных устоев, о необходимости сохранения преемственности поколений. И это снова ориентация на глубочайшие основы человеческого общежития, хотя в трезвом и одновременно поэтичном реализме биологически-виталистские элементы архетипа преодолеваются социально-нравственными мотивировками.

Мотивы зова земли, труда на её лоне, накопительства, мести, братства, сыно- и отцеубийства точно передали саму атмосферу 20-х - 70-х годов XX столетия. В движении от родового к универсальному и разворачиваются эти мотивы в прозе Шолохова.

Второй раздел - «Комплекс любовных мотивов» - посвящён рассмотрению в контексте русской и мировой литературы того, как в прозе Шолохова эволюционировала любовная проблематика. Если в «Донских рассказах» писатель в целом следовал тенденции сугубо социального изображения любви - исключением могут служить рассказы с характерными названиями «Кривая стёжка» и «Калоши», - и если это было свойственно русской (советской) литературе 20-х - 30-х годов (А.Н. Толстой - «Гадюка», «Хождение по мукам», «Аэлита»; Н.А. Островский -«Как закалялась сталь»; Б.А. Лавренев - «Сорок первый»; В.В. Вишневский - «Оптимистическая трагедия»), то в шолоховской прозе 30-х - 70-х годов любовный комплекс мотивов становится одним из ведущих в повествовании. В «Тихом Доне» мотив любви-страсти связан с мотивами измены, ревности, мести и, наконец, смерти - как трагического итога острой любовной коллизии. Все любовные истории «Тихого Дона», за исключением Михаила Кошевого и Евдокии Мелеховой, заканчиваются гибелью одного или двух героев. Над любовью-страстью, изменой, ревностью реет фатальный призрак смерти, он бросает тень на весь комплекс любовных мотивов в романе.

С Мелеховым связано сразу два любовных треугольника: он - Аксинья - Степан Астахов; Григорий - Наталья - Аксинья. В любовных треугольниках с участием Аксиньи она выступает как чужая по отношению к устоявшемуся миру. В логике сюжета невольно напрашивается аналогия между Аксиньей и турчанкой, матерью Пантелея Прокофьевича, и это едва ли надуманная параллель. Связанность Аксиньи с Григорием в какой-то мере предопределена предками её мужа - Астахова: со слов скорее всего его бабки, если следовать ономастике романа, и возникла легенда о ведьмачестве турчанки, что в конечном счёте и предопределило её трагическую судьбу. Но тогда связь Аксиньи с Григорием - это и повторение истории Прокофия, бросившего вызов хутору, это и своего рода возмездие: Аксинья стала роковой женщиной в судьбе прежде всего Степана Астахова, а не Григория.

В «Тихом Доне» представлены и иные любовные структуры. Большинство из них (Степан - Дарья - Пётр Мелехов; любовные союзы случайных лиц с Лизой Моховой) строятся на предельно заземлённых устремлениях (животных инстинктах и желании отомстить). Именно такие проявления чувств вполне вписываются в привычную для многих героев романа картину человеческих отношений. Напротив, тех же людей страшит любовь-страсть, которая образует длительные союзы, но при этом и обладает разрушительными свойствами.

Любовь-страсть меняет всех героев, даже Наталью. Изменения, происходящие в ней, менее заметны, чем в Аксинье, но они есть и весьма значительны. Например, таковы её желание уйти в Усть-Медведицкий монастырь в случае отказа родителей на брак с Григорием, попытка самоубийства после визита к Аксинье, готовность к смерти после получения похоронки на Григория и, наконец, сознательный отказ от рождения детей после известия об измене мужа. При изначальной несходности именно Наталья и Аксинья оказываются двумя частями единого целого. Их родство - и от силы чувств и привязанностей, ими владеющих. Для Натальи мир - это семья, но только с Григорием, ради которого она может без колебаний не только хутор покинуть, но и расстаться с жизнью. Сила Натальи - сила её роста, мучительно нравственного, хотя и надломленного поражениями и жертвами. Смерть Натальи может быть рассмотрена и как примирение с родовым укладом, против которого она взбунтовалась, пойдя на аборт, и как разрыв с жизнью по любви-страсти, что привносит в повествование христианский мотив отречения. Аксинья, напротив, остаётся привержена любви-страсти до самого конца. Это строго архетипично, но Шолохов, хотя и чувствующий сугубую природность и «первобытность» Аксиньи, не оставляет вне нашего внимания и зрелый, возвышенно трагический, человечески-этичный образец женской любви и преданности.

Смертью двух героинь, матери-Натальи и бездетной Аксиньи, и почти неизбежностью гибели Мелехова завершается важнейший в «Тихом Доне» любовный конфликт. Однако на линии Григорий - Наталья его итог - в раздумьях героя о так или иначе, но оставляемом миру новом мелеховском поколении. Здесь и родство с эпосом об Одиссее (сын-наследник), и различие: восстановление упорядоченности мироздания в гомеровском эпосе, с одной стороны, и угроза полного уничтожения самих основ бытия «тихого Дона», с другой. Только дальнейшая перспектива, выводящая к позднему Шолохову, уравновешивает тот трагизм, который лично для Григория почти беспросветен.

Исследование показывает, что во второй книге «Поднятой целины» и в главах из романа «Они сражались за родину» симпатии писателя оказываются не на стороне страсти и измены, ей сопутствующей. Давыдов порывает с Лушкой, Размётнов с Мариной - и всё это ради возможности создания полноценных семей. В «Науке ненависти» и в «Судьбе человека» любовная проблематика полностью растворена в семейной. В более ранних главах из романа «Они сражались за родину» любовь-страсть, как и в «Тихом Доне», совмещена с мотивами измены, ревности и смерти. Очерчен и любовный треугольник: это Лопахин (на оккупированной немцами территории у него осталась жена), казачка Наталья Степановна и её супруг (воюющий на фронте). В более же поздних главах, написанных после войны, но повествующих о довоенном времени, ценности семьи безоговорочно превалируют над любовными мотивами.

Комплекс любовных мотивов, представленный в их развитии, явился одним из показателей эволюции мировоззрения Шолохова и отразил изменения в литературном процессе. В любом случае, древнейшая архетипическая тематика любви - страсти - измены разработана у Шолохова с исключительным богатством и разнообразием, отражающим и исконную природу человека, и русскую ментальность, и сложность социального и исторического опыта XX столетия, а также художественную зоркость писателя-реалиста и его безупречный вкус, чего подчас недоставало писателям рубежа веков (Сологуб, Гиппиус) и послеоктябрьских лет, знавших резкий всплеск натурализма в трактовке любви.

В разделе третьем - «Библейский комплекс мотивов» - исследованы представленные в шолоховской прозе мотивы крестного пути, жертвы, покаяния, предательства, прощения, искупления. В отличие, например, от Ивана Шмелёва, творчество А.П. Платонова и М.А. Шолохова никак не окрашено чем-то подобным религиозному проповедничеству, а «христианский интертекст», если это реальность, не «применяется» художником, но лишь подспудно проступает в глубинах содержания. Архетипизм библейских мотивов не означает их непременного присутствия в любом произведении искусства и не предполагает их ведущей роли даже там, где они налицо.

Шолоховский мир - каким был и мир действительный - крайне сложен и включает в себя на равных правах как религиозное, христианское и политеистическое, так и активно-дерзостное атеистическое, или богоборческое, начала. Подобная многоплановость ощутима и в шолоховской сцене с часовней над могилой Валета. Г.С. Ермолаев не случайно и не без пользы для дела указал на то, что вслед за часовней Шолохов вводит образ птичьего гнезда, с которого и начинается новая жизнь. Важно добавить к многочисленным интерпретациям данной сцены и то, что часовня возводится в память о каком-то значимом событии или о человеке. Валет же человек, не имеющий родственников, и во всех отношениях личность малоприятная. Но именно он стал первой жертвой братоубийственной войны на хуторе, и гибель Валета от руки своего - первое наглядное свидетельство неумолимого распада казачьего единства. Поэтому часовня над могилой самого никудышного жителя хутора - один из первых призывов к примирению сторон, прекращению братоубийства. «Не осудите, братья, брата» - это, конечно, голос печали по Валету со стороны земляка, это и голос самого Шолохова, но не собственно религиозная проповедь.

Опосредованно присутствуют в прозе Шолохова мотивы прощения, искупления и воскрешения. Если в «Донских рассказах» заметно и откровенно языческое начало, когда герои «искупают» убийство отца («Продкомиссар») или сына («Родинка») спасением чужой жизни или принесением в жертву своей, то в «Тихом Доне» в мотивах прощения, искупления и воскрешения звучат более явно христианские обертоны. Потому и возмездие аксиньиному отцу за совершённое им преступление, как и само это преступление, не приводит к бесконечной рефлексии, столь свойственной героям модернистской прозы. Точно так же через небольшой промежуток времени ничто не напоминает об убийстве, совершённом Дарьей, которая продолжает жить в мелеховской семье.

В согласии Ильиничны на брак дочери с палачом и убийцей Мишкой Кошевым сказывается не только житейская мудрость пожилой женщины, стремящейся спасти и сохранить детей и внуков. Тут есть и надежда - на возможное преображение Михаила, на превращение его из опьянённого властью и вседозволенностью хуторского активиста в человека, ответственного за семью и мир.

В «Поднятой целине» мотивы искупления и прощения переносятся исключительно в гражданственно-правовую плоскость. Кулаки для исправления высылаются на север, а их дети должны, по мнению Давыдова, вырасти уже вполне советскими людьми. Мотивы покаяния и прощения в романе проявляются в действиях батарейца Никиты Хопрова, решившего рассказать властям о своём карательном прошлом, отсидеть в тюрьме и тем самым искупить свой грех. Сходное отношение к этим же мотивам сохраняется и в главах из романа «Они сражались за родину», где старый овчар рассматривает совершённый его снохой проступок через намеренно сниженную житейскую арифметику.

Предательство или готовность к нему - одно из самых тяжёлых, с точки зрения Шолохова, преступлений. И то, что мотив предательства связан с врагами нового строя (судьба подтёлковцев; измена командования Сердобского полка; предательство казаков белым командованием в Новороссийске и предложение Капарина Мелехову убить Фомина; коварные действия Лятьевского и Половцева), явно свидетельствует о политических тяготениях писателя.

В библейском комплексе мотивов в прозе Шолохова можно видеть и знак следования русской литературной традиции, и средство утверждения высшей, для писателя, правоты большевиков, и проявление сомнений автора в благообразии происходящих событий, и стремление к правде ещё более высокой, чем политика и особенно политическая рознь.

В разделе четвёртом - «Мотивы братской любви и братоубийства» - шолоховская трактовка названных мотивов исследована в соотношении с одной из высоких нравственных традиций русской словесности. Благодаря князьям-святым Борису и Глебу в этой традиции сложилось стойкое неприятие братоубийства, какими бы высокими соображениями оно ни оправдывалось, и утверждалась необходимость братской любви. Нарушение запрета на братоубийство - свидетельство крайнего нравственного неблагополучия общества, а братоубийство - один из самых страшных грехов в русской жизни. В реальной российской истории массовое в сравнении с другими эпохами нарушение этого запрета наблюдалось в Смутное время, а затем и во время гражданской войны. В советской литературе 20-х - 30-х годов даже сформировался тип героя, порвавшего со своими родственниками по идейным соображениям и готового ради утверждения нового строя даже на братоубийство.

В рассказах «Коловерть» и «Червоточина» Шолохов, сочувствовавший большевикам, сделал братоубийцами сторонников старого строя: казачий офицер Михаил («Коловерть») и бывший белогвардеец Степан («Червоточина»). В отличие от них борцы за новое общество убивают отцов, но не братьев; впрочем, особенностью «Донских рассказов» стало почти полное отсутствие в них братской любви, которая допускается в исключительных случаях (например, в «Бахчевнике»), когда между героями есть идейная общность.

Подняв братоубийство в «Тихом Доне» как проблему, но уклонившись от его живописания, Шолохов отошёл от буквально-натуралистичного следования «правде факта» и не стал утяжелять роман прямым конфликтом между кровными братьями. Однако в центре романа находится гражданская война, по условию братоубийственная, которую как раз и пытается прекратить Григорий, хотя бы в масштабах своего хутора. Поэтому он и мчится, загоняя лошадь, в хутор, чтобы спасти Котлярова и Кошевого. Это не обязательно называть «братством во Христе», но перед нами братство и братолюбие в высоком смысле.

В «Поднятой целине» братоубийство отсутствует. В этом романе Шолохов вводит отношения между братьями как фон (Макар Нагульнов и его братья, Щукарь и его брат, и т.д.); но ни один из главных героев в отношениях со своими братьями не показан. Однако именно братскую любовь должно было утверждать последнее произведение Шолохова, в центре которого предстояло оказаться Александру и Николаю Стрельцовым. То, что младший брат не отрёкся от репрессированного в 1937 году старшего, наглядно свидетельствует не только о силе самой братской любви, но и о её значимости для писателя, рассматривающего эту тему.

В художественном мире Шолохова присутствует и чрезвычайно важный для русской культуры мотив товарищества. Гоголь в «Тарасе Бульбе» утверждал товарищество как важнейшее отличительное свойство русского человека. Шолоховским героям вполне присуще это гоголевское убеждение. Всегда верен товарищескому долгу Мелехов. Товарищество свойственно и белогвардейцам, участникам Ледяного похода, и их противникам. В «Поднятой целине» товарищество как разновидность мотива братской любви постепенно становится ценностным измерителем для каждой из противоборствующих сторон. Если в начале «Поднятой целины» товарищество характерно как для колхозных активистов, так и для их противников, то в дальнейшем у актива оно сохраняется, а у местной контрреволюции исчезает. В произведениях, посвящённых Великой Отечественной войне - «Наука ненависти», «Судьба человека», «Они сражались за родину», - Шолохов утверждает чувство и долг товарищества как важнейшее достоинство человека.

Шолохов стал писателем, художественно преодолевшим в своём творчестве комплекс небратства. Эволюция творчества Шолохова - свидетельство медленного избавления общества от пагубной розни, некогда фатально навязанной ему историей, и историей же, не без помощи писателя, оспоренной.

В пятом разделе - «Комплекс политических мотивов» - отмечается, что Шолохов уходит от рассмотрения войны как политической проблемы, оценивая её с позиций нравственных или, как в главах из романа «Они сражались за родину», - народных.

В заключении второй главы излагаются выводы о взаимосвязанности ведущих мотивов в художественном мире Шолохова, подчёркивается значительность того, что Шолохов преодолел в своём творчестве братоубийственные импульсы, навязанные народу жестоким ходом исторических событий.

В третьей главе - «Универсальное и уникальное в образе Григория Мелехова» - исследован главный герой шолоховской эпики. Григорий сформировался в условиях назревавшей исподволь и разразившейся во всю мощь катастрофы вселенского масштаба, очевидцем которой был и сам писатель. В Мелехове есть и «книжное» - как свободное, но планомерное и здоровое продолжение литературной традиции, - однако как раз в силу этого в нём же и преобладает природное, столь ярко проявившееся в ходе революционных потрясений начала XX века. В действиях Григория затрагиваются, развиваются, а подчас и разрешаются основные конфликты эпики Шолохова, многогранно преломляются важнейшие мотивы русской прозы XX века.

В первом разделе - «Историческое и архетипическое в образе Григория Мелехова» - на основе анализа и пересмотра основных обозначившихся интерпретаций («историческое заблуждение» Мелехова, его «отщепенство», Григорий как «шекспировский тип») выявляется цельность данного образа; оспариваются версии о наличии у Мелехова одного определённого прототипа. Глубина образа позволяет предположить, что внимание к универсальному, архетипичному и общенациональному при её постижении более перспективно, чем поиски прототипа. Восходя к Одиссею и Гамлету, Вольге и Микуле Селяниновичу, Родиону Раскольникову и Ивану Флягину и другим фигурам из общеевропейской и русской традиций, либо будучи соотносимым с ними, шолоховский образ столь ёмок, что содержит в себе как чисто казачье, как черты целого поколения, взрослевшего вместе с революцией и гражданской войной, так и опыт многих и многих поколений человеческого рода.

Разлом всего общества, обнаживший сокрытые от повседневного взора корневые начала бытия, смешавший универсальное с историческим, способствовал тому, что в Мелехове Шолохов смог увидеть то, что находили и находят в русском национальном характере самые разные исследователи, от искреннее любящих Россию до откровенных её недоброжелателей - привязанность к воле, к простору, открытому для странствий и столь же сильную «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». В образе Григория Шолохов соединил два этих качества, две константы русского национального сознания, когда-то на заре русской истории воплотившиеся в образах Вольги и Микулы.

Мелехов, как и былинный Вольга, выделяется доблестью и личной храбростью; он не приемлет диктата над собой, а также, и это уже более позднее наслоение, насилия над женщиной и мародёрства. Нечто «звериное», волчье, многократно подмечаемое в Григории, также связанное с линией Вольги и Волха Всеславьевича (именно последнему, по народным представлениям, часто доводилось приобретать облик волка), - это не знак отщепенства героя, а напротив - подтверждение его близости с далёкими глубинами русского народного сознания, его приближённости к тому, что в мифологии явлено как архетип.

Если Шолохов осторожно, но внятно проводит параллель между Григорием и дедом Гришакой, когда-то в прошлом славным казаком, на рассказах которого и вырос Мелехов, то здесь важно, что Гришака - тоже в какой-то степени продолжатель былинных линий. Выбор Натальи, как и её любовь к Григорию, изначально связаны с внутренней общностью Мелехова и Гришаки. Любимая внучка Гришаки сердцем нашла того единственного на хуторе казака, который более всего напоминает ей деда.

Для Мелехова воинская сущность - лишь одна из его ипостасей, хотя и органичная. Впрочем, и былинному герою-бойцу в известной степени близок другой столь же древний герой-странник - который восходит к Одиссею в европейской традиции и как раз к Вольге (а также и к Афанасию Никитину) в русской.

С Афанасием Никитиным, автором и героем «Хождения за три моря», первым знаменитым странником-непаломником в древнерусской литературе, Мелехова роднит глубокая любовь к Отечеству, к нему обращены помыслы обоих героев. Неутихающее стремление к правде, к поискам смысла жизни объединяет Григория и Ивана Флягина, героя повести Лескова «Очарованный странник». Правдоискательство, важнейшая характеристика странника в русской литературе, также роднит Мелехова с этим типом героя. Сближают Ивана и Григория их удаль, способность на смелый поступок, готовность к бескорыстному участию в делах других людей. Флягин, и в этом он схож с Мелеховым, постоянно находится в движении, и внешнем, и внутреннем. Но, в отличие от лесковского героя, Григорий имеет дом, к которому постоянно возвращается. Разделяет Флягина и Мелехова и отношение к религии: это «молитвенность» и соответственная «готовность пострадать» у Флягина - и внешнее равнодушие к религиозной проблематике у Мелехова.

Не меньший интерес представляет и родство Мелехова с Одиссеем, героем древнегреческого эпоса. Внешнее событийное сходство налицо: Григорий, как и Одиссей, возвращается домой с войны. Только нет у героя своей Пенелопы, двоится этот столь важный для Гомера женский образ: Наталья, жена и мать детей Григория, - и Аксинья, первая любовь, к которой постоянно возвращается герой. В отличие от Григория, Одиссея едва ли преследует тяга к земле, к земледельческому труду; он прежде всего владетельный хозяин, а не труженик-пахарь. Григорий же - труженик и лишь затем хозяин. Несходны Одиссей с Григорием и на войне: Одиссей принадлежит к кругу вождей по рождению, таких, как Листницкие, Мелехов же - к тем, кто должен выполнять их решения. У Григория нет изворотливости и хитрости Одиссея, но есть находчивость и то же тяготение к самостоятельному выбору, что и делает его чужим и в красном, и в белом лагере.

Григорий, таким образом, не сводим ни к одному из типов героев: он не только защитник и хранитель традиций, но и преобразователь казачьего мира. Григорий - младший брат, что в какой-то степени, и опять же архетипически (фольклор), подготавливает его к сопротивлению сложившемуся строю и ходу жизни. Именно Мелехов сумел подняться над чувством мести, весьма значимым для казака, и стал тем единственным героем эпопеи, который пресекает месть. Сталкивая Григория с другими героями «Тихого Дона», показывая их сходство, писатель обязательно разводит Мелехова с ними. Наиболее близкие Мелехову, как уже было замечено ранее, казаки принадлежат прошлому: таковы Гришака и старый дед-баклановец. На их фоне особенно заметны отличия Григория от сверстников, прежде всего Митьки Коршунова и Мишки Кошевого, превратившихся в карателей и упивающихся возможностью мстить.

Евгений Листницкий - ещё один совершенно невольный товарищ Григория Мелехова. Сталкиваясь в жизни, Евгений и Григорий не понимают друг друга, становятся врагами, но тем не менее определённая общность между ними налицо. Евгений одинок в своей офицерской среде не менее, чем Григорий в казачьей. Наиболее близкие Евгению, как и Григорию, люди находятся в прошлом. Глубоко символично то, что Евгений, как и Григорий, удаляется от войны, пытается спрятаться от неё. Но выход у героев будет различен: самоубийство у Евгения - и возвращение домой, к пашне и сыну, а затем хотя бы и на смерть у Григория. Несходность Григория и Евгения не исключает наличия и ещё одной грани глубинного родства между героями: в эпоху грандиозных социальных потрясений они оба оказываются лишними людьми. Евгений - человек книжной культуры, он прекрасно, но исключительно умственно, понимает свою ненужность - то, что он превратился, по сути, именно в «лишнего человека». Евгений ищет достаточно традиционный для русской культуры выход - вспомним Онегина: он удалился в имение отца, - Евгений попытался, уже как Печорин, найти спасение в любви - женился на Горчаковой. Итог известен - самоубийство: пусть и не полное сходство с классикой, но и не расхождение с ней. У Григория нет культурного кругозора Евгения, свою чужеродность новому времени, как и герой Есенина, он ощущает чисто интуитивно. Григорий становится «лишним человеком» не в силу своей ущербности, а в меру своей человечности и вопреки полной пригодности к общему делу и озабоченности им. Это нечто явно новое в понимании и в художественной трансформации «лишнего человека». До Мелехова «лишними» становились люди исключительно книжной культуры; Григорий - первый лишний землепашец, что усиливает трагизм этого образа, как высказался Б.С. Емельянов, «в гегельянском смысле». Вместе с Мелеховым «лишними» становятся и другие люди земли, пахари. В «Тихом Доне» Шолохов предугадал тот конфликт цивилизации с деревней, который будет, позднее, снова засвидетельствован в русской деревенской прозе.

В Мелехове, как и в Гамлете Шекспира, представлен человек эпохи перемен, желающий доискаться до сути мира в час его раскола. Правдоискательство, а не рыцарство (как утверждала Л.Ф. Киселёва) сближает Григория и с Дон Кихотом См. Киселёва Л.Ф. Русский роман советской эпохи: судьбы «Большого Стиля»: Дисс. … доктора филол. наук. - М., 1992. - С., 104-105.. Григорий не Дон Кихот - в том смысле, что он не понимает и не принимает мира «романов», - но в Мелехове есть то же стремление к правде, что и в герое Сервантеса.

Мелехов и Раскольников воплощают важную мечту о социально и нравственно справедливом обществе, допуская для достижения этого и применение насилия. Оба они способны жертвовать собой ради идеи и вести других - признак титанизма; но при этом их устремления изначально нереализуемы как из-за несовершенства человеческой природы, так и в силу своей идеальности - знак утопизма. В судьбе Григория есть и мотив «крестного пути», хотя он и не главный в романе, и в этом качестве Григорий соотносим с князем Мышкиным Достоевского. И князь Мышкин - воплощение христианской любви - так же не нужен миру позднего XIX века, как и Мелехов, - символ «тихого Дона», - новому строю, по крайней мере, в понимании исторической новизны Григориевыми антиподами в романе.

В Григории допустимо усмотреть и некоторое родство с толстовскими героями-правдоискателями: Пьером Безуховым и Андреем Болконским. Однако, как и с Раскольниковым, Мелехова и этих героев разделяет всё та же важная оппозиция: книжность, а следовательно, и рациональность мышления - и почвенность, естественная и изначальная, и отсюда если и сужение мысли, то и наполнение её особой человечностью отношения героя к миру, для чего Григорию не нужен Каратаев, когда-то спасительно давший мышлению Пьера народное тепло. В особом положении Мелехова между враждующими силами можно увидеть и некоторую общность с доктором Живаго, героем одноимённого (подчеркнём: более позднего, чем шолоховский) романа Б.Л. Пастернака. Но только метания Григория не интеллектуальные, как у Живаго, они идут от сердца, а не от книги и благородно-книжного же воспитания.

Если возвратиться к былинным мотивам, то для Шолохова линия Вольги воплощает в себе собственно казачье, а противопоставленный Вольге Микула (тоже важная параллель Григорию) - общенародное и общечеловеческое. Поэтому каждое возвращение Григория на войну - это победа казачьего над общечеловеческим. Но если, как и Вольга, Мелехов любит волю, то вместе с тем он, как и Микула, привязан к своей родине, к родному хутору. Микула - не только земледелец и хозяин, он ещё и воплощение устойчивости бытия, силы традиции. Григорий, пройдя через отрицание ряда традиционных ценностей, вновь приходит к согласию и союзу с бытием, признав высшую ценность семейного очага.

В этой взаимосвязи между жаждой свободы, от Вольги, и влечением к покою, от Микулы, - один из ключей к объяснению личных метаний Григория. В Мелехове соединяются два начала: любовь к дому и страсть к воле, которая и выливается в любовь к Аксинье. Поэтому при всём желании образ Григория не сводим только к библейскому блудному сыну. Если до последних страниц произведения Мелехов не отказывается окончательно от тяги к изменениям, то это стремление у главного героя - более давнего, ещё дохристианского свойства. Однако одиночество Григория и непохожесть на других - это ещё и результат глубокой собственной внутренней работы (измерение, не вполне привычное для художественной характеристики землепашца) - работы порою драматично-незавершённой, что не позволяет говорить об априорно-намеченном воспроизведении в этом образе только древней матрицы.

Красота Мелехова, как и всех любимых писателем героев «Тихого Дона», прежде всего внутренняя. За необычной и яркой внешностью героя скрывается удивительно многогранная и глубокая личность. И чем более тускнеет под тяжестью испытаний красота внешняя, тем внутренняя очевиднее. Прекрасное в Григории, словно иллюстрируя Гегеля, «практически … бесконечно и свободно внутри самого себя». Эта особая красота Мелехова выводит его в один ряд с героями Гомера (в какой-то степени - Данте, Шекспира и Сервантеса), хотя следование или, скорее, наследование таким образцам лишено авторской преднамеренности.

Создавая «Тихий Дон», Шолохов стремился отразить общенациональную и всечеловеческую правду, а не позицию какой-то одной из сторон. Григорий настолько важен для писателя, что в каждом из сколько-нибудь значимых для Шолохова героев есть частичка Мелехова. Близость к Григорию, пусть и чисто внешняя - через сходство деталей в судьбах и поступках, - присуща и героям «Поднятой целины», принадлежащим к враждующим лагерям: Размётнову и Половцеву. Ощущается некий отголосок чисто мелеховских мытарств и в судьбе раньше времени поседевшего лейтенанта Герасимова из «Науки ненависти». Отразилось, наконец, нечто важное от Григория и в Андрее Соколове: война, странствия, гибель семьи, разрушение отчего дома, остался только сын (пусть и приёмный). Общим будет и обретение героями в ходе вынужденных странствий мудрости и высокого самообладания, а также - категорическое неприятие предательства. Сходным будет, как мы знаем, и жизненный итог - дитя и родная земля, оставшиеся у героев. И тем не менее финал рассказа «Судьба человека» диаметрально противоположен концовке «Тихого Дона». Один герой, как странник, отправляется в дальнейший путь, а другой, напротив, - приходит домой. Так или иначе, в этом широком диапазоне - общность черт русского национального характера и национального идеала, воплощённая несхожими судьбами.

Григорий Мелехов стал главным героем художественного мира Шолохова, своеобразным нравственным ориентиром для понимания всех остальных героев произведений писателя.

В разделе втором - «Образ Григория Мелехова как средоточие ведущих мотивов творчества М.А. Шолохова» - герой рассмотрен, если уместно так описывать нечто художественно важное, и как лакмусовая бумажка, показывающая отношение к ним самого писателя, и как катализатор основных конфликтов в прозе Шолохова. Любовь-страсть Григория и Аксиньи, с которой и начинается роман, становится важнейшим преобразующим мотивом в романе, порождающим столь же сильные чувства у других - например, у Степана Астахова.

Мотив дороги (странствий Григория) как испытания лишениями созвучен мотиву крестного пути. Перипетии судьбы Мелехова соотносимы с мотивами распятия, Голгофы (разумеется, в фигуральном понимании). В поведении Григория, решившего после новороссийской катастрофы воевать за красных («буду служить до тех пор, пока прошлые грехи не замолю»), звучит мотив искупления. Но настоящим искуплением всех «грехов» героя - красных, белых и зелёных - становится возвращение домой, хотя бы и на неминуемую смерть.

Чувство товарищества у Мелехова выше каких-либо политических симпатий; ему он следует как у красных и белых, так и у зелёных (в банде Фомина). Целый комплекс внешнеполитических и воинских мотивов преломлён Шолоховым также через образ Мелехова. Через первое столкновение казачьего разъезда с немцами, через раздумья Григория над первым зарубленным им австрийцем Шолохов вскрывает весь ужас войны. То, что Григорий от протеста против смертоубийства, чувства вполне естественного и природного свойства, постепенно приходит к сознательному неприятию войны как способу разрешения противоречий, - очень близко народному неприятию войны, за исключением войны оборонительной. Эволюция взглядов Мелехова - пример постепенного «изживания» войны в сознании представителя наиболее воинственного российского сословия - казаков.

В одно и то же время Григорий и самый земной, наделённый всеми человеческими слабостями, и самый духовный, открытый к высоким исканиям; самый колеблющийся, переходящий из одного лагеря гражданской войны в другой - и самый верный, не предающий своих боевых товарищей; самый кочевой (соединение всего лучшего в казачестве: наездник и воин) - и самый осёдлый, более всего привязанный к отчему дому; самый современный, смело идущий на отказ от привычных стереотипов, и самый архаичный, хранящий верность корневым традициям «тихого Дона». Все эти противоречия слиты в Григории, который стремится совместить свою личную правду с правдой для всех. В этом правдоискательстве и продолжение линии Л.Н. Толстого, и следование важнейшей русской традиции; в этом национальность и универсальность Мелехова.

В завершение главы делаются выводы о том, что в образе Григория Шолохов показал цельную личность, чья гибель знаменует и смерть прежнего старого «тихого Дона», который эта личность в себе воплощает. Катастрофизм исторического взрыва, реалистически бесстрашно отражённый писателем-гуманистом, родил вечно ценный, непреходящего значения и универсальной наполненности бессмертный образ. Эта универсальность законосообразна, ибо проистекает из всемирной значимости тех напряжений, которые взяла на себя Россия XX века.

В Заключении диссертации излагаются итоговые выводы о месте Шолохова в мировой литературе и перспективности рассмотрения литературы через призму являемых и осваиваемых в ней универсалий. Любая универсалия, как и собственно архетип, - только видоискатель, с помощью которого литературный образ и мотив, будучи уловлены сначала за счёт научной абстракции в их простейших чертах, затем требуют осознания всего того богатства перевоплощений, вариаций, творческих преображений, которые претерпеваются элементарным первоисточником при его художественном освоении. Поэтому неприемлемы и редукционистские, фатально-детерминистские понимания архетипики (как «комплексы» в понимании их Фрейдом), и механические операции с архетипикой, при которых реальное художественное содержание заслоняется схемой и на основании общей архетипики уравниваются элементарные построения и художественно богатейшие создания классического, подлинно первооткрывательского уровня.

Научно-теоретическая сложность проблемы освоения литературой универсальных образов, прообразов и всемирно значимых, всемирно авторитетных мотивов состоит в чрезвычайно важной для искусства диалектике общего, особенного и индивидуального. Универсалии и архетипы общедоступны и априорно предстоят любой культуре на зрелых этапах её развития. Возможна трафаретная эксплуатация универсального и архетипического как в литературной науке, так и в творчестве, возможно сугубо книжное следование рационально избранной для освоения архетипике, возможна и полная, наивная слепота писателя в отношении как вечного, так и злободневного. Но далеко не всё в литературе воссоздаёт непосредственную действительность и её соотнесённость с первоистоками на уровне художественно-многоцветного, артистически-совершенного, живого и окрашенного национальной и индивидуальной самобытностью воплощения.

В мифах, сагах и сказках встречаются (а точнее - исследователи находят) одни и те же «образцовые» личности и ситуации. Тем не менее в XX столетии нельзя не различить мифотворчество универсалистское и национальное. В зарубежной литературе XX века мифологические «модели» Т. Манна и Дж. Джойса подчёркнуто наднациональны и открыто основываются на античных и библейских реминисценциях. Национальное в их произведениях (прежде всего «Улисс», «Иосиф и его братья») реализуется опосредованно, там господствует заведомо общечеловеческая (универсальная) проблематика. Совсем иные принципы использования мифа явил русский, американский и латиноамериканский роман, представленный Шолоховым, Гарсией Маркесом и Фолкнером.

Задолго до Гарсии Маркеса и практически в одно время с Фолкнером в русской литературе были развёрнуто представлены мифологические основы гражданских междоусобиц. Поэтический мир Шолохова и представляет собою явление, обладающее высокой значимостью для теории современного эпоса и высокого реализма. Шолохов впервые в мировой литературе в романе-эпопее «Тихий Дон» с предельной полнотой и яркостью представил достоверно-живую историю раскола общества, воссозданную с удержанием архетипических, фольклорных и мифологических измерений бытия.

Творчество Шолохова - богатейшее и натуральное художественное целое, позволяющее теории и науке вообще искать как взаимосвязь литературных явлений друг с другом, так и их общую связь (соподчинение) с едиными для них корнями. В этом убеждает сопоставительный анализ творчества Шолохова с прозаиками-современниками (А.М. Горький, А.П. Платонов, А.Н. Толстой, С.А. Есенин, Б.Л. Пастернак, И.А. Родионов, И.Э. Бабель, Н.А. Островский, В.П. Астафьев, В.Г. Распутин, А.Т. Твардовский, А.И. Солженицын); классиками древнерусской, русской (Иларион, Аввакум, Афанасий Никитин, А.С. Пушкин, Н.В.Гоголь, А.К. Толстой, Н.А. Некрасов, Ф.М.Достоевский, Л.Н. Толстой, Н.С. Лесков) и мировой (Шекспир, Сервантес, Гамсун, Гарсиа Маркес, Фолкнер) литературы.

Бытийность «Тихого Дона» прямо связана с правдоискательством Шолохова. Множество правд, «белая», «красная», «казачья», «зелёная» и т.д., утверждаемых различными героями, сталкиваются в романе-эпопее, но ни одна из них не является абсолютной. Для Шолохова главным является поиск основной, Большой Правды, которая не может быть сведена к мелким политическим и личностным конфликтующим убеждениям. В рамках Большой Правды - и это традиция русской культуры - и происходит разрешение конфликтов и противоречий в романе-эпопее «Тихий Дон».

Национальное и универсальное в художественном мире Шолохова неотделимы от историзма: в тесном переплетении архетипического, мифологического и исторического - специфика шолоховского видения действительности. Шолохову-писателю - «Тихий Дон» и «Поднятая целина» подтверждают это - не удаются собственно «производственные» или «военные» романы, он остался великолепным мастером в воссоздании эпохи перемен, выявляя в исторических реалиях, в реальных человеческих судьбах их вечный, непреходящий глубинный (архетипически-мифологический) смысл. На историческом материале, сохранив достоверность повествования и придерживаясь принципа историзма, Шолохов и в «Поднятой целине» отобразил вечные проблемы, связанные с любым разрушением традиционной системы ценностей и утверждением новой.