Проза русского зарубежья 1920-1940-х гг. в европейском критическом осмыслении: нобелевский аспект (по иностранным архивам и периодике)

Размещено на http://www.allbest.ru/

ПРОЗА РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ 1920-1940-х гг. В ЕВРОПЕЙСКОМ КРИТИЧЕСКОМ ОСМЫСЛЕНИИ: НОБЕЛЕВСКИЙ АСПЕКТ (по иностранным архивам и периодике)

Специальность 10.01.01 - русская литература

А В Т О P Е Ф Е P А Т диссертации на соискание ученой степени

доктора филологических наук

МАРЧЕНКО Татьяна Вячеславовна

Москва 2008

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы XX века филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова

Научный консультант: доктор филологических наук Николюкин Александр Николаевич

Официальные оппоненты:

академик Бонгард-Левин Григорий Максимович

доктор филологических наук, профессор Агеносов Владимир Вениаминович

доктор филологических наук Грачева Алла Михайловна

Ведущая организация: Институт мировой литературы им. А. М. Горького РАН

Защита состоится 15 мая 2008 г. в 16 часов на заседании диссертационного совета Д 501. 001. 32 при Московском государственном университете им. М. В. Ломоносова по адресу: 119992, Москва, Ленинские горы, 1-й корпус гуманитарных факультетов, филологический факультет.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке МГУ им. М. В. Ломоносова.

Автореферат разослан «___» _____________ 2008 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета

доктор филологических наук,

профессор М. М. Голубков

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Степень разработанности проблемы. История русской литературы XX века как дисциплина переживает период обновления. Формируется корпус текстов Речь идет о восполнении лакун в полном и целостном представлении о литературе XX века - введении в ее курс произведений не только эмигрантов, но и А. Платонова, Н. Гумилева, А. Ахматовой, О. Мандельштама и других писателей, оставшихся на родине и вычеркнутых по ряду причин из литературного процесса (и часто из жизни). , разрастается персоналия Так, «Золотая книга эмиграции. Первая треть XX века» (М., 1997) насчитывала несколько сот имен эмигрантов из России, прославившихся на различных поприщах литературы, искусства и науки; в «Литературную энциклопедию русского зарубежья. 1918-1940. Писатели русского зарубежья» (М., 1997) вошло около двух с половиной сотен имен только литераторов русского зарубежья; а в энциклопедический справочник «Литературное зарубежье России» (М., 2006) включено почти полторы тысячи имен представителей зарубежья, так или иначе связанных с литературой. , чрезвычайно активно идет публикаторская работа (рукописное наследие М. Горького, М. А. Шолохова, А. П. Платонова, А. А. Ахматовой, М. И. Цветаевой, И. А. Бунина, А. М. Ремизова, И. С. Шмелева и других крупнейших русских писателей лишь в последние десятилетия увидело свет в полном объеме или пока только находится в работе). Почти полтора десятилетия понадобилось отечественному литературоведению для того, чтобы выработать представление о литературе русского зарубежья, свыкнуться с мыслью о наличии «двух литератур» или, во всяком случае, двух «потоков» русской литературы и подойти вплотную к определению феноменологических особенностей русской литературы «вне России».

Изучение литературно-критического наследия русского зарубежья было начато представителями самой эмиграции (Н. Полторацкий, М. Раев, Г. Струве); в России почти два последних десятилетия эта сравнительно новая отрасль истории русской литературы развивалась стремительно и импульсивно. К началу третьего тысячелетия публикаторы перешли от спорадически появлявшихся во всевозможных изданиях клочков литературного наследия русской эмиграции первой волны к тщательному научному изданию и комментированию разноплановых текстов.

В отечественном литературоведении четко определились те несколько путей, по которым идет собирание, осмысление и изучение литературы русского зарубежья. Во_первых, это эдиционная деятельность, связанная с тиражированием собственно литературно-критического наследия эмиграции; во-вторых, параллельно началось монографическое изучение творчества как выдающихся, так и менее прославленных представителей литературы русского зарубежья; в-третьих, активно идут архивные изыскания и публикация документальных материалов - как на страницах периодической печати, массовой и научной, так и в специализированных изданиях (альманахи «Минувшее», «Диаспора») и в трудах, подготовленных на базе какой-либо архивной коллекции; в-четвертых, развернулась библиографическая работа и составление справочно-энциклопедических изданий; наконец, в-пятых, появилось довольно большое количество учебников и пособий по литературе русской эмиграции.

Обращение к архивам, применение историко-литературных знаний о литературе русского зарубежья, использование публикаторского опыта последних десятилетий по собиранию и подготовке к печати материалов по Серебряному веку и послереволюционной эмиграции - всё это неоспоримо свидетельствует о том, что на смену эмпирическому «сбору материала» пришло его научно-критическое осмысление. Документальные источники неоценимы в том числе и потому, что дают представление о литературном процессе не в диахронии (с неизбежным наложением точек зрения последующих эпох на отдаленные во времени события), а в синхронии, в скрещении мнений и оценок, рожденных одним временем. Это особенно важно при изучении творчества тех писателей, которые дебютировали до революции (Горький, Бунин, Мережковский, Шмелев), но чье творчество было существенно скорректировано и в идейном, и в художественном плане потрясшей страну катастрофой. Не только Мережковский и Шмелев - движимый один философско-политическими убеждениями, другой глубоко личными переживаниями, но и Горький, резко разошедшийся с большевиками, оказались за рубежом; хотя и не в равной мере, все они оказались изгнанниками из отечества, переосмыслявшими свои прежние взгляды. Но и для писателей, состоявшихся уже в эмиграции, сохранившиеся в архивах свидетельства восприятия их творчества оказываются также весьма существенными; в частности, исторические романы М. А. Алданова и П. Н. Краснова - писателей, чьи политические воззрения были почти полярными, - в осмыслении нобелевского эксперта неожиданно проявляют не очевидное, казалось бы, различие, а внутреннее, глубинное сходство. Особое значение приобретают критерии и оценки творчества И. А. Бунина, благодаря которым писатель стал в 1933 г. первым русским нобелевским лауреатом по литературе.

Характер ожиданий западного читателя, запечатленный в документах Нобелевского комитета, и подлинное содержание русской литературы первой половины XX века оказались в очевидном противоречии, особенно обострившемся после раскола русской литературы в 1917 г. Попытки осознания шведским премиальным институтом и его экспертами-славистами феномена русской литературы в связи с ее общественно-историческим развитием до и после революции дают поистине бесценный материал по истории русского литературного зарубежья. Стереотипы восприятия собственной национальной литературы как правило неизбежны, тем большую ценность приобретают выводы и суждения носителей другого языка и культуры, позволяющие разрушить многие штампы и откорректировать привычную ценностную шкалу.

Актуальность и новизна исследования. С большой долей уверенности можно констатировать, что рецепция послереволюционной русской литературы критикой и читателями на родине и за рубежом является одной из наименее разработанных тем, которой не всегда уделяется должное внимание Эта тема затронута, впрочем, уже в довоенном издании, посвященном встречам русских и французских писателей: Sebastien R., Vogte V. Rencontres: Compte rendu des recontres entre йcrivains franзais et russes. Paris, 1930. Наиболее пристально изучается рецепция русского зарубежья в англоязычной критической и научно-славистической традиции, см., например: Ионина А. А. Литература русского зарубежья 1920-1940-х гг. в оценке англоязычной славистики. Автореф. дисс…. канд. филол. наук. М., 1995. В монографии О. А. Казниной «Русские в Англии» (М., 1997) осуществлен комплексный подход к изучению личных и творческих связей представителей русской литературной эмиграции с английскими литературными, научными, издательскими кругами на основе обширных архивных источников. Однако большинство книг, освещающих жизнь русской эмиграции в рассеянии, в разных центрах русского зарубежья, сосредоточиваются прежде всего - по понятным причинам - на собственно русском обществе и его духовной жизни, практически не уделяя внимания тому, как воспринимались русские и русская литература представителями тех стран, где они нашли приют, как отражалось их литературно-художественное бытие в иностранной прессе. . Хотя включенность эмиграции в общеевропейский культурный процесс и была очевидной, этот факт все еще очень редко оказывается в поле зрения исследователей В этом смысле выделяется ориентацией именно на русско-европейские связи и художественные пересечения том «Европа в зеркале русской эмиграции (первая волна, 1918-1940)», большинство статей в котором посвящено «европейскому опыту» русского зарубежья (Europa orientalis. 2003. XXII, № 2). Ср. также попытку осмыслить противоречия личного восприятия писателями-эмигрантами художественной манеры М. Пруста и очевидной общности их жанрово-стилевых исканий, выявляемой на интертекстуальном уровне: Таганов А. Н. Литература русской эмиграции в Париже 1920-1930-х годов и творчество Марселя Пруста // Вестник Ивановского гос. ун-та. Сер. Филология. Иваново, 2001, вып. 1, с. 42-53.. Между тем восприятие русской литературы, созданной по обе стороны «железного занавеса», в западной литературно-критической традиции отличается изначальной целостностью, а значит, корпус зарубежной журнальной критики и научных публикаций нуждается в пристальном собирании и освоении в качестве важнейшего источника по изучению русской литературы XX века как единства.

Проблемы восприятия и интерпретации разных авторов чрезвычайно многоаспектны - начиная с оценки произведений в современной им отечественной критике и до включения или невключения тех или иных имен в «истории литературы», энциклопедии и словари. Взгляд на родную литературу изнутри языковой культуры и менталитета, в которых создавалась эта литература, позволяет, бесспорно, лучше постичь и внешнюю изобразительную сторону, и глубинные смыслы. Вместе с тем очевидно, что литература сама воздействует на национальное самосознание, формирует его, и потому взгляд со стороны, с точки зрения носителя иных духовных, нравственных, интеллектуальных ценностей, представителя иного народа, имеющего иные ценностные ориентиры, впитавшего другие представления о мире и человеке, возросшего на традициях иной национальной литературы, позволяет произвести ревизию многих устоявшихся представлений и расширить национальный историко-культурный фон до мирового философско-эстетического контекста. Почти полное пренебрежение к характеру и особенностям рецепции на Западе творчества крупнейших русских писателей, проживших полжизни в изгнании, - Мережковского и Бунина - демонстрируют издания из известной серии «Pro et contra», опирающиеся исключительно на мнения и суждения русскоязычной критики, философии, литературоведения Д. С. Мережковский: Pro et contra. Личность и творчество Дмитрия Мережковского в оценке современников. Антология / Сост., вступ. ст., коммент., библиогр. А. Н. Николюкина. СПб., 2001; И. А. Бунин: Pro et contra. Личность и творчество Ивана Бунина в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей. Антология / Сост. Б. В. Аверин, Д. Риникер, К. В. Степанов; библиогр. Т. М. Двинятиной, А. Я. Лапидус. СПб., 2001. .

Актуальность настоящего исследования подтверждается неизменным интересом ученых разных стран к вопросам восприятия иноязычной литературы; разные стороны рецепции и интерпретации русского художественного слова и образа западноевропейским сознанием находят отражение в работах отечественных и зарубежных исследователей на протяжении всего XX века. Свою лепту в постижение русского национального характера внесли русские эмигранты, издававшиеся на Западе, однако и европейцев не могли не занимать особенности «русской души» или «безграничности» русского пространства и русской натуры Особенно последовательно и разнообразно подобным изучением контактов, взаимовлияний и особенностей интерпретации занимаются немецкие ученые. См., в частности, обзор томов немецкой серии «Западно-восточные отражения» (1985-1992 гг.), посвященной литературным и культурным взаимосвязям Германии и России, в рец.: Данилевский Р. Ю. Русские и немцы: тысяча лет общения // Русская литература, 1994, № 1, с. 198-203.. На рубеже XX-XXI вв. научная мысль концентрируется на таких, в частности, вопросах, как национальный русский характер, проблемы «геопсихологии» как важного фактора в формировании национальной культуры (характерны попытки осмыслить образ «безбрежной России»), проблемы «русской идеи» и ее отражения в словесном творчестве и т. д. О том, что стереотипов и предубеждений в восприятии «чужого» слова и образа много больше, чем взвешенных и верных ответов на вопрос о сути своеобразия «другой» национальной литературы, свидетельствует библиография публикаций по проблемам взаимовосприятия народов «Запада» и «Востока» Hoffmann J. Stereotypen, Vorurteile, Vцlkerbilder in Ost und West - in Wissenschaft und Unterricht: eine Bibliographie. Wiesbaden, 1986..

В случае с рецепцией литературы иноязычными читателями мы имеем дело с принципиально иным подходом к тексту, обычно воспринимаемому в переводе. Обратившись к опыту рецепции русских писателей первой половины XX в. их западноевропейскими современниками, мы обнаруживаем расхождения с отечественной критикой и литературоведением по ряду принципиальных вопросов, непривычные, а порой и неприемлемые трактовки жанровых особенностей, образно-сюжетной структуры, отдельных формальных и содержательных элементов, неожиданные сближения и поиск литературных влияний там, где их, казалось, заведомо не может быть. Чем же привлекателен и важен такой взгляд «извне», ломающий многие привычные стереотипы и колеблющий почти незыблемые каноны? Именно тем, что и стереотипы, и каноны у «чужого», иностранного ценителя и критика также «чужие», иные, и именно это обусловливает свежесть, новизну, оригинальность прочтения хорошо известных текстов. Обязательна весьма существенная оговорка: речь идет не о предпочтении зарубежных интерпретаций отечественным взглядам и концепциям; тем более исключается какая бы то ни было абсолютизация суждений и мнений зарубежных критиков и литературоведов.

Новизна настоящего исследования обусловлена целым рядом факторов:

- обращением к малоизученной проблеме - рецепции русской литературы на Западе;

- выбором оригинального взгляда на русскую литературу с точки зрения присуждения единственной международной награды по литературе;

- привлечением абсолютно нового, по большей части раритетного иноязычного материала и введением его в научный оборот;

- постановкой вопроса об объективности этого восприятия и соотношении национальных и общечеловеческих критериев в интерпретации искусства;

- обсуждением остросовременных проблем, связанных с диалогом России и Запада и историей их межкультурных контактов и взаимодействия;

- воссозданием многих неизвестных или утраченных эпизодов из истории литературных связей и отношений;

- обращением к целому комплексу теоретических проблем (традиции, канона, идеала, образа «чужого»/«другого»);

- осмыслением литературы под углом зрения истории, политики, этики;

- стремлением отразить множественность точек зрения, суждений и представлений о русской литературе XX века, раскрыть многомерность художественных текстов, предполагающих широкий диапазон прочтений.

Диссертация представляет собой первое в отечественном литературоведении изучение творчества ведущих прозаиков русского зарубежья на основе обширной документальной фактографии, почерпнутой из иностранных архивов (в первую очередь Шведской академии) и периодики. Созданная в эмиграции, прежде всего в Европе, русская литература впервые раскрывается в восприятии самих европейцев; более того, нобелевские материалы дают исключительную возможность представить ее в контексте современной мировой литературы. Новизна как материала, так и подхода позволяет проанализировать до сих пор остававшиеся неизвестными образцы рецепции русской литературы иностранными читателями и специалистами, расширить круг источников для написания полноценной истории русской литературы XX века, углубить и сделать более разнообразным устоявшийся набор трактовок и истолкований известных произведений. Речь идет о заполнении малоизвестных страниц из истории русской литературы минувшего века, о комментарии к тем мемуарам и письмам, в которых освещена или лишь упомянута русская нобелевская сага 1920-1930-х годов; личные взаимоотношения писателей русского зарубежья, представленные в нобелевском ракурсе, обнаруживают себя с неожиданной стороны, некоторые привычные акценты оказываются расставлены иначе.

Объект и предмет исследования. Русская литературная традиция была достаточно внезапно оборвана Октябрем 1917 г., обернувшимся вынужденным бегством и эмиграцией для одних писателей и столь же вынужденной «сменой вех» (говоря исключительно метафорически, а не терминологически) для других. Тем временем «сторонний наблюдатель», европейский читатель и критик, продолжал смотреть на русскую литературу как на единый культурно-исторический феномен: идеология большевизма воспринималась скорее как продолжение русской ментальности, национального характера, чем как нечто чуждое и враждебное духу русского народа. Мировоззренческий раскол внутри нации воспринимался прежде всего с формально-эстетической стороны, в литературе и искусстве ловили отражения времени и самопознания народа, пытающегося настоящее («жердочку между вечностями», по образному определению М. Осоргина) связать с прошлым и будущим. Для европейцев представители русской литературы по обе стороны становящейся все более непроницаемой границы с Россией (СССР) казались расколотыми лишь политически, тогда как с точки зрения художественного слова все они в равной степени были наследниками Толстого и Достоевского.

Само знакомство европейской читательской аудитории с русской литературой, классической и современной, в первой половине XX века было весьма приблизительным и отрывочным. Наиболее выразительный и почти поразительный пример рецепции творчества русского писателя - интерпретация бунинских произведений, особенно после 1933 г., когда писатель стал нобелевским лауреатом. Всякий раз, когда речь заходила о творчестве Бунина, его неизменно пытались проинтерпретировать исходя из известной традиции, повествовательной прозы или лирики. Свои пути постижения русской литературы были во Франции и в Англии, особенно примечательна литературная критика германского Третьего рейха, готовящегося к войне с Россией на уничтожение и сквозь эту призму приближающегося Drang nach Osten тщательно всматривающегося в литературный автопортрет восточного соседа. XX столетие внесло существенные коррективы в рецепцию и русской классики, и произведений современных русских авторов. Первое десятилетие века было овеяно великой славой могучего Толстого, а уже через несколько лет после его смерти война и революция изменили ход русской литературы.

Эпоха, рамками которой ограничено наше исследование, определяется, с одной стороны, концом 1910-х гг. (завершение Первой мировой войны, Октябрь 1917 г. и массовое беженство русских) - именно в это время среди кандидатов на Нобелевскую премию оказались Д. С. Мережковский и А. М. Горький, а с другой - серединой 1950_х гг., когда в Шведскую академию одновременно поступали номинации М. А. Алданова, представителя литературы первой волны эмиграции из России, и советских писателей. История поставила грандиозный трагический эксперимент, заставив писателей выбирать «между Россией и свободой», между изгнанничеством и тоталитарным режимом, между диктатом денежного мешка и диктатурой пролетариата; послереволюционный литературный процесс оказался обусловлен прежде всего экстралитературными факторами. О характере очевидного, тем не менее, единства русской литературы XX века чрезвычайно проницательно, на наш взгляд, высказалась С. Г. Семенова. По сути, исследовательница сформулировала принцип компенсаторности, согласно которому русская литература XX века смогла выразить в своем эмигрантском ответвлении те нравственно-художественные искания, которые были невозможны в советской литературе, давшей многие яркие образцы особого, нового искусства. Проза русского зарубежья стала «существенным дополнением к искусству метрополии, к тому, чего в нем не было или недоставало» Семенова С. Г. Русская поэзия и проза 1920-1930-х годов. Поэтика - Видение мира - Философия. М., 2001. С. 517..

Русская литература раскрывается в бумагах архива Шведской академии с совершенно новой стороны, разрушая привычную и во многом справедливую иерархию, к которой привыкли русские читатели и литературоведы. От западноевропейских критиков и литературоведов следует ожидать не верных суждений и конечных истин, а попытки осмыслить иноязычную литературу в меру собственных национальных представлений, в своей ценностной шкале и, вероятно, столь же схематично. Спорность мнений, высказанных в процессе обсуждения кандидатур на Нобелевскую премию, их оригинальность или тривиальность, возможно, и неожиданную свежесть, необычность, новизну можно обсуждать только после знакомства с обширным корпусом многообразных документальных свидетельств. Национальные ценности не перестают быть таковыми, однако, преломленные в ином ракурсе, позволяют расширить и углубить, а в чем-то и скорректировать существующие интерпретации.

Объектом исследования становятся материалы архива Нобелевского комитета Шведской академии (Стокгольм), бесспорно, важного источника по истории русской литературы XX века и ее западноевропейской рецепции, а также архивные коллекции ряда европейских библиотек. Предметом научного изучения оказывается история выдвижения писателей русского зарубежья на Нобелевскую премию (номинации, кампании в периодике и в частной переписке, экспертные очерки, вердикты шведских академиков, дебаты в печати и т. п.) и тем самым - оценка их творчества в контексте современной им мировой литературы, а также характер и особенности осмысления прозы русского зарубежья европейской научной и литературно-критической мыслью в сопоставлении с собственно национальным ее восприятием.

Цели и задачи исследования. Важно, однако, не просто собрать архивные «бумаги» и прокомментировать наиболее выразительные суждения и оценки: эти документальные свидетельства следует рассматривать в широком контексте литературного движения и культурно-исторического «духа времени». Разумеется, присуждение единственной литературной международной награды - лишь эпизод в истории мировой словесности, однако уже более чем столетняя история подобных «эпизодов» позволяет делать выводы самого разного плана, идет ли речь о самой литературе, ее уровне в XX веке, о художественном каноне и идейно-философском содержании, или разговор переходит в плоскость межкультурного взаимодействия народов, большой политики и общечеловеческих ценностей, которые неизменно приобретают национальную окраску. В конечном счете, работа устремлена к созданию более полной истории русской литературы в послереволюционное время.

Практическая цель - публикации и комментирования уникальных материалов, никогда не становившихся предметом изучения и, что особенно интересно, создававшихся с расчетом на их сугубо «служебное», «строго секретное» использование и потому особенно ценных, - сопряжена с задачами теоретического осмысления своеобразия русской прозы XX в. в ее идейно-тематической многомерности и жанрово-художественной эволюции. Узловые проблемы русской литературы XX века, взаимоотношения традиции и новаторства получают особое освещение благодаря оригинальному преломлению в призме Нобелевской премии.

Однако русская литература не воспринималась как часть общеевропейской литературы, а осмыслялась как неотъемлемый составной элемент фундаментальной и неизменно животрепещущей проблемы «Россия и Запад». Представители западноевропейской философско-эстетической мысли искали в русской литературе не ответов на вопросы, что представляет собой «материк Россия» и русский национальный характер, а подтверждения целому ряду стереотипов, веками складывавшихся в западноевропейском сознании, частично унаследованных от средневекового противостояния, религиозного и культурного, Византии и Рима и прошедшего многие стадии кристаллизации и отвердения вплоть до готовых штампов. Прочтение русской литературы нобелевским жюри и его экспертами-славистами с точки зрения стереотипного подхода и одновременно его преодоления отражено в архивных материалах Шведской академии, что позволяет осуществить «обратное» прочтение и выявить особенности восприятия и интерпретации комплекса «русский» (человек-народ-общество-менталитет) на Западе в первой половине XX века.

Еще одной важной особенностью «диалога» России и Запада является общее убеждение сторон в невозможности полного взаимного понимания, в такой исконной чуждости национальных характеров, что адекватное восприятие друг друга в принципе не может быть достигнуто. В русской традиции (и, что еще важнее, в русском зарубежье) острота взаимного непонимания России и Запада наиболее последовательно рассматривалась И. А. Ильиным См., в частности: Ильин И. А. О грядущей России. М., 1993. С. 132-133.. На наш взгляд, чем конкретнее будет материал, позволяющий делать подобные суждения и обобщения, тем скорее можно их принять или опровергнуть. Именно поэтому наш анализ строится не по модели от общего к частному, а по противоположному образцу, от эмпирики к выведению некоторых общих закономерностей. Наша задача - проследить, какое место занимала русская литература (прежде всего, проза эмиграции) в европейском культурном сознании в межвоенный период и как менялось это восприятие со сменой политических, государственных, культурных взаимоотношений Европы и России. Феномен единственной международной награды по литературе, если отвлечься от финансовой стороны, состоит в изначальной установке на поиск произведения, принадлежащего к «мировым ценностям», значительного в глазах всего человечества.

Помимо этой социокультурной задачи нобелевская тема позволяет поставить некоторые собственно теоретико- и историко-литературные вопросы, связанные как с феноменологией (русского) литературного процесса, так и с проблемами стиля, жанра, образной структуры произведения. Зеркало Нобелевской премии, разумеется, нельзя назвать идеально соответствующим истинной картине развития русской литературы. Однако оно позволяет установить литературный канон, складывающийся в эстетике словесного творчества в разные эпохи, определить соотношение идеологического и мифологического в восприятии художественных текстов, наметить эволюцию литературно-критической рецепции в исторической перспективе. Краеугольным камнем в осознании путей развития русской литературы в XX веке, ее разделения после 1917 г. на «советскую» и «эмигрантскую» становится решение вопроса о ее целостности; и в этом аспекте нобелевские материалы оказываются интереснейшим источником, ибо почти все выдвинутые на премию русские писатели жили и творили после Октябрьской революции за пределами России. Наконец, обсуждение и выбор русского лауреата литературного «Нобеля» заставляет вновь задуматься над вопросом о мировом значении русской литературы и/или ее провинциализации в XX веке.

Источники и методология исследования. В основе предпринятого исследования лежат несколько массивов источников. Прежде всего это материалы из архива Шведской академии (Стокгольм) - института, присуждающего ежегодные международные премии по литературе: номинации, обзоры экспертов, заключительные протоколы. Широко привлекаемые нами для настоящей работы публикации в печатных органах русского зарубежья, без обращения к которым не может обойтись ни одно современное исследование по проблемам эмиграции, подкреплены в ряде разделов материалами шведской периодики 1930-х гг. Богатейшим источником, лишь в незначительной части обработанным и опубликованным, является архив И. А. и В. Н. Буниных, хранящийся в университетской библиотеке г. Лидса (Великобритания) и ставший для нас подлинным кладезем многих поистине бесценных сведений и фактов по истории русской литературы рассматриваемого периода. Собирание, обобщение, сопоставление и комментирование материалов из всех этих источников легло в основу диссертации.

Принципиальная новизна предпринятого труда, равно как и открытие и введение в научный оборот огромного, без преувеличения, массива источников по истории русской литературы XX века, прежде всего первой волны эмиграции, и по ее восприятию на Западе, потребовали обращения к различным методам исследования, к сочетанию на разных его этапах дескриптивно-компаративного, биографического, имагологического подходов. Перечислим наиболее существенные из них.

Дескриптивно-сопоставительный метод на начальном этапе предполагает архивную работу по выявлению, описанию и систематизации материалов, представляющих первоочередной интерес для исследования. Основой изысканий послужил архив Нобелевской библиотеки Шведской академии (Стокгольм), материалы которого становятся доступными для исследования по истечении пятидесятилетнего срока хранения. Нами были просмотрены все материалы, связанные с выдвижением русских писателей на Нобелевскую премию в 1901-1956 гг., экспертные заключения и заключения Нобелевского комитета - за каждый год по каждой из кандидатур. Обработка собранных материалов предполагает их перевод на русский язык для публикации и дальнейшего научного анализа. Вся работа по переводу текстов с иностранных языков (рабочим языком Нобелевского комитета является шведский, но целый ряд поступающих из-за рубежа писем, критических материалов и т. д., сопровождающих номинацию, написан на одном из главных европейских языков - английском, французском, немецком) осуществлена нами, а переводы сверены с оригиналами носителями языков.

Компаративно-типологический метод заставляет нас обратиться к сопоставительному анализу текстов, вышедших из недр Шведской академии, с критикой русского зарубежья и с публикациями в западноевропейской (не только шведской) периодике, что потребовало сплошного просмотра периодической печати, как русскоязычной эмигрантской, так и шведских газет, публиковавших материалы о потенциальных кандидатах на премию. Подобное исследование позволяет выявить как общие черты в трактовке произведений и творчества писателей-эмигрантов в целом, так и принципиальные расхождения в восприятии русских и западноевропейских критиков и литературоведов. Только через конкретное соотнесение литературно-критических и историософских оценок одних и тех же произведений, сделанных представителями отечественной культуры и носителями иных менталитетов, иных национальных традиций, можно выявить подлинные закономерности и общее направление рецепции русской литературы, русского народа, России на Западе.

Историко-биографический метод нацелен на создание летописи жизни и творчества И. А. Бунина. Подавляющая часть собранных материалов, касающаяся кампании в поддержку бунинской кандидатуры и охватывающая как публичные источники (нобелевские документы и публикации в периодике), так и частные свидетельства (письма, дневники), служит основой для построения научной биографии писателя (эмигрантского периода). Впервые вводимые в научный оборот архивные и газетно-журнальные источники позволили восстановить хронологию многих событий в жизни писателя, не только связанных с борьбой за Нобелевскую премию, но и раскрывающих атмосферу общественно-культурной жизни послереволюционного русского зарубежья в целом.

Имагологический метод позволяет проанализировать западноевропейское восприятие России и русских сквозь призму отечественной словесности. Национальные стереотипы возникают не вдруг, и образ того или иного народа, складывающийся в любой литературе, заслуживает особого пристального изучения; выходя за рамки литературоведческой науки, подобного рода исследования дают обширный материал для социально-исторического, культурного, политического осмысления. Возникнув в 1960_е гг. в зарубежном литературоведении, имагология к настоящему времени оформилась как особое междисциплинарное направление, цель которого - рассмотрение художественных образов не только с точки зрения той литературы, в которой они возникли и получили дальнейшее идейно-эстетическое осмысление, но и с позиции иноязычного читателя и критика, не просто при переводе с одного языка на другой, но и при попытке осмыслить и переосмыслить совокупность художественных образов «чужой» литературы в другой национально-культурной сфере См.: Dyserinck H. Zum Problem der «images» und «mirages» in ihrer Untersuchung im Rahmen der vergleichenden Literaturwissenschaft // Arcadia. 1966. № 1. S. 107-120; Bleicher T. Elemente einer komparatistischen Imagologie // Komparatistische Hefte (2). Literarische Imagologie - Formen und Funktionen nationaler Stereotype in der Literatur. 1980. S. 12-23. Исключительно подробно проблемы имагологического подхода в литературоведении на основе обзора большого количества источников по литературной имагологии изложены в: Њwiderska M. Studien zur literaturwissenschaftlichen Imagologie. Das literarische Werk F. M. Dostoevskijs aus imagologischer Sicht mit besonderer Berьcksichtigung der Darstellung Polens. Mьnchen, 2001. . Не учитывать этого, исключить имагологическую составляющую из рассмотрения темы «Русские писатели и Нобелевская премия» - значит ограничить наше знание лишь фактографией. Формирование правильного представления о восприятии и истолковании русской литературы в Нобелевском комитете возможно, как нам кажется, именно на путях имагологического анализа.

Наконец, синтез описательно-сопоставительного, типологического и имагологического методов исследования позволил не только расширить и углубить существующие представления о литературе русского зарубежья, о ее существовании и развитии в чужой этнокультурной среде и восстановить многие утраченные эпизоды русского литературного процесса в эмиграции, но и внести ясность в теоретические представления о литературе, созданной в эмиграции, в частности о реализме и модернизме, о жанрово-стилевых исканиях, о традиции и формальных поисках, а также добавить весьма существенные черты к сложившемуся к настоящему времени представлению о целостности русской литературы XX века.

Практическое значение работы заключается, в первую очередь, во введении в научный оборот значительного массива источников по истории литературы русского зарубежья, прежде всего архивных, а также из иностранной периодики. Материалы диссертации могут служить основой как для научного комментирования текстов представителей первой волны русской литературной эмиграции См., например, отсылки к нашим работам и использование их данных в изданиях: Блох А. М. Советский Союз в интерьере Нобелевских премий. СПб., 2001; С двух берегов: Русская литература XX в. в России и за рубежом / Под ред. Р. Дэвиса, В. М. Келдыша. М., 2002; И. А. Бунин: Новые материалы. Вып. I / Сост., ред. О. Коростелева и Р. Дэвиса. М., 2004. По сообщению Л. А. Спиридоновой, руководителя издательской группы академического Полного собрания сочинений А. М. Горького, наши публикации о западноевропейской рецепции творчества писателя использованы в комментарии к переписке Горького с зарубежными корреспондентами., так и для построения научных биографий рассматриваемых писателей, прежде всего для составления летописи жизни и творчества И. А. Бунина. Основные сведения, положения и выводы диссертации могут быть использованы в курсах по истории литературы русского зарубежья и по истории русской литературы XX века, а также при разработке специальных курсов, как собственно литературоведческих В частности, материалы наших публикаций привлечены Т. В. Гордиенко для разработки курса «Литераторы России - лауреаты Нобелевской премии» (см.: Русская словесность. 2005. № 3. С. 29)., так и культурологических, причем не только вузовских, но и в рамках основного и дополнительного образования в школе О методике использования результатов исследования в школьном преподавании см. № 25 в списке публикаций..

Апробация работы. Отдельные положения работы легли в основу докладов и стали предметом обсуждения на научных конференциях, в частности, на XIII Международном съезде славистов (Любляна, 2003), на Международных Шмелевских чтениях (Москва, 2003; 2005; 2007), на Международной научно-просветительской конференции «Кирилло-Мефодиевские чтения» (Даугавпилс, Латвия, 2005), на Международной научной конференции, посвященной 1900-летию образования города Силистра (Силистра, Болгария, 2006), на заседании Ученого совета Института художественного образования РАО (Москва, 2006), на Филологических чтениях «Классика и современность» (Москва, 2006), на Ежегодной конференции BASEES (Британской ассоциации славянских и восточно-европейских исследований; Кембридж, 2007), на Первом семинаре по источниковедению и текстологии (ИМЛИ РАН, Москва, 2007); в 2007 г. доклад «Нобелевская премия по литературе: мифы, факты, перспективы» был заслушан на Бюро Отделения исторических и филологических наук РАН. По результатам исследования в 1999-2007 гг. были прочитаны лекции в университетах Упсалы (Швеция), Киля (Германия) и Астаны (Казахстан). Диссертация обсуждалась на кафедре истории русской литературы XX века филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.

По теме диссертации опубликована монография «Русские писатели и Нобелевская премия: 1901-1955» (2007) и 27 статей и рецензий, в том числе цикл работ в журнале «Известия РАН. Серия литературы и языка»; общий объем публикаций - около 50 а. л.

Структура работы. Диссертационное исследование состоит из Введения, двух частей, подразделенных на главы и параграфы, Заключения и списка использованной литературы. Структуру диссертации определяют как массивы привлеченных к рассмотрению источников, так и проблемно-тематические блоки, которые ложатся в основу каждой из частей (глав) настоящего исследования.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении поставлен ряд вопросов научно-методологического характера, а также дано обоснование темы исследования, его целей, задач и инновационных подходов.

Те направления, по которым в 1920-50-е гг. шло рассмотрение прозы русского зарубежья в Нобелевском комитете и, как показывают рецензионно-критические публикации в западноевропейской периодике, на Западе в целом, были намечены в столь неудачной на современный взгляд попытке истолкования толстовского наследия. Это изображение истории и прежде всего исторического места России; изображение революции, тех сил, которые ее подготовили, осуществили, но в гораздо большей степени - народа, который удалось столь мощно революционизировать и который приступил к созданию государства, основанного на принципах, кардинально отличавшихся от устоявшихся европейских буржуазных социально-экономических форм; это изображение русского крестьянства, мужика, основной силы казавшейся столь косной и отсталой страны, в считанные десятилетия и даже годы совершившей невероятный индустриальный прорыв; это изображение русского характера, русской женщины, русской природы; и это, наконец, изображение России в ее отношениях с Европой - в различных ипостасях, от культурно-научного ученичества до военного противостояния. И самое главное, что вынесли представители западной элиты из знакомства с творчеством Льва Толстого, - это полное согласие с обличительной критикой всех сторон русской действительности и резкое неприятие веры русских писателей (всегда еще и учителей, проповедников) в громадный духовный потенциал русского народа, в его богатую одаренность, в его великое призвание и предназначение. Именно в сопротивлении национальным русским ценностям и идеалам проявлялось восприятие русской литературы и шло осмысление творчества русских писателей в Нобелевском комитете в первой половине XX века; впрочем, художественное мастерство и красоту русского художественного слова в нем также всегда умели оценить по достоинству.

Часть I И. А. Бунин - первый русский лауреат Нобелевской премии по литературе

Иван Бунин получил Нобелевскую премию в 1933 г., а в 1934 г. в Москве состоялся Первый съезд советских писателей; эти два события разделяет менее года, и очевидно, что в общественной жизни «России вне России» и Советского Союза они имели эпохальное значение. Лишь на первый и весьма поверхностный взгляд может показаться, что присуждение Нобелевской премии русскому писателю-эмигранту остается только частным эпизодом и в его судьбе, и в истории русской литературы XX века. Как показывают наши разыскания, этот эпизод стал кульминационным в жизни межвоенной русской эмиграции; что касается Бунина, то и в его творческой судьбе нобелевский триумф стал поворотным пунктом. Привлекая к анализу отзывы о писателе в русской и западноевропейской (не только шведской) прессе, свидетельства и оценки современников, подвергая подробному рассмотрению особенности перевода произведений Бунина на шведский язык, восстанавливая организацию кампании по выдвижению писателя на премию, впервые на материале шведской прессы реконструируя ход визита Бунина в Стокгольм и выстраивая строго научный комментарий к его творческому наследию, мы пополняем буниноведение целым корпусом сведений и фактов и, хотелось бы надеяться, вносим вклад в написание научной биографии писателя.

Глава 1 Нобелевская премия и ее место в источниковедении по истории русской литературы XX века

Краткий экскурс в историю Нобелевской премии по литературе должен прояснить ряд обстоятельств, связанных с ее присуждением, а также дать ключ к пониманию той ситуации, которая сложилась в Нобелевском комитете вокруг представителей русской, прежде всего эмигрантской, литературы. История присуждения Нобелевской премии за столетие обросла домыслами и легендами, однако знания о деятельности премиальных институтов не стали точными и всеобщими. Поэтому некоторые предварительные сведения, касающиеся разных сторон выдвижения и обсуждения кандидатур на престижную награду, состава Нобелевского комитета и порядка его работы позволяют заглянуть за кулису присуждения престижной награды. Только на рубеже XX-XXI вв. нынешним членам Шведской академии удалось - с привлечением архивов, лингвистики и даже криминалистики - в полной мере истолковать требование А. Нобеля об «идеальном направлении» отмечаемого премией произведения Allйn S. Varfцr дndrade Nobel till «idealisk»? // Svenska dagbladet. 5.12.1993; Allйn S., Espmark K. The Nobel Prize in Literature: An Introduction. Stockholm, 2001. S. 7-10.; заметим, однако, что понятие идеала в литературе не оставалось неизменным в течение столетия, а сами идеалы неодинаковы у писателей из разных регионов мира.

Для верного постижения характера и уровня оценки русской литературы первостепенным представляется ответ на вопрос «а судьи кто?». За последние два десятилетия в России вышел ряд исследований о деятельности Нобелевского комитета, о Нобелевской премии, да и о появлении ее первого русского лауреата по литературе Перечислим лишь те, которые посвящены литературной премии и основаны на архивных разысканиях: Блох А. М. Советский Союз в интерьере Нобелевских премий: Факты. Документы. Размышления. Комментарии. СПб., 2001; Юнггрен М. Русские писатели в борьбе за Нобелевскую премию // На рубеже веков. Российско-скандинавский литературный диалог: Докл. межд. науч. конф. Москва, 23-27 апреля 2000 г. М., 2001; Ljunggren M. Ryska fцrfattare i kamp om Nobelpriset // Tidskrift fцr litteraturvetenskap. 2002. № 1; Бонгард-Левин Г. М. Кто вправе увенчивать? // Наше наследие. 2001. № 59-60; Бонгард-Левин Г. М. Академик М. И. Ростовцев и Нобелевская премия И. А. Бунина / Бонгард-Левин Г. М. Из «Русской мысли». М., 2002.. Однако ни в одном из них не найти ответа на простой вопрос: что за лица составляют высокое нобелевское жюри, кто их помощники - эксперты по национальным литературам, выполняющие столь ответственную работу по рецензированию творчества кандидатов на заветную премию и оказывающие весьма существенное влияние на финальный вердикт? Нам кажется необходимым и справедливым сказать несколько слов о тех шведских гуманитариях, в чьих руках были нобелевские рычаги в эпоху, когда решалась судьба первого русского нобелевского лауреата по литературе (Ф. Бёк, П. Хальстрём, Г. Шюк, А. Эстерлинг). Малоизвестные за пределами своей страны, перечисленные представители шведской словесной культуры были ее высшими авторитетами в первой половине XX в., выступая на страницах ведущих газет и специальных изданий с критическими статьями, очерками, эссе, формируя художественные вкусы шведских читателей.

Не будет большим преувеличением признать, что весьма многое зависит от экспертов Нобелевского комитета по национальным литературам. Представляемые ими обзоры о творчестве выдвинутых на премию писателей, пишущих на языках, знатоками и профессорами которых являются эксперты, должны познакомить нобелевское жюри с биографией кандидата, с его местом в литературном процессе своей страны, своеобразием его творческой манеры, прежде всего стиля, чаще всего утрачиваемого при переводе, мировоззренческими особенностями и отражением его творчества в критике. Хотя критерии, по которым присяжные эксперты по славянским литературам оценивали в первой половине XX в. книги выдвинутых на Нобелевскую премию писателей, далеки от объективности, в их обзорах «отразился век» во всем сложном переплетении его идейных, эстетических, национально-политических воззрений. Если Альфред Йенсен (1859-1921), действительно компетентный специалист в области русской литературы, состоявший в переписке со многими русскими писателями Серебряного века, оставил по себе геростратову славу, доказывая в своем отчете для Нобелевского комитета несоответствие творчества Льва Толстого формулировке нобелевского завещания и, следовательно, невозможность присудить ему премию, то при Антоне Карлгрене (1882-1973) - и во многом благодаря его стараниям - появился первый русский нобелевский лауреат по литературе, Иван Бунин. В сугубо специальном жанре «внутренних рецензий» Карлгрен создал яркие литературно-критические работы, которые, между тем, до сих пор оставались невостребованными и неопубликованными.

Жанр, в котором пришлось выступать и Йенсену, и Карлгрену, является довольно специфическим и, возможно, уникальным. Развернутые очерки творчества современных писателей должны содержать убедительные доказательства того, насколько выдвинутая кандидатура соответствует или, напротив, не соответствует суровым требованиям Нобелевской премии и званию нобелевского лауреата. Экспертная оценка предполагает рассмотрение конститутивных черт писателя, обоснование национальной самобытности и непреходящего общечеловеческого звучания его произведений, их философской и эстетической значимости. Однако в довоенное время вместо более или менее объективных рro et contra в основу обсуждения высокого жюри ложилось, хотя и развернутое и аргументированное, мнение одного специалиста в области той или иной национальной литературы, а потому объективные показатели места и значения писателя в иерархии национальной литературы могли подменяться субъективными взглядами и вкусами эксперта или, во всяком случае, сочетаться с ними. Но каждый - и эксперт-советник, и принимающий решение академик - является «сыном века», свидетелем и участником живого литературного процесса, идущего в мире. Тем поучительнее именно типичность восприятия русской литературы одним из представителей европейской гуманитарной элиты.

Глава 2 Первое выдвижение на Нобелевскую премию (1923 г.). Установление контактов русской эмиграции и западноевропейских литературных и научно-гуманитарных кругов

Обратившись к некоторым малоизвестным страницам буниноведения в целях построения научной биографии писателя путем собирания фактов, связанных с его жизнью и творчеством, выстраиванием их в строгой хронологии и подробным комментированием, мы обнаруживаем, что история с присуждением писателю Нобелевской премии по литературе является не просто мало разработанной, но почти совсем не известной страницей, несмотря на внешнюю публичность одного из главных событий в жизни межвоенной русской эмиграции. Известное пренебрежение важнейшим обстоятельством бунинской биографии связано с долгим изоляционизмом советской литературоведческой науки, многие направления которой вынужденно развивались без опоры на архивные и иные коллекции, находящиеся за рубежом. Еще одна причина невнимания к ключевому эпизоду эмигрантского существования Бунина кроется в обособленном изучении русской литературы в целом, в отсутствии интереса к тому, как воспринимались и оценивались произведения русских писателей на Западе и как разворачивался процесс присуждения международной награды писателю-изгнаннику.

Идея номинировать писателей-эмигрантов на Нобелевскую премию стала следствием контактов русской эмиграции с западноевропейскими литературными и научно-гуманитарными кругами. Первый экспертный отзыв А. Карлгрена о Бунине (1923 г.) положил начало критической рецепции творчества писателя в Швеции; более того, именно этот очерк должен считаться первым в буниноведении монографическим исследованием жизни и творчества писателя Или одним из первых: хранящаяся в архиве Самарского литературного музея рукопись А. А. Смирнова 1916 г. о творчестве Бунина (№ 1111 «Поэма души» и № 1112 «Подрывная работа») до сих пор не исследована и не опубликована, то есть не введена в научный оборот; см. сведения о ней, представленные М. А. Перепёлкиным в изд.: Русские писатели, 1800-1917. Биографический словарь. Т. 5. М., 2007. С. 669. Приведенные далее в тексте цитаты из экспертных очерков Антона Карлгрена цитируются в нашем переводе с оригиналов, хранящихся в архиве Нобелевской библиотеки Шведской академии (Стокгольм).. Переведенный нами со шведского языка на русский и сопоставленный с оценками писателя в российской критике и литературоведении разных лет, блестящий обзор Карлгрена и сейчас остается образцовым литературно-критическим портретом творческой личности Бунина. Шведскому слависту удается настолько точно уловить главную тему бунинского творчества, что и его последующее развитие замечательно соотносится с основными положениями отзыва нобелевского эксперта. Вместе с писателем шведский славист пытается найти на вопрос: «Почему же погибла Россия?». Под пером нобелевского эксперта раскрывается отнюдь не очевидное для русского читателя обстоятельство: обрамленная редкостно прекрасными пейзажами, пронизанная поэзией «дворянских гнезд», овеянная славой и преданиями старины, «русская деревня Бунина - это компост из грязи, лохмотьев, лени, невежества, водки, сифилиса, преступлений и мерзостей, варварства и инстинктов диких зверей». Разбирая картины физической и нравственной нечистоты, на которые не поскупился русский писатель, А. Карлгрен содрогается от той «бездны тьмы и злобы, которая, согласно Бунину, таится в русской душе». Страстный голос автора, все время пульсирующий в повествовании «Деревни», напоминает шведскому критику голос другого русского интеллигента, «западника» Чаадаева, «в безжалостном анализе и в безжалостной критике которого чувствовалось сердце, дрожавшее от беспокойства за будущее родины». В предреволюционной России - что отчасти разочаровывает и одновременно настораживает нобелевского эксперта - Бунин не видит никакой свежей, персонифицированной силы, способной обновить страну: этот взгляд, устремленный только в прошлое и не различающий света в будущем, воспринимается шведским критиком в 1923 году как серьезное упущение Бунина-художника.