Осетинская русскоязычная литература: генезис и становление

Выделение типичных критериев, алгоритмов и архетипов, полагающихся в основу периодизации ЛО и ОЛ, приводит к актуализации трех важнейших аспектов: 1) наличие филологических систем до-литературных эпох, 2) литературные взаимосвязи Осетии и России, 3) историческое двуязычие осетин, находящий выражение в литературном билингвизме осетинской культуры.

Общая история ОРЯЛ может быть периодизирована по ряду следующих критериев: 1) основного метода или направления, 2) жанрово-родовой доминанты, 3) соотношения ОРЯЛ и ОЛ в рамках билингвизма ЛО, 4) уровня и меры выражения субстратного компонента.

Версии периодизации ОРЯЛ по данным критериям вполне сопоставимы структурно; два варианта периодизации исчерпывают природу явления.

1. Периодизация динамики ОРЯЛ по критерию метода или «эпохи-системы» и жанрово-родовой доминанты показывает, в частности, что, в отличие от ОЛ, берущей начало непосредственно из фольклора и производящей у самых истоков лирические и лироэпические формы, ОРЯЛ берет начало с этнографии и публицистики, и потому на раннем этапе развитие прозы здесь опережает поэзию.

2. Периодизация динамики ОРЯЛ с точки зрения ситуации моно- би- и транслингвизма (баланс между ОЛ и ОРЯЛ в виду негативной динамики забвения осетинами родного языка) соотносится с эволюцией субстратного выражения, непостоянного на разных уровнях произведения в ходе развития ОРЯЛ; данная периодизация полностью основана на имманентных литературно-языковых параметрах и позволяет конкретизировать и наполнить реальным содержанием предыдущую периодическую структуру.

Мы выделили пять типологических фаз отношений между заимствованным и родным языками в младописьменной литературе на заимствованном языке и, в частности, выявили следующие обстоятельства.

1. Векторы развития ОРЯЛ и ОЛ не параллельны: по завершении этапа билингвизма и неполного транслингвизма русскоязычных писателей они расходятся чем дальше, тем больше.

2. Современные русскоязычные осетинские писатели остаются билингвами только на рецептивном уровне, что представляет собой зеркальное отражение рецептивному билингвизму Сека Гадиева, писавшего только на родном и едва понимавшего русский.

3. В настоящий момент мы являемся свидетелями завершения некого гиперцикла в литературной истории Осетии, и одновременно началом нового, связанного с актуализацией внешнего (относительно границ государства и государственного языка) билингвизма и внешних (прежде всего западноевропейских) литературных влияний.

4. Самобытность исторической динамики ОРЯЛ связана со способом и степенью выражения этнокультурного субстрата, с сознательным или бессознательным поиском новой в широком смысле филологической эстетики, сначала проявляющейся только на лексическом и фразеологическом уровне текста (на ранних этапах ОРЯЛ представляет собой собственно билингвистический текст) и внешней темы и материала, затем на уровне семантики литературного произведения: композиции, системы образов, сюжетостроения, тенденции, идеи, наконец, на уровне стиля (кульминации процесс достигает в 20-30-е годы в творчестве Дзахо Гатуева), - после чего вновь выпадает в «осадок» подстрочных примечаний и калек или сохраняется в виде элементов искусственной стилизации.

5. С точки зрения синхронии ОРЯЛ представляет в себе несколько типов или моделей взаимодействия этнического субстрата с заимствованным языком; диахронически же история ОРЯЛ может рассматриваться как постепенное (в той или иной мере) и безусловно связанное с общественной историей движение от одной субстратно-языковой «пропорции» к другой.

«Хронотоп» исследования окончательно конкретизируется в рамках двух первых периодов предложенной структуры: история ОРЯЛ от ее первых шагов в середине XIX века до начала XX века: в поле нашего зрения литература борьбы за европеизацию и просвещение, этнография и публицистика и процесс интенсивного заполнения «жанровой сетки» по основным художественным направлениям (в строгом смысле процесс становления ОРЯЛ), литература органического движения от просветительского пафоса - к революционному.

Языковое и стилистическое содержание рассматриваемого процесса включает, в соответствии с периодизацией по признаку моно- и билингвизма, следующие эволюционные стадии: 1) исключительное русскоязычие осетинских писателей, 2) двуязычие осетинских писателей (пишут и на русском, и на осетинском), 3) разветвление ОЛ и ОРЯЛ на уровне творческой индивидуальности (осетинские писатели пишут или на русском, или на осетинском).

При ближайшем рассмотрении выделяются следующие «блоки»: 1) до Канукова как основоположника ОРЯЛ (Жускаев, Тхостов, Кундухов), 2) Кануков, 3) возникновение ОЛ (условно говоря, между Кануковым и Хетагуровым), 4) Хетагуров, 5) после Хетагурова (Туганов, Цаголов). При этом первый этап делится на две части в виду событий 60-х годов (реформы, завершения Кавказской войны и переселения части осетин в Турцию).

В главе четвертой - «Зарождение ОРЯЛ. Очерки Соломона Жускаева и Иналуко Тхостова» - фиксируется момент собственно зарождения ОРЯЛ, к которому логичней всего приходить «со стороны» исторических письменных прецедентов (коль скоро они имели место), рассмотренных в хронологическом порядке. В этой части работы мы пришли к двум главным заключениям.

1. Памятники древней и средневековой осетинской письменности и языка (т.н. «эпиграфы») исторически стоят в одном ряду с возникновением осетинской кириллической письменности, так же, как грузиноязычные опыты осетинской литературы (стихотворение Борены, Нузальская надпись, поэма И. Ялгузидзе-Габараева «Алгузиани») только предваряют утверждение ОРЯЛ.

2. Докириллические письменные прецеденты не имели положительного развития, поскольку носили спорадический характер, не были явлениями методично-просветительского толка, как кириллица А.М. Шегрена; тем не менее, указанные языковые и литературные факты в совокупности во многом заранее определяют характер осетинской литературы - как в части билингвизма и транслингвизма, так в части идеологии.

Следует учесть и ближайшую литературную и просветительскую конъюнктуру на момент зарождения ОРЯЛ.

1. Прежде всего это образ Кавказа, Осетии и осетина в русской этнографии (А.М. Шегрен и др.) и художественной литературе (А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов и др.), которые содержали ряд стереотипов и интерпретаций, продиктованных методом, эпохой, чисто литературными задачами, и послуживших значительным раздражителем (катализатором) и непосредственной провокацией возникновения ОРЯЛ.

2. В таком контексте возникновение ОРЯЛ - это превращение «Осетии-литературного объекта» в «Осетию-литературный субъект»; первые опыты ОРЯЛ - этнографические очерки С. Жускаева и литературно-критическое сочинение И. Тхостова - имеют значение первых публичных «реплик» осетинской культуры и осетинского сознания в общении с Россией и Европой.

3. Важным фактором возникновения ОРЯЛ было отсутствие в Осетии печати на осетинском языке; но данное объективное обстоятельство имеет второстепенное значение: Осетия с самого начала своего литературного развития в известном смысле включалась в определенную идеологическую борьбу, в культурно-исторический диалог: она должна была овладеть в первую очередь оружием оппонента.

4. На ранних стадиях развития просвещения и литературы личные контакты представителей метрополии и периферии (отношение «Шегрен - Жускаев» и «Неверов - Тхостов») играют первостепенную роль.

С Соломона Жускаева и Иналуко Тхостова берут начало две прочные традиции ОРЯЛ: 1) этнографическое направление и 2) критика русского просвещения и романтизма.

В сочинении Тхостова впервые обозначились этнопсихологические феномены, которые мы называем «комплексом Тазита и Аммалатбека» (по именам героев произведений Пушкина и Марлинского, рассмотренных критиком); эти «комплексы» дадут себя знать в ОРЯЛ не однажды.

С первыми образцами ОРЯЛ в принципе завершается период просветительского движения в Осетии как процесса культурных отношений субъектно-объектного плана и открывается этап во многом автономного характера - само-просвещения, этап культурного само-познания и само-идентификации: отныне и осетинская интеллигенция говорит языком просвещения.

Первые литературные «реплики» Осетии относятся к дореформенному периоду, исчерпывающему фазу «детонации» и «вдоха» (Ю.М. Лотман) осетинской культуры; социально-политические события - реформа, завершение Кавказской войны и осетинская миграция в Турцию привели к «взрыву», к «цепной литературной реакции», - к явлениям, связанным и тематически, и проблемно; литературное движение в широком смысле переходит в собственно литературный процесс, который и рассматривается в пятой главе - «Дифференциация этнографии. Становление жанров прозы. Мемуары Муссы Кундухова».

Издержки эпохальных сдвигов и политических потрясений компенсируются духовными приобретениями и литературным успехом.

ОРЯЛ первого пореформенного этапа характеризуется преобладающим этнографическим направлением и содержанием; к наиболее значительным и характерным - в рамках этого направления - относятся три раздела.

1. Процесс русскоязычных записей мифов, сказаний и сказок (братья Шанаевы, В. Цораев, А. Кайтмазов и др.), который достиг своей активной методической фазы в 80-е годы, благодаря школе В.Ф. Миллера и его «Осетинским этюдам»; что из первых записей Нартовских сказаний преимущественно сохранились переводные, русскоязычные, показывает сравнительную репрезентативную ценность последних.

2. Собственно этнографический раздел ОРЯЛ (во многом связанный со школой А.М. Шегрена), который обнаруживает в зачатке объективное научное знание (С. Жускаев, Ф. Натиев, К. Токаев, анонимный автор статьи «Осетины» и др.), расцвета тенденция получила в творчестве первого осетинского ученого и философа А. Гассиева.

3. Этнокритический раздел - литература, направленная против реакционных обычаев и суеверий (И. Тхостов, Б. Гатиев, анонимный автор очерка «Из писем осетина»). Это наиболее важное направление с точки зрения генезиса и развития ОРЯЛ: соответствующие тексты тяготеет к публицистичности и художественности и влекут за собой критику капитализма и практической деятельности администрации края, подготавливая почву реалистической художественной прозы, в частности, художественно-этнографического очерка и рассказа, которые найдут воплощение у И. Канукова. Усложнение жанровой типологии выражается и в акцентировании исторических (в смысле историзма) элементов и притязаний и соответствующих творческих установок: возникают псевдо-эпистолярный («Из писем осетина»), историко-этнографический (М. Баев) и псевдо-исторический (Г. Цаголов) очерковые жанровые прецеденты.

Высшим достижением ОРЯЛ в последнем из указанных направлений (в широком смысле «историческое» направление) являются историко-биографические «Мемуары» генерала М. Кундухова.

1. Произведение Кундухова на всех своих уровнях - историческом, публицистическом и биографическом - обусловлено как личными этическими и психологическими мотивами, так общей военно-политической и социальной обстановкой на Северном Кавказе и культурной ситуацией в Осетии.

2. «Мемуары» являются органической частью литературного движения в Осетии и в жанровом (хотя это менее очевидно), и в идейно-тематическом отношении, и представляют собой яркое выражение горского характера, свойственных ему сомнений в отношении русского просвещения и цивилизации и того исторического «раскола», который пережил осетинский народ в соответствующую эпоху.

3. Образ повествователя методологически соотносится с известными типами культурно-пограничного горского сознания, в частности, с «комплексом Аммалат-бека».

4. Произведение Кундухова содержит яркие элементы художественной изобразительности и типизации.

5. На «Мемуарах» определенным образом отразился противоречивый характер практической деятельности Кундухова, совмещавшей в себе реакционные (инициация осетинского исхода в Турцию) и просветительские тенденции.

Развитие периодической прессы создает условия, когда литераторы читают друг друга, - что позволяет формироваться имманентной литературной инерции на главных уровнях литературной поэтики, от жанра до стиля; что один из участников этого процесса может уже быть полно, всесторонне ассоциирован с литературной эпохой, это закономерно: рано или поздно процесс выявляет Личность; на авансцену культурной истории выходит уже собственно писатель - И.Д. Кануков. Его литературное наследие и художественные завоевания, которых добилась в его лице ОРЯЛ, специально осмысливаются в главе шестой - «Творчество Инала Канукова. Развитие художественных форм прозы и социально-критических тенденций».

В качестве надежных биографических оснований исследования, позволяющих избежать прежних стереотипов в освещении творчества писателя и эволюции его общественно-этических воззрений, необходимо иметь в виду: 1) принадлежность Канукова (по рождению) к высшему сословию; 2) участие Канукова в одном из самых значительных событий национальной истории - переселении осетин в Турцию; 3) многолетнюю разлуку писателя с Осетией.

Творчество Канукова периодизируется в соответствии с его жизненной стезей и жанровой и идейно-тематической эволюцией; здесь налицо два больших этапа: 1) кавказский (70-е годы) и 2) дальневосточный (80-90-е годы).

Кавказский период правомерно характеризовать в следующих положениях.

1. Раннее творчество Канукова имеет ярко выраженный художественно-этнографический и просветительский характер.

2. Кануков начинает как писатель-этнограф в общем аполитичного характера, но идет от простого этнографического описания - к художественному воспроизведению и постановке социально-этической и экономической проблемы.

3. С жанровой точки зрения тексты Канукова следует классифицировать именно на основании критерия самостоятельности (самодостаточности, специальности) эстетического, художественного аспекта: 1) художественно-этнографические («В осетинском ауле», «Заметки горца», «Горцы-переселенцы»); 2) этнографические («Положение женщины у северных осетин», «Кровный стол», «Характерные обычаи у осетин, кабардинцев и чеченцев», «Танцы и мода у кавказских горцев», «К вопросу об уничтожении вредных обычаев у кавказских горцев»); 3) художественные («Из осетинской жизни», «Две смерти», «Воровство-месть»).

4. Кануков склонен идеализировать и упрощать сложные социально-экономические и культурные процессы: в построениях автора есть элементы некой социальной пропаганды, что еще раз подчеркивает просветительский характер его ранних произведений.

5. В смысле противодействия тенденциям «варваризации» и романтизации (у Канукова понятия синонимичны) образа горца кануковская этнография и публицистика первого периода представляют собой яркое и темпераментное явление; но здесь налицо некое этическое противоречие: футуристически решительно призывая сбросить «Казбичей» и «Аммалат-беков» с «корабля современности», Кануков в то же время отдает им честь, трактуя память героической, романтической, до-просветительской эпохи как непременное условие «новой жизни», к которой призывает своих земляков-соплеменников.

6. С точки зрения творческой психологии Кануков - писатель дворянский, с точки зрения проблематики - уже разночинский; он очевидно ностальгирует по «старой доброй», невинной (до-просветительской) Осетии, - но отнюдь не по прежним временам феодальной гегемонии.

7. Канукову в известном смысле характерны синтаксические, семантические и интонационные шероховатости; но они являются выражением отчасти субстрата, отчасти ученичества, и свойственны в той или иной мере всем первым представителям ОРЯЛ.

8. Очевидны реалистические наклонности Канукова, но они сказываются пока только в описательной методичности, а не в методологии; и чаще сказываются в творческих намерениях, чем в объективных результатах; его «кавказский» реализм еще не стал свойством его мировоззрения, настроения, творческого тонуса.

9. В первых своих художественных произведениях Кануков еще не создает типов и характеров, - но только «функции»; их художественность касается только формы: содержание остается прежним и также сводится к борьбе с адатами и критике пережитков патриархально-родового строя и соответствующих социально-экономических «неурядиц»; они служат своего рода иллюстрациями его этнографических очерков.

10. Действительный вклад кавказских сочинений Канукова в историю ОРЯЛ связан с первыми, еще нерешительными элементами сатиры и сценами урбанизирующейся пореформенной Осетии.

«Культурное возрождение» или «взрыв» имеет следствием и первых просвещенных «путешественников», первых «делегатов» родины далеко за ее границами (вот почему и жанр путешествия имманентен Просвещению); не только литература выходит за свои границы (языка, культуры и народа), но и сам народ в лице своих передовых представителей выходит из собственных пределов; уже через Канукова (первого осетинского литература, совершившего «кругосветное путешествие») осетинская культура абсорбировала культуру народов многонациональной России, весь внешний мир.

Дальневосточный период (80-90-е гг.) творчества Канукова правомерно отличать от кавказского 1) развитием в нем собственно социально-критического направления (вплоть до канонов «натуральной» школы) и 2) увеличением удельного объема художественных очерков, фельетонов и рассказов.

Весь цикл произведений этого рода, первое из которых относится к 1883, а последнее к 1897 году, имеет и свою внутреннюю типологию; условно мы бы разделили его на шесть отделов: 1) сатирические очерки и фельетоны, 2) «драматические» очерки, 3) «природоохранные» очерки, 4) путевые (этнографические) очерки, 5) рассказы об аборигенах, 6) рассказы о писательстве.

При более детальном рассмотрении внутренняя жанровая типология произведений Канукова представляется особенно пестрой, что отражается в обилии и разнообразии используемых им подзаголовков («Из прошлого», «Набросок с натуры», «Бытовая картинка», «Уличные картинки» и т.п.), которые, вероятно, возникают постфактум и призваны «объяснить» некоторые композиционные и стилистические «особенности»; во всяком случае, они говорят о напряженном поиске стиля, ритма, дыхания, формата, угла зрения, в конечном счете, писательского «я» - о работе по самоидентификации.

1. Реализму Канукова на этом этапе присущ откровенно направленческий, журнальный, прогрессистский акцент.

2. Здесь у Канукова находят свое воплощение принципиальные традиции русской сатиры и критического реализма, в том числе и в части образной типологии - «бедных», «униженных и оскорбленных», «маленьких», «изгоев», «лишних».

3. Урбанизм и социологизм в творчестве Канукова несколько опережает соответствующие тенденции в Осетии и ОЛ в виду его дальневосточного (владивостокского) опыта.

4. Атеизм и материализм Канукова сполна выражены в его литературно-критических позициях по вопросам исторического значения литературы и прессы, миссии и звания писателя и журналиста, психологии творчества, литературного процесса и т.д.

5. Но если в литературно-критической части своего творчества Кануков почти по-базаровски материалистичен, то, когда от него потребовался последовательный материализм в решении социальных и нравственных вопросов самой жизни, а не литературы (статья «Антимилитаризм» и др.), «Кирсанов» берет в нем верх: мы имеем в его лице то либерала, то моралиста-непротивленца, то утописта.

Поэтическое творчество Канукова продолжает традиции русской классической поэзии XIX века, которая всегда была в оппозиции к господствующим нормам общественной практики.

1. С точки зрения синхронии гражданская лирика Канукова сродни по темпераменту декабристской революционно-романтической поэзии, по социологическому аппарату - поэзии критического реализма и натуральной школы, по своей саморефлексии - неореализму 80-90-х годов, в котором временами чувствуется дыхание символизма.

2. С диахронической точки зрения поэзия Канукова - это движение от деклараций воинствующего гражданства и просвещения - к усталости, разочарованию и смирению; от романтики подвига, самоотвержения и гордыни - к лиризму одиночества и забвения, от критики внешней (капиталистической, буржуазной, милитаристической) действительности - к «сокровенному» себе самому.

3. Этическая противоречивость поэзии Канукова сводится к оппозиции гражданства и собственно поэзии («борьбы» и «песни») поэтического утилитаризма и чистого искусства, идеологии и эстетики.

4. К слабым сторонам стиха Канукова относятся элементы нарочитой стилизации и поэтические штампы, которые только вызывают много ассоциаций, но не создают оригинальной и органичной поэтической среды. Кануков утилитарен; его поэзия не вполне самостоятельна, во многом не свободна от требований журнализма («комплекс идейности»).

5. Кавказская тема в лирике Канукова замечательна тем, что только в его поэзии зафиксировано возвращение писателя на родину - возвращение физическое, этическое и творческое, и, таким образом, на всех уровнях замыкающее кругосветное путешествие первого профессионального осетинского писателя; Кануков начинает с Осетии (первые очерки 70-х годов), - и Осетией заканчивает.

Позднейший упадок в мировоззрении и творческом «темпераменте» Канукова следует рассматривать как симптом просветительского движения в Осетии в конце XIX века. Конечное одиночество Канукова - это одиночество осетинского просветителя дворянской формации и эпохи; разочарование Канукова - это, в широком смысле, разочарование малого, вчера только ангажированного европейским просвещением, народа в высоких идеях прогресса, свободы, равенства и братства.

С литературно-практической точки зрения роль Канукова заключается в том, что он вышел за пределы этнографии и создал широкий спектр собственно художественных жанровых прецедентов (за исключением собственно драматических и лиро-эпических), что он - первый писатель Осетии в строгом смысле слова, - и, таким образом, основоположник ОРЯЛ.

С лингвистической зрения период до Канукова (включительно) - это период «чистого» русскоязычия (моноязычия) ЛО, поскольку не было еще литературы на осетинском языке. С появлением «Осетинской лиры» Коста ЛО стала билингвальной, и дальнейший рост ее русскоязычной ветви должен учитывать развитие осетинской литературы на родном языке.

Рассмотрение первых письменных опытов осетинской словесности в седьмой главе - «Начало билингвизма осетинской литературы. «Ирон фандыр» Коста Хетагурова. Первые идейно-эстетические и филологические дискуссии в ОРЯЛ» - необходимо для выяснения того, как идентифицировало себя осетинское литературное сознание, из ряда каких прецедентов или альтернатив выделилась и возвысилась именно «Осетинская лира» Коста, а также в целях установления генеалогических и функциональных соотношений ОРЯЛ и ОЛ в рамках билингвизма осетинской культуры.

1. Сравнительная младописьменность ОЛ (помимо остальных характеристик) выражает определенные генеалогические различия между ОРЯЛ и ОЛ: в частности, ОРЯЛ становится одним из факторов генезиса ОЛ.

2. С другой стороны, зарождение ОЛ есть важнейший показатель становления ОРЯЛ, ибо, с логической точки зрения, понятие ОРЯЛ наполняется реальным содержанием только по возникновении осетиноязычной осетинской литературы.

3. Различия культурно-исторических функций ОРЯЛ и ОЛ заключается в том, что первая возникает как орудие внешнего диалога, вторая как язык внутреннего - для Осетии - обмена.

4. Идеологическое отставание ОЛ от ОРЯЛ «компенсируется» степенью ее художественного качества как органичного (не-«субстратного») произведения национального духа: творчество на родном языке носит менее умственный и более свободный от известных комплексов характер: в виду родного языка менее актуален русский литературный образец.

Рассмотрение первых опытов ОЛ приводит к следующим заключениям.

1. Идеологическое и эстетическое отношение поэмы А. Кубалова «Афхардты Хасана» к поэме И. Ялгузидзе-Габараева «Алгузиани» определяет вектор развития ОЛ в эпическом жанре от классицизма к романтизму. Социально-реалистические трактовки поэмы, отчасти обусловленные семантикой собственного имени главного героя и княжеским «достоинством» его врага, малоубедительны; в то же время очевиден реализм поэмы в части ее «исторической» мысли: смерть Хасаны Оскорбленного, не захотевшего стать Тазитом, символизирует конец «ветхозаветной» Осетии. Типологически актуальны образы Госамы (матери героя), содержащей реминисценции с пушкинским Гасубом (требование крови, жажда мести), и слепого сказителя (повествователя) Курм Бибо, через который (образ) осуществляется непосредственная связь с народно-поэтической стихией (первый надолго, а второй навсегда укоренятся в ОЛ и ОРЯЛ).

4. Творчество Б. Гурджибекова создало первый дигоро-язычный литературный прецедент; отныне ОЛ специфична не только литературным (осетино-русским), но и диалектно-литературный билингвизмом. Несмотря на наречное (диалектальное) различие, творчество Гурджибекова идейно-тематически и технически продолжает линию К. Хетагурова.

6. Пьесы М. Тхостова, М. Гарданова и Г. Сиукаева исчерпывают первые опыты (также во многом этнографические) осетинской драматургии и любительского театра 1890-х годов.

7. Ранние пьесы Е. Бритаева - основоположение осетинской драматургии; комедия «Побывавший в России» ценна как сатира на издержки осетинского просвещения и прогресса, драма «Лучше смерть, чем позор» - как разоблачение абречества и связанных с ним романтических стереотипов.

8. В творчестве С. Гадиева ОЛ совершила своеобразную эстетическую «реверсию» в смысле очевидной архаичности его поэтической техники (силлабика) и изобразительности, ярко выраженной стихийной народности; поэтика Гадиева - промежуточное и переходное между фольклорной традицией и профессиональной литературой явление. В то же время архаичность художественной формы у Сека совмещается с современностью идейного содержания, тоже по-своему развивающего «Осетинскую лиру». Гадиев - «условно первый поэт» и «безусловно первый прозаик» ОЛ.

Архитектоника, идейные концепты, образы и язык «Осетинской лиры» К. Хетагурова положили основу ОЛ, - и не только в части собственно лирики.

1. Уже символ «осетинской лиры» оказался предпочтительней национальному эстетическому чувству в сравнении с прецедентами и альтернативами.

2. Если отношение «Алгузиани» - «Афхардты Хасана» выражает движение от классицизма к романтизму, то отношение эпики Кубалова к лирике Хетагурова синонимично отношению романтизма к реализму; что подтверждается опытом сопоставления образов 1) народного певца (сказителя) у Кубалова и Хетагурова («либерализация» отношения к народной поэтической традиции, новое качество слепоты и расширение тематического и стилистического «репертуара» Кубады в сравнении с Курм Бибо), 2) Кубады и Хасаны (от оскорбления, мести и убийства - к обиде, унижению и бегству: Кубады - уже «Тазит»), 3) Госамы и Матери Сирот (смещение акцентов в сторону «социальности»).

3. Категории «одиночества» и «сиротства» - важнейшие концепты (архетипы) «Осетинской лиры» и впредь ОЛ и ОРЯЛ.

4. Социально-критическая проблематика сборника Коста «разрешается» гипотетическим образом народного вождя и заступника, находящего разные лирические воплощения («пастух», «пастырь», «учитель», «просветитель»).

5. Коста дал первые урбанистические элементы в ОЛ, которые выступают своеобразной оправой национального соответственно отношению внешнего и внутреннего.

6. В целом лирический герой Коста характеризуется явными и скрытыми симптомами Тазитова комплекса; это позволяет квалифицировать значение «Ирон фандыра» как осетинского поэтического «Нового Завета».

Мера «младописьменности» пропорциональна скорости литературного развития: ОЛ возникла на рубеже XIX и XX веков на фоне вполне функциональной и развитой ОРЯЛ, и еще скорей, чем ОРЯЛ, дала разветвленную систему жанров, стилей и методов (даже два варианта литературного языка). Но именно «Ирон фандыр» утвержден основанием ОЛ: осетинским сознанием рубежа веков принята за образец поэзия гражданского пафоса, национального и общественного содержания и классической силлабо-тонической европейской формы.

Первые явления ОЛ послужили непосредственной провокацией первых идейно-эстетических и филологических дискуссий, которые хоть велись на русском языке, но решали вопросы осетинской письменности, просвещения и только зародившейся литературы; таким образом, в дискуссиях методологически и «композиционно» соединяются ОЛ и ОРЯЛ.

Дискуссионная проблематика включает три основных пункта.

1. Дискуссии о письменности (графике и печати) в части оспаривания адекватности кириллицы осетинскому языку («Осетин А.М.», «Ласин», «Микола») и предложений альтернативных (грузинской и латинской) график уже не имели практического значения, равно как и защита Шегреновой кириллицы Г. Цаголовым, Г. Баевым и «Саукудзом»: конфликт между К. Хетагуровым и Г. Баевым по поводу орфографических издержек первого издания «Осетинской лиры» показывает, что спорить уже давно было пора не о письменности, а о правописании.

2. В дискуссиях по вопросам литературного труда и теории осетинского стихосложения, впервые поднятых К. Хетагуровым конфликте с Г. Баевым и в рамках критики баевского издания «Галабу» (куда вошли стихотворения Г. Баева, А. Кубалова, Г. Цаголова, А. Кайтмазова) Хетагуров декларирует общественные цели поэзии и поэтического творчества, реалистические принципы искусства, защищает метрику осетинского (своего) стиха; в последнем отношении Коста был и осетинским Ломоносовым: он показал, что осетинской речи адекватна силлабо-тоническая форма европейского стихотворного образца.

3. В дискуссиях по вопросам осетинского просвещения важное место занимают полемика Коста с Г. Цаголовым касательно деятельности религиозных просветителей Осетии (Коста не склонен был оценивать ее слишком высоко) и современной (рубежа XIX и XX веков) осетинской разночинской интеллигенции, которую Коста защищает, в частности, от упреков в космополитизме и аполитичности, а также критика Хетагуровым социально-экономического анализа Цаголова.

Последняя критика соотносима с отзывом И. Канукова на социологическое исследование А. Ардасенова «Переходное состояние горцев Северного Кавказа» и с лирическим откликом С. Гадиева на деятельность М. Кундухова.

В то же время в части противостояния «алдарской» партии (в решении сословного вопроса в Осетии) выявляется безусловное «союзничество» Хетагурова и Цаголова.

В целом указанные дискуссии стали знаменательным явлением в истории осетинской культуры.

1. Историко-литературное значение данных дискуссий в том, что они выразили первый коллективный опыт самоидентификации национальной интеллигенции и подвели промежуточные итоги национального просвещения.

2. Проблематика этих дискуссий может рассматриваться в связи с идеологической борьбой дворянско-клерикальной (и военной) интеллигенции с разночинской, и с противостоянием этой последней с элементами формирующейся революционно-пролетарской тенденции.

3. Именно зарождение ОЛ вызвало к жизни первые опыты жанра литературной критики в ОРЯЛ; генеалогически они восходят к литературно-критическим сочинениям И. Тхостова и И. Канукова, но предметно и тематически - нет (Тхостов и Кануков исследовали явления исключительно русской литературы).

4. В русскоязычных дискуссиях, благодаря которым окончательно утверждается и интенсифицируется процессуальный характер литературного движения в Осетии, была подведена черта под альтернативными «проектами» осетинской филологической культуры; Коста победил не только практически, но и теоретически.

Итак, зарождение ОЛ означает, что отныне не только осетинская интеллигенция говорит языком просвещения, но и само просвещение говорит на осетинском языке.

О значительных успехах осетинского просвещения свидетельствует и тот факт, что уже в начале XX века в литературе подвизались женщины - традиционно наименее защищенная в правовом отношении часть горского общества. Сочинения первых осетинских писательниц - драматургов Розы Кочисовой (1888-1910) и Елены Коцоевой (1885-1923) были опубликованы соответственно в 1907 и 1908 годах.

Практическим и одним из решающих факторов рассматриваемого процесса становится межлитературное общение, прежде всего отношения с русской литературой; непосредственно это выразилось в установившейся традиции переводной профессиональной литературы: в начале XX века мы имеем уже образцы переводов как с грузинского (И. Ялгузидзе-Габараев) и русского (И.А. Крылов, А.С. Пушкин и др.) языков на осетинский, так и с осетинского (К.Л. Хетагуров) на русский.

Среди литературных феноменов этого периода следует выделить и такое явление, как автопереводы осетинских писателей на русский язык; некоторые свои произведения переводили на русский язык А. Коцоев, Е. Бритаев и др.

Автоперевод - явление литературного билингвизма, который становится важнейшим общим критерием литературы Осетии: на двух языках пишут Кубалов, Бритаев, Коцоев, Малиев, Гулуев и другие. И хронологически, и по существу первое место в плеяде осетинских писателей-билингвов занимает Коста Хетагуров.

Восьмая глава - «Русскоязычное литературное наследие Коста Хетагурова. Становление лирики, лироэпоса и драматургии» - имеет своим предметом творчество Коста как один из главных пунктов развития ОРЯЛ в XIX веке. Анализу на этом этапе предпослан ряд методологических замечаний.

1. Коста - первый осетинский писатель-билингв (именно поэтому его русскоязычное творчество не могло быть рассмотрено без общей фиксации осетиноязычной литературной конъюнктуры); если Кануков олицетворяет эпоху «стихийного» транслингвизма ОЛ, то наследие Хетагурова - наиболее яркое воплощение ее билингвизма. Билингвизм Коста безусловно сказывается на качестве его транслингвизма (русскоязычного творчества).

2. Необходимость новых, современных трактовок творческого наследия Коста обусловлена принципиальными переменами в общественно-политической и культурной ситуации.

3. Образ Коста в осетинском общественном сознании подвергся «естественной» моральной коррозии, внешним признаком которой оказывается известный «хрестоматийный глянец»; «культ личности» Коста очевидно вредит осетинской литературоведческой науке.

4. В советском литературоведении редкие критические дискуссии вокруг Хетагурова сводились к борьбе за его политический (а не литературно-художественный) статус, или же попросту к уточнениям и оговоркам, относящимся к его общественным «позициям».

5. Формальные стороны творчества К. Хетагурова сегодня требуют исследования, а проблемы его содержания - по меньшей мере пересмотра.

6. К общим наиболее проблемным пунктам изучения творчества Коста мы относим объективную (формально-эстетическую) ценность его русскоязычного творчества, меру его (и его творчества) «революционности», динамику отношения «личного» и «общественного» и известный «миф» о хетагуровском романе.

7. Следует различать значение Коста в истории, с одной стороны, ОЛ, с другой - ОРЯЛ. В первом контексте он основоположник, во втором - продолжатель, - хронологически, исторически, но не процессуально, ибо Коста не знал своих предшественников и не имел русскоязычных учителей из соплеменников.

Рассмотрение поэтического наследия Коста приводит к следующим выводам.

1. Русскоязычная поэзия Коста имеет чисто лирическую основу и экзистенциальные психологические источники.

2. Развитие любовной темы соответствует некой эпической «романной» фабуле - отношениям лирического героя Коста с Женщиной вообще; «эротизм» лирики Коста - явление «возрожденческого» стиля и мироощущения.

3. Безысходность данной коллизии (конечное личное одиночество) ведет в лирике к смерти героя для личного и к категории смерти как таковой в поэтике Коста, но, тем самым, и к воскресению для 1) общественного, гражданского, исторического, 2) космополитического, вечного.

4. Программные вопросам хетагуровской этики решаются главным образом на уровне романтико-просветительской структуры «поэт (пророк) - поэзия - толпа».

5. К особенностям лексики и символики относятся, как и у Канукова, аллюзии сентиментализма, «натуральной школы» и критического реализма.

6. Поэтическая самоидентификация Коста связана с декларациями просветительской жертвенности и оппозиции «чистому искусству» и декадансу.

7. Коста-поэт только расширил и углубил Канукова, но не создал нового поэтического стиля; единственное концептуальное отличие его лирического героя - сравнительная свобода в выражении интимных переживаний.

8. Качественное, концептуальное и методологическое различие русской и осетинской «лиры» Коста в том, что русскоязычная поэтическая форма Коста открыта шутке, игре и упражнению.

Место и функции лироэпического жанра в контексте творческой истории Коста выражаются в том, что он выходит из лирики и ведет к драматургии и повествовательной прозе.

1. Шесть русскоязычных поэм Хетагурова неоднородны именно в смысле своего лирического происхождения, или источника (Г. Дзасохов). «Фатима» (1887, 1895) и «Перед судом» (1983) являются, большей частью, произведением из личного (женщина и смерть), «Чердак» и «Кому живется весело» (1894) - из общественного и гражданского (отечество), «Се человек» (1894) - из общеэтического и космополитического (вселенная), а «Плачущая скала» - из интереса к национальному культурно-историческому материалу («родной аул»).

2. С точки зрения объективного материала поэмы распадаются на две группы: «Фатима», «Перед судом» и «Плачущая скала» написаны на кавказском историко-этнологическом материале; «Чердак», «Кому живется весело» и «Се человек» индифферентны относительно последнего (если не считать некоторых частных деталей и аллюзий в «Кому живется весело»).

3. Соответственно, вторая группа поэм, за исключением посвященной Христу, носит урбанистический характер («Чердак» рисует физиологии Петербурга, «Кому живется весело» - Владикавказа), а поэмы первой группы воспроизводит сцены и пейзажи патриархального быта.

4. Первая группа поэм, говоря строго, больше принадлежит романтизму (уже в силу материала, фона и характеров), вторая (также за вычетом поэмы «Се человек») - к реализму (именно в виду «городских» типов и коллизий). Таким образом, если «Фатима», «Перед судом» и «Плачущая скала» восходят более к традициям русской дворянской литературы, то другие три поэмы следует видеть в традициях разночинской; первые проникнуты пушкинско-лермонтовским духом, вторые - некрасовским.

5. Различия обнаруживаются в смысле литературного контекста - места и значения - указанных групп поэм. «Романтические» (кавказские) поэмы Коста могут и должны методологически соотноситься с лироэпическими произведениями его предшественников, «Алгузиани» И. Ялгузидзе-Габараева (на грузинском языке) и «Афхардты Хасана» А. Кубалова (на осетинском языке), чего нельзя сказать о его «реалистических» (урбанистических) поэмах, которые стали первыми в своем роде в осетинской литературе.

6. В развитии жанра осетинской поэмы XIX века произведения Ялгузидзе, Кубалова и Хетагурова символизируют три ее этапа: классицизм - романтизм - реализм.

7. Течение хетагуровского «лироэпоса» (с точки зрения материала) берет свое начало с Невы и открывает виды и физиологии Петербурга («Чердак»); затем Неву сменяет Терек («Фатима» и «Перед судом»); по усвоении горных кавказских ландшафтов Коста обращается к городским влади-кавказским («Кому живется весело»); скоро лироэпическая стихия уносит Коста ко «вселенским» берегам Кедрона («Се человек»); но в конце концов Коста возвращается на «круги своя», на родину, к родникам, питающим Терек, и к народной поэзии, питающей его творчество - («Плачущая скала» и «Хетаг»).

8. Сам по себе лироэпический метод Хетагурова в целом нельзя идентифицировать строго и однозначно; но то, что в нем доминирует тенденция, ведущая к реализму (это совсем не противоречит возвращению к национальной теме), несомненно.

9. С точки зрения формальных особенностей следует, прежде всех возможных наблюдений, указать тот факт, что из шести (семи, если иметь в виду зачин «Хетага») поэм Коста Хетагурова только две - «Фатима» и «Перед судом» являются законченными в строгом смысле слова.

10. Развитие лироэпической формы у Коста следует наблюдать на уровне архитектонической специфики, корректирующей ее жанровую типологию. Из эскизов (как этюдов и набросков: примечательно, что автор не решился назвать их «сценами» или «частями») состоит первый опыт - лироэпическая драма «Чердак»; из пронумерованных глав ненормированного объема состоит «Фатима» (чем оправдывается ее подзаголовок «кавказская повесть»); «Перед судом» как исповедь романтического героя отличается композиционной цельностью (с единственным разделом-паузой, в котором герою дано перевести дыхание); тоже цельность, но другого характера, присуща «Кому живется весело»: цельность физиологического очерка, беседы, включающей несколько тематически самостоятельных историй; наконец, в поэмах «Се человек» и «Плачущая скала» утверждается ярко выраженная и четкая строфическая архитектоника эпоса (напоминающая строфику пушкинского романа в стихах), где каждая строфа представляет собой сцену, картину, главу.

11. Если развитие идейно-тематических и методологических концепций в рамках жанра поэмы у Коста в целом тяготеет к реализму, - то эволюция соответствующей формы, несмотря на уточняющийся раз от разу стих, направлена к эпичности (тенденции взаимосвязанные и взаимообусловленные); в «лироэпосе» Хетагурова все больше собственно эпоса.

12. Эпическое мышление требовало себе чистой эпической формы, рифмы и метрика становились для Коста веригами; но, следуя творческому «бесу противоречия», он ставит себя в самые жесткие формальные условия строфики, размера и рифмы; Коста пробует строить строгими прямоугольными блоками, «кирпичами» - и не достраивает (разительный пример - «Плачущая скала»): даже когда ему удаются кирпичи - ему не удается целое здания, башни, - вероятно, потому, что горские башни кирпичами никогда не строились; здесь нужен был «самородный» булыжник, а из русского языка осетину Коста не всегда удавалось извлечь подобный строительный материал.

13. Лироэпическая форма у позднего Коста вступает в конфликт с идейным замыслом. Пока он был молод, он пользовался, даже в воспроизведении родных, кавказских стихий, русскими и европейскими (заимствованными) литературными чертежами («Фатима» и «Перед судом»); вернувшись к этим стихиям в расцвете творческих сил и с замыслами гораздо более глубокими и оригинальными, того русского языка, которым он владел, оказалось уже недостаточно.

Анализ художественной прозы К. Хетагурова резюмируется следующими тезисами.

1. Поэтика рассказов Коста не равнозначна и не равноценна, а жанровое и композиционно-стилистическое разнообразие, опять-таки, позволяет увидеть определенную качественную градацию, отражающую, вероятно, и хронологическую последовательность: «Предложение» - «Сегодня я окончил свои вечерние занятия...» - «Охота за турами» - «В горах».

2. Два последних прозаических опыта Коста знаменуют, опять-таки, возвращение писателя к национальной тематике и кавказскому материалу. При этом «Охота...» воссоздает быт и менталитет архаичной, до-просветительской, до-российской Осетии, а «В горах» - пограничной Осетии, современной автору.

3. «Предложение» относится к остальным эпическим произведениям Коста так же, как «Чердак» относится к последующим лиро-эпическим: здесь сказались молодость и ученичество; если о «Чердаке» нам доподлинно известно, что это первый лиро-эпический опыт Коста, то, вероятно, «Предложение» - его первый прозаический опыт.

4. «Предложение», в котором критики видели «глубину» и «широту» и «угадывали» за физическим текстом контуры романа, объективно слабей как произведение искусства, чем остальные прозаические произведения; жанр лучше всего определил сам автор: отрывок; прежде чем говорить о нем как об отрывке романа, следует заметить, что оно даже не является рассказом, а, скорее, отрывком рассказа.

5. «Охота за турами» максимально адекватна жанровому определению «рассказ»: объективность изображения, строгая композиция, концентрический интригующий сюжет.

6. «В горах» менее всего поддается жанровой квалификации, поскольку менее всего раскрывает масштаб авторского замысла; в таком темпоритме пишутся и рассказы, и повести, и романы. Это самый серьезный и много обещавший прозаический текст Коста. Именно по степени серьезности, ни в коем случае не противоречащей иронии и сатире (а как раз наоборот), по действительной широте охвата реальности ему нет равных в прозе Хетагурова; «В горах», а не «Предложение», имел все предпосылки развиться в романную форму. Если в остальных опытах выразился только профессиональный писатель, то «В горах» являет нам талантливого писателя.

7. К наиболее общим характерным категориям и теоретическим параметрам, в которых существует данный пласт наследия писателя, относятся: детский жанр («Сегодня...» и «Охота за турами»), «кольцевое обрамление» или рассказ в рассказе («Сегодня...» и, предположительно, по замыслу автора, «Предложение»), повествование от первого лица («Сегодня...», «Предложение», «В горах») автобиографизм («Сегодня...» и «Предложение» как возможная сублимация личного опыта), хроника («Сегодня...» как путевые впечатления и, предположительно, «В горах»), сатира и ирония («В горах», «Предложение»).

8. С точки зрения проблемно-тематического аспекта проза Коста содержит и актуализирует такие явления и вопросы, как: национальная тема и кавказский материал («Охота за турами», «В горах» и, отчасти «Сегодня...»), урбанистический материал («Предложение» и, отчасти, «Сегодня...»), смешение времен и культур («Сегодня...», «В горах»), обнажение издержек цивилизации, прогресса и просвещения («Сегодня...», «Предложение», «В горах»).

9. Единственное онтологическое свойство, присущее всем опытам данного ряда - это, опять-таки, их незавершенность; все они в том или ином отношении не закончены: «Предложение» лишено экспозиции (и стоит на ногах только как отрывок); «Сегодня я окончил свои вечерние занятия...» лишено завершения (обрамления внешним сюжетом), «В горах» - это только экспозиция (вступление, пролог), «Охота за турами» страдает явной анемичностью финала.

9. Требование здравого смысла таково, чтобы не верить в возможность романа там, где еще нет по-настоящему оконченного рассказа; другое дело, что прозаические опыты Коста Хетагурова имели решающее значение для последующего развития эпических жанров в ОРЯЛ.

Следующим - и закономерным - шагом в творчестве Коста было создание драматического произведения.

1. Пьеса «Дуня» подготовлена всей его предшествующей литературной работой во всех возможных отношениях метода, проблематики, языка и является одной из вершин русскоязычного творчества Коста; в определенном смысле «Дуня» и есть роман Коста Хетагурова.

2. К собственно драматургическому наследию Коста Хетагурова принадлежат, помимо пьесы «Дуня», три черновых наброска, очевидно относящихся к двум разным произведениям (первый известен по условному названию «Когда я нахожусь в церкви...», второй как «Поздний рассвет» и третий - «Поздний рассвет. Роль Ольги»).

3. Отправной точкой генеалогической линии драматургии Хетагурова является опыт ранней драматической поэмы «Чердак»: «Поздний рассвет» и «Поздний рассвет. Роль Ольги» представляют собой позднейшие прозаические переработки идейно-художественного материала указанного произведения.

4. Специфика пьесы Хетагурова «Дуня» заключается в том, что при наличии и даже частичном преобладании некоторых форм «вторичной условности» над «жизнеподобием» (как в драме романтизма и классицизма), она, тем не менее, представляет органическое явление новой, реалистической драматургии.

5. В целом она условна, но внутри ее идейно-композиционных составляющих неправдоподобие сведено к минимуму.

6. Ее коренная, определяющая условность - наличие двух персонажей с одним именем - компенсируется типичностью положений и тонким, деликатным юмором, а гротескность образов - их открытым для развития характером и психологической достоверностью реакций. По всем основным параметрам «Дуня» - это реалистическая комедийная пьеса социально-этической проблематики.

7. Как сатирическое произведение «Дуня» актуализирует одно из главных направлений творчества Хетагурова. Сатира у Коста - не столько жанровый комплекс, сколько особенность творческого мышления, находящая выражение в разных жанровых формах: в стихотворении («Владикавказ», «Спою вам куплеты...» и др.), поэме («Кому живется весело»), рассказе («В горах») и в публицистических жанрах.

8. Как произведение, свободное от национальной тематики, оно стоит в одном ряду с рассказом «Предложение» и черновиками «Позднего рассвета»; но, строго говоря, стоит особняком, ибо «Предложение» - всего лишь отрывок, а «Поздний рассвет» - всего лишь ряд эскизов.

9. Безотносительность «Дуни» к национальному и определенная условность ее внутренних «коммуникаций» позволяет предполагать, по аналогии с гипотезами, выдвинутыми в отношении поэм и рассказов Коста, что пьеса «Дуня» не является его последним драматургическим опытом: таковым является набросок «Когда я нахожусь в церкви...», во всех отношениях обещавший стать первой русскоязычной национальной драмой.

10. Общая генеалогическая линия драматургии Коста Хетагурова может быть представлена следующим образом: «Чердак» - «Поздний рассвет» - («Курсистка»)-«Дуня» - «Когда я нахожусь в церкви...»

11. Критерий материала в идентификации произведений русскоязычной литературы - это предмет психологии младописьменного сознания; возвращение к национальной теме подобно здесь обретению собственного стиля после полосы юношеских подражаний, овладению реалистическим принципом после романтико-экзотических стилизаций и фантазий, а также эпосом и драмой после лирики.

12. Разница между качеством стилистической фактуры «Дуни» и драматического наброска «Когда я нахожусь в церкви...» очевидна, и их сопоставление не в пользу первой.

13. В наброске угадывается замысел драмы, острого сюжета с высоким напряжением страстей и эмоций, трагических дилемм и совсем не шуточной схватки; серьезность и глубина предполагавшихся к постановке вопросов очевидны, и композиция имела бы, конечно, более прочное основание, нежели, как в «Дуне», случайное совпадение имен.

14. Главная героиня, Кошер, не идет в сравнение с Дуней; по всем признакам Кошер младше (генеалогически) Дуни и, соответственно, интересней ее: поле ее деятельности шире, характер глубже, условий для внутренних коллизий (как горянки, и просвещенной) больше; кроме анекдотов и комедийного гротеска в «Дуне» не ничего такого, чего не было бы в этой драме Хетагурова.

15. Можно сказать с уверенностью, что и в драматургии Коста не успел сказать главного; но своей комедией он заложил традицию русскоязычной осетинской профессиональной драматургии в строгом смысле слова, - благодаря в значительной мере именно основной проблеме, которую пьеса ставила перед современниками: проблеме свободы личности в широком смысле и женской эмансипации в частности.

...