Осетинская русскоязычная литература: генезис и становление

В советскую эпоху публицистика Хетагурова была в центре внимания исследователей, поскольку она имеет первостепенное значение для характеристики общественно-политических взглядов писателя; но идти от публицистики как литературного явления - к позиции автора значит, в определенном смысле, строить малопродуктивную «инверсию».

1. Значение публицистики Коста в том, что она - явление литературного процесса и общественного сознания Осетии конца XIX - начала XX века.

2. Для осмысления публицистики Коста Хетагурова с точки зрения исторического развития ОРЯЛ актуализируется проблема публицистической поэтики Коста в таки аспектах, как: 1) первичное языковое отношение - русский язык (транслингвальная публицистика как естественное выражение национальной общественной мысли); 2) тематика (очевидный приоритет проблем межэтнического - русско-осетинского - взаимодействия); 3) жанровая типология (спектр публицистических форм: статьи, фельетоны, корреспонденции, открытые письма, заметки); 4) культурный уровень его полемических публикаций с точки зрения текстологии (наличие вспомогательного аппарата - фактического и статистического материала, ссылки на другие периодические органы и пр.); 5) литературно-критический и библиографический аспект; 6) литературные цитаты и аллюзии; 7) художественная ценность.

3. Публицистика - это наглядная констелляция для решения теоретических вопросов, относящихся к литературному транслингвизму и билингвизму; здесь предмет предстает в «дистиллированном» виде, освобожденном от ряда эстетических дилемм: если в отношении русскоязычной поэзии Коста определение «русская» так или иначе (в случае известного критического максимализма) возможно, то русская публицистика К. Хетагурова - это совершенный нонсенс.

4. Не только потому, что у Коста есть и осетинская поэзия, а осетинской публицистики - нет; ее не могло бы быть даже при существовании регулярной осетинской печати: осетинский язык во многом оставался еще языком национальной архаики, гражданское осетинское общество формировалось благодаря публицистическому (или публичному) диалогу на русском языке.

5. Публицистика Коста имела решающее значение для оптимизации и гармонизации просветительской работы среди горцев и утверждения на Северном Кавказе подлинно культурной государственности и гражданского сознания, в связи с чем решительно корректируется представление о «революционности» Коста: он не то что никогда не стремился «сотрясать основы государственности», но, напротив, боролся за их всестороннее укрепление.

6. Публицистика Коста, при всех ее стилистических достоинствах, менее интересна с литературной точки зрения, чем, скажем, с социологической или экономической.

По мере развития печати и просвещения, публицистика к рубежу столетий достигает высокого уровня популярности среди русскоязычных осетин; но обратно пропорционально росту «валового продукта» публицистики наше внимания к жанру газетной публикации закономерно ослабевает, что еще более естественно на фоне собственно художественных литературных форм - русскоязычной лирики, поэмы, пьесы и рассказа. То же относится и к этнографии.

Этнографический материал присутствует уже в публицистике Хетагурова, но в «Особа» обретает классическую форму, значительно превосходящую по своим формальным и содержательным характеристикам все жанровые прецеденты ОРЯЛ; наиболее актуальны структурно-композиционный, художественно-стилистический и нравственно-этический аспекты очерка.

1. «Особа» - веха и рубеж в истории ОРЯЛ, и не в последнюю очередь потому, что данный этнографический очерк оказался последним произведением Коста Хетагурова и, в известной степени, квинтэссенцией его главной - национальной темы - и национального материала.

2. Это последнее, итоговое в творчестве Коста, возвращение на родину, его литературное этическое завещание: во вступительной части очерка сформулированы задачи осетинской и горской интеллигенции, а в заключении символически (в рамках темы примирения кровников) указаны цель и нравственный идеал исторического процесса отношений России и Северного Кавказа (Осетии).

3. Непосредственной внешней провокацией обращения к этнографии служили для Хетагурова те же факторы, что мы наблюдаем у самых истоков ОРЯЛ; в таком контексте последние строки этнографического очерка Хетагурова являются последними строками осетинской литературы эпохи особа и того периода развития ОРЯЛ, к важнейшим и наиболее общим онтологическим характеристикам которого относятся просветительство (как функция, обращенная внутрь этнической системы) и этнографичность (культурно-презентативная функция, обращенная вовне); в известном смысле Коста подводит черту под «этнографическим» периодом ОРЯЛ.

4. В контексте большого идеологического противостояния тенденций западничества (европейства) и имманентно-самобытного развития (концепции, которая в России получила название «славянофильства») творчество и мировоззрение Коста Хетагурова представляет собой редким образом сбалансированную и эстетически проверенную систему. Позиция Коста на всех ее уровнях вполне выражена уже грамматически: принцип его гражданской самоидентификации раскрывают употребляемые писателем местоимения («наш», «мы» - от имени российского государства и цивилизационной метрополии); в этом контексте даже «привычка» Коста называть горцев и единоплеменных осетин «туземцами» обладает свойствами общественно-этической декларации: он защищает и любит осетин не потому, что он сам осетин.

Диалог с внешней культурой неизбежно запечатлевается в национальных литературных текстах, но, вопреки возможным априорным суждениям, этот диалог не всегда интерпретируется исключительно в духе данной стороны. Публицистика и этнография Коста Хетагурова показывает, каким органическим качеством и исторической объективностью может обладать интерпретация культурного диалога.

В развитии хетагуровских предпочтений в смысле отбора жизненного материала (собственно творческой темы) выявляется определенная закономерность: по-своему отвечая типичной лирической композиции Коста, для которой характерно в финале повторение вступительного стиха, тематика его поэм, эпических и драматических опытов обнаруживает постепенное методическое тяготение к национальной теме и кавказскому материалу (мы называли его в своем месте «возвращением Коста домой» и, кстати говоря, в целом аналогичное наблюдение делали и в отношении Канукова). Указанная тенденция прослеживается в каждой отдельной жанровой форме, но можно говорить и о целом тематической линии Хетагурова, имея в виду завершающий и во многом венчающий его творчество единственный этнографический очерк - «Особа».

Хетагуров - младший современник Канукова, непосредственно следующая большая фигура в истории ОРЯЛ; он сравнительно более демократичен и материалистически последователен и конкретен; он стоит «ближе к народу», - но едва ли ближе к революции.

Творчество Коста подводит черту под периодом просветительства, свободного от революционно-идеологических коэффициентов; дальнейшее развитие ОРЯЛ характеризуется участием осетинской литературы в революционном политическом процессе рубежа XIX и XX веков, что и показано в главе девятой - «Процесс ОРЯЛ 90-х гг. XIX - начала XX века. Творчество Батырбека Туганова и Георгия Цаголова. Формирование крупного эпоса и драмы. Урбанизация и пролетаризация ОРЯЛ». Рассмотрение предваряется рядом пролегомен.

1. Б. Туганов и Г. Цаголов так же, как Кануков и Хетагуров - писатели в строгом смысле слова.

2. Новое качество литературного процесса - известная плотность его фактуры и определенность направления, этическая преемственность - гарантируется уже тем обстоятельством, что они были лично знакомы как друг с другом, так и с Коста Хетагуровым.

3. Русскоязычное литературное наследие Коста - это апофеоз ОРЯЛ XIX века, но с точки зрения поэтики Хетагуров в целом более архаичен, чем Туганов и Цаголов; будучи младшими современниками Коста и его идейными и методологическими последователями, эти писатели принадлежат к другой эпохе-системе и представляют другую творческую психологию.

4. Пролетаризация политического процесса и русской литературы становится одним из основных внешних факторов осетинской культурной жизни рубежа XIX и XX веков.

В творчестве Б.И. Туганова выявляются четыре идейно-тематических блока: 1) современные осетинские (по материалу) рассказы; 2) историческая горская тема, 3) социально-политическая (уже строго классовая) тема, 4) глобальные философские и нравственные вопросы в связи с 1-ой мировой войной, решаемые с помощью, выходящей за рамки реалистического искусства методологии.

Творческая эволюция Г.М. Цаголова - это движение от 1) лирики, 2) публицистики и 3) малых эпических форм ранних горских, степных («караногайских»), казацких рассказов (этюдов, миниатюр) - к 4) «городским» очеркам и 5) опытам в жанрах повестей и романов.

При ближайшем рассмотрении становится очевидным следующее.

1. Ранние произведения Туганова и Цаголова остаются в целом в идейно-стилистической парадигме ОРЯЛ хетагуровской эпохи, но постепенно их творчество приобретает характер, который может верно трактоваться исключительно, а контексте социально-политических и духовных процессов ХХ века.

2. В смысле пролетаризации Цаголов пошел дальше Туганова; зато Туганов компенсирует это «отставание» первым в ОРЯЛ воплощением принципов модернизма и символизма в драматургии («Пьеса без заглавия»), непосредственным участием в революции (Туганов успел погибнуть за советскую власть, Цаголов, в сущности, погиб из-за советской власти) и первым же переводом на осетинский язык «Манифеста коммунистической партии».

3. Уже последнее обстоятельство снимает разницу в сословном происхождении Туганова и Цаголова: и алдар Туганов, и разночинец Цаголов работали на одном литературном фронте и объективно приближали один - революционный - идеал.

4. Если Коста Хетагуров закрывает страницу истории ОРЯЛ XIX века (эпоху этнокритического и романтического, «дворянско»-разночинского» просвещения, литературную эпоху «особа»), то Б. Туганов и Г. Цаголов открывают новую страницу в истории ОРЯЛ, характеризующуюся пролетарским углом зрения на действительность, актуализацией классовой борьбы и политизацией стиля, языка и идейного содержания. С точки зрения отношений преемственности в литературном процессе рубежа веков Коста - это Толстой и Чехов, Туганов и Цаголов - осетинские Горькие.

5. Роль Туганова и Цаголова в истории ОРЯЛ не ограничивается значением последней аналогии; осетинский русскоязычный писатель никогда не принадлежит всецело современности: всякий раз мы наблюдаем изначальное стремление (или попытку) дать картину романтической национальной архаики, что выражает общее почтительное отношение младописьменности к священной «тьме веков». То же мы видим у Туганова и Цаголова: только со временем художественные миры без всякого признака просветительской (российской) эпохи («Ханифа» у Туганова, «Месть певца» у Цаголова) сменяются произведениями с мощным урбанистическим пластом иногда уже без всякого признака национального («Параллели» Туганова, «Приключения репортера» Цаголова).

6. Хотя они уже и не пишут собственно этнографических статей, но, начиная с этнокритики (ибо почтение к «тьме веков» не мешает осуждению вредных обычаев), приходят к изображению классовой борьбы и заканчивают абстрактно-этическими и антимилитаристическими концепциями и «декадентскими» настроениями («Воспоминания» Цаголова) и построениями («Пьеса без заглавия» Туганова).

7. На этом этапе наблюдается небывалое расширение идейно-тематического и методологического спектра ОРЯЛ (от элементов сентиментализма до символистских приемов), ее приобщения к большим и знаковым категориям современности: уже не только социальное, урбанизм и капитализм, - но глобальное.

8. Здесь ОРЯЛ выходит из пелен «младописьменности», ибо ее методология синхронизируется с методологией литературы метрополии.

9. При этом «удельный вес» национального материала в ОРЯЛ не становится меньше, но только изменяется качество национального по тому же параметру политизации и урбанизации: уже на материале осетинской действительности Туганов и Цаголов показали первых горских пролетариев (осетинских бедняков, воров-неудачников, абреков, бывших осетин-каторжан) и капиталистов-нуворишей, сельских старшин и писарей и, что показательно, уже ввели читателя в казенное помещение (воинский участок у Туганова и сельское правление у Цаголова).

10. Развитие типологии реалистического героя ОРЯЛ показывает ее качественный рост; в один ряд с типами горских, степных (караногайских у Туганова) и казацких пролетариев становятся «интеллигентные пролетарии» (бывшие писари и семинаристы), «лишние» и «маленькие» люди (фельетонисты и репортеры), разночинцы-социалисты, городские изгои, проститутки, босяки и люмпены, наконец, собственно рабочий пролетариат Болотинских нефтяных («В Болотинске» Цаголова) предприятий и калеки и рабочие далматовской фабрики («Параллели» Туганова).

11. На другой стороне типологического спектра - промышленники (нефтяные магнаты и фабриканты), помещики, кулаки, буржуа и, наконец, представители власти - от пристава и начальника участка до губернатора («Город Мутноводск» Цаголова).

12. Соответственно, в художественную литературу включаются алгоритмы и приемы портретно-описательной характеристики открыто социального (и социологического) направления: «Тип этот стал нарождаться...» («Цах-адага» Цаголова), «Видимо, общественность выработала такие типы...» («Какими судьбами?..» Туганова).

13. То же относится к основному вектору развития языка и стиля: лексика ОРЯЛ расширяется за счет словарного состава, сопутствующего развитию капиталистических отношений, политических процессов, социальных феноменов и явлений городской жизни, русского просторечия и групповых и профессиональных «диалектов» (как, например, язык рабочих).

14. Но, с другой стороны, русский язык Туганова и Цаголова, уже далеко ушедший от первых русскоязычных этнографических очерков, значительно адаптировался и приноровился к национальному выражению и выражению национального, - в то время как для художественного изображения драматических явлений национальной жизни Коста, например, предпочитал обращаться к осетинскому языку.

15. Хотя в сферу национального врываются разнообразные реминисценции современности, вплоть до криминального сленга (Туганов), они не вредят реалистическому воспроизведению горской стихии, психологизму и пластике.

16. Изобразительность и эмоционально-логическая мотивация Туганова и Цаголова гораздо свободнее и точней, чем у всех (включая Коста) предшественников; в виду большей демократичности и натуралистичности языка их мотивы и положения более ассоциативны с нашей современностью - в известном смысле аналогичным по политическому содержанию рубежом XX и XXI веков.

17. Последнее особенно очевидно в части сатирического отражения действительности, которому уже вполне подвержен, в силу урбанизации и капитализации, национальный осетинский мир. Здесь кроются этические и моральные основания (которых не было, или было недостаточно, у Канукова и Хетагурова) для осмеяния «горской удали» (Туганов), пародийной стилизации национального акцента и сатиры на осетинского интеллигента (Цаголов). осетинский литература русскоязычный исторический

18. Развивается и обогащается жанровое содержание ОРЯЛ: Туганов двинул вперед драматургию (первая урбанистическая социальная драма «Параллели», абстрактно-этическая стихотворная драма «Пьеса без заглавия», национальная псевдо-историческая драма «Дигор-Хабан»); и оба - и Туганов, и Цаголов - предприняли решительные опыты в крупных эпических формах как на горском материале («Батоноко Тембот» Туганова, «Как бунтовал Гуго» и «Абреки» Цаголова), так и на «урбанистическом», социальном материале («Записки репортера», «Город Мутноводск» и «В Болотинске» Цаголова).

Характерно, что эти повести и романы остались незавершенными, но важно, что опыты предприняты; иногда в литературном процессе значение незавершенных произведений более велико, чем завершенных и изданных в свое время, - поскольку незавершенное оставляет вопросы открытыми и приглашает к их решению уже многих других художников: полноценные и, наконец, композиционно законченные повести и романы будут созданы во второй половине 20-х годов («Зелимхан» и «Гага-аул» Дз. Гатуева и «Брат на брата» А. Цаликова).

На последнем из рассмотренных здесь этапов в ОРЯЛ входит новая плеяда писателей, судьбы которых также крепко связаны с социальными и политическими коллизиями, имевшими место в СССР в 20-30-е годы: А.Т. Цаликов (1882-1928), Дз.А. Гатуев (1892-1938), Г.Б. Дзасохов (1888-1918), Е.Ц. Бритаев (1881-1923), А.Б. Коцоев (1872-1944), Г.Г. Малиев (1886-1937), А.З. Кубалов (1871-1937), Ц.С. Гадиев (1882-1931).

Помимо достижений в публицистике, лирике и малой эпической форме начало XX века ознаменовалось в ОРЯЛ первой исторической драмой - «Хазби» (1907) Е. Бритаева, первыми поэтическими интерпретациями Нартовского эпоса: «Герои-нарты» (1906) А. Кубалова; расширением переводной художественной литературы (в том числе уже и произведений западноевропейских писателей - Андерсена, Шиллера, Байрона) и становлением научной литературной критики в творчестве Г. Б. Дзасохова, Ц.С. Гадиева, Г.Г. Малиева, А.З. Кубалова, А. С. Гулуева, А. Тибилова, Г.Т. Баракова, С.У. Косирати, Б.А. Алборова, Нигера (И.В. Джанаева) и др.

Последнее симптоматично: возникновение регулярной критики, как органа литературного самосознания, всегда свидетельствует о переходе литературы в новое профессиональное и процессуальное качество. Львиная доля литературно-критических работ посвящена литературе на осетинском языке, но львиная же доля этой критики представляет собой русскоязычный текст и является отныне неотъемлемой частью как ОРЯЛ, так и ОЛ, - и одним из важнейших факторов эволюции ЛО в целом.

В заключении сжато продублирован алгоритм исследования и подведены главные итоги работы. Здесь оно может быть резюмировано следующим образом.

Формирование культурно-исторических предпосылок генезиса и исторического бытия ОРЯЛ приводит к актуализации и активации ее внутренних и внешних источников, в результате чего возникают первые тексты младописьменной и транслингвальной осетинской литературы, которая в значительной мере в силу именно младописьменности (обязывающей литературу к форсированному темпу развития) и транслингвизма (определяющего положительное и непосредственное влияние классики, русского образца) скоро достигает определенного уровня зрелости, позволяющего констатировать факт ее становления.

Основными параметрами, в которых фиксируется момент становления ОРЯЛ, являются 1) заполнение «жанровой сетки», 2) возникновение ОЛ (принципиально с категориально-логической точки зрения, 3) зарождение регулярной литературной критики как органа литературного самосознания, 4) преодоление «младописьменных комплексов», 5) ликвидация методологического отставания от литературы метрополии.

По исчерпании процессуальной (исторической) части ОРЯЛ в заданном хронотопе, мы сформулировали основные выводы с фиксацией исследованного явления по общим теоретическим параметрам (отраженным в критериях периодизации).

С традиционной социологической точки зрения это период по преимуществу «дворянской» литературы. Социологический подход, учитывающий события и процессы общественной важности, допускает применение к материалу ОРЯЛ теории трехэтапной градации литературного развития вообще, - в соответствии с наличием трех условных социальных «этажей»: дворянский - разночинский - пролетарский периоды. Хотя указание хронологического первенства в осетинской литературе «господствующих сословий» есть у других исследователей (Б.В. Корзун) и других исследователей, мы бы не ссылались на них в силу известной идеологической мотивации их выводов; но факт остается фактом.

Конечно, для Осетии не так важно происхождение горца, как факт его вхождения - в тот или иной момент и в силу тех или иных обстоятельств - в класс горской интеллигенции (младописьменность вообще имеет свойство скрадывать различия в общественных и эстетических взглядах представителей различных сословий). Но указанные обстоятельства - ибо всегда работает система объективных льгот - таковы, что все осетинские писатели-интеллигенты первой волны так или иначе относились к «сильным» фамилиям, имевшим (или могшим иметь) дворянские привилегии. И Тхостов, и Кундухов, и Кануков, и Хетагуров, и Туганов (мы не упоминаем менее заметные фигуры ОРЯЛ) смотрели на многие вопросы народного просвещения, нравственности и этики с позиции личной дворянской и аристократической ответственности.

Другое дело, что форсированный темп демократизации «субъекта» литературного процесса в Осетии делает указанную градацию менее явной: дворянская, разночинская и пролетарская волны интеллигенции следуют одна за другой в минимальной дистанции, почти накрывают друг друга, так, что на каждом отдельном отрезке времени можно говорить только о частичном преобладании представителей того или иного сословия. Заметим, что наиболее яркие представители последнего из рассмотренных в работе этапов принадлежат к разным сословиям: Туганов - алдар, Цаголов - разночинец, Коцоев - крестьянин.

С точки зрения общественной функции и позиции - это период просветительской ОРЯЛ. Она обязана своим зарождением просветительскому «взрыву» в Западной Европе и существует по поводу и в архетипах западно-европейской просветительской концепции: так или иначе вся литературная продукция этого периода направлена на утверждение в Осетии гуманистических ценностей европейского толка и мировоззрения, утвердившегося в эпоху и в системе Просвещения.

ОРЯЛ рассмотренного периода является во многих отношениях образцом если не качества, но отношения к подлинно просветительскому творчеству. Это касается, в частности, и жанровой системы (об этом ниже), проблематики и пафоса: общее убеждение представителей ОРЯЛ в том, что литература - это орудие борьбы, средство совершенствования общества и человека, а не самоцель в каком-либо смысле, что главное здесь не красота, а польза.

С учетом скоротечности культурных процессов, характеризующих младописьменность, естественно, что знамена и лозунги Просвещения подхватили революционные политические силы. Русские революции 1905, 1907 и 1917 годов были уже в известном смысле и осетинскими, поскольку большая часть национальной интеллигенции нового поколения сознательно играла в них активную роль, видя в этом логическое и практическое продолжение дела первых осетинских просветителей (Коста прежде всего), - так же, как в Европе Робеспьеры и Мараты видели себя наследниками Вольтера, а в России Рылеевы и Пестели - наследниками Радищева. Апофеоз Просвещения для осетинского народа и его исторического сознания - это революция: осетинское просвещение скоро переходит в революционную пропаганду. Среди горских народов осетины первыми перевели на свой язык «Манифест Коммунистической партии» (Б. Туганов, 1904) и «Марсельезу» (Е. Бритаев, 10-е гг.), а к 20-м годам в Осетии было известно уже несколько вариантов перевода «Интернационала» (К. Бутаев, А. Кочиев, А. Гулуев)

С точки зрения направления-метода -- это период преобладания реалистического метода, предполагающегося преимущественными просветительскими целями. Младописьменная литература обречена начинать с реализма, но это своего рода стихийный реализм, обусловленный необходимостью решения этнографических (описательно-фактографических), публицистических и этнокритических (борьба с пережитками прошлого) задач.

Младописьменная горская литература, казалось бы, не знает стадии классицизма в привычном нам смысле: классика для нее - литература метрополии, данная единовременно во всем своем многообразии и богатстве (причина относительной синкретической природы осетинской литературной методологии). Однако контекст общеевропейского литературного развития обязывает ввести условную и чисто теоретическую поправку: если западноевропейский классицизм есть следование античному образцу, а русский классицизм - следование западноевропейскому, то первые опыты ОРЯЛ, характерные своим подражательством и ученичеством (этап исключительного русскоязычия ОЛ), тоже есть ее «классицизм». Экспоненциальный «рост» литературы очевиден в масштабе больших эпох: западноевропейскую литературу отделяют от ее образца полтора тысячелетия, русскую - два столетия (т.е., эти литературы опирались на прошлые методологии), а образец подражания осетинской литературы существовал практически синхронно ее развитию.

По мере обретения независимости от схемы этнографического очерка, в художественных формах (в т.ч. и лирике) набирают силу прежде всего революционно-романтические, с некоторым отставанием - социально-критические и, наконец, социалистические тенденции: в полном соответствии с тем, как сознание литературного героя тяготеет от инстинктивного протеста и мятежа («абречество») - к методичному и «научному» решению исторической коллизии (революция).

С точки зрения жанрово-родовой доминанты - это период преобладания малой этнографической, художественно-этнографической и художественной прозаической формы (очерк, рассказ) и публицистической статьи.

Следует еще раз указать на то принципиальное обстоятельство, что ОРЯЛ начиналась с элементарного этнографического текста (корреспонденции С. Жускаева); что даже при том, что «удельный вес» чистой этнографии в ОРЯЛ обнаруживает тенденцию к постепенному убыванию (ибо младописьменным литературам характерно и скорое заполнение «жанровой сетки»), - в рамках рассмотренного периода нет ни одного осетинского русскоязычного автора, который бы не работал в этом литературном жанре; что, наконец, даже собственно художественные произведения ОРЯЛ для внешнего (осетинскому) сознания и взгляда имеют этнографическое (познавательное) значение: осетинский русскоязычный писатель объективно начинал как корреспондент цивилизационной метрополии, агент европейской культуры в усваиваемой этнической среде.

Что касается развития родов и жанров (на фоне доминирующей этнографии), то его можно резюмировать следующим образом. В 60-80-е годы этнографический очерк заложил основы жанрам художественной прозы (эпос малой формы, некоторое исключение из которого составляет историко-биографическая хроника Кундухова); в 80-90-е годы Кануков и Хетагуров (практически одновременно, но при этом не зная друг друга) расширили родовую парадигму ОРЯЛ лирическими образцами, а Хетагуров создал и первые лироэпические и драматические произведения; наконец, Туганов и Цаголов в начале XX века предприняли решительные опыты в жанрах крупного эпоса.

С точки зрения уровня, меры и функции субстратного компоненты - это период преимущественного выражения субстрата на уровне материала и темы текста (произведения и литературы в целом). На этом этапе ОРЯЛ представляет еще достаточно ярко выраженный билингвистический текст, при котором интерференция редко достигает смысловых и, тем более, стилистических уровней. Отдельные явления проникновения субстрата на уровень проблематики, пафоса и стиля (Хетагуров, Туганов, Цаголов) не столько типичны, сколько имеют значение симптома.

Утвердившийся к рубежу веков билингвизм ЛО требует резюмирования динамики ОРЯЛ с точки зрения соотношения русскоязычной и «осетиноязычной» традиций: это период, в рамках которого «чистое» русскоязычие или «стихийный» транслингвизм (Жускаев, Тхостов, Кундухов, Кануков) сменяется двуязычием представителей ОРЯЛ (Хетагуров, Кубалов и др.), после чего «осетиноязычная» и русскоязычная литературные традиции в рамках индивидуального творчества начинают расходиться: Туганов и Цаголов могли и писали на родном языке, но широкую известность получили именно как русскоязычные осетинские писатели (неполный транслингвизм). Впредь при билингвизме ЛО мы не найдем в строгом смысле двуязычных осетинских писателей.

Список публикаций по теме диссертационного исследования

Монография

Генезис и развитие русскоязычной осетинской литературы. - Владикавказ: Ир, 2008. - 559 с.

Статьи и доклады

1. Возвращение Гайто. (О творчестве Гайто Газданова) // Дарьял, 1992, № 1. - С. 177-190.

2. Осанна грядущему: жизнь и творчество Хаджи-Мурата Мугуева // Дарьял, 1994, № 3. - С. 122-140.

3. Человек и война в историческом романе Х.-М. Мугуева «Буйный Терек» // Ираф, 1995, № 4. (осет.) - С. 170-180.

4. Мюридизм и декабризм Х.-М. Мугуева // Мах дуг, 1995, № 9. (осет.) - С. 133-138.

5. Дальше на Восток: к проблемам поэтики и стиля Дзахо Гатуева // Дарьял, 1997, № 4. - С. 112-129.

6. Некоторые вопросы поэтики Дзахо Гатуева // Ираф, 1997, № 3. (осет.) - С. 153-159.

7. Неизвестный Мугуев, или «Свет погасшей звезды» // Дарьял, 1999, № 2. - С. 176-185.

8. От «сказительства» к «писательству»: динамика и комплексы младописьменной культуры // Обсерватория культуры, 2008, № 6. - С. 102-109.

9. Общие методологические подходы к изучению русскоязычной осетинской литературы // Вестник РУДН (Серия «Журналистика и литературоведение»), 2008, № 4. - С. 12-20.

10. О природе осетинской литературы с точки зрения теории билингвизма и транслингвизма // Вестник РУДН (Серия «Лингвистика»), 2009, № 1. - С. 58-68.

11. Казус Коста (интимный дискурс русскоязычной лирики Коста Хетагурова) // Вестник РУДН (Серия «Журналистика и литературоведение»), 2009, № 3. - С. 19-20.

12. Культурологическое значение младописьменной транслингвальной литературы (на примере осетинской русскоязычной литературы): актуализация и упразднение границы // Вестник МГОУ (Серия «Русская филология»), 2009, № 2. - С. 177-189.

13. Имманентные и внешние этнокультурные архетипы как факторы генезиса русскоязычной осетинской литературы // Научная мысль Кавказа, 2009, № 3. - С. 121-128.

14. К проблеме этнокультурной идентичности транслингвального текста (этнический субстрат литературного осетинского русскоязычия) // Вестник МГОУ (Серия «Русская филология»), 2010, № 1. - С. 168-178.

15. Образ Кавказа и Осетии в русской этнографии и беллетристике XIX века как фактор генезиса русскоязычной осетинской литературы // Обсерватория культуры, 2010, № 2. - С. 110-115.

16. Фатум Фатимы (о конфликтной основе поэмы Коста Хетагурова «Фатима» в аспекте идеологии горского Просвещения) // Известия ВГПУ, серия «Филологические науки», 2010, № 2 (46). - С. 166-171.

17. «Предложение» и продолжение: миф об утерянном романе Коста Хетагурова // Вестник СОГУ, 2010, № 1. - С. 208-210.

18. Репортаж с Голгофы (заметки на полях очерка И.Д. Канукова «Казнь») // Дарьял, 2010, № 1. - С. 198-219.

19. Преступление и покаяние (сюжетная коллизия новеллы Б.И. Туганова «Ханифа») // Ираф, 2010, № 1. (осет.) - С. 262-269.

Размещено на Allbest.ru