Художественный мир Н.С. Гумилева

“Предметность” лирики Гумилёва также результат усвоения им пушкинской традиции. Ясность и достоверность образов была обретена Гумилёвым и акмеистами, прежде всего, при творческом освоении наследия Пушкина. Стихотворения «Заводи», «Царица», «Пятистопные ямбы» (1915), наглядно демонстрируют данное свойство поэтики Гумилёва. Анализ стихотворений «Заводи» и «Царица» позволяют прийти к выводу, что и до возникновения нового течения поэт был восприимчив к опыту Пушкина в вопросе создания художественного образа. Это проявилось в пейзажной лирике, где Гумилёв достигает точности и выразительности, избегая образной избыточности символистов. Как и классик, поэт передает эмоциональное напряжение через фиксирование внешних событий и деталей.

Твой лоб в кудрях отлива бронзы,

Как сталь, глаза твои остры,

Тебе задумчивые бонзы

В Тибете ставили костры (13, 117).

… Был вечер тих. Земля молчала,

Едва вздыхали цветники.

И от зеленого канала,

Взлетая, реяли жуки (13, 117).

Стихотворение Гумилева «Пятистопные ямбы» (1915), содержащее пушкинский подтекст. Стихотворение венчают строки, где упоминание монастыря и выражение стремления к нему, утверждение всепобеждающей гармонии, связанной с обретением веры, прямо отсылает к стихотворению Пушкина «Монастырь на Казбеке». Глубина и многозначность слова, проявляющиеся в контексте этой особо значимой традиции, позволили Гумилёву решить одну из задач романтической эстетики - выразить поэтическим словом духовное богатство личности и обнаружить силу воздействия её творческих проявлений на социальный мир. Подчеркнём, что в зрелый период творчества простота и «вещность» слова, свойственные Пушкину, стали характерны для стиля Гумилева.

В творчестве Гумилева можно также отметить и тютчевские традиции.

Он откликнулся на призыв Тютчева о молчании «Silentium!» статьей «Жизнь стиха». Поэт начала ХХ века размышлял о том, каким должно быть стихотворение, чтобы «жить жизнью полной и могучей». Среди необходимых требований к стихотворению Гумилёв выделял «превыше всего - стиль и жест», вступив в полемику с тютчевской мыслью «мысль изреченная есть ложь» и противопоставив ей поэзию дела.

Наибольшая близость тютчевской картине мира предстает в натурфилософских воззрениях Гумилёва, воспринимавшего мир природы как живое целое, как космос, законы которого не до конца постижимы человеком («Камень», «Деревья», «Душа и тело», «Неизвестность», «Естество» и др.). Особенно отчетливо это мироощущение выразилось в зрелых книгах поэта - «Огненный столп», «Поэма Начала». Гумилёв, вслед за поэтом XIX века, понимает природу как «преображающееся» естество, и в этом преображении ему слышны слова Творца, произнесенные при создании мира.

В философских стихах Тютчева «Н.И. Кролю» и Гумилёва «Вечер» (1915) отметим, что оба поэта развивают романтическую идею преображения мира и индивидуального бытия силой искусства, но автор второго произведения действительно верит в безграничные возможности поэтического слова.

«Стихотворения книги Гумилёва “Колчан” написаны в свете тютчевской традиции», создание которой ознаменовало расцвет творчества Гумилёва-акмеиста. В ряду множества реминисценций из европейских и русских поэтов Тютчеву отведена одна из значимых ролей. В первую очередь, рассматривается близость лирического героя книги, проникнутого религиозно-мистическим воодушевлением, герою Тютчева. Однако отношения с художественными идеями поэта выстраиваются неоднозначно. Так, стихотворение «Восьмистишие» может восприниматься и как еще один аспект полемики Гумилёва-поэта с тютчевским стихотворением «Silentium!», поскольку в нем озвучена проблема восприятия поэтического слова. Важно быть услышанным читателем, и мысль, внушенная Творцом, не может быть «ложью».

Одна из черт мироощущения Гумилева, объединяющая его с Тютчевым, - восприимчивость к внешнему миру, способность вчувствования (ср.: тютчевская романтическая формула «Всё во мне и я во всём»). Осмысленная, она впервые предстала декларативно в манифесте поэта-акмеиста: «…Ощущая себя явлениями среди явлений, мы становимся причастны мировому ритму, принимаем все воздействия на нас и в свою очередь воздействуем сами». В стихотворении «Фра Беато Анджелико» Гумилёв творчески преобразует эту мысль, сообщая ей новое наполнение: «Но всё в себя вмещает человек, который любит мир и верит в Бога».

В стихотворениях «Пожары» Тютчева и «Лесной пожар» Гумилёва отметим, что, кроме близких названий, обнаруживается совпадение образов и концепций произведений. Внутренний мир лирического героя стихов поэта XX века так же драматичен, герой так же, в отличие от зрелого творчества Гумилёва, безволен, беспомощен перед силами природы, но его мир и более гармоничен, поскольку герой слышит «глас Бога» и «Божьими зовёт свои дороги».

В книге «Колчан» реализуется стремление поэта обрести гармонию с миром, чья божественная природа неоспорима. В своём глубоком прочувствовании мира Гумилёв, как и Тютчев, слышит музыку стихий, душа его открыта чистым звукам. Тютчевские строки: «Певучесть есть в морских волнах, / Гармония в стихийных спорах…» и состояние, выраженное в них, знакомы Гумилёву. Поэт следует романтикам, и, прежде всего, Тютчеву, во внимании к гармонии природы, гармонии, доступной и человеку. Но если у Тютчева «Не то душа поёт, что море…», то для лирического героя Гумилёва «целый мир, чужой и знакомый» готов породниться с поэтом и сердце его бьётся в унисон с морской стихией.

Знаменательно, что в книге «Колчан», в которой тема творчества занимает важнейшее место, образ моря становится одним из самых ярких, создает ритмико-интонационное и эмоциональное настроение, свойственное всем вошедшим в неё стихам (ср.: «Пахнет звёздами и морем / Твой плащ широкий, Женевьева» («Средневековье») (13, 263); «Как эмаль сверкает море» («Неаполь») (13, 288) и др.). Кроме того, море предстает романтической реалией Италии («Ода Д'Аннунцио») (13, 293).

В стихотворении «Прапамять» Гумилёв развивает образы тютчевских стихов «Конь морской», «Сон на море», сохраняя их связь и непосредственно с античной культурой, и с творчеством ранних русских романтиков («Тень друга» К.Н. Батюшкова, «Море» В.А. Жуковского, «Погасло дневное светило» А.С. Пушкина).

Усвоение и осмысление сюжетов Тютчева, его образов и ритмов, способствовало совершенствованию поэтического мастерства Гумилёва, создававшего образы обобщенные и наделенные индивидуальными свойствами, которые характерны для поэта-акмеиста, продолжавшего традиции романтической поэзии.

Отметим также традиции Е.А. Баратынского в поэзии Н.С. Гумилёва. Гумилёв оценил творчество русского поэта в литературно-критических произведениях («Письма о русской поэзии», «Вожди новой школы») и лирике. Гумилёв-критик и теоретик литературы дает высокую оценку творчеству Баратынского, вводя его в круг «поэтов мастеров». В продолжение отклика Мандельштама на размышления Баратынского о будущем читателе, Гумилёв развивает тот же образ в стихотворении «Мои читатели». Очевиден и пушкинский подтекст этого стихотворения. Важность воззрений Баратынского на тему «Поэт и поэзия» подтверждается упоминанием его строк в эссе Гумилёва «Читатель».

Баратынский, лирику которого называют «поэзией мысли», оказался близок поэту начала XX века своими поэтическими размышлениями о вечных, «последних» темах. Они предстали в его философичных стихах, а также в произведениях, в которых он стремился понять сущность искусства и раскрыть тайну предназначения поэта, чье вдохновенное творчество будет жить в последующих поколениях. Баратынский и Гумилёв, следовавшие принципам романтической эстетики, высоко ценили возможности поэтического слова, способного, по их мнению, врачевать «болящий дух» и расковывать «косный сон стихий».

Помимо общих эстетических воззрений выявляются текстуальные переклички Гумилёва с Баратынским в стихотворении «Осень» Баратынского и поэме «Осенняя песня» Гумилёва. Усвоение образов, ритмов, жанровых особенностей поэзии Баратынского свойственно Гумилёву, включившему в сборник «Романтические цветы» стихотворение «Перчатка» (1907) (13, 86). Его название вторит тому, которое дал своей переводной балладе, имеющей жанровое обозначение «Повесть», В.А. Жуковский, а также ? заголовку Лермонтова, который сопроводил стихотворение указанием: «Из Шиллера». Произведение поэта начала ХХ века сохраняет черты баллады (прихотливый рисунок строф, сюжет любовного свидания). Но его рифмы, характер рифмовки, ритмика наделяют образный мир произведения тем психологизмом, который восходит к элегическим мотивам любовной романтической лирики. Воплотившись в новом произведении интонационно, повлияв на его образы, сюжетно-композиционное строение, ритмику и тропы, элегия Баратынского «Поцелуй» предстает в качестве значимого традиционного. Будучи творчески освоено, оно способствовало художественному осмыслению поэтом-акмеистом эстетических принципов раннего русского романтизма и, в частности, соотношению реального, представленного деталью, и идеального, обусловленного прочувствованием этой детали.

«Поэтика отрицания» Баратынского воспринята Гумилёвым, автором стихов «Я и Вы» (1917). Его название актуализирует еще одну, пушкинскую традицию. Стихотворение «Ты и вы» с иным, чем у Баратынского, но не менее выразительным и содержательным контрастом и, главное, утверждением всепобеждающей силы чувства любви, присутствует в контексте поэтической традиции, важной для Гумилёва, сообщая его стихам дополнительную психологическую глубину.

Отметим преодоление Гумилёвым трагизма стихов Баратынского и его элегий. В двух одноимённых стихотворениях - «Смерть» ? наблюдается различие концепции смерти у двух поэтов. Так, у Баратынского (40, 137-138) «смерть» - хранительница установленного Всевышним хода вещей, поэт создает образы, содержащие философские обобщения. У Гумилёва же (13, 270) «смерть» - сопроводительница к Райской обители. Оба поэта размышляют о вечном: о смысле жизни, неизбежности смерти, её всевластии и о возможности ей преодоления актом творения. Духовная сила лирического героя обоих поэтов проявляется в их бесстрашии. В нем проявились характерные свойства личностей обоих поэтов - мужественно-твёрдый взгляд на жизнь, о котором Гумилёв в манифесте писал как об одной из черт акмеистической поэтики. Думается, его привлекала эта черта характера Баратынского, ведь поэт XIX столетия, как и сам Гумилёв, много пережил и прочувствовал. Оба ощущали трагические диссонансы эпохи, разрыв должного и сущего. В сборнике «Огненный столп», последнем, как и «Сумерки» Баратынского, Гумилёв опубликовал стихотворение «Душа и тело» (13, 421-423), в котором изображен разговор лирического «я» с душой. Герой поэта предстает способным к самоанализу и иронии. Обнаруживается также сходство в трактовке любовной темы Гумилёвым и Баратынским.

Поэтов сближают личностные предпочтения и обстоятельства жизни. Оба любили путешествия. Баратынскому, находившемуся на военной службе, пришлось часто переезжать, а в конце недолгой жизни он совершил круиз по Средиземноморью. Во время его поэт написал стихотворение «Пироскаф», в котором звучат мотивы обретения земного рая: «Завтра увижу Элизий земной» (40, 144).

В связи с интересом к изобразительности в стихотворении Баратынского «Пиры» Гумилёву, автору стихов «Мне на Ваших картинах ярких…», «Пиза», «Неаполь», «Осень», «Индюк», «Маркиз де Карабас» и других, близки образы, ироничные и воспринятые в этом свойстве и в их красочности Пушкиным, автором романа «Евгений Онегин». Описаниями дружеского, обильного едой, питьем и общением застолья поэзия Гумилёва, всё же, более камерная, не богата, но некоторые его стихи оказываются связанными с вполне определенной литературной традицией. Е.Ю. Куликова отметила, что в «Сентиментальном путешествии» Гумилёв использует пушкинские приемы и обыгрывает ужин Евгения Онегина у Talon.

В «Пирах», восходящих к традиции философского пира Платона и Лукиана, преисполненных античной образности, поэт писал о «тёплой молитве». И так же вполне воспринята античная тематика и одновременно близок Бог поэту ХХ века. Гумилёв заканчивал свое стихотворение «Заводи» столь же открыто лирическим тезисом: «Я люблю тебя, Господи». Образ Бога, религия непреложно гармонизируют мир хаоса, мир страстей, сует и драм социальной жизни, и это известно обоим поэтам. Существенно, что, дав своим стихам о смерти то название, которое использовал Баратынский, как это было и при наследовании традиций Пушкина и Тютчева, поэт-акмеист вступает с ним в особый диалог. В «Пирах» Баратынского Гумилёву оказываются близкими и пластическая изобразительность в обрисовке сюжета, и психологизм в передаче любовного чувства (мотив невозвратимости сильной любви). Близость в интерпретации любовной темы обнаруживается и при сравнении стихов Баратынского «Не искушай меня без нужды…», «Она» и стихотворения Гумилёва «Ты пожалела, ты простила…». Поэт использует образы интимной лирики Баратынского, представляя характерное для ранних русских романтиков восприятие возлюбленной как жизненного воплощения идеала. Чувство меры, гармоничность образного мира Баратынского, исповедальность, интеллектуальное содержание его стихов освоены Гумилёвым как необходимые свойства подлинной поэзии.

Однако, сближаясь с предшественником во внимании к теме смерти, жанру элегии, Гумилёв подчеркивает не трагедийные, но трагедийно-героические интонации, гармонизирующие образы и мотивы.

Выводы

1. Гумилев создает свой мир, цветной, красивый, пронизанный солнцем и запахом моря, населенный сильными, благородными, красивыми людьми. В этом мире торжествует справедливость, и судьба человека - в его собственных руках. Писателя-романтика могут привлекать далекие, экзотические страны и народы, со своими обычаями, образом жизни, понятиями чести и долга. Романтики любят горы и море - ведь они возвышенны, величественны, непокорны, и под стать им должны быть люди.

Акмеистов в отличие от символистов интересует реальный, а не потусторонний мир. Для него характерно мажорное восприятие действительности, достоверность образа, четкость композиции.

Герой акмеистов - путешественник, человек сильной воли. Их интересует географическая и историческая экзотика.

2. Море, Люцифер и смерть - это романтические образы, но они наполнены другим содержанием. а) Море в поэтике Н.Гумилева не бушующая, свободная стихия, как у романтиков, а «спокойное», «немое», «равнодушное» ко всему живому пространство. Море - безжалостная природная стихия, которая губит все живое: моряков на корабле, для которых оно стало «голубой гробницей»; моряка, плывущего в пучине, которого погубили «волны-стены»; птицу, которую заманила зеленая сеть и которая не имеет сил вернуться на землю, а немой океан равнодушно наблюдает за происходящем.

б) Люцифер не имеет зловещей окраски, он умный, добрый, верный, является другом человека, робкий и мечтательный. В романтизме Люцифер тоже положительно относится к человеку. Человек даже может раскрыть ему душу.

в) Герой Гумилева не боится смерти. Он воспринимает ее как неизбежность, как закономерный акт бытия. Он призывает любую, он все равно будет драться с ней. Также он говорит, что у каждого есть право выбирать свою смерть.

3. В стихотворениях Н.Гумилева отсутствует обыденная реальность (особенность акмеизма), зато присутствует реальность экзотическая, характерная для романтизма. В своем художественном воображении поэт свободно перемещается в пространстве и времени: Африка, океанские просторы, античный мир, время великих географических открытий - всё является объектом его внимания. Из «тростников медлительного Нила» поэт попадает на «берега таинственного озера Чад», затем на судне отправляется к Каиру, а оттуда взбирается на Римский холм.

4. В своих произведениях Н.Гумилев создает обобщенный образ героя, который отличается ясностью, конкретностью позиций. Это уверенный в себе человек, не доверяющий чужим призывам, полагающийся на собственный разум, мужественно идущий к намеченной цели, что не характерно для романтизма.

5. В стихотворениях цикла «Романтические цветы» можно увидеть драму любовных отношений поэта. Он - влюбленный, готовый пожертвовать всем ради своей любимой; она - независимая, гордая, холодная, принимающая снисходительно его любовь. Лирический герой называет героиню: «царица беззаконий», «призрак счастья», «белая невеста», «нежный образ девы». Это тоже не характерно для Романтизма, т.к. у героя сборника «Романтические цветы» нет разлада с действительностью, он восхищен реальной женщиной и вспоминает реальные места действия.

6. Красочность мира, его экзотичность, яркость - характерная черта художественного мира Н.Гумилева и акмеизма в целом. В своих стихотворениях он в основном употребляет такие цвета, как: красный и все его оттенки, зеленый, белый и голубой. Красный - цвет любви, крови, огня; цвет, развивающий качество бойца, укрепляющий решительность и выносливость. У Н.Гумилева - это одновременно и цвет смерти, и цвет зарождающейся новой жизни: «среди кровавого тумана», «кораллы нежных губок», «с окровавленным мечем», «на арене кровавой», «золотисто-огненное солнце». Голубой - цвет надежды, мечты, постоянства, разума, вселенной, космоса: «лилию добуду голубую», «голубые моря», «небес молодое лицо». Зеленый - символ рождения, юности, надежды, мира, покоя, спасения: «зеленая сеть океана», «изумрудно блистающих тел». Белый - цвет чистоты, покоя: «белые крылья», «снежной белизной», «белей восточных лилий», но в то же время цвет смерти: «два белых, белых гроба», «бледный ужас».

7. Для художественного мира Гумилева характерно внимание к деталям, конкретность изображений, которые помогают лучше представить образ. Детали, которые он использует в обобщенном образ героя, помогают создать образ воинственного, могущественного, гордого, мужественного, решительного, дерзкого, уверенного, но и нежного героя: « в панцире железном», «с профилем орлиным», «любопытно-вдумчивая нежность в устах», «призрак какой-то неведомой силы». Внимательно рассмотрев детали, в образе она, можно увидеть, что героиня, грустная, властная, грациозная, отчужденная, величественная: «браслеты вытянутых рук», «атласистая кожа», «грустный взгляд». Таким образом, уже в раннем сборнике перед нами предстает поэт со своей собственной эстетикой, отличающейся и от романтизма, и от символизма.

8.Особое место в ряду поэтов, чьи произведения существенно повлияли на образный мир, эволюцию и эстетику Гумилева, принадлежит трём авторам - Пушкину, Тютчеву и Баратынскому. Эстетические воззрения Гумилёва, касающиеся понимания им категорий прекрасного, трагического, гармонического, соотношения реального и идеального, художественной бытийности, «оприродненности» творчества и поэта, являются осознанным развитием эстетических принципов трёх крупнейших русских романтиков,

Системное изучение традиций Пушкина у Гумилёва заставляет признать, что именно Пушкин был поэтом, в творчестве которого с юных лет, Гумилев обретал названные им как принадлежащие классику точность, простоту поэтической речи, требовательность к себе, верность идеалам, полнозвучие и содержательность образов, укорененность создаваемых образов в традиции.

9. Осмысление внимания Гумилёва к произведениям Тютчева, позволяет преодолеть одностороннюю трактовку философской лирики классиков раннего и зрелого русского романтизма как создавшей трагическую картину мира и представившей образ страдающего лирического героя. Восприятие поэтом-акмеистом напряженного драматизма философской лирики Тютчева и одновременное усиление им увиденной у классика тенденции гармонизации мотива открытости лирического героя миру, становится важнейшей составляющей национальной поэзии.

10. В следовании Баратынскому поэт усложняет контекст традиции, привносит гармонизирующие образы и мотивы, откликается на восприятие Баратынским смерти как умиротворения, добавив, что она открывает «путь к небесам». Присутствие традиций поэта мысли возрастает в зрелом периоде творчества Гумилёва, но трагизм философской лирики классика заметно умерен.

Глава 2 Темы и мотивы в творчестве Н.С.Гумилева

2.1 Экзотическая тема в поэзии Н. С. Гумилева

Любовь к Африке, страсть к путешествиям, жажда приключений определили темы и мотивы творчества Гумилева, среди которых одним из ведущих является мотив экзотики. Экзотическая тема присутствует во всех книгах поэта. Попытаемся проследить, как экзотическая тема, мотив Музы Дальних Странствий эволюционировали в поэзии Гумилева от сборника к сборнику, какую роль играют экзотические мотивы в стихах поэта - романтика.

Первый сборник стихов «Путь конквистадоров» [22], выпущенный Гумилевым - гимназистом в 1905 году, молодой поэт в последствии считал незрелым. Но выход этой первой книги был принципиально важен для самоутверждения Гумилева, начинающего поэтическую деятельность. Ему

необходим был образ, и Гумилев, никогда не отличавшийся ни здоровьем, ни красотой, но имевший волю и любивший экзотику, этот образ создал: образ конквистадора - завоевателя жизни, покорителя судьбы:

Я конквистадор в панцире железном,

Я весело преследую звезду,

Я прохожу по пропастям и безднам

И отдыхаю в радостном саду (13,33).

Уже в этой первой книге стихов появились многие характерные для Гумилева мотивы, заключенные «в оправу звонких слов»: вера в чудо, влюбленность «в чары красоты». В стихах его действовали персонажи экзотические, неординарные: гордые короли и насмешливые тролли, заколдованные девы и бесстрашные рыцари. Произведения поэта отмечены романтическим мировосприятием, стремлением противопоставить будничному миру обыкновенных людей свой мир «пропастей и бурь», битв и горячих губ, свою поэтическую маску «конквистадора в панцире железном».

И если нет полдневных слов звездам,

Тогда я сам мечту свою создам

И песней битв любовно зачарую (13,33).

Во втором сборнике поэта «Романтические цветы» (1908) Брюсов отметил упорную работу Гумилева над стихом. Говоря о включенных автором в книгупроизведениях, отмечал, что «фантастика еще свободней, образы еще призрачней здесь, психология еще причудливее. Но это не значит, что юношеские стихи полнее выражают его душу. Напротив, надо отметить, что в своих новых поэмах он в значительной мере освободился от крайностей своих первых созданий и научился замыкать свои мечты в более определенные очертания. Его видения с годами приобрели больше пластичности, выпуклости. Вместе с тем явно окреп и его стих. Гумилев медленно, но уверенно идет к полному мастерству в области формы. Почти все его стихотворения написаны прекрасно, обдуманным и утонченно звучащим стихом. Н. Гумилев не создал никакой новой манеры письма. Но, заимствовав приемы стихотворной техники у своих предшественников, он сумел их усовершенствовать, развить, углубить, что может быть, надо признать даже большей заслугой, чем искание новых форм, слишком часто ведущие к плачевным неудачам».

Мифологических Кухулин, исторический Помпей, Синдбад-Мореход, Фея Маб, Люцифер, Змей, рыцари, принцессы, императоры, жрецы, пираты и, естественно, конквистадоры заполнили собой страницы сборника.

Детский страх. Олицетворенный в злом зверьке («Крыса»), Медведица-ночь, убегающая от преследования («В небесах»), нежная и бледная гостья в пепельной одежде («Смерть»), красавица, заблудившаяся в лесу («Принцесса»), бледный рыцарь, проскакавший на вороном коне («Влюбленная в дьявола»), юный маг и царица беззаконий («Заклинание»), удивительные животные («Гиена», «Ящер», «Носорог»), - трудно перечислить оживленные и преображенные фантазией Гумилева эмоции, понятия, символы и образы, возникшие на страницах этой книги. Здесь и веяния потустороннего мира («Пещера сна», «За гробом»), и кошмарные видения («Ужас»), экзотические образы («Невеста льва»), кровавые забавы («Игры»).

Картинно обставлен уход из жизни («Самоубийства»), романтична история жены могучего вождя, полюбившей европейца («Озеро Чад»), эффектны исторические сцены («Основатели», «Каракалла», «Помпей у пиратов»). Стихи эти - ответ на потребность человека в необычайном, не здешнем, уводящем от серой скуки повседневности.

Я знаю, что много чудесного видит Земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран

Про горную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.

Ты плачешь? Послушай. Далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф (13, 98)

Исследователи отмечали, что поэт говорит о мире «подчеркнуто нереальном», но почему-то воспринимаемом «осязаемым и зримым», что сказочная декоративность стихов ощущается как большая реальность по сравнению с самой действительностью. Новая, «сотворенная» реальность выступает у Гумилева в экзотическом, карнавально-театральном виде («Маскарад», «Сада-Якко»); нарочито красочен, экстравагантен фон (Содом, «Тростники медлительного Нила», Каир, озеро Чад, Древний Рим).

Однако уже здесь некоторые исследователи усматривают формирование «специфического чувства историзма в акмеистической поэтике, характеризующегося личной привязанностью к ценностям иных эпох», воспринимаемых свежо и непосредственно.

Книга «Жемчуга» (1910) знаменуем завершение первого периода творчества Гумилева. Это своего рода элегическое прощание с символизмом и романтическими декорациями ранних стихов.

Герои Н. Гумилева или какие-то томные рыцари, в гербе которых «багряные цветы» и которых даже женщины той страны называют «странными паладинами», или старые конквистадоры, заблудившиеся в неизведанных цепях гор, или капитаны, «открыватели новых земель», в высоких ботфортах, с пистолетом за поясом, или царица, царствующая над неведомыми народами чарами своей небывалой красоты, или мужчины, «отмеченные знаком высшего позора», или, наконец, просто бродяги по пустыням, в смерти соперничающие с Гераклом. Тут же. рядом с ними стоят существа совсем фантастические или, по крайней мере, встречаемые весьма редко: «угрюмые друиды», повелевающие камнями, «девушки-колдуньи», ворожащие у окна тихой ночью, некто «привыкший к сумрачным победам», и таинственный скиталец по всем морям «летучий голландец». И удивительные совершаются события в этом мире среди этих удивительных героев».

В «Жемчугах» в духе романтических традиций автор живописует кровавые сцены мести («Камень»), гибели в сражении («Поединок») или под натиском стихии («Лесной пожар»). Смерть - подвиг («Орел»), Любовную муку («Это было не раз.»), бездомность сердца («Старина») и собственный погребальный костер («Завещание») поэт воспевает с явным тяготением к декоративности, сгущенной преувеличенности события и чувства.

И, кажется, в мире, как прежде, есть страна,

Куда не ступала людская нога,

Где в солнечных рощах живут великаны

И светят в прозрачной воде жемчуга. (167)

В этом стихотворении небольшого цикла «Капитаны» звучит еще один существенный для поэта мотив, присущий всем, «кто дерзает, кто хочет, кто ищет», - следование зову Музы Дальних Странствий.

Зов Музы Дальних Странствий отчетливо слышится в поэме «Открытие Америки», вошедшей в сборник «Чужое небо» (1912):

Веселы, нежданны и кровавы

Радости, печали и забавы

Дикой и пленительной земли;

Но всего прекрасней жажда славы;

Для нее родятся короли,

В океанах ходят корабли (13, 226-227).

К моменту выхода «Чужого неба» Гумилев путешествовал по Италии, а год спустя отправился в Африку, собственной биографией подтверждая тягу к «дивным странам, заповедным кущам».Сборник «Колчан» (1916) содержит стихи, посвященные войне, в которой Гумилев сам участвовал. Но стихи о войне занимают не столь уж большое место в «Колчане».

Здесь немало произведений об Италии («Венеция», «Фра Беато Анджелико», «Рим», «Пиза», «Падуановский собор», «Генуя», «Болонья», «Неаполь»). Эти стихи как бы пронизаны воздухом прекрасной страны, напоены ароматом ее искусства, проникнуты сознанием исторической судьбы. Поэт воссоздает старинные легенды («Юдифь», «Леонард»), творит легенды сам («Птица», «Видение»). эВ 1918 году вышел сборник Гумилева «Костер».

Да, я знаю, я вам не пара,

Я пришел из иной страны,

И мне нравится не гитара,

А дикарский напев зурны.

Не по залам и по салонам

Темным платьям и пиджакам -

Я читаю стихи драконам

Водопадам и облакам.

.....

И умру я не на постели,

При нотариусе и враче,

А в какой-нибудь дикой щели,

Утонувшей в густом плюще (13,305)

Так звучала поэтическая декламация автора - романтически приподнятая в духе раннего творчества Гумилева. Однако стихи в книге значительно более земные по мысли и форме. Есть и традиционные гумилевские темы. Снова устремляется его мысль и к чужим странам («Швеция», «Норвежские горы», «На северном море», «Стокгольм»).

Седою гривой машет море,

Встают пустыни, города (13, 318).

Измученный любовью к женщине поэт стремится обрести покой в прекрасном каирском саду:

Но этот сад, он был во всем подобен

Священным рощам молодого мира:

Там пальмы тонкие взносили ветви,

Как девушки, к которым Бог не сходит;

На холмах, словно вещие друиды,

Толпились величавые платаны (13,329).

Почти в одно время с «Костром» вышел сборник «китайский стихов» «Фарфоровый павильон» (1918), содержащий вольные переложения из восточных авторов. Изящные и тонкие, это еще и очень гумилевские стихотворения, созвучные его чувствам:

Из красного дерева лодка моя,

И флейта моя из яшмы.

Водою выводят пятно на шелку,

Вином - тревогу из сердца.

И если владеешь ты легкой ладьей,

Вином и женщиной милой,

Чего тебе надо еще? Ты во всем

Подобен гениям неба (13,339)

В своем поэтическом наследии Гумилев оставил семь сонетов (они разбросаны по разным сборникам): «Сонет» («Как конквистадор в панцире железном.»), «Потомки Каина» (1909), «Дон Жуан» (1910), «Попугай» (1909), «Сонет» («Я, верно, болен: на сердце туман.»), «Ислам» (1913), «Роза».

По мнению С. И. Кормилова, «в содержательном плане сонеты Гумилева экзотичны в несколько большей степени, чем остальная его лирика. Любовная тема как таковая, в противоположность мировой традиции, в его сонетах почти не представлена.

Стихотворение, обращенное к Е. И. Дмитриевой, трактует о ее жажде любви и греха, а авторское отношение завуалировано. Герои сонетов - либо литературные (Дон Жуан, Дездемона и Отелло), либо близкие к литературным (конквистадоры, капитаны-пираты, потомки татарина и гунна). «Попугай» и «Ислам» непосредственно экзотичны, хотя и очень по-разному; к ним примыкает «В Бретани». По мнению исследователя, «Судный день» (посвящается Вячеславу Иванову) и акмеистическая «Роза» являются поэтическими декларациями. Литературность в них «резче и обнаженнее, чем в других стихах» [19, 24]. «Огненный столп» (1921) - лучший сборник поэта, в котором критика отметила совершенство формы, магию слов, «сильные, бодрые мотивы, свежей, не надломленной, даже первобытной силы».

В сборнике преимущественно представлена философская лирика человека, воспринимающего бытие во всей его текучести, многообразии различных метаморфоз. Экзотичность и здесь нашла свое отражение. Восточная теория переселения душ воплотилась в стихотворении «Память». В стихотворении «Лес» сказочное существо «женщина с кошачьей головой» выходит из таинственного леса, как бы демонстрируя богатство авторской фантазии. И преследует охотника дух убитого им зверя, согласно абиссинскому поверью («Леопард»).

Не мысля свою поэзию без изящного стилизаторства, Гумилев на этот раз создает персидский цикл («Подражание персидскому», «Персидская миниатюра», «Пьяный дервиш»). Находит он и необычный образ для выражения любви:

Моя любовь к тебе сейчас - слоненок,

Родившийся в Берлине иль Париже

И топающий ватными ступнями

По комнатам хозяина зверинца (13, 430).

Многие произведения, написанные на экзотическую тему, вышли уже после смерти поэта. Среди них - цикл «Сентиментальное путешествие», стихотворения «Приглашение в путешествие», «Акростих», «Тразименское озеро», «Вилла Боргезе». И здесь автор рисует нам чудесные картины полные экзотики:

И будут приезжать к нам гости,

Когда весной пройдут дожди,

В уборах из слоновой кости

Великолепные вожди.

В горах, где весело, где ветры

Кричат, рубить я стану лес -

Смолою пахнущие кедры,

Платан, встающий до небес.

Я буду изменять движенье

Рек, льющихся по крутизне,

Указывая им служенье,

Угодное отныне мне.

(«Приглашение в путешествие») (13, 26).

Н. С. Гумилев начал свой путь в литературе в период расцвета символизма, поэтому в ранней его лирике весьма ощутима зависимость от этого течения. Он ориентировался на поэзию старших символистов К. Бальмонта и В. Брюсова. От первого в ранних стихах Гумилева - декоративность пейзажей и общая тяга к броским внешним эффектам, со вторым начинающего поэта сближало апология сильной личности, опора на твердые качества характера.

Однако даже на фоне брюсовской поэзии, брюсовской лирической героике позиция раннего Гумилева отличалась особой энергией. Гумилев утверждает авторитет дерзкой мечты, причудливых грез, вольной фантазии. Лирическое переживание передается в его мире зрительными образами, упорядоченными в стройную «живописную» композицию.

В стихотворениях сборника «Чужое небо» (вершина гумилевского акмеизма) - умеренность экспрессии, словесная дисциплина, равновесие чувства и образа, содержания и формы.

От пышной риторики и декоративной цветистости первых сборников Гумилев постепенно переходит к эпиграмматической строгости и четкости, к сбалансированности лиризма и эпической описательности. «Его стихи бедны эмоциональным и музыкальным содержанием: он редко говорит о переживаниях интимных и личных . избегает лирики любви и лирики природы, слишком индивидуальных признаний и слишком тяжелого самоуглубления, - писал в 1916 году В. Жирмунский. - Для выражения своего настроения он создает объективный мир зрительных образов, напряженных и яркий, он вводит в свои стихи повествовательный элемент и придает им характер полуэпический - балладную форму. Искание образов и форм, по своей силе и яркости соответствующих его мировоззрению, влечет Гумилева и изображению экзотических стран, где в сказочных и пестрых видениях находит зрительное, объективное воплощение егогреза. Муза Гумилева - это «муза дальних странствий». Поэтика поздней лирики Гумилева характеризуется отходом от формальных принципов акмеизма и нарастанием интимно-исповедального лиризма. Пафос покорения и оптимистических зерцаний сменяется позицией трагического стоицизма, мужественного неприятия. Поэт не довольствуется теперь красочной предметностью описаний, прозревает жизнь гораздо глубже ее наружных примет.

Поздняя лирика Гумилева значительно ближе символизму, чем акмеизму. Хочется заметить, что обаяние поэзии Гумилева 1900 - начала 1910-х годов - в умении автора заставить по-новому зазвучать старые, расхожие образы, штампы, клише (ведь и сама его жизнь была наполнена «романтическими» штампами и экстровагантностями), умение «оживить свою поэтическую маску. Многие критики считают, что Гумилев жил в своем творчестве от некой заимствованной маски к своему подлинному, исконному поэтическому «я», но будем объективными: маска эта существовала всегда, сопровождала поэта на протяжении всего творчества.

Хрестоматийная строка из первого сборника - « Я конквистадор в панцире железном». А это строфа из последней книги Гумилева «Огненный столп»:

Древних ратий войн отсталый,

К этой жизни затая вражду,

Сумасшедших сводов Валгаллы,

Славных битв и пиров я жду (13, 433).

Частично отказавшись со временем от маски конквистадора (лишь частично!), он никогда не отказывался от внутреннего конквистадорства, что подтвердил и переносом стихотворения - переработав его - в более позднее издание. Романтика прекрасно уживалась в нем с трезвым отношением к поэзии, ибо одно было формой существования, а второе - делом жизни, и в личности этого человека они являли единый сплав.

Экзотическая лирика Гумилева пестрит многообразием зрительных образов. Недаром В. Брюсов назвал Гумилева «поэтом зрительных картин, может быть не всегда умеющим сказать новое и неожиданное, но всегда умеющего избежать в своих стихах недостатков» за счет мастерского владения формой стиха, а также переосмысливания, «перепрочувствования» привычных, уже введенных в поэтический арсенал образов. Зрительность стоит на одном из первых мест в творчестве поэта, но он не стремится приблизить поэзию к зрелищности живописных полотен. В стихах Гумилева впечатляет зримость явлений души, их «фантастическая достоверность».

Уже в «Романтических цветах» мы встречаем стихотворение, которое называется «Сады души»:

Сады моей души всегда узорны,

В них ветры так свежи и тиховейны,

В них золотой песок и мрамор черный,

Глубокие прозрачные бассейны (13, 97).

Это напоминает строки из «Галантных праздненств» П. Вермна:

К вам в душу заглянув, сквозь ласковые глазки,

Я увидал бы там изысканный пейзаж,

Где бродят с лютнями причудливые маски,

С маркизою Пьеро и с Коломбиной паж.

Общее: зримость душевных движений, развернутость картин внутреннего мира, причудливые пейзажи души, непредсказуемый полет ассоциаций. А это стихотворение «Лес» из последнего сборника поэта «Огненный столп»:

Под покровом ярко-огненной листвы

Великаны жили, карлики и львы,

И следы в песке видали рыбаки

Шестипалой человеческой руки (13, 418).

Множится поток фантастический, зачаровывающих видений. Однако конечный эффект все тот же:

Может быть, тот лес - душа Твоя,

Может быть, тот лес - любовь моя,

Или, может быть, когда умрем,

Мы в тот лес отправимся вдвоем (13, 419).

Гумилев, считающий поэтом «телесным», «вещным», оказывается, прекрасно умеет воплотить беспредметное, абстрактное, незримое. Ему доступны картины потустороннего мира:

Но в океане первозданной мглы

Нет голосов и нет травы зеленой,

А только кубы, ромбы, да углы,

Да злые, нескончаемые звоны (13, 292).

а также картины жизни на Венере:

На далекой звезде, Венере

Солнце пламенней и золотистей,

На Венере, ах, на Венере

У деревьев синие листья.

(«На далекой звезде Венере.») (13, 28).

Вяч. Вс. Иванов считает, что в этом, одном из последних стихотворений, написанном в июле 1921 года, Гумилев отдал дань - пусть в полушутливом тоне иронической фантазии - тем опытам осмысления гласных, которые восходят к Рембо и нашли в русской поэзии его времени продолжение у Хлебникова. Гумилев фантазирует:

Говорят ангелы на Венере

Языками из одних только гласных.

Если скажут «еа» или «аи»,

Это радостное обещанье,

«Уо», «ао» - о древнем рае

Золотое воспоминанье (14, 321).

Таким образом, «поэзия видений», как называет ее Вяч. Вс. Иванов, «по сути своей выходила за рамки, очерченные ранним акмеизмом, и тяготела то к образности великого символиста Блока, то даже к крайностям футуризма и сюрреализма» [18] .

Гумилев создает свой поэтический мир весомостей и заполненностей, мир конкретно-чувственный, в котором зримость явлений души и зримость реальных картин мира, земных пейзажей и даже творений мастеров живописи («Фра Беато Анджелико») воспринимаются как единое органическое целое.

Анализ первого стихотворения цикла «Капитаны» («На полярный морях и на южных.»). Первое стихотворение цикла «Капитаны» стало для читателей 1910-х годов своего рода визитной карточкой поэта. На первом плане в нем - созданный воображением поэта собирательный образ капитанов, живописная проекция представлений поэта об идеале современного ему человека. Этот человек, близкий лирическому герою раннего Гумилева, обретает себя в романтике странствий. Его влечет линия отступающего горизонта и призывное мерцание далекой звезды - прочь от домашнего уюта и будней цивилизации. Мир открывается ему, будто первому человеку, первозданной свежестью, он обещает череду приключений, радость открытий и пьянящий вкус побед.

Герой Гумилева охвачен жаждой географической новизны, для него «как будто не все пересчитаны звезды». Он пришел в этот мир не мечтательным созерцателем, но волевым участником творящейся на его глазах жизни. Потому действительность состоит для него из сменяющих друг друга моментов преследования, борьбы, преодоления. Характерно, что центральные четвертая и пятая строфы стихотворения представляют обобщенного капитана в момент противоборства - сначала с разъяренной морской стихией («трепещущий мостик», «клочья пены»), а потом с матросской командой («бунт на борту»).

Автор так захвачен поэтизацией волевого импульса, что не замечает, как грамматическое множественное число («ведут капитаны») в пределах одного сложного предложения меняется на единственное число («кто. отмечает. вспоминает. или. рвет»). В этой синтаксической несогласованности проявляется присущее раннему Гумилеву колебание между «общим» и «крупным» планами изображения. С одной стороны, общий «морской» фон создается размашистыми условно-романтическими контрастами («полярные» - «южные», «базальтовые» - «жемчужные», «мальстремы» - «мель»). С другой стороны - крупным планом подаются «изысканные»[30] предметные подробности («клочья пены с высоких ботфорт», «золото. с розоватых брабантских манжет»).

В стихотворении заметны тенденции акмеистической стилевой формы. Это прежде всего установка на пробуждение у читателя пластических, а не музыкальных (как у символистов) представлений. В противоположность символизму, проникнутому «духом музыки», акмеизм будет ориентироваться на перекличку с пространственными видами искусства.

«Капитаны» построены как поэтическое описание живописного полотна. Морской фон прописан на ней при помощи стандартных приемов художественной маринистики («скалы», «ураганы», «клочья пены», «гребни волн»). В центре живописной композиции - вознесенный над стихией и толпой статистов - матросов сильный человек, будто сошедший со страниц прозы Р. Киплинга.

Однако во внешнем облике этого человека больше аксессуаров театральности, нарочитого дендизма, чем конкретный примет рискованной метонимия «соль моря», попадая в один ряд с модной «тростью», эффектными «высокими ботфортами» и декоративными «кружевами», воспринимается как живописное украшение. Декоративным целям служат в стихотворении и лексическая экзотика («мальстремы», «фелуки»), и акустические эффекты. В звуковом составе стиха ощутимы попеременно накатывающиеся волны аллитераций на «з» («изгибы зеленых зыбей»), «б» («бунт на борту обнаружив»).

Стихотворение это очень традиционно, характерно для экзотической лирики Гумилева. В нем отразились особенности всего раннего творчества поэта. Не случайно именно его мы выбрали ля анализа в завершении своей курсовой работы.

Итак, мы рассмотрели экзотическую поэзию Н. С. Гумилева в разрезе всего его творчества, его сознания, его жизни. В каждом из сборников поэта присутствует экзотическая тема, ведь экзотика и связанные с нею путешествия, далекие страны, необычные герои всегда жили в душе и сознании Гумилева.

Экзотическая тема, как и все творчество поэта, эволюционировала: от декоративных, многоцветных образов и картин поэт пришел к философским размышлениям о мире и о себе, и экзотика стала в поздний период деятельности Гумилева фоном и средством передачи мыслей, порой трагических.

Но на всем протяжении творчества Н. С. Гумилева его поэзию не покидали мир прекрасной и благородной романтики, свежий ветер мужества, любовь к жизни, ее вечная и таинственная красота.

Гумилев расширяет наш мир познания неизведанным и заманчивым.

И мы ехали в «заблудившемся трамвае», «Через Неву, через Нил и Сену», мы «прогремели по трем мостам», и «Пьяный дервиш», превратив трамвай в парусник, вырвал из-за пояса пистолет - и на палубу сыпалось с «брабантских розовых манжет» «легкое золото кружев», а парусник превращался в пароход - шел по Нигеру, и крокодилы разбивали его винты ударом могучих хвостов. Представит мир, требующий от человека мужества и великодушия.

Таким образом, экзотическая лирика Гумилева пестрит многообразием зрительных образов. Недаром В. Брюсов назвал Гумилева «поэтом зрительных картин, может быть не всегда умеющим сказать новое и неожиданное, но всегда умеющего избежать в своих стихах недостатков» за счет мастерского владения формой стиха, а также переосмысливания, «перепрочувствования» привычных, уже введенных в поэтический арсенал образов. Зрительность стоит на одном из первых мест в творчестве поэта, но он не стремится приблизить поэзию к зрелищности живописных полотен. В стихах Гумилева впечатляет зримость явлений души, их «фантастическая достоверность».

2.2 Итальянская тема

К моменту выхода «Чужого неба» Гумилев путешествовал по Италии, а год спустя отправился в Африку, собственной биографией подтверждая тягу к «дивным странам, заповедным кущам».Сборник «Колчан» (1916) содержит стихи, посвященные войне, в которой Гумилев сам участвовал. Но стихи о войне занимают не столь уж большое место в «Колчане».

Здесь немало произведений об Италии («Венеция», «Фра Беато Анджелико», «Рим», «Пиза», «Падуановский собор», «Генуя», «Болонья», «Неаполь»). Эти стихи как бы пронизаны воздухом прекрасной страны, напоены ароматом ее искусства, проникнуты сознанием исторической судьбы. Поэт воссоздает старинные легенды («Юдифь», «Леонард»), творит легенды сам («Птица», «Видение»).

Как бы стремительно ни бежало время, Италия никогда не состарится. Древность этой страны лишь передает неповторимый аромат ее юности. Очарование вечной молодости создается природой, морем, веселыми людьми... Но постоянно современные реалии перекрывают дыхание Истории. Современность, Античность, Возрождение, Средневековье причудливо переплелись в образе Италии, сделав ее Олимпом поэтов, художников, скульпторов всех времен, их Музой, вдохновительницей.

И неудивительно, что два таких разных русских поэта, как Н. С. Гумилев и А. А. Блок, в своем творчестве обращались прямо или косвенно к образу Италии. У Блока путешествие туда вылилось в цикл “Итальянские стихи”; у Гумилева итальянские мотивы прослеживаются во многих стихах, большая часть из которых вошла в сборник “Колчан”.

Путешествие обоих поэтов по Средиземноморью совершалось примерно в одно время: Блок -- 1909 год, Гумилев -- 1912 год. То есть они смотрели на одну и ту же Италию, но видели ее по-разному...

Взгляд символиста Блока и акмеиста Гумилева... Что роднит и что отличает их? Итак, скажи мне, как ты относишься к Италии, -- и я скажу, кто ты.

Для Гумилева важна сама идея путешествия, странствия -- он даже берет эпиграфом к одному из своих ранних стихотворений слова Андре Жида: “Я стал кочевником, чтобы сладострастно прикасаться ко всему, что кочует”. И кредо странствующего поэта дано в стихотворении-напутствии “Отъезжающему” (конечно же в Италию!):

Что до природы мне, до древности,

Когда я полон жгучей ревности,

Ведь ты во всем ее убранстве

Увидел Музу Дальних Странствий.

Влечение к экзотике делает Италию для Гумилева очередным объектом поклонения. В некоторой степени для него важна не эта конкретная страна, а ее Идея -- отдаленность, экзотичность, загадочность.

Для Блока же (не фанатика Музы Дальних Странствий) на первом месте стоят, как ни странно, колоритные, но сиюминутные образы-символы Италии: ирисы Флоренции, “голубая даль от Умбрских гор”, поруганная Мадонна...

Гумилев, размышляя об Италии, идет от общего к частному -- от идеи Красоты к образам ее воплощения в жизни. Блок же действует от частного к общему -- его единичные образы несут огромную смысловую нагрузку, за отдельными символами кроются пространные рассказы, размышления.

По своей натуре Гумилев -- космополит, гражданин всех стран и времен. Характерно, что в его “итальянских” стихах нет прямого упоминания о России. Но странно было бы думать, что на чужой стороне поэт отрекается от родины. В стихотворении “Основатели” звучат такие строки:

Ромул и Рем взошли на гору,

Холм перед ними был дик и нем.

Ромул сказал: “Здесь будет город”.

“Город, как солнце”, -- ответил Рем.

Четко прослеживаются мотивы вступления к “Медному всаднику” А. С. Пушкина: “Пред ним широко / Река неслася; бедный челн...” и т. д., “Здесь будет город заложен / Назло надменному соседу...”! Гумилев следует концепции: “Москва -- третий Рим”, в характерной для себя символистической манере славя Россию.

К тому же в сборнике “Колчан” стихотворения о “Волшебнице суровой”, “таинственной Руси” перемежаются с “итальянскими стихами”, то есть не все у Гумилева можно понять в открытом декламаторском тексте. Его стихотворения тоже порой имеют символический подтекст -- и поэт глубоко патриотичен.

У Блока ностальгическая нота звучит очень четко; он постоянно сравнивает Россию с “чужой” Италией (и не в пользу последней). Даже в Madonne da Sattiganio поэт акцентирует именно русские черты: “Страстно твердить твое имя, Мария, / Здесь, на чужой стороне...”

В образах стихотворения “Искусство -- ноша на плечах” отразился следующий эпизод из жизни Блока: в итальянском городке Фолиньо поэт увидел французский кинофильм, который за год до того видел в Петербурге. И вот как это воспринимается им:

А через год -- в чужой стране

Усталость, город неизвестный,

Толпа, -- и вновь на полотне

Черты француженки прелестной!..

Для обоих поэтов Италия -- сказка. Но для Гумилева таинственная, волшебная феерия:

Верно, скрывают колдуний

Завесы черных гондол...

Может быть, это лишь шутка,

Скал и воды колдовство, Марево?

Путнику жутко,

Вдруг... никого, ничего?

(“Венеция”) (13, 240).

Блоку Италия представляется скорее тяжелым сном, черным рассказом, полуреальностью:

В черное небо Италии

Черной душою гляжусь, --

или:

Очнусь ли я в другой отчизне,

Не в этой призрачной стране

И памятью об этой жизни

Вздохну ль когда-нибудь во сне?

(“Венеция”) (13, 240).

Если у Гумилева гондолы, непременный атрибут Венеции, “скрывают колдуний”, то Блок видит “гондол безмолвные гробы”. Два этих образа как нельзя точнее отражают отношение авторов к Италии в целом.

В поэзии Гумилева как бы стираются исторические границы -- в этом характерном для Италии “сцеплении времен”:

Все проходит как тень, но время

Остается, как прежде, летящим,

И былое, темное бремя

Продолжает жить в настоящем.

(“Пиза”) (13, 252).

Неаполь “полон античной грязью”, в Генуе моряки “ведут между собою вековые разговоры”, а сама Италия -- это страна, “где тихи гробы мертвецов. / Но где жива их воля, власть и сила”. И поэт восхищается этим! В его стихотворениях реальные герои кажутся сошедшими с полотен эпохи Возрождения и оживают исторические персонажи.

Но если у Гумилева прошлое и настоящее гармонично сосуществует, то по Блоку этой гармонии нет места в порочной стране: “Военной брани и обиды забыт и стерт кровавый след... / Дома и люди -- все до гроба”. Поэт не может простить Италии вырождения ее своеобразной древней цивилизации, засилья современности: “Всеевропейской желтой пыли / Ты предала сама себя!” Даже Мадонна обесчещена современностью -- и стихотворение “Глаза, опущенные скромно...” несет в себе мотивы будущего рассказа американского фантаста Рея Брэдбери “Улыбка” о самоуничтожении цивилизации, слишком далеко шагнувшей в своем развитии.

...