Художественный мир Н.С. Гумилева

Для обоих поэтов характерно обращение к образам простых людей, ведь итальянцы -- колоритнейшая нация, их песни и танцы считаются одними из самых зажигательных; ласковое солнце и теплое море сделали их веселыми и страстными. И поэтому озорная итальянка из Перуджии Блока и “два косматых старика” неаполитанца Гумилева несут в себе частичку своей родины. Вся Италия -- в них. Блок и Гумилев понимают это, как понимал и Максим Горький, который по-своему восхищался этой страной в “Итальянских сказках”.

И конечно же огромный след в творчестве обоих поэтов оставили великие люди Италии -- поэты, воины, художники, скульпторы. Гораций, Вергилий, Овидий, Рафаэль, Буонарроти, да Винчи, Тассо -- вновь и вновь оживают они в поэзии северных поэтов.

Но тень “сурового Данта”, “не презиравшего” итальянского “сонета” у А. С. Пушкина, неизменно витает над “итальянскими стихами” как Блока, так и Гумилева. Его “Vita nuova” столь велика, что оказала влияние на обоих поэтов, таких разных в своем мироощущении.

Гумилев восторгается возможностью излить чувства в “сонете-брильянте”, и сонетная форма удивительно к лицу его “итальянским стихам” (“Тразименское озеро”, “Вилла Боргезе”). Поэт воскрешает еще один жанр итальянской поэзии -- канцоны. Вот что он пишет по этому поводу: “Мои канцоны не имеют ничего общего со сложной формой итальянских канцон. Я взял это название в прямом смысле -- песни... Каждая моя канцона состоит из пяти строф. Первые три строфы посвящены экспозиции какого-нибудь образа или мысли. В двух последних строфах обращение к даме, род епуо! французских баллад, или просто упоминание о даме в связи с предыдущим. Эта двухчленность моей канцоны роднит ее с сонетом”. Гумилев снова без особого напряжения соединяет древнюю поэзию с современной, историю с реальностью.

Образ самого Данте Алигьери постоянно сопровождает поэтов в их путешествиях по Италии.

Гумилев:

Музы... Спойте мне песню о Данте

Или сыграйте на флейте.

(“Беатриче”)

Блок:

Тень Данта с профилем орлиным

О Новой Жизни мне поет.

(“Равенна”)

Блок считает Данте единственным достойным воспоминанием прошедших веков, достойным “новой жизни”.

Для Гумилева Беатриче становится воплощением вечной женственности, верности, любви: “Знаете ль вы, что недавно / Бросила рай Беатриче” для ада Данте? Имена Беатриче и Данте Алигьери “звучат нам как призывы”, их мыслями “мы теперь живем и дышим”. Они -- суть вечная любовь.

Блок прямо не упоминает о Беатриче, но разве его судьба не доказывает то, что он был ее страстным поклонником?! Ведь воспевание единственной Прекрасной Дамы было смыслом ранних блоковских стихотворений.

Итак, концепции поэтов по отношению к Италии прямо противоположны.

Для Блока ее небо -- чужое, поэт вслед за Ф. И. Тютчевым чувствует скорую гибель европейской цивилизации, не сумевшей сохранить исторические корни (потом это выльется в “Скифы”).

Гумилев же, талантливый путешественник, находит гармонию в пространстве и времени -- и воспевает Италию.

Но очевидно, что для обоих поэтов эта страна становится воплощением самого Искусства. И хотя Блок видит его декаданс, а Гумилев -- пышный расцвет, оба они являются его певцами, его служителями -- и этим ставят свои имена в один ряд с великими итальянцами, “всемерностью русской души” приобщаясь к вечному мировому наследию.

Ведь не случайно Н. Гумилев, переводя Теофиля Готье, произносит:

Все прах -- одно, ликуя,

Искусство не умрет.

Античная статуя

Переживет народ.

К моменту выхода «Чужого неба» Гумилев путешествовал по Италии, а год спустя отправился в Африку, собственной биографией подтверждая тягу к «дивным странам, заповедным кущам».Сборник «Колчан» (1916) содержит стихи, посвященные войне, в которой Гумилев сам участвовал. Но стихи о войне занимают не столь уж большое место в «Колчане».

Здесь немало произведений об Италии («Венеция», «Фра Беато Анджелико», «Рим», «Пиза», «Падуановский собор», «Генуя», «Болонья», «Неаполь»). Эти стихи как бы пронизаны воздухом прекрасной страны, напоены ароматом ее искусства, проникнуты сознанием исторической судьбы. Поэт воссоздает старинные легенды («Юдифь», «Леонард»), творит легенды сам («Птица», «Видение»).

В 1918 году вышел сборник Гумилева «Костер».

Да, я знаю, я вам не пара,

Я пришел из иной страны,

И мне нравится не гитара,

А дикарский напев зурны.

Не по залам и по салонам

Темным платьям и пиджакам -

Я читаю стихи драконам

Водопадам и облакам.

.....

И умру я не на постели,

При нотариусе и враче,

А в какой-нибудь дикой щели,

Утонувшей в густом плюще (13,305).

Так звучала поэтическая декламация автора - романтически приподнятая в духе раннего творчества Гумилева. Однако стихи в книге значительно более земные по мысли и форме. Есть и традиционные гумилевские темы. Снова устремляется его мысль и к чужим странам («Швеция», «Норвежские горы», «На северном море», «Стокгольм»).

Седою гривой машет море,

Встают пустыни, города (13, 318).

Измученный любовью к женщине поэт стремится обрести покой в прекрасном каирском саду:

Я женщиною был тогда измучен,

И не соленый, свежий ветер моря,

Не грохот экзотических базаров -

Ничто меня утешить не могло.

О смерти я тогда молился Богу

И сам ее приблизить был готов.

Но этот сад, он был во всем подобен

Священным рощам молодого мира:

Там пальмы тонкие взносили ветви,

Как девушки, к которым Бог не сходит;

На холмах, словно вещие друиды,

Толпились величавые платаны.

...И, помню, я воскликнул: «Выше горя

И глубже смерти - жизнь! Прими, Господь,

Обет мой вольный: чтобы не случилось,

Какие бы печали, униженья

Не выпали на долю мне, не ранее

Задумаюсь о легкой смерти я,

Чем вновь войду такой же лунной ночью

Под пальмы и платаны Эзбекие (13, 329).

Выводы.

Любовь к Африке, страсть к путешествиям, жажда приключений определили темы и мотивы творчества Гумилева, среди которых одним из ведущих является мотив экзотики. Итак, мы рассмотрели экзотическую поэзию Н. С. Гумилева в разрезе всего его творчества, его сознания, его жизни. В каждом из сборников поэта присутствует экзотическая тема, ведь экзотика и связанные с нею путешествия, далекие страны, необычные герои всегда жили в душе и сознании Гумилева.

Экзотическая тема, как и все творчество поэта, эволюционировала: от декоративных, многоцветных образов и картин поэт пришел к философским размышлениям о мире и о себе, и экзотика стала в поздний период деятельности Гумилева фоном и средством передачи мыслей, порой трагических.

Но на всем протяжении творчества Н. С. Гумилева его поэзию не покидали мир прекрасной и благородной романтики, свежий ветер мужества, любовь к жизни, ее вечная и таинственная красота.

Гумилев расширяет наш мир познания неизведанным и заманчивым.

И мы ехали в «заблудившемся трамвае», «Через Неву, через Нил и Сену», мы «прогремели по трем мостам», и «Пьяный дервиш», превратив трамвай в парусник, вырвал из-за пояса пистолет - и на палубу сыпалось с «брабантских розовых манжет» «легкое золото кружев», а парусник превращался в пароход - шел по Нигеру, и крокодилы разбивали его винты ударом могучих хвостов.

Представит мир, требующий от человека мужества и великодушия.

Экзотическая лирика Гумилева пестрит многообразием зрительных образов. Недаром В. Брюсов назвал Гумилева «поэтом зрительных картин, может быть не всегда умеющим сказать новое и неожиданное, но всегда умеющего избежать в своих стихах недостатков» за счет мастерского владения формой стиха, а также переосмысливания, «перепрочувствования» привычных, уже введенных в поэтический арсенал образов. Зрительность стоит на одном из первых мест в творчестве поэта, но он не стремится приблизить поэзию к зрелищности живописных полотен. В стихах Гумилева впечатляет зримость явлений души, их «фантастическая достоверность».

Италия для Гумилева становятся воплощением самого Искусства. И Гумилев видит пышный расцвет, он является служителем -- и этим ставит свое имя в один ряд с великими итальянцами, “всемерностью русской души” приобщаясь к вечному мировому наследию.

Глава III. Тема любви в поэзии Н. С. Гумилева.

3.1 Своеобразие любовной лирики Н. Гумилева

Тема любви, безусловно, одна из главных в поэзии Николая Гумилева. Но тема эта очень широкая: творчество поэта проникнуто не только любовью к женщине, но и любовью к поэзии, любовью к природе, к миру вообще.

В Гумилеве, по мнению критика Сергея Маковского, «ощущалась не только талантливость, но свежесть какой-то своей поэтической правды»

Маковский вспоминает: «Стихи были всей его жизнью. Никогда не встречал я поэта до такой степени «стихомана». «Впечатление бытия» он ощущал постольку, поскольку они воплощались в метрические строки. Над этими строками (заботясь о новизне рифмы и неожиданной яркости эпитета) он привык работать упорно с отроческих лет. Позерство, желание удивить, играть роль - били его «второй натурой. Вот почему мне кажется неверным сложившееся мнение о его поэзии, да и о нем самом (разве личность и творчество поэта не неразделимы?). Сложилось оно не на основании того, чем он был, а - чем быть хотел. О поэте надо судить по его глубине, по самой внутренней его сути, а не по его литературной позе» [28, 31].

Действительно, настоящий Гумилев - вовсе не конквистадор, дерзкий завоеватель Божьего мира, певец земной красоты, то есть не тот, кому поверило большинство читателей, особенно после того, как он был расстрелян. Этим героическим его образом и до революции заслонялся Гумилев - лирик, мечтатель по сущности своей романтически скорбный (несмотря на словесные бубны и кимвалы), всю жизнь не принимавший жизнь такой, какая она есть, убегавший от нее в прошлое, в великолепие дальних веков, в пустынную Африку, в волшебство рыцарский времен и в мечты о Востоке «Тысячи и одной ночи».

Наперекор пиитическому унынию большинства русских поэтов, Гумилев хотел видеть себя «рыцарем счастья». Так и озаглавлено одно из предсмертных его стихотворений (в «Неизданном Гумилеве» чеховского издательства):

Как в этом мире дышится легко!

Скажите мне, кто жизнью недоволен,

Скажите, кто вздыхает глубоко,

Я каждого счастливым сделать волен.

. . . . . . . . . . . . . . . .

Пусть он придет! Я должен рассказать,

Я должен рассказать опять и снова,

Как сладко жить, как сладко побеждать

Моря и девушек, врагов и слово.

А если все-таки он не поймет,

Мою прекрасную жнее примет веру

И будет жаловаться в свой черед

На мировую скорбь, на боль - к барьеру! (28, 299).

Таким счастливым «бретером» и увидело его большинство критиков.

Гумилеву окончательно героизировал Вячеслав Завалишин, написавший вступление к собранию его стихотворений. Он замечает: «Николай Гумилев вошел в историю русской литературы как знаменосец героической поэзии.» [28, 301].

Эта характеристика неверна, если только не поверить поэту на слово, если вдуматься в скрытый смысл его строф (может быть, до конца и не осознанный им самим). Многие хоть и звучат, на первый слух, как мажорные фанфары, но когда внимательнее их перечитать, прикровенный смысл их кажется безнадежно печальным.

Таковы в особенности наиболее зрелые стихи Гумилева, стихи сборников «К синей звезде» и «Огненный столп». Тут никак уж не скажешь, что Гумилев «избегает лирики любви», «слишком индивидуальных признаний и слишком тяжелого самоуглубления» (Жирмунский). В этих стихах он предстает не как конквистадор и Дон-Жуан, а как поэт, замученный своей любовью - музой. Можно сказать, что в последние годы Гумилев только и писал о неутоленной и неутолимой любви: почти все стихотворения приводят к одному и тому же «духовному тупику» - к страшной тайне сердца, к призраку девственной прелести, которому в этом мире воплотиться не суждено. Пусть темпераментный поэт продолжает «рваться в бой» с жизнью и смертью - он раз и навсегда неизлечимо ранен.

Стихи «К синей звезде» отчасти биографичны. Поэт рассказывает о своей несчастливой любви в Париже 1917 года, когда он, отвоевав на русском фронте, гусарским корнетом был командирован на Салоникский фронт и попал в Париж. Тут и приключилась с ним любовь, явившаяся косвенно причиной его смерти (Гумилев не вернулся бы, вероятно, в Россию весной 18-го года, если бы девушка, которой он сделал предложение в Париже, ответила ему согласием).

Целую книжку стихов посвятил он этой «любви несчастной Гумилева в год четверты глазами, девушку с искусными речами», Елену, жившую в Париже, в тупике «близ улицы Декамп», «милую девочку», с которой ему «нестерпимо больно». Он признается в страсти «без меры», в страсти, пропевшей «песней лебединой», что «печальней смерти и пьяней вина»; он называет себя «рабом истомленным», перед ее «мучительной, чудесной, неотвратимой красотой». И не о земном блаженстве грезит он, воспевая ту, которая стала его «безумием» или «дивной мудростью», а о преображенном, вечном союзе, соединяющем и землю, и ад, и Божьи небеса:

Если ты могла явиться мне

Молнией слепительной Господней,

И отныне я горю в огне,

Вставшем до небес из преисподней (14, 359).

Не отсюда ли впоследствии название сборника - «Огненный столп», где лирика любви приобретает некий эзотерический смысл?

Но все же не будем преувеличивать значения «несчастной» парижской страсти Гумилева. Стихи «К синей звезде» несомненно искренни и отражают подлинную муку. Однако они остаются «стихами поэта», и неосторожно было бы их приравнивать к трагической исповеди. Гумилев был влюбчив до крайности. К тому же привык «побеждать» . Любовная неудача больно ущемила его самолюбие. Как поэт, как литератор прежде всего, он не мог не воспользоваться этим горьким опытом, чтобы подстегнуть вдохновение и выразить в гиперболических признаниях не только свое горе, но горе всех любивших неразделенной любовью.

Нежность и безысходная грусть, с легкой усмешкой по своему адресу,

переходящая то и дело в трагическое вещание. Но трагизм этой любви - не в

ней самой, а в том, что она неразлучна с мыслью о смерти. К смерти

возвращается поэт со зловещим постоянством. Каждый день его - «как мертвец спокойный»; он искупает «вольной смертью» свое «ослепительное дерзновение»; он скорбит «смертельной скорбью»; он принимает одно «не споря»: «тихий, тихий, золотой покой, да двенадцать тысяч футов моря» над своей «пробитой головой»; он добавляет в другом стихотворении:

И не узнаешь никогда ты,

Чтоб в сердце не вошла тревога,

В какой болотине проклятой

Моя окончилась дорога (14, 370).

И врывается в эту тему страшной смерти (невольно мерещится: предчувствие!) другая тема - тема возникающей вдруг, сияющей; райски-прекрасной, но ранней птицы:

И умер я . и видел пламя,

Не видимое никогда,

Пред ослепленными глазами

Светилась синяя звезда.

И вдруг из глуби осиянной

Возник обратно мир земной,

Ты птицей раненой нежданно

Затрепетала предо мной (14, 364).

Эта райская раненая птица, «как пламя», - не только случайная метафора. В лирике Гумилева она займет центральное место, вскрывая духовную глубину его; она засветится сквозь все его творчество и придаст, в конце концов, мистический смысл его поэзии, на первый взгляд такой внешне - выпуклой, красочно-описательной, подчас и мишурно-блещущей.

Все ли почитатели Гумилева прочли внимательно одно из последних его

стихотворений (вошло в «Огненный столп»), названное поэтом «Дева - птица»? Нет сомнения: это все творчества же «райская птица, что среди строф к «Синей звезде» появилась из глубины осиянной». Но тут родина ее названа определеннее - долы баснословной Броселианы (т.е. баснословной страны из «Романов круглого стола»; тачнее - Броселианды), где волшебствовал Мерлин, сын лесной непорочной девы и самого диавола.

Стихотворение это неожиданно сложно. К кому оно обращено? Кто эта птица, «как пламя», плачущая в ветвях и отдающаяся заметившему ее случайно пастуху?

Почему именно к обратилась птица, чтобы умереть от его поцелуя? И о какой «птице-мальчике» печалится она, предсказывая свою смерть «до его рождения»? Почему наконец ей птице «с головой милой, девичьей», всего жальче, хоть и всего дороже, что он, птица-мальчик, «будет печальным тоже»?

Очень сложно построена эта запутанная криптограмма в романтично-

метерлинковском стиле. Но в конце концов дешифровка вероятна, если хорошо знать Гумилева и сердцем почувствовать его как лирика - романтика, всю жизнь влюбленного в свою Музу и ждавшего чуда - всеразрешающей женской любви. Дева - птица и есть таинственная его вдохновительница, его духовная мать, и одновременно - творчества девушка, к которой он рвется душой. «Пастух» и «птица - мальчик» - сам он, не узнающий своей Музы, потому что встретил ее, еще «не родившись» как вещий поэт, а только беспечно поющий «песню своих веселий». В долах Броселианы лишь безотчетно подпадает он под ее чары и «что делает - сам не знает», убивая ее поцелуем. Но убитая им птица позовет его из другого, преображенного мира, и тогда станет он «звать подругу, которой уж нет на свете».

Не похожа эта муза Гумилева, соблазняющая и соблазненная райская птица, на «Музу Дальних Странствий», которая уводила его в неведомые земли и забытые века. А между тем это и есть Гумилевская настоящая Муза; его «поэтическое нутро» ни в чем так не сказалось, как в этих стихах о любви, приближающей сердце к вечности. Так было с первых «проб пера», с юношеских его песен, хотя и стал он сразу в оппозицию к символизму, к «Прекрасной Дали» Блока, к волошинской «Лезаревне таиах» и к «Царице - Сивилле» Вячеслава Иванова. В сущности, потусторонний эпос у них общий. Но Гумилев был слишком Горделиво- самолюбив, чтобы не грести «против течения»; к тому же в то время и помимо него намечался путь от символизма к неоклассике: в поэзии Зинаиды Гиппиус, Сологуба, графа Василия Комаровского; акмеизм расцвел на вспаханной почве.

Было много напускного в его повелительной мужественности, в

героической патетике «Жемчугов» и «Шатра», в его отрицании метафизических глубин и «туманной мглы германских лесов». Гумилевская Дева - птица родилась все-таки в мифической Броселиане. Были для него лишь известного рода самозащитой гимны телесной мощи, бесстрашной борьбе с людьми и стихиями, и радостной отваге. На самом деле, физически слабый и предчувствовший раннюю смерть поэт, с отрочества падкий на волшебства Денницы, но с совестью религиозной, оглядывающийся на Христа, поэт с упорной волей, но жалостливой и нежной, как Мерлин из Броселианы, - мечтал об одном, о вечном союзе со своей Вивианой.

Напомним еще раз одно из самых молодых его стихотворений - «Балладу» (сборник «Романтические цветы»). Оно помещено первым после вводного сонета с заключительными строками:

Пусть смерть приходит, я зову любую!

Я с нею буду биться до конца.

И, может быть, рукою мертвеца

Я лилию добуду голубую (13, 77).

Гумилеву было всего лет двадцать, когда он сочинил эту «балладу», похожую романтическим подъемом на его предсмертную «Деву - птицу». Да и вся «декорация» стихотворения разве не из той же сказки?

Не будем перечислять других стихотворений, где упорно повторяется тот же

образ, тот же символ из «святая-святых» встревоженной души поэта, те же зовы к любви недостижимой, те же предчувствия безвременной смерти, та же печаль, переходящая в отчаяние (это слово он пишет с прописной буквы), печаль броселианского «грубого» «пастуха», убившего своим поцелуем Деву - птицу, за что «злая судьба» не даст ему наслаждения, а «шестой конь», подаренный Люцифером, унесет во тьму, в смерть.

Через все его книги проходит мысль о смерти, о «страшной» смерти. Это

навязчивый его призрак. Недаром первое же, вступительное стихотворение

«Жемчугов», сравнивая свою поэзию с волшебной скрипкой, он кончает строками:

На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза

чудовищ,

И погибни славной смертью, страшной смертью

скрипача! (13,106).

Продолжим перелистывание «Жемчугов». В «Поединке» выделяются такие строфы:

Я пал. и молнии победной

Сверкнул и в тело впился нож.

Тебе восторг - мой стон последний,

Моя прерывистая дрожь

. . . . . . . . . . . . .

И над равниной дымно-белой,

Мерцая шлемом золотым,

Найдешь мой труп окоченелый

И снова склонишься над ним (13, 112).

Стихотворение «В пустыне» - начинается с той же гибели:

Давно вода в лесах иссякла,

Но как собака я умру (13,116).

Мечтая о прошлых столетиях, видит он какого-то старого «товарища», «древнего ловчего», утонувшего когда-то, и кончает стихотворение обращением к нему:

Скоро увижусь с тобою, как прежде,

В полях неведомой страны (13, 117).

Эту страну в другом стихотворении («В пути») он окрестит «областью уныния и слез» и «оголенным утесом». Тут же стихотворение, посвященное «светлой памяти И. Ф. Анненского», «Семирамида», он заключает признанием более чем безотрадным:

И в сумеречном ужасе от лунного взгляда,

От цепких лунных сетей,

Мне хочется броситься их этого сада

С высоты семисот локтей (13, 124).

Поэт воистину вправе с полной истинностью утверждать:

В мой мозг, в мой гордый мозг собрались думы,

Как воры ночью в тихий мрак предместий.

и в заключение:

И думы, воры в тишине предместий,

Как нищий во мгле, меня задушит. (8,120)

Единственное утешение от этих злых дум было для Гумилева искусство, поэзия, а родоначальником ее представлялся ему дух печально-строгий, учитель красоты, принявший имя утренней звезды. Отсюда - языческое его восприятие жизни «по ту сторону добра и зла». Не даром, как Адам, что «тонет душою в распутстве и неге», но «клонит колено и грезит о Боге», молясь «смерти, богине усталых», он хочет быть как боги, которым «все позволено», хоть и задумывается подчас о христианском завете, - напомним заключительное шестистишие сонета «Потомки Каина» (из «Жемчугов»):

Но почему мы клонимся без сил,

Нам кажется, что кто-то нас забыл,

Нам ясен ужас древнего соблазна,

Когда случайно чья-нибудь рука

Две жердочки, две травки, два древка

соединят на миг крестообразно? (13, 107).

2.3 А.Ахматова в стихах Н.Гумилева

Сергей Маковский называет Ахматову «единственной настоящей любовью» Гумилева: «Что она была единственной - в этом я и теперь убежден, хотя за десять последних лет столько «возлюбленных» оказалось на пути Гумилева; его переходящим увлечениям и счета нет! Поэтому никогда не верил я в серьезность его парижской неудачной страсти к «Елене» из «Синей звезды», хотя посвящено ей 25 стихотворений. Ахматовой (насколько помню) он посвятил открыто всего одно стихотворение, зато сколько стихотворений, куда более выразительных, сочинил, не называя ее, но они явно относятся к ней и к ней одной.»[37]

Перечитывая эти стихи, можно восстановить драму, разлучившую их так скоро после брака, и те противоречивые чувства, какими Гумилев не переставал мучить и ее и себя; в стихах он рассказал свою борьбу с ней и несравненное ее очарованье, каясь в своей вине перед нею, в вине безумного Наля, проигравшего в кости свою Дамоленти:

Сказала ты, задумчивая, строго:

«- Я верила, любила слишком много,

А ухожу, не веря, не любя,

И пред лицом Всевидящего Бога,

Быть может, самое себя губя,

Навеки отрекаюсь от тебя.»

Твоих волос не смел поцеловать я,

Не даже сжать холодных, тонких рук.

Я сам себе был гадок, как паук,

Меня пытал и мучил каждый звук.

И ты ушла, в простом и темном платье,

Похожая на древнее распятье (13, 138).

Не станем слишком уточнять перипетий семейной драмы Гумилевых. К тому же каждому, знающему стихи, какими начинается «Чужое небо» и каких много в сборниках Ахматовой - «Вечер» и «Четки», не трудно восстановить эту драму и судить о том, насколько в этих стихах все автобиографично. Но несмотря на «камуфляж» некоторых строф, стихи говорят сами за себя. Напомним только о гумилевском портрете «Она», который он мог написать, конечно, только с Ахматовой:

Я знаю женщину: молчание,

Усталость горькая от слов,

Живет в таинственном мерцании

Ее расширенных зрачков.

Не слышный и неторопливый,

Так странно плавен шаг ее,

Назвать ее нельзя красивой,

Но в ней все счастие мое (13, 190).

И наконец:

Она светла в часы томлений

И держит молнии в руке,

И четки сны ее, как тени

На райском огненном песке (13, 190).

Этот портрет дополняется другим, насмешливо-ироничным, и рисуя

неидеализированную, а бытовую Ахматову, он выдает уже наметившуюся трещину в их любви. Приведем лишь первую и последние строфы:

Из логова змеева,

Из города Киева,

Я взял не жену, а колдунью,

А думал забавницу,

Гадал, - своенравницу.

Веселую птицу - певунью.

. . . . . . . . . . . .

Молчит - только ежится,

И все ей не можется,

Мне жалко ее, виноватую,

Как птицу подбитую,

Березу подратую,

Над участью, Богом заклятую ( 13, 192).

Эти стихи (вошедшие в сборник «Чужое небо») написанные вскоре после возвращения Гумилева из африканского путешествия. Он был одержим

впечатлениями от Сахары и подтропического леса и с мальчишеской гордостью показал свои «трофеи» - вывезенные из «колдовской» страны Абиссинии слоновые клыки, пятнистые шкуры гепардов и картины - иконы на кустарных тканях, напоминающие большеголовые романские примитивы. Только и говорил об опасных охотах, о чернокожих колдунах и о созвездиях южного неба - там, в Африке, доисторической родине человечества, что висит «исполинской грушей» «на дереве древней Евразии», где

Солнце на гладе воздушных зеркал

Пишет кистью личистой миражи (13, 140).

Но житейской действительности никакими миражами не заменить, когда «дома» молодая жена тоскует в одиночестве, да еще такая «особенная», как Ахматова. Нелегко поэту примирять поэтическое «своеволие», жажду новых и новых впечатлений с семейной оседлостью и с любовью, которая тоже, по-видимому, была нужна ему, как воздух. С этой задачей Гумилев не справился, он переоценил свои силы и недооценил женщины, умевшей прощать, но не менее гордой и своевольной, чем он.

Отстаивая свою «свободу», он на целый день уезжал из Царского, где-то пропадал до поздней ночи и даже не утаивал своих «побед».

Анна Андреевна неизменно любила мужа, а он? Любил и он. насколько мог. Но занятый собою, своими стихами и успехами, заперев в клетку ее, пленную птицу, он свысока утверждал свое мужское превосходство, следуя Ницше, сказавшему:

«Мужчина - воин, а женщина для отдохновения воина.» Подчас муж - воин проявлял и жестокость, в которой потом каялся. Уже задолго до войны Гумилев почувствовал, что теряет жену, почувствовал с раскаянной тоской и пил «с улыбкой» отравленную чашу, приняв ее как «заслуженную кару, ощущая ее смертельный хмель», обещал покорность и соглашался на счастье жены с другим:

Знай, я больше не буду жестоким,

Будь счастлива, с кем хочешь, хоть с ним.

Я уеду далеким, далеким,

Я не буду печальным и злым (13, 193).

Теперь, стоя у догорающего камина и говоря ей о своих подвигах, он отдается одной печали:

Древний я открыл храм из под песка,

Именем моим названа река,

И в стране озер, семь больших племен

Слушались меня, чтили мой закон.

Но теперь я слаб, как во власти сна,

И больна душа, тягостно больна.

Я узнал, узнал, что такое страх,

Заключенный здесь в четырех стенах;

Даже блеск ружья, даже плеск волны

Эту цепь порвать ныне не вольны.

И тая в глазах злое торжество,

Женщина в углу слушала его (13, 196).

Во многих его стихах звучат обида и зов к ней, развенчанной любви, и

стремления преодолеть ее всепримиряющей правдой иного мира. С этой мыслью написаны последние стихотворения «Костра» (может быть, лучшие из всех - «Юг», «О тебе», «Эзбекие»).

Так, стихотворение «О тебе» Н. Гумилева относится к 1918 году и входит в сборник «Костер» (1918). Сборник «Костер» при жизни автора не переиздавался, да и вообще прошел незамеченным, между тем как произведения, входящие в эту книгу (такие, как «Я и вы», «Рабочий», «Змей», «Про память», «Юг», «О тебе», «Эзбекие»), один из ярчайших в творчестве поэта. Мы не раз повторяли, что тема любви к женщине, да и ко всему земному, к жизни вообще, - это главный мотив в поэзии Н. С. Гумилева. Именно любовь к женщине, восхищение возлюбленной пронизывает все стихотворение «О тебе», одно из лучших произведений поэта. В центре творения Гумилева - образ любимой женщины, и не какой-то конкретной дамы, а возлюбленной вообще. Недаром в заглавие стихотворения вынесено не имя девушки и не образное выражение, характеризующее возлюбленную, а краткая, но при этом очень емкая, яркая, зовущая, запоминающееся сочетание местоимение с предлогом «О тебе». Это название также определяет и доминирующий в произведении образ. Лирический герой, пишущий этот гимн любимой, как бы отходит на задний план, отдавая главную позицию «ей», милой и единственной. Об этом же факте свидетельствует и Рефрен, создающий кольцевую композицию стихотворения:

О тебе, о тебе, о тебе,

Ничего, ничего обо мне! (13, 327).

Эти строки представляют собой риторическое восклицание, обогащенное повторами. Читатель с первых строк проникается настроением произведений Гумилева, настроением приподнятым, радостным, даже где-то торжественным. Семантика «приподнятости», «полета» присутствует как основная, главная в первой строфе:

О тебе, о тебе, о тебе,

Ничего, ничего обо мне!

В человеческой темной судьбе

Ты - крылатый призыв к вышине (13, 327).

Мысль о значимости возлюбленной, о ее светлой, высокой миссии на земле подчеркнута, во первых, контрастом третьей и четвертой строки (сравним эпитеты: «темная судьба» и «крылатый призыв к вышине»), а во-вторых, тире, стоящим после местоимения ты. Тире подчеркивает и другой прием, использованный автором в этой строфе, - метафорическое сравнение («Ты - крылатый призыв к вышине»). Вся эта строфа словно глядит ввысь, рвется в небо: восклицательный знак во второй строке этому тоже очень содействует. Читаем следующее четверостишие:

Благородное сердце твое -

Словно герб отошедших времен.

Освещается им бытие

Всех земных, всех бескрылых племен (13, 327).

Вся строфа представляет собой развернутую метафору и содержит микротему «сердце твое». В данном отрывке образ возлюбленной обретает более конкретные очертания: на это обращает наше внимание эпитет «благородное сердце». Не раз в нашей работе мы подчеркивали такую черту Гумилева (и поэта, и человека), как склонность к уходу от действительности, склонность к идеализации прошлого, дальних веков. Этот мотив творчества поэта имеет место в стихотворении «О тебе», в частности во второй строфе рассматриваемого нами отрывка: благородство, душевная красота, мужество ассоциируется у Гумилева с древними веками, поэтому не случайно образное, яркое сравнение «благородного сердца» лирической героини с «гербом отошедших времен», эту мысль подчеркивает и благородный повтор в гласных - ассонанс на [о] в первых двух строках. Вторая строфа одновременно созвучна и контрастирует с первым четверостишием. Если первая строфа вся насквозь проникнута мотивом «высоты», «окрыленности», то второй отрывок как бы опускает читателя на землю: сема «реальности», «бытия» присутствует в слова «бытие», «земных», «племен». В то же время во второй строфе опять подчеркивается мысль о том, что образ лирической героини облагораживает все земное, человеческое: бытие «бескрылых племен» (а этот эпитет имеет один корень с лексемой первой строфы «крылатой») «освящает» (важно, что не освещает) душа, сердце любимой лирического героя.

В третьем четверостишии автор подчеркивает еще одну черту своей возлюбленной:

микротемой отрывка

Если звезды ясны и горды,

Отвернутся от нашей земли,

У нее есть две лучших звезды:

Это смелые очи твои (13, 327).

Являются глаза лирической героини, и не просто глаза, а «смелые очи», которые сравнимы только со звездами небесными, «ясными» и «гордыми». И снова мотив спасения человечества, земли здесь очевиден.

Важно заметить, что для стихотворения «О тебе» характерен такой прием, как градация, реального красотой, женской красотой, красотой возлюбленной, освященной небесами, и тема эта достигает своего апогея в двух последних строфах, заключающих в себе лирическое обобщение:

И когда золотой серафим

Протрубит, что исполнился срок,

Мы поднимем тогда перед ним,

Как защиту твой белый платок.

Звук замрет в задрожавшей трубе,

Серафим пропадет в вышине.

О тебе, о тебе, о тебе,

Ничего, ничего обо мне! (13 327).

И хоть в этих отрывках очевиден страшных мотив конца света, нет в них угнетающего, тяжелого чувства тревоги, несчастья. Все стихотворение (и конечно, обе эти строфы) проникнуты таким светлым, возвышенным, торжественным настроением, настроением неиссякаемого оптимизма, надежды, которая, без сомнения, неотделима от прекрасного чувства любви, что читатель ни на минуту не сомневается в том, что красота и любовь победят все несчастья, невзгоды человечества. В последних строфах настроение оптимизма поддерживают эпитеты «золотой серафим», «белый платок», сравнение «поднимем. как защиту» и, конечно, риторическое восклицание, начинающее это чудесное стихотворение и теперь заканчивает его.

Это произведение Гумилева - гимн, гимн настоящей любви, способной преодолеть любые преграды, даже смерть, любви, наверное, не только к женщине, к человеку, но и любви вообще ко всему земному и небесному, к природе и Богу.

Читая это творение поэта, вспоминаешь строки из другого его стихотворения, строки, которые, пожалуй, являются гимном всего его творчества, строки поистине гениальные:

Есть Бог, есть мир, они живут вовек,

А жизнь людей - мгновенна и убога.

Но все в себе вмещает человек,

Который любит мир и верит в Бога (13,244).

В какой-то из своих статей Георгий Чулков говорит: «Понять поэта - значит разгадать его любовь. О совершенстве мастера мы судим по многим признакам, но о значительности его только по одному: любовь, страсть или влюбленность художника определяет высоту и глубину его поэтического дара.» С этой точки зрения Гумилев - несомненнейший из поэтов нашего века: его сущность - любовь к поэзии, к женщине, к миру, к родине. Он не был мыслителем, он не обладал умом в глуби стоящих перед человечеством вопросов. Как стихотворец он не был одарен сверх меры: рифмованные строки переходят у него частенько в надуманное рифмотворчество. Но рядом с этим иногда целое стихотворение достигает прелести совершеннейших образов русской лирики.

Выводы

В наиболее зрелых стихах Гумилева сборников «К синей звезде» и «Огненный столп» он предстает не как конквистадор и Дон-Жуан, а как поэт, замученный своей любовью - музой. Можно сказать, что в последние годы Гумилев только и писал о неутоленной и неутолимой любви: почти все стихотворения приводят к одному и тому же «духовному тупику» - к страшной тайне сердца, к призраку девственной прелести, которому в этом мире воплотиться не суждено. Пусть темпераментный поэт продолжает «рваться в бой» с жизнью и смертью - он раз и навсегда неизлечимо ранен.

Заключение

Романтические мотивы занимают центральное место в творчестве Гумилева. Безусловно, его поэтический мир прошел свою эволюцию, однако Гумилев оставался романтиком, искателем приключений, мечтателем до конца жизни. Именно такое, своеобразное и не всеми понятое, отношение к действительности отразилось в поэзии и прозе Гумилева.

Особое место в ряду поэтов, чьи произведения существенно повлияли на образный мир, эволюцию и эстетику Гумилева , принадлежит трём авторам - Пушкину, Тютчеву и Баратынскому. Эстетические воззрения Гумилёва, касающиеся понимания им категорий прекрасного, трагического, гармонического, соотношения реального и идеального, художественной бытийности, «оприродненности» творчества и поэта, являются осознанным развитием эстетических принципов трёх крупнейших русских романтиков,

Системное изучение традиций Пушкина у Гумилёва заставляет признать, что именно Пушкин был поэтом, в творчестве которого с юных лет, Гумилев обретал названные им как принадлежащие классику точность, простоту поэтической речи, требовательность к себе, верность идеалам, полнозвучие и содержательность образов, укорененность создаваемых образов в традиции. Можно отметить некоторые особенности традиций Пушкина. Во-первых, Пушкин является для Гумилёва классическим образцом поэта, воплощающим такие универсалии, как гармония, оптимизм, просветительская миссия поэта; во-вторых, через Пушкина Гумилёв наследует русскую и европейскую романтическую традицию; в-третьих, в своих произведениях поэт избегает прямого цитирования своего литературного кумира, предпочитая формы заимствования мотива, темы, образа или иронического обыгрывания цитаты.

Осмысление внимания Гумилёва к произведениям Тютчева, в круг которых введены новые стихи, позволяет преодолеть одностороннюю трактовку философской лирики классиков раннего и зрелого русского романтизма как создавшей трагическую картину мира и представившей образ страдающего лирического героя. Восприятие поэтом-акмеистом напряженного драматизма философской лирики Тютчева и одновременное усиление им увиденной у классика тенденции гармонизации введением в стихах поэта XX века мотива открытости лирического героя миру, становится важнейшей составляющей национальной поэзии.

В следовании Баратынскому поэт усложняет контекст традиции, привносит гармонизирующие образы и мотивы, откликается на восприятие Баратынским смерти как умиротворения, добавив, что она открывает «путь к небесам». Присутствие традиций поэта мысли возрастает в зрелом периоде творчества Гумилёва, но трагизм философской лирики классика заметно умерен.

В стихотворениях Н.Гумилева отсутствует обыденная реальность (особенность акмеизма), зато присутствует реальность экзотическая, характерная для романтизма. В своем художественном воображении поэт свободно перемещается в пространстве и времени: Африка, океанские просторы, античный мир, время великих географических открытий - всё является объектом его внимания.

В своих произведениях Н.Гумилев создает обобщенный образ героя, который отличается ясностью, конкретностью позиций. Это уверенный в себе человек, не доверяющий чужим призывам, полагающийся на собственный разум, мужественно идущий к намеченной цели, что не характерно для романтизма.

Мы рассмотрели экзотическую поэзию Н. С. Гумилева в разрезе всего его творчества, его сознания, его жизни. В каждом из сборников поэта присутствует экзотическая тема, ведь экзотика и связанные с нею путешествия, далекие страны, необычные герои всегда жили в душе и сознании Гумилева.

Экзотическая тема, как и все творчество поэта, эволюционировала: от

декоративных, многоцветных образов и картин поэт пришел к философским размышлениям о мире и о себе, и экзотика стала в поздний период деятельности Гумилева фоном и средством передачи мыслей, порой трагических.

Экзотическая лирика Гумилева пестрит многообразием зрительных образов. Недаром В. Брюсов назвал Гумилева «поэтом зрительных картин, может быть не всегда умеющим сказать новое и неожиданное, но всегда умеющего избежать в своих стихах недостатков» за счет мастерского владения формой стиха, а также переосмысливания, «перепрочувствования» привычных, уже введенных в поэтический арсенал образов. Зрительность стоит на одном из первых мест в творчестве поэта, но он не стремится приблизить поэзию к зрелищности живописных полотен. В стихах Гумилева впечатляет зримость явлений души, их «фантастическая достоверность».

Гумилев был всю жизнь романтиком, искателем приключений, поэтому и романтические мотивы (мотив «Музы Дальних Странствий», экзотическая тема, тема любви, тема одиночества) не уходили из его творчества. Да, многие стихи поздних сборников Гумилева выражали взгляд на вполне земные процессы. И все-таки вряд ли можно говорить даже о позднем творчестве Гумилева как о «поэзии реалистичной».

Он сохранил и здесь романтическую исключительность, причудливость

душевных процессов. Но именно таким бесконечно дорого нам слово Мастера Но на всем протяжении творчества Н. С. Гумилева его поэзию не покидали мир прекрасной и благородной романтики, свежий ветер мужества, любовь к жизни, ее вечная и таинственная красота.

Несовместимость Гумилева с реальностью была такого рода, что исключала не только похвалы реальности, но и порицания ее. Вот почему стихи с самого начала стали для Гумилева не способом погружения в жизнь, а способом защиты, ухода от нее. Не средством познания действительности, а средством восполнения того, что действительность не дает. Совершенство стиха рано было осознано Гумилевым как единственно приемлемая альтернатива жизненным несовершенствам, величавость и спокойствие искусства противостояли в его глазах всяческой (политической, бытовой и прочей) суете, а пышная яркость и многоцветье поэтических образов контрастировали с грязновато-серенькой обыденностью.

поэт говорит о мире «подчеркнуто нереальном», но почему-то воспринимаемом «осязаемым и зримым», что сказочная декоративность стихов ощущается как большая реальность по сравнению с самой действительностью. Новая, «сотворенная» реальность выступает у Гумилева в экзотическом, карнавально-театральном виде («Маскарад», «Сада-Якко»); нарочито красочен, экстравагантен фон (Содом, «Тростники медлительного Нила», Каир, озеро Чад, Древний Рим).

Однако уже здесь некоторые исследователи усматривают формирование «специфического чувства историзма в акмеистической поэтике, характеризующегося личной привязанностью к ценностям иных эпох», воспринимаемых свежо и непосредственно.

Гумилев расширяет наш мир познания неизведанным и заманчивым.

И мы ехали в «заблудившемся трамвае», «Через Неву, через Нил и Сену», мы

«прогремели по трем мостам», и «Пьяный дервиш», превратив трамвай в парусник, вырвал из-за пояса пистолет - и на палубу сыпалось с «брабантских розовых манжет» «легкое золото кружев», а парусник превращался в пароход - шел по Нигеру, и крокодилы разбивали его винты ударом могучих хвостов.

Представить это нетрудно. Мы благодарны Гумилеву за этот первозданный могучий мир, требующий от человека мужества и великодушия.

В наиболее зрелых стихах Гумилева сборников «К синей звезде» и «Огненный столп» он предстает не как конквистадор и Дон-Жуан, а как поэт, замученный своей любовью - музой. Можно сказать, что в последние годы Гумилев только и писал о неутоленной и неутолимой любви: почти все стихотворения приводят к одному и тому же «духовному тупику» - к страшной тайне сердца, к призраку девственной прелести, которому в этом мире воплотиться не суждено. Пусть темпераментный поэт продолжает «рваться в бой» с жизнью и смертью - он раз и навсегда неизлечимо ранен.

Италия для Гумилева становится воплощением самого Искусства. И Гумилев видит пышный расцвет, он является служителем -- и этим ставит свое имя в один ряд с великими итальянцами, “всемерностью русской души” приобщаясь к вечному мировому наследию.

Практическая значимость работы заключается в возможности использования результатов исследования при чтении лекционного курса «История русской литературы XX века», спецсеминаров и спецкурсов, посвященных творчеству Н.С.Гумилева.

Список использованной литературы

1. Каримов И.А.Узбекистан на пороге достижения независимости. - Т.: Узбекистан, 2011. - 383 с.

2. Каримов И. А. Мировой финансово-экономический кризис, пути и меры по его преодолению в условиях Узбекистана. - Т.: Узбекистан, 2009. - 56 стр.

3. Каримов И. А. Концепции дальнейшего углубления демократических реформ и формирования гражданского общества в стране. - Т.: Узбекистан, 2010. - 56 стр.

4. Каримов И. А. Продолжение модернизации страны - важный фактор развития. - Газета «Ишонч». - 2010. - 8 декабря.

5. Каримов И. А. Все наши планы и программы служат во имя развития Родины, благосостояния народа. - Газета «Халк сузи». - 2011. - 22 января.

6. Каримов И.А. Узбекистан на пороге XXI века: угрозы безопасности, условия и гарантии прогресса. - Т.: Узбекистан, 1997. - 315 с.

7. Бавин С. и Семибратова И. «Судьбы поэтов серебряного века». - М., 1993.

8. Балашова И.А. Романтическая мифология А.С. Пушкина / И.А. Балашова. - Ростов-на-Дону, 2004. - С. 39.

9. Бронгулеев В. В. Африканский дневник Н. Гумилева // Наше наследие. - 1988. - № 1. - С.87.

10. Воспоминание о серебряном веке. / Сост. В. Крейд. - М., 1993.

11. Гумилёв Н. Сочинения. В 3 т. - Т. 3. Письма о русской поэзии / Подгот. текста, примеч. Р. Тименчика / Н. Гумилёв. - М..: Худож. лит., 1991. - 430 с.

12. Гумилев Н. С. Избранное. / Сост., вступ. ст., комент. Панкеева И. А. -

М., 1990.

13. Гумилев Н. С. Избранное. / Сост., вступ. ст., комент. Смирновой Л. А. - М., 1989.

14. Гумилев Н. С. Стихи; Письма о русской поэзии. - М., 1990.

15. Давидсон А.Б. Николай Гумилев.Поэт, путешественник, воин. - Смоленск: Русич, 2001. - 416 с.

16. Давидсон А. Муза странствий Н.Гумилева. - Смоленск: Восточная литература, 1992. - 319 с.

17. Дудин М. Охотник за песнями мужества: О поэзии Гумилева // Аврора. - 1987. - № 2. - С. 116-120.

18. Иванов Вяч. Вс. Звездная вспышка (Поэтический мир Н. С. Гумилева) // Гумилев Н. С. Стихи; Письма о русской поэзии. - М., 1990. - С. 5-33.

19. Кормилов С. И. Сонеты Н. С. Гумилева // Филологические науки. - 1999. - № 4. - С. 11-19.

20. Кудрявцева (Саяпина) А.С. Традиции русского романтизма XIX века в творчестве Н.С. Гумилёва // Русская литература XIX века в контексте мировой культуры: Материалы Междунар. науч. конф. - Ростов-н/Д:, 2002. - С. 19-21.

21. Кудрявцева (Саяпина) А.С. Традиции Ф.И. Тютчева в творчестве Н.С. Гумилёва // Творчество Ф.И. Тютчева: филологические и культурологические проблемы изучения: литературоведческий сб.- Вып. 15-16. - Донецк: ДонНУ, 2003. - С. 240-250.

22. Кудрявцева (Саяпина) А.С. А.С. Пушкин в восприятии Гумилёва / А.С. Кудрявцева // Литература в диалоге культур: материалы 2 междунар. научной конф. - Ростов-н/Д., 2004. - С. 83-84.

23. Кудрявцева (Саяпина) А.С. К вопросу о традициях Е.А. Баратынского в лирике Н.С. Гумилёва // Литература в диалоге культур: Материалы 4 междунар. научной конф. - Ростов-н/Д., 2006. - С. 195-199.

24. Лавренев Б. Поэт цветущего бытия. [О Н. С. Гумилеве] // Звезда

Востока. - 1988. - № 3. - С. 148-152.

25. Лекманов О. А. Книга об акмеизме и другие работы. - Томск, 2000.

26. Лекманов О. А. Н. Гумилев и акмеистическая ирония. // Русская речь. - 1997. - № 2. - С. 13-17.

27. Лукницкая В. Николай Гумилев: Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. - М., 1990.

28. Маковский С. К. Николай Гумилев // Маковский С. К. На Парнасе Серебряного века. - М., 2000.

29. Меньшиков В. Поэт - гражданин Гумилев. // Герои и антигерои Отечества / Сост В. Н. Забродин. - М., 1992. - С. 218-243.

30. Мусатов В. В. История русской литературы первой половины XX века. - М., 2001.

31. Неведомская В. Воспоминания о Гумилеве и Ахматовой //

Воспоминания о серебряном веке. / сост., авт. предисл. и коммент.

В. Крейд. - М., 1993.

32. Одоевцева И. В. На берегах Невы. - М., 1988.

33. Пайман А. История русского символизма. - М., 2000.

34. Пинаев С. М. Над бездонным провалом в вечность. Русская поэзия серебряного века. - М., 2001.

35. Погорелова Б. М. Валерий Брюсов и его окружение // Воспоминания о серебряном веке . - М., 1993.

36. Поэзия серебряного века в школе / Сост. Е. М.Болдырева, А. В. Леденев. - М., 2001.

37. Семибратова И. Николай Гумилев // С. Бавин, И. Семибратова. Судьба поэтов серебряного века. - М., 1993. - С. 141-155.

38. Скатов Н. Н. О Н. Гумилеве и его поэзии. // Литературная учеба. - 1988. - № 4. - С. 177-181.

39. Смирнова Л. А. Припомнить всю жестокую, милую жизнь // Гумилев Н. С.Избранное / Сост. Л. А. Смирнова. - М., 1989. - С. 5-31.

40. Три века русской поэзии. / Сост. Банникова Н.В. - М.,1979. - 864 с. 41. Чупринин С. Из твердого камня: Судьба и стихи Н. Гумилева // Октябрь. - 1989. - № 2. - С. 196-202.

42. Шлегель Ф. Разговор о поэзии // Ф. Шлегель. Литературные манифесты западно-европейских романтиков / Под ред. А.С. Дмитриева. - М., 1980. - С. 62.

43. Интернет-сайты.

www.yandex.ru

www.google.ru

google.uz

Размещено на Allbest.ru

...