Образ дома в трилогии В.И. Белова "Час шестый": исследовательский и методический аспекты

Этот антидом становится местом гибели, страха и несчастья, наглядно демонстрирует, какое будущее ждет страну, если у её руля окажутся люди, распространяющие установление законов антидома. Образ дома масштабируется и охватывает постепенно всю страну, разлад в семье становится разладом в государстве.

Обобщая вышесказанное, отметим, дом в романе «Кануны» главным образом является средоточием культурных и бытовых достижений предков, он способствует возникновению атмосферы понимания и согласия, в домах, близких к идеалу, живут счастливые семьи. Преобладают в первой части трилогии благополучные в материальном и духовном плане жилища, а так же дома стариков-бобылей, для которых их бани и избушки выполняют ту же функцию, что и дома для Роговых и Мироновых. Но образ дома у В.И. Белова не статичен. Его динамика прослеживается в постепенной замене представления о традиционном доме чертами антидома, которые будут определены структурно и содержательно в следующих романах трилогии («Год великого перелома» и «Час шестый»). В «Канунах» же намечена эта неизбежная логика грядущих изменений.

2.2 «Год великого перелома»

После разрушения деревенского дома еще в первой части трилогии начинает утверждаться система антидомов, наиболее масштабно представленных в романе «Год великого перелома». Значительно сокращаются описания жилищ, это логически объясняется тем, что ранее в романе эти описания были даны и нет необходимости их повторять вновь. В то же время дом настолько утратил свои основные функции, что домами в широком смысле этого слова для героев становятся пространства, изначально созданные для других целей (например, баня для матери и брата Павла Пачина, пилоставка для самого Павла, Спасский собор Спасо-Прилуцкого монастыря для попа Рыжко и сотен людей, содержащихся в этой пересыльной тюрьме, барак на делянке для Степана Лузина и украинских переселенцев и другие). В этих пространствах люди находятся вынужденно и непродолжительный период времени, что подтверждает разрушение постоянного дома, стабильности и покоя. Кроме того, в таких «домах» творятся бесчинства, вводящие персонажа в целую череду необъяснимых для него, зачастую странных событий. Возникает заявленный еще в первом романе мотив лабиринта, и связан он напрямую с городом.

Город как форма общественного бытия является центром цивилизации. Пристальный и неизменный интерес к этой теме объясняет Ю.М. Лотман: «Город, как сложный семиотический механизм, генератор культур, может выполнять эту функцию только потому, что представляет собой котел текстов и кодов, разноустроенных и гетерогенных, принадлежащим разным языкам и разным уровням» [34, с. 35]. Образ любого города предполагает реализацию целого ряда культурных ассоциаций, является характерологическим инструментом по отношению к герою. Вспоминая Н.В. Гоголя, И.А. Гончарова, Ф.М. Достоевского, М.А. Булгакова, мы видим, как у В.И. Белова повторяется идея обезличенности человека в таком пространстве, и в этом заключена трагедия, предопределенность судьбы. Возникает вопрос о состоятельности цивилизации, представленной городом, о ее перспективах в построении счастливого будущего.

Впервые образ города-лабиринта возникает тогда, когда Данило Пачин и поп Рыжко приезжают в Москву с жалобой на волисполком. Они успешно находят коммунальную квартиру Петьки Штыря, но под вечер поп Рыжко в нее уже не возвращается: зайдя в храм, он оказывается арестованным специальной комиссией. Череда распахнутых Николаем Ивановичем дверей, пройденных проулков, ворот, арок и улочек создают замкнутую систему лабиринта, под страхом опасности заставляющую бежать невиновного человека куда глаза глядят. И эта же система приводит представителей противоборствующих сторон (Арсентий Шиловский и поп Рыжко) под одну из крыш дома с длинным коридором, за один стол в одной из коммунальных комнат. Вообще в этих эпизодах сконцентрированы мотивы растерянности, удивления, страха, беззащитности («боязливо вышли из вагона», «не зная куда идти и как ехать дальше, они долго перетаптывались на одном месте», «Данило читал и не успевал прочитать ни одной вывески», «дивился, как много народу скопилось и живет в одном месте», «снова почувствовал свою беззащитность: “Куда идти?» [12, с 51-53].

Москва лишает героев возможности осознавать себя в пространстве, а следовательно, разрушает и национальную самоидентификацию: «Да с вечера вологодские были, - бодрился Николай Иванович - А нынче оба советские» [12, с.51]. «Советский поп - сочетание невозможное, - говорит А.В. Федорова - но именно его оксюморонный характер как нельзя лучше демонстрирует, насколько вывернут, искажен веками остававшийся неизменным образ жизни селянина в целом» [54, с.108].

Оппозиция «деревня - город» считается одним из стереотипов деревенской прозы. Для данного противопоставления характерно понимание города и села не просто как принципиально разных образов жизни, но и как полярных типов этики и эстетики [18, с.80]. Но представление об абсолютной несостоятельности городской жизни относительно истинно духовного деревенского мира нельзя применять к наследию В.И. Белова. Так, Ю.И. Селезнев отмечал: «Писатель не разделяет мир на «большой» и «малый» по внешним признакам (в том числе и город - деревня). Истинно большой мир, сущность истинной жизни - вне этих атрибутов: ибо жизнь везде жизнь» [44]. И отдельные городские пространства эту мысль подтверждают. Безусловно, коммунальные квартиры выглядят непривлекательно в глазах главных героев, жителей исключительно деревенских, хотя бы с точки зрения их многолюдности. Но так как комната Петьки Штыря принадлежит выходцу из деревни, то помещение даже в своем искаженном виде, далеком от деревенской хоромины, продолжает хранить элементы уюта и гостеприимности. В первой части трилогии автор говорит о самоваре, гармони и сундуке, столь привычных каждому крестьянину.

В начале второго романа дается подробное описание нового, ранее не известного читателю, домика Платониды Артемьевны и ее золовки. Он возникает в воспоминаниях Прозорова, которому довелось жить в нем после ссылки в Архангельск. Автор отсылает нас к образам еще счастливых жилищ, которые в дальнейшем совсем исчезнут из повествования. В этом доме Прозоров всегда испытывал какое-то просветленное чувство. Оно, безусловно, связано напрямую со старушками, сдававшими ему половину. Любой дом - это отражение своего хозяина. Кроткий и добродушный нрав хозяек подтверждали уже привычные доминанты уюта. Наиболее детально Белов обычно описывает самые благополучные в материальном и духовном плане пространства, как это было с домами Роговых и Мироновых. Стены дома, как и в деревне, не оклеены, каждое утро топится печь - родной очаг, символ незыблемости семьи. В интерьере архангельского домика много парных предметов: два фикуса, два сундука, два комода, два киота, две этажерки, две норвежские гравюры, что соотносимо с двумя хозяйками. И только кроватей и стульев больше, так как в доме временно проживало больше людей, чем обычно. Примечательно, что вход в половину Прозорова был один, а двери не закрывались. Данная деталь характерна и для дома Мироновых. Это демонстрирует те доверительные отношения, которые сложились у жильцов и гостеприимных хозяев: у Платониды Артемьевны никогда не было детей, и старушки прикипели сердцем к своему соседу и в дальнейшем не хотели отпускать его, заботились, как могли и умели, пытались сосватать.

Интересны звуковые детали, сопровождающие образ дома: сухой характерный цокот коклюшек, переплетающийся с напевной поморской речью хозяек, и граммофонный голос Плевицкой по воскресеньям. Все это вместе с геранями на окнах и розовеющим из-за штор светом от резных окон признавалось Владимиром Сергеевичем родным и понятным. Свет родных окон в сумерках внешнего, часто таящего опасности мира - один из излюбленных лирических мотивов многих русских поэтов. Все вышесказанное говорит о вечности, прочности, силе домика, возрождающей героя к жизни. Перед читателем предстает образ дома, а не антидома, торжество которого столь абсолютно утверждается на следующих страницах романа.

Конечно, это не образ из «Лада», в нем не живет полная крестьянская семья, в домике старушек иной труд и свои заботы, что легко объясняется городским контекстом дома. В. Белов без иронии описывает уют мещанского жилища. Душевный покой в такое непростое время герою приносит именно теплота ставшего совсем родным дома. Здесь Прозоров чувствует себя счастливым, в этой обстановке и с этими людьми, этот очаг он будет в дальнейшем вспоминать, скитаясь по стране, ворочаясь ночами на нарах в камере. Подобные утраченные дома сохраняют в своих воспоминаниях персонажи, к такому же пространству они интуитивно тянутся во время любых страданий и желают, как Евграф Миронов, восстановить после потрясений.

В московское пространство вписан красивый дворянский особняк, в котором Шиловский занимает две комнаты. Он переезжает из коммунальной квартиры Петьки Гирина в обширные комнаты с высокими потолками. Пространство коммуналки сохраняется, лишь меняется «метраж» жилплощади, и герою здесь «неуютно, холодно, словно ночуешь не дома, а на вокзале» [11, с.17]. Прежде роскошные и столь любимые дворянские дома меняются с приходом новой власти. В этих стенах, чужих, не им отстроенных, Шиловского мучает бессонница. Он входит в дом не через парадную дверь, а через черный ход, будто вор. Подтверждается мысль о том, что даже самый благополучный дом не может сделать жизнь человека счастливой, если этот дом ему не принадлежит, и человек не вложил в него свою душу и сердце, как это было и в первом романе с Игнатием Сопроновым.

Возвращается автор и к образцовым домам прошлого. У Роговых нет существенных изменений: так же шумит самовар, горячие рогули во весь залавок в кути ожидают гостей, тянет пареной голанкой, вновь копятся усатые тараканы. Но появляется особое «сторожнее чувство», ожидание неизбежной беды: «Большой роговский дом замер. Напрягся каждой своей стропилиной, каждой решетиной и замер, затих вместе с людьми и скотиной, вместе с каждой подпольной мышкой» [11, с. 132]. Страшно даже самым крепким хороминам, каково же приходится домам, которые и до перемен не были устойчивы в своих основах. Не уходит от внимательного читателя неслыханный ранее запах табачного дыма, появившийся вместе с представителем власти Скачковым. Испокон веку известен этим стенам был лишь запах лучины, бересты или подгоревшей корки, но вот новый папиросный дым облачком окутал избу, знаменуя новую жизнь, приход которой чувствовал дом в первом романе, а теперь испытал въявь. Новые звуки так же характерны для роговской избы: утробные возгласы, готовые перейти в истошные крики, детский плач, хныканье, все это подавляемые выражения страданий. Но самое страшное - безмолвные, беззвучные мужские слезы. Тишина становится очередным символом горя.

Совершенно по-новому выглядят брошенные дома зажиточных крестьян. Эти дома, знакомые еще по «Ладу», где В.И. Белов стремился воссоздать некую идеальную норму, образец народного быта и культуры, который своей органичностью мог бы противостоять тенденциям «разлада», покидаются людьми [52]. Даже такие большие дома в два этажа, как у Шустовых, при всей кажущейся непоколебимости не могут защитить семью в ходе истории, в период «великого перелома».

Парадокс в том, что дом, как самый крепкий фундамент человека, как первооснова всех ценностей, рушится или вынужденно покидается хозяевами. Мы не находим подробных характеристик богатств шустовского дома, но автор говорит о том, что все помещения были полны продуктами, сеном, скотом, не пустыми оставались лари, сундуки, шкафы. Он полон в вещественном отношении, в плане благосостояния, но пуст фактически, в нем нет главной составляющей дома, без которого это пространство теряет смысл, - в нем нет человека. Хотя все еще хранится обжитое тепло, запах печного варева, детских одежд и пирожной закваски (запахи типичные для деревенского дома и семейного уюта, которые успокаивали даже Сопронова), а окна дома ярко светятся в ночи: лампа горит в избе и настольная в горнице, но семья Шустовых уже уехала из деревни. Нет труднее для хозяина решения, чем покинуть дом своих предков, взяв с собой одно живое богатство - деток с женой, да отца с дедом. С горечью автор показывает, как: «…за одну ночь разрушилась многовековая судьба» [11, с. 215].

По скорому распоряжению власти такие дома быстро приобретают новых хозяев. Целая череда переселений ожидает жителей Шибанихи в третьей части трилогии - романе «Час шестый», но уже и в «Годе великого перелома» она частотна и неудивительна.

Отцовский дом Павла Рогова впервые появляется на страницах романа в конце второго тома «Год великого перелома». Доподлинно не известно, как выглядел дом в прежние времена, но по реакции Павла можно сделать вывод, что облик свой изба внутренне и внешне поменяла существенно. В доме Данилы Пачина теперь проживает Гривенник. Далеко слышно, как в избе кто- то «пиликает на гармони», нарочито пренебрежительное «пиликает» соответствует беспечному образу жизни нового хозяина, который без чувств спит на лавке. Сени давно не метены, в них валяется разная утварь. В избе так же все раскидано, пол заплеван, в колодках зимних оконных рам торчат окурки, стол грязный.

По утробному беззвучному плачу Павла ясно, что Гривенник совсем по- другому, нежели было принято у Пачиных, ведет хозяйство. За домом не просто не ухаживают, его внутренний мир разрушают, вместо голосов счастливой семьи стены слышат храп и ругань пьяных мужчин. Причиной тому является характер Гривенника, его пагубные привычки и жизненные принципы, кроме того, немаловажную роль играет отношение нового хозяина к чужому дому, власть над которым Гривенник хочет показать таким образом. Во всех прежде счастливых домах, где поселились новые жильцы, нет счастья, ни один из них нельзя назвать домом.

Подобные дому Пачиных образы приближаются к образам антидомов на уровне нарушения порядка и изменения вещественного мира явно, но есть антидома, являющиеся таковыми скорее по атмосфере, внутреннему духовному наполнению.

Так Сопронов живет в прежде уютном и по-особому светлом поповском доме. В нем все та же широкая кровать занимает видное место, на ней атласное одеяло от прежнего хозяина, но пуста поветь, пусты хлева, Сопронов сам ничего не наживает. Его сундуки полны одеждами, полотенцами и тканями, однако эти вещи не принадлежат ему так же, как не принадлежит ему и дом. Автор не говорит, откуда эти вещи, но после разгрома в доме Роговых, после покинутого шустовского дома у читателя не остается вопросов и сомнений.

Подтверждает догадки труба дома, она дымит, явно топится печь, но дров у Игнатея нет. То, что кем-то долго наживалось, хранилось, береглось, растрачивается (что примечательно, представителями власти) и охраняется с помощью нагана под подушкой. Нет покоя Сопронову даже в уютных домах, оплотах традиционного русского духа. Игнатей бедняк из бедняков прежде всего потому, что не привык работать, не ощущает связи с землей. Ему ненавистна мысль, что он, как червяк, будет в ней возиться. У крестьян, для которых святы труд, дом, семья, земля (неразрывные доминанты крестьянской жизни), он не вызывает уважения, и несмотря на то, что Сопронов живет здесь, в деревне он чужой, отчего легко выполняет роль разрушителя крестьянского уклада.

Игнатей Сопронов, выписанный крупным планом, по-видимому, внутренне связан с многими реальными историческими действующими лицами, которые определяют его поведение: Сталиным, Троцким, Меерсоном, Ерохиным [Об этом: 6, с.120]. Л. Барташевич так же отмечает, что масштаб происходящего в одной северной деревне позволяет говорить В.И. Белову о судьбе всей России, этим определяется истинное значение хроники. Банька деда Носопыря и шибановские дома сменяются московскими квартирами, архангельскими хибарами на лесозаготовках, печорскими двухэтажными домами. К жизни шибановской постоянно тянутся нити из разных уголков страны. Во второй и третьей частях трилогии переплетаются трагедии русского и украинского народа. Масштаб происходящего в северной деревне, начиная с 1928 года, позволяет Белову говорить о судьбе всей «новой» России.

Автор все расширяет границы своего проникновения в жизнь, строя произведение как бы концентрическими кругами. Центральное положение в них занимает обобщенный дом деревни Шибанихи, трагедии шибановских семей во многом были общие, их судьбы часто повторялись. Но проблемы деревенского дома выходят за его пределы, охватывают сначала один отдельно взятый колхоз «Первая пятилетка», а затем речь идет о реформах, реализуемых во всей стране. При этом самый широкий концентрический круг (образ Родины) как правило реконструируется на основе частных деревенских локусов. В художественном отношении это так же четко прослеживается: в бытописание романа «Кануны» включаются выдержки из официальных документов (романы «Год великого перелома», «Час шестый» их содержат в весьма большом объеме, значительном для содержания), а на смену ежедневным рассуждениям представителей крестьянства о личных заботах приходят мысли Сталина о судьбе не только своей страны, но и всей Европы после революции во Франции.

Расширение романного пространства влечет за собой отрыв главных героев от своих домов. Так Павел Рогов, чей образ является ключевым межтекстовым элементом хроники, в первом романе тесно связан с домом. Во втором романе герой обездомел, несмотря на близость к дому, ему приходится существовать за его пределами. В последнем романе герой вынужденно оказываются очень далеко от дома, его связь с родным очагом полностью утрачивается. Павел вынужденно оставляет северную русскую деревню, в которой он с детства свой человек, и едет на Урал в качестве беглеца, чтобы там построить новый дом.

Особое место в романе занимают дома, в дальнейшем приобретающие новые для них функции, значимые для процесса руководства колхозами, управления крестьянами и реализации новых указов. Так, в большой обширной самоварихиной избе и при новой власти постоянно много народу, здесь проходят занятия по ликбезу, однако, как прежде, когда в этой избе чаще проходили беседы за прялками да игрища, нежели уроки, так и сейчас, в этом пространстве преобладает игровое начало. Несуразно смотрится здесь все то, что насаждается сверху, что не является для деревенского мира органичным.

«Ученицы - шибановские неграмотные девки - старались не шуметь ради наставницы. Собирались дружно, сидели, терпели… девицы не имели ни книг, ни тетрадей, они пришли на учебу с прялками» [11, с.94]. Их больше волновали проходящие под окнами люди («Девки, моряк!» [11, с.95]) и хозяйственные хлопоты («Какие тут буквы, в среду мой черед коров колхозных доить» [11, с.95]). Сочинение Александра Волкова («Все кончено, иду. Ах, Дженни, как ужасно! Как сердце бедное волнуется, кипит!») девушки прерывают частушками о наболевшем [11, с.96]:

Пятилетка, пятилетка, Пятилетка, девушки. Из-за этой пятилетки Не видать беседушки.

Все это порождает особенно выразительный комический эффект.

В основных событиях второй части трилогии продолжают участвовать уже знакомые жители деревни Шибаниха. Но судьба часто заносит их далеко от дома, поэтому наряду с привычными пространствами появляются совершенно новые дома, лишенные уюта, лишь формально выполняющие функцию укрытия - места, где персонажи могут разве что переночевать. Временное жилье перестает быть многогранным понятием, средоточием духовности, воплощением которой ранее был дом, граница между своим, привычным и внешним, опасным стерта. Хаос внешнего мира проник внутрь жилища, а значит и в душу человека, так как дом и душа взаимно проективны [38, 122 с.].

В качестве примера наиболее показательны пилоставка, где живет Павел Рогов и эшелоны спецпереселенцев. Подробных описаний пилоставки автор не дает, как он в принципе не заостряет внимание читателя на образах антидома, но из контекста считываются «мелочи», создающие достаточно цельную картину. В широком смысле предметный мир жилища представлен печкой, сложенной «по-культурному» («и даже с плитой»), и топчаном. Это в буквальном смысле крыша над головой, но не более, никаких элементов уюта здесь не было. Павел спал на голом топчане, без подушек и одеял несколько месяцев. Из описаний труда Павла, его повседневной деятельности мы видим, что единственным развлечением становились вечерние чаепития, которые на время разгоняли тоску всех мужчин, вместе выполняющих планы лесозаготовок. А в целом это пространство хранило и увеличивало чувство одиночества, способствовало «застойной грусти» героев. Именно застойной, неподвижной, постоянно сопутствующей любому ежедневному труду. Здесь вспоминали о настоящем доме, где утрами не выстывало бы насквозь, где бы не было вездесущих, не дающих покоя вшей. В. Белов и прежде говорил о том, куда и как открываются двери домов в романе, в данном случае сделан акцент на двери, открывающейся прямо на улицу в сторону болотного леса. В свою очередь болото предстает как символ распада. Ассоциируемое с болотом физическое разложение становится олицетворением начала духовного распада.

Наиболее угнетающе действуют на читателя судьбы спецпереселенцев и описание их эшелонов. Мы говорим о них в рамках темы работы исходя из основной функции этих вагонов - функции временного жилья; только по причине того, что длительное время в этих вагонах переезжали люди, в жизни которых переезды подобного рода играли ключевую роль. Это образы безопорного дома и дома-тюрьмы. Такой явно выраженный антидом на колесах обозначает не только отсутствие или разрушение помещения, нужного человеку для проживания, но и метефизическую бездомность людей 20 века, что неотделимо от мотивов одиночества, скитальчества и разочарования [26, с.77].

В данном случае в описание почти отсутствуют какие бы ни было положительные смыслы. Большее внимание уделяется звукам и запахам, так как в вагонах было темно, и зримые предметы не имели особого значения. Вагоны были «до потолка набиты крестьянским скарбом» [11, с. 49], перечисляются основные предметы, которые везли спецпереселенцы: узлы с сухарями, матрасы, одеяла, топоры и пила. Все то, власть разрешила им взять с собой для строительства новых поселков вдали от привычной цивилизации. Часть этих вещей не принадлежала переселенцам, многие из них были в летней одежде и без того в холодных, не всегда отапливаемых вагонах. Звуковой ряд представлен так: «Печальные гудки паровозов пытались заглушить многотысячные рыдания и крики мольбы, проклятья отчаявшихся и молитвы, детский плач и всплески удивительных украинских мелодий» [11, с. 45]. Ужасающие звуки горя лишь иногда сменяются старыми украинскими хуторскими песнями, успокаивающими даже детей. Подобные редкие лирические эпизоды, гармоничные по своей естественности, это элемент обычной народной жизни, с ее трудом, открытостью и песней, это элемент лада, разрушающегося со стремительной скоростью [10, с.172]. Запахи не соотносимы ни с одним ранее описанным жилищем: залежалых продуктов, отсыревшей одежды, мочи. Все подобные эшелоны двигались вглубь страны, неся с собой тиф, смерть, скорбь.

В конце концов эти дома на колесах приводят читателя в Спасо-Прилуцкий монастырь, где спецпереселенцы ожидают своей дальнейшей участи. Северный монастырь встречает холодным ужасом. Холод не только от зимнего мороза. Николай Иванович (ранее более известный в романе «Кануны» как поп Рыжко) видит здесь не свойственные монастырскому пространству картины: «собор стоял посреди человеческого кала, горящих костров и каких- то жалких пожитков» [11, с.63]. В кострах горели кресты с могил, лестничные перила, ступени монашеских келий - все, что можно было разобрать и сжечь, чтобы согреться, люди разобрали и сожгли. Алтарь разворочен, склепы раскрыты, кругом в условиях антисанитарии умирают люди. И в этом пространстве в глаза Николаю Ивановичу постоянно бросаются кресты, куда бы он не поворачивался. Для него, священника, вера, духовная сила, мораль все же остаются выше этого хаоса, в который власть ввергает «спецпереселенцев». Среди людского муравейника, задыхающегося в тифу, его мысли обращались к давно минувшему. Он представлял Прилуцкий монастырь в смутное время, и тогда человек на смотровой башне из прошлого как будто переносился в настоящее. Николай Иванович в забытьи видел, как в монастырские ворота ввозили сокровища русской столицы, Прилуки представали во всей своей красе и величии, не утраченном даже с приходом атеистической советской власти. Сейчас же время для собора Прилуцкого монастыря будто остановилось:

«Круглые сутки скрипели, грохотали железные двери, круглые сутки плакали дети, стонали старые люди…» [11, с.65]. Единственный временной промежуток, отмеченный автором, - это полтора часа на рассвете, когда затихали даже младенцы: «…под высокими куполами истаивало отрадное успокоение, и как будто в эти минуты веяло откуда-то родимым теплом» [11, с.67]. В.И. Белов говорит о неугасимой в человеческой душе надежде, о действующей силе святых мест, несмотря на их осквернение.

К образу Прилуцкого монастыря обращался не только В.И Белов. У К.И. Коничева в повести «В году тридцатом» читатель видит тот же монастырь в тех же условиях, правда, описанный кратко. Герой повести, молодой чекист, приехавший сюда, чтобы сопровождать украинцев в леса под Тотьмой, обращает внимание на могилу Батюшкова, на мраморном кресте которой спецпереселенцы сушат портянки. Он видит в этом осквернение культурного достояния России, но не склонен к рефлексии по поводу трагедии людей, оторванных от своих корней.

Подводя итог исследованиям второго романа, отметим, что в целом «Год великого перелома» - это взгляд Василия Белова на коллективизацию как на величайшее народное несчастье. Он не просто обозначен, но и развернут, обоснован; доказательством становится крах всего деревенского быта, начинающийся с последовательного описания жилищ персонажей. Во второй части хроники автор показывает (что соотносимо и с заглавием романа) перемену, происходящую в прежде счастливых домах, очерчивает путь превращения домов в антидома, а в историях героев доминантным становится мотив «бездомья», скитальчества. Дома теряют своих прежних хозяев и приобретают новых, которые рушат традиционный уклад. Преобладающее большинство во второй части - антидома с типичными своими чертами тесноты, закрытости, гибельности. Монастырские кельи, бараки и вагоны со спецпереселенцами являются частными разновидностями одного образа - тюрьмы, ставшего ключевым в романе «Год великого перелома».

2.3 «Час шестый»

Уже в самом начале романа «Час шестый» возникает мотив возвращения в родной дом. Причем из дома «временного», «принудительного», «казенного»,

каким были для раскулаченных лагеря и тюрьмы [19, с.13]. Драматизм ситуации в том, что, покинув антидома в чужой стороне, в родной они уже не находят своих домов, отчий дом для них становится антидомом. Это финальная ступень на пути разрушения дома. Персонажам приходится строить новое жилище, на что способен не каждый в сложившейся ситуации.

С волнением и грустью говорит автор о возвращении Евграфа Миронова после следствия в Шибаниху. В отцовский дом Евграфа поселен был Кеша Фотиев, теперь здесь располагалась новая контора колхоза «Первая пятилетка», а семья Евграфа вынуждена жить у Самоварихи. Этот эпизод с Мироновым похож на сцену возвращения Павла Рогова в отчий дом в романе «Год великого перелома». Отметим черты, ранее встретившиеся в переданных другим хозяевам домах Роговых, Пачиных, Шустовых. Это запах табака, совершенно чужой для деревенской избы, и грязь химических чернил на столе. Примечателен и неприятный скрип входных дверей. У Мироновых всегда двери открывались мягко, беззвучно. Так материализуется неряшливое, равнодушное отношение к помещению, столь ценному для настоящих хозяев. А значит и равнодушное отношение к памяти предков.

По-разному движется взгляд повествователя вслед за персонажами в эпозодах, когда Павел и Евграф приходят в свои дома. Павел видит лишь изменения, безусловно, ужасающие его. Евграф подмечает то, что сохранилось по-прежнему в доме, а что подверглось значительным изменениям. В частности, как прежде тикают часы, этот мерный звук всегда действует успокаивающе, особенно уютно, поскольку создают иллюзию того, что время продолжает свое обычное движение. Одновременно проявляются и новые особенности дома: шкаф со стеклянными дверцами, выструганный еще прадедом Евграфа, стоит на своем месте, но внутри красуются не чайные чашки, а кипы пролетарских бумаг - элемент, символизирующий бюрократию, власть. Простенок, как и прежде, не пустует, но в нем висит не палашкино зеркало, а плакат со Змеем Горынычем с царских времен.

Павел, вернувшись в Шибаниху после работы на лесозаготовках, в отцовском доме из прежнего отмечает только безмен, висящий на своем месте. Схватив его, Павел пугает дремлющих мужиков. Он не может сдержать своей обиды, но и сделать ничего не может. Всю свою боль Рогов вкладывает в удар ногой по сосновой двери дома: молодая кровь кипит в нем. Испытывая те же самые чувства, Евграф более сдержан. Возраст, опыт превращает досаду и обиду в тоску. Но сила этого чувства не меньше влияет на Евграфа: «Лучше без порток сидеть на горячей, тоже чужой печи, чем ходить по родимым ступеням! Идешь, как по горячим углям …» [11, с. 405]. Ему невыносимо смотреть на крах своего дома так же, как невыносимо и жить в предложенных председателем «апартаментах» Кеши Фотиева или в зависимости от Самоварихи, поэтому Евграф присматривает для своей семьи заброшенную бобыльскую избенку на один скат. Она гниет уже много лет подряд с турецкой войны, вся скособочена, в ней выбиты стекла и сгнили половицы. Но у тех, кто с детства привык к труду, любая работа спорится. После трех ночей непрерывных работ семья Евграфа переходит жить под свою новую крышу, где им действительно уютней, чем где бы то ни было. В доме, отстроенном своими руками, душа успокаивается. Кроме того, исследователи отмечают, что в чужом пространстве нарушается защитная сила дома, поэтому зачастую герои хроники, определяя в своем сознании родственное пространство, стремятся чужое освоить как свое, сделать его духовно-родным. «Одомашнивание пространства» - характерная примета сознания многих беловских персонажей [24, с.6]. Попытки перенести прежние привычки, элементы уюта в новый дом мы видим у Веры Роговой, Палашки Мироновой и ее матери, Тони, украинских переселенцев. И вновь здесь большую роль играет женщина, хранительница семейного очага.

В «Часе шестом» историческое повествование тесно связано с семейно- бытовым, с которого начиналась первая часть хроники. Идея круга воплощается в годичным цикле крестьянской жизни и символизирует гармонию. Любые изменения в привычном жизненном укладе, подобные предложению Евграфу Миронову принять на себя должность председателя, приводят к нарушению этой гармонии, поэтому Евграф с трудом соглашается.

В романе «Час шестый» образ дома представлен и в варианте, не встречавшемся в первых двух романах. Избушка, в которой уединился от апокалиптического времени Никита Иванович, совсем крохотная. Все в ней подчеркнуто маленьких размеров, это ярко отражается на лексическом уровне: небольшая дверца, крохотное окошечко, колодчик, бревнышко. Но на самом деле несмотря на то, что рублена избушка на скорую руку, каждое бревно положено на мох, Никита Иванович постарался, чтобы и зимой она могла служить пристанищем. Внешне на часовенку изба походит сосновым крестом высотой с полсажени, внутри - атмосферой, звуками молитв, словами из Евангелия. Старик здесь ведет абсолютно отшельнический образ жизни, со свойственным ему аскетизмом. Аскетизм этот отчасти вынужденный. У Никиты Ивановича нет хлеба, зато много соли и даров леса - черники, морошки, иногда к нему в ловушки попадаются зайцы и тетерева. Он будто возвращается к естественному образу жизни естественного человека в естественной среде, когда с тобой только природа и ты сам. Многое можно передумать, осмыслить как в себе, так и в происходящих событиях. И в такой жизни он находит покой, а вера Никиты Ивановича только крепнет: «Христос терпел и нам велел» [11, с.481]. В характере Никиты Рогова В.И. Белов воплотил толстовскую концепцию «непротивления злу насилием»: «Его «непротивленцы» являются одновременно и страстотерпцами, и носителями идеи добра, понимаемого как несотворение зла и непрерывное делание жизни в ее обыденных проявлениях» [4, с.29]. После гибели Никиты Ивановича часовню поджигают. Ее ждет та же участь, что и большинство русских церквей и храмов в то непростое для веры время.

Белов пишет о событиях, происходивший как бы на стыке двух культур: уходящей навсегда тысячелетней традиционной крестьянской культуры и эпохи революционных преобразований во всех сферах жизни, осуществляемых новой властью, в результате которой появляется новая культура мышления и быта. Переход этот происходит постепенно, поэтому система образов включает, наряду с образами «лада», и образы «разлада». В конце концов переплетается старое с новым, традиционное с современным, деревенское с городским. Но исконный деревенский лад окончательно сменяется разладом, традиционное рушится: «История деревни смахивает на дурной сон. Трагична, безжалостна судьба буквально каждого крестьянского двора, каждой семьи. Из этого правила исключений не существует», - такими словами В.И. Белов заканчивает хронику [11, с.601]. Автор подводит итог: деревня перестает быть основой преемственности, формирования национального характера, хранительницей народных традиций. Но это не говорит о том, что традиции окончательно утрачиваются, национальный характер - слишком устойчивое во времени явление, которое сохраняется, пусть в видоизмененных формах, на столетия [3, с.77]. В этом отношении интересен роман В. Белова «Все впереди» (1986). Отметим символичность названия, дающего читателю надежду. На страницах романа появляется образ дачи, относительно счастливого пространства, старательно повторяющего элементы дома. «Дачное», «загородно-деревенское» ведение хозяйства - следствие неосознанного стремления сохранить привычный уклад хотя бы в такой форме.

В домах, используемых для нужд колхоза, устанавливается совершенно новая атмосфера. Описания их скупы, но те несколько деталей, что дает нам автор, самые яркие, достаточные для анализа. Например, таковы три детали из описания лошкаревской «ядреной хоромины», используемой теперь как изба- читальня: не хватает одной ступеньки на крыльце, топится печь «крашеными дровами», из окон доносится яростный мужской крик с матюгами [11, с.420]. Дом превращается просто в помещение, его некому починить, а значит у него нет хозяина. Без хозяина дом бессмысленен, бесполезен. «Крашеные дрова» - это части разобранных построек, возможно, мебели раскулаченных крестьян, они демонстрируют пренебрежительное отношение к своему и чужому имуществу. Что касается криков, то подобные звуки доносятся из дома впервые в трилогии. В романах все конфликты, ссоры с руганью происходят на улице, стены отчего дома не осквернит ни один деревенский житель бранными словами. Конечно, в доме могут звучать частушки Киньди Судейкина с их острым юмором, но они воспринимаются как шутки, как органичная часть смеховой народной культуры. К третей части трилогии хаос внешнего мира не просто селится в доме, но и исходит из дома, правда, к тому моменту уже утратившего свои функции.

В качестве одного из самых ярких образов, соответствующих пространству антидома, автор описывает в рамках третьего романа бараки на Беломорстрое, где отбывает заключение Лузин. Примечательно, что в романе «Год великого перелома» также описана камера Прозорова. Прозороваи Лузина, без сомнения, можно назвать представителями сельской интеллигенции, так же как и собственно крестьянство, оказавшейся неугодной новой власти, хотя Лузин даже пытался ей служить. Их объединяют споры вокруг судьбы России, положения крестьян, религии в «Канунах». Здесь же они оказываются в одной камере только с ворами, как Прозоров, или с ворами и кулаками, как Лузин. У Лузина положение лучше, хотя обвинение за несуществующую связь с промпартией столь же ложное и арест так же абсурден, тем не менее он поставлен десятником и имеет свою бригаду, даже зарабатывает некоторый авторитет. В обеих тюрьмах стоит неприятный запах - вечная папиросная гарь, грязные портянки. И сразу вспоминаются отобранные у хозяев дома, куда Сопронов, Куземкин и другие приносят с собой табачный дым. Обстановка абсолютно одинаковая - нары и стол, объединяющий заключенных спорами, картами и песнями. А рядом с Лузиным наряду с матом звучит «Божественная комедия» Данте. В.И. Белов называет эти бараки Карельским чистилищем. Многие из заключенных с удовольствием слушают, как послушник Валаамского монастыря читает им книги из лагерной передвижки. Данте им уже, очевидно, знаком. Цитируется описание кары за чревоугодие - третий круг ада, с которым некоторые бандиты себя соотносят. За счет этих аллюзий барак Лузина обретает новые смыслы, не ограничивающиеся только мотивом несвободы. Это пространство «промежуточное», точка перехода из одной жизни в другую, и вероятнее всего, возвращение в рай для людей, попавших в лагерное «чистилище», не предполагается.

Оппозиция «дом - антидом» разворачивается на фоне главной оппозиции всей хроники «лада» и «разлада» [19, с.5]. В.Н. Евсеев в работе «Творчество Василия Белова как художественная система» утверждает, что «ощущение родного гнезда», «чувство дома» в художественной концепции мира В. Белова являются условием внутреннего, душевного и внешнего (в отношениях с окружающим миром людей и природы) «лада» человека и противопоставляется другому чувству - ощущению «бездомности» [24, с.6].

Разрушение дома ведет к ломке внутреннего стержня человека, условия лада. Сила нравственных традиций, раньше казавшихся столь непоколебимыми, более не защищает человека. Дисгармония, разлад характерны для всего общества. Последняя часть трилогии не оставляет надежд на благополучие, в ней нет ни одного счастливого человека. Пожалуй, в ладу с собой живет только Никита Иванович Рогов, но несчастье близких неизбежно решает и его судьбу, приводя старика к гибели от рук преследователей Павла.

В последнем романе образ дома не является доминантным, в изображении домов определяющей оказывается негативная оценка, звучащая в речи и персонажей, и повествователя. Дом на страницах романа как оплот гармонии перестает существовать. Вслед за ним перестает существовать деревня: «По официальной статистике десятки (по другим подсчетам, сотни) тысяч русских селений исчезли с лица земли. Куда? Пусть решит сам читатель… Шибаниха исчезла из нашего мира» [11, с. 601].

Глава 3. Образ дома в контексте изучения романа «Кануны» в школе

3.1 Изучение романа «Кануны» в школе

Высокая художественная ценность произведений В.И. Белова, их гуманистическая направленность заслуженно определили их место в школьном курсе литературы. Нравственный потенциал творчества Белова, прежде всего, заключается в том, что писатель «сказал свое слово о том, чем дорога человеку родная земля. О том, сколь пагубно для него желание порвать соединяющие его с нею связи. Наконец, о том, как оскудевает его душа, когда самонадеянно отказывается он от опыта, накопленного поколениями людей, до него живших на земле. И сказано оно, это слово, писателем не второпях, всегда по убеждению, по велению сердца. Всегда рождено стремлением утвердить верность человека его высокому человеческому призванию» [28, с.30].

В школьной программе беловские произведения появились в 80-е годы XX века: в 1984 году в список книг «Для бесед по советской литературе (по выбору учителя и учащихся)» вошли «Привычное дело» и «Плотницкие рассказы». В учебнике для выпускного класса «Русская советская литература» под редакцией В.А. Ковалёва (в 1980-е гг. неоднократно переиздавался с дополнениями и изменениями) сведения о Белове помещены в параграф «Произведения об историческом развитии советской деревни» («Привычное дело», «Кануны», «Лад»). При обсуждении беловских произведений на уроках внеклассного чтения главным был живой обмен впечатлениями, мнениями о художественном своеобразии авторской манеры писателя. Уже в этот период появился интересный педагогический опыт приобщения учащихся к произведениям Белова. Учитель И. И. Аркин, представляя на страницах журнала «Литература в школе» вариант проблемного планирования уроков литературы, рекомендовал в 10 классе обратиться к «Привычному делу» и «Ладу» Белова [1, с. 28]

Программа по литературе под редакцией Т.Ф. Курдюмовой (1991), свободная от жесткой регламентации, вводила новый состав авторов и произведений. В частности, для чтения и обсуждения в выпускном классе были предложены такие беловские произведения: «Привычное дело», «Плотницкие рассказы», «Кануны». В учебной книге для выпускников, написанной известными критиками и литературоведами во главе с Ф. Ф. Кузнецовым в несколько непривычном для школы жанре «Очерки, портреты и эссе», был помещен раздел о современной прозе «Душа стремится к ладу». Его автор, В.В. Огрызко, обратился к роману Белова «Кануны» в рамках темы «''Нет земли - нет крестьянства”. Коллективизация страны как следствие гражданской войны». В данном параграфе, помимо беловского текста, рассматривались произведения С.П. Залыгина («На Иртыше»), В.М. Шукшина («Любавины»), Б.А. Можаева («Мужики и бабы»), Ф.А. Абрамова («Поездка в прошлое»). Это давало возможность использовать межтекстовые сопоставления и тем самым устанавливать тематические и образные переклички художественных произведений, ощущать диалог писателей-современников [2, с. 203].

Программа под редакцией В.Ф. Чертова дает возможность обращения к произведениям Белова в рамках обзора «Литература второй половины XX века» (11 класс). С.А. Зинин и В.А. Чалмаев в своей программе по литературе для 9- 11 классов предлагают изучение прозы В.И. Белова на примере «Плотницких рассказов» и «Года великого перелома» для самостоятельного изучения. Программы И.Н. Сухих и Б.А. Ланина не предполагает обращения к этому писателю, отдавая предпочтение В.М. Шукшину или В.Г. Распутину.

Анализ школьных программ по литературе, функционирующих с 2000-х годов по настоящее время, показывает, что из произведений Белова в обзорных темах школьного курса литературы в 11 классе фигурируют «Плотницкие рассказы», «Привычное дело», фрагментарно «Лад» и достаточно редко встречается роман «Кануны».

Пристального внимания заслуживает опыт вологодских педагогов- словесников по школьному изучению творчества Белова в рамках специальной учебной дисциплины «Литература Вологодского края». Разработаны программы, хрестоматии, учебные пособия для учащихся, предлагаются для чтения рассказы В.И. Белова («За тремя волоками», «Скворцы», «Рассказы о всякой живности»), а также фрагменты «Бухтин вологодских» и «Лада» [30].

3.2 Методические рекомендации по изучению романа «Кануны»

Изучение хроники В.Н. Белова «Кануны» может проводиться в рамках ознакомления старшеклассников с современной русской литературой. Это может быть обзор «Деревенской темы» 50--80-х годов XX века на материале творчества «писателей-деревенщиков»: Ф.А. Абрамова, В.И. Белова, В.Г. Распутина, Б.А. Можаева и др.

Кроме того, с 2018 года в ЕГЭ по литературе введена четвертая тема сочинения (задание 17.4). Темы сочинений варьируются с учетом жанрово- родового разнообразия литературного материала и литературной эпохи. Текст произведения школьниками выбирается свободно из литературы второй половины XX - начала XXI века. Так же проза В.И. Белова входит в кодификатор ЕГЭ по литературе [49]. Целесообразно, на наш взгляд на примере романа «Кануны» дать еще больше возможностей учащимся развернуть свое сочинение по четвертой теме в ЕГЭ, которая представляется нам как одна из самых продуктивных для выбора школьников, проявляющих интерес к литературе второй половины XX - начала XXI веков.

Ознакомление с этим произведением логично в связи с изучением в 11 классе произведений о коллективизации. При этом «Кануны» можно обсудить как до, так и после изучения «Поднятой целины» М.А. Шолохова и «Котлована» (или «Чевенгура») А.П. Платонова. Если знакомство с книгой Белова произойдёт раньше, это позволит школьникам лучше разобраться в особенностях освещения процесса коллективизации Шолоховым, легче будет понять смысл метафоричных романов Платонова. Важно, что в «Канунах» описывается процесс ломки традиционной крестьянской жизни на русском севере, родном для вологодского читателя пространстве, а оттого этот роман В.И. Белова будет более понятным, чем «Поднятая целина».

На процесс и результат школьного изучения литературного произведения влияют многие факторы: уровень читательской культуры и учебной деятельности класса, стиль работы учителя, рекомендации и программы, наличие интересного методического опыта, уже освещенного в печати. Но главным является влияние самого произведения. Поэтому на основе нашего исследования мы предлагаем систему изучения романа в старших классах. Она включает разработку уроков, темы сочинений, творческие задания. При изучении романа можно воспользоваться как предлагаемым вариантом в целом, так и отдельными рекомендациями.

Целесообразным на наш взгляд ввести в рамках первого урока знакомства с произведением и его персонажным уровнем образ дома в качестве способа характеристики основных персонажей. На примере дифференциации описанных в «Канунах» домов складывается представление о разнообразии выписанных В.И. Беловым характерах, кроме того, отношение к дому и семье во многом определяет моральные принципы действующих лиц.

Второй урок разработан с выходом на проблематику романа, поднимаясь над текстом, во многом формируя представление школьников не только о произведении, но и исторической эпохе, описанной в нем.

Конспект урока № 1

Тема урока: Изображение русской деревни накануне коллективизации в романе В.И. Белова «Кануны» (Хроника конца 20-х годов)

Тип урока: изучение нового материала, проводится в рамках знакомства с деревенской прозой (Русская литература второй половины 20 века)

Класс: 11 Цели урока:

1. Образовательные: знакомство учащихся с романом В.И.Белова «Кануны» в контексте истории коллективизации

2. Развивающие: приобщение учащихся к творчеству В.И. Белова;

3. Воспитательные: воспитание гражданской позиции, нравственных качеств учащихся.

План:

1. Организационный момент

2. Слово учителя

3. Работа с эпиграфом

4. Чтение фрагмента романа

5. Беседа с учащимися, заполнение таблицы

6. Домашнее задание

7. Рефлексия Ход урока

1. Организационный момент. Вступительное слово

Учитель: Здравствуйте, ребята. Сегодня у нас с вами необычный урок. Наш разговор пойдет о романе В.И. Белова «Кануны (Хроника конца 20-ых годов)».

2. Слово учителя

Учитель: Испокон веков Россия была крестьянской страной; под словом “народ” подразумевали в первую очередь крестьянство. Но также на протяжении веков крестьянин, работавший на земле, знавший и любивший её, не имел на эту землю прав. Земельный, крестьянский вопрос был главным при любом правительстве, во время всех реформ и революций.

Не случайно поэтому во время Октябрьской революции и в ходе гражданской войны многие крестьяне поддержали большевиков, провозгласивших лозунг: «Земля крестьянам!». После гражданской войны и продразверсток крестьяне действительно получили свои земли и стали на них хозяевами.

Что с уроков истории вы уже знаете о роли коллективизации в истории нашей страны? Какую цель преследовали власти, проводя коллективизацию? Какой временной промежуток охватывает этот процесс? (Ответы учеников.)

Учитель: Безусловно, литература тоже коснулась темы коллективизации, которая стала одной из важнейших в 30-е годы. Лучшими из множества произведений, созданных в те годы и имеющих разную художественную ценность, считаются: «Поднятая целина» М.А. Шолохова, «Котлован» и «Чевенгур» А.П. Платонова.

Произведения А.П. Платонова нашли своего читателя только в 80-е годы, и стали фактом уже современного литературного процесса. Большинство советских читателей события конца 20-ых годов представляли себе благодаря роману М. Шолохова.

Но к концу 70-х годов литература оказалась готова сказать новое слово о коллективизации. О чем свидетельствовала публикация первой и второй частей хроники В.Н. Белова «Кануны» (1976) и первой книги романа Б.А. Можаева «Мужики и бабы» (1976). К сожалению, время для горькой правды тогда ещё не пришло: В.И. Белову пришлось опубликовать свою книгу в сильно урезанном виде, а Б.А. Можаев за свой роман подвергся жесточайшей идеологической критике.

Только в конце 80-х писатели, учёные, публицисты и политики смогли открыто высказать другую точку зрения относительно коллективизации. Появляются такие произведения, как «Перелом» Н.А. Скромного, «Овраги» С.П. Антонова, вторая книга романа Б.А. Можаева и, наконец, полная редакция «Канунов». Следует отметить, что впоследствии Б.А. Можаев и В.И. Белов создали продолжения своих произведений: первый - роман «Изгой», второй -

«Год великого перелома» и «Час шестый» [36, с.2].

Жанра «Канунов» определен автором как роман-хроника. Каково значение слова «хроника»? О чем говорит такое определение жанра? (В переводе с греческого chronika - летопись, что говорит об установке на достоверность, точность и беспристрастность повествования).

Какой исторический период охватывает хроника Белова? О каких канунах идет речь? (Январь 1928 -- ноябрь 1929 года; канун коллективизации и террора.)

В центре произведений В.И. Белова всегда стоит семья. Так и в «Канунах» центральное место занимают не исторические процессы, а процессы внутри семьи, дома. Как произведению, принадлежащему деревенской прозе, для этого романа характерна тема разрушения традиционной крестьянской культуры, в основе которой стоит дом. Раскулаченных крестьян лишали домов, их увозили в Сибирь для тяжелейших, непосильных работ по строительству новых, необходимых стране объектов. Сегодня нам предстоит разобраться в том, как, по мнению писателя, жила русская деревня накануне коллективизации, как менялась жизнь семьи.

3. Работа с эпиграфом

На доске написана тема урока и эпиграф, подобранный к уроку. Это строки из стихотворения В.И. Белова: «Идет человек от порога, в тревожные дали идет» [14, с.74].

Попробуйте предположить, о ком из персонажей романа пойдет наша беседа, и как их судьбы соотносятся с данными словами? (Павел Пачин, Данила Пачин, Евграф Миронов и др. Многие вынуждены отбывать наказания после раскулачивания далеко от дома).

4. Чтение фрагмента романа

Учитель: Количество персонажей в хронике очень велико, о каждом автор в своё время рассказывает довольно подробно. Центральное же место занимают семьи Пачиных, Мироновых, Роговых, связанные родственными узами.