Особенности проблемно-тематического и жанрово-композиционного своеобразия повести "Поединок" и романа А.И. Куприна "Юнкера"

В чем выражался этот своеобразный «патриотизм» юнкеров? Прежде всего, в юношеской тщеславной гордости за свое славное училище, в котором они имели честь воспитываться и служить, считая его самым лучшим не только в России, но и первым военным училищем в мире. Здесь зарождались ростки сознания своего привилегированного положения в обществе и мнимого превосходства над людьми иной социальной принадлежности, культивировались кастовые предрассудки будущего офицерства. Примечательно, что александровцы, гордые своим военным мундиром, всех без исключения штатских называли «шпаками», и отношение их к этой категории людей «с незапамятных времен было презрительное и пренебрежительное». Впрочем, это хорошо известно по «Поединку». Разница, однако, в том, что прежде, в эпоху «Поединка», такое высокомерие господ офицеров в отношении к штатским рождало в писателе гнев и протест, вызывало его безоговорочное осуждение: теперь же Куприн говорит о презрении юнкеров к «шпакам» с незлобивой улыбкой как о безвредном, невинном чудачестве будущих офицеров.

Юнкерам не чужда и иного рода тщеславная гордость - гордость своими предками. Александровцы гордятся «прославленными предками потому, что многие из них в свое время «легли на поле брани за веру, царя и отечество». Это было выражением их готовности в будущем отдать и свою жизнь «за веру, царя и отечество». Ведь недаром же они, если судить по роману, так боготворят русского царя.

Любопытна в этом отношении глава «Торжество». Вся она сплошь выдержана в радужно-ярких тонах, призванных оттенить верноподданнический восторг юнкеров накануне и во время царского смотра воинских частей Москвы. Куприн пишет: «Воображению Александрова «царь» рисуется золотым, в готической короне, «государь» - ярко-синим с серебром, «император» - черным с золотом, а на голове шлем с белым султаном». Но стоило вдали показаться рослой фигуре царя, как душу Александрова охватил «сладкий острый восторг» и вихрем понес ее ввысь. Царь представился ему исполином «нечеловеческой мощи». Вид царя рождает в душе восторженного юнкера «жажду беспредельного жертвенного подвига» во славу обожаемого монарха.

Ф.И. Кулешов считает: «Субъективные переживания и возбужденные мысли восемнадцатилетнего юнкера говорят о наивном монархизме воспитанников военного училища, боготворящих особу царя. Кстати заметить: здесь герой романа - образ автобиографический - в этом месте повествования не похож на автора: Куприн наделил тут Александрова эмоциями, чуждыми ему самому в годы юнкерства или, во всяком случае, испытанными им тогда в несравненно более слабой степени. На юнкера Куприна не произвел сколько-нибудь глубокого впечатления приезд царя в Москву в октябре 1888 года, подробно описанный в романе. Вот почему Куприн не написал тогда, в своей ранней молодости, ни единой стихотворной строчки о царском смотре юнкеров, хотя он откликнулся стихами на другие важные и даже незначительные моменты своей юнкерской жизни. Более того: за полтора года до этого события он в стихотворении «Сны» сочувственно изобразил казнь тех, кто пытался убить царя. Автор романа еще в кадетском корпусе расстался с пиететом царя, а теперешний герой юнкер Александров, напротив, видит в царе «великую святыню».

Вопросы политики, общественная жизнь, социальные проблемы, все то, что происходило за толстыми стенами военного училища и чем жили народ и страна, не волнуют героя «Юнкеров». Только раз в жизни он невзначай соприкоснулся с людьми совсем иного мира. Однажды, во время какого-то студенческого бунта, он проходил в колонне юнкеров мимом университета и вдруг увидел «бледного, изношенного студента, который гневно кричал из-за железной университетской ограды: «Сволочь! Рабы! Профессиональные убийцы, пушечное мясо! Душители свободы! Позор вам! Позор!».

Много месяцев спустя, припоминая эту сцену, Александров попытался мысленно опровергнуть слова студента: «Он или глуп, или раздражен обидой, или болен, или несчастен, или просто науськан чьей-то злобной и лживой волей. А вот настанет война, и я с готовность пойду защищать от неприятеля: и этого студента, и его жену с малыми детьми, и престарелых его папочку с мамочкой. Умереть за отечество. Какие это великие, простые и трогательные слова!».

В «Юнкерах» действуют преимущественно такие люди, у которых как бы приглушены или атрофированы социальные эмоции: чувства негодования, возмущения, протеста. Пока герои «Юнкеров» были кадетами, они еще способны были на какую-то борьбу и даже бунт. Александрову, например, памятен случай, когда в четвертом кадетском корпусе вспыхнуло массовое восстание, вызванное плохим питанием и нажимом начальства: тогда кадеты разбили «все лампы и стекла, штыками расковыряли двери и рамы, растерзали на куски библиотечные книги». Бунт прекратился только после того, как были вызваны солдаты. С «бунтовщиками» расправились строго. По этому поводу в романе высказано следующее авторское суждение: «И правда: с народом и мальчиками перекручивать нельзя», - нельзя доводить людей до возмущения и насилием толкать их на бунт. Повзрослев и остепенившись, юнкера уже не позволяют себе бунтовать, и устами Александрова осуждают восстание, для которого, как им кажется, нет поводов, нет основания.

Поверхностными и ошибочными были представления юнкеров о казарменном быте в царской армии. Александров по совести сознается, что он ничего не знает о «непонятном существе», имя которому - солдат. «... Что я знаю о солдате, - спрашивает он себя и отвечает: господи боже, я о нем решительно ничего не знаю. Он бесконечно темен для меня». Все это от того, что юнкеров только учили командовать солдатом, но не сказали, чему учить солдата, кроме строя и ружейных приемов, совсем «не показали, как с ним разговаривать». И по выходе из училища Александров не будет знать, как обучать и воспитывать безграмотного солдата и как с ним общаться: «Как я к этому важному делу подойду, когда специальных военных знаний у меня только на чуточку больше, чем у моего однолетки, молодого солдата, которых у него совсем нет, и, однако, он взрослый человек в сравнении со мною, тепличным дитятей». Ничего плохого, ненормального и тем более, возмутительного во взаимоотношениях между офицерами и солдатами он не видит, да и видеть не хочет. Перед отправкой в полк Александров заявляет: «Да, конечно же, нет в русской армии ни одного порочного полка». Он еще готов допустить, что, может быть, встречаются «бедные, загнанные в непроходимую глушь, забытые высшим начальством, огрубевшие полки», но и они все, конечно, «не ниже прославленной гвардии».

Тут, как и в некоторых других местах романа, Куприн приписал своему герою то, что временами сам думал о русской армии много лет спустя в эмиграции. Куприн здесь вносит некоторые коррективы в свои прежние смелые суждения о царской военщине, в результате создается впечатление, что автор «Юнкеров» все время полемизирует с автором «Поединка».

Когда так изменился взгляд писателя на армейский и училищный быт?

Ф.И. Кулешов объясняет это так: «было бы неверно связывать эти изменения непосредственно с уходом Куприна в эмиграцию. Частичный отход писателя от смелых идей эпохи первой революции, некоторое ослабление критического духа, снижение обличительного пафоса - все это ощущалось уже в его творчестве периода реакции и империалистической войны. И уже тогда молодость писателя и годы юнкерства стала облекаться в его воображении в радужные краски. По мере удаления от времени рассказа все плохое блекло, уменьшалось в размере, и теперь писатель смотрит на него точно в перевернутый бинокль. В эмиграции он, очевидно, еще больше укрепился в мысли, что светлый взгляд на канувший в вечность вчерашний день является наиболее справедливым. Отдавшись волшебной власти воспоминаний, Куприн извлекал из «архива памяти» пестро расцвеченные эпизоды, картины, лица, факты, которые по закону психологической антитезы были так не похожи н его теперешнее тоскливое, одинокое, серое прозябание на чужбине».

3.3 Жанрово-композиционные особенности романа «Юнкера»

Вопрос о жанровой природе созданного Куприным произведения представляется спорным. В 1933 году роман «Юнкера» были изданы с подзаголовком «роман». Классический роман предполагает наличие единой развивающейся фабулы, основанной на столкновении характеров, страстей, интересов достаточно большого числа персонажей.

«Юнкера» - обширная повесть из трех частей, из которых в первой и третьей очень точно представлена юнкерская жизнь, занятия в классе и в поле и производство в офицеры; во второй части Куприн изображает с обычным мастерством и симпатией юношескую любовь, в данном случае первую любовь юнкера Александрова к прелестной Зиночке, момент их счастья и неудачный исход.

В «Юнкерах» перед нами рисуется один центральный герой, описывается его пребывание в юнкерском училище, показан ряд его увлечений, сердечных, литературных и других, намечен ряд впечатлений, им выносимых из жизни, но все события и все встречи с людьми носят эпизодический характер, поскольку другие персонажи в этом произведении, даже если они описаны подробно, появившись в одном из эпизодов, не появляются в дальнейшем, они не связаны друг с другом и для развития фабулы подробности их жизни не играют существенной роли. В.Ходасевич назвал «Юнкера» романом без фабулы. Однако заменить слово роман его определением как автобиография или мемуары, было бы неправомерно и слишком узко для понимания сути произведения. Художественное единство, при всей эпизодичности этого романа, не нарушено, благодаря лиризму повествования.

Лирический лейтмотив романа «Юнкера», его сквозная эмоциональная нота - это тихая и щемящая грусть, неизменно пронизывающая собою всю его ткань и придающая оттенок легкой элегичности даже наиболее светлым поэтическим страницам автобиографического повествования Куприна о далекой юности.

«Юнкера» печатались в газете «Возрождение» на протяжении почти пяти лет - с 14 января 1928 года по 9 октября 1932 года. Отдельным изданием роман вышел в Париже летом 1933 года.

Может быть, этим, несколько необычным для Куприна, методом работы над «Юнкерами», когда главы писались разрозненно и продолжительное время, а печатались в виде отдельных рассказов, следует объяснить его структурную аномалию. Исследователи заметили, что композиция романа заметно страдает. Его главы, каждая из которых воспроизводит тот или иной эпизод из юнкерской жизни, непрочно связаны между собою. Их последовательность не всегда обусловлена развитием сюжета. Не придерживаясь последовательно-связного повествования, Куприн в процессе писания часто «перескакивал» от главы к главе: например, двадцать третья глава (о любовной переписке героя после зимних каникул) писалась почти одновременно с восьмой главой -- об осеннем военном смотре юнкеров, словно Куприн еще неясно представлял себе, на какое место поставить каждую из них - в середину или к началу романа. Куприн пренебрег тщательной «подгонкой» глав друг к другу, не сцементировал их, не убрал «швы», и в романе заметны эти места. Не устранены из романа ненужные повторения.

Так, о ротном командире юнкера Александрова в самом начале романа читаем: «Это командир нашей, четвертой роты, капитан Фофанов, а по-нашему Дрозд».

Во второй части романа автор поясняет еще раз: «Дрозд - командир четвертой роты, капитан Фофанов»; несколькими страницами ниже - снова: «Командир четвертой роты Фофанов, он же Дрозд, проходит вдоль строя...».

Подобных примеров ничем не оправданных повторений можно привести много. Хотя сюжет романа строится исключительно на связи событий во времени, однако в «Юнкерах» - произведении строго документальном, автобиографическом - произвольно смещена хронология. Весь рассказ о сердечных увлечениях Александрова, его писательстве, публикации «Последнего дебюта» - все это отнесено к начальным месяцам пребывания героя романа в военном училище, а не ко второму году его юнкерства, когда он из «фараона» превратился в «господина обер-офицера». Первая и вторая главы, повествующие о первом годе юнкерской жизни Александрова, оказались чрезмерно перегруженными разными событиями, преимущественно мелкого бытового и интимного характера. На этих страницах сжаты и сокращены важные и главные обстоятельства, а менее существенные, побочные - излишне распространены.

Здесь заметны растянутость и медлительное течение рассказа, вызванные детализацией описаний, нет того быстрого, оживленного, веселого темпа, в каком обычно ведется повествование в подавляющем большинстве произведений Куприна и который, кажется, должен бы соответствовать характеру содержания и духу книги о юности автора.

Наоборот, страницы о втором годе пребывания Александрова в училище выглядят обедненными, даже хроникальными. Третья часть романа вообще отработана меньше двух предыдущих. Создается впечатление, что она писалась с трудом, как будто неохотно и вяло, без увлечения, словно для того только, чтоб досказать двухлетнюю жизнь юнкера Александрова. Тут имеются непонятные, немотивированные пропуски. Юнкер Александров в конце предыдущей части объяснился Зине Белышевой в любви, поклялся ей, что, окончив училище, он через два года поступит в Академию генерального штаба и тогда явится к отцу невесты, чтобы просить ее руку и сердце. Он сказал ей: «...вам дожидаться меня придется около трех лет. Может быть, и с лишним. Ужасно длинный срок. Чересчур большое испытание. Могу ли я и смею ли я ставить здесь какие-либо условия или брать какие-либо обещания?».

Зина Белышева еле слышно прошептала: «Я подожду, я подожду». Этот интимнейший разговор произошел на масленицу, в марте. После того проходит месяц за месяцем, а юнкер Александров, как это ни странно, не вспомнил ни разу о Зиночке, о любви к ней, о клятве жениться. Мог ли восторженный, пылко влюбленный молодой человек без видимой причины навсегда забыть о предмете своей страсти? Автор не досказал, хотя бы намеками, любовную историю, психологически никак не мотивировал столь странное поведение юнкера. Вообще последние страницы романа рождают ощущение незавершенности сюжета и скороговорки в повествовании: исчерпан рассказ о пребывании героя в стенах училища, а нет даже и намека на возможную развязку его интимной драмы.

3.4 Роман «Юнкера» как роман-воспитание

Известно, что М.М. Бахтиным классифицировал романы по принципу построения образа и выделил четыре типа романа: роман странствий, роман биографический, роман испытаний и роман воспитания.

Теоретико-литературные основы, выделенные Бахтиным, сводятся к следующему: главный признак романа воспитания - образ становящегося человека, то есть герой, его характер - величина переменная, а не постоянная (в отличие от трех других типов романа), и она приобретает сюжетное значение.

Но роман воспитания внутренне неоднороден. М.М. Бахтин выделяет пять подтипов:

1. Чисто возрастной тип, с циклическим развитием характера, то есть повторяющимся в каждой жизни;

2. Типически повторяющийся - путь становления человека от юношеского идеализма к зрелой трезвости и практицизму;

3. Биографический тип - становление происходит в биографическом времени и является результатом всей деятельности человека;

4. Дидактико-педагогический роман: в основе его - педагогическая идея, его признак - морализм.

5. Реалистический тип (самый существенный) - становление человека не на неподвижном фоне мира (как в четырех других), а становление вместе с миром. Человек уже не внутри эпохи, а «на рубеже двух эпох... Переход совершается в нем и через него. Он принужден становиться новым, небывалым еще типом человека... В таком романе во весь рост встанут проблемы деятельности и возможности человека, свободы и необходимости, и проблема творческой инициативности; образ становящегося человека начинает преодолевать здесь свой приватный характер, и выходит... в сферу исторического бытия». С этим подтипом тесно связано понятие среды, которая влияет на формирование характера человека и в противоречие с которой человек часто вступает.

Каждый из этих подтипов в чистом виде практически не встречается. С нашей точки зрения, роман Куприна более всего близок к пятому подтипу, согласно которому становление героя происходит не на неподвижном фоне мира, а вместе с миром, хотя включает в себя и некоторые черты второго, поскольку герой в романе проходит путь от идеализма к трезвому реалистическому восприятию жизни.

В романе главное внимание сосредоточено на трех моментах жизни воспитанника юнкерского училища Алеши Александрова: зарождающейся юношеской любви, увлечении искусством и буднях закрытого военного учебного заведения. Роман печатался по мере продвижения работы над ним по главам в течение пяти лет с 1927 по 1932 год. Может быть, именно поэтому главы, каждая из которых воспроизводит эпизод из юнкерской жизни, непрочно связаны между собой, их последовательность не всегда обусловлена развитием сюжета - «историей роста и организации характера».

«Куприн часто «перескакивал» в процессе писания от главы к главе, словно еще неясно представлял себе, на какое место поставить каждую из них - в середину или к началу романа», - замечал Ф.И. Кулешов.

Многие исследователи отмечают, что главы не подчинены друг другу, в них встречаются ненужные повторения, как, например, о командире роты юнкера Александрова: «Это командир нашей четвертой роты капитан Фофанов, а по-нашему Дрозд». Кроме того, исследователи, и в частности Ф.И. Кулешов, отмечают, что «в романе произвольно смещена хронология».

Сердечные увлечения Алеши, его писательский дебют отнесены к первым месяцам пребывания героя в военном училище, и эти главы чрезмерно растянуты, перегружены мелкими событиями, а более важные сокращены. Страницы же, рассказывающие о втором годе пребывания, похожи на хронику. Третья часть романа вообще отработана меньше двух предыдущих. Создается впечатление, что она писалась с трудом, без увлечения, словно для того, чтобы досказать двухлетнюю жизнь юнкера Александрова.

Надо заметить, что жанровое определение этого произведения в литературоведении неоднозначно. Поверхностный характер образа главного героя, его инфантильность в сравнении с Ромашовым («Поединок»). И, может быть, именно поэтому исследователь творчества А.И. Куприна И.В. Корецкая в своей монографии делает вывод: «Хотя автор назвал «Юнкера» романом, это по сути дела, лишь сюита зарисовок корпусной и городской жизни, ярких и мастерских по форме, но не дающих сколько-нибудь широкого отражения тогдашней действительности». Этот вывод основан на том, что изображение Москвы, например, занимает в романе большое место, но оно дано в бытовом плане, причем его социальные границы невелики: быт юнкерского училища, жизнь воспитанниц Екатерининского института. В основном это жизнь москвичей среднего достатка: балы, каток, бег троек по заснеженным улицам, разгульная масленица, традиционный торг на Красной площади.

Получается, что образ Александрова статичен в своем духовном развитии: каким он был в начале романа, таким и остался в конце. Отдельные сцены следуют друг за другом почти механически. Даже иногда возникает впечатление, что автор устал от своего романа. Это одно из самых критикуемых произведений Куприна, но тем не менее, это правдивое повествование, в котором он продолжает развивать тему армии.

3.5 Тема искусства в романе А.И. Куприна «Юнкера»

Известно, что в романе «Юнкера» А.И. Куприна изображается армейская жизнь, но при этом чувствуется авторское любование праздничной, светлой и легкой жизнью беззаботных и по-своему счастливых, довольных людей, восхищённое умиление автора изысканной «светскостью» главного героя, юнкера Александрова, его ловкостью, изяществом движений в танце, его молодостью. Естественно, что при такой обрисовке образа, автор не мог избежать тем любви и искусства в романе, поскольку с любовными переживаниями героя внутренне связано его увлечение поэзией, творчеством, искусством вообще.

Автор подчеркивает, что в Александрове были некоторые природные задатки будущего художника, он с детства вынашивал тайную мечту «сделаться поэтом или романистом». В тоне доброжелательного юмора рассказывает Куприн о детских стихотворных опытах Александрова и приводит наивные строфы, сочиненные им в семилетнем возрасте. То были наиболее ранние стихи самого Куприна, которые в данном случае он приписал своему герою и откровенно высмеял их. Литературные склонности Александрова угадывались в его классных сочинениях в кадетском корпусе, где он писал их «на полные двенадцать баллов».

Будучи кадетом, Александров в пятом классе сочинил роман «из быта североамериканских дикарей», назвав его экзотически: «Черная пантера», а в седьмом классе занялся переводами стихотворений Гейне. Пожалуй, только история с «Черной Пантерой» целиком вымышлена Куприным; что же касается переводов на русский язык гейневской «Лорелеи», то все здесь взято из биографии самого писателя. О своих детских и отроческих увлечениях писательством юнкер Александров вспоминает с оттенком мягкой иронии как о несбывшихся, немножко наивных мечтах.

Новым в романе является подробный разбор Александровым его первого беллетристического «младенца». Куприн заставляет Александрова сознаться самому себе, что, хотя он радостно отдавался «самому тяжелому, самому взыскательному из творчества - творчеству слова», все -таки в «Последнем дебюте» не оказалось ни живых персонаже, ни правдивых чувств, а было много «корявых тусклых мест, натяжек ученического напряжения, невыразительных фраз, тяжёлых оборотов» (VIII, 292). В уста героя романа вложено ценное признание в том, что без прочного знания жизни бессмысленно пытаться стать писателем, художником- творцом: «Как я мог осмелиться взяться за перо, ничего в жизни не зная, не видя, не слыша и не умея. Чего стоит эта проклятая, из пальца высосанная сюита «Последний дебют». Разве в ней есть хоть малюсенькая черточка жизненной правды»?. В самопризнании Александрова надо скорее видеть эстетическую форму самого Куприна, выведенную им из длительного собственного писательского опыта, которого, конечно, не мог иметь герой романа.

Приписывая ему свои более поздние зрелые мысли, Куприн, думается, поспешил переоценить мужество Александрова быть столь беспощадно суровым и требовательным к себе как к автору, преувеличил его способность глубоко понимать и четко формулировать принцип жизненной правды в искусстве.

Ведь в другом месте романа тот же Александров, сидя в карцере и мысленно перебирая имена Шекспира, Гете, Байрона, Гомера, Пушкина, Сервантеса, Данте и Толстого, творчество которых ему представляется «великим чудом», откровенно сознается: «Я не понимаю, но с благословением признаю и преклоняюсь». Александров вообще не испытывает органической потребности в глубоких раздумьях, в философских размышлениях: они - выше его возможностей. Прекрасное в искусстве и прекрасное в природе он воспринимает бездумно, с почти детской непосредственностью. В попытке Куприна принудить Александрова - натуру исключительно эмоциональную заняться «философией искусства» проявилась авторская тенденция чуточку приподнять героя романа. Тщательно исследуя духовную жизнь молодого юнкера, романист мало говорит о направленности его умственных интересов. Из романа известно, что Александров ранее - до училища- увлекался произведениями Дюма, Шиллера и Скотта, а сейчас, в училище, он прочитал только «Королеву Марго» да еще повесть Толстого «Казаки». С этой повестью он познакомился случайно, сидя в карцере, и, хотя она поразила его свое «недосягаемо простотой», он больше никогда потом не вспоминал о ней. Характерный штрих: Александров однажды попробовал читать Добролюбова «как писателя запрещенного», но осилить его целиком никак не смог - «от скуки не дотянули до четверти книги».

Это характерная черта личности Александрова: ему обычно недостает терпения, трудолюбия, выдержки в серьезных и важных делах. Он недурно рисует, увлекается живописью. Однако этим увлечениям Александрова отведен в романе лишь один абзац, о них сказано в порядке информации, - и мы не видим героя романа ни в Третьяковке, ни на уроках рисования.

Есть в романе также упоминание о любви Александрова к театру и о том, что он, как и другие юнкера из четвертой роты, был стандартным поклонником циркового искусства. Все это только упомянуто в романе, а не изображено. Даже посещения цирка, столь любимого самим Куприным, не показано в «Юнкерах», - настолько, очевидно, незначительными были эти события в духовной биографии юного Александрова.

3.6 Поэзия юношеской любви в «Юнкерах»

Роман начинается описанием приезда кадетов, окончивших полный курс, в корпус, в последний раз перед тем, как они станут полноправными юнкерами. Александров идет по исхоженным и избеганным много раз дорогам и вспоминает прошедшие в корпусе годы, тот случай, когда его, общепризнанного шалопая, капитан Яблукинский отправил в карцер, но на этот раз незаслуженно. Гордость Александрова взбунтовалась: «Почему я должен нести наказание, если я ни в чем не виноват? Что я Яблукинскому? Раб? Подданный?- пусть мне скажут, что я кадет, то есть вроде солдата, и должен беспрекословно подчиняться приказаниям начальства без всякого рассуждения? Нет! Я еще не солдат, я не принимал присяги... Итак: я совсем ничем не связан с корпусом и могу его оставить в любую минуту (VIII, 205). И он обманом покидает карцер.

С первых страниц нам кажется, что мы попали в ту же обстановку, которая была изображена Куприным в «Кадетах». Но, несмотря на то, что мы снова в кадетском училище, мы не узнаем его: краски не такие мрачные, острые углы сглажены. В «Кадетах» не было случая, когда к воспитаннику обратились бы с добрым словом, советом, пытаясь помочь ему. А здесь иная ситуация. Вот, например, штатский учитель Отте пытается спокойно и вежливо объяснить взволнованному юноше ситуацию, урезонивает поручика Михина. Но мальчик опять отправлен в карцер, хот виновник свиста признался, и рота недовольно гудела. И тут в повествование включается эпизод, в котором рассказано о двух случаях бунта кадетов: первый по поводу кулебяк с рисом был решен мирным путем, а в соседнем корпусе недовольство переросло в восстание и погром, которые были прекращены с помощью солдат. Один из зачинщиков отдан в солдаты, многие воспитанники были изгнаны из корпуса. Автор делает вывод: «И правда: с народом и с мальчиками перекручивать нельзя...» (VIII, 209). Здесь проскальзывает интонация прежнего Куприна, а потом он снова «надевает розовые очки».

Приезжает мать, начинает укорять Алешу, вспоминает побег из Разумовского училища (интересно, что его вызвало?). Потом разговор со священником корпусной церкви, отцом Михаилом, который просто и мягко говорит с подростком о любви к матери, признает несправедливость Яблукинского, не заставляет Алешу просить прощения. И эта ласка, и доброта на всю жизнь запомнятся Александрову, и, уже став знаменитым художником, приедет он к старенькому отцу Михаилу за благословением.

В ситуации разобрались, ребенка поняли, кадет доволен исходом, видно явное внимание к личности подростка, несмотря на все «но». Это уже не кадетское училище, в котором учился Буланин, хотя и здесь встречаются те же персонажи, например, дядька Чепуха.

Попрощался Александров с училищем. И вот он без пяти минут юнкер. Здесь впервые появляется на страницах романа женский образ, и тема любви становится одной из ведущих. Страницы об интимных переживаниях героя, безусловно, являются самыми лучшими в романе. Его первое, летнее увлечение - Юлия, «непостижимая, несравненная, единственная, восхитительная, волоокая богиня» (VIII, 217). Такие эпитеты дает ей влюбленный кадет. А он? Он, конечно, ничтожен по сравнению с ней, некрасив и совсем еще мальчишка. Несмотря на обожествление Юлии, Александров не забывает почтить вниманием и ее младших сестер Ольгу и Любу. Страдания, стихи, посвященные даме сердца, ревность и ссора с противником, а потом вновь воскресение надежды, первые поцелуи, первый бал в юнкерском училище, который разрушает мечты героя.

Послав к Синельниковым три билета, Александров ожидает приезда Юлии и ее сестер, но приезжают только младшие. Оленька сообщает ему, что Юлия выходит замуж за человека вполне обеспеченного, который давно за ней ухаживает. Но Алеша спокойно воспринимает эту новость и тут же признается в любви Ольге.

Герой постоянно испытывает потребность кого-нибудь любить: его разбуженное сердце уже не может жить без любви, ему необходимо рыцарское преклонение перед женщиной. «Влюбляется он быстро, влюбляется с такой же наивной простотой и радостью, с которой растут травы и распускаются почки»21, - пишет в своем исследовании Ф.И. Кулешов.

Его «возлюбленных» трудно перечислить. Александров мог быть влюбленным одновременно в двух-трех девушек и мучился вопросом, в какую все-таки больше? Каждый раз он думал, что это сильное, настоящее чувство, на всю жизнь. Но проходило время, и была новая любовь и слова «до гробовой доски».

Нельзя сказать, что Александров выглядел романтическим героем-воздыхателем, чистым, целомудренным юношей. Вспомним хотя бы приключение во ржи с крестьянкой Дуняшей или упоминание о связи с женой лесника Егора - Марьей, «красивой, здоровой бабой». Но с другой стороны, он не был распущенным и нравственно испорченным, не играл в «дон-жуана». Влюбляясь, Александров не думал, что это очередная интрижка или приключение. Он любил пылко и искренне.

Вслед за первой любовью последует вторая. (Глава так и называется «Вторая любовь»). Алеша мучается, в какую из сестер Синельниковых влюбиться теперь: в Оленьку или Любочку? «В Оленьку», - решает он и обещает посвятить ей «сюиту», которая вскоре будет напечатана в одном журнале. Но произошла досадная ошибка, и надежды на взаимность были потеряны.

Самые замечательные и яркие главы романа посвящены любви Алексея к Зине Белышевой («Екатерининский зал», «стрела», «Вальс», «Письмо любовное»). Они описывают окружающее через призму романтического восприятия юнкера Александрова. С момента его приезда в Екатерининский институт, впечатления переполняют его. Все кажется сказочно-прекрасным, начиная с лестницы и заканчивая парадной залой. В описаниях господствуют такие эпитеты, как «поразительный», «необычный», «великолепный», «изящный», «прекрасный». И голос девушки, который слышит Алексей, тоже «необыкновенной звучности», фигура «воздушная», лицо «неповторяющееся», улыбка «ласковая», губы «совершенной формы». Он уже корит себя за былые увлечения, называя их забавой и игрой, «но теперь он любит. Любит!- теперь начинается новая жизнь в бесконечности времени и пространства, вся наполненная славой, блеском, властью, подвигами, и все это вместе с моей горячей любовью я кладу к твоим ногам, о возлюбленная, о царица души моей!».

Возникновение и развитие любовных чувств, выражаемых блеском глаз, особенным взглядом, жестом и тысячью мельчайших неуловимых примет, смена настроения, - все это мастерски изображает Куприн, все - от первого танца до объяснения в любви и планов на будущее: «Вам дожидаться придется меня около трех лет».

Этот разговор произошел в марте. А после проходит более трех месяцев, а Александров после стольких мечтаний ни разу не вспоминает о Зинаиде, о своей клятве жениться. Ни одной встречи, ни записки! Почему же забывает юнкер о предмете своей страсти? И забывает ли? Скорее всего о ней забывает писатель, который стремиться как можно быстрее закончить повествование и сводит на нет прекрасную историю любви, не досказав ее хотя бы намеками, не мотивируя столь странное поведение юнкера. Читатель до последних страниц ждет продолжения, но разочаровывается так и не увидев его. «Последние страницы романа рождают ощущение незавершенности сюжета и скороговорки в повествовании: исчерпан рассказ о пребывании героя в стенах училища, но нет даже намека на возможную развязку его интимной драмы»23, - пишет автор монографии «Творческий путь Куприна» Ф.И. Кулешов. И он прав: читатель, который привык к блистательной манере письма Куприна, к его отточенности и продуманности, в недоумении: что же произошло? Автору «Юнкеров» изменяет его мастерство: несмотря на фактическую завершенность романа, он кажется не дописанным. Но вместе с тем мы все же узнаем и прежнего Александра Ивановича: верный себе, он и в «Юнкерах» прославляет возвышенную земную любовь как чудесную песнь человечества, самую великолепную и неповторимую.

3.7 Автор и герой в романе

А. Куприну более близок был подход, при котором человек воспринимается, как большой и противоречивый мир, в котором нет статичности. Он не объяснял человека средой, условиями и не оправдывал его ими. Именно поэтому в прозе Куприна большое место отводится вопросу духовного развития, роста личности, и в этом, безусловно, сказалось влияние JI. Толстого.

В творчестве писателя нет резкого деления героев на положительных и отрицательных, хороших и плохих, правильных и неправильных, ибо писатель понимал условность и размытость этих понятий. В этом проявляется авторская лояльность, терпимость к человеку, его недостаткам и ошибкам. Но все же наиболее близки автору герои, несущие сильный нравственный потенциал. Таким образом, в структуре персонажей Куприна «внутреннее» является смысловой доминантой. В изображении внутреннего мира Куприн использует прием углубления одной черты, являющейся ведущей в изображаемой личности.

Образы персонажей тесным образом связаны друг с другом, они включены в сюжетные связи, зависимы от отношений друг с другом, проявляются только в процессе общения с другими персонажами.

Термин «купринский герой», используемый в куприноведении, подразумевает героя несколько нетипичного для окружающего мира.

В показе духовной жизни своих героев Куприн пользовался приемами психологического анализа, разработанными JI. Толстым (внутренний монолог и др.).

Критериями оценки героев в творчестве писателя можно считать: отношение к человеку, к природе, к прекрасному.

Проведенная работа позволила убедиться в особенностях приемов взаимодействия автора и героя в прозе А. Куприна, что необходимо для более глубокого проникновения в идейное содержание его прозы. Исследование проблемы было не самоцелью, оно позволило понять особенности мировоззрения писателя, увидеть новые грани художественной концепции мира, уточнить некоторые черты поэтики его прозы.

В творчестве Куприна прослеживается характерная для него позиция, согласно которой художественная убедительность и объективность изображения, как правило, превозмогает авторскую тенденциозность. Хотя в произведениях эмигрантского периода и публицистике писателя она проявилась в заметно большей степени.

Анализ прозы Куприна позволил подтвердить предположение о разнообразии способов выражения авторского сознания в прозе писателя. Это не только прямые формы, но и опосредованные. В прозе до эмиграции это, чаще всего, опосредованные формы, в период эмиграции - прямые. Связано это с тем, что в 20-30-е годы общественная позиция писателя становится более четкой и осознанной, что ярче проявляется в тексте: авторские оценки, лирические отступления, выводы. Во многом это объясняется и специфичностью жанровых форм, в которых работает писатель в этот период (публицистика, мемуарная литература).

Большую роль в прозе Куприна играет автобиографический элемент, который выражается не только в биографических реалиях, но, прежде всего, в идеологической форме (общее в характере автора и героев, общность в оценке событий и людей). Перед нами вполне сложившаяся модель художественного мира, в которой при кажущейся объективности повествования наиболее значимое место принадлежит позиции автора.

Основным приемом в создании персонажей в прозе Куприна является прием «ступенчатого» построения характеров. Герой раскрывается не сразу, первоначально автор дает лишь поверхностные сведения о нем. Постепенно он «раскрывается» перед читателями через взаимоотношения с другими героями, через мысли и поступки. Данная методика позволяла автору не только поддерживать интерес к создаваемым персонажам, но и давать объективное мнение читателю, формирующееся не только из авторского, но мнения других персонажей и самого героя о себе.

Устойчивые структурные компоненты в образах Куприна позволяют сделать вывод о монотипности купринского героя. В принципе, это (модификация) одной и той же личности.

Своим творчеством писатель доказывал, что человек сам себя формирует и перевоспитывает, что человек - это сложный, противоречивый мир. Но все же это мир, в котором больше прекрасного, и это прекрасное заключено в самом человеке, его внутреннем содержании.

Общность героев Куприна заключается в их нетипичности, «невпи-сываемости» в окружающую жизнь, в открытости характеров героев, умении воспринимать прекрасное и стремиться к справедливости. Для всех героев писателя характерно духовное начало, не зависящее от социального происхождения. В этом тоже проявилась позиция писателя, который отрицал теорию среды, формирующую человека, считая, что человек воспитывает себя сам, исходя из своих внутренних установок.

Предпринятый анализ произведений Куприна в аспекте автор - герой позволил убедиться в том, что в прозе Куприна дистанция между автором и героем чаще всего минимальна.

Прием почти идентичного восприятия и оценки окружающего мира автором и его героями подчеркивает их органическое единство. Это находит выражение в общности идей, которые исповедуют автор и его герои, в общности оценок событий и людей и т. п. Художественная система Куприна не претерпела серьезных изменений и всегда обладала определенной устойчивостью. И в ранних произведениях писателя, и в более зрелой прозе мы находим схожие принципы взаимоотношений автора и его героев.

3.8 Время и пространство в романе

Художественное время романа сложно организовано: в нем представлено несколько временных слоев, прежде всего связанных с образами автобиографического героя-юнкера (настоящее время) и взрослого повествователя (прошлое время - план воспоминаний). Хронологический принцип в изложении событий последовательно выдерживается, более того, именно временные «указатели» позволяют с документальной точностью излагать основные эпизоды из жизни юнкера Александрова. Уже начиная с первой главы точно определяется время описываемых событий: «Самый конец августа; число, должно быть, тридцатое или тридцать первое». В главе VII «Под знамя» вновь фиксируется время: «Прошел месяц». В следующей главе «Торжество» сообщается: «В октябре 1888 года по Москве прошел слух о крушении царского поезда около станции Борки». В главе ХХIV «Позор» фиксируется течение времени: «Через недели две-три, в тот час, когда юнкера вернулись от обеда...». Во второй части романа в самом начале вновь указывается точное время: «Середина и конец 1888 года были фатальны для мечтательного юноши, глубоко принимавшего к сердцу все радости и неудачи».

В третьей части в главе ХХVII «Топография» точное время протекания событий выражается необычно: «Это жаркое, томительное лето, последнее лето в казенных учебных заведениях, было совсем неудачно для Александрова. Какая-то роковая полоса невезенья и неприятностей. Недаром же сумма цифр, входящих в этот год, составляла число двадцать шесть, то есть два раза по тринадцать». Из этого следует, что речь идет о лете 1889 года, что не противоречит общей романной хронологии событий. Наряду с этим о движении времени и прикрепленности к нему определенных событий свидетельствуют и упоминания календарных праздников: рождественские каникулы, масленица. Время выполняет в романе определенную организующую функцию: «Кончился студеный январь, прошел густо снежный февраль, наворотивший круглые белые сугробы на все московские крыши. Медленно тянется март...».

В «Юнкерах» представлена и временная «перебивка», связанная с чередованием разных временных слоев. Так, в главе «Прощание» в одном абзаце оказываются сфокусированы два временных потока: настоящее время - прощание перед вступлением в «новую жизнь... взрослую, серьезную и суровую» - и условно прошлое, так как по отношению к настоящему оно является будущим временем, но о нем повествователь вспоминает спустя несколько десятилетий: «Через четырнадцать лет, уже оставив военную службу, уже женившись, уже приобретая большую известность как художник-портретист, он во дни тяжелой душевной тревоги приедет, сам не зная зачем, из Петербурга в Москву, и там неведомый, темный, но мощный инстинкт властно потянет его в Лефортово, в облупленную желтую николаевскую казарму, к отцу Михаилу». Будущее «вторгается» в повествование несколько раз. В главе ХVI «Дрозд» описываются рождественские каникулы, отдых. «Эта невесомость - одно из блаженнейших ощущений на свете, но оно негативно, оно так же незаметно и так же не вызывает благодарности судьбе, как тридцать два зуба, емкие легкие, железный желудок; поймет его Александров только тогда, когда утеряет его навсегда; так лет через двадцать». Или же в ХХI главе «Вальс» речь идет о «летучей грусти», которую испытывает Александров, ощущая прикосновение чего-либо «истинно прекрасного».

«В этой странной грусти нет даже и намека на мысль о неизбежной смерти всего живущего. Такого порядка мысли еще далеки от юнкера, они придут гораздо позже, вместе с внезапным ужасающим открытием того, что ведь и я, я сам, я, милый, добрый Александров, непременно должен буду когда-нибудь умереть, подчиняясь общему закону». Повествователь имеет возможность соотнести давно минувшее с последующим. Так, в главе ХХII «Ссора» вдруг «смыкаются» два разных времени: «Об этом минутном горе Александров вспомнит когда-нибудь с нежной признательностью, обвеянной поэзией. До зловещих часов настоящего, лютого, проклятого отчаяния лежат впереди еще многие добрые годы».

Размещено на Allbest.ru