Повесть "Сопротивления материала"

У Синушина внутри все упало.

- Ну… вы ведь и валютой располагаете?

Кивает на уже пустой поддон, в котором лежала шапка и деньги.

- Вашей сотни как раз на всё хватит.

Голова болела просто ужасно, и еще болело горло, и каждое звонкое слово отзывалось в черепной коробке как колоратурное сопрано в пустом зале консерватории. И все ещё хотелось в туалет.

Может, он ничем и не болен, а просто вышел на мороз, и всё это с непривычки, и перепад температур, он читал, у альпинистов…

- Мужчина, вы надумали, нет? Мне вас выписывать? - медсестра ткнула концом ручки куда-то в журнал.

Ну а если все-таки болен? Тогда ведь точно никаких походов.

И Синушин сдался.

Медсестра кивнула, улыбнулась и подняла трубку дискового телефона.

Спустя полчаса она показала, где туалет (наконец-то) и они поднялись на второй этаж, в процедурную. Синушин был усажен в кресло у двери, а медсестра зашла за ширму на другом конце кабинета, где стояла Марина с большой стеклянной бутылкой Натрий Хлорида в одной руке и прозрачной целой ампулой в другой.

- Это что? - тихим, неслышным Синушину шепотом спросила тонкая медсестра, показывая глазами на колбочку.

Марина перевернула ампулу словом «Эуфиллин» кверху.

- Ты совсем дура что ли, Марин? - ахнула тонкая, - убирай давай его обратно. Обычный физик покапаем и хватит. Препараты ещё на дурака переводить. Ну ты даешь…

Состроив покрасневшей подруге страшные глаза, тонкая вышла за ширму и громко велела Синушину пересаживаться.

Посидев немного, Синушин дождался, пока исчезнет последний язычок пламени, и решил, что пора спать. Стоило его голове опуститься в капюшон спальника, как он заснул крепким сном, в котором были плачущая Настя в детском платье, черные медведи, белые слоны, Марина, Марина, и еще раз Марина.

То, что Синушин принял за чёрного медведя, на деле оказалось грузным молодым мужчиной в длинной черной рясе. Сначала мужчина шел по лесу будто без особенного направления, но, завидев на залитой солнцем поляне еще не оправившегося от испуга, сокрушающегося над своей близорукостью Синушина, вышедшего на утренний туалетно-дровяной променад, широко заулыбался и, размашисто помахав, быстрым шагом пошел к нему навстречу, продираясь через колючие ветки низкорастущего кустарника.

- Здравствуйте, - торопливо поздоровался Синушин, протягивая руку.

Мужчина заколебался, но, отряхнув ладони о рясу, протянул руку в ответ, смущенно поясняя:

- Здравствуйте! Запачкался. Ягоды собирал.

- А-а-а, - бессмысленно протянул Синушин, внутренне паникуя. Он никогда не умел поддержать разговор.

- А… А чего вы тут делаете? Далеко же от села.

- Дык я это, - подбирая слова, мужчина подергал себя за рыжую, ещё короткую бородку, - дабы в лености не слабеть.

- А? - не понял Синушин, только полчаса назад выбравшийся на свежий воздух из насыщенной ночным дыханием туристической палатки.

- Ну зарядка у меня, вроде того, - досадливо пояснил священник, мелко шаркая ногой по сосновой подстилке леса, - толстый я, - он похлопал себя по круглому барабану живота, - А вас как зовут?

- Петром. А вас?

- Григорием.

Вспомнив несколько фильмов, Синушин настроился на нужный лад, немного выпрямился, и, будто бы между прочим, спросил со знающим видом:

- А вас… А вас как зовут в миру?

- Так в миру тоже Григорием так-то, - нахмурился священник и, наклонившись, поднял толстую сухую ветку и положил её сверху на охапку Синушина, - я что подошел-то. А у вас чаю нету? А то пить охота.

- Чай есть, - Синушин обрадовался тому, что может пригодиться духовному человеку, - даже и с печеньем придумаем, если Гид разрешит.

Показав в сторону поляны лежащими на руках ветками для костра, он пригласил Григория за собой, аккуратно ступая по неровной земле высокими шагами.

- Так-то с печеньем не положено, - сомневаясь, протянул батюшка, шагая, тем не менее, следом, - ибо пост. Но путешествующим так-то можно. Пожалуй, одному печенью не воспротивлюсь, - нахмурившись, он засопел, - ну двум - край. Но чтобы только силы поддержать!

- Конечно, у нас больше-то и нет, - успокоил его Синушин.

Несмотря на ранний час, на поляне кипела жизнь. Настя изъявила желание разжечь костер сама, уверяя, что миллионы раз делала это на природе в шашлычных вылазках с детдомовскими. Гид Алексей на это молча покивал, дал Насте трут и, на всякий случай, зажигалку - он сильно сомневался, что выбравшая место для костровища в самой безветренной части поляны, Настя когда-либо вообще была в лесу дальше километра и потому тихонько, чтобы не обидеть, разжигал второй костер в месте получше, за дальней палаткой.

- Ау, - крикнул подошедший Синушин, - у нас гости!

- А? - высунулся Гид, боясь, что Настя заметит его соревновательную подлость, - а-а-а, здравствуйте! Добрый день!

- Доброго утра, - внезапно густым голосом пробасил отец Григорий в сторону гида, - не угостите ли чаем?

- Да угостим, угостим, - пропыхтела Настя, склонившаяся над безнадежно бездымным трутом в метре от Григория, - только кипятка у нас нет, - оглянувшись в ту сторону, откуда был слышен голос Алексея, она тихо добавила, - вы не умеете огонь разводить, случайно?

Отец Григорий повернулся к ней и, заинтересованно округлив глаза наклонился, разглядывая трут и палочку.

- Так-то не умею, - он повертел в руках иссушенную труху дерева, лишь немного потемневшую от Настиных стараний, - но попробовать так-то интересно. А как тебя зовут?

- Настя, - шмыгнула она, отсаживаясь и освобождая место.

- Настасья, то есть, - азартно сказал батюшка, откинув рясу и умещаясь поудобнее на хвойную подстилку леса.

- Чё Настасья-то? - удивилась Настя, - Анастасия тогда уж.

- Ну да, ну да, - пропыхтел опершийся на локоть отец Григорий, свободной рукой выуживая из-под рясы шишки и крупные ветки и продолжил совсем уж прозаически, - дай-ка мне вон тот гермомешок, Анастасья, я на него сяду.

Настя закатила глаза, показывая укладывающему бревна в аккуратную стопку Синушину, что она обо всем этом думает. Подтянув за веревки гермомешок, она кинула его ближе и вдруг нахмурилась.

- А вы что, поп?

- Точно, - выдавил активно работающий Григорий, напряженно следя за кончиком палочки, чтобы не пропустить момент, когда тот начнет дымиться.

Взгляд Насти на секунду замер, как от пришедшей только что страшной мысли, и она, наклонившись, вырвала из его рук уже начавший заниматься трут.

- Что такое, - ахнул Григорий, провожая убегающую в лес девушку непонимающим взглядом.

- Не обращайте внимания, - Синушин, который понял не больше, махнул рукой, - сама хочет. Пусть.

- Мне так-то тоже интересно было! - обиженно крикнул Григорий ей вслед.

Тем временем костер на другом конце поляны начал разгораться и Гид крикнул Синушину, чтобы тот перенес дрова с поляны. Расстроенный батюшка вызвался помогать.

- Погоди только секундочку.

Он отвязал какую-то веревку и снял с плеч рясу, оказавшись в другой рясе, туго натянутой на животе настолько обширном, что блестящий золотой крест лежал на нем, как на подставке. Аккуратно сложив тяжелое облачение на широкий пень, Григорий немного оттянул узкие рукава, хлопнул в ладоши и всем видом выразил Синушину свою готовность.

- А что это ты? - удивленно посмотрел тот, - в двух плащах, что ли?

Григорий снисходительно улыбнулся и пояснил.

- Это не плащи называется. Вот это, - он ткнул в лежащую на пне ткань, - ряса. А вот это, - он похлопал себя по бокам, - подрясник.

Синушин, не видящий между черными плащами решительно никакой разницы, спросил, показывая на увязывавший рясу плетеный шнурок толщиной в палец, который Григорий намотал рядом на веточку:

- А это как называется?

- Это называется пояс, - терпеливо пояснил Григорий, накрутив вокруг палочки еще несколько витков, - раньше у меня был очень хороший пояс. Широкий и черный, и узоры на нем такие были - как колосья золотые. Может быть, и настоящим золотом было выполнено, кто знает. Прости Господи. А потом наш настоятель, отец Макар, у него тоже пояс был очень красивый, располнел. Сначала совсем без пояса ходил, а потом выучился плести вот такие веревочки. Мне потом тоже понадобилась, да... Тот пояс я дьякону нашему отдал, но мне и веревочка тоже нравится. Красиво ведь?

Синушин на автомате согласился, силясь в невозможности сопоставить тридцатиградусную подмосковную жару с двумя плащами, а два плаща, в свою очередь, с бессмысленным тонким шнурком.

- У меня ещё шапочка есть, - словно бы отвечая мыслям Синушина, похвастался отец Григорий, поднимая одно за другим тяжелые бревна, - называется скуфья. Она такая… На кубанку похожа. Но её я не стал надевать, жарковато.

- Надо думать, - покачал головой Синушин, перехватывая поудобнее охапку дров.

Настя сидела в лесу до тех пор, пока за ней с большой кружкой чая не сходил Алексей и не пригрозил, что чай - вот, но печенье - там, не пойдешь - тут останешься сидеть.

Она вернулась и села рядом с Синушиным на широкое, теплое от жара костра бревно, демонстративно не глядя на сидящего напротив Григория, который стянул с ног носки и с наслаждением топтал ещё холодную с ночи землю.

- А вот знаешь ты, Петр, например, зачем бедуины в пустыне горячий чай пьют? - спросил Григорий, перекладывая шишку с места на место пальцами ног.

Синушин пожал плечами, вопросительно поднимая брови.

- Это так терморегуляция работает, - объяснил Григорий, шумно хлебнув чай.

- Действительно, - фыркнула Настя, ловко закидывая в рот остатки второго и последнего положенного ей на сегодня печенья, - надо тебе побольше вопросов задавать. Кто же кроме тебя нам все объяснит.

Отец Григорий, потянувшийся к жирному от сдобных крошек поэлитиленовому пакету за своим вторым курабье, достал его и протянул Насте.

- Угощайся.

Она молча отвернулась, глядя на Алексея, собирающего свою палатку на другом конце поляны.

- Бери давай, хочешь ведь, - весело глядя на Настю, отец Григорий потыкал её печеньем в руку.

Покосившись в его сторону, Настя взяла большое печенье и целиком закинула его в рот.

- Тее вшо йавно вйедно. Наэна уэ хыхэтьки не ыдишь.

- Почему, вижу! Я ведь сижу. Вот если бы стоял, то не увидел бы, наверное, - бесхитростно ответил отец Григорий, - это я, кстати, так с плоскостопием сражаюсь, очень полезно выходит.

Задумчиво покатав шишку вытянутой ногой, Григорий снова, почему-то, загустел голосом:

- Смирение мое таково, хотьмо и болезненно, хотьмо и надоедливо - однако же исполняю как велено лекарем трижды поутру.

Синушин с Настей переглянулись. Смирившись с тем, что нормальных людей он не встретит до возвращения в Москву, Петр натянуто улыбнулся.

- Это я по слабости своей так разговариваю, - понял их Григорий, - меня же совсем недавно в сан рукоположили, я еще в этом смысле вообще, знаете, - он покружил у виска растопыренными пальцами, - новоначальный. Мне отец Макар сразу сказал, чтобы я стремился говорить с толком, как у нас принято. А я из простых, в Москве вообще случайно оказался, ненадолго --меня там не взяли служить. Я хотел, я к одному ходил, к другому - не брали, нет, сколько ни ходил. А потом меня сюда позвали, - Григорий махнул рукой куда-то за спину, - храм восстанавливать. Ну, восстановили в том году. Так и остался.

Налив еще кипятка к пакетику чая, он продолжил:

- Но служба тут - не служба, смирение одно. Нет, - спохватился он, - люди-то хорошие. Но мало их, людей-то. Мы полный чин служим, а ради кого - ради двух с половиной старушек. У них проблемы какие - одна хлеб боится в пост есть, вторая соседку свою обманывает, третья детей не…

Резко дернувшись, Настя ударила рукой по кружке отца Григория и кипяток, вырвавшись вверх, брызнул ему на лицо.

- Ты чего?! - крикнул Синушин, хватая с бревна сохнущую на солнце мокрую футболку, прижимая ее к лицу замершего батюшки.

- Молчит пусть! Что ему люди рассказывают, вроде бы нельзя говорить, нет? Кто тебе только крест на пузо повесил.

Настя брезгливо вылила остатки чая из своей кружки в высокую траву и резко встала.

- Допил? Проваливай.

Синушин повернулся и так презрительно, как только мог, посмотрел на неё. Настя выдержала взгляд и осталась стоять, не отводя от него злые карие, почти черные глаза, не мигая и не двигаясь. Её черные косички, как всегда засунутые концами в боковые карманы узких джинс, почти выбились наружу, тонкие загорелые руки, изрезанные белыми полосками давно заживших шрамов, висели вдоль тела, едва подрагивая и тем выдавая охватившую Настю злость. Во всем же остальном - невозмутимом каменном лице, наполовину изуродованному обширным ожогом, уходящим под воротник футболки, тонких, спокойно сложенных губах, даже в самой Настиной позе, расслабленной, но собранной - царила стальная решимость и стальная же, с железным привкусом, злость.

Григорий всхлипнул. Синушин отвлекся от Насти, которая посмотрела на него еще секунду и нарочито медленно отошла к своей палатке, и приобнял дрожащего батюшку.

- Ты как, Гриша, порядок?

- Так и надо мне, - сказал он дрожащим голосом, - Такие-то вот и... А я-то… Ох, да когда же я уже…

Закрыв глаза, грузный батюшка затрясся всем телом, привалившись к груди Синушина и, заходясь в плаче, растирал покрасневшую кожу на щеках, размазывая по ним обильно текущие слезы.

Синушин прокашлялся, зло посмотрел на собирающую палатку Настю, извинился перед Григорием и пошел в сторону лагеря, окликая Гида. Настя зыркнула в их сторону, но ничего не сказала, продолжив утрамбовывать спальник в чехол.

- Алексей, - сказал Синушин, опираясь на сосну, - девочка совсем дикая. Она хоть нормальная? Она попа кипятком ошпарила.

Гид, задумчиво точивший тонкую палку, на словах про кипяток поднял глаза и сказал:

- Нормальная. За что кипятком?

- Да вообще ни за что! - понизил голос Синушин, - он что-то про своих бабок из деревни рассказывал, а она бах по кружке, кипяток ему прямо на лицо. Сидит сейчас, плачет вроде как. Он. Не она.

- Понятно.

Гид убрал ножичек в карман штанов, выкинул наточенную ветку в траву и собрался отойти.

- Стойте! Что делать-то будем?

Гид остановился, взъерошил короткие седые волосы и потянулся:

- Видимо, сегодня в лагере останемся. Дождь.

Синушин понял, что лес действительно заволокло шумом падающих с потемневшего неба тяжелых капель дождя. От дальних кустарников поднялся ветер. Начав порывисто, качая одни только кончики листьев, он очень скоро разошелся и вот уже его плотным потоком загнуты на один край, к поляне, ветви орешника. Качаясь на ветру, орешник хлестал по спине сгорбившегося Григория, который большим черным пятном разрывал пестроту леса.

- Гриша, пойдем под тент, промокнешь. Гриш, - позвал его Синушин, держа в руке захваченную с пня рясу.

- А мне знаешь, какой сон сегодня снился, - шмыгнул поднявший воспаленные глаза Григорий, - смешно сказать.

- Гриш, пойдем, ливень же, - сказал Синушин, показывая в сторону тента, под которым стояла сложившая руки на груди Настя и втолковывающий ей что-то Гид.

- Ты погоди, - Григорий бегло посмотрел туда же и отвернулся, - дай тут расскажу. Снится, что иду по широкому такому мосту, за которым стоит длинное здание, вроде как ангар или склад какой. Двери хочу толкнуть - сами распахиваются. Внутри столы стоят, а вдоль них рожи кривые, бандюжьи. А на столе белый порошок в пакетах. Ну, чисто кино. А я захожу в полном облачении. Подрясник, ряса - ну, как сегодня. Шапочка ещё. Захожу и чувствую, что в руках у меня пистолеты. Бандюки не видят - рукава-то широкие. Отдавай, говорят, Григорий, шапочку. А я так разозлился, и пистолеты достал, как крутой, и всех пострелял. Стою, огонь какой-то сзади, уже думаю уходить. Один увижу, умирает, но ещё не умер, я к нему. Наклонился, говорю, давай исповедуешься. А он кровь пузырями пускает и молчит. И все.

Синтетическая ткань облачения насквозь промокла и прилипла к спине Григория, вода с волос стекала по лбу и без труда перекатывалась через светлые, стоящие домиком брови, на глаза. Не замечая этого, он часто моргал, не останавливая лихорадочного рассказа:

- А какой поганый сон, ты ведь скажи, а. Я про него ничего настоятелю не сказал, понятно, от чего такие сны бывают. Крутизна какая-то дьявольская. Вот не сказал, вот и вот, - он показал коротким пальцем на Настю, - так мне и надо.

Под тентом уже кипятили воду на чай. Настя молчала и, избегая взгляда Григория, выжимала мокрые вещи, развешивая их на широком кусте шиповника, растущем на границе тента.

- Сюда давай, - она взяла у него из рук рясу, с которой стекала вода, - ух. Тяжелая, как слон.

- Ткани много, - охотно поддержал разговор Григорий, - могу помочь. Ну, - спохватился он, - если хочешь. А так - спасибо тебе большое, конечно.

Гид стоял над горелкой и мял руками плоскую банку тушенки.

- Смотрите сюда. Рассказываю, как открыть без помощи рук. Сначала давите с одной стороны, - он сцепил руки замком, зажав между ладонями алюминиевый блин и сильно надавил, - затем точно так же с другой. Получаются такие уголки, - он продемонстрировал банку, узкие бока которой были сжаты с двух сторон так, что края сгибов встретились и образовали острые конусы.

Повторив процедуру несколько раз, Гид дернулся к кастрюле и Синушин увидел, что из порванного, иначе не скажешь, алюминия, капает жир.

Настя присвистнула и немедленно попросила попробовать провернуть то же самое со второй банкой. Григорий хотел что-то сказать, открыл даже рот, но сделав вид, что просто любит подышать, промолчал, завистливо поглядывая на Настины потуги.

- Ты, поп, не обижайся на меня. Оставайся, если хочешь, не я тут главная. Просто я очень уж не люблю, кххых, - она постаралась сжать замок рук так сильно, что в попытке даже качнулась вперед, - не люблю таких, как ты. Из-за таких, кххых, да Господи, что ж это за банка-то, из-за таких, как ты, меня от матери забрали.

Она подняла голову и сдула со лба налипшие волосы, исподлобья глядя на Григория.

- Вот такой же был. Любитель поболтать. И мать у меня была тоже - любительница. Встретились два одиночества. Она ему в воскресенье болтала, а он потом всю неделю - с настоятелем. Типа, прикинь, какие страшные люди бывают. Прикинь, ребенку на день рождения банку соленых огурцов подарила. Прикинь, сожители по очереди в папенек играют, вся рожа в синяках, что у матери, что у ребенка. Прикинь, прикинь, прикинь. А настоятель, не поверишь, кыыыыыыххххххыыыых, - Настя с силой надавила на алюминий, - тоже был не дурак посплетничать, и рассказывал все своей жене. Хыыыы, - она надавила еще раз, из банки полил жир, но Настя не переставала гневно мять металл, обливаясь и рассказывая, - а вот эта тварь уже кому-то еще растрезвонила. Где-то через полгода пришли. В пять лет из дома забрали. Мать в ванной спала. Даже не проснулась.

Она остановилась, разглядывая жирную банку так, будто в первый раз её видит.

- Мне очень жаль, - выдавил из себя Григорий.

- А ты не жалей. Что жалеть-то. Ты болтай просто поменьше и все нормально будет.

Картинно растянув губы в улыбке, Настя похлопала Григория жирной рукой по плечу и, зацепив с пня лежащее на нем мыло, пошла к ручью, отмываться.

Синушин сказал «мда», Алексей озабоченно крякнул. Григорий нахмурился и переступил с ноги на ногу.

- В деревне, - начал он неуверенно, - какая-то чертовщина творится. У нас, в общем, есть кусок бетонного моста, - начал он, пропуская мимо себя вернувшуюся Настю, - стоит недалеко от асфальтовой дороги, которая идет вдоль леса со стороны деревни. Вы по ней шли, наверняка.

- Была такая, - кивнул Алексей, держа замерзшие руки над паром варящейся гречки.

Синушин посмотрел в дождливый лес и кивнул, будто увидел в нем ту самую дорогу, хотя на самом деле ничего, кроме подернутых пеленой дождя зарослей в нем, конечно, не было.

- Ну так вот. Только не смейтесь, это не шутка, есть термин такой - brigde to nowhere Мост, ведущий вникуда (англ.) - английский термин, означает «мост вникуда». В интернете где-то была большая статья, в которой автор рассказывает про такие мосты по всему миру, я еще давно, не помню даже когда, читал. Интересно было, словарь взял, чтобы вообще всё понять. Ну так вот.

Он растер замерзшие руки, заглядывая в кастрюлю с гречкой.

- Таких очень много, и все в статье перечислены, по странам, и есть даже фотографии, и наш сельский мост там тоже есть. Ну так вот. Все фотографии не из России сделаны сбоку - то есть, по фото сразу видно, что это bridge to nowhere, что ни на есть. А вот фотографии двух мостов из России сделаны прямо, извините за тавтологию, с мостов. То есть, по фото непонятно, что это он какой-то неполноценный. Я бы даже сказал, что на этих фото самые правильные, широкие и красивые, обычные мосты.

- Ну короче, - поморщилась Настя, теребя косичку.

- Ну короче, - повторил за ней Григорий, - этот мост стоит аккурат за нашим храмом. И где-то пару месяцев назад на нем стали появляться люди.

- В смысле, «появляться люди»? - перебила Настя, - забирались они туда, что ли?

- Да нет, в том-то и дело, - отмахнулся Григорий, - они там, как говорят, просыпались. И что самое страшное, - перешел он на шепот, - первым, кто там проснулся, был один из наших егерей, который, давно думали, без вести пропал.

- Начались страшилки, - фыркнула Настя, плюхая по алюминиевым мискам дымящиеся шары гречневой каши.

Григорий обиженно засопел и начал сосредоточенно перебирать пальцами деревянные четки.

- Да ладно, Гриша, рассказывай, все равно же дел никаких нет, - миролюбиво тронул его за локоть Гид.

- А я вот не буду рассказывать! - неожиданно тонким голосом воскликнул Григорий, взмахнув в воздухе четками, - и я тебе не Гриша! Я отец Григорий! И я здесь не гуляю как вы, а дело делаю! И это не сказки у этого вашего костра!

Настя подвинула к нему тарелку с кашей.

- Рассказывай давай уже. Постная. Я тушенку оттуда выловила.

Григорий посмотрел гречку, утонувшую в расплавленном говяжьем жиру, мелко махнул рукой и продолжил.

- Егерь тот ничего не помнил, конечно. Ой, - Григорий открыл рот и замахал руками, - горячая. Ну так вот, это было очень подозрительно, что он ничего не помнил. Потому что прямо за неделю до того, как исчезнуть, он у нашего председателя сельского попятил кошелек со взяткой. Это мы так знаем, что со взяткой. Мне председатель это сам ск… - Григорий поймал на себе немигающий взгляд Насти и суетливо продолжил, - короче говоря, взятка это была, сомнений ноль. И потому он, председатель-то, подумал, что егерь просто убёг, и никаких по этому поводу розысков не было. Егеря - они же одинокие. А дом его так и остался стоять, и никто не приехал. Потом снова-здорово - куры начали пропадать. Ну куры-то, кто их считать будет. Только у нас работы больше - все друг на друга думают, по воскресеньям жалуются. Да хватит ты на меня зыркать! - воскликнул Григорий, махнув ложкой на Настю, - дай дорассказать уже!

- Да рассказывай, кто тебе мешает, - она округлила глаза, снимая со щеки сорвавшуюся с Гришиной ложки мокрую крупу.

- Рассказывай, Гриша, - поддержал Синушин.

- А потом, - он понизил голос, - потом на мосту появилась девушка. Девушка, нам не знакомая. И тоже ничего не помнит. Ну, кино. Думали, что с ней делать, думали, девать некуда, идти некуда, председатель неожиданно выручил - видать, совесть-то заела за клевету на егеря, он её в домик поселил на краю деревни. Пустовал там один, свободный. И ситуация складывается такая, знаете, шито-крыто.

Раскрасшевшийся священник подобрался, отодвинул пустую тарелку, и продолжил глухим голосом:

- Дом егеря всё время его отсутствия тоже пустой стоял, даже никто окна не заколотил. Он как вернулся - обратно в него въехал, как будто просто покурить вышел. И девчушке сразу дом нашелся. И живут по домам - не слышно их, не видно. Егерь тот вообще будто с ума сошел - как ни пройду мимо его дома, он ржавую бочку на крышу закатывает. Оторвал поперечники от забора, к крыше прислонил, и катит. Бочка едет вниз, конечно, или просто с крыши падает - а он её опять катит. И вы скажете, что псих, и что ерунда какая-то. Но на той неделе…

Он выдержал паузу.

- На мосту появились куры. Как вам такой расклад, - шепотом закончил он, ударив скуфьей о стол.

- Может, это были другие куры! - воскликнул перепуганный Синушин.

- Может. А может и нет! - вскрикнул Григорий, - а вот вам ещё: из нашей деревни - не уехать! Никто никогда не уезжал!

- Ну это уж глупость какая-то, - не выдержал Синушин, - мы приехали на автобусе. Пазик, номер - вэ три два десять о ка сто девяносто. И уехать, значит, можно.

- Уверены? - поднял брови Григорий, - можно ему доверять, считаете?

Синушин только что заметил уже довольно долгое отсутствие Гида. Помотав головой, он увидел его красную кепку, мелькающую где-то за дальним холмом.

- Петр…, - отвлекла его Настя, - погоди-ка. Я ведь хотела тогда уехать, когда вы за водой ушли.

Нахмурившись, она уставилась под ноги, жестом останавливая начавшего что-то говорить Синушина. Взгляд Насти становился все стекляннее, наконец, она выдавила:

- Меня водитель не пустил.

И крупно дрогнула всем телом.

У Марины была такая привычка - резко вздрагивать в окончание раздумий. Синушин никогда не понимал, на что это похоже больше всего - на крупную, буквально в полтора удара, дрожь, на движение качнувшегося вперед маятника или же на внезапное пробуждение ото сна. Потому, гуляя с Мариной по весенним московским набережным вечерами после рабочих смен, он всегда подбирал время для наиболее оригинальных высказываний так, чтобы в этот момент они не шли по льду - в худшем из возможных случаев, которые Синушин себе воображал, Марина начинала размышлять над его словами, затем пробуждалась, ее резко вело вперед и она поскальзывалась и падала, увлекая за собой Синушина. Стоит ли говорить, что такого и близко не случалось никогда, потому что Марина, хотя и была женщиной довольно крупной, все-таки не являлась крейсером, и потому свой инерционный путь контролировала вполне. Тем не менее, Синушин молчал от греха подальше, и только крепко держал Маринину руку своей, пристально глядя под ноги.

- Петя, а расскажите ещё раз об особенностях радиосвязи в Тайге, так интересно…

- Понимаю, Мариночка, - хмыкал довольный как слон Синушин, - шутка ли! В Тайге до некоторых радиоточек более двухсот километров по прямой, а связь работает бесперебойно. Как же так, конечно спросите вы. А я вам отвечу - всё до смешного просто…

Лед на набережной постепенно сошел, появлялось всё больше поводов поразить Марину, и в один летний день Синушин так увлекся, что позвал её в свою заводскую сторожку. Задумавшись на короткое мгновение, Марина качнулась навстречу Синушину и спустя девять месяцев у них родилась девочка.

Синушин, узнавший о скором прибытии младенца в мир, первым делом подумал предложить Марине жениться, потом отказался от этой идеи, затем опять решил встать на колено, потом мысленно с коленей встал, захотел спросить совета у родителей (потом, впрочем, понял, что пожать по этому поводу плечами он может и самостоятельно), и так он думал и думал, обреченно пыхтя в своей сторожке над книгой об укрытиях от непогоды, пока не настал последний день мая, в который Марина должна была разделиться на двух человек и в таком новом и сложном статусе выйти из ворот роддома.

- Не переживайте, Петя, по этому поводу. В свидетельстве будет стоять прочерк.

Синушин, сгорбившись, сидел рядом с Мариной на скамейке во дворе её общежития и, пряча глаза, долго тайком смотрел на «этот повод», сопящий из-под тонкого летнего одеяла полупрозрачным крошечным носиком. Наконец он решился и пробормотал тихой скороговоркой:

- Мариночка, я пришел сказать, что я не подлец, и что я не отказываюсь. И еще…

Он судорожно вдохнул и продолжил громче.

- И ещё - чтобы вы переезжали жить ко мне. И вообще, давайте жениться.

Марина замерла, но не дрогнула.

- А дочь?

На Синушина было жалко смотреть.

- Ребенок будет в семье жить, я, - он пожевал губами, - я её отец. Это ведь и без бумаг понятно. Ребенку разве документы нужны? Вы ведь поймите, Мариночка, если уж крайний случай, то есть с вами что случится, я все равно с маленьким ребенком не справлюсь!

Помолчали. Марина сжала дрожащие губы и подняла глаза на окна второго этажа, за окнами которого, скрываясь за шторой, стояла её соседка и наблюдала за происходящим между ними. Марина через силу улыбнулась Синушину и спросила, легонько покачивая коляску и убаюкивая младенца:

- Аа-аа-аа-а… Но мы вам нужны? Аа-аа-а… Вы уверены?

Синушин отвлекся, наблюдая за оводом, летящим по спирали, и невнимательно кивнул, принимая её улыбку на свой счет. Теперь он вообще не понимал, чего он судил да рядил целые девять месяцев - нужно было сразу жениться. Что может быть проще?

- Вы её уже назвали? - спросил он шепотом у напряженной Марины, пугливо заглядывая в коляску, где закряхтели и завозились.

- Да. Настей.

Забегав по поляне, пораженная внезапным озарением, Настя затараторила:

- Точно. И ведь точно! Водитель не пустил. Сказал «на станцию». Маленький такой, сухой. Таджик. Взрослый уже, типа тебя, - она ткнула пальцем Синушину в грудь, - а потом вы пришли, а автобуса нет. Я слышала, как он уезжал? Слышала или нет? Я слышала?! - крикнула она Григорию, выпучив испуганные глаза.

Под тент вернулся Гид. Сильно разделяя слова, он выдавил, едва справляясь с дрожащим от злости голосом:

- Хватит уже кричать. Вы людям спать мешаете.

Синушин растерялся и посмотрел на Настю.

- Петя, - позвал его Гид.

Синушин не успел повернуться, как Гид достал из кармана дамский револьвер и выстрелил в упор. Дернув головой, Синушин упал на траву. Спустя секунду прогремел второй выстрел и прямо перед Синушиным упала Настя. Синушин лежал и моргал, и смотрел на неё, и Настя моргала, глядя на него, и неестественно красная кровь стекала с ее виска на правый глаз и с него, через ожог, на левый. Настя моргала и моргала затянутыми акварельно-красной пленкой глазами, и Синушин тоже моргал и моргал, разводя собственную кровавую акварель текущими слезами, жалея всем сердцем вдруг не себя, а эту постороннюю ему девочку.

- Хватит, - сказал Гид.

Ладонь ударила по барабану и сухой, гулкий звук без сопротивления прошел по сосновому лесу. Потом еще раз, и еще.

Синушин поднял голову и осмотрелся. Стало ощутимо холоднее, летние краски подернулись сепией; он лежал один на плешивой, покрытой вялой безжизненной травой земле, чувствуя спиной чью-то тяжелую поступь. Синушин приподнялся на локтях и посмотрел на движущиеся кустарники.

Он бы давно убежал, но вибрация тяжелых шагов давала понять, что идущее нечто находится совсем рядом, и что скрыться незамеченным уже не удастся. Оставалось только наблюдать за движением на пригорке.

Звук тем временем оформился. Он не стал более четким или более громким, нет - но появилось подобие мелодии. Спиной Синушин чувствовал, что шаги приспосабливаются под этот ритмичный звук множества ударов и, когда он увидел между двумя самыми облезлыми кустами мелькнувший карий глаз размером с ладонь, не удивился, а напротив, выдохнул с облегчением, потому что понял, что оно его не замечает, а так испугавшая сила грузных шагов обусловлена не близостью, а лишь внушительным весом идущего.

Аккуратно перекатившись на корточки, Синушин приподнялся, заглядывая за кустарники. Ноги очень скоро начали затекать от неудобной крабьей позы, но Синушин был безотрывно увлечен происходящим.

Вдали, по лесной дороге, взрытой внедорожниками и квадроциклами, неспешно шел белый слон. Слишком, возможно, ловко для своих размеров, слон взбирался на пригорки и карабкался по скользким камням. Его хобот был в беспрерывном движении: он ощупывал шершавые сосны, едва касаясь скользил по мокрому мху и несильно стукал часто встречающиеся у дороги пни, из-за чего в лихорадочное сознание Синушина лезли мысли о доме слепых, рядом с которым он родился и вырос, но рядом с которым он, кажется, не умрет.

Неаккуратно ступив, Синушин, ползущий за слоном по параллельному курсу вдоль пригорка, наступил на сухую ветку. Палка оглушительно хрустнула и звук барабанов оборвался. Слон начал поворачивать голову в сторону пригорка. Синушин быстро пригнулся и, нашарив под ногой крупный камень, замер. Булыжник был мокрый и скользкий, весь будто в тине или мхе, или чем-то подобном, сепийно-коричневом и безжизненном, как и все в этом лесу, и не казался лучшим метательным оружием на свете, но других камней вокруг не было.

Тем временем ничего не происходило. Аккуратно выглянув из-за травы, Синушин увидел, что слон стоит среди глубокой лужи и водит хоботом по воздуху.

Синушин осмотрелся. Слон стоял где-то позади него на лесной дороге; Синушин, прислонившись спиной к насыпи обрыва, смотрел на опушку и протянувшийся вдоль нее спуск к воде. Заводь была широкая - метров десять шириной. Спрыгнуть бы и переплыть, а там по другому берегу дать чесу вперед. Но Синушин не умел плавать. Бежать было некуда.

- Эй, образина, - дрожащим голосом выкрикнул он, силясь встать, - гуляй дальше! - он сглотнул, - Мне от тебя ничего не нужно!

Сейчас бы подняться, но ноги не слушались. Радовало, что не стучали барабаны - значит, слон стоял.

Синушин судорожно думал, что предпринять.

«Лесные животные боятся громких звуков. Они не хотят встречи с человеком. Если вы хотите избежать встречи с теми, кто не хочет встретить вас - бейте по деревьям, разговаривайте, пойте и, скорее всего, животное обойдет вас стороной» - вспомнил Синушин главу из книги и, совладав наконец с трясущимися ногами, встал.

- Лала-ла-лала-ла-лай, все будет хорошо, лала-ла-лала-лай, - завопил он популярную песню с радио, резко поднимаясь. Он зажмурил глаза, запрыгнул на пригорок и замахнулся камнем в сторону слона.

Но слона не было.

Была лесная дорога, на месте стояли все камни, по которым ступали широкие ступни, остались даже следы - но слона не было.

Синушин шумно выдохнул и обвалился на землю, прижав руку к груди. Сердце занималось, но опасность, кажется, миновала и теперь он думал только о том, как отдышаться.

- Лала-ла-лала-ла-лай, - жалко выкрикнул он в воздух на всякий случай.

Слона не было.

Синушин подполз к сосне и привалился к ней, утирая со лба липкий пот.

- Здравствуйте, - услышал он за спиной, - отдыхаете?

Синушин повернулся и увидел сидящего рядом с ним мелкого мужчину. Мелкого не ростом, хотя и ростом тоже - мелкого целиком. Щуплого - вроде бы так это называется. Синушин был готов поклясться, что только что мужчины не было - но ситуация не располагала к пристальному вниманию и, к тому же, он не хотел обижать недоверием этого широко улыбающегося человека в тряпочной панамке.

- Да. А это… Тут вот только что, - Синушин ткнул пальцем на дорогу, - вы видели?

Таджик улыбался и не отвечал. Синушину показалось, что его не очень хорошо понимают.

- Животное вы видели? Тут было животное. Вот только что. Вы видели?

Для убедительности Синушин растопырил пальцы и показал как бы слоновьи уши.

Таджик нарочито внимательно посмотрел в лес и, спустя мгновение, так же нарочито задумчиво ответил:

- Животный? Да вроде нет животный. Где ты видел, уважаемый? Прямо тут?

Таджик показал пальцем на землю между ними.

Синушин хотел было все рассказать, объяснить, и собрался уже, но вновь встретился глазами с лучезарным соседом и только махнул рукой, отворачиваясь и нащупывая спиной приятную надежность сосны.

- Тут у нас животный нет, уважаемый, - сказал таджик и ударил в барабан.

Синушин, расчесывающий коросту на локте, похолодел и замер. Барабан?

- А хочешь слон покататься? - голова таджика вплыла в зону видимости Синушина откуда-то сбоку и заглянула ему в глаза, - белый слон, красивый. Кататься, а? Интересна-а-а…

- А-а-а-а-а! - нечеловеческим голосом заорал Синушин, вскакивая.

Он дернул головой назад - увидел всё ту же заводь, дернул вправо, влево, собирался было решить, куда, но, плюнув, дернул просто вперед.

- Ла-лай, ла-лай, все будет хорошо, уважаемый! Ла-лай-ла-лай, ла-лай, - слышал за спиной бегущий по размоченной глиняной дороге Синушин.

Звуки барабана нарастали, а Синушин бежал, что есть сил. Увязнув ногой в коме густой глины, он потерял равновесие и упал, ударившись виском о корень дерева.

- Петр! Петр, ау! Просыпайтесь!

Язык прилип к горлу и не выпускал звук.

- Да всё, не сплю, - пробормотал Синушин, отлепляя от себя острые Настины пальцы.

- Ну вы блин и разорались! - укоризненно воскликнула она, выбираясь в тамбур палатки, из которого на него смотрело обеспокоенное лицо Гида, - всех медведей в лесу распугали.

Во рту пересохло, горло болело. Воздуха в палатке будто не было вовсе, а тот, что попадал через открытую дверь тамбура, моментально выжигался уже высоким полуденным солнцем, нечеткие очертания которого Синушин видел сквозь ткань.

- Вы воды вчера достаточно пили, надеюсь? - спросил Гид, протягивая руку, чтобы Синушин встал, - у нас тут беда.

Оказалось, что ночью мыши прогрызли пакеты с сублиматами и сахаром. Вся поляна была усеяна разноцветной провизией и лохмотьями поэлитилена. Гид собирал разбросанные всюду пакетики чая и сортировал целые, Настя сгребала с земли гречку и выдувала из нее крошки земли.

- Придется срезать, возвращаемся как можно скорее. Еда пострадала почти вся, питания в обрез, едим строго по плану, мы слишком далеко отошли. Возьми там навигатор, просмотри маршрут, - не глядя, Гид махнул рукой в сторону кучи собранных вещей.

Сонный Синушин нажал на красную кнопку и подождал, пока прогрузится карта. Человечек стоял на синей полоске маршрута в сером поле. Уменьшив масштаб, Синушин увидел точки: «Крайняя трясина», «Дождливый ручей», «Торчащие корни» были черными, «Широкое поле», «Заводь» мигали красным.

- А что означает, когда мигает красным? - спросил Синушин, тряся навигатор. Ему казалось, что это как-то ускорит определение спутников и человечек переместится на их точку, Крайнюю трясину.

- То, где нас не было. Там есть большой крюк, по нему не пойдем, срежем сразу к полю и обойдем его по касательной, вдоль реки. А, черт побери, - Гид хлопнул себя по потной шее и прибил всосавшегося слепня, - можешь пока воды в реке набрать, я твои вещи в кучу скину.

Синушин помотал сонной головой и перебрал события вчерашнего дня. Встретились, шли по жаре, дошли до болота.

«Откуда река? Наверное, в темноте не заметил».

Кинув безнадежно неисправный навигатор на распластавшийся по мху спальник, Синушин взял котелок и пошел к реке. Котелок висел на широкой ручке и болтался в воздухе, противно позвякивая.

Марина всегда просила его выносить мусор в самое неподходящее время. Странно, когда для выноса мусора есть время какое-то «подходящее», но у Синушина оно было.

Стоило новорожденной Настеньке уснуть, он мчался на кухню, доставал из-под раковины почти всегда пустое мусорное ведро и шел во двор до вечера.

- И вот, когда надежда уже пропала, он вколол ледоруб и повис на одной руке, - что-то подобное рассказывал он Лёхе, соседу, не погибшему в афганскую, который всегда томился на улице то тут, то там. Чаще всего Синушин находил его в полулежачем состоянии на бетонном, разделяющем дворовую дорогу блоке, но бывало и такое, что слушателя приходилось доставать из кустов малины, пышно разросшейся у гаражей, - я сейчас дочитал энциклопедию выживальщика и приступаю к первому тому книги о кострах. К лету буду подготовлен абсолютно.

Лёха медленно подбирал слюнявые губы в улыбке и показывал класс. И если слова Синушина с каждым выносом мусора были различными, то реакция Лехи была такой всегда. Постоянством отличалось и то, что Синушин совал в карман Лехе полтинник, после чего тот всегда старательно артикулировал: беседа костер водяной помощь

- Молодец, Петруха. Ты вот, вообще, молодец.

Выброшенный из стен завода в мир, Синушин не чувствовал необходимости работать - работала Марина, Марина же смотрела за подрастающим ребенком, в обязанности Синушина входило забирать девочку из детского садика и платить коммунальные платежи.

Целыми днями он мотался по квартире мимо включенного телевизора, отжимался, приседал или просто лежал на диване, ворча:

- Одиннадцать калек выпусти, и то лучше будет.

Или:

- Под фанеру же шпарит, ни стыда, ни совести.

Или:

- Кто так разводит костер, тетеря, ты плотней берись!

А вечерами прикрывался от требующей внимания дочери корешками книг: «я устал» и «не дергай меня».

Настя росла, Марина старела, а Синушин продолжал одолевать энциклопедию выживальщика минутными подходами раз в три месяца и чувствовал себя несчастным.

В один из вечеров Настя подошла к папе и, глядя на него из-под своей первой в жизни остриженной челки, сказала:

- Дай книзку, я в ней буду лисовать, - и протянула руку к бесценному экземпляру «Снаряжение и его улучшения». Рядом с книгой стояла кружка, которую Настя задела и опрокинула.

Синушин открыл рот, глядя на язычок крепкого чая, вырывающийся из кружки на рыхлые желтые листы книги. Не успев опомниться, он поднял руку и наотмашь ударил округлившую глаза девочку по щеке. Махнув в воздухе черным хвостиком, Настя упала.

На крик прибежала Марина, быстро осмотрелась, все поняла и, схватив рыдающую дочь, сорвала с крючка вешалки пальто и большую медицинскую сумку.

- Кстати, ты не болен, - бросила она через плечо и ушла на внеочередную, растянувшуюся для Синушина навечно, рабочую смену.

Он видел, что Настя устала. Она и сама понимала, что это заметно и уже не пыталась ничего скрыть. Выпроставшиеся из карманов косички болтались в воздухе, по шраму тек пот, в ботинках хлюпала вода, набежавшая с почвы затопленного поля, по которому они шли, но Настя снова делала шаг за шагом, не пытаясь осознать своего положения. Черная голова раскалилась на зависшем в зените солнце, будто желающем выпалить из мира побольше влаги, но Насте не было жарко.

Тогда был конец мая.

- Нанюнечка, если у тебя дома там чего - ты мне сразу говори, поняла? Прибегай, и говори, не бойся, - шептала ей сладким яблочным воздухом старая нянечка детского сада, нарядно одетая в честь выпускного в красное платье и красную же, с широкими полями, шляпку.

Настя кивала и щурилась на красношляпную нянечку, пытаясь разглядеть её против палящего солнца и, глядя вот так в глаза, серьезно кивнуть. Нянечка не рассматривалась, и потому Настя просто подошла вплотную и обняла ее, обхватывая синтетику платья в районе когда-то тонкой талии.

- Настюшечка, солнышко, - её погладили по голове, но это была не красношляпная нянечка, а другая, вторая, одетая почему-то точно так же, но в зеленое, - ты не молчи, сразу прибегай и все нам говори, хорошо? Бедный ребенок.

Настя отлепилась от красной синтетики и посмотрела на зеленошляпочную нянечку.

«Дурацкая какая-то затея, одинаковые, как грибы» - подумала она, внимательно глядя на подходящую к ним третью нянечку - опять то же самое, только в оранжевом.

- Я вам сразу все скажу, - торопливо опередила её Настя и, развернувшись на каблуках растоптанных туфелек, убежала к колонке, из которой играло:

Вместе весело шагать по просторам,

По просторам, по просторам,

И, конечно, напевать лучше хором,

Лучше хором, лучше хором. Шаинский В. Будет песенка. М.: Советский композитор, 1981. 72 с.

Можно было попрыгать с Юлькой, но она больно щипалась, можно с Катей - но Кати не было. Был мерзкий Вадик, который придумал, что его ударило током, и теперь хныкал одной из воспитательниц, показывая пальцем на разноцветных нянечек, стоящих неподалеку.

- Вадь, не плачь, пойдем танцевать, - протянула руку подошедшая к нему Настя, заправляя за уши непослушные черные волосы, выбившиеся из криво сплетенных косичек.

- Никуда я не пойду-у-у, меня вон та, у-у-у, - затрубил он громче прежнего, тыкая в одну из нянечек, часом ранее отобравшую у него украденные конфеты, - током меня ударила-а-а.

- Ну ударила и ударила, живой же уже, пойдем! - нетерпеливо потрясла рукой Настя, - ой, нет.

В ворота сада заходила Марина. В белом медицинском плаще на одной пуговице, она шла нетвердым шагом прямо к колонкам, у которых стояла Настя.

- О, это мамка твоя пришла? - мигом успокоился Вадик, злорадно ухмыляясь.

Звонкий детский хор бойко пел о полоске зари, располощенной по небесам, о рощице, получившейся из двух березок, а Настя, зажмурившись, стояла рядом с колонкой, вопящей счастливыми голосами. Какое-то время ничего не происходило, она открыла глаза, и не увидела матери рядом с собой. Обрадовавшись, что показалось, она чуть не подскочила от визга микрофона:

- Сегодня у моей доченьки, у Настеньки, день рождения. Доченька мая-я-я, - затянул микрофон знакомым голосом и Настя, повернувшись, увидела, что Марина стоит на сцене, опираясь на высокую стойку, - помню, как тебя, Настенька, слышишь, тебя, рожала. Да ты ничего не понимаешь… Вот вырастешь, будут свои дети, поймешь. А вы все тоже поймете, - она свела брови, - поймете, что оно значит. Сволочи, думаете, я не вижу?

Разреженная толпа перед сценой стояла и смотрела на Марину, и никто не пытался ее остановить. Из дверей сада выскочил директор.

- Как вы Настеньку мою, а? Ну, праздник у вас. Я поздравляю вас, конечно. И тебя поздравляю, и… и тебя! И тебя, гад, поздравля…

Марина попыталась отпихнуть вбежавшего на сцену директора и, не удержавшись, упала.

- Ну да недосуг. Наська, где спряталась? Чтобы через час была дома.

Марина на корточках подползла к краю сцены и, нашарив грязной ногой в розовом резиновом тапке асфальт, слезла, и быстрым шагом ушла обратно к воротам сада, где её дожидались гогочущие подруги.

Директор тогда подошел к Насте, спрятавшейся за лестницей одного из входов и, глядя в сторону сказал, что всё будет хорошо, и что мама просто устает, и что если нужно - чтобы она шла к воспитательницам и вообще, Насть, тут он прищурился так сильно, что мелкий треугольник коричневой бородавки под его глазом растянулся в овал, ты скажи взрослым-то, дяди есть у тебя ведь и тёти, пусть отца найдут.

- Спасибо, Степан Васильич, -ответила тогда она, и сразу решила подойти.

- Извините, к-кхм, - обратилась она к красношляпой, собирающей раскладной стол.

- Да, девочка, что такое?

- А возьмите мою маму на работу? - выпалила Настя, - она хорошая, и она врач, умеет зашивать, и делать уколы, и…

Еще не договорив, Настя поняла, что нет. Что-то ей объяснили, что пока никак, и что потерпи, и образуется, и так далее.

Нам счастливую тропинку выбрать надобно,

Раз дождинка, два дождинка - будет радуга.

Раз дощечка, два дощечка - будет лесенка,

Раз словечко, два словечко Шаинский В. Будет песенка. М.: Советский композитор, 1981. 73 с.

- Будут взрос-лы-е.

Настя обреченно посмотрела под ноги и вздохнула.

- Я ужасно устал, не знаю, как ты, - подбодрил её Синушин, протягивая бутылку с водой.

Они только что свернули с затопленного поля в тенистую прохладу леса и приостановились, чтобы подышать.

- Тоже устала, ему только не говори, - кивнула она на Гида, идущего далеко впереди.

- А чего ты его боишься? Скажи. Мы все равно с пути сбились.

- Да я сама хочу скорей дойти, нормально поесть и поспать. Мне уже бред всякий снится.

Сублиматов и гречки хватало на очень скромный ужин, был еще чай и немного сахара, но это должно было, по словам гида, стать обедом.

- Бредовей, чем мне, не может сниться ничего, - усмехнулся Синушин, намекая на утреннее происшествие.

- Не знаю, - щедро отхлебнула Настя, - можем поспорить. А сколько тебе лет? - неожиданно спросила она.

- Сорок шесть, - подсчитал в уме Синушин, задумчиво рассматривая валяющийся под ногами, размоченный лесной влагой календарик за 2019 год.

- Моему папе тоже где-то так, и он бы тут, как мы с тобой, не хныкал. Он у меня был путешественник, - гордо добавила она.

- Что, профессиональный? - уважительно поджал губы Синушин.

- Да. Он много всякого разного знал и умел. Знаешь, как он мою маму завоевал? - тонко хихикнула она в бутылку с водой, - она в травме работала, а он туда как-то раз зимой попал. Мама говорит… говорила, что смотрел на нее очень внимательно, а потом дождался после смены, и начал рассказывать, как оказывать первую помощь в полевых условиях. Медицинскому работнику!

- Бывает же такое, - помотал головой Синушин, отмахиваясь от возникшего в голове зудящего ощущения, - чего же он тебя не забрал от матери? Ну, потом?

Улыбка на Настином лице замерла, и она пожевала губами:

- Да забирал вообще-то. Погоди, - нахмурилась она, - когда это, «потом»?

- Ну… После той истории с болтливым священником.

Настя прищурилась, останавливаясь и останавливая Синушина за локоть:

- Я тебе этого не рассказывала.

Синушин напряг извилины. Девочка должна вести себя по-другому, кто-то видит смерть в глазах, Григорий, кипяток, тент, револьвер.

Не успев додумать мысль, он взял Настю за подбородок и повернул её виском к себе. На нежной светлой коже, прикрытый локоном черных волос, зиял круглый старый шрам. Настя выпучила глаза и бесцеремонно взяв Синушина за щеку, повернула его голову к себе точно так же, виском. По её взгляду было понятно многое, но, когда Синушин поднял руку и потрогал собственный висок, стало понятно окончательно всё.

- Это очень странно… - пробормотал Синушин.

- Скажи все равно, - выдохнул порядочно постаревший бывший бригадир завода, развалившись на пыльном польском диване, - пришел же зачем-то.

- У меня родился ребенок, помнишь? - неуверенно начал Синушин, теребя в руках кисточку накидки кресла.

- Ну, - нетерпеливо сказал бывший бригадир, - давно уже. Я тебе кроватку подарил.

- Мы с женой разошлись. Жена… В общем, вот.

Синушин достал из внутреннего кармана пиджака сложенную вчетверо газету и молча положил её на стол.

Бригадир медлил и газеты не брал, пытаясь сначала поймать взгляд Синушина, но тот упорно прятал глаза, так что бригадир плюнул и стянул со скатерти пухлый квадрат газеты, встряхивая его в воздухе.

- Где читать? Это? Ручкой обведено?

- Что? Да! - поспешно кивнул Синушин, показывая пальцем в нужное место.

«В громком деле поликлиники номер 16 появились новые подробности.

В рамках расследования уголовного дела экспертами следственного комитета был осмотрен процедурный кабинет ночного травматологического отделения, находящегося на втором этаже печально известной районной поликлиники. В ходе осмотра были изъяты образцы медпрепаратов и флаконы с физраствором. Образцы направлены в лабораторию для проведения химической экспертизы.

Эксперты СК предполагают, что причиной гибели трёх пожилых женщин стал банальный контрафакт: физраствор, использовавшийся для инъекций в травмпункте при поликлинике, судя по всему, производился кустарно, силами фармацевтов ближайшей аптеки.

«Эта трагедия - вполне закономерное следствие давней российской проблемы качества» - считают специалисты.

Назначен ряд судебно-медицинских экспертиз.»

- И? - вздернул брови бригадир, - где про жену-то?

Красный, как рак, Синушин, выдавил:

- Дата.

- Ну Петя, ну что «дата»! - начал нервничать бригадир, выправляя широкие газетные листы так, чтобы увидеть обложку, - ну прошлогодняя, дальше-то что?

Синушин, поднял глаза и сказал насколько мог спокойно:

- Она тут, - он кивнул на газету, - замешана была. Женщина, коллега, которая придумала физраствор в аптеке делать, всё на себя взяла. Помнишь может, на свадьбе была такая худая, с бельмом? Вот, она. Её посадили, а Марину только уволили. Хотя не с белым билетом, но почти - ведь в газетах писали… Словом, осталась без работы, с ребенком. За год она… Сам не знаю, не видел, так говорят: на себя не похожа стала. Пьет.

...