Репрезентация большого террора в литературе для детей ("Девочка перед дверью" М. Козыревой и "Сталинский нос" Е. Ельчина)

2.2 Литературность повести и функция интертекстов

При чтении текста вызывает удивление начитанность и образованность маленькой рассказчицы. Например, девочка знает не только советскую литературу для детей, но и тексты Шекспира, Диккенса. Кирилл Алексеевич при ответе на вопрос обратил внимание, что писательница воспитывалась в определенной среде, которая подразумевала высокий уровень образования. Мать девочки Маргарита Гордон -- поэтесса Серебряного века, ученица Гумилева, переводчица Шекспира (драму «Сон в летнюю ночь» перевела как «Сон в Иванову ночь»), Лев Гордон -- переводчик Вольтера, преподаватель, сотрудник Публичной библиотеки. Родители могли обсуждать сложности перевода, и ребенок все это впитывал.

2.2.1 Интертекст в названиях глав

Повесть поделена на главы, каждая из которых описывает важный фрагмент из жизни девочки. Многие из них названы очень литературно и отражают круг детского интеллигентского чтения. Например, первая глава повести называется «Жил на свете царь Дадон» -- прямая отсылка к Пушкину и его «Сказке о золотом петушке» или к стихотворению «Жил на свете рыцарь бедный...». Вспомним контекст, в котором упоминается это словосочетание из заголовка: «Жил-был славный царь Дадон. / С молоду был грозен он / И соседям то и дело / Наносил обиды смело» Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 т. Т. 3. Сказки. М.: ГИХЛ, 1959--1962. С. 359. . Эта аллюзия очень понятно рифмуется с событиями сталинских репрессий -- соседи вредили друг другу, доносили. Есть упоминание и «Сказки о рыбаке и рыбке» Пушкина: «Царица небесная -- это, наверное, главнее в сто раз, чем Золотая рыбка. Рыбка -- Владычица морская, у нее только рыбы и восьминоги всякие. А у Царицы небесной кого только нет!» Там же. .

Вторая глава названа заголовком детского стихотворения Маяковского -- «Что такое хорошо и что такое плохо». Название третьей главы отсылает к стихотворению Маршака «Мистер Твистер». Рассказчица даже сама проводит литературные параллели, ищет связь между Мистером Твистером и Отелло: «Черной / Рукою / Касаясь / Перил, / Шел он / Спокойно / И трубку / Курил» Маршак С. Я. Собрание сочинений в 8 т. Т. 1. Произведения для детей: Сказки. Песни. Загадки. Веселое путешествие от "А" до "Я". Стихи разных лет. Повести в стихах / Подгот. текста и примеч. В.И. Лейбсона. М.: Художественная литература, 1968. С. 25. . Есть и прямые цитаты из зарубежной детской литературы, например, из «Маленького принца» Экзюпери: «Нужно соблюдать обряды.

-- А что такое обряды? -- спросил Маленький Принц» Козырева М. Девочка перед дверью. М.: Самокат, 2015. С. 38. .

«Маленький принц» был опубликован в оригинале на французском языке 6 апреля 1943 года. По-русски книга вышла только в 1959 году. У семьи Гордонов французские корни, родители изучали французскую культуру, поэтому у них мог быть, конечно, французский оригинал. Но 1943-й все-таки слишком далек в будущем от описываемых событий, поэтому цитата из «Маленького принца» -- показатель не документальной точности описываемых событий, а проекция интеллигентского круга чтения и представлений взрослой ипостаси рассказчицы на ее детство середины 1930-х.

Кроме того, рассказчица цитирует отрывки из разных литературных текстов: и из «Сказки о Пете, толстом ребенке, и о Симе, который тонкий» Маяковского (заметим, что дети совершенно не понимают коммунистического пафоса этого текста -- «Хоть в мячик под нее скачи, хоть считайся» Там же. С. 13. , говорит рассказчица). В действительности же в 1930-х Анна Гринберг в рецензии на детскую литературу 1917-1928 назвала это стихотворение Маковского «глупым и грубым» и назвала его псевдо-советской литературой в худшем проявлении и изъяты из московских библиотек Хеллман Б. Сказка и быль: история русской детской литературы. М.: НЛО, 2016. С. 333. . «Литературности» тексту добавляет и тот факт, что в Москве девочка жила в квартире, в которой покончил с собой Маяковский: «... А тот писатель, который Иликину книжку написал. Из нагана в себя… Сам» Козырева М. Девочка перед дверью. М.: Самокат, 2015. С. 13. .

2.2.2 Интертекст как отражение внутреннего мира героини

Героиня повести выглядит очень умной, и косвенно понятно, почему девочка такая -- в раннем детстве, еще до «командировки» родителей она рассматривала мамину «Историю искусств». А уже после ареста родителей большую роль в досуге девочки составляет литература -- вместе с Ниной-Большим они читают книги, переделывают сюжеты. Удивляет, как шестилетняя девочка легко ориентируется в шекспировских персонажах. Витька рассуждает, задушил ли Отелло Дездемону в самом деле. Она знает и Корделию, и Гонерилью, и Регану из драмы «Король Лир» Шекспира. И понимает, в каком возрасте находятся Ромео и Джульетта: «Ромео с Джульеттой не умирали, а шли учиться в школу в девятый класс» Там же. С. 20. . Или уже во второй части девочка отмечает, что дед Шаманский похож на Чехова в пенсне Там же. С 39. .

Во второй части повести, когда девочка идет в школу, она отдельно отмечает обложки тетрадок: «На тетрадках по арифметике был нарисован Вещий Олег с дружиной, и конь, и кудесник. А на тетрадях по письму -- и кот, и дуб, и Пушкин, и неведомые звери вокруг. А сзади, там, где всегда бывает таблица умножения и правила поведения учащихся, были вместо этого стихи про Олега и Лукоморье» Там же. С. 50. . Обратим внимание на эпизод, когда девочка возвращается в школу после продолжительной простуды и видит, как вместо того, чтобы в этих прекрасных тетрадях дети делали задания и любовались обложками, они рвут их, потому что одна ученица заметила в этих картинках троцкистов: «И весь класс принялся мне объяснять, что, оказывается, враги народа с троцкистами сделали специально эти обложки, чтобы всех обмануть, потому что сначала кажется, будто это обыкновенная картинка, а на самом деле там написано знаешь что?! “Да здравствует Троцкий!” И главное, они так хитро это написали, что сто лет смотри -- и все равно не догадаешься, что там такое написано. И только одна девочка в одном городе догадалась и всем показала. Теперь эти обложки по всему Советскому Союзу рвут, и мы тоже рвем, а девочке той в Кремле дадут орден!» Там же. С. 51. . В этом эпизоде реакция девочки по-детски показательна: «Я только поняла, что стремя Вещего Олега на самом деле не просто стремя, а буква “Д” (видимо, от слова “Да здравствует”)» Там же. .

Отметим, что в повести фигурирует еще одна девочка, родственница Витьки -- Фемида: «По утрам Фемиду и вправду обтирают холодной водой. А она вопит, как паровоз на вокзале. И мама ее повторяет: ”Фемида! Куда подевалась твоя воля?!” Но Фемиду ничуточки не интересует, куда делась ее воля, и она воет еще шибче» Там же. С. 17. . И Фемида кажется намного менее умной и образованной, в отличие от Витьки. Отметим, что Фемида -- это богиня правосудия. Скорее всего, это еще один маркер образованной семьи. Имя сложно назвать очень распространенным.

Большая роль литературных отсылок показывает, во-первых, что героиня родилась в образованной семье -- и дальше в тексте мы узнаем, что она, в самом деле, родилась в интеллигентной семье -- отец Лев Гордон был кандидатом наук, переводчиком и специалистом по творчеству Вольтера (в частности, составителем каталога книг «Библиотека Вольтера»), мать Маргарита Тумповская -- переводчица английской и французской драматургии, поэтесса из круга Н. С. Гумилева.

Другой важный момент заключается в том, что литература помогала девочке в темные времена, хотя она и не понимала, в каких сложных обстоятельствах живет. Жалобы на жизнь мы встречаем только один раз, да и то косвенно. Девочка вспоминает пожар, и в описании пожара читатель может почувствовать, как же тяжела ее жизнь: «И вот меня опять куда-то везут. И я все сижу и сижу на столике, смотрю в вагонное окошко на танцы телеграфных столбов и ем бутерброды с котлетами. А потом опять меня будут передавать и опять передавать друг другу, точно я -- ведро на пожаре… Но вот поезд подкатывает к перрону, и какой-то мой родственник или знакомый родственника берет меня под мышки и передает вниз» Там же. С. 25. . Она она не видит в этом ничего плохого, но тем не менее устает от того, что часто даже не знает людей, которые ее принимают.

Интертекстуальность и литературность повести играют очень большую роль в читательском восприятии повести. В первую очередь, тексты очерчивают культурное пространство, в котором жила девочка. В начитанность пятилетней героини иногда сложно поверить, но сын Марьяны Львовны Кирилл Алексеевич Козырев подтвердил, что она в самом деле читала и Шекспира, и Диккенса, и конечно же, Маяковского с Маршаком. Широкий литературный кругозор определен во многом профессиями родителей, о которых мы писали выше. Во-вторых, литературность и интертекстуальность показывают, что, кроме переездов и постоянной передачи «из рук в руки» во время «очень длинной командировки» родителей девочка погружалась в литературу, уходя из реальной жизни, в которой столько непонятного и объяснять положение дел никто не берется. В-третьих, литература в повести и в жизни создает третье пространство. Помимо пространства общества, в котором девочку пугают иностранными врагами и троцкистами, есть пространство семьи -- благоприятное, дружелюбное, понятное и честное общение. Все члены семьи причастны к высокой литературе -- третьему пространству, которое в тяжелые времена оказывается спасительным для героев и девочки особенно.

2.3 Специфика наррации

Когда мы с Кириллом Козыревым говорили о специфики наррации в тексте, он сравнил повесть с дневником, написанным много лет спустя -- однако Марьяна Козырева пишет не обо всем подряд, а вспоминает только то, что хотела бы вспомнить. Мы можем говорить о недоговоренностях и умолчаниях, но не о придуманности сюжетов.

Сюжет же повести движется не плавно, а фрагментарно -- видимо, рассказчица описывает самые главные события, опуская менее значимые события в интервалах. Начинается история с «начала конца» -- с опечатанной двери комнаты в коммунальной квартире и картины коммунального быта: «Длинный полутемный коридор. Двери. Возле каждой -- табуретка. На каждой табуретке -- примус. Или керосинка. Керосинки коптят. Примуса шумят. Пляшут на чайниках крышки. А коридор пуст» Там же. С. 5. . Причем повествование в первой главе ведется от «третьего лица» -- мы смотрим на ту самую девочку перед дверью со стороны. Кажется, что до этого момента рассказчица была «маленькой» и не ассоциировала происходящие события именно со своей жизнью, а после этого события начала. Поэтому в тексте возникает повествование от первого лица, которое продолжится до конца. При этом мы догадываемся, что в коммуналке жили военные Биография отца писательницы Льва Гордона этот факт подтверждает. : «За каждой дверью сидят летчики и молча пьют чай» Там же. С. 6. . Название повести также показывает, что именно тот момент, когда девочка оказалась перед дверью -- переломный в судьбе.

Обратим внимание, что соседи довольно добродушны, приветливы, в коммуналке есть скромная еда, несмотря на то что действие происходит в сложном 1933 году Димяненко А. Персонажи и прототипы // Козырева М. Девочка перед дверью. М.: Самокат, 2015..

В тексте очень много просторечий: «ихнюю», «отсюдова», «неча», «шибче», «невсамделишние»; и разговорной речи: «Я придумала про то, как» Козырева М. Девочка перед дверью. М.: Самокат, 2015. С. 20. , «я почувствовала себя слегка обалдевшей» Там же. С. 31. . Они делают текст более разговорным, менее выверенным и более достоверным. Кажется, что мы читаем не литературный текст, а настоящий дневник девочки. Но в то же время разговорный детский язык соседствует с более выверенной речью нарратора-Козыревой-взрослой, хотя первый доминирует.

Звукоподражание в повести позволяет читателю легче представить картины, которые описывает рассказчица. Например, эмоции девочки после прочтения «Мистера Твистера» Маршака: «Я захотела увидеть Гор-ры и Недра, Пальмы и Кедр-ры!» Там же. С. 21.

На языковом уровне подчеркивается и еврейская тема. Например, рассказчица делает акцент на характерных для евреев фразах -- «Он, как говорит Фемидина мама, “таки да” большой. Но почему он Нина?» Там же. С. 18.. Стоит обратить внимание и на закавыченную поговорку «фик-фок на один бок» Там же. С. 25.. Нам не удалось обнаружить этой цитаты в каком-нибудь литературном тексте, поэтому предполагаем, что кто-то из родственников девочки говорил эту фразу, она запомнила фразу и поставила ее в кавычки. Однако сын писательницы, к сожалению, не вспомнил, чтобы в их семье кто-то говорил эту фразу. Означает же это что-либо, сбившиеся на бок Словарь русского арго. ГРАМОТА.РУ. В. С. Елистратов. 2002. Дата обращения: 02.01.2020. .

Во второй части появляется еще один ребенок -- Вовка, новый друг Витьки. И в его речи проскальзывает пионерская лексика: «Честное-Ленинское-Сталинское-Всех-Вождёвское!». Нам кажется интересным отметить, что некоторые фразы Вовки рассказчица передает в кавычках: «Доев все, мальчишка ногой закидывает арбузную корку к нам через заборчик и торжествующе вопит на всю улицу: “Ну и на-ар-р-бузился я!!!”» Козырева М. Девочка перед дверью. М.: Самокат, 2015. С. 30. . Такие цитаты определенно добавляют колорита повести и повышают степень доверия ко всем описываемым событиям. Но кроме этого элемента пионерской лексики, возникают и другие абстрагированные понятия советского языка, преломленные в сознании девочки. Например, «Ошибка-В-Виде-Исключения», «Соседний-Двор-В-Который-Ходить-Нельзя», «Энкаведе», «Ни-Жильцы-Ни-Хозяйки», «Да здравствует». Но кроме понятий исключительно советского языка встречаются и элементы языка бытового, вроде «Хмырь-С-Бидончиком». Сливая слова в одно, писательница воспроизводит, как дети слышат слова и выражения, значения которых им понятны не до конца. Эта деталь показывает, как советская идеология действовала на мировосприятие детей -- они бессознательно впитывали советскую тяжеловесную лексику.

2.4 Пространство повести

Из описания быта девочки в разных квартирах мы понимаем, что ее семья состоит не из рабочих и крестьян, а из интеллигенции. Например, у мамы девочки была кормилица няня Груша, а в ленинградской квартире, которую мы увидим в 3-й главе, есть прислуга: «и вошла еще одна тетенька, а Фемидина мама сказала ей: -- Танечка, уберите, пожалуйста» Там же. С. 17. .

В третьей главе девочка в новом месте -- в Ленинграде. И слышит голос тети Юны, которая недовольна тем, как смогла устроить быть ребенка (в то время, когда девочке все нравится, она не понимает, в чем проблема): «-- …в комнате прислуги! За кухней! По стенам иконы!! Чад! Вонь!.. Тетя Юна так все это расписывает, что у меня даже в носу першит -- такая я, оказывается, была несчастная» Там же. С. 15. .

Отметим, что рассказчица очень часто описывает комнаты, в которых она жила: «Комната, где мы сидим, очень красивая. Стены у нее синие, и по ним звездочки. И много разных картин. И пять уток вниз головами -- две с одной стороны, две с другой и одна посерединке. А над столом абажур и сова на шнурке» Там же. С. 18. . Наверное, она запомнила картинки и транслирует их в тексте. Еще одну картину из детства, которая описывает быт девочки и уровень жизни семьи, встречаем во второй части повести: «На тарелке, окруженная розами из лука и свеклы, лежит котлета. На котлете сверху прилажен перец. Перец полыхает огнем: внутри перца воткнута свечка. Называется это “комиссарское жаркое”. “Комиссарское жаркое” -- фирменное блюдо Василия Карповича, верблюдского шеф-повара». Там же. С. 45.

Девочка так давно не видела родителей, что стала их забывать, но уверилась снова в их существовании, благодаря рассказам о родителях другими людьми: «А главное, мне понравилось, что я, оказывается, дочь Льва и Маргариты Отметим еще раз, что это настоящие имена родителей Марьяны Козыревой. Маргарита Тумповская и Лев Гордон. . И что раз так, то, значит, они существуют на самом деле и я про них не придумала» Там же. С. 20. . В повести постоянно повторяется фраза: «Мой папа (и мама тоже) уехал в командировку. Командировки бывают большие и маленькие. У папы и мамы очень большая командировка, ей и конца не видно» Там же. С. 15. . Как нам кажется, в этой фразе выражено эмоциональное состояние многих людей в сталинском Советском союзе.

Ребенок в русской и мировой литературе всегда был носителем безошибочного чутья и чувства справедливости и красоты. Козырева наделяет свою героиню таким чутьем. Поэтому неудивительно, что маленькая девочка может отделить красоту от некрасоты: «А с ней рядом, нестерпимо прекрасная, похожая на всех моих ангелов сразу и даже на Плотникову жену в придачу (только более худая), стоит незнакомая мне женщина; на темных ее кудрях “фик-фок на один бок” приткнулся берет с перышком, и пушистый мех накинут поверх жуткого серого ватника…» Там же. С. 25. . Предположим, что в этом эпизоде описана встреча девочки с мамой, которая вернулась, несмотря на то «что так не бывает». Отметим и кольцевую композицию первой части повести. С того момента, когда повесть идет от первого лица, история начинается с разговора о Плотниковой жене и этим же упоминанием первая часть заканчивается.

Во второй части повести мы видим кардинально другую картину, которая начинается сразу с дороги, как мы узнаем дальше, в новый дом на станции Верблюд. С небольшой разницей во времени из лагеря возвращаются мама и папа, которые фигурируют теперь не только в воспоминаниях, но и в жизни. В первой части текста перечислены многие локации, где жила девочка, но только во второй части, когда она вместе с родителями приезжать в Верблюд, называется «Первый день дома» -- после многих лет скитаний.

Часто описания девочки даже комичны. Например, когда папа садится в «полутаратонку» к маме и девочке, которые уже ехали в ней: «И мы собрались и поехали. Мы приехали в город Ростов, и папа нас встретил. Под мышкой у него было решето с виноградом, так что целоваться папа мог с нами по очереди. А шофер полутаратонки стоял рядом и ждал, пока мы нацелуемся. Потом ему надоело ждать, он забрал у папы решето, меня вместе с решетом посадил в кузов и помог залезть маме. А папа залез сам. И мы поехали» Там же. С. 27. .

В тексте описан и детский восторг ребенка, например, когда она видит лису: « -- Витька! Витька, проснись скорее! Смотри, лиса на дороге!

Я приоткрываю один глаз. Освещенная фарами, самая настоящая лиса, рыжая, как на картинке, перебегает дорогу. Полутаратонка рявкает на лису. Лиса прибавляет ходу и, уже в безопасности, из кустов, обиженно тявкает нам вслед. Вот это да! Еще и лиса в придачу!» Там же. С. 29. Кажется, что взрослый рассказчик так удивляться не может.

Быт девочки и коммунизм в ее представлении не связан с фигурой Сталина напрямую, он связан с интернационализмом, с испанскими детьми, с постановками. Однако пропаганда, несмотря на прекрасно образованную семью, все-таки действует: «И я подумала: это даже удивительно, до чего мне повезло! Ведь сколько на свете стран, и везде или фашисты, или капиталисты и негров вешают и угнетают… А я родилась тут, и никакой Смирнов никому ничего не сделает. Ну разве что по лицу смажет, так это даже и не больно…» Там же. С. 43. . Отметим, что девочка сравнила директора Тенякова, который встретился им с папой в дороге, с Кировым. Тем самым Козырева насыщает сознание своей героини многочисленными приметами пропагандистского советского языка тех лет, который массово насаждался через всевозможные каналы (пресса, радио, школа).

2.5 Психологизация повествования в повести

Рассказ начинается со страшной сцены -- родителей девочки забирают. Хотя в первой главе повествование ведется от третьего лица (девочка описывает себя отстраненно), во второй главе девочка превращается в рассказчицу. Однако эта же девочка не грустит и не боится, она «строго спрашивает» людей, которые посмели прийти в ее дом: «А вы чего заклеиваете нашу дверь? Это наша дверь. У меня игрушки там. И горшочек. Вот папа придет -- он вам даст!» Там же. С. 5. .

В первой главе героиня смотрит на себя, на травматическую страшную ситуацию со стороны. В таком подходе к описанию можно увидеть диссоциацию -- процесс, когда человек смотрит на ситуацию, которая происходит с ним, со стороны. Эта диссоциированная позиция может защитить от грузных, непереносимых переживаний. Особенно интересно эта диссоциация выглядит в повести, потому что Марьяна Козырева рассказывает личную историю, но вкладывает ее в уста девочки Вити, смотря на историю со стороны. Когда даже эта девочка Витя смотрит на обстоятельства репрессий родителей, в которых она находится, со стороны, то возникает двойное отстранение от травмирующего события.

Однако девочку не пугают ни репрессии, ни ее переезды. Отметим, что первый пожар в доме дальних родственников ее не испугал, а только натолкнул на аналогию ее самой с ведром, который передают из рук в руки. А второй пожар, уже в Верблюде, испугал: «Горит хлеб. Это очень красиво. И очень страшно». Разница двух пожаров, во-первых, в том, что девочка ассоциирует Верблюд со своим домом, а во-вторых с более осознанным возрастом. В то время, как рассказчица не боится репрессий, она беспокоится за Дездемону, которую Отелло по версии родственницы Фемиды задушил подушкой: «-- Врешь ты все… -- И у меня все холодеет в животе при мысли, что она может оказаться права». Однажды девочка испугалась объяснения Фемидиной мамы, что ангелов нет. Если нет ангелов, то нет и ее мамы с папой, потому что, очевидно, у девочки они уже далеко в памяти: «На минуту я испугалась. А вдруг она права и ангелов нет? Но тогда получается, что и моих мамы и папы тоже нет?..».

Еще раз девочка испугалась во время просмотра фильма с Чарли Чаплином: «Это был ужасный фильм… кругом все смеялись. А на меня с того самого момента, как машина начала кормить Чарли, напал страх, и я продрожала почти весь фильм. … И самое жуткое было то, что мои мама и папа и Скейлард смеялись тоже. Я начала реветь уже не на шутку…». Очевидно, что художественные произведения вызывают у девочки бОльшие эмоции, чем реальная жизнь.

Самый большой страх девочка испытала, когда написала письмо о плохих условиях в лагере. Она боялась, что шпион нашел это письмо, и теперь она вместе с родителями стала фашисткой, а значит их ждет самое большое наказание: «И когда я представила себе, как эта самая Ошибка-В-Виде-Исключения берет и происходит с моими мамой и папой, меня чуть не стошнило от страха…». Страх возник из-за того, что государство может сделать с ней и ее семьей за то, что она жалуется, что-то ужасное.

Говоря о страхе и детском травматическом опыте, обратим внимание на имя героини -- Витька. Мы спросили у Кирилла Козырева, почему именно так зовут героиню и оказалось, что имя это выбрано в память о брате писательницы, который умер в тюрьме. Мать Марьяны Козыревой родила в тюрьме сына, свободы он так и не увидел. В том, что писательница вводит в свой текст умершего брата Виктора, можно увидеть работу травматического опыта -- в частности, процесс замещения утраты. К тому же, в тексте Витька -- это и есть рассказчица, с которой писательница ассоциируется напрямую. Таким образом, писательница с одной стороны продлевает существования своего брата, а с другой -- переживает детские травмы не самостоятельно, а с помощью фигуры младшего брата.

Рассуждая о нарративе детского страха, важно обратиться к последней главе «Праздник». В ней, наконец-то, все встает на свои места и становится понятно.

Мама, папа и девочка пьют кагор, который, как известно, символизирует кровь Христа («Ибо три свидетельствуют на небе: Отец, Слово и Святый Дух; и Сии три суть едино. И три свидетельствуют на земле: дух, вода и кровь; и сии три об одном» (1 Ин. 5:7-8)). Кагор обычно пьют на Пасху, чтобы почувствовать единение с Богом. В нашем контексте кажется логичным упоминание Бога связать с истиной.

Совсем не кажется удивительным и подкрепляет всю концепцию, связанную с литературно-интертекстуальными смыслами, цитата из «Вакхической песни» Пушкина, которую произносит папа девочки: «Подымем стаканы, содвинем их разом, да здравствуют музы, да здравствует разум!..» Козырева М. Девочка перед дверью. М.: Самокат, 2015. С. 72..

В конце рассказчица приводит аналогию своего состояния с небом перед грозой. Эта аналогия объясняет читателю его эмоции на протяжении всей повести -- беспросветное серое напряжение и тревога: «началась гроза, и тут небо раскололось и с грохотом рухнуло вниз, и полился дождь, а небо грохотало, и мне вдруг перестало быть страшно, и стало все замечательным…». В повести мама и папа перестали скрывать от девочки правду: вождистские лозунги противоречат добру, вредители -- не те, кого отправляют под расстрел, а те -- кто отправляет и голосуют «все как один».

Из-за того, что мир семьи и внешний мир -- совершенно разные, в голове ребенка-рассказчицы возникает когнитивный диссонанс. Она бессознательно поддается влиянию «коллективизации» мира общественного, говорит, как хорошо, что она родилась в Советском союзе, и делает вид, что заметила троцкистскую пропаганду в красивейших картинках тетрадки, хотя на самом деле не заметила -- и признается в этом читателям. Поэтому нарративно во второй части повести всегда идут два голоса. Один говорит что-то обществу, а другой рассказчица оставляет внутри себя, сообщая читателям.

Но когда вещи называются своими именами, то есть теми словами, какими и должны быть названы, читателям, и рассказчице, и героям повести становится проще. В этом смысле вспомним начало Евангелие от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» Евангелие от Иоанна, гл. 1. . Все истинное -- понятно и просто. Для всего подлинного не нужно находить сложных объяснений, в настоящем невозможно запутаться. А во внешнем мире репрессий и мнимых врагов рассказчица не ориентировалась и не могла осознать реальность.

Заканчивается повесть отсылкой к известной молитве Честному Кресту Текст молитвы: «Да воскреснет Бог, и рассеются Его враги, и пусть бегут от Него все ненавидящие Его. Как исчезает дым, так и они пусть исчезнут; и как тает воск от огня, так пусть погибнут бесы перед любящими Бога и знаменующимися знамением креста и в радости восклицающими»: «И ложь становилась ложью, и Правда становилась Правдой. И расточались враги Ее, как тает воск от лица огня…» Козырева М. Девочка перед дверью. М.: Самокат, 2015. С. 72. . Нам кажется, что здесь образ Бога вновь равен истине. Здесь снова повторяется мотив понятности правды, и не только повторяется, но почти заклинается -- правда важнее всего в мире.

К тому же, неслучайно в конце первой части рассказчица бессознательно сравнивает свою маму с «Плотниковой женой», то есть Богородицей. Мама девочки стала ее проводницей в мир честности.

Финал производит такое сильное катарсическое впечатление, потому что рассказчица теперь может назвать вещи своими именами, ведь родители научили, где правда, а где ложь. Теперь читателю вместе с рассказчицей не нужно догадываться, почему взрослые рвут тетради, почему вокруг враги (и кто они), почему обычных людей забирают органы «Энкаведе». Рассказчица показывает, насколько сильно изменился ее мир после того, как ей сказали все, как есть. Идея финала повести состоит в том, что вещи нужно называть своими именами.

Так же, как спустя много лет после трагедии, жертвы Холокоста, пережившие концентрационные лагеря, начали писать мемуары и воспоминания о своих семьях, так и в Советском союзе спустя десятилетия, Марьяна Козырева написала этот текст, не надеясь на широкую публикацию. Цель создания этого текста напрямую неизвестна, и сын писательницы Кирилл Козырев точно описать причину не смог -- возможно, смерть отца мотивировала писательницу зафиксировать воспоминания. Возможно, она осознавала значимость своей памяти.

Несмотря на то, что травма становится очевидной только в последней главе, без наличия этой травмы в биографии писательницы не было бы художественного произведения. В «Девочке перед дверью» работает «травма-как-сюжет», при которой ситуация жертвы репрессий превратилась в статус авторской позиции, с точки зрения которой репрезентируется прошлое. И о достоверности описываемых в повести событий говорят не только настоящие адреса или имена родителей, но и имя рассказчицы повести, которое выбрано совершенно неслучайно.

Иносказательный нарратив, повествование от лица маленькой девочки, попавшей в тяжелые обстоятельства, заставляет читателя сопереживать героине, ее родителям, ее знакомым и родственникам, попавшим под репрессии. Читатель ощущает себя частью семьи, видит ситуацию изнутри и понимает, насколько несправедливы и неразборчивы были эти «чистки». Во-первых, это привлекает внимание людей к общему горю, во-вторых -- к проблеме в общем, и в-третьих, подталкивает читателя самостоятельно рассуждать о несправедливости репрессий.

Вернемся к интервью с Кириллом Алексеевичем Козыревым и особенно отметим несколько важных моментов. Во-первых, Кирилл Алексеевич воспринимает «Девочку перед дверью» не совсем как художественный текст -- он основан на биографии писательницы и ее родителей, на пережитом во время репрессий. Все истории, которые рассказы в повести «Девочка перед дверью», К. А. Козырев слышал в семье и до выхода книги.

Во-вторых, Кирилл Алексеевич несколько раз подчеркнул, что Марьяна Львовна точно не стала бы додумывать для разнообразия повествования новые сюжетные линии. Как нам кажется, для авторской позиции, в которой находилась Козырева, честность и прозрачность истории оказывается важнее захватывающего сюжета.

Из этих двух замечаний, можно сделать следующий вывод. Козырева придерживается фактической канвы, не добавляя новых героев, ситуаций и мест, чтобы личная травма автора наконец-то обрела контур и четкие границы. Только в случае открытого и честного проговаривания травматических событий, от травмы можно избавиться, -- что, как нам кажется, и было одной из предпосылок создания текста.

К тому же, если следовать концепции Эткинда о работе горя, то важно отметить, что работа горя завершается только в тот момент, когда фрагменты культурной памяти, связанные с репрессиями, преданы публичности. В этом ракурсе катарсичность финала повести кажется еще более очевидной: как над девочкой-рассказчицей «небо раскололось и рухнуло вниз», принеся ей облегчение, так и для писательницы Козыревой личное горе, оформленное в повесть, перестает существовать и становится частью коллективной памяти. Более того, аллюзии на Священное писание, молитвы и библейские мифы становятся противовесом всей коммунистической системе.

Глава 3. Гротескный режим в книге Е. Ельчина «Сталинский нос»

Евгений Ельчин написал и проиллюстрировал книгу «Сталинский нос» в 2011 году. Изначально книга была написана на английском языке и издана в США.

В 2012 году Евгений Ельчин получил почетный диплом медали Джона Ньюбери John Newbery Medal -- американская ежегодная литературная премия, присуждаемая автору за выдающийся вклад в американскую литературу для детей. .

В 2013-м году автор при содействии российской переводчицы Ольги Бухиной перевел книгу на русский язык и книга вышла в издательстве «Розовый жираф».

В книге «Сталинский нос» Е. Ельчина описаны два дня школьника Саши Зайчика в 1937-м году -- в разгар большого террора. Рассказчик был сыном «настоящего героя и коммуниста» -- сотрудника НКВД, которого за сутки превратили из героя во врага народа. Сюжет завязан вокруг принятия мальчика в пионеры -- читатель видит разных учеников, но одинаковый подход к преподаванию и решению проблем в коллективе.

Определение жанра «Сталинского носа» неоднозначно, потому что текст можно назвать и повестью, и рассказом. Рассказ, как известно, это повествование, основанное на психологии и анализе характера главного героя. В новелле же важную роль играет сюжет вокруг героя или нескольких героев и почти не отводится места для авторской оценки. В тексте «Сталинский нос» сочетаются оба параметра: читатель следит за глобальной трансформацией героя в неординарных, а местами и фантастических обстоятельствах. И герой, и обстоятельства вокруг него одинаково важны для повествования.

Евгений Ельчин -- современный автор, поэтому мы были рады воспользоваться возможностью лично узнать у писателя нюансы его текста. Интервью состоялось в формате электронной переписки в конце апреля -- начале мая 2020 года. Наши вопросы были направлены скорее не на понимание текста, а на то, почему писатель выстроил текст именно так.

Из переписки мы узнали несколько важных деталей. Например, писатель не только косвенно ассоциирует себя с Сашей Зайчиком, но намеренно создал текст, в котором поставил себя на место героя, чтобы понять, как преодолеть врожденное в нем чувство страха. Евгений пишет: «”Переодевшись” в Сашу Зайчика, я вообразил себя в ситуации, в которой сам мог очень легко оказаться если бы я родился не в {19}56 году, а раньше» Электронное письмо Е. Ельчина от 1 мая. .

Еще до начала подробного анализа текста, обратим внимание на имя главного героя. Наше толкование фамилии «Зайчик» автор подтвердил: эта фамилия вновь передает страх. Заяц, как животное, всегда казался писателю напуганным, каждый зверь мог его съесть, а охотники -- тем более. Мы думаем, что российские дети этот фольклорный контекст считывают легко и быстро, потому что в детских сказках зайца всегда изображают трусливым.

Обратим внимание, что целевой аудиторией Евгений Ельчин парадоксальным образом считает самого себя, потому что в своих книгах он пытается разобраться в проблемах, которые его интересуют. Эти проблемы носят эмоциональный или психологический характер, как результаты травмы, нанесенные властью или коллективом.

То, что его книги печатают для детей от 10 до 14 лет, когда у них происходит формирование характера и индивидуальности, писатель считает везением.

В этом возрасте дети верят и учителям, и родителям, то есть подлинной свободы выбора у них, по мнению Ельчина, еще нет. Писатель подчеркивает, что он не пытался предложить читателям ответы, только поставил некоторые вопросы. Например, как себя вести, если большинство голосует «за», а ты знаешь, что это неправильно? Как поставить себя внутри социальной группы, в которой ты хочешь участвовать? Эти вопросы дети себе задают ежедневно, в какой бы стране они ни жили. Поэтому «Сталинский нос» или «Breaking Stalin's Nose» текст для детей по всему миру, а не только для детей из России или Америки. Евгений Ельчин через свои книги был бы рад научить детей жить по-честному, не бояться, уважать свое мнение, даже если с ним никто не согласен, уважать мнение, с которым они не согласны, жить в коллективе без потери индивидуальности. Отметим, что писатель не ставит это главной целью своих книг, а просто считает такой исход везением.

3.1 Повествовательная специфика и точка зрения рассказчика

Повествовательная специфика рассказа основывается на всеобъемлющем гротеске -- от чистой и преданной любви рассказчика к Сталину до двенадцатикомнатной коммунальной квартиры. От многократного повторения титулов Сталина «Великий Вождь и Учитель» до свирепой жстокости классной руководительницы.

Еще один важный момент повествования -- детский взгляд на обстоятельства и ограниченный идеологией кругозор, в котором нет места полутонам. Но в этой строгой и казалось бы понятной картине мира репрессии тем не менее описаны завуалированно.

В завуалированном описании репрессий важно особенно обратить внимание на сюжет, связанный с матерью героя. Вокруг фигуры матери разворачивается целая легенда - мама заболела, и ее нужно было отвезти в больницу, поэтому мальчик два дня гостил у тети, а потом папа пришел за ним с «виноватым видом». Мальчик думает, что «наверно» были похороны, на которые его не взяли, но сам не знает почему -- и рассказчик уверен, что может узнать это у папы. Читатель догадывается, отец виноват в смерти матери, а может, и смерти никакой не было. Позже мы узнаем страшную правду о внезапном исчезновении мамы. Лейтенант НКВД во время вербовки Саши Зайчика в школе приводит в пример его же отца -- тот донес даже на свою жену из-за того, что та «американка». И роль мамы в жизни семьи кажется незначительной: «Когда мама умерла, мы завели примус» Ельчин Е. Сталинский нос. М.: Розовый жираф, 2013. С. 19. В этом эпизоде описан известный факт о репрессиях -- доносы друг на друга делали и члены одной семьи.

Повествовательная специфика текста напрямую связана с личностью и точкой зрения рассказчика -- мальчика, убежденного в справедливости коммунизма, необходимости «чисток» и безусловной правильности устройства мира. Эту точку зрения в рассказчике воспитал его отец -- например, когда отца уводят оперативники НКВД -- страшная и ужасная сцена, -- папа говорит о том, что важнее вступить в пионеры, чем иметь отца, как бы намекая на то, что от отца, при необходимости, лучше отказаться. Мальчик воспитан преувеличенным патриотом в гипертрофированных обстоятельствах: арестованный наставляет сына идти по его пути -- пути настоящего коммуниста.

При этом, некоторые социальные феномены кажутся мальчику недостаточно понятными, но он в этом окружающим -- папе, учительнице, одноклассникам, -- не признается и делает вид, что понимает «по-взрослому». Например, папа говорит о соседе Щипачеве: «Ему ни о чем ни слова… Он все себе на пользу обернет» Там же. С. 23. . Мальчик реагирует так: «Я киваю по-взрослому, как будто понимаю, но на самом деле - нет. О чем это он? Какая польза? Ну ничего, потом подумаю, соображу» Там же. С. 3. . Такая недоговоренность показывает читателю общую запутанность детей, патриотов, граждан СССР во времена репрессий.

В каждой мысли рассказчика, в каждом предмете или феномене вокруг него, запечатлена вера в коммунизм и удачность времени, в котором ему посчастливилось жить. Например, даже когда у мальчика урчит в животе, он отмечает: «Коммунизм не за горами, скоро еды будет полно» Там же. С. 11. . Интересно, что он вспоминает о «капиталистических странах», в которых дети «морковки даже в глаза не видали» Там же. С. 5. . Однако дать однозначное толкование этому замечанию кажется сложно: или в этих капиталистических странах слишком много другой ненужной еды или наоборот нет даже морковки, которой Сашу Зайчика угостила соседка?

Как рассказчик приукрашивает время, в которое живет, так и добавляет геройства своему отцу. Тот работает «на Лубянке» и очевидно, что он -- один из главных организаторов репрессий -- «Мой папа там один из самых лучших сотрудников. Товарищ Сталин лично приколол ему на грудь орден Красного Знамени и назвал его «железной метлой, выметающей гниль из наших рядов» Там же. . Отметим, что при папе мальчика соседи не разговаривают -- «Папа вошел и все замолчали» Там же. -- боятся сказать слово при офицере НКВД, однако мальчик уверен, что не «боятся», а «уважают».

Рассказчик часто испытывает «двойные» эмоций: например, автор описывает естественные, аффективные чувства рассказчика, но затем рассудок Саши Зайчика блокирует эти эмоции и нейтрализует их с помощью идеологических установок того времени. Например, когда отца забрали, мальчик, естественно, заплакал, но словно одернул сам себя: «Хорошо, что папа меня сейчас не видит, будущим пионерам слез лить не положено» Там же. . Партийные установки стоят выше человеческих эмоций, которые невозможно скрыть. Отдельно отметим, что мальчик не проговаривает «я плачу», он говорит только о том, что «пальцы стали мокрые». Мир, в котором можно дать волю эмоциям и мир «товарища Сталина» не пересекаются.

Похожее раздвоение часто происходит в разговорах с отцом или в воспоминаниях об их беседах. Например, мальчик говорит, что в школе нет врагов и шпионов. Но потом оговаривается, что, конечно, не уверен, потому что шпионов не может не быть, ведь так учил его отец. Те недолгие беседы мальчика и рассказчика, которые читатель успевает застать, больше похожи на «коммунистическую пятиминутку».

Оказавшись на улице, мальчик вспоминает об их с папой вещах -- и здесь он проявляет себя не совсем как «коммунист»: «Завтра они выкинут наши поломанные вещи. Это не важно, вещи не имеют значения. Мы с папой принципиально против личной собственности. При коммунизме личной собственности не будет. Но все же как-то жалко» Там же. С. 18. . Здесь тоже происходит раздвоение: мысли и потребности «обычного» человека и «товарища» из Советского союза.

Но кроме того, рассказчик очевидно совершенно добрый и искренний ребёнок. Например, он удивляется доброте соседки, которая якобы помогает делать уборку в комнате Зайчиков -- на самом деле, убирает следы бывших хозяев. Искренне уверен, что теперь ему придется жить в одной комнате с Щипачевыми -- на самом же деле, его выгоняют из комнаты, как сына врага народа.

Большую часть повествования рассказчик старается не рассуждать о происходящем, а ориентироваться в сложных обстоятельствах на догмы коммунизма и представления о правильном и ложном, которому научил отец. Но когда сам Саша Зайчик совершил «преступление», он начинает особенно усиленно рефлексировать. Очкарик не враг народа, но его все равно забрали на Лубянку, папа -- не только не враг, но и герой. Может, и родители Очкарика -- не враги народа? Может, и другие тоже попали туда зря: «Чувствую, что запутался, ничего не понимаю. Вчера все было так легко, а сегодня -- нет» Там же. С. 49. .

Раздвоение заметно не только в эмоциях мальчика, но и в социальном пласте советского общества, которое описано в «Сталинском носе». Например, в общении учительницы с учениками из ее класса. Когда Нина Петровна говорит с Зайчиком, то «улыбается» Там же. С. 27. ему, а при разговоре с Собакиным -- «командует» Там же. , а Очкарику не верит, когда тот говорит правду. На детях клейма -- их родители враги народа.

К тому же, в общении учительницы, например, с Очкариком очевиден антисемитизм, хотя официально в СССР в те годы декларировалось право наций на самоопределение. Добавим, что учителя биологии этой школы забрали тоже явно за национальность: «С тех пор как забрали Арнольда Моисеевича, иностранного шпиона под маской учителя биологии, в этом кабинете всегда пусто» Там же. С. 54. .

Главная характеристика Нины Петровны -- «она настоящая коммунистка». Она же говорит: «Вот вам, ребята, полезный урок. В нашей стране даже у детей врагов народа есть выбор. Отрываешься от коллектива -- пеняй на себя» Там же. С. 28. -- причем понятно, какой выбор правильный, а какой -- нет. Учительница говорит: «Наш Зайчик -- примерный ученик. Он -- сын героя, не то что ты» Там же. С. 29. . То есть примерный ученик и сын героя -- одно и то же. Но после того, как директор объявляет, что ему известно, что отца Зайчика забрали на Лубянку, он говорит «Прикидываешься, что ты такой же, как все?» Там же. С. 50. . Несколько часов назад мальчик был образцовым учеником, но стал преступником из-за отца. Отношение учительницы тоже меняется, когда ей становится известно, что отец Зайчика -- враг народа. Его пересаживают за последнюю парту -- туда где сидят двоечники и дети врагов народа.

Отметим, как специфика повествования оттеняет изменение точки зрения рассказчика. Для иллюстрации приведем эпизод с трамваем, в котором мальчик едет из школы на Лубянку.

В описании этого трамвая мы читаем описание страны, которое ощущаем после прочтения текста. Так как весь текст -- это описание мыслей рассказчика, то можно сделать вывод, что читатель видит не объективную картину с пассажирами трамвая, а восприятие трамвая Сашей Зайчиком: «На скамейках пассажиры. Закутались в шинели, пальто и шубы, надвинули шапки на глаза и разговоров между собой не ведут. Я пробился к окну, подышал на стекло. Продышал кругленькую дырочку, словно глазок в двери тюремной камеры. … Сквозь метель рвутся черные машины, со всех концов площади торопятся к зданию желтого цвета. Это Лубянка. Где-то там сидит в камере мой папа. … Протискиваюсь сквозь заледеневшие двери и прыгаю с подножки на ходу. Поскользнулся и чуть не упал, но ничего, устоял» Там же. С. 72. . Кажется, что поезд с которого спрыгнул и чуть не упал мальчик описывает день в школе -- несмотря на все сложности и давление он устоял.

Отдельно отметим, что коммунистический мир описан через штампы о большом терроре, которые сформированы в представлении современного человека. Например, «Страна» -- не назывное существительное, а имя собственное, слово в мире других стран и нет. На улице и в квартирах играет песня «Эх, хорошо в стране советской жить» (написана в 1936 году -- музыка И. Дунаевского, слова В. Шмидтгофа), в газетах обязательно напечатан большой портрет Сталина, а тетя и дядя Саши Зайчика отказались принять «сына врага народа», чтобы не пострадать самим. Любопытно отметить, что ни разу в тексте не употребляется слово «человек» -- только «гражданин» или «трудящийся». То есть представления о личности нет, но есть представление о человеке, как о части партийного механизма, которая сама по себе ничего не значит. Во время репетиции пионерской линейки учительница вызывает к доске «барабаны и горны» Там же. С. 46. , а не «школьников», «ребят» или «детей». Мальчик же называет своих одноклассников -- «барабанщиками» и «горнистами» -- тоже не совсем человеческое обращение, но все-таки более сконцентрировано на конкретных людях.

В отрывке, когда учительница описывает папу Зайчика, мы видим очевидную градацию регалий человека -- «Коммунист-герой, недремлющее око наших доблестных Органов, отец вашего одноклассника, дорогой товарищ Зайчик» Там же. С. 55. .

В этом смысле пространство «Сталинского носа» напоминает пространство Петербургских повестей Гоголя, которое Ю.М. Лотман называет «бюрократическим» Лотман Ю. М. Художественное пространство в прозе Гоголя // Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М.: Просвещение, 1988. С. 260. . И в повестях Гоголя, и в тексте Ельчина суть пространства состоит в обозначении социальных элементов, лишенных содержания.

3.2 Функция гоголевских отсылок

Важнейшие для текста гоголевские отсылки начинаются в 8-й главе «Сталинского носа», когда мальчик идет на Красную площадь к Сталину, чтобы защитить своего отца от незаконных репрессий. Границы между реальным и вымышленным размываются -- мальчик представляет себя в кабинете у Сталина, но на самом деле сталкивается с грубым сопротивлением «Органов». Да и фамилию «Зайчик» можно отнести к гоголевскому приему «говорящих» фамилий.

Композиция «Сталинского носа» тоже напоминает «Петербургские повести» Гоголя. Лотман пишет о построении сюжета Гоголя так: «Эпизоды сменяют друг друга по принципу абсурдных сочетаний и не образуют непрерывной линии» Лотман Ю. М. Художественное пространство в прозе Гоголя // Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М.: Просвещение, 1988. С. 271.. Ельчин тоже разбивает сюжет на мелкие эпизоды -- главы текста связаны между собой общей идеей -- рассказать о трансформации героя за один насыщенный день, -- но сюжетные «скачки» довольно очевидны.

Повести Гоголя фигурирует в тексте не только косвенно, автор не только делает отсылку к Гоголю, но и явно подчеркивает связь своего текста с «Петербургскими повестями». Например, нос с бюста Сталина начинает жить своей жизнью («... и я теперь вижу, кто сидит на стуле: гипсовый нос товарища Сталина! Сидит как ни в чем не бывало и трубкой дымит» Ельчин Е. Сталинский нос. М.: Розовый жираф, 2013. С. 55. ) так же, как и нос майора Ковалева, да и название «Сталинский нос» подсвечивается в новом смысле, если брать во внимание гоголевский контекст. Теперь мы вспоминаем не только русскую поговорку про нос, который лезет не в свои дела, но и многие символы гоголевского «Носа», которые по-новому эксплицируются и в повести Ельчина.

Начнем с более детального описания пространства. Лотман пишет, что бюрократическое пространство гоголевских повестей состоит из социальных элементов, которые имеют план выражения, но не имеют плана содержания: «будучи непрерывно во вполне реальном смысле, на уровне обозначающего (план «меню»), оно абсолютно пусто (образует «непрерывность пустоты»): дыра, прореха, бездна - на уровне денотата (план «натуры»)» Лотман Ю. М. Художественное пространство в прозе Гоголя // Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М.: Просвещение, 1988. С. 272.. Нос майора Ковалева входит сразу в два пространства: бытовое, которое воспринимается реальным, и фиктивное, в котором и все детали становятся несуществующими. Такое вхождение объекта в два пространства дает возможность появляться разным каламбурным ситуациям в «Носе». Благодаря смешению пространств в «Сталинском носе» возникает не каламбур, а пугающий гротеск на грани.

Слепая преданность мальчика Сталину и советскому обществу сталкивается с его репрессированным отцом и соседями Щипачевыми, которые выгоняют «сына врага народа» из комнаты. Здесь бытовое пространство (зависть, доносительство, неравенство, бедность) сталкивается с идейным и в каком-то смысле фантастическим пространством (принципы советской идеологии). А на границе этих пространств балансирует все общество в лице Саши Зайчика. Причем в бытовом мире (в школе, в квартире) все, что обычно принято считать хорошим -- плохо, а плохое -- хорошо. Например, классная руководительница заставила учеников писать донос на одноклассников. По общечеловеческим меркам это недостойное занятие, но в обществе, которое описано в тексте, только так и стоит поступать: «Проявите себя настоящими сталинцами, и тогда вы заслужите пионерские галстуки» Там же. С. 38. . Этот эпизод показывает и то, как устроено пространство идеологии: то, что кажется неприемлемым, одобряется. Получается, что понятия «хорошего» и «плохого» заменили друг друга, а пространство «фантастического» победило пространство «реального».

Полное смешение двух пространств происходит в критической ситуации, когда Саша Зайчик в кабинете биологии встречает «гипсовый нос товарища Сталина». Отдельно отметим, что хоть весь текст посвящен репрессиям 1930-х, и нисколько не оправдывает их, о жестокостях Сталина напрямую сказано только в этом эпизоде нереального мира -- случаи про делегацию рабочих в Кремле и сообщение о допросе отца Зайчика. В этом фиктивном мире Зайчика убеждают в мире реальном отказаться от отца и вступить в пионерскую организацию. То, что в бытовом мире для Зайчика не представлялось возможным. Отец, пионерия, коммунизм было одним неделимым исключительно положительным целым.