Художник с религиозным жизненным чувством (С.Л. Франк об И.А. Бунине)

Еще ближе к центру творчества Бунина подводит другое основное явление ужасной и возвышенной мистики космических сил в человеческой жизни смерть. В своей поэтической автобиографии «Жизнь Арсеньева» Бунин сам признает, что в своем существе он обладает совершенно особым отношением к смерти. Он связывает это отношение с превосходящей силой своей жажды жизни, своей ненасытности в схватывании и поглощении всех жизненных впечатлений. В этом отношении люди, как говорит Бунин, наделены различными склонностями: чем больше какое-либо сущее чувствует свою внутреннюю, неразрывную связь с природой и жизнью, тем глубже и болезненнее оно предчувствует величие смерти но не через Дописано чернилами. Дописано чернилами. внешний опыт, а22 через таинственное, интуитивное, кровно унаследованное знание. Как известно, Шопенгауэр называл смерть истинным «мусагетом» философии Имеется в виду высказывание Артура Шопенгауэра: «Смерть поистине гений-вдохновитель, или мусагет философии». См.: Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. Т. 2 / Пер. с нем. Мн.: ООО «Попурри», 1999. С. 3.. И есть также творцы, для которых смерть как раз и является таким мусагетом к ним и относится Бунин. Первый том его творческих сочинений, упомянутая художественная автобиография «Жизнь Арсеньева» (недавно вышедшая в немецком переводе в издательстве Бруно Кассирера под заголовком «Im Anbruch der Tage» См.: Bunin I. Im Anbruch der Tage (Arssenjews Leben) / Ubers. von J. Steinberg, R. Candreia. Berlin: Bruno Cassirer, 1934. Подразумевается первая часть романа Бунина под заголовком «Юность». В немецком переводе этот заголовок был передан как «Начало дней», при этом слово «Anbruch» отсылает читателя также к такому возможному прочтению этого слова, как «прорыв», и прочим смыслам, присутствующим в смысловом поле немецкого глагола anbrechen.), поэтически обрамлен двумя изображениями смерти. Первая встреча со смертью в раннем детстве и после того, как автор совершает своего рода прыжок через всю свою протекшую жизнь впечатление от похоронной процессии умершего на юге Франции русского великого князя Николая Николаевича. Середина произведения также отмечена развернутым описанием смерти. Но не умирание как субъективное явление изображается Буниным (как это имеет место у Толстого, который ясновидящим взором созерцает тайну смертельной агонии), а сама смерть в качестве явления внешнего мира и в качестве откровения ужасной мистической праосновы бытия. Типологизированный образ (Gestalt) мертвеца в могиле, мрачно-благоговейная тишина вокруг него, мерзкий запах разложения, перемешанный с запахом ладана, печально-жалобное похоронное пение во время погребения все становится символом сокрытой в природе ужасной древней силы, которая владеет всей жизнью, каким-то образом относится к ее изначальной сущности. Тогда, внезапно, смерть становится видимой не только в одном единственном месте, но во всех проявлениях природы; целая реальность в ее многообразии дает почувствовать свое всеприсутствие так же, как ощутима и эротическая любовь в качестве везде наличествующего элемента природы. Посредством смерти впервые в чувственном образе мира проявляется истинная внутренняя сущность реальности и переживания Бога, предчувствие глубочайшей и наиболее возвышенной праосновы бытия связано с интуицией смерти. Тайна жизни заключается как раз в том, что она стоит под сенью крыла ангела смерти, окутана и наполнена смертью. В лучшей и существенной для художественного развития Бунина повести «Господин из Сан-Франциско» внезапная смерть современного американца взята в качестве поворотного момента, в котором жестко различены видимость и онтологическая действительность конвенциональный, внутренне пустой и обманчивый мнимый мир цивилизации и ужасная, неизменно близкая к смерти серьезность Дописано чернилами. истинного, правдивого бытия природы и человеческой жизни.

Однако смерть есть, так сказать, лишь наиболее видимый, явно бросающийся в глаза показатель всеобщей черты бытия, принадлежащей к его изначальной сущности конечности (Verganglichkeit). Всякий языческо-чувственный, природный пантеизм овеян ее неизлечимым трагизмом. По этой причине человеческое сердце все время страдает от ужасных, непонятных фактов универсальной конечности. Все, к чему привязано наше сердце, проходит, исчезает, невосполнимо отнимается у нас. Бунин поэт конечности как таковой. Всезнающие критики из лагеря русского марксизма объясняют сущность творчества Бунина тем, что он принадлежит к отмирающему дворянскому сословию и чувствует себя связанным с обреченным на исчезновение жизненным укладом См.: «Он говорит свое слово и последнее слово о прошлом, об отходящем и отошедшем, он договаривает, что сталось с деревней, “где скучал Онегин”...

Он не воспел дворянскую усадьбу, а отпел. » (Львов-РогачевскийВ.Л. Поэма запустения (И.А. Бунин) // Современный мир. 1910. № 1. Отд. 2. С. 23).. Мы позволим себе здесь не вступать в дискуссию по существу дела с этой, в любом случае не слишком глубокой точкой зрения. Мы даже можем спокойно признать ту правду, которая в ней содержится. Без сомнения, душа Бунина неразрывно связана со своеобразным, несмотря на всю жесткость, несправедливость и недостатки, без слов интригующим, великодушным, погруженным в жизнь природы старым русским укладом. И его художественное понимание мира пронизано меланхолией впечатления от отмирающего, крошащегося, утопающего жизненного стиля. «Жизнь Арсеньева» не является классическим шедевром, в котором лирическое, исповедальное творчество (Bekenntnisdichtung) сочетается с изображением нравов (эта работа стоит в одном ряду вместе с двумя ранними произведениями русской литературы подобного рода «Семейной хроникой» Аксакова и «Детством» и «Отрочеством» Толстого; в немецкой литературе можно было бы провести сравнение с «Зеленым Г енрихом» Г отфрида Келлера Келлер Г отфрид (нем. Gottfried Keller, 1819-1890) классик швейцарской литературы, писавший на немецком языке. Роман «Зеленый Генрих» (нем. Der grune Heinrich) первоначально был опубликован в четырех томах в 1854-1855 гг. После этого автор, недовольный формой романа, переработал текст, и в 1879-1880 гг. было выпущено второе издание этого произведения.). Пробуждение и расцвет юной человеческой души изображены на фоне безоговорочно прекрасного ландшафта, идиллически-дразнящего жизненного уклада; музыкальные, звуковые оттенки, однако, определяются меланхолическим диссонансом между личностным, душевным расцветом и окружающем его всеобщим увяданием, постепенным, но непрерывным рассыпанием внешних оснований жизни. В этой работе так же, как и во многих других, Бунин увековечил закат прекрасного, налаженного и при этом великолепного, связанного интимными человеческими ценностями жизненного стиля; ценностное суждение об этом творении для каждого сознания, не ослепленного бездушными догматическими предрассудками, на самом деле не должно зависеть от того, что этот жизненный стиль принадлежит прошлому, а не будущему.

Но все же мотив конечности в творчестве Бунина по своему существу имеет всеобщий, совершенно не зависимый от временных событий русской истории метафизически-религиозный смысл. В конце концов, конечность является господствующей чертой всей человеческой жизни; и как таковая жизнь страдает от трагического раскола между личностным, стремящимся вперед развитием и неизбежным ускользанием прочь в темную бездну прошлого от всего того, что любимо нами и связано с нашей душой. Это есть величайшая жизненная проблема, под знаком которой пребывает художественное творчество Бунина. Здесь вновь открывается его сущностное родство с Толстым, но и отличие от него. Над духовным творчеством и борением Толстого как мы знаем это из его текстов-исповедей господствуют впечатления от конечности всего земного; его титанический дух пылает негодованием применительно к вытекающей отсюда бессмысленности всего мира и человеческой жизни, насколько она вплетена в мир; в глубокой, подавленной злобе он отгораживается от целого мира, чье чувственное великолепие он так выразительно представил в своем искусстве, он отрицает все, что подпадает под власть конечности государство и право, культуру, любовь, красоту, свое собственное великое искусство для того, чтобы в пустынной, отчужденной от мира религиозности найти спасение от трагедии конечности. Бунин не является титаном духа, он не затевает борьбу с мировыми силами; он безнадежно-меланхолически остается верен значимости этого конечного мира. Однако его искусство также есть духовная борьба с конечностью, которая ведет к своеобразному успеху, правда, на компромиссном пути, как раз потому, что мир и жизнь именно из-за этой конечности дороги Бунину. Отсюда и берет свое начало его искусство, которое является для Бунина увековечиванием, или даже больше того, воскрешением разумеется, лишь в границах эстетическо-невидимого мира человеческого духа самой конечности. Его душа в отчаянии цепляется за конечность; и так как этот мир во всем его прекрасном разнообразии, во всей подвижной, живой полноте нельзя спасти, то отсюда возникает страстная потребность воскресить его духовным образом в новой преображенной жизни. Т ак возникает потерявшая надежду страстная воля к жизни в художественном творчестве. Творчество Бунина по своему существу есть преисполненное любви воспоминание, которому благодаря его магической силе удается достичь действительного духовного пробуждения прошлого. И поэтому в форме воспоминания о жизни, в «Жизни Арсеньева», Бунин достигает наивысшей точки своего мастерства и творит истинно бессмертное произведение искусства. Сам он отдает себе отчет в этом в Предисловии к собранию новелл «Роза Иерихона» (1924) См.: Бунин И. Роза Иерихона. Берлин: Слово, 1924. 310 с., где он из воспоминания о своем путешествии на Восток формирует новые гештальты:

«В знак веры в жизнь вечную, в воскресение из мертвых, клали на Востоке в древности Розу Иерихона в гроба, в могилы. Странно, что назвали розой да еще Розой Иерихона этот клубок сухих, колючих стеблей... эту пустынную жесткую поросль, встречающуюся только в каменистых песках ниже Мертвого моря, в безлюдных синайских предгорьях. Ибо он, этот волчец, воистину чудесен. Сорванный и унесенный странником за тысячи верст от своей родины, он годы может лежать сухим, серым, мертвым. Но, будучи положен в воду, тотчас начинает распускаться, давать мелкие листочки и розовый цвет. И бедное человеческое сердце радуется, утешается: нет в мире смерти, нет гибели тому, что было, чем жил когда-то. Роза Иерихона. В живую воду сердца, в чистую влагу любви, печали и нежности погружаю я корни и стебли моего прошлого и вот опять, опять дивно прозябает мой заветный злак» При переводе использовано: Бунин И.А. Роза Иерихона // Бунин И.А. Полн. собр. соч.: В 13 т. М.: Воскресенье, 2006. Т. 4. С. 63-64..

Это чудесное явление не внешнее воспоминание о прошедшем, но истинное воскресение уже ушедшего в духе художника предполагает, однако, что вещи мира, несмотря на то, что их чувственновидимая телесность обречена на смерть, напротив, именно в самой смерти существенно родственны человеческому духу, потому что сами являются выражением и откровением духовной изначальной р еальности. Художественное творчество Бунина, в особенности в своем правдивом, мастерском описании природы, далеко от догматически неопределенной, обыденной набожности верующих, но подчинено Дописано чернилами вместо зачеркнутого: определена. ярко выраженному, глубоко художественному религиозному миропониманию. Он достигает как раз того, обо что титанический дух Толстого раскололся на две отделенные друг от друга, безнадежно враждующие части: его космическое сознание, родство его души с жизнью природы непосредственно приводит его к религиозному сознанию за созданием, гештальтом он благоговейно чувствует непостижимого Создателя и Творца. Этим настроением овеян в особенности один из его шедевров изображение путешествия на Восток. Он путешествует по Святой земле, видит гору Синай, с которой человечеству были озвучены вечные заповеди Бога, идет по Палестине по следам древних патриархов, апостолов Дописано чернилами вместо зачеркнутого: пророков. и Иисуса Христа. И без какого-либо внутреннего принуждения, без сознания долга обрести веру, ему удается на основании его художественного переживания достичь того, что для многих верующих и богословов стало камнем преткновения: местность и образы прошлого, о которых говорит священная история, возникают в его воображении в их полной реалистической жизненности, близкой к действительности, не теряя ничего из своей сверхчеловеческой, охватывающей человеческое сердце религиозной значимости. Космическое, телесное не прячется от него, но открывает ему божественное как раз потому, что сама чувственная реальность для него настолько глубоко значима, словно является непосредственным откровением извечной тайны, перед которой благоговейно трепещет наше сердце. То, что люди называют разумом, для него является чем-то малозначимым и бедным в сравнении с космической значимостью реальности, которая открывается художественному чувству. С меланхолической иронией он однажды сообщает о печальной, слишком человеческой судьбе «богини разума» маленькой французской актрисе, которая во времена конвента на пару дней была возвышена до «богини разума», чтобы вскоре умереть в нужде и забвении. Эта «богиня разума» была ничем иным, как бедным, отданным безжалостным силам судьбы человеческим ребенком, о котором, как и о прочих людях, можно сказать лишь: «Что мы знаем, что мы понимаем, что мы можем!» При переводе использовано: Бунин И.А. Богиня разума // Бунин И.А. Полн. собр. соч. В 13 т. М.: Воскресенье, 2006. Т. 4. С. 333.

Бунин страдает от непосредственного, непреодолимого противоречия между пантеистически понятой иррациональной праосновой космических сил и неискоренимой потребностью человеческого сердца в излечении; этим страданием определяется истинно русская меланхолия его искусства. Но одновременно он предчувствует глубочайшую, религиозную, изначальную реальность, которая охватывает и то и другое в своем непостижимом единстве. Подобно этому он чувствует в природе не только элементарные силы, но и близкого к человеку Творца. Благодаря этому он изредка может созерцать Бога в глубине человеческого сердца. Также и здесь существенным для него является возможность почувствовать за человеческим, слишком человеческим исполненное тайны сверхчеловеческое, возвышенное в смирении, так как именно тут оно открывается как Чистое, Священное, Утешающее (ср. прекрасное произведение «Notre-Dame de la Garde» Имеется в виду рассказ И.А. Бунина «Notre-Dame de la Garde» (1925). См.: Бунин И.А. Notre-Dame de la Garde // Бунин И.А. Полн. собр. соч.: В 13 т. М.: Воскресенье, 2006. Т. 10. С. 178-183.). Таким образом, Бунин является удивительно верным представителем русского духовного типа, в котором сочетается связанное с природой метафизическое чувствование с интимным, христианским, религиозным смыслом.

Говоря в целом, Бунин великий, кровно и духовно связанный с субстанцией русского народа и именно потому общечеловечески значимый писатель. Хотя он в ряду великих русских писателей и поэтов и является лишь эпигоном, но в то же время его творчество есть последний меланхолически звучащий аккорд великой симфонии русского литературного творчества XIX в. Но, если взять и оценить его самого по себе, вне сравнения с другими художниками, он предстанет как на свой лад прекрасное и крайне значимое явление русского духа, в котором высочайшее художественное мастерство соответствует исконному религиозному жизненному чувству.

Перевод с немецкого: А.С. Цыганков под ред. Н.В. Мотрошиловой.

Комментарии: А.А. Гапоненков, А.С. Цыганков.

Размещено на Allbest.ru