Реставрация и приспособление комплекса тюрьмы "Кресты" под общественную функцию

Размещено на http://www.allbest.ru/

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ

«РОССИЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ им. А. И. ГЕРЦЕНА»

Выпускная квалификационная работа

«Реставрация и приспособление комплекса тюрьмы «Кресты» под общественную функцию».

Направление подготовки «44.03.01 - Педагогическое образование»

Основная образовательная программа «Культурологическое образование»

Студентки 4 курса очной формы обучения

Сидоровой Елизаветы Владимировны

Научный руководитель: доктор Культурологии

профессор кафедры теории и истории культуры

Никифорова Лариса Викторовна

Санкт-Петербург 2017

ВВЕДЕНИЕ

Исследование является актуальным в связи с планами реставрации, переустройства и перепрофилирования памятника культуры Федерального значения тюремного комплекса «Кресты», что должно произойти в ближайшие годы. Проблема перепрофилирования бывшего тюремного комплекса широко обсуждается, и участники дискуссий высказывают справедливую тревогу относительно «ауры» места. Наиболее вероятным и обсуждаемым в прессе вариантом перепрофилирования является креативный кластер. Сегодня актуально разобраться в том, какой опыт перепрофилирования бывших тюремных зданий уже существует в мире, и как данный опыт может использоваться в «Крестах». Необходимо определить, существует ли в мире проект, который может стать прообразом для «Крестов», или разрабатываемый проект станет уникальным. Так же необходимо разобраться с тем, как может строиться образовательная деятельность в такого рода комплексах. Актуальным также становится исследование того, какую образовательную роль могут играть обновленные «Кресты» для всего города.

Автор исследования приходится прямым потомком Антонию Осиповичу Томишко, архитектору тюремного комплекса, профессору Академии художеств. У А.О. Томишко было 9 детей, один из его сыновей - мой дедушка. Кандидат философских наук Эрика Михайловна Сидорова ныне проживает в городе Пушкине и занимается исследовательской деятельностью. Нужно заметить, что многие вопросы, связанные с родословной семьи, тщательно скрывались вплоть до 1991 года, по причине того, что Томишко был родом из Чехии, жена его австрийка, а его сын в последствии женился на немке.

Исправительная тюрьма краткосрочного одиночного содержания «Кресты» была построена в 1891 году и функционировала по своему первоначальному назначению до 1917 года. С 2001 первого года тюрьма стала памятником Федерального значения, и теперь на территории «Крестов» располагается 14 «выявленных объектов культурного наследия» (Приказ председателя КГИОП № 15 от 20.02.2001). Начиная с 2006 года, активно ведутся дискуссии по поводу возможных вариантов перепрофилирования данного комплекса, но до сих пор «Кресты» являются следственным изолятором № 1.

Сейчас тема перепрофилирования вновь стоит на повестке дня в связи со строительством в Шушарах нового следственного изолятора «Кресты-2». Пока не обнародовано никаких официальных решений. В средствах массовой информации обсуждались идеи устройства в «Крестах» гостиницы, тюрьмы для эмигрантов, тюремного управления и даже развлекательного центра. Однако наиболее вероятным считается создание креативного кластера.

Из многочисленных определений креативного кластера выделим предложенное экспертом ЮНЕСКО Саймоном Эвансом. Он говорит о креативном кластере, как о сообществе творчески ориентированных предпринимателей, которые взаимодействуют на замкнутой территории. Такие места предназначены не только для работы, но и для жизни, для общения и в итоге - для генерирования общих идей. «Обитателями креативных кластеров не обязательно являются художники, дизайнеры, архитекторы и люди других профессий, которых принято называть творческими. Это могут быть специалисты по IT-технологиям, программисты, малые предприниматели на стадии «старт-ап» и т.д.» [76]. Добавим, что креативный кластер может стать местом трудоустройства и реализации творческого потенциала культурологов. В данном исследовании мы не можем спрогнозировать, какие элементы будут включены в кластер, но мы можем предположить, что кластер будет включать в себя гостиницу, офисные центры, арт-бутики, шоу-румы, кафе и рестораны, фитнес-центр, музей, выставочные и концертные площадки, творческие центры и лаборатории.

Объект исследования - тюремный комплекс как феномен культуры

Предмет исследования - стратегии перепрофилирования тюремного комплекса в креативный кластер.

Целью данного исследования является обоснование целесообразности перепрофилирования тюремного комплекса «Кресты» в креативный кластер.

Для реализации поставленной цели необходимо решить несколько задач:

? охарактеризовать концепцию «дисциплинарной власти» Мишеля Фуко и его понимание тюрьмы как феномена культуры;

? раскрыть такие понятия, как «экстремальный опыт» и «культурная травма» и с их помощью охарактеризовать тюрьму, как значимую составляющую культурного опыта;

? выявить и охарактеризовать основные этапы истории тюремного комплекса «Кресты»;

? выявить основные тенденции перепрофилирования бывших тюремных зданий в России и в мире;

? сформировать представление о том, что такое креативный кластер, и какую роль он играет в современном городском пространстве;

? сформировать предложения по образовательной деятельности на базе проектируемого проекта;

? на основе уже имеющегося в Санкт-Петербурге опыта создания профориентационных программ, описать предложения по созданию образовательной программы данного вида в креативном кластере «Кресты»;

Методология исследования. Обоснование значимости сохранения тюремного комплекса как памятника культуры и предложения по топографии созданного на его базе креативного кластера опирается на генеалогическую концепцию культуры М. Фуко, на концепции культурной памяти и связанные с ней концепции травматического памяти и экстремального опыта, концепции креативности и творческих индустрий.

Степень изученности проблемы. Феномен тюрьмы и наказаний в истории культуры изучался Мишелем Фуко, а его концепция, в свою очередь, стала предметом анализа Н.С. Автономовой, З. А. Сокулера, О.В. Хархордина. Феномен культурной травмы как составляющей культурной памяти изучался такими исследователями как А. Ассман, Д. Александер, Й. Рюзен, С. Ушакин. П. Штомпка, А. Эдкинд. Феномен экстремального опыта изучается О. Г. Бахтияровым, Макадамс Д.П, М. М. Эминов. Проблемы перепрофилирования бывших тюремных комплексов в культурно-досуговые и туристические объекты исследовали: И. Светлов, М. Джонсон. Проблематика культурных кластеров и креативных кварталов стала предметом изучения Ч. Лэндри, Р. Флорида, С. Эванса. Историей тюремного комплекса «Кресты», архитектурой комплекса и творчеством архитектора А.О. Томишко занимались Л. В. Перов и Э. М. Сидорова.

тюрьма образовательный культура фуко

ГЛАВА 1. ФЕНОМЕН НАКАЗАНИЯ В КУЛЬТУРЕ

1.1. Тюрьма как феномен культуры в концепции М. Фуко

Задача данной главы - охарактеризовать концепцию «дисциплинарной власти» Мишеля Фуко и его понимание тюрьмы как феномена культуры.

Вокруг фигуры Фуко разворачиваются споры о том, к какой дисциплине можно отнести его исследования - философии, социологии, политологии. Анализируя работы Фуко, трудно дать однозначную дисциплинарную привязку. Как пишет Н.С. Автономова, «он не хотел говорить о всеобщем, но очень тщательно строил категорию “общего”, “общности”, прекрасно понимая, что без этого никакое познание невозможно» [1]. Тем самым - можно причислить Фуко к философам. Однако в силу того, что Фуко раскрывает «общее» с помощью детального и анализа конкретного исторического материала, обращается к таким формам человеческого существования, как безумие, сексуальность, болезнь, что позволяет причислить его к культурной антропологии.

Поскольку идеи Фуко широко используются в исследованиях культуры самой разной тематики, его можно считать если и не культурологом, то очень значимым и важным автором для исследований культуры.

Концепцией власти Мишель Фуко начинает заниматься в 1970-е годы, прежде всего концепция власти изложена в работах «Порядок дискурса» (1971), «Надзирать и наказывать» (1975), «История сексуальноcти» (1976--1984). Но и работы 1960-х годов («История безумия в классическую эпоху», 1961; «Рождение клиники», 1963) по основным идеям предваряют будущие концепции «власти-знания» и «дисциплинарной власти».

Как указывает В. Визгин, этот период (1970-е) в творчестве Фуко называют «генеалогией власти» [67], ему предшествовал период «археологии знания», а затем наступил период разработки темы «эстетик существования».

Фуко понимает власть в совершенно нестандартном ключе. Философ раскрывает власть как сложные стратегические ситуации, которые характеризуют то или иное общество: «власть -- это не некий институт или структура, не какая-то определенная сила, которой некто был бы наделен, - это имя, которое дают сложной стратегической ситуации в данном обществе».

Исследователь концепции Фуко Р.И. Зексрист, анализируя работы философа, пишет, что «политическая власть есть лишь одна из форм власти, но, между тем, она и в общем сознании народа воспринимается как власть вообще», и народ не замечает, что власть осуществляется не только по средствам известных социальных институтов, но и посредством множества учреждений, которые, глядя со стороны, ничего общего с властью иметь не могут. Фуко противопоставляет свою концепцию власти традиционному представлению о том, что власть -- это «совокупность институтов и аппаратов, которые гарантировали бы подчинение граждан в каком-то государстве, способ подчинения, который в противоположность насилию имел бы форму правила, всеобщая система господства, осуществляемая одним элементом (или группой) над другим, господство, результаты действия которого через ряд последовательных ответвлений пронизывали бы все социальное тело» [68]. В своих работах Фуко пишет, что власть - это не политика. В свою очередь политика очень приближена к понятию война. Отводя власть от политики, Фуко пишет, что власть не может приобретаться, вырываться или делиться. Власть не может быть чем-то, что удерживают или упускают. По мнению Фуко, «власть осуществляется из бесчисленных точек и в игре подвижных отношений неравенства» [68], то есть власть не осуществляется ни посредством управляющих социальных институтов, ни человеком или группой лиц, «никто из них не управляет всей сетью власти, которая функционирует в обществе» [68].

По мнению Фуко: «власть осуществляется из бесчисленных точек и в игре подвижных отношений неравенства»; то есть власть не осуществляется ни посредством управляющих социальных институтов, ни человеком или группой лиц, «никто из них не управляет всей сетью власти, которая функционирует в обществе».

По Фуко - власть представляет собой некую сетку взаимоотношений, в которой каждая «нить» -- это тип отношений, возникающий между двумя субъектами. Подобные «нити» отношений пронизывают все сферы общественной жизни, образуя потную «ткань» взаимоотношений. И чем больше приплетается «нитей», тем все сильнее уплотняется, усиливается и инвертируется сеть власти. Очень важное отличие, которое выделяет и выдвигает на первый план Фуко, это то, что у всех этих нитей взаимоотношений нет мастера, который ткет эту ткань. Всеми силами, которыми пронизано все общество, никто посредством централизованного аппарата не управляет.

Фуко писал об «отсутствия понятийного аппарата», с помощью которого можно осмыслить идею власти. При этом категориальный аппарат самого М. Фуко довольно сложен для понимания. Он четче пишет о том, чем власть не является, тем самым раскрывая свои идеи. Исследователи отмечали, что многие понятия Фуко от книги к книге меняют значения, видоизменяются. Представляется, что не менее важны метафоры, которыми Фуко поясняет свою мысль. Так, для противопоставления традиционных представлений о «политико-юридической» власти и рассматриваемых им отношений силы, он пользуется такими метафорами как: «пучок власти» и «сетка власти». «Пучок власти» - это структура, имеющая центр, так Фуко характеризует традиционные представления о власти, как об исходящей сверху, от государства, закона, правил. Однако Фуко не всегда последователен. Он пишет, например, что «вокруг каждого индивида существует “целый пучок властных отношений”, которыми он связан с родителями, с работодателем и т.д.» [69]. Имея в виду, что власть исходит не сверху, а снизу, что каждый человек вовлечен в отношения силы с самого рождения. Чтобы показать, что политико-юридическая власть не является единственным и главным воплощением власти, он характеризует ее как пучок -- «более или менее организованный, более или менее пирамидальный, более или менее согласованных -- отношений» [71].

«Пучку власти» противопоставляется «сеть», «цепь», «решетка» «нити» - образ, не имеющий центра, характеризующий распределенность отношений власти и «микроузлы» конкретных жизненных ситуаций, в которых власть осуществляется.

Дисциплинарная власть, согласно Фуко, выглядит как совокупность техник, которые позволяют осуществлять контроль над телом, временем, пространством. Один из основных тезисов Фуко звучит так: «С начала XVIII в. складывается система власти, которая «выражает себя не через право, а через определенную технику власти, с помощью не закона, а нормы, посредством не наказания, а контроля, и осуществляет себя на таких уровнях и в таких формах, которые выходят за пределы государства и его аппарата».

В качестве иллюстрации контроля над телом Фуко в своей работе «Надзирать и наказывать» приводит два исторических документа - два устава, на примере которых он сравнивает образ солдата начала и конца XVII века.

«В начале XVII века, - пишет Фуко, - солдата можно узнать издали. У него есть «знаки отличия»: природные знаки силы и мужества, они же предмет его гордости. Его тело -- символ его силы и храбрости. И хотя он должен овладевать военным мастерством постепенно -- главным образом в сражениях, -- движения и выправка принадлежат большей частью к телесной риторике чести: «Наиболее годных к этому ремеслу можно узнать по многим признакам: это люди бодрые и живые, с высоко поднятой головой, втянутым животом, широкоплечие, длиннорукие, с сильными пальцами, не толстые, с подтянутыми бедрами, стройными ногами и не потеющими ступнями, -- человек такого телосложения не может не быть ловким и сильным» [72, 16].

Во второй половине XVII века перед нами предстаёт совершенно иной образ: «солдат стал чем-то, что можно изготовить». Из бесформенной массы, непригодной плоти можно сделать требуемую машину. Постепенно выправляется осанка. Рассчитанное принуждение медленно проникает в каждую часть тела, овладевает им, делает его послушным, всегда готовым и молчаливо продолжается в автоматизме привычки. Короче говоря, надлежит «изгнать крестьянина», придать ему «облик солдата» [72, 16]. Из этого Фуко делает вывод, что в начале XVII века фигура солдата в символическом смысле обозначала силу и мощь государства. Фуко пишет, что к 1764 году очень сильно меняется понимание, что такое есть солдат, и каким он должен быть. Главной задачей, по мнению Фуко, становится выдавить из новобранца замашки крестьянина, ремесленника или кого-то еще, и сделать его солдатом, что влечет за собой создание множества приемов, процедур и практик. Фуко говорит, что весь процесс «переделки» в солдата -- это очень долгая и кропотливая методика работы над телом человека. С помощью таких методик в человеке вымуштровываются определенные реакции, действия и стимулы. Эти методы вымуштровывания Фуко называет «дисциплинарной властью».

Сочетание всех видов контроля ведет к созданию «машин для преобразования индивидов» [72, 281]. Эффективность «дисциплинарной власти» требует замкнутых пространств, и основанная тенденция модернизации или формирования общества Нового времени, по Фуко, - это создание таких замкнутых пространств для воспитания, образования, наказания, лечения и т.д. Такие замкнутые пространства Фуко иногда называет «гетеротопии». Как пишет О. Тимофеева: «Гетеротопии у Фуко -- это “другие места”, но, в отличие от утопий, эти другие места имеют место, они совершенно реальны и значимы для самых разных повседневных практик» [57]. Кандидат философских наук Григорий Юдин в качестве иллюстрации гетеротопии приводит следящее высказывание: «Представьте себе, что вы идёте по улице: справа от вас каменный забор с колючей проволокой, за ним тюрьма; слева -- здание за частой изгородью с большим садом, это хоспис.

Таким образом, по обе стороны от вас, в непосредственной физической близости, протекает совершенно другая жизнь -- она настолько отличается от вашей, что находится словно бы в каком-то другом месте. В ста метрах от вас люди который год проводят за решёткой и забыли, как выглядит улица, по которой вы идёте, а другие переходят в иной мир, и вы отделены от них чертой, которую невозможно переступить.» Контроль в таких гетеротопиях осуществляется с помощь создания определённого жизненного режима [52].

В качестве идеальной модели контролируемого пространства Фуко выделяет проект идеальной тюрьмы «Паноптикум» Иеремии Бентама. Паноптикум по своему устройству представляет собой круглое здание с башней в центре, от которой секторами расходятся камеры, имеющие одно окно в наружной стене и второе, выходящее в башню. Один надзиратель в башне может видеть силуэты всех заключенных благодаря свету, падающему в камеру снаружи. И оказывается, «мы переворачиваем правило темницы, ибо оказывается, что полная освещённость и взгляд надзирателя стерегут лучше, чем тьма, которая в конце-то концов укрывает» [70]. Фуко сравнивает устройство паноптикума с состоянием современного общества, когда с помощью карточек, визиток, теперь уже социальных сетей и прочего человек постоянно находится в зоне наблюдения.

Для того, чтобы реализовать контроль над «подопытным» его помещают в обособленно замкнутое пространство, где для достижения цели «вымуштровывания» [72] необходимо создать временной контроль, т.е. создать для него условия, в которых он в определенное время выполняет определенные действия. Фуко наглядно иллюстрирует временной контроль на примере школы. В расписании ученика школы точно прописывается, когда он начинает и заканчивает обучение, отдыхает, есть, занимается в дополнительных секциях и прочее. Это касается и лет обучения, и расписания дня. Причем отхождения от нормы, как правило, данной системой не поощряется.

Тюрьме как институту общества модерна Фуко посвятил отдельное исследование «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы». Важно подчеркнуть, что в исследовании Фуко тюрьма как пространство и пенитенциарная система как практика обращения с преступником показаны как явления исторические. В основе (по Фуко) существуют рациональные системы мышления («новые режимы истины») и техники дисциплинарной власти. Основные перемены, которые как считает Фуко, произошли менее чем за сто лет - с 1760 по 1840-е - это «исчезновение публичных казней и применения пыток» [72, 12]. Переход от «театрализации страдания» к закрытым практикам наказания, изменение цели наказания - от искупления греха к исправлению; от наказания тела к наказанию души. Эти изменения Фуко описывает как глубокую историческую трансформацию, как формирование нового типа культуры.

Важнейшая трансформация наказания связана с новыми практиками контроля над телом. В домодерной эпохе публичная казнь представляла собой ужасное зрелище, которое современному человеку достаточно трудно осознать. Фуко приводит в качестве примера публичного наказания казнь Робера-Франсуа Дамьена, который в 1757 году совершил покушение на Людовика XV. Дамьен был приговорен к «публичному покаянию перед центральными вратами Парижского Собора» [72, 186]. Описание самого наказания очень ярко иллюстрирует, в какой жестокой форме осуществлялось «отвратительное зрелище» [72, 185]. Gazette d'Amsterdam сообщает, что обвинённого «надлежало привезти туда в телеге, в одной рубашке, с горящей свечой весом в два фунта в руках», затем «в той же телеге доставить на Гревскую площадь и, после раздирания раскаленными щипцами сосцов, рук, бедер и икр возвести на сооруженную там плаху, причем в правой руке он должен держать нож, коим намеревался совершить цареубийство; руку сию следует обжечь горящей серой, а в места, разодранные щипцами, плеснуть варево из жидкого свинца, кипящего масла, смолы, расплавленного воска и расплавленной же серы, затем разодрать и расчленить его тело четырьмя лошадьми, туловище, и оторванные конечности предать огню, сжечь дотла, а пепел развеять по ветру» [72, 185].

К концу XVIII века гуманистически настроенное общество начинает все более остро реагировать на применение столь жестких методов, не редки срывы казней, протесты и демонстрации. Сам процесс наказания перестает быть театром, и в обществе формируется негативное отношение к зрелищной его составляющей. Тело человека перестает быть субъектом наказания. Отныне основной задачей пенитенциарной системы является не покарать тело, а исправить человека. Тело перестает быть объектом, над которым осуществляется наказание: «Следует вовсе не касаться тела, или касаться его как можно меньше» [72, 16]. «Теперь тело служит своего рода орудием или посредником» [72, 16]. между наказанием и душей человека. Тело больше не принимает на себя все тяготы наказания, оно лишь берет на себя тот принудительный труд и несвободу, которыми довольствуется осужденный.

В конце XVIII- начала XIX века наказание становится закрытой частью уголовной системы, и «наказание покидает область едва ли не повседневного восприятия и входит в область абстрактного сознания» [72, 16]. Процесс исчезновения публичных казней, пыток и прочих пережитков предшествующей системы практически завершился к 1848 году. Уже в 1846 году был собран первый международный пенитенциарный съезд. На съезде присутствовало всего 75 человек, но уже в 1872 году на следующем первом, уже признанном пенитенциарном конгрессе, присутствовало 310 делегатов из большинства развитых стран. Главным предметом обсуждения стали относительные выгоды различных систем заключения[86]. Заключение, согласно Фуко, основной способ измерения тяжести наказания. Начиная с первой половины 19 века и по сей день, такая форма наказания является универсальной во всем цивилизованном мире. В тюрьме, как пишет Фуко, ярче всего демонстрирует контроль над пространством и временем.

Заключенный, оказавшийся в тюрьме, попадает в совершенно новое для себя пространство. Пространство, в котором основной целью является лишение тебя свободы. Первый принцип, который реализуется в тюрьме - это изоляция. Как пишет Фуко, - «Очень важно изолировать человека от двух факторов: заключенного от внешнего мира и всего, что могло послужить мотивом для преступления; и заключенных друг от друга, т.к. «тюрьма не должна допустить, чтобы собранные в ней преступники составили однородное и сплоченное населении»» [72, 286]. Изоляция является важным инструментом саморегуляции наказания, - «чем больше заключенный способен к размышлению, тем больше он чувствует себя виноватым в преступлении» [72, 286].

Помимо контроля над телом и пространством пенитенциарная система осуществляет также контроль над временем. Тюрьма, как самая наглядная площадка для реализации пенитенциарных принципов, «должна отвечать за все стороны жизни индивида, его физическую муштру, приучение к труду, повседневное поведение, моральный облик и наклонности» [72, 286]. Попадая в тюрьму, заключенный попадает под полный контроль данного учреждения, в любом уставе тюрьмы четко установлено, что и когда он должен делать. Фуко приводит фрагмент из сочинения XIX века о роли времени в исправлении: «Работа, чередующаяся с перерывами на обед и ужин, сопровождает заключенного вплоть до вечерней молитвы. Сон дает ему приятный отдых, который не тревожит призраки расстроенного воображения. Так проходят шесть дней недели. Затем наступает день, посвященный исключительно молитве, просвещению и благотворным размышлениям. Так сменяют друг друга недели, месяцы, годы. Так заключенный, который пришел в тюрьму неустойчивым или уверенным лишь в собственном внезаконии и влекомым к погибели разнообразными пороками, понемногу, в силу привычки настолько привыкает к работе и приносимым ею радостям, что, если только мудрое наставление откроет его душу раскаянию, можно не бояться его столкновения с соблазнами, подстерегающими его, когда он наконец вновь обретет свободу» [84].

Так же Фуко отмечает важным аспектом идею образования как способа перевоспитания индивида, что применимо не только к тюрьме, но и к любому образовательному учреждению. «Самые надежные способы улучшения индивидов - труд и образование. Образование предполагает не только умение читать и писать, но также примирение заключенных с «идеями порядка, нравственности, уважения к себе и другим» [72, 285].

Тюрьма, контролируя все три рассмотренных нами измерения, должна эффективно воздействовать в первую очередь на сознание и душу человека. Однако еще во времена перехода на пенитенциарную систему на нее была обрушена волна критики. Отмечалось, что «заключение не может учитывать специфику преступлений. Потому что оно не воздействует на публику. Потому что оно бесполезно, даже вредно для общества: дорогостоящее, укрепляет осужденных в праздности, умножает их пороки» [72, 286]. Однако не смотря на критику, в течение всей истории существования тюрьмы как механизма исправления достойной альтернативы в мире пока не было разработано.

Фуко рассматривает дисциплину не просто как владение своим телом с целью его усовершенствования, но как «формирование отношения, которое в самом механизме делает тело тем более послушным, чем более полезным оно становится, и наоборот» [54]. Первоначально целью дисциплины было вычленить и изолировать бесполезные и неспокойные группы населения. Благодаря дисциплине индивиды становятся способны к положительной, общественно полезной деятельности.

Итак, благодаря концепциям «знания-власти» и «дисциплинарной власти» М. Фуко тюрьма и практики тюремного заключения были открыты как явления культуры. Во-первых, как явления исторические, формирование которых может служить важнейшей границей между историко-культурными эпохами (традиционной и современной). А во-вторых, как явления, воплощающие в себе самые существенные принципы культуры Нового времени - дифференцированность, функциональность, контроль. Идеи Фуко критичны по отношению к тезису о развитии личности в культуре. По Фуко Новое время -- это эпоха превращения личности в элемент общей системы дисциплинарной власти.

1.2. Экстремальный опыт и культурная травма как составляющие культурного опыта

Задача данного параграфа - раскрыть такие понятия как «экстремальный опыт» и «культурная травма» и показать роль этих категорий в анализе современной культурной ситуации, в том числе в аспекте культурной памяти.

Наше с вами настоящее, по мнению многих исследователей культуры и общества, определяется историей ХХ века. Этот период в мировой истории можно охарактеризовать как эпоху катастроф - войн, невиданных разрушений, социальных потрясений. В ХХ веке и по сей день общество переживает эти события в политическом, социальном и культурном плане. Вследствие этого, в конце ХХ века такое понятие как «травма» стало употребляться не только в медицине, но и при рассмотрении социальных и культурных явлений и стало предметом научного дискурса. Однако проблемой изучения культурных травм занимались и до введения самого термина.

Интерес, который вызывает понятие «культурной травмы», связан с тем, что оно помогает анализировать трудные, обидные, неприятные страницы истории и современной жизни общества, которые прежде не поддавались анализу. Само понятие травмы является своего рода метафорой и обозначает событие, обычно связанное со страданием, горем, с ролями жертвы и палача, событие, которое оказалось крайне важным и для той, и для другой стороны, а также последствия таких событий, прежде всего, для культурной памяти и идентичности. Сторонами таких событий выступают не отдельные люди, а целые сообщества, например, этнические. Культурной травмой может быть не только событие, но и узнавание о чем-то, меняющее представление о порядке вещей. В этом плане открытие истории ГУЛАГа стало культурной травмой постсоветского общества и вызовом героическому нарративу советской истории. Также и узнавание о тюремном быте и нравах или понимание того, что это часть социальной реальности - есть форма травмирующего опыта.

В предыстории понятия культурной травмы считается важным наследие З. Фрейда, который описал травму, как воздействующий на «эго» фактор окружения, с которым человек не может справиться с помощью ассоциативной переработки или реагирования, или, как застой либидной энергии, которую «эго» не может реализовать. По мнению Фрейда, те травматические события, которые происходят с нами приходят извне, пробивают все охраняющие барьеры подсознания и наносят ему непоправимый вред.

Польский социолог П. Штомпка в своей лекции «Социальные и культурные травмы: социальные изменения в странах бывшего коммунистического блока» (2001) определил культурную травму как «определенную патологию социальных институтов или агентств» и как шок от коренных изменений в привычной жизни. Штомпка характеризует все социальные изменения как «травматогенные». Отличаются они только степенью травмирования человека или общества. Штомпка выделяет несколько стадий травматического события: культурное прошлое, которое создаёт благоприятную среду для возникновения травмы; травматическое событие; толкование; травматические симптомы; посттравматическая адаптация и преодоление травмы «завершающая фаза или начало нового цикла травматической последовательности, если смягченная травма таит в себе условия для появления нового вида травмы» [75].

В качестве причин возникновения культурной травмы Штомпка выделяет следующие: государственный переворот, революция, уличный бунт, экономическая реформа, иностранная оккупация, принудительная миграция, массовые убийства, акты терроризма и насилия и так далее. Следуя логике, к данному списку можно так же добавить и массовые заключения, и заключение в тюрьму важного социального, политического или культурного деятеля.

Одной из разновидностей культурной травмы считается «историческая травма», связанная с событиями прошлого, крайне важными для объяснения настоящего. В случае с коллективной травмой, объединяющим понятием для всех исследований становится понятие катастрофы, то есть какого-то радикального события, которое раньше не случалось ни с человеком, ни, в случае коллективной травмы, с обществом.

В исследовательских целях рассмотрим несколько концепций, которые работают с таким явлением как «историческая травма». Первая рассматриваемая нами концепция -- это концепция российского исследователя, доктора философских наук, профессора Принстонского университета Сергея Ушакина. В своей книге «Травма: пункты» (2009) он определяет понятие исторической или культурной травмы с нескольких принципиальных позиций.

Под «травмой» подразумевается однократное событие, «которое действительно произошло, которое фундаментально изменило жизнь сообщества, поменяло их представление о себе, и очень сильно изменило будущее.» [30]. Второе - это то, что под травмой можно понимать процесс, который начал свое существование после катастрофических событий и может продолжаться и по сей день. Имея возможность смотреть на травму с этих двух ракурсов, Ушакин приходит к выводу, что травма - «это состояние утраты, когда люди понимают, что они чего-то лишились и пытаются найти это лишенное, восстановить это лишенное в настоящем» [30]. или под травмой можно подразумевать консолидирующее событие (которое характеризуют нас как представителей определенной культуры). До появления такого явления как ГУЛАГ, в российской культуре не присутствовало понимание нас, как травмированных субъектов. После ГУЛАГа появилось это понимание. Концепция Ушакина предполагает, что в культуре есть представление о пережитом травматическом опыте. Это представление формируется благодаря непосредственным участникам травматического события и людям, которые берут на себя «культурную ответственность» за предсказывание и передачу травматического опыта (писатели, художники, музыканты, сценаристы, режиссёры, фотографы и т.д.).

Второй исследователь, который принадлежит к направлению изучения «исторической травмы», это Александр Эткинд. Он опирается на труды Зигмунда Фрейда, который в свою очередь считается основоположником исследований данной тематики. Основные рассматриваемые понятия Эткинда -- это горе и меланхолия. Эдкинд считал, что травма - это трудноуловимое переживание, которое сложно локализовать, передать, пересказать и т.д. Эдкинд не концентрируется на понятии травма, а уходит в психологические и культурные исследования. Эдкинда интересует процесс того, «как устроены процедуры, с помощью которых люди что-то переживавшие, транслируют опыт дальше», как люди проявляют память о пострадавших, траур. Эдкинд прослеживает, как через поколение меняется отношение к травматическим событиям и памяти о них. Данный тип исследований очень интересен с научной точки зрения, так как относит нас к такому понятию как «травматическое ядро». В свою очередь исследования данного явления позволяют раскрывать процессы формирования исторической, мемориальной, социальной и культурной политики.

Следующий интересующий нас исследователь это Алайда Ассман, немецкий историк и культуролог. Она, как и предыдущие авторы, работает с катастрофой и травмой, однако в первую очередь ее интересует понятие памяти. Ассман выделяет несколько категорий памяти: индивидуальную (эта память в основном транслируется внутри семьи или узкого круга), поколенческую, политическую и культурную. Культурная память «хранит в своем архиве практически все способы понимания того, что произошло. В том числе и самые маргинальные» [30].

Не смотря на всю успешность концепции Алайды Ассман, она встречает критику со стороны профессора Йельского университета Джеффри Александера, который пишет о том, что травматического опыта не существует в принципе. Если «вы действительно столкнулись с тем, о чем вы не можете рассказать, что вырывает у вас из груди фрагменты воспоминаний, что не позволяет вам быть дальше таким, какой вы есть, значит, вы не имеете опыта, который вы можете рассказать. Значит, вы не можете ничего представить. И вы не можете ничего пережить, по сути» [30]. Помимо отсутствия травматического опыта Александер утверждает, что нет никаких так называемых палачей в чистом виде, также как и жертв. У травматических переживаний существуют носители, которые не характеризуются как объекты несущие натуральный опыт, они просто конструируют проживания о каком-либо событии. Данная мысль связана со следующим тезисом Александера о том, что травма воображаема. «То есть люди могут действительно иметь какой-то страшный опыт и могут вокруг этого страшного опыта создать описание себя - как жертв. Потом создать описание ответственности, которую все остальные должны нести за то, что они жертвы. Потом предложить это все окружающему миру. И если этот окружающий мир, это большое сообщество, примет их - как миноритариев, как тех, за права кого нужно бороться, тогда эта боль распространится повсеместно. И тогда мы будем иметь дело с действительно широким травматическим переживанием, которое наследуется всей культурой» [30]. Для Александера культурная травма - это совокупность репрезентаций события, что собственно и создает интерпретацию, определяющую коллективную идентичность.

Также существует концепция Йорда Рюзена, немецкого историка и теоретика культуры, который рассматривает непосредственно историческое сознание как способ ориентировки во времени. Рюзен пытается соотнести историческое сознание с категорией времени и с социальной практикой. «Для Рюзена историческое сознание - придание смысла и значения опыту изменений во времени» [24]. Для данного исследования категория времени и то, как воспринимается культурная травма, является крайне важной. Это связано с тем, что культурная травма означает не только осуществление травматических событий в прошлом, но и характер их репрезентации в настоящем. В свою очередь экстремальный опыт способен приобрести характер «экстремальности» зачастую только тем, что рассматривается во временном промежутке или по прошествии времени.

Для исторической травмы представляется необходимостью повторной драматизации в настоящем: «должен быть изменен сам способ создания истории. Я размышляю о новом историческом повествовании, в котором описываемые травмирующие события оставляют свои следы в рамках самого значения <…> Повествование должно лишиться своей закрытости, своего глянца, покрывающего цепь событий <…> бессмысленность должна стать элементом, созидающим сам смысл» [51].

Рюзен пишет о невозможности четко разделить настоящее, прошлое и будущее, о подвижности и изменении состояний, при котором наше с вами прошлое может стать лучше или хуже. Прошлое для Рюзена - это часть культурной памяти. В свою очередь опыт этого самого прошлого может быть пережит и интерпретирован каждой культурой по-разному.

Культурная травма имеет под собой определенную формулу отбора сохраняющейся информации. Каждая культура имеет собственную формулу того, что необходимо помнить, а что подлежит забвению. Так, например, политолог А. Макаркин отмечает: «В период существования Советского Союза Первая мировая война была непопулярной темой как для историков, так и для общества» [29]. Данный пример иллюстрирует, можно говорить о каких-то культурных механизмах забвения, умаления значимости исторических событий. Подобное забвение становится важным феноменом для формирования национальной идентичности. Этот феномен можно описать как «социально значимый пробел в коллективной памяти» [82]. Данный аспект культурной памяти нельзя отнести к негативному феномену, его необходимо рассматривать как нормальное функционирование памяти, которая предполагает селекцию. Однако спустя время меняется и «система культурных кодов» [85]. В современной России мы наблюдаем как «то, что объявлялось истинно существующим, может оказаться “как бы несуществующим” и подлежащим забвению, а несуществующее -- сделаться существующим и значимым» [85]. «Культурная амнезия» может иметь как произвольный, так и непроизвольный характер. В произвольном уничтожении культурной травмы мы имеем дело с преднамеренным разрушением и вытеснением определенных воспоминаний. В случае с непроизвольным забыванием «речь идет о так называемой «структурной амнезии», специфических механизмах каждой конкретной культуры, направленных на закрепление одних видов информации и исключение других из поля внимания, то есть об отсутствии памяти, вызванном тем, что данное сообщество просто не видит объекта возможной мемориализации» [85]. В случае советского забвения Первой мировой войны, мы видим очевидный пример произвольного забвения.

Более сложной структурной организацией забвения является «манипуляция с временным горизонтом» [85]. С помощью приближения или отделения того или иного события или деятеля к современной культурной ситуации мы помещаем его в мемориальный нарратив или придаем забвению.

Французский антрополог М. Оже говорит о двух манипуляциях временными горизонтами. Первая - это «возвращение», целью которого является «новое открытие потерянного прошлого, создание континуитета с прошлым более отдаленным, чем было актуально для данного общества до сих пор» [85]. Второе это «новое начало» - процесс, при котором открывается будущее с помощью забвения прошлого, создаются условия для нового рождения. Для современного российского политического дискурса, характерна тема «возвращения» [85].

Такой феномен как культурная травма неразрывно связан с понятием «экстремального опыта», который зародился в психологии, медицине катастроф, военной психологии. В нашей стране такой раздел психологии как экстремология изучает генеральный директор “Университета эффективного развития” О.Г. Бахтияров, который пишет, что экстремальные явления как отдельный объект для исследований были выделены лишь в последние 30-40 лет, что свидетельствует об определенных изменениях в культуре. До появления таких исследований такое явление как экстремальный опыт считался неотъемлемой составляющей развития человека. Теперь человек, получивший травматический опыт, рассматривается как потерпевший, нуждающийся в реабилитации. К примеру, война или какие-то религиозные столкновения считались обыденным фоном, на котором протекала повседневная жизнь. Такой пропасти между обыденной жизнью и экстремальными ситуациями до второй половины ХХ века просто не существовало. Только после Второй мировой войны экстремальный опыт стал выделяться как отдельное социальное и культурное явление. В настоящее время экстремальные ситуации были вынесены для отдельного исследования и анализа. Если раньше экстремальные ситуации являлись частью культуры, а точнее были поглощены ей, то сейчас они находят свое отражение в цифрах, графиках и моделях. Однако разработки моделей экстремальных ситуаций приводят к тому, чтобы вместо, того чтобы ассимилировать и использовать экстремальный опыт, человечество создает замкнутые пространства или «гетеротопии», на базе которых реализуются определенные задачи.

В настоящее время жизнь обычного человека четко делится на зону обыденную и зону экстремальную. Обыденная зона - это наша с вами повседневность: работа, дом, университет, отдых, хобби и т.д. К экстремальной зоне без сомнений можно отнести тюрьму и тюремное заключение.

Итак, в ходе исследования можно прийти к следующим выводам:

- культурная травма и экстремальный опыт являются объектами изучения многих гуманитарных направлений науки.

- эти явления отражают социальную и культурную обстановку современного общества, и с помощью данных феноменов можно охарактеризовать тюрьму и тюремное заключение как значительный культурный феномен.

ГЛАВА 2. СУДЬБА САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО ТЮРЕМНОГО КОМПЛЕКСА «КРЕСТЫ» В КОНТЕКСТЕ МИРОВОГО ОПЫТА ПЕРЕПРОФИЛИРОВАНИЯ БЫВШИХ ТЮРЕМНЫХ ЗДАНИЙ

2.1 Основные этапы истории тюремного комплекса «Кресты»

Задача настоящего параграфа - выявить и охарактеризовать основные этапы истории тюремного комплекса «Кресты» в контексте социокультурных трансформаций.

Санкт-Петербургская исправительная тюрьма одиночного содержания, расположенная на Арсенальной набережной, дом 7, возникла в результате изменения представлений о наказании во всем цивилизованном мире. Поскольку «Кресты» являются первым пенитенциарным учреждением нового типа, построенным в России, первый этап, который нам необходимо рассмотреть, это предпосылки.

Как уже описывалось ранее, в 1760-1840 годах в Европе происходит переход от наказания телесного (казни и нанесение увечий) к наказанию духовному (заключение с целью исправления). Россия разделяла гуманистические настроения Европы, но, однако смертная казнь как способ наказания существовала вплоть до 1997 года, когда Россия подписала Протокол № 6 «Конвенции о защите прав человека и основных свобод относительно отмены смертной казни (в мирное время)» [46].

Важно отметить, что в ходе гуманистической трансформации общества тюрьма выступает как институт нравственного преобразования индивида, человек, попавший в заключение, подлежал нравственному очищению, для этого в тюрьмах четко прописывалось и выделялось время на молитву, а камеры, по некоторым источникам, назвались кельями.

Для исправительных учреждений как мест заключения нового типа важен период реформ 1860-х годов, в особенности отмена крепостного права 1861 года. Одним из результатов реформы стало то, что страна начала наполняться свободными людьми, наказания над которыми больше не возложено на барина, следовательно, теперь вся система наказания лежала на плечах государства. В 1864 году была проведена судебная реформа, в результате которой введена «передовая европейская система правосудия с независимыми адвокатами и присяжными заседателями» [13]. Для осуществления данной реформы требовалось строительство множества новых тюремных зданий и создание «единой общегосударственной пенитенциарной системы» [13]. В 60-е годы «в составе Министерства внутренних дел России была образована особая комиссия по тюремному преобразованию, по итогам деятельности которой были сформированы предложения о необходимых изменениях в тюремной системе, в том числе о реформировании исправительных учреждений, введении одиночного заключения, об использовании арестантского труда, о воспитании арестантов» [59]. Это привело к строительству множества исправительных учреждений по всей стране.

В 1872 году начался процесс переустройства исправительных учреждений. Эти учреждения разделились на 4 категории: учреждения предварительного содержания, краткосрочного (тюрьма), среднесрочного (исправительный дом) и долгосрочного содержания (карательные учреждения). Подобное разделение существовало и во Франции, где были исправительные тюрьмы, в которых находились арестанты сроком до 1 года, центральные исправительные дома, в которых находились осужденные сроком от 1 года и арестанты, приговоренные к каторжным работам. Данное разделение легло в основу пенитенциарной политики Российской империи, когда срок заключения прямо пропорционален тяжести преступления. «Всего важнее, -- пишет П. А. Кашкаров, -- тюремные преобразования должны опираться на строгую классификацию заключенных по степени вреда, наносимого обществу, или нравственной неспособности самостоятельно управлять собою» [18].

В поле исследовательского интереса данной работы более всего попадает организация краткосрочного заключения, для чего и создавался комплекс «Кресты». В Российской Империи, как и в большинстве европейских стран, краткосрочным заключением считалось заключение до одного года. Однако в Германии краткосрочным считалось пребывание в тюрьме до 5 лет. Можно утверждать, что именно краткосрочники были самой многочисленной группой арестантов и в Европе, и в Российской империи. При этом в середине 1870-х годов Российская империя еще не располагала возможностями для разделения осужденных с разными сроками заключения. Также не было возможности для отдельного размещения таких категорий как политические заключенные, инвалиды, женщины.

В 1879 году был принят закон «Об основных положениях тюремной системы» и создано Главное тюремное управление, деятельность которого началась с того, «что различные смирительные и рабочие дома, арестантские роты, долговые тюрьмы и другие экзотические “зоны” в России ликвидировали» [13]. На их место стали приходить тюрьмы с разделением по сроку осуждения.

Вследствие необходимости строительства новых тюрем в 1883 году архитектору Антонию Иосиповичу Томишко было поручено разработать проект краткосрочной тюрьмы одиночного содержания. И теперь мы подходим к рассмотрению второго этапа истории «Крестов», строительству нового тюремного комплекса в соответствии с новейшими на тот момент представлениями о гуманизме в отношении заключенных, о формах и методах исправления.

Строительство тюремного комплекса «Кресты» проходило в два этапа. Весной 1884 года архитектор Антоний Осипович Томишко разработал общий план будущего комплекса и подготовил проект первой очереди. Летом 1886 строительство объектов первой очереди было завершено. Второй этап строительства продолжался с 1887 по 1889, но в связи с ростом штата возникает необходимость возведения жилого флигеля для квартир старших надзирателей. В 1891 году было построено жилое трехэтажное здание, обращенное на Симбирскую улицу.

Сооружения, возведенные в комплексы можно разделить на несколько типов. Здания для заключенных: два пятиэтажных флигеля с 950 расположенными в них камерами. Все камеры первого этажа были предназначены для размещения карцеров и обслуги из числа арестантов, которые в обязательном порядке размещались в одиночной камере. Так же были возведены административные здания, хозяйственные постройки несколько корпусов для размещения персонала тюрьмы и церковь. Храм святого благоверного князя Александра Невского был увенчан пятью куполами из гофрированного железа, окрашенного в белый цвет. На купола были установлены шестиконечными позолоченными кресты на державах. Система сводов поддерживалась колоннами из карельского гранита, которые были установлены в центральном нефе храма. Стены были расписаны декоратором Императорской Академии Художеств С.И. Садиковым. Иконостас был изготовлен по рисункам самого Томишко, к сожалению, он не сохранился. Внешний декор церкви выполнен из красного кирпича, как и весь комплекс в целом, в т.н. «русском стиле». Помимо зданий была возведена ограда из кованного металла идущая параллельно Неве и соединяющая жилые флигели с входным зданием. К сожалению, ограда не сохранилась.

«Кресты» были спроектированы как автономное сооружение, что подтверждается собственной системой водоснабжения, отопления, электрического освещения и вентиляции. Чтобы понять, как проходила жизнь в данной тюрьме, необходимо познакомиться с тем, как она выглядела изнутри и с ее распорядком дня.

С 1891 года начинается новый этап истории комплекса этап полноценного функционирования комплекса. В 1891 году строительство полностью завершилось, и теперь тюрьма до 1917 года будет главной гордостью российской пенитенциарной системы. Почти 30 лет комплекс был образцово показательным исправительным заведением. Это был этап - полноценного функционирования наиболее передового на тот момент тюремного комплекса.

Одиночная камера имела площадь 8 квадратных метров с высотой потолков 3,5 метра. В камере был сводчатый потолок и асфальтный пол. В камере было окно, которое в верхней своей части имело овальную форму. Рамы окон были двухстворчатые, рассчитанные на летний и зимний период. Открывались окна внутрь камеры, а наружная сторона окна закрывалась металлической решёткой. Таким образом, заключенный всегда имел доступ к дневному свету и свежему воздуху.

Дверь в камере была весьма массивная из твердых пород дерева. Посередине этой двери «было вмонтирована металлическая рама, закрытая деревянной форточкой на шарнирах, что позволяло дежурному надзирателю открывать ее со стороны галереи. Это сооружение называется в арестантском жаргоне “кормушкой”. Через нее подавались в камеру еда, письма, судебно-следственные бумаги» [41,445]. Над «кормушкой» врезан «глазок», через него надзиратель мог наблюдать за арестантом в камере. Над глазком располагалась овальная медная бляха с номером камеры.