Что такое Отечество

Огромное развитие кооперативных обществ -- потребительных -- приносит новое уменьшение расхода и возрастание дохода. В 1897 году рабочие потребительные общества Англии имели 1 468 000 членов, то есть приносили пользу не менее пяти миллионам населения. Они обладали капиталом более 200 миллионов рублей, доставляли продуктов на 500 с лишним миллионов и при этом давали им еще свыше 60 миллионов чистой прибыли. Несомненно также, что рабочие приобщаются и к обладанию капиталом, ибо доход с тех мелких капиталов, которые не подлежат оплате налогом, возрос в английском населении с 1860 по 1895 год с 640 миллионов рублей до 1 миллиарда 300 миллионов.

Конечно, в английском рабочем мире еще много нищеты, и все, интересующиеся участью рабочих, жалуются на это, говоря, например, что четверть рабочего населения находится на уровне, с которого начинается нищета. Должно, однако, заметить, что понятие о нищете относительно. В Англии требуют, чтобы рабочий обладал достаточными средствами для “приличной жизни”. С этой точки зрения все зарабатывающие менее двадцати шиллингов в неделю (то есть 10 рублей) засчитываются в бедняки. Но действительно безбедное существование возможно в Англии не только при пяти рублях в неделю, но даже при трех-четырех. Это видно из того, что рабочие союзы выдают своим безработным членам обыкновенно по 5 рублей (10 шиллингов) в неделю, а для забастовщиков, не принадлежащих к союзу, даже только по 3 рубля в неделю (по 6 шиллингов). Значит, очень бедно можно жить и на 3 рубля, а следовательно, те, которые получают по 10 рублей, с нашей точки зрения далеко не могут считаться на границе нищеты. Впрочем, мы имеем объективные указания на улучшение положения рабочих. По исследованиям Гумфриса, средняя продолжительность жизни мужчины возросла за последние 40 лет на два года, а женщины -- на три с половиной года. Количество бедных, получающих пособие, составлявшее в 1820 году почти 20% населения и еще в 1849 году равное 6,3% населения, понизилось к 1896 году до 2,5%. Ясно, что рабочие организации улучшили положение не только своих собственных членов, но всего низшего класса. Сэр Роберт Джиффен [10], величайший знаток рабочей статистики в Англии, в то же время очень сердечно думающий о благе рабочих, заявляет: “Несомненно, что положение народной массы бесконечно лучше, чем 50 лет назад, что видно из большей продолжительности жизни, увеличения потребления жизненных средств, из лучшего образования, из большей свободы от преступлений, из увеличения сбережений. Этому не противоречит тот факт, что существует еще зло, остающееся не устраненным, существуют подонки общества”.

Такие результаты, достигнутые английскими рабочими посредством профессиональных организаций, по-видимому, совсем подорвали среди них социалистическую идею. У англичан есть социалисты по личным, отвлеченным убеждениям, но в рабочей партии не дают места социалистическим программам. Социал-демократизм сделал сильный натиск на английских рабочих в середине 80-х годов, когда Эвелинг [11] (близкий Марксу человек) основал в Лондоне газету “Коммонвилл” и пытался создать социал-демократическую фракцию. Ему тогда много помогло присоединение Джона Бернса, только что вошедшего в славу рабочего вождя, которого и я имел случай видеть. Но социал-демократы в Англии не могли собрать много сторонников. Вот с тех пор прошло двадцать лет, и на последнем рабочем конгрессе в Белфасте попытка внести социалистическую программу потерпела полное поражение, отвергнутая 950 000 голосов против 98 000. Можно думать, что для английского рабочего социализм составляет уже пережитый фазис развития и заменился сознанием, что благо всех и каждого достигается не уничтожением исторических основ общественности, а разумным их приспособлением к условиям каждого данного времени.

Совсем не то происходит на континенте.

Сам по себе ход экономическо-государственного развития, несмотря на то что социализм отвлекал огромное количество сил общества и народа от творческой социальной работы и вечными угрозами революции заставлял государство тратить множество сил и средств на охрану вечно угрожаемого и беспрерывно нарушаемого общественного спокойствия, -- несмотря на это благоприятное условие, ход развития общественности стал все более обнаруживать неверность теории социального демократизма. Предсказываемое Марксом и Энгельсом превращение всего народа в пролетариев не осуществлялось. Число собственников не уменьшалось, а возрастало, концентрация капиталов в производстве шла довольно туго, мелкое производство обнаруживало большую способность выживать и бороться за существование с крупным.

Приведу некоторые данные по этому предмету.

В области земледелия в Бельгии количество земель в среднем крестьянском хозяйстве утроилось, крупное же землевладение уменьшилось. Во Франции мелкое землевладение также увеличилось. В Англии, где собственно землевладение еще со времен Вильгельма Завоевателя попало в руки 60 000 человек, у крестьян в собственности немного земель, но обработка ее развивается в виде мелких хозяйств, на которые приходится 66% всей земли, тогда как на крупные хозяйства -- всего 2,5% земли. Капиталистическое хозяйство не обнаруживает способности одолеть крестьянина, напротив, число гигантских хозяйств уменьшается. В Германии точно так же крестьянское хозяйство захватывает все большее количество земли, увеличившись за последние 15 лет на 30%. Крупное же хозяйство сокращается. “Не подлежит сомнению, -- говорит Берн-Штейн, -- что во всей Западной Европе и в Восточной Америке -- всюду растет мелкое и среднее хозяйство и понижается крупное и исполинское”.

Та же устойчивость мелкого и среднего производства проявилась и в обрабатывающей промышленности.

В Германии крупная промышленность к 1895 году не могла собрать на фабриках более 1/2 всех рабочих. В 1895 году из 10,5 миллиона рабочих Германии крупная промышленность занимала лишь 3,25 миллиона. Средней же величины заведения -- 2,5 миллиона, мелкие (ниже пяти человек) -- 4,5 миллиона. Да сверх того имелось 1,25 миллиона ремесленников. Притом число рабочих на мелком и среднем производстве прямо возрастает. На мелком (до пяти человек) в 1882 году было 2.400.000 рабочих, а в 1895 году 3.056.000 человек. В предприятиях до десяти рабочих было 500.000 человек, а стало 830.000.

Концентрация рабочих и повсюду подвигается плохо. Во Франции на одного хозяина теперь приходится в среднем всего три рабочих, в Австрии -- по четыре рабочих.

Распределение собственности также становится правильнее. В Саксонии в 1870 году почти 80% населения получало менее 800 марок в год, а в 1894 году меньше 800 марок получало лишь 64% населения, тогда как число зажиточных возросло с 20% до 36%. В Пруссии число населения возросло вдвое, а число зажиточных в семь раз. Вообще, ряд данных показывает, что существующий строй постепенно улучшает положение народа и что количество пролетариата относительно уменьшается.

Казалось бы, такая тенденция естественного хода вещей должна была побудить социалистов оставить ложную теорию и присоединить свои усилия к тому, чтобы еще более увеличить и ускорить ход возрастания народного благосостояния. Но социальная демократия, совершенно наоборот, тут-то и начинает торопиться произвести социалистический переворот.

При этом уже откровенно заявляется, что социальная демократия должна будет бороться против всей нации и, так сказать, намерена завоевать ее, соответственно с чем располагаются и средства действия.

“Одна из особенностей современного положения, -- говорит Каутский, являющийся теперь официальным публицистом партии, -- заключается в том, что в настоящее время мы (социал-демократическая партия) встречаем наиболее упорное сопротивление не со стороны правительства”. “В прежних революциях принимала участие вся нация, объектом же нападения было только правительство”. Теперь все изменилось. “Революционные слои не являются, как было при прежних революциях, представителями огромного большинства народа против горсти эксплуататоров, а являются, в сущности, представителями лишь одного класса, против которого стоят не только все эксплуатирующие классы, но и большинство мелких буржуа, и крестьяне, и большая часть интеллигенции”, короче: весь народ (“Социальный переворот”).

“Особенность” эта так важна, что при некотором уважении к человеческому праву те люди, которые сами сознаются, что против них вся нация, были бы обязаны отказаться от революции, которая в таких обстоятельствах является противонародным преступлением.

Но социал-демократическая публицистика заботится лишь о том, чтобы доказать своей партии возможность захвата власти даже и при этом условии. Каутский указывает, что социал-демократы лучше организованы, тогда как остальные слои народа раздроблены, указывает, что у социал-демократов больше мужества и решительности, чем у других, и что, сверх того, для произведения переворота они могут воспользоваться “благоприятными обстоятельствами”. Таким благоприятным обстоятельством выставляется, например, внешняя война, когда правительство, обремененное тяжкой защитой от неприятеля, оказывается слабым для отражения внутренних врагов. Другим условием указывается всеобщая забастовка. Я упоминал, что эта идея являлась в порыве раздражения и у английских рабочих в то время, когда они еще находились под влиянием социализма. Но здравый смысл и общественное чувство скоро показали англичанам, что, борясь такими средствами, они могут только погубить общество и с ним самих себя. У современных же социал-демократов и через семьдесят лет может восхваляться и рекомендоваться подобный способ борьбы. Так, по поводу русских забастовок г-жа Роланд Гольст по рекомендации Каутского написала целый трактат о всеобщей забастовке. При этом она говорит: “Путем всеобщей забастовки русские пролетарии разрушили силы врагов. Путем стачки они сделали невозможным существование и какую бы то ни было деятельность, внесли в общественную жизнь беспорядок и неустойчивость, доведшие общество до невыносимого состояния, понизили доходы государства и навязали ему новые расходы, заставили войска и полицию нести изнурительную службу и т. д.” (“Всеобщая стачка и социал-демократия”).

Такая пропаганда, поощряющая человека хвалиться количеством страданий, причиненных им как отдельным лицам, так и всему обществу, составляет пропаганду истинного человеконенавистничества и разрушает всякую тень общественной нравственности. Дошедши до такого состояния, социалистическая идея превращается в нечто неслыханно реакционное, отодвигающее человечество к самым варварским временам. При достигнутой степени культурного развития мы не признаем голого права силы даже в международных отношениях, не можем признать правоты монголов, например, только из-за того, что они были сильнее раздробленной междоусобиями России. Социальная же демократия рекомендует миллиону рабочих сплотиться так искусно, чтобы оказаться сильнее всей нации и потом подчинить ее силой своему режиму. Мы считаем недопустимой измену тому обществу, в котором приняли права гражданства. Социальная демократия рекомендует напасть на свою страну во время внешней войны, то есть когда обязанность гражданина состоит в том, чтобы, забыв внутренние споры, стать дружно за общий интерес нации. Но, становясь на такую почву, социалистическая доктрина разрушает не только современное общество, а делает невозможным какую бы то ни было общественность. Она разрушает самую способность людей жить в обществе и созидать общество.

Для человека, не ослепленного страстью, ясно, что, воспитывая в людях полное презрение к праву других и даже к праву национальному, нельзя из таких лиц создать нового общества. Характер и привычки, сложившиеся на таких понятиях и на дикой борьбе, поправшей ногами все принципы, не могут не передаваться всем окружающим, а уж тем более укрепляются у самих социалистов. Если бы они и успели победить и захватить в свои руки современное государство, то они будут проявлять в новом обществе те же качества, которые воспитала в них социал-демократия. Привыкши к презрению права личного и общечеловеческого, они неизбежно будут также коварно изменять и социалистическому обществу, если в нем что-либо им не понравится, будут позволять себе такие же насилия над новым обществом. Такие люди всякое общество, старое или новое, превратят в арену взаимных коварных нападений, взаимного разрушения и междоусобиц. Свобода и благосостояние возможны только среди людей, которые проникнуты уважением к общему праву и во взаимной борьбе не позволяют себе доходить до его нарушения.

Это всецело относится и к идее всеобщей забастовки. Стачка, забастовка вполне понятны как орудие частной борьбы между двумя враждующими частными силами: рабочими и предпринимателями. Но всеобщая забастовка обращает частную или классовую борьбу против всего общества. Это уже составляет попрание общественного права, и толкать рабочих на такой путь -- значит развивать в них чувства эксплуататоров.

Во всеобщей стачке воспитывается такой эгоизм, какой редок даже среди самых типичных эксплуататоров.

Здесь человек, во-первых, приучается хладнокровно причинять страдания всем окружающим, без всякого внимания даже к тому, враги ли они ему. Нужно вспомнить, какими страшными бедствиями и лишениями всеобщая забастовка падает на всех не причастных борьбе, не повинных ни в какой эксплуатации, не говоря уже о стариках, больных, детях и т. д.

История передает как пример благородного человеколюбия поступок короля Генриха IV [12], который доставлял хлеб в Париж, осажденный им во время гражданской войны. Вот какие люди и какие чувства способны созидать общество! Уничтожить же в своем сердце всякую искру человечности -- это значит губить общество.

Подрывая общую нравственность в человеке, идея всеобщей забастовки, вообще забастовки предприятий общественно необходимых, подрывает, сверх того, в рабочем человеке главное его украшение: трудовую нравственность, профессиональную этику. Трудящийся человек именно этим чувством выше нетрудящегося. Трудовая этика говорит нам, что мы своей работой не только получаем сами средства к жизни, но распространяем благо на всех людей, служим человечеству, являемся в труде своем общественными деятелями. Этим чувством свят наш труд. Он есть наша нравственная обязанность перед человечеством, он есть наша помощь не только знаемым, но и незнаемым, всем человеческим существам. Но какие противоположные чувства прививает нам идея всеобщей забастовки! Репортер “Русского голоса” (3 марта, № 51) рассказывал уличную сцену из забастовки городских трамваев. Забастовка кончилась, но появились агитаторы, горько упрекавшие своих товарищей в измене. Те отмалчивались или говорили: “У меня вон семеро; все просят есть... Вот и бастуй...”

Этот бедный человек помнит, что у него семеро детей. Из-за их голодного писка он прекратил забастовку. Но как же ни он, ни агитаторы, упрекающие его, не потрудятся вспомнить, что тысячи семейств, у которых тоже дети есть просят, поставлены в самое тяжкое положение отсутствием конок и трамваев? Как же рабочему или другому служащему вовремя попасть на работу? А он из-за опозданий иной раз может и совсем потерять место. Дети же и у него пищат, есть просят. Но ни о чем подобном этот кондуктор не думает. Он думает или о прибавке жалованья, или о том, чтобы вовсе не потерять жалованья, а как это отражается на судьбе других людей -ему все равно. В таком человеке уже подорвана трудовая этика. Он уже не имеет самого высокого чувства работника.

А что сказать, когда рабочие, поставленные на водопроводе, начинают грозить пресечением воды для жителей? Ведь это хуже измены на войне.

Если бы мы превратились в людей, забывших трудовую нравственность, то между нами возможна была бы только взаимная эксплуатация, грызня и резня. С такими людьми нечего и толковать о каком-нибудь лучшем строе жизни. Чувством профессиональной этики наша общественность держится, может быть, более, чем каким другим, потому что в труде своем человек является общественным деятелем не раз в год, не только на каких-нибудь выборах, а ежедневно и ежечасно. И вот это-то сознание общественного значения нашего труда, сознание того, что он имеет своей задачей не замаривание, а постоянное оживотворение всего окружающего, заставляют забывать новейшие социалисты.

Ставя своим идеалом коммунизм, они сами заставляют людей забывать, что наш труд не есть только наше частное или партийное Дело, но общественное и общечеловеческое. Говоря об обобществлении всех отношений, они разрешают насилие над обществом. Говоря о трудовом обществе, они уничтожают трудовую этику.

Но, вырабатывая таких людей, которые утрачивают уважение к другим людям, к обществу, к человеческому праву, что же можно создать? Если люди уже ни на кого не в состоянии будут положиться, если, например, при самом социалистическом строе хранители общественных складов устроят забастовку в раздаче продуктов или в доставлении фабрикам электрической силы, какое же возможно общество? Тут, после долгой резни, все могут лишь прийти к заключению, что невозможно жить иначе, как создав какой-нибудь страшный центральный деспотизм, который грозным принуждением, карой и вечным надзором за всеми и каждым заменил бы действие погибшей в людях нравственности, гуманности и сознания своего общественного долга.

Когда вспоминаешь первые фазисы социализма в начале XIX века, вспоминаешь эти горячие обличения эксплуатации и бесчеловечия, горячие призывы к человеческой солидарности и сравниваешь эти прежние речи с нынешними воззваниями к борьбе против всего общества, во имя своей партийной программы, с забвением всех человеческих чувств, с призывом морить не только врагов, а всех, кто попадется, голодом и жаждой -- то нельзя не видеть страшного регресса. Идея, призывавшая к обновлению мира, превратилась в идею, возвращающую его к самым первобытным временам дикости, когда человек еще не умел сознать брата в другом человеке. Именно это и приводит теперь многих в ужас перед социализмом как перед носителем гибели общественности, а стало быть, и всей культуры.

Я должен, однако же, сказать, что когда какое-либо учение или общественное движение доходит до таких отчаянных средств действия, то это показывает не возрастание его силы, а внутреннее сознание, что дни его сочтены. Сила всегда великодушна, и то учение, которое ее имеет, не станет себя компрометировать бесчеловечием или изменой. Новейшая тактика социализма явилась, я полагаю, только оттого, что он уже видит свое ослабление, видит, что человечество уже нашло пути к обновлению без него и начинает все более переходить на эти пути.

Едва ли поэтому можно сомневаться, что как ни грозны по приносимым бедствиям движения современного социализма, они выражают не усиление, а упадок социалистической идеи. По всей вероятности, рабочие Европейского континента теперь переживают тот период, который переживали англичане в 40-х годах прошлого века, и, по всей вероятности, придут к тем же заключениям и решениям, которыми революционное социалистическое движение закончилось тогда у английских рабочих: то есть к решимости бороться за свои интересы не путем разрушения общества, не путем переворота, а путем систематического улучшения существующего строя, путем действительного осуществления в нем вечных основ общественности.

Если период вражды и революций действительно завершится наконец новой эрой солидарности, то что же может сказать история будущего, подводя итоги социализму XIX и XX веков? Мне кажется, что эти итоги полезного и вредного, принесенного им к нашей общественности и государственности, могут быть сведены к следующим пунктам:

Социализм с начала XIX века будил человеческую мысль и совесть обличением несомненных несправедливостей и неустройств современной жизни. Он напоминал современному человеку, что у нас пребывают в омертвении наши собственные идеалы. Все это способствовало оживлению общественной работы по оздоровлению строя нашей жизни.

Социализм обратил внимание современников на огромное значение экономических условий. Это способствовало появлению стремления понять их и регулировать сообразно нуждам современного человека и общества.

Социализм много сделал для организации рабочего класса. Там, где рабочие не были достаточно активны для того, чтобы при этой организации освободиться от ферулы социалистической интеллигенции, они, пожалуй, тоже попадали в зависимость и вредную, и опасную. Но там, где рабочая организация становилась самостоятельной, не непременно “социалистической”, а “рабочей”, она была источником не только своего, а всеобщего блага.

Социализм, хотя и посредством крайних теоретических преувеличений, обратил внимание современников на необходимость усиления коллективного начала в обществе, которое было чрезмерно индивидуализировано.

Социализм был причиной, напомнившей государству буржуазного строя его социально-экономические обязанности. Хотя большинство социалистов мечтало о разрушении государства, однако были среди них и такие люди, как Луи Блан и Лассаль, ставившие государству высокие цели.

При этом даже и самый призыв к революции, сделанный социализмом, имел свои полезные стороны, так как опасностью угрозы заставил подумать о справедливости даже тех, которых совесть и разум не были достаточно чутки к добровольному исполнению требований справедливости.

Таковы полезные для общества и государства последствия социалистического движения XIX и XX веков. Но, переходя к пассиву 'социализма, должно сказать, что он к каждой капле своего меда подливал слишком много дегтю.

Он заставляет человека забывать свою высокую природу. Он отрицает личность как начало самостоятельное и творческое. Этим °н ведет и к действительному принижению личности, которая не может развиваться у человека, уверовавшего в ее ничтожество и полную зависимость от внешних условий.

Социализм уничтожает общечеловеческую нравственность и воспитывает вместо нее классовое товарищество, для которого всякий чужой уже не брат. Достигнутое долгим и трудным историческим процессом чувство общечеловеческого братства социализм подрывает и этим низводит человека на те первобытные ступени этики, где он не умел еще различить себе подобного вне своего кружка или стада.

Так воспитывая личность, социализм отнимает у нее же самой способность к независимости, вырабатывает человека, рабствующего перед кружком. Такая личность уже не постоит за правду, хотя бы и против всего мира. Этим и для общества вырабатывается плохой гражданин, “куртизан” перед царем или народом, а не смелый стоятель за правду и благо.

Социализм совершенно не признает никакого человеческого права, ни личного, ни народного. У него одна мерка: выгода или невыгода для партии. Он решается насильственно завоевать общество, его не желающее, и заставить людей жить так, как он сам укажет. Не то право, которое люди сами вырабатывают для себя, а свое мнение считает он решителем чужих судеб. В этом презрении к чужому праву социализм доходит до отнятия у людей свободы действий, имущества, созданного даже трудом, даже детей у родителей. Такое полное презрение к праву других людей мы знаем лишь в истории завоеваний самых свирепых варваров. В истории же внутренних гражданских отношений мы даже и не знаем примеров такого насилия над согражданами и такой готовности на измену нации. Этим социализм, даже еще и не господствующий, вносит постоянную язву развращения в наше общество и государство.

Для построения будущего общества социализм прибегает к коммунизму, который за всю историю человечества постоянно доказывал свою несовместимость с производительностью труда и в многочисленных опытах самого социализма всегда приходил к банкротству общин.

Такое предприятие свое, явно осужденное на банкротство по растрате скопленных человечеством капиталов, социализм хочет привести в исполнение насильственно, не останавливаясь ни перед какими средствами. Этим он вынуждает и наше общество отвлекаться от улучшения своего строя и удовлетворения народных нужд на защиту свою от заговоров, измен и революций со стороны социализма, тратя средства, время и силы государства на вечное бодрствование на страже. Этим у нашего общества и государства отнимается непроизводительно огромное количество силы и средств.

Таков пассив социализма, постепенно все более и более превышающий его актив.

В таком положении, какое он принял в конце концов, он является прямым врагом существующей общественности и государственности. Он ставит прямо одно из двух: или он уничтожит историческое общество, или оно должно его уничтожить. В чем могут быть средства для защиты исторических основ общественности?

Само собою, на прямое вооруженное нападение государство отвечает такой же силой. Оно для того и получает силу, чтобы защищать безопасность и неприкосновенность общества. Но применением силы не решается вопрос. Задача общественности и государственности состоит не в одном том, чтобы уметь победить в бою возмутившуюся часть сограждан, а в достижении того, чтобы такого возмущения совсем не происходило. А для этого, очевидно, нужно, чтобы всем было хорошо жить, так чтобы граждане и не доходили до преступной мысли разрушать свое общество, но любили бы его и сами старались его поддерживать.

Как же достигнуть этого? Я, конечно, не могу теперь развивать подробной программы улучшений. Скажу лишь вкратце, что для этого нужно иметь, во-первых, правильные цели, во-вторых, правильные средства.

Правильные цели состоят не в уничтожении свободы и прав личности, а в том, чтобы права и собственность принадлежали каждому члену общества, и не в теории только, а в действительности. Для достижения этого нужно действие всех сил, какие существуют в человеческой общественности.

Общественность -- явление сложное. Тут действует и отдельная личность, и частные группы, ассоциации и т. п., и классовая организация, и общенациональная государственная организация. Если мы хотим чего-нибудь достигнуть, мы должны пустить в действие все эти силы, не уничтожая и не подрывая ни одной. В этом и состоят правильные средства действия.

Нужно, чтобы энергично действовала личность, а потому требуется сохранить все ее права, не связывая ее по рукам и ногам, как думает сделать социализм.

Нужно, чтобы действовали общественные организации. Их самодеятельность совершенно необходима, ибо нельзя помочь тем людям, которые сами о себе не заботятся. Поэтому нам нужно развитие вообще внутренней народной организации, а в частности рабочих организаций, не для войны, не для революций, не для того, чтобы создать себе какого-нибудь социалистического повелителя, а Для того, чтобы самостоятельно улучшать свою жизнь во всякое время и на каждом месте и во всех отношениях, какие оказываются нужными. Без такой самодеятельности народных организаций невозможно ни умственное развитие народа, ни его благосостояние, ни установка каких-либо разумных мер к помощи ему сверху.

Нужно, сверх того, действие государства. Но для того чтобы государство могло исполнять свою обязанность, мы должны не подрывать его, не приводить к бессилию, а заботиться, напротив, о поддержании его авторитета и силы. Само собою разумеется, что для действия государства нужна широкая ознакомленность его о народных нуждах и том, что в уме народа, по практике его самодеятельности, назревает как необходимое в государственных мероприятиях.

Если подвести итог этим средствам действия, то можно сказать, что нам требуется не переворот, не разрушение, а, напротив, только оживление нашей общественности.

Когда люди твердо вступят на этот путь, это будет окончанием той революции, которую мир пережил в XVIII и XIX веках, сначала впавши в формы одностороннего индивидуализма, а потом -- в формы столь же одностороннего социализма. Это было бы началом действительно новой эры, новой не в смысле создания новых, небывалых основ общественности, а в смысле сознательного применения вечных законов общественности к нашим современным условиям.

Индивидуализм и коллективизм имеют одинаково законное место в нашей жизни и без всеобщего вреда не могут подрывать друг друга. Истинный девиз общественного развития составляют не индивидуализм, выдвинутый буржуазией, и не коллективизм, выдвинутый социалистами, а солидарность, в которой неразрывно и дружно соединяются и свобода личности, и объединение человеческих усилий. Когда люди поймут это, они поймут, что истинный путь к общественному благу составляет не революция, а мирное развитие -- эволюция.

Кто же должен понять это, кто должен совершать ту прогрессивную работу, общие основы которой указаны сейчас? Это дело всех нас, не одной власти, не только отдельных лиц, но всего народа. Задача заключается не в том, чтобы поручить кому-нибудь себя облагодетельствовать, а в том, чтобы все старались улучшать жизнь свою собственную и всех окружающих. Когда во всей массе народа явится стремление к такой разумной самодеятельности, уважающей и свои, и чужие права и повсюду приводящей всех к исполнению своего долга, тогда только возможна твердая и разумная социальная политика со стороны государства. И вот по мере того как мы будем выходить на этот путь, социализм постепенно, сам собою заглохнет, побежденный не одной материальной силой, а силой нравственной, силой правды исторической общественности.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Администратор сайта - 8 апреля, 2009 - 18:14

Возможно, что некоторые из читателей нашей книги сделают такое возражение: если гибель России произошла в силу отступления русского народа от православной веры, вызванного главным образом противоцерковными реформами самодержавного царя Петра Первого, то зачем же призывать русских людей к восстановлению у нас царской самодержавной власти? Ведь может опять на русском престоле появиться царь, который, подобно Петру, отступит от православной веры и, пользуясь своею самодержавною властью, вновь будет содействовать гибели России.

Вот что по этому поводу мы должны сказать. Если не все цари были достойными, и не все соответствовали по своим убеждениям и жизнедеятельности Божественным законам, то это вовсе не значит, что мы должны отрицательно относиться к самому институту царской власти. Все, что делал и делает Господь для нашего земного благополучия и спасения, является идеально хорошим, ибо от Господа не может произойти что-либо плохое и несовершенное, почему в Божественном Писании и сказано: Все, что Он создал… хорошо весьма (Быт. 1, 31). Царская самодержавная власть есть Богоустановленное учреждение и как таковое является идеальным. Вследствие этого, с нею не может сравниться то или другое демократическое правление как плод человеческого греховного соизволения.

Если некоторые священнослужители являются весьма недостойными пастырями, то это не значит, что нужно упразднить самое священство, учрежденное Богом для нашего спасения. Некогда епископ Феофан Затворник в своих письмах говорил, что если бы благодать всегда искала только достойных пастырей, то люди оставались бы без крещения и лишились вечного спасения. То же самое следует сказать относительно царя и царской власти. Недостатки Петра и других царей не должны быть препятствием для русского народа к восстановлению в будущей России царской самодержавной власти как источника благоденственной и спасительной жизни народа.

К тому же мы должны всегда иметь веру, что действия Божественного наказующего промысла, если мы ими вразумляемся, тем именно и отличаются, что они оканчиваются нам во благо. Наказание за грехопадение прародителей лишением их общения с Богом и райского блаженства окончилось тем, что мы теперь, в силу искупительной жертвы Спасителя, при вкушении Тела и Крови Его входим в поразительное общение с Ним; и еще в земной жизни соединяется с Господом нашим Иисусом Христом для вечного райского блаженства. Такого тесного и блаженного единения с Богом, вплоть до нашего обожения, не имели прародители в раю до своего падения. Св. Симеон Новый Богослов свидетельствует, что в евхаристическом таинстве мы получаем от Бога такие блага, о коих в Св. Писании сказано: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его (Кор. 2, 9).

Такая вера в действие наказующего Божественного промысла применительно к данному моменту жизни России, конечно, укрепляется нашим сознанием, что русский народ заслуживает подобного отношения к себе со стороны промыслительного Божественного милосердия, так как под влиянием великих страданий он возвращается ко Христу, к своей православной вере.

Разумеется, русский народ не только должен иметь веру в благие последствия для России тяжкого ее наказания Богом. В своей личной, общественной и государственной жизни ему необходимо теперь ревностно оберегать свою православную веру, чтобы не допустить в будущем появления на самодержавном престоле царя, который стал бы ее вновь ниспровергать. Поэтому народ наш должен неуклонно осуждать безбожие и всякие отклонения от православной веры и всемерно способствовать тому, чтобы в его будущем государственном законодательстве, в осуществление мысли епископа Феофана Затворника, был закон, сурово -- вплоть до смертной казни -- карающий пропаганду атеистических воззрений и в особенности кощунство. Тогда Господь, ради такой ревности о Боге, не допустит появления у нас царя, который своим отрицательным отношением к православной вере поставил бы нашу Родину под опасность ее новой гибели.

В тех же целях предотвращения появления в будущей России подобного царя при учреждении в России царской самодержавной власти Церковь может установить правило, при котором царь свободною волею усугубил бы ограничение своего самодержавия Божественными законами, о верности которым он торжественно свидетельствовал при своем короновании чрез исповедание православного учения.

Впрочем, иного выхода для нас как православных христиан в данном случае не может быть. Ведь мы должны все делать на основании своей православной веры. Последняя же устами Вселенских Соборов требует нашего отношения к Священному Писанию как к Богодухновенному, и потому повелевает считать его главнейшим руководством не только в области религиозной и нравственной, но и государственной. И если для государственного правления Св. Писание признает одну только форму -- самодержавную власть царя -- помазанника Божиего, то ни о какой другой власти как не основанной на Божественном Откровении мы не должны думать.

Та же самая православная вера побуждает нас желать возглавления нашего отечества этою царскою властью, когда чрез Божественные заповеди повелевает нам ее почитать, молиться с ней Богу и ей повиноваться Господа ради.

Поэтому без всяких колебаний будем стремиться к восстановлению в будущей России самодержавной власти царя помазанника Божиего.

И так как это стремление наше является основанным на православной вере, то сам Господь будет нашим помощником в этом святом и патриотическом деле. Он Своею Божественною благодатью осуществит его на благо России. Чрез нашу православную веру Он возродит ее и покажет вновь на русском народе всю силу его веры, о которой некогда Его возлюбленный ученик и Апостол Иоанн Богослов сказал: сия есть победа, победившая мир, вера наша (1 Ин. 5, 4).

Размещено на Allbest.ru