Ренессансный неоплатонизм

Размещено на http://www.allbest.ru/

Федеральное агентство связи

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«Сибирский государственный университет телекоммуникаций и информатики»

(ФГБОУ ВПО «СибГУТИ»)

Реферат по теме

“Ренессансный неоплатонизм”

Выполнил: студент ф-та МРМ

гр. РА-45 Бахман С.А.

Проверил: Родин К.С.

Новосибирск 2016

Николай Кузанский

Родоначальником ренессансного платонизма был крупнейший европейский мыслитель XV.в. Николай Кузанский (1401-- 1464), Он родился в Германии --в местечке Куза Трирской епархии, в семье зажиточного крестьянина-рыбо-промышленника Иоганна Кребса. Свое первоначальное образование он получил в Девентере в школе «братьев общей жизни». Мистицизм «братьев общей жизни» способствовал отчуждению будущего философа от «рационализма» схоластического богословия. В дальнейшем он продолжил образование в Гейдельбергском и Падуанском университетах, где стал доктором канонического права, а позднее -- в Кельнском университете, где значительным влиянием пользовались следовавшие неоплатонической традиции средневековья сторонники Альберта Великого. Николай Кузанский играл выдающуюся роль в церковно-политической жизни Европы своего времени, вместе с тем уделяя большое внимание ученым занятиям. Им оставлено обширное литературное наследие, включающее научные трактаты и проповеди, сочинения по философии, богословию, по церковно-политическим вопросам и объединяемое единой системой религиозно-философских воззрений. Философия Николая Кузанского тесно связана с традицией средневекового неоплатонизма начиная с «Ареопагитик» (творений, приписывавшихся по церковной традиции ученику ап. Павла Дионисию Ареопагиту) и включая тяготеющий к неоплатоническому пантеизму труд Иоанна Скота Эриугены «О разделении природы», сочинения средневековых пантеистов платоников Шартр-ской школы (XII в ), Давида Динанского (нач. XIII в.), Особенно велико воздействие на него немецкой пантеистической мистики Мейстера Эккарта.Характерен при этом разрыв Николая Кузанского с ортодоксальной традицией средневекового схоластического богословия. Ему глубоко чужды попытки создания «рационалистических» сисгем, он отвергает не только авторитет Аристотеля и его средневековых толкователей, но сам метод схоластического «познания» бога и мира. Центральной проблемой философии Николая Кузанского является проблема соотношения бога и мира. Но его теоцентризм представляет собой явление, новое и совершенно чуждое всей традиции средневекового католического богословия. «Рациональному» обоснованию теологических истин в духе «сводов» Фомы Аквинского, самоуверенному схоластическому «знанию» о боге и мире Николай Кузанский противопоставляет концепцию «ученого незнания», давшего имя его первому и важнейшему философскому труду. Ученое незнание не есть отказ от познания мира и даже бога, это не уход на позиции скептицизма. Речь идет о невозможности выразить полноту познания в терминах схоластической формальной логики, о сложности и противоречивости самого процесса познания. «Ученое незнание» есть отказ от господствовавшей в богословской мысли католического средневековья «положительной» теологии. Единственно возможным способом постижения бога объявляется так называемое апофатическое или отрицательное богословие. Само по себе перечисление божественных атрибутов оказывается в глазах философа несостоятельным, так как ни одно какое-либо определение, ни все они в совокупности не могут исчерпать бесконечности и величия божественной природы.Бог трактуется им как бесконечное единое начало и вместе с тем как скрытая сущность всего. В основу своего философствования Кузанец кладет такое понимание бога, которое было выработано философией античного неоплатонизма и воспринято от нее христианским богословием в творениях псевдо-Дионисия Ареопагита и его последователей.Прежде всего это означало отход от религиозной персонификации бога и упрощенно антропоморфных представлений о нем. Характерно, что, защищаясь от обвинений в еретическом пантеизме, выдвинутых против него томистским богословом Иоганном Венком, Николай Кузанскии счел необходимым различать бога как предмет религиозного почитания, культа, основывающегося на «положительных утверждениях» ортодоксальной теологии, от бога как объекта философского познания, возможного только с позиции ученого незнания, сохраняющего за собой «суждение истины».Трактовка бога как бесконечного единства связана у Николая Кузанского с диалектическим учением о боге как средоточии единства противоположностей и о переходе от бога к миру как процессе раскрытия этого диалектического единства, как о переходе от единства к множественности, от бесконечности к конечному. Бог, рассматриваемый Николаем Кузанским полном отвлечении от мира конечных вещей как несоизмеримое с ними величайшее начало бытия, получает у него наименование абсолютного максимума, или абсолюта. Бог есть единое и единственное начало: «Абсолютный максимум единственен, потому что он -- все, в нем -- все, потому что он -- высший предел». Он -- максимум, так как он то, более чего не может быть, но так как он не может быть и менее того, что он есть, то он может быть поименован также и минимумом, и в нем абсолютный максимум и минимум совпадают: «Так как абсолютный максимум непременно содержит действительно все вещи, какие только возможны вне какой бы то ни было противоположности, то максимум совпадает с минимумом». Максимум бесконечен, и поэтому он не только превосходит все вещи и заключает их в себе, но он «несравненно выше их всех». Николай Кузанский применяет для наименования бога понятия «неиное» и «бытие-возможность», В качестве «не-иного» бог «есть для всего принцип бытия и познания». Именно определение бога как «неиного» приводит к категорическому выводу отрицательного богословия, что «бог есть все во всем и в то же время ничто из всего». Понимание бога как «бытия-возможности» (possest) исходит из того, что «только один бог есть то, чем он может быть» т. е. заключает в себе всю возможность бытия и в то же время всю полноту вечной актуализации бытия.Казалось бы, такое «отрицательное» определение бога имеет целью показать несоизмеримость бога и мира, неприменимость к нему ограниченных «мирских» определений, отделить и отдалить творца от творения. Он отвергает дуалистическую трактовку мира и бога. Мир содержится в боге, бог охватывает собой весь мир. Эти позиция пантеистическая, но склоняющаяся скорее к пантеизму мистическому: не бог отождествляется с природой, а природа, мир заключены в боге. Для характеристики процесса перехода от бога к миру Кузанец избегает понятия единовременного акта творения из ничего. Не употребляет он и неоплатонического понятия «эманации», истечения мира из бога. Применяемый им термин позволяет раскрыть глубокий процесс перехода от бога к миру и от мира к богу. В этом процессе происходит то, что Николай Кузанский именует «развертыванием» из бога того, что содержится в нем в «свернутом» виде. В новой трактовке у Кузанца исчезает свойственный неоплатоническому эманатизму момент «нисхождения». Здесь речь идет о «саморазвертывании» абсолюта, что ведет к более глубокому пониманию мира как единства, к преодолению иерархических представлений о мире. Кузанец подчеркивает, что «никакое создание не есть в смысле акта все то, чем оно может быть, так как творческая потенция бога не исчерпывается в его творении». Бог есть все, но он «есть все в свернутом виде». Созданный же богом мир, «все, что создано и будет создано, развертывается из того, в чем оно существует в свернутом виде». Если бог «есть все во всем», но «в свернутом виде», то это же «все», будучи «развернуто», существуя «в развернутом виде в мирской твари», -- «есть мир». Подобно тому, как линия есть развертывание точки, время -- развертывание мгновения («теперь»), движение-- развертывание покоя], так и весь мир предстает как развертывание собственной сущности, свернутой в боге, как раскрытие или развитие (термин evolutio также встречается в сочинениях Кузанца в качестве синонима «развертывания») заключенной в боге возможности бытия. В учении о «развертывании» заключена онтологическая основа диалектического представления о «совпадении противоположностей» в бытии бога и мира. От позднейшего натуралистического пантеизма Николая Кузанского отличает отказ признать «развернутую» в мире божественную сущность богом, отождествить божественное и природное начало. Приведя в диалоге «О неином» мнение одного из собеседников о том, что «Давид из Динанта и философы, которым он следовал, весьма мало ошибались, когда именовали бога материей, умом и природой, а видимый мир -- видимым богом», он возражает на это, исходя из мнения «богослова» (т. е. Дионисия Ареопагита), что «бог не может мыслиться как нечто»; материя, ум и природа, будучи проявлением (развертыванием) божественной сущности, не исчерпывают ее и нетождественны ей. Поэтому, сославшись на мнение «благочестивых авторов» о том, что бог создал мир, «чтобы дать узреть свою доброту». Кузанец сопоставляет с этим суждением свое положение о том, что бог создал мир «потому, что он -- сама абсолютная максимальная необходимость». Вселенная, существующая как вечное развертывание божественного первоначала, лишь в нем, едином максимуме, «существует в степени максимальной и наиболее совершенной»; «во множестве», т. е. вне максимума, она «существует лишь ограниченным образом». Николай Кузанский противопоставляет свое учение о космосе, отвечающее его пантеистическим представлениям о боге и мире. Если бог есть «окружность и центр, так как он везде и нигде». Мир не бесконечен, так как в таком случае он был бы равен богу, но он не имеет и границ, «ибо если бы он имел центр п окружность, то имел бы, таким образом, в себе свое начало и конец, и сам был бы завершен в отношении чего-то другого» Так из принципа зависимости мира от бога Кузанец выводит его безграничность: мир не может быть обособлен от божественного «свернутого» начала даже в своем пространственню-физическом существовании. «Наш мир не бесконечен», но «все же нельзя считать его конечным потому, что он не имеет границ, между которыми заключен» Из этого следует важнейший для космологии вывод, что «Земля не есть центр мира» и что «окружность его не является сферой неподвижных звезд».В космологии Николая Кузанского Земля лишается своего привилегированного положения центра Вселенной: не Земля, а бог_«является и центром земли, и всех сфер, и всего того, что есть в мире». Поэтому бессмысленно приписывать Земле неподвижность, равно как и полюсам замыкающей мир небесной сферы фиксированных звезд: «Нельзя найти для звезд середины, равно отстоящей от полюсов». Отвергая неподвижность и центральное положение Земли, Николай Кузанский не отдавал предпочтения какой-либо иной схеме движения небесных тел. Но расшатывая традиционное представление о мире, он открыл путь к десакрализации космологии, не говоря уже о данной -- Птолемеевой -- космологической схеме. Тем самым геоцентризм лишался своего теологического оправдания. Космология Кузанца имела как философское, так и научное обоснование. Им был выдвинут ряд плодотворных идей, в частности о движении Земли, о том, что небесные тела движутся не по правильным окружностям (как известно, вплоть до открытий Кеплера представление о правильных окружностях лежало в основе всех астрономических теорий). Космология Кузанца вела к признанию материального единства земной и «небесной» субстанции: и Земля, и другие небесные тела признавались одинаково «благородными»,Разрушая старое -- и религиозное, и свойственное древним неоплатоникам --иерархическое представление о мире, Кузанец видит в космосе не «нисхождение», не «опускание» божества до низшей материальной ступени бытия, а проявление безграничного божественного могущества. Поэтому мир рассматривается им в качестве прекраснейшего божественного творения: «. .по красоте и стройности вещей, которые мы лицезреем, искусство и превосходство бога поражают нас».Мир прекрасен, и «даже тленность» всего земного «не есть действительное доказательство» недостатка благородства. Это последнее положение особенно важно: временное и тленное, оказавшись результатом «развертывания» вечного первоначала, получает свое оправдание. Красота мира, проявляющаяся в «универсальной связи» всего сущего, выявляет внутреннюю стройность творения. Гармония мира находит свое выражение и в человеке--величайшем из божественных творений, в существе, которому суждено познать бога и созданный им прекрасный мир. Антропология и гносеология Николая Кузанского теснейшим образом связаны с его пантеистической онтологией и космологией.

Человеческая природа рассматривается Кузанцем в качестве высшего и наиболее значительного божественного творения: она «помещена над всеми творениями бога». Как будто бы поставленный на определенной ступени иерархии («лишь немного пониже ангелов», добавляет к вышеприведенным словам автор «Ученого незнания») человек оказывается обожествленным и уже потому вненерархическим существом: природа его «заключает в себе умственную и чувственную природу и стягивает в себе всю Вселенную: она есть микрокосм, малый мир, как называли ее с полным основанием древние». Суть дела, однако, не в термине «микрокосм» и даже не в самой этой идее. Главное, каков тот мир, который отражен в человеке, а мы знаем, что «большой мир», космос Николая Кузанского в его свойствах и в его отношении с богом -- иной, новый мир по сравнению с космосом античной и средневековой философии.

Характерное для всего сущего «совпадение противоположностей» (coincidentia oppositorum) находит свое выражение и в человеческой природе. Соотношение «свернутого» в боге максимума и «развернутой» в космосе ограниченной бесконечности отражается и в «малом мире» человеческой природы. Но эта «полнота совершенства» есть не что иное, как божественность. Она может быть свойственна лишь человеческой природе в целом, а не отдельному человеку. В отдельном человеке («в том или этом») человеческая сущность находится «только ограниченно». Человек, поднявшийся до «соединения с максимальностью», «был бы человеком так же, как и богом, и богом так же, как человеком...», он может мыслиться только в качестве богочеловека. В нем «всеобщее ограниченное бытие всех творений» оказалось бы соединено с «абсолютным бытием всей Вселенной». Подобное соединение божественной и человеческой природы возможно лишь в «сыне божием», богочеловеке -- Христе. Напомним, что в приведенном нами суждении речь идет о том, что человек «стягивает» в себе всю Вселенную. Совершенная, абсолютная человеческая природа Христа есть «свертывание» человеческой природы, подобно тому как космос в «свернутом» виде содержится в боге. Если Христос рассматривается как высшее и наиболее полное совершенство «человеческой природы», то и человек есть бог, но бог не в абсолютном смысле, а «развертывание» и тем самым «ограничение» божественного начала -- подобно тому как космос есть «ограниченный максимум» «Человек есть бог, но не абсолютным обра-зом, ибо он человек,-- писал Николай Кузанский в трактате «О предположениях» --Следовательно, он человеческий бог», он «содержит в себе Вселенную человечески ограниченным способом». Кроме того, не в мистическом пассивном созерцании видит Николаи Кузанский путь к «обожествлению» человека, а в творческой деятельности разума. Уподобление человека богу осуществимо на путях познания мира.

Возможность познания заложена в самой природе человеческого разума Благородное подобие бога», человеческий ум именно в своей познавательной деятельности осуществляет свое предназначение, Подобие зто_заключается в том, что человек есть «творец логического бытия и искусственных форм». Если бог «развертывает» из себя мир, то человеческий разум развертывает из себя «предметы рассудка» [см. 91, с 103]. Это однако, не означает, что, по Николаю Кузанскому, в человеческом разуме уже заключены заранее готовые понятия, что знание предшествует ощущению внешнего мира. «Развертывание» не есть и субъективное «творение» понятий, речь идет о прирожденной человеку -- по самой человеческой природе -- способности суждения. Осуществить эту способность, «развернуть» ее человек может только при соприкосновении с миром природы -- этой божественной книги, в которой бог раскрыл себя человеческому знанию.

Ум человека, единый по своей природе, обладает способностями, низшей из которых является ощущение, соединенное с воображением.

Способности эти принадлежат единому по своей природе уму или духу (mens). Начало процесса познания невозможно без чувственного возбуждения. На основе ощущений с помощью рассудка разум составляет себе понятие о вещах. Воздействие вещей на ум человека через ощущения возможно благодаря наличию в человеческом организме некоего жизненного «духа» (spiritus)--телесной субстанции, связывающей, по представлениям средневековой медицины и физиологии, ощущения с разумной способностью человека. Воображение (irnaginatio) служит посредствующей ступенью между ощущением и рассудком. Рассудок (ratio) есть проявление активной способности человеческого разума. Будучи тесно связан с телом как орудием познания, рассудок осмысляет полученные ощущением внешние впечатления и позволяет, путем их логического различения и сопоставления, прийти к более глубокому пониманию сути вещей. Однако и рассуждение не способно дать полноты знания. К постижению истины ведет высшая разумная способность человека -- его разум (intellectus), способный к интуитивному постижению. Он возвышается над рассудочной деятельностью. Если рассудок не может идти выше и дальше знания конечного мира вещей, то функция разума-- высшее знание сущности вещей и явлений, познание бесконечности. Рассудочное знание не может постичь бесконечной сущности мира, оно не может постичь совпадения противоположностей в «свернутой» природе максимума.«Существует лишь один объект для духовного видения и чувственного зрения,-- утверждает Кузанец,-- первое видит то, как он существует в себе, второе -- как он познается посредством знаков. Единый объект есть Сама Возможность». Итак, единый и единственный объект познания-- пантеистически понятый и истолкованный бог, трактованный в неразрывном единстве с чувственно воспринимаемым миром природы. Чувственная познавательная способность направлена на «некий чувственный предмет», но это--«тот же объект», но познаваемый «только тем способом, которым он становится известным чувству посредством видимых знаков». Интеллектуальным познанием постигается сущность вещей, отождествляемая с «Самой Возможностью» (Бытие-Возможность, Неиное, Максимум в других сочинениях Кузанца, определяющего этими понятиями бога как бесконечную сущность вещей). Поскольку сущность вещей есть бесконечность, в которой совпадают противоположности, процесс познания рассматривается как раскрытие этого совпадения, как восхождение от знания конечных вещей к постижению их бесконечной сущности.

С пантеизмом Николая Кузанского связано и решение им важнейшего для средневековой и ренессансной философской мысли вопроса о соотношении веры и знания. В основе учения Николая Кузанского о соотношении веры и знания лежит представление о космосе, природе как «божественной книге», в которой бог «раскрывает» себя человеческому знанию, и о боге как «свернутом» начале Вселенной. Поэтому здесь нельзя ограничиться простым приведением высказываний философа о приоритете веры. Вера есть путь постижения бога в нем самом в «свернутом» виде. Но познание «развернутого» мира, более того, познание бога, в результате чего человеческий разум достигает объекта, переходя от конечных вещей к бесконечной сущности, -- есть дело разума, и верою оно заменено быть не может.

Неполному и недостоверному чувственному и рассудочному знанию Кузанец противопоставляет не веру, а высшее интеллектуальное созерцание, дающее понимание «совпадения противоположностей» в единстве, когда «в своей простоте ум все созерцает, как бы свою величину в одной точке, и все -- вне всякой сложенности из частей, и не так, что одно есть это, а другое -- иное, а так, что все есть одно и одно есть все» . Это знание определяется у Николая Кузанского как интеллектуальное видение или интеллектуальная интуиция (visio sive intuitio intellectua-lis), противопоставляемая рассудочному формально-логическому знанию как средству, недостаточному для схватывания бесконечности и совпадения противоположностей.

Интеллектуальная интуиция рассматривается в философии Николая Кузанского как «ученое незнание», выступающее в данном случае не в качестве предпосылки, а в качестве итога процесса познания «Ученое незнание» не означало отказа от силы человеческого разума; оно противостояло самоуверенности схоластического «всезнания».

Процесс постижения истины (а главное в гносеологии Николая Кузанского именно понимание познания как бесконечного процесса) есть бесконечное движение к ней. Познание бесконечно из-за бесконечности объекта, и потому, что оно не может никогда быть завершено. И сама истина рассматривается в философии Николая Кузанского как объективная, по недостижимая в своей полноте цель усилий разума. Ибо познание никогда не сможет остановиться: истина неисчерпаема. Разум так же близок к истине, как многоугольник к кругу, ибо чем больше число углов вписанного многоугольника, тем более он приблизится к кругу, но никогда не станет равным кругу даже и в том случае, когда углы будут умножены до бесконечности, если только он не станет тождественным кругу»

И когда Николай Кузанский утверждает, что «всякое человеческое высказывание об истине есть предположение, ибо точное познание истины невозможно», то и здесь он не скептически отвергает ценность разумного познания пли уступает вере прерогативу истины, а лишь еще раз подчеркивает, что безосновательны притязания на знание абсолютной истины во всей ее полноте: «Ведь постоянное совершенствование в познании истины тоже не создает этого точного знания». Николай Кузанский считал возможным достижение «всеобщего согласия» исповеданий и «мира веры» именно потому, что исходил из представления о принципиальном их равенстве, о единстве их содержания и возможности преодоления исповедных различий. Каждая религия, по учению Кузанца, есть, по существу, также -- в той же логике вписанного многоугольника -- лишь приближение к полноте истины. Эта точка зрения (при том, что Николай Кузанский наиболее близким к истине считал католическое христианство) вела в тенденции к преодолению религиозного фанатизма и утверждению принципов веротерпимости.

Поскольку человек в своем познании мира идет тем же путем, каким бог раскрывается в мире природы, а бог, по учению Кузанца, «создал мир при помощи арифметики» и других математических наук, то необходимым условием приближения к истине в философии Николая Кузанского становится путь математизации знания.

Космологические идеи Николая Кузанского, его трактовка бесконечности мира как потенциальной, как безграничности, в отличие от актуальной, абсолютной, «в собственном смысле» бесконечности бога, были развиты Р. Декартом в его обосновании беспредельности Вселенной. Понимание бога как «свернутого» и мира как «развернутого» максимума нашло свое продолжение в материалистическом пантеизме Б. Спинозы. Диалектическое учение Николая Кузанского о совпадении противоположностей нашло свое продолжение и развитие в философии немецкого классического идеализма конца XVIII -- начала XIX вв.

Георгий Гемист Плифон

Своеобразной попыткой выйти за пределы христианского мировоззрения, поставить вопрос о соотношении природного и божественного начал, используя круг представлений античного языческого политеизма, явилась философская система позднего византийского неоплатоника Георгия Гемиста Плифона (1360--1452). Уроженец Константинополя, принадлежавший по происхождению к высшему православному духовенству, он получил превосходное образование, испытав несомненное воздействие эллинизирующего поздневизантийского гуманизма. Обращение к древнегреческому научному и философскому наследию, прежде всего к традициям неоплатонизма, сочеталось у него, по свидетельству современников, с интересом к восточным (еврейским, арабским и персидским) мистическим учениям, связанным с каббалой и зороастризмом. Удаленный из столицы империи по настоянию духовенства, он в начале XV в. переезжает в Мистру (Пелопоннес), где исполняет административные поручения местных правителей и создает свою школу, кружок единомышленников и учеников, которых знакомит со своим тайным, враждебным христианству учением. Вместе с тем он в качестве политического деятеля и сторонника духовной и политической независимости Византии принимает активное участие во Флорентийском соборе, где выступает в качестве одного из самых упорных и непримиримых защитников православия против притязаний папского Рима, Находясь в Италии, он читает лекции о философии Платона. Учение свое Плифон изложил в большом сочинении «Законы», имевшем распространение в узком кругу посвященных. Уничтожавшееся ревностными защитниками православной ортодоксии, оно дошло до нас лишь в небольших отрывках, впрочем, весьма существенных и достаточных для реконструкции мысли философа.

Основная тенденция философии Георгия Гемиста Плифона --преодоление разрыва божественного и природного начал, отказ от креационистских представлений монотеистических религий. Именно этим в первую очередь обусловлен антихристианский, «эллинский» характер его философско-теологическон системы. Ясно понимая несовместимость христианского вероучения с отказом от божественного творения, с представлением о вечности мира, Плифон ищет обоснование своего учения о вечности и несотворениости мира и материи в иной, языческой системе религиозных представлений, а саму свою философию именует «эллинской теологией».

Мир в философии Плифона только зависим от бога как первопричины бытия, но он не сотворен во времени, существует вечно. Вселенная «вечна.. она родилась с Зевсом, не начата во времени и никогда не будет иметь конца». Характерно, что именно этот путь возникновения (т. е. вечного сосуществования с богом) Вселенной философ считает «лучшим из имеющихся» способов ее «создания», явно противопоставляя его акту божественного творения. Вечность Вселенной не только уравнивает ее с богом «во времени», но и позволяет приравнять ее божественному первоначалу и в качественном отношении. Будучи «прекраснейшим из имеющегося в наличии», она является совершенным и необходимым порождением бога: «Ибо вряд ли возможно, чтобы бог, сам будучи неким высшим благом, не произвел когда-нибудь своего творения, не совершил никакого блага... или же, свершая и производя нечто благое, сделал его когда-либо уступающим по силе и производя свое творение худшим, чем он может, будучи тем, что наиболее совершенно» .

Принятие вечности мира заставляет коренным образом пересматривать представление о боге, который утрачивает в философии Плифона черты христианского бога-творца, создающего мир по своей свободной воле и в силу своей благости. Творение исчезает, а «переход» от бога к миру обретает характер необходимости: при этом оказывается, что не только «Вселенная возникла под действием причины, а не во времени», но и сам бог «устроен точно так же и по тем же самым принципам, никогда не находясь в бездействии п постоянно производя Вселенную в соответствии с этими принципами». Понимая возникновение мира как вечный и постоянный процесс, он видит в переходе от бога к миру не «развертывание» в природе «свернутой» божественной сущности, что характерно для диалектики совпадения противоположностей Николая Кузанского, а гораздо более прямолинейное и непосредственное «раскрытие» в мире вещей тех идей, что соответственно его платоническим представлениям заключены в боге. Бог в философии Плифона -- это Зевс одного из его «священных гимнов», «производитель и всемогущий властелин, который в себе самом, сокрывая воедино и нераздельно, из себя затем выпускает особо, делая таким образом свое произведение чем-то законченно единым и целостным, а также, нисколько возможно, полным и наилучшим » .

При этом наиболее сложным для византийского мыслителя оказывается именно этот переход от единства высшего божественного первоначала к множественности природы. Плифон представляет этот процесс с помощью возрожденных им языческих богов греческого пантеона При этом речь не идет о буквальном восстановлении античного политеизма. Имена языческих богов, как поясняет сам Плифон, представлялись ему лишь наиболее удобными, связанными с глубокой культурной традицией обозначениями философских категорий. Однако дело не только в «удобстве» политеизма как дидактического приема. Имена олимпийцев в «эллинской теологии» Плифона -- не только персонификации философских категории, не только удобные «знаки», они вместе с тем и образы, помогающие раскрыть и представить взаимосвязь и взаимозависимость космических процессов в переходе от божественного единства к множественности вещей зримого мира.

Возглавляющий этот возрожденный языческий Олимп верховный бог, именуемый в соответствии с античной традицией Зевсом, воплощает в себе высшее единство. Ему «не свойственна никакая форма множественности, так как он в действительности в высшей степени един». Зевс воплощает в себе абсолютное бытие. Он не есть «непосредственный творец нашей Все-ленной», но «сначала создатель иной природы и субстанции, более близкой к своей собственной и вечной, которая также всегда пребывает в своей тождественности». Именно «в недрах этого сверхчувственного мира существует множественность», и через посредство ее бог создает мир, т. е, передает бытие вещам Вселенной, «Эта идея, взяв за образец сверхчувственный мир в себе, создала нашу Вселенную и чувственный мир. И этот чувственный мир есть образ сверхчувственного мира как в целом, так и в своих частях, не имея ничего, что не от этого высшего мира, по крайней мере в том, что требует причины» . В иерархии божеств Плифона за Зевсом, высшим богом, следует Посейдон, «его самый старший сын, рожденный без матери», получивший «право порождения и создания», пользуясь содействием других, младших богов. Он воплощает в себе высшую идею, источник форм. Богиня Гера знаменует собой материю, в недрах которой вещи обретают бытие. Так выстраивается многоступенчатая картина мира: «...сущность всех вещей делится на три порядка: сначала природа одна и та же и существенно неизменна; затем природа, которая постоянна, но подчинена изменению во времени; наконец, преходящая природа».

Боги Георгия Гемиста Плифона не нарушают, по существу, принципа единства, единого высшего принципа мироздания, и лишь помогают пластично изобразить процесс раскрытия божественного первоначала. Вместе с тем наличие сонма олимпийских богов (введение их в философскую структуру мироздания) позволяет Плифону преодолеть разрыв между богом и миром, связать их целой иерархией посредствующих звеньев и тем самым в конце концов раскрыть божественность прекрасного космоса, исполненного внутренних сил и если ие тождественного богу, то равного ему по красоте и совершенству. Бесконечность Плифон считает свойством и даже «первым признаком» материи-- в этом она приближается к бесконечности высшего бога; что же касается помещаемого между ним и материей «свехчувственного мира», то в его недрах существует «множественность, но конечная и никоим образом не бесконечная ни в возможности, ни в действительности». Во всяком случае материальная Вселенная у Плифона -- не отрицание божественного первоначала, а его раскрытие: материя никак не рассматривается им как низшая ступень бытия, как результат «угасания», нисхождения, умаления высшего начала.

Гармонически прекрасный мир, раскрывающий в самом себе божественное свое происхождение и сущность, находит последовательное воплощение в той роли, которая принадлежит в нем человеку. Человек, по мысли Плифона, есть «промежуточное звено», связующее воедино Вселенную, поскольку, «чтобы Вселенная могла быть полной и законченной, нужно, чтобы она состояла из бессмертного и смертного начал, чтобы она не была ни расколотой, ни раздробленной, но действительно соединялась в некую единую систему» . Бессмертная душа посылается богами человеку «ради гармонии Вселенной», и благодаря этому люди по природе своей «близки богам». Обожествление человека достигается не отказом от его природы, а путем достижения нравственного совершенства, ибо цель жизни человека -- «прекрасное» . Она осуществима в добродетельной жизни и в познавательной

Попытки Плифона дополнить свою философскую систему планом социально-экономических преобразований, долженствовавших помочь если не Византии, то западной ее области, Морее, выйти из глубокого кризиса, постигшего ее накануне турецкого завоевания, были обречены на неуспех, равно как и его намерение заменить традиционное православие новым, рационализированным и построенным на философских началах «эллинским» религиозным культом.

Кабинетная, «ученая» религия не могла быть воспринята не только массами народа, но даже сколько-нибудь широким кругом образованных людей и не выходила за пределы тайного религиозно-философского учения просвещенной элиты. Единственной идеологией, которая в тогдашних исторических условиях могла обеспечить населению подпавших под турецкое владычество остатков Византийской империи национальное и культурное самосохранение, было традиционное православие, а не искусственный эллинизированный культ воскрешенных языческих богов. Философии Плифона суждена была иная судьба и иное историческое значение, нежели то, которое предназначал ей сам автор «Законов». Православные византийские иерархи постарались уничтожить опасные сочинения философа из Мистры. Но в Италии его идеи нашли более благоприятную почву. Его лекции о философии Платона, его пантеистическое философское учение получили развитие (не путем прямого заимствования и повторения основных идей, а скорее в плане продолжения основных тенденций его философии) в неоплатонизме итальянского Возрождения, Впервые перед итальянскими гуманистами неоплатонизм предстал не в средневековом мистическом облачении и не в виде реконструкций древних философских систем, а в качестве оригинальной, самостоятельной п притом живой, современной им философской системы. Это не могло не оказать воздействия не только на собственно «возрождение» философии Платона и неоплатоников, но и на попытки создания собственных философских построений в традициях неоплатонизма, в стремлении к новому синтезу на основе этой традиции.

Марсилио Фичино

Средневековый платонизм был платонизмом без Платона и античных неоплатоников: в латинских переводах были известны лишь два-три диалога Платона («Тимей», «Федон» и «Меном»), имевшие к тому же крайне незначительное распространение. Гуманизм, еще устами Петрарки провозгласивший Платона знаменем в борьбе со схоластической традицией, обращается к изучению античного, и особенно греческого, философского наследия. В первые десятилетия XV в. неоднократно переводятся многие из диалогов Платона, в первую очередь «Государство»; преимущественное внимание гуманистов было обращено на проблемы этико-политического характера и на литературно-художественные достоинства платоновских сочинений.

Новый этап в освоении европейской философией наследия Платона и античного неоплатонизма связан с деятельностью Марсилио Фичино и возглавляемой им Флорентийской платоновской Академии. Сын врача Дио-тифечи (от имени которого он п образовал латинизированное имя Фичино), Марсилио родился в 1433 г. в Фильино (Тоскана). Первоначальное образование получил во Флоренции и в Пизе. Несомненно его первоначальное хорошее знакомство с перипатетической «школьной» философией; а изучение поэмы Лукреция отразилось в его ранних небольших сочинениях, содержавших изложение некоторых положений лукрецианской философии,-- в сочинениях, от которых автор впоследствии отрекался и которые он старательно уничтожал. Изучив греческий язык, он обратился к чтению в оригинале Платона, тогда уже достаточно известного в гуманистических кругах.

На усердные занятия способного юноши обратил внимание некоронованный правитель Флоренции Козимо Медичи. Как сообщает в своей «Истории Флоренции» Никколо Макиавелли, «в доме его жил на хлебах Марсилио Фичино, второй отец платоновской философии, к коему Козимо был горячо привязан. Не менее существенным был другой щедрый дар Козимо -- греческий кодекс, содержавший сочинения Платона. Сформировавшееся вокруг него широкое сообщество почитателей, единомышленников, учеников и друзей получает наименование Платоновской академии. Платоновская академия не имела ни устава, ни постоянного членства, но в разные годы к ней принадлежали наиболее выдающиеся деятели культуры медической Флоренции-- философы, поэты, художники, дипломаты и политики. Одно из таких собраний было приурочено ко дню рождения (а по преданию и смерти) Платона--7 ноября 1468 г.

Продолжавшаяся многие десятилетия переводческая и комментаторская деятельность Марсилио Фичино сделала достоянием латинской образованности полный свод не только творений Платона, но и памятников античного неоплатонизма, что имело немаловажное значение для характера создаваемой в эти же годы его собственной философской системы. Далеко не случайно он начал свою переводческую деятельность с трактатов так пазываемого «герметического свода» -- сочинений, традиционно приписывавшихся мифическому Гермесу Трисмегисту (Трижды великому), а в действительности, как показала позднейшая историческая критика, представлявших собой сборник позднегреческих платоновско-пифагорейских произведений, возникших не ранее II--III вв. н. э. Герметические трактаты в глазах Фичино и его современников являли собой древнейшую мудрость, от которой брала начало платоническая религиозно-философская традиция. Таким образом, с самого начала в переводах и комментариях Фичино Платон и платонизм представал

Главное философское сочинение Фичино -- «Платоновское богословие», основанное па неоплатонической традиции философское богословие, противостоящее теологическим системам схоластики. Проблему соотношения богословия и философии флорентийский неоплатоник решает в ином, по сравнению с томизмом, духе. Философия у него не «служанка» богословия. Он предпочитает говорить о ней как о «сестре» религии, но именно религии, а не теологии, ибо философия в его представлении должна заменить собой богословие, а по существу, не только богословие, по и самое религию откровения. Философия мыслится Марсилио Фичино как некая «ученая религия», открывающая разуму вечные истины, заключенные в вере.

Неоплатонизм Марсилио Фичино, представленный им в качестве достойной замены традиционного схоластического богословия, по существу, означал попытку отвоевать те области философствования, которые традиционно находились в безраздельном владении схоластики. Ставя проблемы соотношения бога и природы, бога и человека, неоплатонизм расширял тем самым сферу гуманистической полемики против традиционного средневекового мировоззрения. До Платоновской академии итальянские гуманисты не касались центральных онтологических проблем. Теперь борьба между гуманизмом и схоластикой выходила за пределы этики и антропологии: речь шла уже о боге и мире.

Существует легенда, что флорентийский архиепископ Антонин (позднее причисленный к лику святых), встревоженный опасными платоническими увлечениями юного Фичипо, настоял, чтобы тот предварительно изучил «Свод против язычников» Фомы Аквината в качестве противоядия против пекатолических воззрений. Легенда эта не подтверждается источниками, и, хотя некоторые новейшие католические исследователи пытаются обнаружить в сочинениях Фичино чуть ли не определяющее воздействие взглядов «ангельского доктора», речь может идти лишь о факте знакомства Фичино со схоластической традицией, об использовании им в ряде случаев традиционной терминологии (и то скорее восходящей к более широкой, в том числе и античной, перипатетической традиции). Созданная Фичино философская система самым решительным образом противостоит традиционному томистскому решению коренных онтологических проблем.

Ибо главная унаследованная от средневековья Возрождением проблема философской мысли остается все та же -- «Сотворен ли мир богом?». Дело не сводится только к прямой полемике против креационистского решения. Спор шел не только об одном акте творения (далеко не каждый даже и радикальный мыслитель эпохи прямо его отвергал), но и о системе соотношений бога и мира. Традиционному креационизму христианского богословия соответствовало и дуалистическое представление о глубочайшем разрыве, пропасти, отделяющей бога от мира, творца от творения. К попытке преодоления разрыва и сводится философское содержание «Платоновского богословия» и других сочинений Фичино, и это главное содержание его философии не может быть смазано никакими самыми благочестивыми декларациями их автора.

Переход от бога к природе рассматривается в философии Возрождения, и в частности (и едва ли не в первую очередь) у Марсилио Фичино, в качестве проблемы перехода от высшего Единства -- к множественности, от неподвижности божественного первоначала -- к движению, свойственному вещам зримого мира, от бога как первопричины бытия -- к существованию вещей.

Мироздание предстает в философии Марсилио Фичино как иерархически построенное единство, в котором имеется не только -- обычное для неоплатонизма --нисхождение от высшего начала, бога, к низшей ступени бытия, материи, но в котором осуществляется и внутренняя взаимосвязь всех ступеней иерархии. «Все части мира, хотя они и различны, согласуются во взаимном порядке, ибо составляют единое тело, перенимают друг у друга и заимствуют природу. Низшие тела движутся высшими, высшие -- бестелесной природой. Порядок этот зависит не от случая, ибо он всегда тождествен и подобен себе. Опираясь на неоплатоническую традицию, Фичино рисует в «Платоновском богословии» пятиступенчатую иерархию бытия. Высшая ступень есть бог, затем -- по нисходящей линии следуют «ангел», «душа», «качество» и, наконец «материя», или «телесная масса». Характерно, что самого акта творения богом мира флорентийский философ не рассматривает. Для него существенно не описание сотворения мира «из ничего» (которое он, правда, и не оспаривает), а установление зависимости мира от бога, понимаемой как процесс нисхождения от божественного единства к множественности природы. Таким образом, процесс этот описывается скорее в терминах неоплатонической эманации, истечения божественной сущности в мир, чем в понятиях христианского креационизма. Бог, рассмариваемый как первопричина и источник бытия, в фичиновской иерархии охватывает собою и поглощает весь мир.

«Бог -- везде»--так называется шестая глава второй книги «Платоновского богословия». «Всюду, где открывается или мыслится бытие, которое является всеобщим результатом, там повсюду есть и бог, являющийся всеобщей причиной» . Эта вездесущность бога есть следствие того, что он есть «всеобщая природа вещей»: «Разум повелевает считать, что то, что именуется «повсюду», есть не что иное, как всеобщая природа вещей; она же и есть бог». ренессансный неоплатонизм кузанский фичино

Однако это представление о тождестве бога со «всеобщей природой вещей», о его присутствии «везде» и «во всем» еще не ведет в философии флорентийского неоплатонизма к пантеистическим выводам, во всяком случае весьма далеко от выводов натуралистического пантеизма средневековых или позднеренессансных мыслителей типа Давида Динантского или Джордано Бруно. Как бы предвосхищая и заранее отвергая материалистические выводы Джордано Бруно о природе как «боге в вещах», Фичино писал: «Нас обманывает воображение, когда мы представляем себе, что бог заполняет собой абсолютно все; так как в этом случае оно внушает нам, что он некоторым образом помещается в вещах, В действительности же он находится повсюду таким образом, что в нем содержится то, что именуется «повсюду», более того, что он сам и есть это «повсюду», которое охватывает собою себя и все остальное...» .

Отождествляя бога со всеобщей природой вещей, Фичино делает существенную оговорку: природа эта не ограничивается физическим космосом, «всеобщей протяженностью телесных вещей» . Бог «Платоновского богословия» не растворяется в природе, а поглощает ее: «Бог потому находится во всех вещах, что все они находятся в нем, и если бы они не были в нем, они не были бы нигде, и не существовали бы совсем» . Стало быть, «не бог распространяется в мире, а мир, насколько это возможно, простирается в боге» --таков вывод Фичино, свидетельствующий о тенденции к мистическому пантеизму, подчиняющему и растворяющему природу в божественном начале. Главное в «Платоновском богословии» -- постоянно подчеркиваемая и выявляемая связь и взаимозависимость всех ступеней космической иерархии, их глубочайшее внутреннее единство. И хотя Фичино говорит о «нисхождении» от высшего начала к низшему и о «восхождении» от материи к богу, это естественное для платоника противопоставление в значительной мере снимается постоянством и единством этих двух процессов: пятиступенчатая иерархия находится у него в непрерывном движении, Этот динамизм, связующий бога и материю, вечное и временное, составляет характернейшую особенность флорентийского неоплатонизма.

Низшую ступень бытия, противостоящую богу, составляет материя, или «телесная масса». Она бесформенна, но обладает реальным, действительным существованием, она «близка к ничто», но не есть «ничто», будучи началом, хотя и в крайней степени пассивным, всех вещей материального мира. «Как первое в природе, являющееся богом, действует во всем (на все) и не испытывает никакого воздействия, так последнее, каковое есть телесная материя, должно испытывать воздействие от всех, само же менее всего воздействовать на иное» .

Существенно то, что в этом процессе нисхождения -- восхождения Фичино подчеркивает постоянное единство всей пятиступенчатой структуры мироздания: единство не может быть нарушено даже на низшей ступени, так что «даже материю, подверженную бесконечной множественности и изменчивости, оно постоянно хранит в единстве субстанции и порядка» .

Тело «безразлично» к формам, по природе своей оно «бесконечно делимо», и материя его «постоянно текуча» . Вещи образуются не собственной силой материи, «а от некоей внедренной в нее силы и качества. «Качество» есть вторая (снизу) ступень иерархии. Оно «придает материи ограничивающий ее вид (форму) и, будучи само по себе некоторым образом неделимым, обретает делимость при смешении с телом.

Переход от бога, который есть «над формами (видами) неподвижное единство», к миру форм, видов, материи и движения осуществляется через вторую (сверху,) ступень иерархии, которую Фичино в «Платоновском богословии» именует «ангелом», а в «Толковании на «Пир» Платона» -- «умом». В этом «ангельском уме» бог изначально «запечатлевает формы подлежащих творению вещей. В нем, стало быть, некоторым духовным образом обрисовывается, так сказать, все, что мы ощущаем в телах. Так рождаются сферы небес, элементов, светила, воздух, формы камней, металлов, растений, животных» . Уму свойственны покой и постоянство, подвижным его можно именовать лишь в том смысле, что он, подобно прочим вещам «происходя из бога, к нему же возвращается» . Но будучи «вместилищем форм», он являет собой «неподвижную множественность»-- первую ступень «нисхождения» к той подвижной и изменчивой множественности, каковой является материя

Главнейшим воплощением единства и связи всех ступеней космической иерархии в философии Марсилио Фичино является ее средняя, третья (и сверху, и снизу), ступень, именуемая «душой» и постоянно отождествляемая с природой.

Иерархия Фичино не есть застывшая статичная иерархия средневекового миросозерцания, а иерархия единого, пронизанного светом, живого, одушевленного, прекрасного космоса. Именно душа определяет единство и взаимосвязь всех ступеней бытия. Расположенная в центре, она «есть средняя ступень вещей и связует воедино все ступени, как высшие, так и низшие, восходя к высшим и нисходя к низшим» . Она, подчеркивает Фичино, «по отношению ко всем им срединная и отовсюду -- третья», а главное -- она «в высшей степени необходима в природе» .

Эта «необходимость» души определяется необходимостью дать объяснение движению, становлению, жизни в природе. Переход от единого и неподвижного бога к множественной и находящейся в постоянном движении телесной материи невозможен (во всяком случае недостаточен) через «ум», содержащий в себе формы вещей, но неподвижный и чуждый становлению. Если «ангел истинно существует, то есть пребывает постоянно», а «качество... движется... и иногда становится», то необходимо для объяснения перехода от высших ступеней бытия к низшим нечто среднее, то «что всегда становится, т. е. движется», необходима та третья сущность, «которая всегда бы двигалась и жила, и своим движением распространяла бы жизнь в вещах».

Сочетая в себе противоположности крайних ступеней иерархии бытия, душа являет собой их диалектическое единство. Она едина, но в то же время, не будучи «подвержена делению» наподобие вещей, она есть «совершенное множество», определяя собой жизнь и движение материального, несовершенного, становящегося и гибнущего множества вещей. Объединяя в себе и «образы божественных сущностей, от которых она происходит», и «образцы низших вещей, которые некоторым образом сама и производит», она есть, восторженно восклицает Фичино, «величайшее чудо природы» .«И так как она есть истинная связь вещей», то «по справедливости может быть названа центром природы, срединой всех вещей, цепью мира, ликом всех вещей, связью и узами мира» .

Эта центральная роль души определяется тем, что она в философии Фичино является главной и определяющей силой, придающей жизнь и движение космосу и всем вещам, всем телам. Понятия эти в «Платоновском богословии» в конечном счете отождествляются -- душа есть жизнь, жизнь есть источник движения. Душа есть «жизнь, животворящая тела». А жизнь присутствует всюду, где есть движение, она и есть источник движения: «Там, стало быть, где есть внутреннее движение, там и жизнь»; жизнь есть «внутренняя сила движения» . А так как движется все, от небесных сфер до элементов, то все и одушевлено, ибо не бог придает движение небесным кругам и телам и не материальные тела сами по себе, а душа. «Разве движение, так сказать, спонтанное, где бы оно ни происходило, не есть знак внутренней жизни?» . Так, в противовес схоластическим представлениям о движении («всякое движущееся тело получает движение от другого»), Фичино выдвигает принцип самодвижения в космосе -- правда, самодвижения, внутренний источник которого является центральной ступенью космической иерархии.