Исходные представления и категориальные средства теории деятельности

Размещено на http://www.allbest.ru/

Исходные представления и категориальные средства теории деятельности*^* Приложение I к статье "Автоматизация проектирования и задачи развития проектировочной деятельности". Источник: Разработка и внедрение автоматизированных систем в проектировании (теория и методология). М., 1975. Повторная публикация статьи (с этим приложением): Г.П. Щедровицкий. Избранные труды. М., 1995.

Г.П. Щедровицкий

I. Первые подходы в изучении деятельности

Если оставить в стороне отдельные постановки вопросов и ориентироваться только на достаточно систематические разработки, то, наверное, можно сказать, что в философии изучение деятельности как таковой началось примерно 350 лет назад, хотя общие основания и определенная традиция в этой области шли уже от Аристотеля. Главной причиной, заставившей создавать понятие деятельности и конструировать соответствующий идеальный объект, была необходимость оправдать (сначала в объектно-онтологическом, а потом в естественнонаучном, эмпирическом плане) соотнесение и связь в мысли таких разнородных предметов, как знания, операции, вещи, смыслы, значения, цели, мотивы, сознание, знаки и т.п. - а к началу ХVII в. такого рода соотнесения, как мы хорошо знаем, стали постоянным и массовым явлением. Наиболее значительный вклад в выделение деятельности в качестве особой действительности и особого предмета изучения был сделан представителями немецкой классической философии - И.Г. Фихте, Ф.В. Шеллингом и Г.В. Гегелем. Однако все их разработки оставались все же по преимуществу в сфере философии и очень медленно проникали в положительные науки, даже в те, где деятельность была совершенно очевидным объектом изучения. Объясняется это в первую очередь тем, что никак не удавалось выработать средства и методы научного исследования, адекватные специфическим особенностям деятельности как объекта.

Характерный пример этого дает история языковедения, и мы очень кратко остановимся на некоторых ее моментах, чтобы пояснить и связать с эмпирией сделанное выше утверждение.

Сам принцип, что "речь-язык" есть не что иное, как деятельность, намечал уже Аристотель и очень резко формулировали В. Гумбольдт и его последователи. Они построили много рассуждений для доказательства того, что "язык" есть именно деятельность, а не что-либо другое, но при этом не показали и не могли показать, что же именно следует из этого в отношении самих методов исследования языка, в чем специфика изображения его как деятельности и какими должны быть процедуры анализа. Фактически как предмет исследования, так и процедуры анализа оставались одними и теми же независимо от того, принимали исследователи эту характеристику или отвергали ее. А поэтому обесценивался и сам принцип, он терял смысл, и многие языковеды отбрасывали его как совершенно лишнюю, чисто словесную добавку, не вносившую ничего нового в методы исследования.

Так как исходным эмпирическим материалом языковедческого анализа всегда в конечном счете являются знаковые цепочки текстов, остающиеся после актов речевой коммуникации и мышления, то принцип "язык есть деятельность" требовал от его сторонников либо того, чтобы они "нашли" деятельность в самих текстах, либо же смены эмпирического материала исследований. В истории языковедения наметились обе эти линии.

При этом попытки увидеть и выделить деятельность в текстах особым образом повлияли на само понятие деятельности: его начали сводить к представлению о "движении", или "процессе". Тогда моментом, специфическим для деятельности, оказались связи между знаковыми элементами текста; представление текста как деятельности стало равнозначно представлению его как структуры и в результате потеряло всю свою новизну и специфику.

Психологические концепции в языковедении, сложившиеся во второй половине ХIХ в., расширили представление о деятельности, они перестали ориентироваться на одни лишь тексты и создали ряд более сложных схем актов речевой деятельности. Соссюровская схема была высшей точкой в развитии этих представлений; от нее пошли две принципиально разные линии исследований: одна слилась или сливается с современной психолингвистикой [Леонтьев 1967, 1969; Теория... 1968], другая вернулась назад, к текстам (для этого было много оснований) и дала, в частности, современные "структурные" представления [Ельмслев 1960].

Сопоставляя психологистическую схему акта речевой деятельности, созданную Ф. Соссюром [Соссюр 1933], с современными схемами состава акта деятельности См. следующие разделы этого Приложения, а также [Щедровицкий 1969 b]., мы видим, что в ней были выделены, по сути дела, "средства" деятельности и вместе с тем схвачена очень важная связь между средствами и продуктами.

Решающим было также отнесение системы языка к средствам деятельности. Но вместе с тем сами средства были сведены, по сути дела, к элементам продуктов-текстов (что особенно отчетливо выступило позднее у Н.С. Трубецкого [Трубецкой 1961]). Кроме того, соединяя новую схему акта речевой деятельности с традиционными представлениями и понятиями, исследователи либо приходили к неразрешимым проблемам, либо двигались по кругу. Действительно, реальные акты речи объяснялись наличием соответствующих средств языка у индивидов, появление этих средств можно было объяснить только усвоением их, а это в свою очередь влекло за собой вопрос: где же и в чем существуют эти средства как содержания усвоения. Если отвечали, что они существуют в речевых текстах, т.е. в продуктах деятельности, то круг замыкался; а если признавали существование системы языка помимо и вне продуктов речевой деятельности, то вставала проблема объяснить ее объективное существование, а это не удавалось сделать из-за отсутствия правильной социологической (или культурно-исторической) точки зрения [Щедровицкий 1967 a; Щедровицкий, Розин 1967 e].

Таким образом, введение акта речевой деятельности привело языковедение к индивиду, а учет индивида - к психолингвистике. Но все это из-за отсутствия средств и методов синтеза индивидуально-психологических и логико-социологических планов исследования в свою очередь привело к отрицанию исторической точки зрения. Лингвисты первой четверти ХХ в. заново повторяли ход рассуждений И. Канта.

Л. Ельмслев сменил психологистическую точку зрения на эпистемологическую. Объектом языковедческого анализа вновь был объявлен не акт речи, а знаковый текст. При таком подходе система языка выступала как конструкт [Ельмслев 1960]. Таким образом, к решению проблемы зашли с другой стороны. Это было своевременным и важным. Но в этом повороте было утеряно многое из того, чего достигло языкознание ко времени Соссюра, и в частности взгляд на язык как на деятельность. Это сделало позицию структурализма крайне односторонней, а многие важные проблемы изучения языка неразрешимыми.

Одна из таких проблем - двойное существование "языка". В одном плане он выступает как средство построения деятельности, как психическое достояние индивидов, как их готовность к действиям. В другом плане язык выступает как знание о речевых текстах, как эпистемологический конструкт. Основной вопрос, возникающий здесь: как возможно совмещение этих двух определений языка? Но во всех дискуссиях, которые уже давно ведутся вокруг этого вопроса лингвистами, не намечается никаких удовлетворительных решений (см., в частности, [О соотношении... 1960]). И мы бы сказали, что такие решения и не могут быть найдены, пока мы не обратимся к исследованию речи-языка как деятельности. На наш взгляд, именно идея деятельности и логико-социологический анализ механизмов развития деятельности в человеческом обществе, с одной стороны, логико-психологический анализ структуры осуществления ее индивидами, с другой, дают возможность совместить эти определения и объяснить правильность каждого. Вместе с тем, эта линия исследований дает разрешение многим из тех парадоксов, которые накопились к настоящему времени в языкознании и близких к нему науках; в частности, парадоксам взаимоотношения языка и мышления, парадоксам развития речи-языка и др. [Щедровицкий 1957 a, 1966 d; Щедровицкий, Розин 1967 e].

Но исследование речи-языка как деятельности предполагает полную переориентацию и перестройку самих лингвистических исследований (их онтологических и категориальных оснований, логики рассуждений и процедур эмпирических измерений) - дело, на которое лингвистам не так-то легко решиться.

Злоключения лингвистики вокруг понятия деятельности - история, типичная для всех "академических" гуманитарных и социальных наук, так или иначе сталкивающихся с этой проблемой Сходную историю попыток ввести понятие деятельности в психологии описали С.Г. Якобсон и В.Ф. Прокина [Якобсон, Прокина 1967]; то же самое демонстрирует нам история логики тех периодов, когда ее пытались трактовать и развивать в качестве теории мышления (см., в частности, [Гуссерль 1909])..

И это дает нам право утверждать, что деятельность не изучалась совсем или изучалась крайне мало и неудачно в гуманитарных и социальных науках прежде всего потому, что этим наукам не удавалось выработать средства и методы исследования, соответствующие природе и строению деятельности.

Новая линия поисков и попыток в этой области была привнесена техническими и математическими дисциплинами в последние 30 лет, когда в области инженерного проектирования возникла по-настоящему острая потребность иметь представление о деятельности. Первые систематические разработки в этой области были стимулированы экономическими и военными потребностями в период Второй мировой войны. Чтобы обеспечить организацию перевозок военных грузов через Атлантику, были созданы и систематизированы методы "исследований операций" [Морз, Кимбелл 1956; Черчмен и др. 1967]. Для наилучшей и более эффективной организации промышленного производства разрабатывались различные методические варианты этой дисциплины - системы "Перт", "Паттерн", "Форкаст" и др. [Наука... 1966]; в дальнейшем они вылились в ряд относительно самостоятельных дисциплин, называемых "анализом решений", "анализом систем", "системным планированием" и т.д. [Квейд 1969; Оптнер 1969; Акофф 1972; Ansoff, Brandenburg 1967]. При проектировании больших информационных и управляющих систем сложилась "системотехника" [Гуд, Макол 1962; Гослинг 1964; Честнат 1969; Диксон 1969; Holl 1962; Gosling 1962], которая в дальнейшем переросла в методологию и теорию системного и инженерно-психологического проектирования [Щедровицкий 1969 а, 1971 b; Щедровицкий, Дубровский 1973 c; Гущин и др. 1969; Дубровский 1969; Дубровский, Щедровицкий Л. 1970 a, b, 1971 a].

Можно было бы назвать и ряд других дисциплин, объединяемых общей ориентацией на изучение деятельности. Но все они берут деятельность с каких-то частных, не самых важных и не самых существенных сторон. Поэтому естественно, что параллельно всем собственно научным, инженерным и математическим разработкам такого рода возникло и сейчас все более усиливается движение за разработку Общей Теории Деятельности.

Еще в конце 20-х гг. нашего столетия польский философ и социолог Т. Котарбиньский изложил исходные идеи или даже основы специальной науки о деятельности - "праксеологии". С тех пор она непрерывно развивается, нашла многих последователей, а в последнее время нередко используется в Польше в качестве методологического основания гуманитарных и социальных наук [Котарбиньский 1963; Гриневский 1964; Prakseologia 1966; Zieleniewsky 1971].

Другая линия обобщенных исследований деятельности развернулась в это время в рамках социологии.

В самом начале столетия М. Вебер, пытаясь определить предмет социологии, ввел понятие о социальном действии, которое он отделял от действия, направленного на неодушевленные объекты [Weber 1964, 1947], а Дж. Мид в своих лекциях в Гарвардском университете разработал понятие об акте деятельности и рассматривал в свете него все познавательные, психические и социальные феномены [Mead 1945].

Объединяя эти две традиции, Т. Парсонс в 30-е гг. построил аналитическую теорию социального действия [Parsons 1937]. И хотя как у М. Вебера и Дж. Мида, так и у самого Т. Парсонса понятие действия или акта учитывало в первую очередь явления и особенности поведения отдельных людей (и в этом плане недалеко ушло от традиционных представлений психологистического бихевиоризма), тем не менее в нем содержались уже отчетливые методологические установки и фиксировались такие элементы человеческого действия - нормы культуры, ценности, институциональные ориентации и т.п., которые разрывали не только узкие рамки бихевиоризма, но и рамки всех наук, ограничивающих себя изучением людей как таковых и их объединений [Parsons 1937, 1961 b].

Уже в этот ранний период Т. Парсонс говорил не только о структуре социального действия, но и об общей теории действия, которая, по его мысли, должна была стать методологическим и теоретическим основанием всех гуманитарных и социальных наук [Parsons 1937, 1949, 1964 b]. В дальнейшем эта тема получила существенное развитие и стала чуть ли не главной для самого Т. Парсонса и некоторых его последователей. В 1951 г. группа исследователей разных специальностей, объединенных Парсонсом, выпустила книгу с весьма характерным названием - "В направлении общей теории действия" [Toward... 1951], где пыталась раскрыть методологические функции теории действия по отношению к психологии, культурантропологии, аксиологии и другим социально-духовным дисциплинам. Эта работа была продолжена позднее в целой серии исследований, выполненных самим Т. Парсонсом и связанными с ним коллективами ученых [Parsons et.al. 1953; Parsons 1959, 1961 a, 1964 b; Parsons, Bales 1955; Parsons, Smelser 1956; Парсонс 1968].

Параллельно этому движению в социологии и, может быть, под известным его влиянием в конце 40-х гг. специальный Исследовательский комитет Фонда Форда разработал программу развития "бихевиоральных наук" (сам термин "бихевиоральные науки" противопоставлялся при этом как "социальным наукам", так и традиционному "бихевиоризму") [Ford... 1949; Behavioral... 1953; Berelson 1968]. Программа рассматривалась как 1) исследовательская, а не практическая, 2) научная, а не философская, 3) междисциплинарная, 4) рассчитанная на весьма длительное время. В 1952 г. был создан Центр исследований по бихевиоральным наукам [Berelson, Steiner 1964, The behavioral... 1964]. Несколько позднее (частично вокруг этого Центра, а также независимо) возникли специальные междисциплинарные журналы: "American behavioral scientist". Princeton (издается c 1958 г.); "Behavioral science". Baltimore (издается с 1965 г.); "Journal of applied behavioral science". N.Y. (издается c 1965 г.); "Journal of the history of the behavioral sciences". Brandon (издается c 1965 г.); "Behavioral sciences notes". New Haven (издается c 1966 г.). В 1957 г. Центр опубликовал окончательный вариант Программы исследований [Berelson 1968; Berelson, Steiner 1964; Miller 1955; The planning... 1961; Unfinished... 1964]. Главной целью было объявлено объединение всех дисциплин и направлений, связанных с анализом деятельности, в единую систему бихевиоральных наук. В конечном счете эта система наук должна связать между собой инженерные разработки такого типа, как "системотехника" (один полюс), математические разработки такого типа, как "исследование операций" (второй полюс), и такие традиционно-гуманитарные и социальные науки, как этнопсихология, этнолингвистика, антропология, теория культуры и теория человеческих взаимоотношений (третий полюс).

Таким образом, речь идет о создании принципиально новых обобщений, о перестройке и трансформации многих традиционных и недавно сложившихся наук, об установлении новых "мостов" между естественными науками, математикой, инженерией и социологией, о дополнении многих областей "технического искусства" соответствующими областями науки.

В Советском Союзе Общая Теория Деятельности разрабатывается исследователями, объединившимися в 1958 г. вокруг Комиссии по психологии мышления и логике Всесоюзного общества психологов, а с 1962 г. - вокруг семинара "Структуры и системы в науке и технике" философской секции Совета по кибернетике АН СССР [Спиркин, Сазонов 1964].

Работая в разных философских и научных традициях, используя разные онтологические картины и категории, все эти исследователи стремятся в общем и целом к одному - к тому, чтобы "схватить" и изобразить в моделях специфические свойства и признаки деятельности, найти конструктивные и проектные методы развертывания ее структур. Но пока важнейшие результаты и выводы касаются не столько самого объекта, сколько наших средств и методов исследования.

Сейчас уже стало ясно, что все отмеченные выше затруднения языковедения в анализе природы "речи-языка" (как и затруднения других наук в анализе иных, но тоже связанных с деятельностью предметов) были лишь отражением более общих трудностей, с которыми столкнулось человеческое мышление, когда оно попыталось проникнуть в тайны деятельности. Точно также мы уже понимаем сейчас, что все многочисленные попытки выявить и описать специфику деятельности заканчивались до сих пор неудачно в первую очередь из-за того, что к ней подходили с неправильными мерками (ср. [Щедровицкий 1968 a, 1971 h]).

Предшествующее развитие естественных наук дало нам несколько хорошо разработанных категорий. Среди них самыми привычными и распространенными были категории "вещи", "свойства" и "процесса". Когда начали изучать деятельность, то прежде всего - и это было совершенно естественно - постарались применить именно эти категории. Но результатом было лишь множество парадоксов и затруднений разного рода.

Например, "вещь" всегда локализована в определенном месте. А где локализована деятельность? До сих пор все попытки найти ей место где-то вокруг человека или в человеке заканчивались неудачами. В конце концов они заставили поставить вопрос: а имеет ли вообще деятельность локализацию в таком же смысле, как ее имеют "вещи"?

"Вещь" состоит из частей и в каждый момент времени представлена всеми своими частями; с этой точки зрения она совершенно однородна. А из каких частей состоит деятельность и можно ли эти части пространственно суммировать в одно целое? До сих пор ответ получался только отрицательным, и это привело к утверждениям, что деятельность есть "процесс".

Но и такое решение оказалось неудовлетворительным. Мы говорим о "процессе", когда рассматриваем изменение какого-либо объекта и можем выразить его в последовательности "состояний" объекта. Это значит, что каждая характеристика в этой последовательности относится к объекту в целом, а между собой они еще, кроме того, связаны особым отношением "во времени" (схема 1).

Схема 1

Это означает также, что в каждом состоянии объект представлен одновременно и в целом, и как бы одной своей частью; эти части могут особым образом собираться в целое, что в свою очередь, дает основание для того, чтобы по определенной, уже отработанной человечеством логике связывать между собой характеристики различных состояний объекта, находить "законы изменения" его и выражать их в функциональных зависимостях разного рода Более подробно объектно-онтологическая структура категории процесса разобрана в работе [Щедровицкий 1968 a]..

Эта логика оказалась неприменимой к деятельности. Постоянное превращение "сукцессивного", т.е. развернутого и протекающего во времени, процесса, в "симультанное", т.е. происходящее в полной своей структуре одномоментно, - факт, давно зафиксированный в самых разных исследованиях психической деятельности человека. Он привел исследователей к мысли, что в так называемом сукцессивном процессе в каждый момент времени осуществляется не вся структура изучаемого целого, а только часть ее, причем в различные моменты времени - функционально разные части. Деятельность, взятая в своей минимальной объективной целостности, выступила как "размытая" во времени: разные ее части и элементы реализуются в разное время, и вместе с тем между ними существуют такие связи и зависимости, которые (благодаря каким-то специфическим механизмам) действуют все это время и объединяют все элементы в одну целостную структуру, чего не было в процессах изменения элементарных объектов. В самом абстрактном виде это представление изображено на схеме 2. (Ниже штрихпунктирной черты на ней представлена та картина, которая получается, когда мы рассматриваем реализацию изучаемого объекта как "процесса", не учитывая функциональных связей и зависимостей между нумерованными элементами. Выше штрихпунктирной черты изображен сам объект с теми функциональными связями и зависимостями (двойные черточки), которые существуют между его элементами.)

Схема 2

Сравнение этих двух изображений помогает понять, почему на основе категории "процесс" никогда не удавалось объяснить, каким образом человек действует, как он использует свои прошлые продукты в качестве средств новой деятельности, как он объединяет в одной актуальной структуре "прошлое", "настоящее" и "будущее" Мы не рассматриваем здесь тех механизмов, которые делают возможной постепенную реализацию одной структуры в последовательном процессе, в частности сознание и его собственные внутренние механизмы..

Все эти, а также многие другие парадоксы и затруднения, которые мы здесь не можем обсуждать, привели постепенно к пониманию того, что деятельность является объектом совершенно особого категориального типа, объектом, к которому нельзя применять ни логику "вещи-свойства", ни логику "процесса". В какой-то момент человечество оказалось в положения, описанном Ст. Лемом в "Солярисе": оно не только не знало, что такое деятельность, но и не знало, какими средствами это можно узнать.

II. Исходное фундаментальное представление: деятельность - система

Решение указанной выше методологической проблемы, как это и бывает обычно, выкристаллизовывалось постепенно, приходя с разных сторон и накапливаясь маленькими "кусочками".

Обсуждение проблемы локализации деятельности заострилось на более узком вопросе: как относится "деятельность" к отдельному человеку?

По традиции, поскольку само понятие деятельности формировалось из понятия "поведение", деятельность как таковую в большинстве случаев рассматривали как атрибут отдельного человека, как то, что им производится, создается и осуществляется, а сам человек в соответствии с этим выступал как "деятель". И до сих пор большинство исследователей - психологов, логиков и даже социологов, не говоря уже о физиках, химиках и биологах, - думают точно так; само предположение, что вопрос может ставиться как-то иначе, например, что деятельность носит безличный характер, кажется им диким и несуразным.

Но есть совершенно иная точка зрения. Работы Гегеля и Маркса утвердили рядом с традиционным пониманием деятельности другое, значительно более глубокое: согласно ему человеческая социальная деятельность должна рассматриваться не как атрибут отдельного человека, а как исходная универсальная целостность, значительно более широкая, чем сами "люди". Не отдельные индивиды тогда создают и производят деятельность, а наоборот: она сама "захватывает" их и заставляет "вести" себя определенным образом. По отношению к частной форме деятельности - речи-языку - В. Гумбольдт выразил сходную мысль так: не люди овладевают языком, а язык овладевает людьми.

Каждый человек, когда он рождается, сталкивается с уже сложившейся и непрерывно осуществляющейся вокруг него и рядом с ним деятельностью. Можно сказать, что универсум социальной человеческой деятельности сначала противостоит каждому ребенку: чтобы стать действительным человеком, ребенок должен "прикрепиться" к системе человеческой деятельности, это значит - овладеть определенными видами деятельности, научиться осуществлять их в кооперации с другими людьми. И только в меру овладения частями человеческой социальной деятельности ребенок становится человеком и личностью [Щедровицкий 1966 a, 1968 a, 1970 a].

При таком подходе, очевидно, универсум социальной деятельности не может уже рассматриваться как принадлежащий людям в качестве их атрибута или достояния, даже если мы берем людей в больших массах и организациях. Наоборот, сами люди оказываются принадлежащими к деятельности, включенными в нее либо в качестве материала, либо в качестве элементов наряду с машинами, вещами, знаками, социальными организациями и т.п. Деятельность, рассматриваемая таким образом, оказывается системой с многочисленными и весьма разнообразными функциональными и материальными компонентами и связями между ними.

Каждый из этих компонентов имеет свое относительно самостоятельное "движение" и связан с другими компонентами того же типа: люди - с людьми, машины - с машинами, знаки - со знаками. Вместе с тем каждый компонент связан с компонентами других типов, и в связи друг с другом они образуют множество структур разного вида и сорта.

Таким образом, система человеческой социальной деятельности оказывается полиструктурой, т.е. состоит из многих как бы наложенных друг на друга структур, а каждая из них в свою очередь состоит из многих частных структур, находящихся в иерархических отношениях друг с другом.

Компоненты разного типа, связанные в единство системой деятельности, подчиняются разным группам законов и живут каждый в своем особом процессе. Вместе с тем эти компоненты и процессы их изменения связаны в единство общей системой целостной деятельности. Поэтому можно сказать, что деятельность есть неоднородная полиструктура, объединяющая много разных и разнонаправленных процессов, протекающих с разным темпом и, по сути дела, в разное время (графически это можно представить, развертывая дальше структурную схему, введенную выше, и фиксируя различные виды связей и зависимостей между элементами разными линиями).

Введенные таким образом категории системы и полиструктуры определяют методы изучения как деятельности вообще, так и любых конкретных видов деятельности.

В частности, в зависимости от целей и задач исследования мы можем выделять в деятельности в качестве относительно целостных и самостоятельных объектов изучения разные структуры, представлять их в виде самостоятельных систем и тогда будут получаться качественно разные представления деятельности. Это значит, что Теория Деятельности будет объединять целый ряд различных научных предметов и каждый из них будет характеризоваться своими особыми "единицами" деятельности Это положение противостоит многим подходам в изучении деятельности и, в частности, тому подходу, который развивает в своей "Общей теории действий" Т. Парсонс [Parsons 1937; Toward... 1951]. Но чтобы пояснить подлинный методологический смысл этого различия, нужно продемонстрировать особую логическую природу категории деятельности..

Например, можно взять в качестве единицы деятельности весь социальный организм в целом и представить его в виде довольно простых структур, соответствующих основным механизмам его жизни (в частности, механизму воспроизводства), и считать объект, заданный этой структурой, полной и самодостаточной системой. Для многих задач такое представление деятельности будет исходным и основным в теоретическом развертывании моделей деятельности; объекты, заданные такими моделями, мы называем "массовой деятельностью" [Щедровицкий 1966 a, 1967 a, 1968 a, 1970 a; Лефевр, Щедровицкий, Юдин 1967 g].

В рамках массовой деятельности можно выделить другие, более частные системы деятельности, изображающие различные фрагменты или части социального организма, например, сферы производства, обучения, науки, проектирования и т.п. [Щедровицкий 1966 a, 1967 a, 1968 a, 1969 b, 1970 a; Щедровицкий, Дубровский 1967 d; Лефевр, Щедровицкий, Юдин 1967 g; Дизайн... 1967].

Но точно также можно взять в качестве единицы и системы ту деятельность, посредством которой решаются отдельные частные задачи. Это будет представление деятельности, взятое как бы в другом "повороте" и на другом уровне структурности; мы называем такие представления "актами деятельности".

Среди этих "частных" изображений деятельности есть такие, в которых деятельность или ее отдельные элементы и подсистемы рассматриваются как зафиксированные, с одной стороны, в виде вещественных и знаковых средств, которые нужно усвоить, а с другой стороны - в виде норм тех процедур, которые нужно выполнить, чтобы получить определенные продукты, и в этом плане - как противопоставленные или противостоящие каждому отдельному индивиду. Подобные изображения того, что каждый человек должен делать, чтобы быть членом социальной системы, мы называем обычно "нормативными" изображениями деятельности [Щедровицкий 1962 c, 1965 c, 1964 c; Пантина 1966; Розин 1968; Непомнящая 1968; Москаева 1968; Алексеев Н. 1968; Генисаретский 1967].

Наконец, есть совсем абстрактные, собственно методические представления деятельности в виде набора блоков. Самое простое из них имеет вид, представленный на схеме 3, но чаще употребляются более сложные схемы с большим числом различных блоков. Все они выступают в роли "разборных ящиков", помогающих выделять основные элементы как в своей собственной деятельности, так и в деятельности других людей.

Схема 3

Каждый из этих способов изображения деятельности имеет свою область практических и методологических приложений, каждый задает особую группу моделей и схем, которые ложатся в основание тех или иных описательных или оперативных систем знания.

Конечно, ответ на вопрос о том, какие схемы и модели деятельности вообще возможны и какие из них дают адекватное представление о деятельности как действительности совсем особого рода, будет получен лишь в ходе будущего многолетнего развития Теории Деятельности и всех опирающихся на нее дисциплин. Но уже сейчас можно отметить два существенных момента, характеризующих эти схемы. Один из них состоит в том, что схемы деятельности благодаря неоднородности своих элементов и полиструктурному характеру обладают значительно большими оперативными возможностями, чем любые другие схемы и модели из уже существующих естественнонаучных теорий. В принципе они таковы - и это соответствует реальному положению человеческой деятельности, - что позволяют описывать и объяснять с определенной стороны все, что встречается и может встретиться в нашем опыте. При этом то, что мы называем "деятельностью", выступает, с одной стороны, как предельно широкая, по сути дела универсальная, конструктивная или оперативная система, из единиц которой можно строить модели любых социальных явлений и процессов, а с другой стороны (при соответствующей интерпретации) - как "субстанция" особого типа, подчиняющаяся специфическим естественным законам функционирования и развития.

Благодаря этому схемы деятельности, когда они соотносятся с другими схемами, изображающими какие-либо социальные процессы, отношения и связи, могут трактоваться как изображения механизмов этих процессов и связей (при этом всякая единица деятельности имеет, конечно, свою собственную систему, включающую разнообразные элементы и связи между ними). Тогда утверждение, что та или иная единица деятельности выступает как механизм, осуществляющий или производящий какую-то другую структуру, означает, что мы каким-то образом соотносим эти две структуры и устанавливаем между ними определенное отношение соответствия (заметим, забегая несколько вперед, что это методологическое положение играет решающую роль в анализе основного социального отношения "норма-реализация").

Второй важный момент состоит в том, что уже существующие схемы и модели деятельности позволяют рационально и сравнительно просто объяснять такие соотношения между разными элементами нашего мира, которые до самого последнего времени вызывали одно лишь удивление и казались до крайности парадоксальными (эти моменты мы будем обсуждать в следующих разделах этого приложения).

III. Категории и научный предмет

Называя деятельность системой и полиструктурой, мы стремимся задать "категориальное лицо" научных предметов, в которых она, по предположению, может быть схвачена и адекватно описана. Это определение, следовательно, нельзя понимать непосредственно объектно: говоря, что деятельность есть система, мы характеризуем в первую очередь наши собственные способы анализа и изображения деятельности, но при этом хотим, чтобы они соответствовали изучаемому объекту; таким образом, категориальное определение все же относится к объекту, но опосредованно - через научный предмет О понятиях "предмет" или "научный предмет" см. [Щедровицкий 1964 a, 1966 c, Schedrovitsky 1971 i; Щедровицкий, Садовский 1964 h]..

Поэтому подлинное содержание всякого категориального определения раскрывается по основным характеристикам научного предмета; эти же характеристики задают "шаблон", по которому мы можем сравнивать друг с другом разные категориальные определения.

Современные исследования по методологии показали, что наука в целом и любые ее относительно самостоятельные подсистемы не могут быть сведены к одной-единственной эпистемологической единице, которую раньше было принято называть "знанием". Сегодня мы знаем по крайней мере восемь типов эпистемологических единиц и еще несколько сложных инфра- или суперединиц, объединяющих исходные единицы.

В число эпистемологических единиц первого уровня входят: 1) "факты", называемые также единицами эмпирического материала; 2) "средства выражения" (весьма условное название, используемое за отсутствием другого, более подходящего), среди которых окажутся "языки" разного типа (описываемые в методологии и логике), оперативные системы математики, системы понятий, заимствованные из других наук или созданные специально в качестве средств в рамках этой же науки, представления и понятия из общей методологии и т.п.; 3) методические предписания или системы методик, фиксирующие процедуры научно-исследовательской работы; 4) онтологические схемы, изображающие идеальную действительность изучения; 5) модели, репрезентирующие частные объекты исследования; 6) знания, объединяемые в систему теории; 7) проблемы и 8) задачи научного исследования.

Сейчас принято, изображая эти единицы в рамках одной эпистемологической системы, более точно - того, что называется "научным предметом", зарисовывать их в виде блок-схемы, особым образом изображающей состав, а иногда и функциональную структуру этого целого Более подробно строение научных предметов и функция разных эпистемологических единиц рассматриваются в [Пробл. иссл. структуры науки 1967]..

В одном из возможных вариантов состав научного предмета представлен на схеме 4 В этой схеме пока никак не различаются функциональные структуры и организованности материала; принципиальное различие этих двух планов представления систем будет обсуждаться ниже..

Схема 4

Любая достаточно развитая наука может быть представлена в таком наборе блоков. Если эта наука уже сложилась, то блок-схема будет служить изображением существующих в ней предметов, а если она, подобно теории деятельности, еще только складывается, то выражением конструктивных требований к ее будущим предметам, или их проектом.

В зависимости от задач исследования и, естественно, способов употребления самой схемы на нее будут накладываться "сети" из различных связей и отношений, а параллельно этому в плоскости теоретического описания науки будет строиться фиксированная иерархия разных системных представлений О различии системных представлений и их иерархии мы будем говорить ниже; см. также [Гущин и др. 1969; Дубровский 1969]..

Основная трудность, возникающая при решении этой задачи, связана с тем, что между всеми блоками, входящими в систему научного предмета, существуют отношения и связи рефлексивного отображения Об отношениях рефлексии см. дальше в этом Приложении, а также [Щедровицкий Дубровский 1967 d; Лефевр 1967]..

Средства для распутывания этих отношений и связей дает анализ процедур и механизмов научно-исследовательской деятельности, отображаемых на этой блок-схеме в виде процессов функционирования и развития научного предмета. В зависимости от того, какой процесс мы выделяем, блок-схема и стоящий за ней предмет выступают либо в виде искусственно преобразуемого объекта, либо в виде естественно меняющегося целого, либо в виде "машины", перерабатывающей некоторый материал. Например, если мы выделим из системы научного предмета блоки "эмпирический материал" и "теоретические знания" и будем считать, что цель и назначение науки состоит в переводе "фактов" в форму "теоретического знания", то вся система научного предмета выступит в виде "машины", осуществляющей эту переработку [Розин, Москаева 1967; Розин, 1967 a, 1967 c; Самсонова, Воронина 1967]. Но точно таким же образом мы сможем выделить задачи конструирования или преобразования в соответствии с "фактами", поступающими в блок эмпирического материала, блоков "модели", "методики", "онтология", "средства выражения". Тогда внутри системы научного предмета мы должны будем выделить еще несколько "машин", осуществляющих эти конструирования и преобразования.

Особое место в системе научного предмета занимают "проблемы" и "задачи"; они фиксируют отношения несоответствия между наполнениями других блоков системы науки и определяют общий характер и направление процессов научно-исследовательской деятельности, перестраивающих эти наполнения.

Кроме того, каждый научный предмет существует и изменяется в широком окружении других научных предметов: математики, общей методологии и философии [Розин 1967 c; Москаева 1967; Симоненко 1967]. Из этого окружения он может получать эмпирический материал, онтологические представления и схемы, а также средства выражения для содержаний, образующих наполнение всех блоков. Некоторые из элементов этого окружения, например философия и методология (но не математика!), управляют функционированием и развитием научных предметов В общем виде отношение управления, существующее между философией и специальными дисциплинами, рассматривается в [Розин, Москаева 1967; Розин 1967 с; Москаева 1967]. Состав методологии и ее управляющие воздействия на научные предметы рассматривались более подробно в работах [Щедровицкий Дубровский 1967 d, Щедровицкий 1969 b].; в частности, определяющим для всех научных предметов является изменение и развитие категорий мышления, осуществляемое в рамках и средствами философии и методологии.

Системы, образующие наполнения всех блоков научного предмета, построены в соответствии с определенными категориями; можно сказать, что категории задают строение систем наполнения, а также управляют всеми мыслительными движениями внутри них и переходами от одних систем к другим в рамках общей структуры научного предмета. Поэтому всякое принципиальное изменение в способах фиксации и описания какого-либо объекта средствами науки означает вместе с тем изменение аппарата категорий, характеризующих наше мышление; и наоборот - смена основных категорий, определяющих уровень и способы нашего мышления, должна привести и приводит к перестройке наполнений всех блоков научного предмета.

Соответственно этому переход к новым категориям, адекватным такому объекту, каким является деятельность (в частности, к категориям системного подхода), должен привести к изменениям и перестройке всех традиционных типов структур и организованностей во всех блоках научного предмета - задать иную логическую структуру знаниям, моделям, онтологии, методикам (или методам) и даже проблемам и задачам.

Проследить эти изменения по всем блокам научного предмета, описывающего пусть даже какой-то один, обобщенный объект, - очень сложная и трудоемкая работа, никак не укладывающаяся в рамки одного исследования, каким бы объемным оно ни было. Поэтому обычно, когда проводят анализ какого-то определенного научного предмета или строят методологическую план-карту предстоящих научных исследований, ограничиваются наполнением одного лишь блока - блока онтологии, задающего общее представление той действительности, которая создается данной наукой и изучается в ней Именно это мы и сделали выше при обсуждении проблем анализа и описания деятельности..

Такое ограничение вполне допустимо, так как блок онтологии занимает в системе научного предмета, с одной стороны, центральное, а с другой стороны, весьма обособленное место. Все другие блоки, во-первых, отображают свое содержание на онтологической картине, а во-вторых, зависят от онтологии и часто строятся на ее основе или во всяком случае обосновываются ею. Поэтому онтологические картины науки можно рассматривать во многом независимо от всех других блоков и вместе с тем считать, что все другие блоки нами при этом как-то схватываются и учитываются, поскольку они уже отразили свое содержание в блоке онтологии. Такое ограничение показательных характеристик научного предмета сказывается и на анализе предметного содержания категориальных определений: он тоже центрируется на онтологической картине, а все остальные компоненты содержания, в том числе операционно-методические, формальные и проблемно-вопросные, организуются вокруг нее и рассматриваются преимущественно в той мере, в какой они влияют на онтологическую компоненту содержания или уже отображены в ней. Именно в таком плане мы и должны сейчас рассмотреть основные категории, применяемые в системном анализе деятельности Представление о современном состоянии системно-структурных исследований можно получить по работам [Щедровицкий 1964 a; Пробл. иссл. систем... 1965; Блауберг и др. 1969; Общая... 1966; Исследования... 1969; Системные... 1969-1973; Пробл. методологии... 1970]..

IV. Основные категории системного подхода

Когда сейчас характеризуют "систему" (будь то содержание понятия или объект), то говорят обычно, что это сложное единство, в котором могут быть выделены составные части - элементы, а также схема связей или отношений между элементами - структура В этом плане очень интересны тексты авторов, работающих в различных областях науки и техники и стремящихся там прикладывать общие понятия системно-структурной методологии, например [Gersch, Lдhning 1969; Heinzmann 1967; Мельников 1967, 1969]. Но точно такие же определения можно найти и во многих работах, специально посвященных системной проблематике, например [Bertalanffy 1949, 1956; Bertalanffy etc. 1951; Vasspeg 1965; Ланге 1969; Холл, Фейджин 1969; Эллис, Людвиг 1969; Клир, 1969]..

За этим определением мы как бы непосредственно видим объект, составленный из элементов и связей между ними; то, что мы видим, и есть онтологическая картина системного подхода. Но сама онтологическая картина, как мы уже говорили выше, снимает, "свертывает в себе" все те процедуры и способы оперирования, которые мы применяем к различным знаковым элементам научных предметов, воспроизводящих объекты в виде систем. И именно они должны быть раскрыты, если мы хотим определить категории системного подхода.

За онтологической картиной, представленной в приведенном выше определении, стоят по меньшей мере три группы процедур.

Первая из них включает две процедуры: разложение объекта на части и объединение частей в целое (схема 5 а). Обычно объединение производится с помощью дополнительно вводимых связей. Благодаря связям части, выступавшие после разложения в роли простых тел, становятся элементами. С определенной точки зрения объединение частей в целое выступает как обратная процедура по отношению к разложению целого на части; однако то, что получается в результате, не есть возвращение к исходному состоянию целого.

Схема 5

Вторая группа процедур - измерение эмпирически заданного объекта и фиксация его "сторон" или свойств в различных по своему формальному строению характеристиках. После того, как объект разложен на части, к полученным "простым телам" тоже могут применяться процедуры измерения и таким образом мы будем получать, с одной стороны, характеристики исходного объекта, целого, а с другой стороны - характеристики его частей (схема 5 б). Операцией, обратной измерению, будет восстановление объекта по его характеристике.

Третья группа процедур включает, во-первых, погружение элементов и объединяющей их структуры как бы внутрь целого (схема 5 в) и, во-вторых, обратную операцию "извлечения", "вынимания" элементов или структуры из этого целого.

Перечисленные группы процедур теснейшим образом связаны и взаимно дополняют друг друга. Объединение частей в единство с помощью связей преследует цель вернуться назад к исходному целому. Но само это возвращение может быть определено и оценено лишь с точки зрения характеристик, выявленных с помощью второй группы процедур. По сути дела, отождествление исходного целого и вновь созданной структурной целостности происходит по характеристикам свойств (схема 5 г): свойства структурной целостности должны быть точно такими же, какими были характеристики исходного целого, - именно для этого мы производим объединение частей. Но этому отождествлению характеристик должно соответствовать в другом слое предмета погружение структурной целостности в исходное целое. Таким образом, объединение частей с помощью связей и отождествление характеристик выступают как форма логического движения, благодаря которому осуществляется погружение Весьма интересной для характеристики того, как все эти моменты понимаются в современной теории систем, является работа [Тода, Шуфорд 1969]..

Исключительно важным здесь является вопрос о значении связей и структуры. В принципе на этом этапе связи выступают в качестве дополнительных средств, привносимых извне именно для того, чтобы скрепить, связать, стянуть части, полученные при разложении. Их не было в исходном целом, когда мы расчленяли и разлагали его на части. Но так как совокупность частей не есть целое, мы вводим эти дополнительные составляющие, чтобы получить из совокупности частей некоторое единство. Вся эта работа очень напоминает склеивание разбитого зеркала: чтобы собрать его из осколков, мы вводим либо дополнительную основу и клей в качестве того, что соединит эти осколки в единство, либо же набор стерженьков, на которые насаживаем эти осколки. Ни клей, ни стерженьки не являются составляющими зеркала как такового, во всяком случае в исходном состоянии; но и в новом состоянии, несмотря на то что они уже стали частями зеркала, их существование не влияет и не должно влиять на работу самого зеркала. Обобщая этот простой пример, можно сказать, что связи, вводимые для объединения частей, имеют иной статус относительно целого, нежели сами эти части: они не определяют свойств целого; поэтому можно сказать, что относительно целого они существуют на другом уровне иерархии О логической структуре понятия связи см. [Щедровицкий 1964 a]..

Но связи и структура рассматривались в качества внешних добавок, не влияющих на свойства и работу целого, только на первых этапах системного анализа. В молекулярно-кинетической теории вещества их стали учитывать фактически уже с Д. Бернулли, но долгое время связи выступали там только в своем конкретном физическом воплощении, а не по их обобщенной логической сущности. Поэтому действительный переворот в трактовке отношения между связями элементов и свойствами целого произошел лишь во второй половине ХIХ в., когда структурная химия показала, что один и тот же набор элементов может давать несколько разных целостностей, характеризующихся разными свойствами, и причина этого заложена в способах связи этих элементов в целое, следовательно - в структуре. Структура наряду с элементами стала тем, что определяет свойства целого.

Но такой вывод создал массу специфических затруднений в исследовании и привел к многочисленным парадоксам.

Одним из самых характерных среди них является парадокс "материальности - нематериальности" связей и структуры. Пока элементы и связи располагались на разных уровнях иерархии предмета, вопрос о материальности связей просто не вставал; а как только связи оказались на одном уровне или даже в одной "плоскости" с элементами, так сразу же он приобрел первостепенное значение Прекрасное по своей непосредственности изложение этой проблемы дает Г.П. Мельников:

"Элементы конкретной системы, как правило, физически так или иначе ощутимы, во что-то воплощены. Это могут быть и металлические детали станка, и живые люди, между которыми установилась определенная схема отношений, и фразы, так или иначе зависящие друг от друга. Поэтому введем еще одно понятие - субстанция, подразумевая под этим термином все то конкретное физическое, во что воплощены элементы сложного объекта. Следовательно, субстанцией может быть и строительный материал, и живой организм, и цепочка букв на бумаге, и любые другие формы внешнего проявления материальности элементов системы.

Конечно, связи между элементами также могут быть представлены вполне ощутимой субстанцией, например, клей, гвозди или шарниры между составными частями механической системы. Однако даже в этом случае общее количество субстанции, содержащейся в связях, образующих структуру механического объекта, несравненно меньше количества субстанции, содержащейся в элементах объекта: поэтому нередко с достаточным основанием субстанцией связей можно пренебрегать и анализировать структуру как "чистую схему отношений".... Как это ни парадоксально на первый взгляд, отвлечение от субстантных свойств элементов и связей системы и описание этой системы исключительно в структурных терминах совсем не означают, что мы полностью лишаемся возможности иметь информацию и о субстанции системы. Дело в том, что каждый элемент системы, в свою очередь, может рассматриваться как самостоятельный сложный объект; а поскольку многие его свойства также зависят от присущих ему структурных особенностей, то это значит, что чисто индивидуальные особенности элемента как субстантной самостоятельной единицы также могут быть сформулированы в терминах своеобразия его структуры. Следовательно, методика анализа и описания структур, методика выявления тех свойств системы, которые связаны только с особенностями ее структуры, оказывается применимой и к описанию особенностей субстанции элементов. Поэтому при структурном анализе системы открывается возможность избежать полного "обескровливания" индивидуальных субстантных свойств элементов, поскольку и эти свойства при необходимости удается понять как структурные, усложнив исходную структуру системы отражением "микроструктурных" свойств элементов" [Мельников 1967: 6-9]..