Онтологические границы семиозиса в процедурах коммуникации, познания и понимания

Для прагматического уровня традиционно говорится о значении знака как его применении или употреблении: знак обладает значением в той мере, в какой он используется в качестве знака для обозначения какой-либо ситуации или какого-либо предмета. Этот тип значения позволяет поставить вопросы: как возможно знаковое средство именно в качестве знакового средства? Что делает знак знаком в незнаковой среде? Что значит «иметь значение»? С точки зрения здравого смысла прагматика первична по отношению к синтактике и к семантике, и субъект уже исходит из определённой прагматической посылки, когда полагает, что значение знака - это (в синтактике) некоторое внешнее отношение знаковой системы к данному отдельному знаку этой системы и (в семантике) некоторая внутренняя характеристика данного отдельного знака в его отношении к обозначаемому. Для прагматики значение - это определённое внешнее отношение субъекта коммуникации к знаку, позволяющее ему быть именно знаком, т.е. связывать знаковое средство и действительность в означаемом. Представление о значении как применении сформировано в работах Л.Виттгенштейна, аналогичная конструкция с термином «понимание» в феноменологическом ключе предложена Г.-Г. Гадамером в концепции действенно-исторического сознания. Можно утверждать, что это наиболее обсуждаемый способ введения в исследование термина «значение» как в аналитической, так и феноменологической традициях. Значение в прагматическом смысле возможно как возникновение значимого в незначимом. Укажем на диалектику фона и знака, предложенную Ю.М. Лотманом для отделения знака от его окружения: знак является таковым лишь на определённом фоне и вне этого фона теряет существенное свойство «быть знаком»; в сходных категориях рассуждает У.Эко, рассматривая диалектику значения и информации; В.Изер в качестве необходимого условия образования значения отмечает диалектику переднего и заднего планов.

Второй параграф первой главы «Денотат знака как действительность» представляет проблему действительности, как она формулируется с точки зрения процессов коммуникации.

Наиболее реалистическая граница, по отношению к которой определяется понятие действительности (Дх коммуникации в приведённой выше схеме), - это граница внешнего и внутреннего в человеке, граница между «объектами», получаемыми в восприятии, и «предметами», получаемыми в представлении. Восприятие - это деятельность, связывающая человека с внешним миром, то, что Н.Гартман назвал познанием как превращением «сущего в объект», т.е. некоторая неизбежная и необходимая корреляция человека с внешним, миром или «природой», возможная в силу «природных» механизмов. Представление - это осуществление полученного в восприятии объекта в сознании человека, некоторое внутреннее отношение к этому объекту.

Отметим, что говоря о действительности как о действительности бытия (Дбытия), мы имеем в виду объекты восприятия и предметы представления, в случае действительности сознания (Дсознания) - способы осуществления данных объектов и предметов, т.е. непосредственно деятельность восприятия или представления. В первом случае речь идёт об объектах и предметах, а во втором случае - о механизмах, осуществляющих эти объекты.

Представление как способ осуществления предметов в сознании - это деятельность знакообразования, не являющаяся, однако, коммуникативной деятельностью. Репрезентация замещает объект, полученный в восприятии (или так называемую «непосредственную данность объекта в восприятии»), знаком этого объекта, обеспечивая таким образом возможность осуществления внутренней работы сознания с данным объектом. Например, нечто, полученное субъектом в восприятии, идентифицируется как «стол», и сам этот акт идентификации подразумевает для сознания субъекта возможность дальнейшего представления стола уже как знака (т.е. «стола»), но не как полного объекта, сформированного физиологически определенным аппаратом восприятия.

Третий параграф первой главы «Неэмпирическое (эстетическое) как действительность» представляет проблему коммуникации знания-по-описанию в терминах эстетики. Определение границ семиозиса в коммуникации не представляет особого труда до тех пор, пока денотаты, обозначаемые коммуникативными знаками, принадлежат сфере знания-знакомства, являясь хотя бы потенциально доступными чувственному восприятию, рассудку или разуму человека. В полной мере вопрос об онтологических границах семиозиса, вызывающих к жизни проблему действительности, возникает тогда, когда речь идёт о неэмпирической коммуникации, то есть об обозначении такого рода действительности, в отношении которой у любого реципиента не будет даже потенциальной возможности прибегнуть к знанию-знакомству.

Занимая реалистическую позицию, мы исходим из того, что эстетическое (в виде наиболее отчётливого примера неэмпирического) - это определённый способ осуществления в сознании человека объектов восприятия. Поскольку осуществление объектов восприятия в сознании - это дело представления, мы будем говорить о том, что эстетическое - это специфический способ представления объекта сознанием человека. Эстетическое - это переживание чего-либо в качестве прекрасного, организация воспринимающего сознания таким образом, чтобы представление объектов восприятия позволило этим объектам быть прекрасными предметами. Таким образом, существенной проблемой, прояснение которой позволит прояснить способы реализации неэмпирической коммуникации как таковой, является конкретная форма осуществления эстетического объекта в сознании индивида, обеспечивающая возможность эстетической коммуникации.

Четвёртый параграф первой главы «Неэмпирическая (эстетическая) коммуникация» представляет и обосновывает с привлечением необходимых теорий эстетического переживания вопрос о том, существуют ли специфические способы обозначения неэмпирических объектов вообще и эстетических объектов в частности.

Проводя аналогию между структурами языка и структурами познания необходимо утверждать наличие специфических языковых конструкций, способных фиксировать неэмпирические объекты, то есть утверждать существование языков второго порядка, не являющихся при этом метаязыками (сообщающих не о языке-объекте, но о той действительности, которая не в состоянии быть денотатом языка первого порядка). Понятие и механизмы функционирования таких языков как вторичных моделирующих систем, встроенных в естественные языки, разработаны в трудах Ю.М.Лотмана и его школы, аналогичные модели как вторичные семиологические системы анализируются в работах Р.Барта и его последователей.

Соотношение объекта второго порядка и языка второго порядка зависит от статуса субъекта коммуникации и не позволяет себя наглядно продемонстрировать в качестве содержания неэмпирической коммуникации (если только не исходить из редукции явлений сознания к явлениям языка). Однако из факта невозможности наглядной демонстрации неэмпирического содержания коммуникации не следует утверждение о том, что язык сам по себе создаёт неэмпирический объект: язык вторичной системы своим синтаксисом создаёт лишь определённый план содержания (как область смыслов), замещающий собой определённый денотат. И далее из указанного факта не следует утверждение о том, что эстетическое переживание, создавая свой объект, отличный от данного в познании, создаёт тем самым некоторый язык, в котором данное переживание себя выражает. Оба эти утверждения представляют собой достаточно традиционные ошибки, первая обосновывается неразличением означаемого и обозначаемого, вторая - неразличением переживания и языка как выражения переживания.

Корректному (то есть такому, при котором второе могло бы быть условием истинности первого) соотношению языка второго порядка и объекта второго порядка можно либо научиться, либо просто о нём договориться, постулировав, например, в сфере эстетики наличие эстетической способности и языка для её выражения. Такого рода договорённость функционирует в качестве кода или метода неэмпирической эстетической коммуникации, т.е. в качестве художественной традиции или нормы. Неизменность эстетической способности как таковой и вариабельность, изменчивость языка её выражения позволяют осуществляться истории художественных языков как специфических способов фиксации соотношения первого и второго.

Во второй главе «Семиотическая природа процедур познания» теоретически обосновано семиотическое выражение проблемы познания, приведена методика построения семиотической схемы познания и коммуникация, показаны способы семиотического определения понятий знания и истины.

Первый параграф второй главы «Семиотическая схема прямого познания. Гносеологические и коммуникативные знаки» содержит анализ познания, понимаемого в качестве процедуры интериоризации внешнего человеку мира средствами его познавательной способности. «Внешний мир» представлен данными чувственного восприятия (явлениями в смысле И.Канта), а «познавательная способность» - конечным рядом инстанций человеческого сознания, представляющих или репрезентирующих эти чувственные данные. В свете истории теории познания наиболее экономной является интерпретация этого ряда репрезентирующих инстанций сознания в виде иерархии трех ступеней познания, последовательно трансформирующих внешнюю человеку действительность. Начиная с античности и вплоть до А.Шопенгауэра эти три ступени обозначаются как чувственное восприятие, рассудок и разум.

Задача заключается в том, чтобы представить познание в широком смысле как семиотический процесс, т.е. такой, в котором объект, предмет и понятие являются знаками, свойства которых описываются семантически, синтаксически и прагматически. Э.Кассирер, одним из первых поставивший задачу выражения гносеологии в терминах семиотики, определил функцию познания как «формирование мира (Gestaltung zur Welt), образование единой смысловой взаимосвязи и объективной целостности воззрения», где «создавая знаки, сознание всё больше освобождается от непосредственного субстрата ощущения и чувственного восприятия» Кассирер Э. Философия символических форм. Т.1-3. [Текст] /Э.Кассирер. - М., СПб., 2002. Т.1. С.43.. Следуя представляемому Э.Кассирером кантианскому способу мышления, можно было бы сказать, что деятельность чувственного восприятия в качестве первого соприкосновения человека с миром представима через процедуру обозначения: сущее или мир как он есть на самом деле или вещь в себе есть денотат или обозначаемое; содержание чувственного восприятия или реальный мир как мы его видим, или явление есть сигнификат или означаемое; органы чувств, позволяющие человеку осуществлять процедуры чувственного восприятия, есть знаковое средство или знак.

Ступень рассудочной деятельности, определяемой в терминах семиотики, существенно отличается от ступени чувственного восприятия наличием коммуникативной составляющей и включением момента собственно языка. Предмет - это чувственное восприятие, остановленное или схваченное в языке, где под языком понимается процедура символизации, имеющая индивидуально-всеобщий или индивидуально-социальный, то есть коммуникативный характер.

Сказанное однако не может быть интерпретировано таким образом, что язык совпадает с рассудком или что синтаксис языка предоставляет сознанию правила «образования и преобразования» для предметов. Ц.Тодоров удачно отмечает, «язык - это не запас слов, а механизм» Тодоров Цв. Введение в фантастическую литературу. [Текст] / Цв. Тодоров. - М., 1997. С.13., что в наших терминах подразумевает язык в виде механизма осуществления предметов по отношению к объектам. Лишь в границах такой предпосылки можно допустить модель извлечения из языка самих способов опредметчивания объектов сознания, как это делается в классических версиях структурализма (подразумевающих ещё и наличие общего для всех коммуницирующих индивидов способа объективации сущего): наиболее обсуждаемой в этой связи является редукционистская теория Б.Уорфа, согласно которой сознание - это языковое сознание Уорф Б. Наука и языкознание (о двух ошибочных воззрениях на речь и мышление, характеризующих систему естественной логики, и о том, как слова и обычаи влияют на мышление) [Текст] /Б. Уорф // Зарубежная лингвистика I. - М., 2002. С.92-105.. Эта гипотеза лингвистической относительности рассыпается, будучи описанной через ситуацию перевода, ведь само переключение между языками в сознании, например, работающего в кабине синхрониста невозможно описать синтаксическим правилом какого-либо естественного языка - и уже по этой одной причине нельзя принять тезис о тождестве грамматики языка и организации рассудочной ступени сознания. Однако если понимать рассудок как осуществление (или «задание», «Setzen») объектов чувственного восприятия через опосредование языковыми структурами, тогда появляется возможность крайне продуктивного структурного анализа самих языковых механизмов (того, что фактически дано и эмпирически, и логически) как рассудочных механизмов (того, что дано исключительно логически или «изобразительно»). Можно было бы выразиться проще: нет никаких иных источников, позволяющих анализировать структуры рассудочной деятельности, кроме грамматики языка.

Представим в терминах семиотики ступень разумной деятельности сознания, предоставляющую в наше распоряжение понятия. Пока семиотически выраженная ступенчатая процедура репрезентации выглядит так: на первой ступени знаковым средством является орган восприятия (зрение, слух, осязание, обоняние, вкус), на второй ступени - фонемы и более сложные фонологические единицы для слуха, системы зрительных образов для зрения, наборы аналогичных и сложно выразимых обыденным языком паттернов для осязания, обоняния и вкуса; означаемым является соответственно содержание восприятия и сумма языковых отношений; денотатом - сущее и объект. Поскольку разумная деятельность есть рефлексия, а понятие - её конкретный механизм, где «конкретность» подразумевает выраженность, постольку знаковым средством понятия необходимо должен выступать некоторый языковой знак как предмет, сформированный деятельностью рассудка, однако в остальном - и это метафизическое допущение, фактически спекуляция - понятие не является языковым и определимо в терминах любого языка лишь косвенно. Мы допускаем, что обозначаемым понятия является то в сознании, что обсуждается в истории философии как «точки интенсивности» М.К.Мамардашвили, «предельные образы» Э.Гуссерля, «врождённые идеи» Р.Декарта или «последние истины» Аристотеля в смысле интерпретации Дж.Реали и Дж.Антисери. В духе платонизма (как абсолютного идеализма или средневекового реализма) этот ряд можно было бы продолжить в терминах как античных, так и средневековых философов: «первовещество», «эйдос» или «бог» в онтологическом доказательстве Св.Ансельма как «то, выше чего ничто не может быть помыслено» MittelstraЯ J. Enzyklopдdie Philosophie und Wissenschaftstheorie. [Текст] / J. MittelstraЯ (Hrsg.). - Stuttgart, Weimar, 2004. Bd.1. S.122.. Нередукционистская точка зрения на определение денотата понятия как знака разумной деятельности сознания выражает себя в требовании учёта связи человека с «абсолютным», где само это абсолютное рассматривается как обозначаемое понятия. Таким образом допуская, что знаковым средством понятия выступает языковой знак или группа таких знаков предметной ступени, денотатом - отмеченный невербальный момент сознания, можно утверждать, что сигнификат понятия раскрывает специфически человеческое содержание, выражающее отношение Я к себе.

Представляя познание в виде семиотического процесса и используя для него семиотическую модель описания, можно говорить о гносеологическом субстрате осуществления функции знака и тем самым - о гносеологическом знаке. Термин «гносеологический знак» в данном случае используется как термин языка-объекта, т.е. обозначает не способ или традицию говорения о познании, но деятельность познания как таковую, безотносительно к способам её объяснения в разнородных метаязыках, известных истории философии. Термин «знак» исторически возник как способ описания в первую очередь коммуникативных процессов, однако следует отграничить собственно языковой знак от гносеологического: именно этой цели и служит термин «коммуникативный знак», также употребляемый как термин языка-объекта.

Второй параграф второй главы «Семиотическая схема косвенного познания. Внутреннее восприятие» Рефлексия или самоописание сознания в виде осуществляемого конкретным индивидом процесса косвенного познания подразумевает осуществлённый акт прямого познания, уже обеспечивший сознание индивида некоторым содержанием (набором сигнификатов объекта, предмета и понятия). Всякий раз, когда осуществляется процедура самоописания, собственное сознание субъекта должно быть представлено ему как прошлое и внешнее сознание, то есть как действительность бытия. Поскольку эта действительность бытия в рефлексии есть новый объект, денотатом которого является сигнификат уже имеющегося понятия, постольку рефлектирующее сознание извлекает этот новый объект, расчленяя имевшееся в его распоряжении содержание. Фактически рефлексия подразумевает так называемый «топос встречи самого себя», тематизируемый в художественной литературе, начиная с Гомера, как «возвращение домой»: в данном случае это подразумевает, что результат рефлексии для познания будет представлен как комбинация и пеереозначивание результатов прямого познания. В очевидном случае рефлексии как определении языка, сознания или бытия человек определяет не язык, сознание или бытие как таковые, но сигнфикаты понятий как объективированное косвенным познанием сущее, то есть как абстракции или образы языка, сознания и бытия, схваченные в остановке прямого познания. Для обозначения этой процедуры остановки прямого познания мы пользуемся термином «внутреннее восприятие» по аналогии с чувственными восприятием, осуществляющим обозначение сущего как гипотетическую «остановку» внешней реальности, лежащей за границей человеческого сознания.

Конкретизировать разницу между объектом чувственного восприятия и объектом внутреннего восприятия в историко-философском смысле проще всего через разницу между объектом наук о природе и объектом наук о духе в смысле В.Дильтея: собственно сами эти типы наук отличаются друг от друга исключительно объектом. Науки о природе имеют целью объяснение объектов чувственного восприятия и метод «объяснения» подразумевает возможность предметного схватывания и учёта эмпирических закономерностей. Науки о духе имеют целью объяснение объектов внутреннего восприятия как объективированных сигнификатов понятий и метод «понимания» подразумевает невозможность некоммуникативного (то есть в общем случае некосвенного) схватывания и учёта неэмпирических закономерностей.

Очевидно, что объект внутреннего восприятия, если речь идёт о познании, должен быть опредметчен некоторым языком или рассудком (хотя и проблематично утверждать актуальность деятельности рассудка для опредметчивания объектов внутреннего восприятия в том же виде, что и для объектов чувственного восприятия), а сам этот языковой знак должен в предельном смысле стать планом выражения некоторой точки интенсивности, формируя такое содержание, в котором схвачено содержание понятия, регулирующего прямое познание.

Третий параграф второй главы «Семиотическое выражение проблемы истины. Проблема денотата высказывания для реципиента» содержит анализ способов фиксации отношения конкретного знака к другим знакам или незнаковой действительности в синтагматическом (горизонтальном) или парадигматическом (вертикальном) аспектах, то есть анализ вопроса об истине. Применение теории истины к семиотической схеме репрезентации подразумевает учёт разницы между гносеологическими и коммуникативными знаками как знанием, истинность которого устанавливается только одним субъектом (так, что он об этом может сообщить прямо или косвенно) с помощью эмпирической или логической проверки, и знанием, истинность которого определяется «принципом герменевтической доверительности», реализуемым в отношении сообщения другого субъекта. Применение теории истины существенным образом зависит от того, нуждается ли истинность группы знаков в обосновании системой прагматических презумпций только гносеологического характера или должна включать презумпции в том числе и коммуникативного характера. В общем случае определение истинности знания в коммуникативном плане зависит от того, отправителем или получателем является субъект знания.

Корреспондентская теория может быть реализована как определение семантики гносеологических знаков, денотат которых не определён механизмом репрезентации, то есть для знания-знакомства в платонистской интерпретации, включающей возможность непосредственного контакта с сущим эмпирического и идеального типа. «Истинным» в этом случае может быть назван сигнификат знака как содержание знания или то, что мы знаем. Отсюда необходимо следует, что корреспондентская теория истинности описывает такие содержания сознания (такие сигнифкаты знаков), истинность которых не может быть проверена с помощью коммуникативных (языковых, предметных) знаков: это «истинное» содержание знания для объекта чувственного или внутреннего восприятия обозначается языком как денотат, для прямо или косвенно образованного понятия выражается в виде содержания метафорического высказывания.

Когерентная теория для гносеологического знака может быть представлена двояким образом, синтагматически и парадигматически, как определение в первом случае места знакового средства в ряду прочих знаковых средств, допускаемых синтаксисом соответствующей ступени репрезентации (чувственного восприятия, внутреннего восприятия или разумной деятельности) и как определение во втором случае места данного знака в иерархии или последовательности ступеней репрезентации. Прагматические теории для гносеологического знака можно выразимы как требование наиболее экономного способа представления понятий.

В отношении коммуникативного знака (который в подавляющем большинстве случаев имеется в виду при введении понятия истины) принято считать, что три измерения семиозиса можно рассмотреть как эквиваленты трёх типов теории истины Gloy K. Wahrheitstheorien. [Текст] / K. Gloy. - Tьbingen, 2004. S.192., так что понятие истины эквивалентно понятию значения. Такого рода аналогия может быть продуктивной лишь с учётом того обстоятельства, что свойство «иметь значение» (и даже нет разницы, считается значением знака его денотат или сигнификат), характеризует знак как таковой, функционирующий на уровне предмета как объектный язык, как метаязык, обозначающий знаки объектного языка, и как язык вторичной моделирующей системы; а свойство «быть истинным» представляет для коммуникативного знака определённую набором прагматических презумпций характеристику его употребления а) с точки зрения обозначения денотата, б) с точки зрения места занимаемого им в ряду знаков его уровня места. В общем случае понятно, что знак может нарушать семантическое или синтаксическое правило, то есть быть ложным, но при этом оставаться знаком, то есть сохранять свойство обладания значением. Иными словами, объём понятия истинности входит в объём понятия значения и определяется им: отождествление понятий истины и значения допустимо лишь в том случае, когда истина понимается в виде определённого класса значений метаязыка - свойства «быть истинным» и «иметь значение» в равной мере являются внешними свойствами знака, однако свойство истинности может приписываться лишь некоторому классу значений, так что ложность (неистинность) не подразумевает отсутствия значения.

Поскольку понятие истины, во-первых, не может выступать полным эквивалентом понятия значения, а во-вторых, подразумевает рассуждение об истине (установление правил, в соответствии с которыми какое-либо высказывание является истинным) в контексте семантики и синтаксиса как наложение на них дополнительных границ, необходимо рассмотреть, способна ли семиотическая схема репрезентации удовлетворять объяснять возможность ложных значений. Сама по себе формулировка «ложное значение» в «корреспондентском» смысле применима только к знаку предметного уровня, поскольку понятно, что гносеологические знаки не в состоянии быть корреспондентски ложными для своего субъекта; в «когерентном» смысле «быть ложным» может быть как коммуникативный, так и гносеологический знак, что для последнего подразумевает физиологическое или психическое нарушение в способе организации знаковых средств, совокупность которых мы здесь рассмотреть не можем.

Анализ истинности или ложности для одной только семантики или одного только синтаксиса предмета невозможен, поскольку корреспондентская теория упирается в проблему общей логической формы, а когерентная подразумевает выводимость семантики из синтаксиса, что невозможно вне редукционизма по образцу семантики А.Тарского или метафизической схемы, задающей абстракцию общей логической формы, позволяющей семантике следовать из синтаксиса.

В контексте условие-истинностного подхода свойство ложности для семиотической схемы репрезентации подразумевает несовпадение (в случае, если речь идёт об обозначении объекта) сигнификата объекта и денотата предмета, свойство истинности - их совпадение. Соответственно, свойство истинности или ложности в простейшем случае - это вопрос применения предмета для обозначения объекта, то есть вопрос выполнения прагматической презумпции. Если Х не знает, какой цвет обозначается как «зелубый», и сталкивается с двумя утверждениями субъектов М и К, где М утверждает, «зелубость есть обозначение чувственного восприятия зелёного», а К - «зелубость есть обозначение чувственного восприятия голубого» и для Х ясно, что одно из утверждений в соответствии с законом противоречия ложно, то вопрос о применении обозначения «зелубый» к чувственному восприятию голубого или зелёного (как о признании истинности одного сообщения и ложности другого) вытекает не из утверждений М и К, но из отношения доверия Х к М и К.

Ответить на вопрос о возможности ложных высказываний, то есть представить ситуацию, в которой значение предложения не совпадает с условиями, при которых оно истинно (факт, о котором говорится в предложении, делает это предложение не истинным, но ложным), - значит сформулировать понятие незнания. «Незнание» для знака предметного уровня можно представить двояко, во-первых, как ситуацию наличия рассудочного знакового средства и отсутствия сигнификата чувственного восприятия, которое могло бы реализоваться в качестве его денотата (скажем, слово «кракозябр» подразумевает для подавляющего большинства реципиентов незнание обозначаемого); во-вторых, как ситуацию наличия сигнификата объекта или понятия и отсутствия знакового средства, которым можно было бы этот сигнификат обозначить (например, для большинства людей механизмы образования и функционирования понятий остаются невербализованными). Если знание представимо в качестве знака, то незнание представимо в качестве отношения знака предметного уровня к объекту или понятию.

Соответственно, ложность предмета (в корреспондентском смысле) есть способ фиксации незнания субъекта, то есть констатация нарушений в способе соотнесения денотата языкового знака и сигнификата объекта или понятия. Если это соотношение содержательно регулируется системой прагматических презумпций, то ложность есть нарушение прагматического правила, вызванное незнанием субъекта. Поскольку существенный объём знания носит коммуникативный характер, постольку его истинность принципиально определена прагматикой коммуникации и при анализе может быть раскрыта как ложность.

В третьей главе «Семиотическая природа процедур понимания» теоретически обосновано семиотическое выражение проблемы понимания, приведён экскурс базовых теорий технической герменевтики, показаны способы семиотического определения оппозиции понимания и интерпретации, дана характеристика стратегий интерпретации.

Первый параграф третьей главы «Онтологические и гносеологические аспекты проблемы понимания» содержит анализ ключевой проблемы, с которой сталкивается субъект любого знакового процесса, а именно проблемы интерпретации как вопроса об определении допустимых наличной коммуникативной ситуацией денотатов получаемого реципиентом высказывания или, другими словами, проблемы поиска параллельных наличному речевому выражению содержаний собственного сознания, понимаемых в виде сигнификатов знаков соответствующих ступеней репрезентации. Интерпретационная схема, которой неизбежно пользуется реципиент высказывания для определения денотата, не подразумевает какого бы то ни было «навязывания формы миру», как это делают «общая логическая форма» Л.Виттгенштейна или модель самопознания абсолютной идеи Г.В.Ф.Гегеля, то есть не является онтологической схемой. В случае интерпретационной схемы речь идёт лишь о том, что денотаты языковых выражений принципиально обусловлены деятельностью познания, то есть нечто, не оформленное процедурой познания, не в состоянии быть денотатом языкового выражения, взятого как в смысле внутреннего, так и в смысле внешнего кода. Кроме того, познание является механизмом, который присущ всем людям в силу того, что они люди: здесь и сейчас я обладаю теми же объектами чувственного восприятия (невзирая на некоммуницируемость их сигнификатов), что и любой другой человек здесь и сейчас.

Познание для индивида есть то, что устанавливает контакт с сущим как оно есть само по себе, то есть переходит внешнюю качественную границу сознания, формируя некоторый знак этого сущего; понимание же есть то, что всегда остаётся сугубо индивидуальной внутренней деятельностью сознания, не имеющей дело с внешним для сознания сущим. Средства как прямого, так и косвенного познания не в силах предоставить индивиду сигнификат какого-либо уровня, не превращая его в денотат последующего: репрезентация содержаний, осуществляемая познанием, оставляет за кадром само это содержание, постоянно подменяя его обозначаемым знакового средства. Соответственно, и процедура реконструкции (или в более общем смысле - процедура интерпретации), будучи по своей структуре познанием, то есть репрезентацией содержаний, способна восстановить лишь тот сухой остаток сигнификата, который в снятом виде может быть извлечён из денотата следующей ступени, связанного с ним прагматическим правилом.

Отмеченные факты позволяют увидеть проблему понимания как одну из наиболее сложных проблем западноевропейской философии, релевантных для анализа онтологических границ семиозиса.

Экскурс «Теории и дефиниции понимания» содержит анализ ключевых герменевтических теорий в западноевропейской философии. В качестве базовой классификации, позволяющей разделять понятие герменевтики, используется модель Г.Шольтца. Она включает техническую герменевтику, философскую герменевтику и герменевтическую философию. Техническая герменевтика формулирует правила, которым необходимо следовать, чтобы добиться понимания чего-то. Философская герменевтика приводит основания, в соответствии с которыми правила, сформулированные технической герменевтикой, могут быть объяснены в контексте определённой парадигмы. Герменевтическая философия позволяет рассматривать вопрос о бытии, т.е. онтологический вопрос, используя терминологический контекст учения о понимании и интерпретации.

Рассматривая понимание в контексте технической герменевтики как некоторую практическую деятельность, изначально обусловленную практическими нуждами человека, можно увидеть в истории определения этого понятия два контекста, на фоне которых обычно раскрывают его содержание. Первый контекст образуется теорией познания и берёт своё начало с определения, данного Августином, где понимание есть переход от знака к его значению. Второй контекст образуется теорией коммуникации и подразумевает дефиницию Ф.Шляйермахера, в соответствии с которой понимание есть воссоздание данной человеку речи Schleiermacher F.D.E. Hermeneutik und Kritik: mit einem Anhang sprachphilosophischer Texte Schleiermachers. [Текст] / F.D.E. Schleiermacher. - F.a.M., 1999. S.93.. Все влиятельные технические определения понимания восходят к одному из этих двух контекстов, то есть ориентированы в большей степени на понимание либо гносеологических, либо коммуникативных знаков. Среди последователей Августина в XVIII веке следует в первую очередь указать на Ф. Майера, который в первом параграфе «Попытки об общем искусстве интерпретации» даёт дефиницию искусства интерпретации как науки о правилах, при учёте которых в широком смысле можно познавать значения на основании их знаков, а в узком - смысл на основании речи Meier G.F. Versuch einer allgemeinen Auslegungskunst. [Текст] / G.F. Meier. - Hamburg, 1996. §1. S.5.. На рубеже XIX и XX веков В. Дильтей занимает гносеологическую позицию, определяя понимание как процесс, в котором внутреннее познаётся на основании знаков, даваемых человеку чувствами извне, и одновременно коммуникативную, определяя понимание как «обнаружение Я в Ты» Дильтей В. Собрание сочинений в 6 тт. Т.4: Герменевтика и теория литературы. [Текст] / В.Дильтей. - М., 2001. С.237-262; Dilthey W. Der Aufbau der geschichtlichen Welt in den Geisteswissenschaften. [Текст] / W. Dilthey. - F.a.M., 1981. S.235.. В контексте теории коммуникации следует указать на влиятельных мыслителей XX века, Л. Виттгенштейна и Г.-Г. Гадамера, предложивших определять понимание как применение языка, фактически как в контексте теории познания, так и в контексте теории коммуникации Wittgenstein L. Werkausgabe in 8 Bдnden. [Текст] / L. Wittgenstein. - F.a.M., 1999. Т.1. S.262, 449; Gadamer H.-G. Wahrheit und Methode. Grundzьge einer philosophischen Hermeneutik. [Текст] / H.-G. Gadamer. - Tьbingen, 1990. S.346..

Технически набор ступеней понимания сформулирован Ф.Шляйермахером в так называемой «позитивной формуле» герменевтики и выглядит так:

объективно исторический и объективно профетический этап («Objectiv geschichtlich und objectiv prophetisch») требует выявления структуры речи как продукта языка в её самом общем отношении к языку эпохи и выявления того, как данная речь сама становится моментом производства языка;

субъективно исторический и субъективно профетический этап (“Subjectiv geschichtlich und subjectiv prophetisch”) требует выявления того, как речь становится фактом в сознании говорящего, как она воздействует на говорящего, на мысли, содержащиеся в его сознании;

задача на этом этапе формулируется как необходимость «понять речь сначала так же хорошо, а потом и лучше, чем сам её автор», она обусловливается тем, что для самого автора многое в его сознании могло оставаться неосознанным. При этом сам автор с объективной точки зрения не обладает перед исследователем преимуществом, если он является своим собственным читателем;

последний этап требует понять задачу третьего этапа как бесконечную, поскольку то, что мы хотим увидеть в моменте речи, есть бесконечность будущего и прошлого Schleiermacher F.D.E. Hermeneutik und Kritik: mit einem Anhang sprachphilosophischer Texte Schleiermachers. S.93-94..

Классик философской герменевтики Г.-Г.Гадамер предлагает наряду с широко обсуждаемой концепцией действенно-исторического сознания достаточно конкретный набор операций понимания, принадлежащих сфере технической герменевтики. Их последовательность такова: 1) удивление или «затронутость» индивида, вызванное актуальной неспособностью найти для воспринимаемого объекта или ощущаемого переживания соответствие в собственном опыте восприятия и переживания, 2) формулировка вопроса, вызывающая обращение к ресурсам языка, 3) «растворение горизонтов» в сознании индивида, то есть трансформация прагматических правил, регулирующих опыт применения языка, 4) применение языка в соответствии с трансформированным прагматическим правилом для выражения (обозначения) той ситуации, которая вызвала его удивление. Значимость философской герменевтики Г.-Г.Гадамера на фоне истории герменевтики заключается, с нашей точки зрения, всё же не в интерпретации способа осуществления понимания в виде учёта принципиальной неснимаемости предрассудочных навыков, «растворения горизонтов» или применения к собственной ситуации реципиента, но в разъяснении принципиальной невозможности сведения объекта понимания к объекту познания - именно здесь, видимо, кроется причина его сознательного пренебрежения анализом грамматической интерпретации у Ф.Шляйермахера, равно как и причина принципиального отказа от анализа «метода» как такового. Понимание нельзя объективировать, поскольку оно и в техническом плане всегда подвержено действенно-исторической трансформации - это наиболее существенный урок герменевтики Г.-Г.Гадамера.

Анализ интерпретации в техническом плане предложен Э.Бетти в виде «канонов» или правил для субъекта интерпретации, то есть собственно интерпретатора, и объекта интерпретации, то есть «смыслосодержащей формы». Правила для объекта - это 1) «канон герменевтической автономии» или «канон имманентности герменевтического масштаба» и 2) «канон целостности (тотальности) и внутренней смысловой взаимосвязи герменевтического созерцания». Правила для субъекта - это 3) «канон актуальности понимания» и 4) «канон приспособления (смысловой адекватности) понимания» или «канон герменевтического соответствия смысла» Betti E. Zur Grundlegung einer allgemeinen Auslegungslehre. [Текст] /E. Betti. - Tьbingen, 1988. S.22-42..

Для группы представителей западноевропейской герменевтики последних двадцати лет, следующих аналитической традиции, характерными способом введения понятия интерпретации (как процедуры перехода от знака к его значению) являются ступенчатые «модели понимания», представляемые впервые в 1981 году Вольфгангом Кюнне и в 1998 году - Оливером Шольцом.

Первый предлагает шестиступенчатую конструкцию, включающую: 1) перцептивное понимание, 2) буквальное понимание, 3) буквальное понимание в данном контексте, 4) схватывание пропозиционального смысла выражения, 5) понимание модального смысла выражения, 6) понимание как объяснение действия говорящего субъекта (как раскрытие контекста, в котором его высказывание объяснимо) Kьnne W. Verstehen und Sinn [Текст] / W.Kьnne // Bьhler A. (Hrsg.) Hermeneutik. - Heidelberg, 2003. S.65-67..

Второй предлагает девятиступенчатую конструкцию, включающую: 1) перцептивное понимание, 2) понимание в качестве знака, 3) понимание в качестве языкового знака, 4) понимание в качестве символа определённого языка L, 5) понимание потенциального смысла высказывания в языке (буквальный смысл), 6) понимание актуализованного в контексте языкового смысла (снятие многозначности), 7) понимание сказанного выражением предложения (пропозиция), 8) понимание модальности высказывания (сила высказывания), 9) понимание прагматически имплицированного смысла (косвенное понимание) Scholz O.R. Verstehen und Rationalitдt. Untersuchungen zu den Grundlagen von Hermeneutik und Sprachphilosophie. S.294-312..

В терминологической модели Д.И.Дубровского, определяющего понимание как процесс расшифровки кодов, то есть как выявление соответствия между информацией и её носителем, задача определения понимания раскрывается как задача определения механизма преобразования системой «чуждого» кода в «естественный», как задача перевода неизвестного системе кода в известный Дубровский Д.И. Расшифровка кодов (методологические аспекты проблемы) С.183-203.. В этом случае утверждение о том, что некто «понимает» есть утверждение как минимум о том, что этот некто 1) обладает системой естественных кодов, т.е. способен оперировать информацией (знаками), 2) способен на фоне системы естественных кодов распознавать нечто ему неизвестное в качестве непонятного кода, где «непонятность» или «непонимание» есть знание субъекта о собственном незнании кода, 3) способен к переводу или трансформации «неизвестного», представленного в виде знания о собственном незнании кода, в известные или естественные коды. Данная модель удобна тем, что с её помощью можно непротиворечиво представить наиболее влиятельные технические модели понимания как способы работы субъекта с системами известных ему кодов, не акцентируя внимание на содержательной интерпретации этих кодов, то есть эта модель представима как компактный и внятный вариант ступеней языкового понимания В.Кюнне и О.Р.Шольца.

Второй параграф третьей главы «Проблема понимания с точки зрения семиотической схемы познания коммуникации» содержит анализ двух существенно различных версий антиредукционистской (то есть неимманентной, выходящей за пределы синтаксической данности текста) интерпретации, а именно стратегии «понимания лучше» и стратегии «понимания иначе».

Стратегия «понимания лучше» основывается на требовании исследовать грамматические и психологические контексты, в которых осуществляет себя значение интерпретируемого высказывания: интерпретация должна учесть как можно большее количество синтаксических оппозиций, прежде чем реципиент сможет быть уверенным в том, что ему действительно известны все оппозиции и контексты, способные конкретизировать место данного конкретного знакового средства в их контексте. Психологическая интерпретация реализуется не в меньшей степени через нахождение того целого, которое позволяет познать единичное, нежели грамматическая интерпретация: если в грамматике под целым понимаются языковые системы, которыми владел или с которыми был знаком отправитель высказывания, то в психологии таковым целым являются этические категории в их обусловленности как универсальной природой человека, так и конкретно-исторически определённым способом их освоения. Иными словами, «понимание лучше» подразумевает ту же самую синтаксически обусловленную схему интерпретации (что, видимо, и предопределило интерес структурализма к наследию Ф.Шляйермахера), что и интерпретация на основании интенции текста: реципиент здесь должен учитывать все доступные автору способы формирования интерпретанты, так что в антиредукционистской интерпретации тезис о «двойной активности» превращается в тезис о полисубъектной смыслообразующей активности, определяющий навык использования языка автором. Никаких ограничений на количество этих своего рода «степеней заданности» значения нет: история бесконечно развёртывается в прошлое, а способ её освоения, как на это указывает четвёртая ступень воссоздания, сам по себе носит исторический характер, так что контекстуальное приближение к обозначенному автором набору денотатов бесконечно во времени.

«Понимать лучше» значит знать больше автора о механизмах и содержаниях социальных и языковых явлений и, применяя эту модель воссоздания значений к самому себе, понимать, что сам процесс определения контекстов бесконечен, так же как бесконечен язык в его актуальной временной данности. В терминах семиотической схемы «понимать лучше» значит, зная синтаксис естественного языка, которым пользуется отправитель сообщения, и зная о трансформациях, произведённых им в нём, рассматривать знаковые средства, из которых составлено сообщение, с точки зрения их места (и места самого сообщения) в контексте, выходящем за пределы возможных знаний автора и его эпохи. Такого рода структуралистский антиредукционизм позволяет на фоне исторического знания делать выводы о том, какого рода действительность обозначена знаком - действительность чувственного восприятия, рассудка или разума. Во второй половине XX века стратегия «понимания лучше» подразумевает понятие дискурса и, соответственно, выявление значений как анализ дискурса.

Стратегия «понимания иначе» выражает себя не в аподиктических, но в ассерторических суждениях, не предписывая реципиенту выполнение каких-либо процедур, позволяющих «понять», но описывая механизм деятельности понимания. Базовый тезис заключается в том, что реципиент способен что-то понять, лишь включая речь как предмет в процедуры своей индивидуальной репрезентации. Собственно, если часто речь идёт в терминах «понимания» сначала о познании, затем об интерпретации, то стратегия «понимания иначе» в антиредукционистской интерпретации впервые позволяет говорить о понимании в собственном смысле как создании уникальных содержаний или сигнификатов знака.

Коммуницируемое знаковое средство подразумевает воссоздаваемость некоммуницируемых денотатов через процедуру интерпретации, задействующую максимальное количество контекстов, место в которых гарантирует референцию: в простейших случаях денотат воссоздаётся реципиентом в обращении к собственному эмпирическому опыту или опыту логического вывода; в случае коммуникативного знания (то есть при интерпретации исторических, художественных или философских текстов) обоснованием денотата служит синтаксический контекст, задействующий способность человека представлять отсутствующий в опыте восприятия или вывода объект или понятие. Таким образом посредством сначала редукционистской, потом антиредукционистской контекстуальной интерпретации достигается своего рода непрямая коммуникация денотатов. Однако сигнификат знака всегда остаётся несообщаемым и именно он имеется в виду стратегией «понимания иначе», описывающей понимание как уникальное для каждого индивида и возникающее каждый раз в каждом новом акте коммуникации заново содержание. Если доводить эту мысль до конца, то именно «понимание иначе» подразумевает, что задействованные коммуникацией механизмы познания и интерпретации - процессы распознавания знака как рассудочного предмета на фоне объектов восприятия, перевода внешнего языка во внутренний, поиска денотата интериоризированного, ставшего внутренним знакового средства как предмета - предоставляют лишь техническую возможность осуществления понимания как сигнификата знака. Во всяком случае только в контексте этой стратегии можно объяснить, почему для одного человека слово «дом» содержательно раскрывается как источник извлечения прибыли, для другого - как рефлексия по поводу корней современной культуры, а для третьего - как образ животного с лапами из фантастического романа.

В четвёртой главе «Пример неэмпирической коммуникации: семиотическое выражение эстетической способности» продемонстрированы практические возможности семиотической схемы, релевантные в прикладном анализе содержательных и формальных аспектов эстетики.

Первый параграф «Прагматические, синтаксические и семантические теории эстетического» предлагает анализ комплекса западноевропейских эстетических теорий, начиная с А.Г.Баумгартена, в терминах сформулированной в настоящем исследовании семиотической схемы.

Когда говорят об эстетическом, зачастую речь идёт одновременно об эстетической способности, об эстетическом объекте, о художественном произведении и даже о познании эстетического и художественного. Основная проблема, с которой исследовать в этой области сталкивается, - это проблема ясности используемых терминов. Часто, например, рассуждают об эстетике, имея в виду познание художественного произведения или об эстетическом объекте, имея в виду лингвистическую данность текста художественного произведения. Мы исходили из гипотезы, что данная проблема разрешима с помощью предложенной в настоящем исследовании семиотической схемы познания и коммуникации при следовании ряду предпосылкам, а именно: 1) эстетическая способность должна быть понята как репрезентативная деятельность сознания индивида, не совпадающая с познанием, интерпретацией, пониманием и коммуникацией; 2) эстетический объект должен быть понят в виде результата эстетической репрезентативной деятельности сознания индивида, то есть как особого рода знак или знание; 3) «эстетическими» текст, «художественное произведение», объект чувственного восприятия, понятие могут быть названы только в той мере, в какой они являются для сознания индивида субстратом реализации эстетической способности - и они ни при каких обстоятельствах не являются самой этой способностью; 4) эстетическая способность и эстетический объект должны быть отличны не только от художественного, чувственного или логического как субстрата их реализации, но и от процедур познания, направленных на эстетическую способность, на художественное или на что-то иное.

Семиотическое выражение эстетики позволяет обозначить процесс переживания прекрасного как эстетический семиозис, а само прекрасное - как эстетический знак. Закономерно возникающие вопросы, что такое эстетический семиозис и эстетический знак, предваряются ответом на вопрос: как семиотически может быть выражена сложившаяся в XVIII - XIX веках оппозиция между эстетикой как метафизикой прекрасного и эстетикой как философией искусства? Эстетический семиозис есть часть гносеологического семиозиса или же семиозиса коммуникации? Эстетический знак является видом гносеологического или коммуникативного знака? Или эстетический семиозис полностью независим от процессов познания и коммуникации?

Эстетический знак может быть определён в контексте каждого из измерений семиозиса; на уровне семантики можно говорить о специфическом эстетическом объекте референции (в том числе об отсутствии объекта или об авторефернтности), равно как и об индексальном, иконическом или символическом статусе эстетического знака; на уровне синтаксиса - об эстетических правилах соотнесения знаков; на уровне прагматики - об эстетических правилах употребления (и в т.ч. о позициях говорящего и слушающего и их феноменологической и исторической определённости, равно как и об исторических нормах и кодах эстетического или поэтического синтаксиса). Эстетический семиозис прагматически может быть определён как вид гносеологического или коммуникативного семиозиса, как смешанный вид семиозиса или как совершенно самостоятельный по отношению к познанию и коммуникации способ осуществления знаковых процессов. В данном параграфе сначала проанализирована группа эстетических теорий, рассматривающих прекрасное как коммуникативный знак, а эстетику - как философию искусства или теорию эстетической коммуникации; а затем группа теорий, авторы которых предпочитают анализировать прекрасное в терминах теории познания и видят в эстетике метафизику прекрасного.

Во втором параграфе «Эстетический знак в семиотической схеме», следуя Г.Гегелю и русскому формализму, мы определяем эстетическую способность как самостоятельный (не определимый познанием или коммуникацией) способ представления в прямой интенции объектов, предметов и понятий, результатом которого является эстетический знак. Соответственно, знаковым средством эстетического знака является эстетическая способность (эстетическое переживание, чувство или исходная эмоция), денотатом - точка интенсивности или идея прекрасного, сигнифиикатом - собственно эстетическое содержание переживания. Поскольку реально не существует эстетического в себе, постольку речь в любом случае может идти о чём-то прекрасном, где это что-то есть субстрат осуществления эстетической способности, представленный в виде сигнфиката объекта, предмета или понятия.