Проблема субъективности в трансцендентально-феноменологической традиции западной философии

В диссертации рассматривается применение этого метафизического принципа к интеллекту. Субъективность есть выражение присущего конечному сущему способа существования. Лейбниц разрушает привычную для картезианства тотальность самосознания, расширяя пространство интеллекта от лишенного рефлексии «я» до априорного духа. Полная идея интеллекта есть выражение всех его состояний. Поэтому структура интеллекта по Лейбницу следующая: малые перцепции, осознание и априорные идеи. Обычное эмпирическое состояние нашего сознания есть его аффицируемость чувственностью. Необходимо мыслить такие формы нашего интеллекта, которые близки к чисто регистрирующему состоянию и лишены рефлексии «Я». Наличие бесконечно-малых перцепций является необходимым для того, чтобы мыслить весь духовный континуум интеллекта, ибо в противном случае сам принцип осознания и эмпирическое состояние сознания было бы необъяснимым. Априорная же структура интеллекта существует как его логический механизм, стоящий за непосредственными чувственными формами сознания - восприятием, памятью, воображением и т.д. В рамках этого Лейбниц специальным образом анализирует действия этого механизма: так, при восприятии какого-либо внешнего предмета, аффицирующего нашу чувственность, осознание предмета происходит как «предвосхищение» (prolepsis) в материале чувственности всеобщих свойств самого предмета, чистых форм его существования. При этом сами априорные формы мышления мной осознаются как формы предмета самого по себе: они есть здесь формы «действительности» предмета самого по себе. Когда я в рефлексии обращаю внимание на сами эти формы мышления как мои представления, происходит как бы «воспоминание» (subvenire) в формах предстоящего нам предмета. Таким образом, в действительности логический механизм представления является онтологическим механизмом, структурирующим и формирующим сам эмпирический опыт.

Как рационалист Лейбниц, безусловно, сохраняет приоритет за чистым сознанием. Априорные истины принципиально не выводимы извне и обнаруживаются только в рефлексии; в рефлексивных актах нам открывается сам наше «Я» и его укорененность в бытии. Обнаружение врожденности нашего разума самому себе становится началом обращения его на эмпирический опыт. Смысл априоризма Лейбница заключается в том, что осознание своего «Я» становится началом перехода от «потенциального» существования к актуальному существованию субъекта. Чистый акт рефлексии нашего «Я» (картезианское cogito) есть исходная форма и «начало» мышления не только потому, что в нем реализуется самодеятельность нашего духа, но и потому, что оно есть экзистенциальный выбор разумного бытия. Континуальность интеллекта означает фактическую «рассеянность» сознания, и только осознание своего «Я» возвращает нас к бытию. Иначе говоря, согласно Лейбницу, экспликация самого бытия в акте мышления «Я», означает выбор в пользу априорных идей перед чувственными желаниями, выбор априорных проекций разума (как метафизической реальности) на сферу чувственного опыта, выбор в пользу рациональной мотивации воли против чувственных страстей и аффектов. Так в рационализме Лейбница примиряются Декарт со Спинозой.

Таким образом, априоризм Лейбница есть вариант рационального обоснования воли. Воля в своей онтологической основе является стремлением (желанием) как таковым. Именно выявление онтологической структуры стремления обнаруживает временность воли, а, следовательно, и временность субъекта. Однако, хотя темпоральная структура желания «включает» в себя все модусы, в модусе желания мы больше привязаны к настоящему и прошлому, а в модусе воли мы определяемся будущим. Именно континуальность интеллекта позволяет Лейбницу открыть такие формы субъективности, каких не знает предшествующий рационализм - ленивый разум и злую волю. Тем не менее, в действительности наша воля есть равнодействующая всех рациональных и иррациональных мотивов, сумма всех бессознательных и трансцендентных впечатлений. Именно поэтому необходимо все время сознательно выбирать рациональное (метафизическое) бытие. Наше актуальное «Я» и связанное с ним сознание всех априорных истин разума есть самый мощный элемент в структуре интеллекта. Априорный интеллект может определять наличную субъективность, только если он сам понят как выражение бытийного стремления: желание разумного бытия. Бытийная воля до сих пор подчиняющаяся игре слепых желаний, теперь существует как равнодействующая под мощным влиянием интеллекта, она становится разумной волей.

Таким образом, мы получаем следующую структуру рациональной мотивации воли: желание - рациональный выбор - экзистенциальный выбор. Воля-к-мысли «определяет» разум, разум - обуславливает практическую волю, открывая ее в акте рефлексии, воля - направляет поступки и действия, поступки и действия - демонстрируют разумное бытие. Анализ лейбницевского решения проблемы воли показывает, что для всего классического рационализма «замковым камнем» является априорное метафизическое основание: вера в разумность бытия, т.е. предустановленная гармония. Как только в критической философии исчезает эта вера, исчезает и радость мышления, а вместе с ней и воля-к-мысли, точнее - она превращается в иррациональную злую волю.

В рамках анализа учения о субъективности в эмпиризме рассматривается философия Дж.Локка (§4 главы 1). Здесь показано, что благодаря своей установке на описание непосредственных фактов опыта эмпиризм в отличие от рационализма открывает иные атрибутивные (онтологические) структуры субъективности, именно потому, что рационализм редуцирует всякое эмпирическое содержание сознания. Сама установка эмпиризма связана с обнаружением активной роли ума - естественной активности сознания, связанной с фиксацией любых содержаний опыта. Обнаружение ума как особой инстанции и формального механизма сознания переворачивает традиционные представления об эмпирическом опыте: в составе опыта содержатся внеэмпирические структуры, фундирующие его и порождающие сам горизонт опыта. В результате этого меняются представления о внутреннем и внешнем чувстве, рецептивности и активности сознания, о формировании общих понятий, о врожденности нашего интеллекта самому себе. Локковский «ум» является фактически эмпирическим вариантом картезианского «света естественного разума»: осознание в акте рефлексии самой структуры опыта есть только проявление спонтанной активности эмпирического интеллекта.

В рамках этого в диссертационном исследовании тщательно анализируются эти онтологические (гносеологические) структуры и механизмы эмпирического опыта. Во-первых, анализируется сама деятельность ума, благодаря которой в составе опыта нечто вообще воспринимается (дается). Подробно исследуются операции удержания, т.е. фиксации идей в подвижном составе опыта; удержание осуществляется благодаря непосредственному созерцанию и памяти. Благодаря этой операции ума нечто предстает перед нами и становится предметом сознания. Второй операцией интеллекта является различение, т.е. способность суждения как модифицированная операция удержания двух и более восприятий. В результате этой операции идеи относятся к внешнему или внутреннему чувству, а тем самым определяются и границы опыта. Наконец, третьей операцией интеллекта является операция абстрагирования, т.е. превращения воспринятой идеи в обобщенное представление. Анализ операций ума показывает, что в силу исходной установки на опыт эмпиризм в отличие от рационализма имеет дело только с обобщенными представлениями, но не понятиями, и не знает проблемы синтетических суждений.

Во-вторых, в составе опыта обнаруживаются пространственно-временные формы опыта. Протяженность фиксируется Локком отнюдь не как свойство самих воспринимаемых вещей, а является специфической особенностью ума, способностью модифицировать различные пространственные представления. Речь идет не о понятии (идее), отвлеченной деятельностью сознания, но о самой форме внутреннего чувства: восприятие или воображение любого предмета предполагает пространственную развертку самого внутреннего чувства как своеобразного экрана, на котором прорисовывается (удерживается и различается) воспринимаемый предмет. Эта форма внутреннего чувства оказывается необходимым условием любого внешнего опыта. Аналогичным образом в составе опыта обнаруживается и время сознания, ибо эмпирическое сознание открывается во внутреннем чувстве как вереница представлений Локк Дж. Сочинения в 3-х тт.: Т.1. М., 1985. С. 181.. Локк открывает, что все временные определения (идеи) связаны не с восприятием внешних предметов, но открываются рефлексией. Время есть необходимое условие восприятия, но само оно не наблюдаемо. Актуально время эмпирически переживается как по-явление и про-явление образов внешних предметов во внутреннем чувстве; оно оказывается априорной характеристикой, обеспечивающих саму возможность явления внешнего предмета. Мир является нам в сознании именно потому, что его образы постоянно появляются и сменяются. Вообще ряды изменяющихся образов относятся именно к восприятию предметов объективного мира, т.е. к чувственности. Пространственная форма образов характеризует их отнесение к внешнему созерцанию, их «объективный характер», выход за пределы сознания; изменчивость образов характеризует их отнесение к внутреннему чувству в нас. Время и пространство - это характеристики явления бытия. В рационализме бытие присутствовало непосредственно во вневременных логических формах мышления, в эмпиризме оно присутствует в пространственно-временных образах.

В рамках анализа времени как формы явления в диссертации специально рассмотрено соотношение учение о времени Локка и Канта; указывается, что учение о времени в эмпиризме содержит некоторые догадки о схематизме воображения. Так, в операциях схватывания и удержания Локк предугадывает кантовскую аппрегензию, но он только констатирует временной синтез и не фиксирует его продуктивный характер. Далее, время оказывается у Локка основой образования понятий; это так же отход от эмпирической установки, ибо оказывается, что основные понятия - в рационализме чистые формы, априорные понятия или врожденные идеи - извлекаются нами из внутреннего чувства, а вовсе не из наблюдения за внешними предметами. Время само оказывается некоторым априорным образцом (схемой) для ряда понятий. Конечно, как таковое время внутреннего чувства у Локка, безусловно, еще не является чистой временной схемой Канта. Наконец, Локк обнаруживает возможность конструировать поверх временного ряда эмпирических представлений ряд представлений нашего воображения. Лейбниц зафиксирует эту внеэмпирическую способность Локка как независимую от аффектированного слоя сознания деятельность мышления, определенную априорной структурой; Кант именно с этим свяжет практическое обращение разума. Локк только констатирует такую нашу возможность, он целиком остается в рамках эмпирического синтеза представлений.

В-третьих, обнаружение активности ума и условий эмпирического синтеза представлений открывает структуру самого опыта. А именно: обнаруживаются формы самого интеллекта, которые, с одной стороны, конституируют объект опыта, с другой стороны, субъект опыта как таковой. Иначе говоря, в деятельности ума обнаруживается сама структура явления. Так, известная проблема первичных и вторичных качеств связана с тем, что в пределе строго различить формальные качества предметов и акты деятельности ума невозможно. Первичные качества представляют пространственно-временную форму (схему) любых восприятий, а именно саму экстенсивность восприятий на внешней границе опыта; вторичные качества характеризуют интенсивность образов и восприятий во внутреннем чувстве. Речь идет о самой различительной способности ума. Первичные качества характеризуют качественно-количественные характеристики любых явлений; вторичные качества характеризуют их специфические особенности в соответствии с их выраженностью (степенью интенсивности). Так в эмпиризме ставится проблема категорий, ибо в рационализме речи о явлении просто нет; категории - не априорные идеи, а онтологические схемы деятельности ума в опыте.

Категории конституирует сам предмет опыта; так, Локк вводит понятие субстанции как обобщенного представления о предмете любого возможного опыта. Рассмотрение эмпирической идеи субстанции показывает ее как идею единства самого опыта. А потому она является выражением не только объекта как такового, но и субъекта. «Я» для Локка не действительное единство сознания (cogito), но обозначение (представление) единства всей совокупности переживаний в подвижном составе опыта. Уже обнаружение времени как формы внутреннего чувства указывало на временную структуру нашей субъективности: само наше существование тождественно с явлением; явление и есть презентация нашего бытия. Subjektum, согласно Локку, и есть единство всего нашего внутреннего чувства, а представление «я» (идея «Я») - только репрезентант для этого единства. Из того, что идея «субъекта» смутна, вовсе не следует, что единства сознания не существует. Конечно, представление единства (понятие «Я») и действительное актуальное единство сознания (акт cogito) не одно и то же, но поскольку представление «Я» привязано к модусу настоящего времени, то оно оказывается представлением актуального единства. Именно потому, что ум может образовать идею единства сознания, самим этим действием полагается субстанциальное единство нашего внутреннего опыта. Поэтому эмпирический опыт во всей полноте и является констатацией нашей субстанциальности. Так Локком разрешается проблема субъекта. Опыт есть явление самого потустороннего бытия во внешнем чувстве, одновременно, он есть явление самого потустороннего субъекта во внутреннем чувстве. Короче, опыт и есть представление (явление) самого субъекта. Это есть эмпирическая версия тождества мышления и бытия. В работе специально анализируется различие представления субъекта у Локка и Канта.

Рассматривая деятельность эмпирического интеллекта, Локк обнаруживает временность и конечность нашего опыта (нашей субъективности). Эта проблема им обозначена как проблема непрерывности опыта, т.е. тождества сознания. Критика понятия субстанции и критика картезианства (врожденных идей) приводит эмпиризм к необходимости констатировать не априорный, но все же внеопытный, источник нашей идентификации. Решение непрерывности опыта, как было показано, связано с констатацией его бытийного характера, и если в опыте нам открыто само бытие, то именно бытийный характер сознания является гарантом нашей идентификации. В диссертации показано, что проблема идентификации в эмпиризме, как и в рационализме, носит отнюдь не теоретический, а практический характер. Эмпирически каждый раз, когда я сознаю, что я есть единая личность, я сознаю свою существенность (субстанциальность), хотя и не знаю, в чем она заключается. Но мое сознание - прерывно. Решение Локка удивительно: сознание не непрерывно, но оно должно быть непрерывным! Локк разрешает эту проблему путем волевого акта эмпирической идентификации - идентификации не с рационалистическим чистым сознанием, но со своим эмпирическим опытом, понятым как бытийное сознание. Этот волевой выбор есть так же беспокойство о своем бытии, требование преодолеть дурную субъективность и высветить бытийные структуры опыта. Фактически эмпирик Локк приближается к рационалисту Лейбницу: тождество личности - не фактическая наличность, а задача постоянной рефлексии, т.е. бытия в качестве сознательных существ. В диссертации решение этой задачи анализируется в связи с эмпирическим учением о свободе воли.

Таким образом, в классической метафизике субъективность понималась благодаря, во-первых, рефлексии, во-вторых, репрезентации - путем сведения к единству сознания к его понятию (в рационализме) или обобщенному представлению (в эмпиризме), в-третьих, метафизической субстанциализации - путем идентификации с трансцендентально-априорной реальностью в рационализме или идентификации с эмпирическим опытом в эмпиризме. Субъективность (сознание) предстала как система объективных трансцендентальных структур (априорных метафизических принципов разума или внеопытных механизмов эмпирического интеллекта).

Кант разрушает такое представление о субъекте; введя различие между вещами-в-себе и явлениями, он разрывает тождество мышления и бытия и констатирует конечность, феноменальность и временность опыта. В кантовском опыте априорный механизм интеллекта замкнут на чувственность, и проявляет себя только в явлении. Тем самым снимается антиномия рационализма и эмпиризма: рациональные структуры не имманентны бытию, как это было в рационализме, но и не субъективны, как это было в эмпиризме. Опыт (Dasein) и есть наличное явление бытия (Existenz). Поэтому «Критика чистого разума» является аналитикой конечной субъективности (Endliche Subjktivitдt), или субъективности субъекта, по выражению М.Хайдеггера. Онтологическое истолкование кантовского явления как феномена субъективности и является целью 2-ой Части диссертационного исследования «Время и трансцендентальная субъективность в философии Канта».

В Главе 1 Части 2 первоначально рассматривается статическая структура кантовского явления как единства чувственности и априорных форм рассудка. В § 1 рассматривается роль чувственности в кантовской аналитике явления как действительного развертывания субъективности. Опыт понимается Кантом не как формальная система чистых понятий, но как фактическое воплощение априорных форм рассудка в чувственности, как живой и законченный синтез эмпирии. Поэтому «реабилитация» чувственности у Канта совершается не только путем учета эмпирической критики учения предыдущего рационализма, но путем нового понимания ее роли в опыте. Во-первых, чувственность есть выражение конечности нашего познания, его аффицируемости и рецептивности, а потому - его неинтеллектуального характера. Таким образом, возникает новое несенсулистическое понятие чувственности. Чувственность есть способ отношения субъекта к объекту, а не выражение рецептивности и восприимчивости как таковых; в отличие от классического рационализма Кант настаивает на рецептивности сознания, в отличие от классического эмпиризма он указывает на априорный характер форм чувственности. Чувственность есть выражение именно субъективности конечного индивида. Во-вторых, чувственность является условием применения рассудка и смысла чистых рассудочных понятий. Кант признает одинаковую важность обеих инстанций - чувственности и рассудка - для познания, однако, поскольку речь идет о реальном эмпирическом явлении, то именно чувственность оказывается «материей» воплощения категорий и развертывания спонтанной активности рассудка. Рассудок необходимо «замкнут» на чувственность; она есть условие для проявления рассудка. Смысл кантовской трансцендентальной дедукции категорий в том, чтобы показать, что сами категории как чистые формы мышления свою реальность получают только в чувственном воплощении. Наконец, в-третьих, сам опыт (явление) есть первоначальный синтез чувственности и рассудка. Хотя кенигсбергский философ ставит вопрос об априорных условиях познания, в действительности его интересует само живое эмпирическое явление. Трансцендентальность на языке Канта и есть выражение спонтанной активности рассудка, заключающейся именно в его синтетической функции чувственного многообразного в явлении. Таким образом, чувственность не только выражение конечности самого опыта, условие и материя применения категорий рассудка. Кантовская «реабилитация» чувственности заключается в том, что она оказывается не просто одной из необходимых способностей сознания, но самой стихией синтеза явления, проявлением нашей самой субъективности.

В § 2 «Единство явления и трансцендентальная дедукция категорий» рассматривается кантовское явление - синтез чувственности и рассудка - как проявление способности суждения. Способность суждения (Urteilkraft) есть само существо нашего познания - как первоначальная слепая спонтанность и осознанная (в рефлексии) синтетическая способность мышления. Опыт (явление) есть именно синтез чувственности. Как в классической метафизике понятие силы было синонимом возможности совершения действия, так сила суждения у Канта есть выражение реального синтеза чувственного многообразного: именно благодаря способности суждения (благодаря воображению в фигурном синтезе) образуется представление созерцания, т.е. дается предмет опыта, обладающий интеллегибельным, рассудочным содержанием. Если субъективность и есть наличное явление, то сила суждения есть выражение присущей нам энергии спонтанности мышления, самого онтологического синтеза явления.

Именно понимание явления (опыта) как синтеза чувственности и рассудка позволяет осуществить не метафизическую, а трансцендентальную дедукцию категорий, т.е. обосновать их необходимость применения к предмету любого возможного опыта. Способность суждения выступает как непосредственное соединение (синтез) элементов чувственного многообразного в единое целое (в единый образ), и в качестве такового, с одной стороны, она оказывается непосредственной презентацией единства сознания (трансцендентальной апперцепцией), а, с другой стороны, непосредственным воплощением категориального единства в чувственности. Здесь в диссертационном исследовании, во-первых, специально анализируется кантовская трансцендентальная апперцепция как реальное единство рассудка в опыте: только благодаря реальному связыванию многообразного в созерцании и осознанию этого единства в одном сознании, имеется возможность для сознания тождества в апперцепции. А, во-вторых, специально анализируется подведение единства чувственного многообразного под единство трансцендентальной апперцепции именно как проявление способности суждения. Собственно говоря, именно потому, что совершается реальный синтез чувственного многообразного в одном сознании, он обладает реальным единством, а чистые рассудочные понятия (категории) - как определения этого единства - имеют объективный смысл. Не только рассудок «замкнут» на чувственность в опыте, но и чувственные предметы «подчинены» единству рассудочных понятий.

Однако, как же все-таки, осуществляется сам синтез чувственности и рассудка в явлении? Этот вопрос анализируется в § 3 «Категориально-фигурный синтез». Хотя рассудок и рассматривается Кантом как формальная система чистых понятий, он определяется, прежде всего, в действии - как законченный синтез эмпирии. Реальный опыт как живое действие осуществляется в виде единого категориально-фигурного синтеза. Иначе говоря, он имеет как бы два полюса: на полюсе рассудка осуществляется систематическое единство категорий, на полюсе аффектированной чувственности осуществляется единение чувственных данных, но оба синтеза скоординированы трансцендентальной апперцепцией, а потому и сообразуются друг с другом. Категориальный синтез (sinthesys intellectualis) есть единство категорий в отношении многообразного содержания созерцания вообще; это чисто интеллектуальный синтез. Фигурный синтез (synthesis speciosa) есть необходимый априори синтез чувственного многообразного; фигурный - поскольку это реальный синтез явления, определение пространства внутреннего или внешнего чувства. Строго говоря, оба эти трансцендентальных синтеза различны; однако, они связаны через единство апперцепции

Конечность рассудка проявляется в обосновании необходимого характера применения чистых рассудочных понятий к предметам опыта; вне применения к материалу явления категории сами по себе не имеют смысла. Они играют роль про-образов предметов, но свою действительность они обретают только в явлении, т.е. только благодаря реально-совершающемуся синтезу. Это значит, что категориальный синтез есть прообраз синтеза фигурного. Сродство (die Affinitдt) категориального и фигурного синтезов связано с действием самой силы суждения (продуктивной способности воображения), т.е. благодаря актуально совершающемуся синтезу явления. Продуктивная способность воображения и есть сама энергия спонтанности нашего сознания: сила, единящая фигурным образом чувственное многообразное и придающее ему единство в соответствии с категориальным единством рассудка.

Таким образом, статическая или формальная структура субъективности (явления, опыта) (§ 4) включает три инстанции - чувственность, воображение и категориальное единство рассудка, которые в реальном опыте взаимно «замкнуты», «предполагают» и определяют друг на друга. Отличие Канта от предыдущего эмпиризма и рационализма именно в том, что он констатирует роль воображения как выражения нашей действительной субъективности. Трансцендентальная топика различает (в рефлексии) эти способности, однако, в самом живом явлении они взаимосвязаны. Их единство и есть реальное развертывание и проявление конечной субъективности.

Поэтому в диссертационном исследовании предпринята своеобразная динамическая интерпретация кантовского явления как временного онтологического синтеза. Этому посвящена Глава 2 Части 2 «Механизм онтологического синтеза: машина времени». Обычно исследователи указывают на время как априорную структуру чувственности или временной характер схем воображения. Между тем, все кантовское явление (субъективность) целиком должно быть понято как временной синтез, временение, развертывание времени. В §1 «Чувственность: сцена синтеза» рассматривается временная структура чувственности. Так, различие между метафизическим и трансцендентальным истолкованием пространства и времени как форм чувственности связано не столько с указанием их априорного характера, сколько с временным синтезом самой чувственности. Трансцендентальный счет времени осуществляется (разворачивается) как фигурный синтез: репродуцирование времени (сукцессия) происходит как синоптическое прибавление одной точки пространства к другой; репродуктивное воображение времени в созерцании всегда сопровождается продуктивным воображением созерцания. Поэтому внешнее созерцание (пространство) и есть временность. Кроме того, поскольку чувственность является условием применения категорий рассудка, то обнаруживается, что любой предмет опыта дается в своих предметных формах в синтезе явлений вместе с синтезом самого пространства и времени как условий (горизонта) его данности (§26 «Трансцендентальной дедукции категорий»). Отсюда и вытекает аподиктический, долженствующий характер всех временных определений для познания любых предметов. Кант сам указывает, что на этой априорной необходимости основывается так же возможность всех аподиктических основоположений об отношении времени и аксиом о времени вообще Кант И. Критика чистого разума. СПб., 1994. С. 55.

.

В работе (§2 «Схематизм чистых рассудочных понятий») соответственно дано детальное онтологическое истолкование схематизма чистых рассудочных понятий и выявлена временная структура самого онтологического синтеза. Так, во-первых, анализ схематизма чистых рассудочных понятий показывает, что категории выражают лишь чистое синтетическое единство многообразного вообще. Схемы есть правила для продуктивной способности воображения, задающие последовательность синопсиса чувственности. Репродуктивное воображение в реальном синтезе «подчинено» продуктивному воображению: в процессе синтеза воображение последовательно присоединяет один элемент чувственности к другому (одну точку пространства к другой) в «соответствии» со схемой предмета. Это «соответствие» и есть аффиниция категориального и фигурного синтезов; и только в этом случае можно понять, почему единство эмпирических представлений (синтез) согласуется с представлением единства (понятием), ибо понятие есть единство не представлений, но - именно самого синтеза. Рассудок оказывается в своей основе машиной времени: категории являются программой, реализация которой с помощью энергии воображения превращает виртуальную временную схему в реальную пространственную организацию поля чувственности (в представление). В процессе синтеза время превращается в пространство, временная схема реализуется как фигурная. В работе показано, что и пространственная конфигурация рассудка (конфигурация таблиц суждений, категорий, основоположений, категорий свободы и т.д.) определяются его временностью.

Во-вторых, анатомия синтеза явления выступает как единство антиципации, аппрегенции и рекогниции. При этом принятое традиционное линейное понимание, как это было в эмпиризме Локка, их взаимосвязи (последовательности) как временных модусов недостаточно. Синтез имеет нелинейную темпоральную структуру: существуют как бы «вложенности» модусов времени друг в друга. Каждая операция «содержит» и «предполагает» в себе две другие; и изначальная временность синтеза живого явления основывается на единстве продуктивного и репродуктивного воображения. Время, продуцируемое репродуктивным воображением, является временем реального продуктивного синтеза явления.

В § 3 «Временная конфигурация рассудка» этой главы представлено детальное истолкование временной природы схем категорий, только эскизно намеченное Кантом. «…Схемы суть не что иное, как априорные определения времени, подчиненные правилам и относящиеся (в применении ко всем возможным предметам согласно порядку категорий) к временному ряду, к содержанию времени, к порядку времени, и, наконец, к совокупному времени» Кант И. Критика чистого разума. СПб., 1994. С. 127.. Действительно, рубрики «количество» и «качество» определяют само созерцание и его состав; рубрика «отношение» «задает» сам предмет в явлении; и, наконец, в рубрике «модальности» структурируется само явление. Самым главным здесь является то, что в синтезе явления - переходе от одной категории к другой - осуществляется про-явление в здесь-бытии опыта (Dasein) потустороннего бытия (Existenz). Схема каждой категории дает возможность постепенного представления предмета опыта, которое завершается целостностью самого явления. Здесь в опыте представляется нечто, лежащее за его пределами. Четвертая рубрика категорий - возможность, действительность, необходимость - есть такая полная структура времени, которая презентирует в «здесь» поле самого продуктивного воображения, в котором возможно, присутствует и необходимо конституируется сам предмет опыта. Возможность выступает как горизонт явления, откуда сюда нечто приходит, временится, является; действительность определяет наличное здесь-бытие в определенном времени и констатирует его как присутствие; наконец, необходимость конституирует время как неизбывность, как неизбежность того, что необходимо должно наступить (быть) в наличном здесь-бытии. Именно категория необходимости замыкает в единое целое структуру времени явления; в эмпирическом сознании это переживается как осознание своей конечности и своего долга. Именно категория необходимости определяет практическую модификацию воли.

Аналогичным образом онтологическое истолкование таблицы основоположений выявляет временную структуру эмпирического сознания. Аксиомы созерцания дают правила непрерывного синтеза созерцания вообще; антиципации восприятия являются проекциями в явление единства времени; аналогии опыта выступают как проекции структуры созерцаемого предмета, а потому являются всеобщими и необходимыми аналогиями любых структурных взаимосвязей эмпирического опыта. Наконец, постулаты эмпирического мышления резюмируют всю кантовскую аналитику основоположений: они выявляют возможность, действительность и необходимость ноуменального бытия в самом явлении. Поскольку рассудок предстает не как система априорных идей, но как живой, конечный интеллект, то постулаты эмпирического мышления в своей временной структуре являются непосредственной репрезентацией субъективности.

Наконец, в диссертации дана экспозиция временной структуры разума. Идеи разума есть априорные принципы, выражающие единство самого сознания и поэтому имеющие отношение к любому эмпирическому явлению. Но это значит, что они сами находят свое выражение во времени. Кант указывает на то, что идея разума представляет собой некоторый аналог схемы чувственности Там же, С. 398.. Идеи разума выражают безусловное в любом явлении. Поскольку явление есть феномен (данность) бытия, то само бытие выступает как некий горизонт возможного существования в любом явлении, точнее - горизонт возможного единства рассудка. Этому соответствует форма категорического умозаключения разума, которая коррелирует с идеей абсолютного субъекта: в любом своем проявлении рассудок возможен как синтетическое единство. Возможность и есть категорический временной горизонт рассудка вообще; она и есть чистое понятие единства разума. Но такое чистое понятие единства разума одновременно есть неопределенный горизонт фактического единства рассудка. Только в практическом осуществлении рассудка выявляется его единство, а, следовательно, осуществляется собственно действительность разума. Иначе говоря, априорное единство разума осуществляется как практическое единство рассудка в ряду явлений. Этому соответствует форма гипотетического умозаключения разума (поскольку опыт не может быть закончен, то действительность единства рассудка всегда носит гипотетический характер), которая коррелирует с идеей абсолютно безусловного в ряду данных явлений. Бытие предвосхищается, антиципируется как горизонт действительности наличного здесь-бытия, как здесь-бытие-в явлении. Единство рассудка предвосхищается, антиципируется как горизонт его действительности идеей разума. Действительность есть гипотетический временной горизонт конечного рассудка вообще. Действительное осуществление рассудка и есть настоящее бытие разума. Далее, действительное единство рассудка в силу незаконченности опыта носит только гипотетический характер, т.е. оно не необходимо. Действительная реализация единства рассудка осуществляется во всем ряду явлений, но ни в каком отдельном явлении полностью и целиком. Но это значит, что идея единства рассудка есть только идеал: то, что присутствует в каждом единичном явлении, но не полностью и целиком. Это означает, что фактическая реализация рассудка в отдельном явлении открывает горизонт необходимого: единство должно реализоваться необходимым образом во всем ряду явлений как его безусловное. Таким образом, констатация действительности единства рассудка в здесь-бытии, открывает горизонт его необходимости. Идеал есть абсолютная полнота возможного, явленная в форме необходимости настоящего (действительного); долженствование и есть постоянное исчерпание открывающейся в явлении возможности (в данном случае - единства рассудка). Единство разума есть необходимость (задача) его практического применения, а это теперь выступает как сознательное мышление единства самого бытия (бытийного коррелята здесь-бытия). Поэтому констатация конституции действительного в здесь-бытии открывает горизонт необходимости как регулятивного применения рассудка. Единство разума есть идеал, к которому необходимо стремиться наш рассудок в каждом своем единичном явлении: в наличном здесь-бытии бытие явлено как задача. Необходимое есть модус «будущего» практического единства разума. Таким образом, краткая экспозиция временной структуры разума такова: если в понятии чистого разума дано возможное единство рассудка, в ряду явлений - действительное единство рассудка, то в идеале это единство дано как безусловная задача. Временная структура разума раскрывается как переход от чистого понятия к его воплощению в единичных и особенных явлениях (эмпирическом мышлении и поступках) всего эмпирического ряда. Именно временность сознания является разрешением проблемы оппозиции трансцендентального и трансцендентного в кантовской философии.

Таким образом, само кантовское явление как выражение нашей субъективности в своей онтологической структуре является чистой временностью. В конечном итоге именно временность приводит к различию между явлением субъективности и его понятием, между сознанием и самосознанием, между мышлением и бытием.

Глава 3 «Трансцендентальная субъективность» посвящена собственно онтологическому истолкованию понятия кантовской субъективности. Именно анализ временной структуры явления позволяет понять кантовскую субъективность как временность. В § 1 этой главы рассматривается кантовское опровержение идеализма именно постольку, поскольку оно включает в себя понимание субъективности как временности. В последнем доказательстве сознание собственного существования оказывается непосредственным сознанием объективных вещей только при посредстве сознания себя во времени: время и есть условие реального бытия в мире для конечного субъекта. Основная связка кантовского опровержения заключается в том, что, если время является также условием и самовосприятия во внутреннем опыте, то это возможно только при условии действительного существования субъекта во внешнем мире: факт здесь-бытия дан через факт осознания себя во времени, а последнее возможно только при наличии действительного осуществления-в-мире. Явление есть реальный опыт осуществления нас в мире, репрезентация субъекта существования (субъекта явления). Это одно и то же явление: мое сознание и есть сознание того, что существует вне меня, перцепция объекта есть апперцепция субъекта. Но суть кантовского доказательства в том, что время оказывается действительным механизмом нашего существования в здесь-бытии.

Однако это означает, прежде всего, что Кант имеет дело не с понятием «Я», а с живым сознанием человека. Но именно в этом и заключается первая антиномия разума: он сам для себя есть только явление. В рамках этого в § 2 данной главы «Субъективность-для-себя» рассматривается различие кантовской трансцендентальной апперцепции и картезианского cogito: апперцепция есть реальное (временнье) единство живого сознания (явления); картезианское cogito, именно в силу тождества я мыслю и я существую, превращается в чистое понятие и принцип «Я». Кантовский трансцендентальный субъект есть понятие для указания реального единства сознания, проявляющего себя только в конкретных актах эмпирического сознания. Поэтому у Канта различаются внутреннее чувство и самосознание, явление и понятие, бытие и мышление.

В соответствии с этим в диссертации рассматривается психологическая идея разума - идея «Я». Здесь кантовская критика метафизического рационализма основана именно на том, что из эмпирического факта внутреннего чувства и основанного на нем представления (понятия) нельзя дедуцировать предикаты субъекта суждения (как это делает Декарта, выводя из факта cogito собственную субстанциальность). Факт эмпирического, хотя и чистого, сознания нельзя смешивать с данностью самого субъекта: во внутреннем чувстве (явлении) присутствует, проявлен, представлен трансцендентальный субъект (который и обозначается Локком представлением «Я»). Но нельзя отождествлять явление с понятием, наличное сознание с сознанием вообще; эмпирический факт осознания «Я» не дает никакого знания о самом «Я» как объекте, но только о факте его наличия. Логическое истолкование самосознания в рационализме принимается за метафизическое определение объекта. Решение Канта следующее: во внутреннем опыте субъект дан только как явление, но именно эта феноменальная данность и есть, по Канту, констатация его действительного существования. Быть в явлении - и означает собственно быть: феноменальность явления есть выражение ноуменального сущего.

В рамках этого в § 3 «Мышление трансцендентальной субъективности» рассматривается кантовское «восстановление» субъекта: не внутреннее самовосприятие, но мышление себя субъектом по ту сторону явления. Здесь обнаруживается кантовская антиномичность самого разума: чистое мышление в отношении синтеза эмпирии констатирует только факт существования, чистая воля в отношении поступка констатирует действительную субъектность. Совпадение первого и второго и есть кантианский акт идентификации: практическое бытие субъекта в качестве волевого и мыслящего существа. Здесь дан вариант экспозиции бытия-по-ту-сторону явления, т.е. действительного бытия субъекта в мире. Все элементы явления (чувственность, воображение, рассудок, воля) получают теперь экзистенциальное толкование как элементы наличной ситуации присутствия-в-мире, отличная, правда, от анонимной ситуации в истолковании Хайдеггера или наличного присутствия М.Мерло-Понти. Феноменальность нашего присутствия никуда не исчезает, но границы опыта оказываются открытыми тому, что за их пределами: открытая перспектива бытия выступает как горизонт нашего здесь-бытия. Субъективность оказывается при этом функцией ситуации существования, феноменом, имеющим в себе закон (форму) своего единства. Чистое мышление и чистая воля оказываются одной и той же рациональной способностью, но первая примененная в отношении синтеза эмпирии «я есть», вторая в отношении синтеза поступка «я мыслю». Поэтому субъективность оказывается всегда самоинтерпретацией этого единства, а антиномии разума оказываются неизбывной онтологической структурой «Я есть». Но в кантовской метафизике нравственности причинное отношение и волевой акт в конечном итоге должны совпадать. Поэтому категорический акт воли не просто конституирует структуру феномена здесь-бытия, но есть выбор конкретного варианта нашего феноменального бытия.

Таким образом, суть кантовской критики субъективности в развенчании всякой метафизической субстанциализации субъекта. Кант открывает действительную субъективность субъекта как его конечность, феноменальность и временность. Открытие временности явления означает констатацию действительной конечности субъекта: мыслит не «Я», не чистое понятие, не абсолютный дух, мыслит живой, конечный человек. Онтологическое истолкование феноменальной структуры явления обнаруживает его действительное присутствие в мире: в отличие от эмпиризма возможен выход за пределы опыта именно потому, что опыт есть только явление. Рефлексивная репрезентация сознания теперь должна различать его действительное бытие и его понятие, саму субъективность как существование и ее самосознание. Всякое метафизическое гипостазирование «Я» и всякая абсолютизация эмпирического сознания теперь невозможны.

Поэтому теперь онтология субъективности не может строиться как метафизика, но только как феноменология субъекта. Этому посвящена 3-я Часть диссертации «Феномен субъективности в феноменологии». В 1-й Главе этой части «Феноменология субъективности в философии Э.Гуссерля» исследуется понятие субъективности в феноменологии. § 1 данной главы посвящен самому замыслу феноменологического подхода к анализу субъективности. Разрушение тождества бытия и мышления, явления и его понятия, с одной стороны, ведет к запрету на всякие метафизические допущения и критике опыта (эмпириокритицизм, неокантианство), с другой стороны, к господству «психологизма». В диссертации рассматривается замысел феноменологии как учения о субъективности, избегающего этих крайностей. Феноменология рассматривается как сущностное усмотрение самого феномена сознания; при этом чистое сознание понимается как редуцированное до единства своих переживаний как актов существования. В отличие от классического идеализма феноменология исходит не из априорных структур, но из непосредственной данности (опыта) предметов сознания; в отличие от классического эмпиризма феноменология выявляет онтологические, конституирующие, сущностные структуры сознания. Феноменологическое созерцание есть такая конституция сознания, в которой предмет дан сам по себе как здесь-сущий; сознание в своей направленности есть чистый тетический акт. Редуцированное до своего бытия сознание оказывается некой трансцендентальной реальностью, в поле которой устанавливаются первичные феномены «Я», «сознание», «субъект» и др., фундирующие понимание мира и самого себя.

В диссертационном исследовании (§2) подробно рассматривается техники феноменологического анализа - процедура ерьчз и феноменологическая редукция. Так, смысл выключения естественной (тетической) установки заключается в том, что при этом сохраняется «замкнутость» на опыт: естественная установка сознания есть естественная интенциональность; она только коррелят действительного мира. Феноменологическая ерьчз открывает сознание как совокупность интенциональных предметов и процессов (актов). Однако описание этих имманентных содержаний сознания целиком остается при этом в области эмпирического сознания (т.н. феноменологической психологии). Чистое сознание открывается благодаря феноменологической редукции, т.е. рефлексивного сведения актов сознания к их сущностям (эйдосам). Цель и смысл феноменологической редукции - расчистить путь к собственно феноменологическому полю чистой субъективности. Здесь и обнаруживается различие между классическим понятием феномена и понятием феномена в феноменологии. В собственно феноменологическом смысле слова феномен, во-первых, есть чистое переживание как непосредственное бытие, выхваченное в потоке сознания; оно есть Sich-selbst-durch-sich-selbst-Zeigende. Во-вторых, такой феномен не отсылает к чему-то по ту сторону явления, к некой сущности; он не есть классическое явление вещи в восприятии. Сознание есть то, что само «дает», «являет»; само явление не является, но переживается. Это означает, что само сознание понимается как чистое действие: Гуссерль проводит различие между «явливанием» (Erscheinen) и самим «являющимся» предметом (Erscheinendes). Поэтому феномен в феноменологическом смысле слова есть данность сознания самому себе, но взятая в двуединой коррелятивной структуре ноэзы и ноэмы. Наконец, в-третьих, само «бытие» теперь (благодаря предварительному «заключению в скобки») есть нечто реальное внутри самого нашего переживания. Вопрос о различии вещи-в-себе и явления снимается. Сознание оказывается специфической аппрезентацией субъективности самой себе. Но здесь и обнаруживается, что феноменология как специфическое учение «грешит» самообоснованием: предмет феноменологии - чистое сознание - существует только внутри самой феноменологической установки: метод «задает» предмет анализа, а предмет анализа, в свою очередь, обосновывает сам феноменологический метод.

Действительно, исходя из феноменологической установки, могут быть усмотрены и описаны не только ноэматико-ноэтические структуры, но сама временная структура феноменологического сознания. В § 3 «Механизмы феноменологического синтеза: время» анализируется временные механизмы феноменологического синтеза. А именно - рассматривается отличие акта схватывания от кантовской аппрегензии, анализируется сознание времени (Zeitbewuвtsein), структура синтеза - единство ретенции-импрессии-протенции, рассматривается репродукция как двойная интенциональность и парадокс восприятия, , наконец, анализируется конституирование абсолютного темпорального потока чистой субъективности. Здсеь обнаруживается, что именно время оказывается самим механизмом конституирования субъективности - все равно: в живом ли явлении, в рефлексивной ли феноменологической позиции. В первом случае речь идет о самом времени сознания, во втором случае - о сознании времени. Строго говоря, в последнем случае феноменологическое схватывание конституирует само время сознания, т.е. само является временем субъективности. Основной вывод из этого анализа механизма феноменологического синтеза заключается в том, что открытая благодаря феноменологической редукции чистая субъективность оказывается неким абсолютным темпорально-конституирующим потоком, в котором конституируются все первичные смыслы предметов, ранее «заключенных в скобки». Понятие времени, доведенное до уровня допредикативной интуитивной очевидности, само лишается временных качеств; изначальному потоку абсолютной сознания (бытия-сознания) нельзя приписать атрибутивных характеристик времени. Речь теперь идет о субъективности как бытии, фундирующем само рефлексивное сознание. Механизм феноменологического синтеза конституируется на интенциональной временности самого сознания как чистой субъективности; при этом, правда, дескрипция абсолютной субъективности превращается в ее конструирование. Однако как бы то ни было, Гуссерль окончательно разрывает классическое тождество понятий «сознание» и «субъективность и открывает путь к ее онтологическому истолкованию.

Но вся проблема заключается в том, что сама эта абсолютная субъективность открывается только в феноменологической позиции: ее открытие предполагает проведение трансцендентальной редукции уже по отношению к самому «Я» феноменологической редукции. В § 4 «Феномен трансцендентальной субъективности» показано, что трансцендентальная редукция есть новая модификация сознания, направленная на «внутренний» горизонт сознания, взятый в его единстве. В диссертации подробно рассматривается конституция чистого ego cogito: персональное «Я» с его габитуалитетом и мотивами, монадическое «Я» («Я-центр» сознания), наконец, само трансцендентальное Ego. Трансцендентальная субъективность есть чистая имманентная стихия сознания, в которой конституируются во времени все первичные смыслы «Я», «сознания», «субъекта» и т.д. Благодаря эйдетической редукции, трансцендентальная эмпирия субъективности была редуцирована до выявления сущности сознания: трансцендентальное ego есть сущностная форма любого акта сознания. «Универсальное априори, принадлежащее трансцендентальному ego как таковому, есть сущностная форма, заключающая в себе бесконечное число форм, априорных типов возможных актуальностей и потенциальностей жизни вместе с предметами, которые конституируются в нем как действительно сущие» Гуссерль Э. Картезианские размышления. СПб., 1998. С. 159.. Субъективность оказывается универсумом любых возможных форм переживания. Во-первых, она оказывается чистой фактичностью присутствия (Dasein). Во-вторых, субъективность как присутствие всегда осуществляется как временной синтез; она есть чистая временность. В-третьих, трансцендентальная субъективность конституирует себя для самой себя, а потому она - исторична. Субъективность присутствует в постоянной интенциональной смене смысловых горизонтов, которая и конституирует историчность самого «Я». Наконец, в-четвертых, такая трансценденция оказывается не просто полаганием нового горизонта здесь-бытия, но самим способом присутствия субъективности. Субъективность, поэтому, есть чистая жизненность как таковая (Lebendigkeit).