Иронический метод философствования и его реализация в концепте "Я-философ-ироник"

Рассматривая методологические функции «кьеркегоровской» иронии, можно констатировать определенное соответствие этих функций функциям романтической иронии на уровне понимания иронии как способа поиска истины и специфического способа мышления, поскольку, согласно С. Кьеркегору, трактовка иронии как способа индивидуального бытия предполагает включение в себя этих методологических компонентов. Проявляясь на всех стадиях развития индивида, а также при переходе между ними, ирония может быть истолкована как универсальный способ бытия (своеобразная основа, свойственная всем «слоям» существования) и движущая сила развития субъективности, вследствие чего имеет смысл говорить больше об онтологическом, чем о методологическом содержании иронии.

В заключение изучения взглядов датского мыслителя особым образом обращается внимание на то, что ирония как экзистенциальная истина находит свое непосредственное воплощение в творчестве Кьеркегора. Косвенный способ изложения Кьеркегором своих мыслей от лица многочисленных псевдонимов; «вольный стиль», многоголосие и диалог, «полифоничность» его речи напрямую связаны с иронией; ещё одной особенностью произведений Кьеркегора является то, что он заменяет различные образы мысли на различные образы жизни, что приводит к более глубокому пониманию не только категории иронии, но и самого философского содержания его работ.

Анализ дальнейшего развития категории иронии в западно-европейской философской мысли показал возможность изучения проявления иронического начала в «философии жизни», в частности, в философской концепции А. Шопенгауэра. Хотя А. Шопенгауэр непосредственно не обращается к рассмотрению иронии (как это делает, например, С. Кьеркегор), тем не менее современные исследователи этой категории считают возможным говорить о «метафизической» трагической иронии Шопенгауэра, действие которой может быть обнаружено в выделенном немецким философом ироническом противоречии (выражающем «безумный» характер бытия) между миром воли как миром бесконечного становления и миром представлений как миром застывших конечных форм. Данная трактовка иронии позволяет утверждать, что категория «метафизической» трагической иронии в определённой степени совпадает с категорией романтической иронии и категорией трагической иронии С. Кьеркегора, поскольку все эти понятийные структуры строятся на основе иронического противоречия, предполагающего одновременное существование двух взаимно исключающих друг друга положений. Однако, в отличие от романтической иронии, обладающей ярко выраженным методологическим и гносеологическим содержанием, и трагической иронии С. Кьеркегора, разворачивающей действие в сфере индивидуального существования и тем самым задающей свою онтологическую трактовку (включающую в себя выделенные немецкими романтиками методологические компоненты), трагическая ирония А. Шопенгауэра продолжает традицию, берущую начало ещё в античности, в которой понятие иронии выражает «объективное» противоречие, укоренённое в самом бытии, вследствие чего можно говорить о том, что иронии Шопенгауэра присуща наивысшая степень «онтологичности», однако ее методологические особенности остаются при этом «в тени». В лучшем случае можно предположить, что эти особенности сохраняют то значение, которое придает им немецкий романтизм, в худшем случае можно вести речь об отсутствии методологического содержания трагической иронии (определение лучшего или худшего варианта зависит от того, как решается вопрос о тождественности бытия и мышления); но в любом из этих случаев не удается обнаружить никаких принципиально новых методологических функций категории иронии при изучении философии Шопенгауэра.

Затем в данном пункте выделяются касающиеся иронической проблематики некоторые идеи марксистской философии и говорится о том, что указывая на иронию как способ познания действительности, К. Маркс в некоторой мере сужает сферу иронического действия, так как полагает, что ирония, задавая движение от суждения здравого смысла к философскому высказыванию, отрицающему очевидные представления, может эффективно применяться не только для постижения бесконечности, но и для познания определенных отношений объективной реальности. В результате этого происходит конкретизация методологического аспекта иронии, связанного с пониманием иронии как способа познания бесконечной реальности, и подчеркивается значение иронического противоречия для познания мира наличного бытия.

В заключение данного пункта делается вывод о том, что методологические функции иронии, представленной в философии Кьеркегора, «философии жизни», марксистской философии в основном совпадают с методологическими аспектами романтической иронии (эти аспекты связаны с пониманием иронии как особого способа мышления, способа поиска истины, способа познания бесконечной реальности). Кроме этого, обращается внимание на то, что именно романтическая ирония является наиболее выраженной в методологической сфере в отличие от других видов иронии, более проявленных в области онтологии.

В третьем пункте «Состояние разработки категории иронии на современном этапе» выделяются наиболее значимые смыслы и методологические функции иронии, представленные в современной исследовательской литературе, для чего в первую очередь исследуются концепции иностранных философов, в которых ирония предстаёт как риторическое переворачивание смысла (Х. Форгримлер, В. Бус, С. Брукс, Л. Сетерфилд, Р.М. Альбере), как постижение истины (В. Янкелевич), как отрицательная диалектика (Э. Белер, Б. Стейтс), как универсальный образ действия и одна из «рассказовых структур личности» (Н. Фрай, Х. Уайт, К. Мэррей), как противоречие видимости и реальности (Д. Мюки, Н. Кнокс), как перцептивный ответ миру (Э. Уайлд), как форма соблазна (Ж. Бодрийяр), как способ конструирования возможных миров (Р. Рорти), как имманентная форма поведения личности, связанная с ее самосохранением (Ф. Стрингфеллоу, Э. Берглер). Анализ этих иронических учений показывает, что хотя общей теории иронии до сих пор не создано, тем не менее, в частных теориях иронии (в которых представлены взгляды на иронию с разных философских точек зрения) в той или иной степени осуществляется попытка обоснования ее универсального характера. Кроме этого отмечается, что, несмотря на многочисленные нюансы, эволюция категории иронии чаще всего происходит в русле либо романтической, либо экзистенциальной традиции, вследствие чего романтическая ирония истолковывается как базовая структурная единица остальных видов иронии. Анализ методологических функций иронии в современной западной философской мысли приводит к выводу о том, что исследователи не выделяют никакого принципиально нового содержания в отмеченных немецкими романтиками методологических аспектах иронии, и в лучшем случае продолжают следовать (как это делает, например, Владимир Янкелевич) за романтической интерпретацией, согласно которой ирония трактуется как способ мышления, а также способ поиска истины и способ познания бесконечной реальности.

Далее проводится изучение современной отечественной исследовательской литературы и устанавливается, что одно из самых распространенных направлений изучения категории иронии тоже связано с ее рассмотрением в контексте философско-эстетической теории романтизма. Особо отмечаются работы В.О. Пигулевского и Л.А. Мирской, а также диссертационное исследование В.А. Серковой, раскрывающие категорию иронии во всей полноте ее функций, при этом в подходе В.О. Пигулевского сохраняются методологические компоненты, выделенные немецкими романтиками, а развитие методологических аспектов иронии в работе В.А. Серковой происходит в направлении, заданном марксистской философией и связанном с пониманием иронии как метода познания объективной действительности.

В конце этого пункта подводятся итоги изучения развития категории иронии и ее методологических характеристик на современном этапе и говорится о том, что в современных зарубежных и отечественных иронических концепциях разрабатываются многие аспекты иронии, подчеркивающие ее сложность и многогранность, однако в понимании методологического содержания иронии не наблюдается каких-то принципиально новых открытий, а в основном поддерживается романтическая традиция. Кроме этого отмечается, что методологические функции иронии очень редко становятся специальным предметом философской рефлексии. Исключениями в этом случае являются работы В. Янкелевича и В.А. Серковой, в которых ирония выступает как способ постижения истины и метод философского познания действительности; но даже эти исследователи не ставят перед собой задачи подробного, углубленного и всестороннего изучения особенностей и возможностей иронического метода философствования, а ограничиваются простым признанием методологического значения иронии.

В заключение первой главы еще раз подчеркивается, что историко-философский анализ категории иронии был проведен для того, чтобы выяснить те характеристики иронии, которые имеют отношение к ироническому методу философствования как главному предмету диссертационного исследования. Именно поэтому после рассмотрения смыслов иронии ставилась задача исследования тех ее аспектов, которые могут быть истолкованы с методологических позиций.

Итак, в результате историко-философского анализа, проведенного в первой главе, установлено, что методологические составляющие иронии проявляются достаточно рано, начиная с эпохи античности, и ирония, еще не обладающая статусом философской категории, уже используется философами античности, средневековья, Возрождения, Просвещения в качестве способа познания истины. Но все-таки наиболее отчетливо методологические функции иронии обнаруживаются тогда, когда ирония становится одной из ведущих философско-эстетических категорий немецкого романтизма. Эволюция категории иронии в истории западной философской мысли XIX века, раскрывая онтологическое содержание иронии, к сожалению, не приносит принципиально новых методологических открытий. Понимание иронии С. Кьеркегором как способа индивидуального существования включает в себя методологические компоненты, выделенные романтиками, но не способствует их развитию. Не были обнаружены новые методологические аспекты иронии и в дальнейшем; кроме этого, преобладающее большинство современных иронических концепций тоже не связано со специальным осмыслением методологического содержания иронии, а если эта связь и обнаруживается, то она лишь подтверждает романтическую трактовку методологических функций иронии. В результате выявленной недостаточности философского внимания к проблеме открытия методологических возможностей иронии формулируется задача углубленного и всестороннего исследования иронического метода философствования.

Во второй главе «Иронический метод и возможности его использования в метафизических и «антиметафизических» философских направлениях» предпринимается попытка рассмотрения иронического метода философствования в качестве специального предмета философского анализа, а также проводится изучение теоретико-познавательной специфики иронического метода и его возможностей.

Первый параграф «Применение иронического метода философствования в экзистенциальной метафизике» состоит из двух пунктов.

В первом пункте «Проблема поиска методологических возможностей иронии. Особенности понимания метафизики в экзистенциальной философии» обращение к ироническому методу философствования как к самостоятельному и самодостаточному предмету философской рефлексии приводит к необходимости определения той первоначальной позиции, которая будет служить основанием для изучения этого метода. Проведенный в первой главе диссертации анализ методологических функций иронии показывает, что кульминационной точкой развития методологического содержания иронии является философия немецкого романтизма, и поскольку обнаруженные ей методологические функции не вызывают сомнения у преобладающего большинства исследователей иронии, и трансформация этих функций происходит, скорее, в русле их конкретизации (как, например, это наблюдается в работах К. Маркса, В. Янкелевича, В.А. Серковой), а не их игнорирования или радикального изменения, эти характеристики иронии принимаются в качестве основы иронического метода философствования. Далее высказывается гипотеза, согласно которой обнаружение новых методологических аспектов иронии связывается с исследованием возможности использования иронического метода в различных философских направлениях, а не только таких, которые напрямую связаны с осмыслением иронии, вследствие чего идет речь о критерии выбора этих направлений, зависящим от нашего понимания специфики философского знания. В согласии с мнением многих философов о том, что одна из самых ярких особенностей философии состоит в метафизическом (или, соответственно, «антиметафизическом») характере философского знания, предлагается рассмотреть одно метафизическое течение и одно «антиметафизическое» направление в философской мысли XX века. При этом в качестве наиболее оригинального метафизического течения, характеризующего философию ХХ века, выделяется экзистенциальная философия в лице таких ее представителей, как Мартин Хайдеггер и Семен Людвигович Франк, а при выборе «антиметафизического» течения отдается предпочтение постмодернизму (постструктурализму), достаточно ярко выступающему с критикой метафизики и ее принципов.

Далее проводится углубленное изучение романтической трактовки иронического метода, приводящее к уточнению специфики иронического противоречия, имеющей отношение к одному из входящих в него суждений, - тому, которое служит для выражения бесконечного начала и существует, как правило, на подразумеваемом уровне. Данное ироническое суждение, нацеленное на познание бесконечного, избегает предметной «положительной» дефиниции бесконечного, пытаясь его определить лишь за счет отрицания содержания другого иронического суждения, носящего конечный характер. В связи с этим отмечается, что поскольку сама структура иронического противоречия не позволяет предложить предметную «положительную» дефиницию бесконечного и приводит к возникновению чувства и настроения бесконечного, то имеет смысл говорить о возможном выходе иронического метода за границы предметности в сферу «непредметного» знания.

Затем происходит обращение к такому философскому материалу, благодаря которому могут быть открыты новые методологические нюансы иронии, - к материалу экзистенциальной метафизики и, в первую очередь, к метафизическому учению М. Хайдеггера. Устанавливается, что рассмотрение метафизики, философии и философствования как самоценных, истинных в себе, не выводимых ниоткуда понятий даёт Хайдеггеру возможность нового взгляда на метафизику и философствование как на основное событие человеческого присутствия, выговаривание последнего и предельного и вопрошание о совокупном целом всего сущего, захватывающее всего человека. В результате этого философствование у Хайдеггера становится тождественным метафизике (а, следовательно, и философии), особое настроение человека превращается в основную метафизическую характеристику, и всё это происходит благодаря тому, что Хайдеггер, озадачиваясь предельным и целым, выходит за рамки сущего (представленного предметным образом и отвечающего на вопрос «что?») и привносит присутствие, бытие, существование (выходящее за рамки предметности и раскрывающееся в ответе на вопрос «как?») в определение метафизики.

Продолжение изучения ведущих идей экзистенциальной философии связывается с работой С.Л. Франка «Непостижимое», в которой русский философ предлагает использовать термин «непостижимое» как понятие, позволяющее переориентировать проблемы традиционной метафизики в экзистенциальное русло за счет выявления связи этого понятия с проблемой бытия. Анализ труда русского мыслителя показывает, что понятие непостижимого, используемое С.Л. Франком, действительно в определенной мере способствует раскрытию содержания понятия бытия. С одной стороны, это звучит парадоксально, поскольку Франк своё главное усилие направляет на обоснование точки зрения, согласно которой истина бытия непознаваема и невыразима в понятиях. С другой стороны, несмотря на эту принципиальную невозможность истинного познания бытия, Франк всё-таки пытается найти форму, максимально приближенную к адекватному выражению непостижимого характера бытия, и именно это заслуживает особенного интереса. Так же, как и М. Хайдеггер, он говорит о том, что человеку невозможно подойти к пониманию бытия, сделав его непосредственным объектом своего внимания и «прямо» направив на него свой изучающий взор; только «косвенный» взгляд, позволяющий переживать присутствие, может привести к какому-то положительному результату, и так или иначе рассуждения Франка относительно характера непостижимого (особенно выделение металогичности, иррациональности, трансфинитности предметного бытия) свидетельствуют о более или менее удачной попытке такого «косвенного» взгляда.

В заключение данного пункта делается обобщающий вывод о том, что ведущими идеями экзистенциальной философии М. Хайдеггера и С.Л. Франка, помимо представления о тождественности метафизики и философствования, являются идеи о различении сущего и бытия; постижимого и непостижимого в процессе существования; того, что может быть помыслено предметным образом и непредметного. Эти идеи отличаются от идей большинства традиционных метафизических учений (к этим учениям с некоторыми оговорками может быть отнесен и немецкий романтизм), в которых знание о бытии выстраивается по подобию знания о сущем и в которых бытие определяется предметно-понятийным образом (как вневременная, абсолютная, постоянная, бесконечная реальность). Различие же сущего и бытия в экзистенциализме приводит к трактовке бытия как присутствия (или существования) и, соответственно, к проблеме познания бытия как присутствия. Все это свидетельствует о том, что экзистенциальная метафизика ставит новые проблемы и изобретает свой собственный язык, вследствие чего можно предположить, что она будет являться тем философским материалом, который способен раскрыть новые методологические аспекты иронии.

Во втором пункте «Иронический метод философствования как метод постижения бытия» исследуется возможность применения иронического метода в экзистенциальной метафизике. Отмечается, что формулируя новые философские проблемы, экзистенциальная метафизика должна поставить вопрос об их решении и, следовательно, о тех методологических средствах, с помощью которых может быть познано бытие (проблема познания бытия выделена Хайдеггером) или непостижимое (проблема постижения непостижимого сформулирована в философии С.Л. Франка). При этом указывается на то, что стремясь отгадать «загадку бытия», нельзя забывать, с одной стороны, о несостоятельности любого мышления в отношении адекватного выражения переживаемого бытия, а с другой стороны, о том, что всё же иррациональная сторона бытия каким-то образом уловима для мышления.

Затем ставится вопрос о том, может ли иронический метод философствования быть использован в качестве метода постижения бытия (непостижимого). Сделанное в предыдущем пункте уточнение особенностей иронического метода, говорящее о его возможном выходе за границы предметности в сферу «непредметного» знания с помощью входящего в ироническое противоречие суждения, связанного с отрицанием «положительного» предметного определения бесконечного, позволяет высказать мысль о том, иронический метод может иметь отношение к постижению бытия (непостижимого). На первый взгляд эта мысль кажется спорной, поскольку романтизм, рассматривая бесконечную реальность с позиций «предметно-сущего», а не с позиций непостижимого и бытия (как процесса существования), ставших центром внимания экзистенциальной философии, чаще всего задает процесс иронизирования как действующий в сфере предметных понятий, а не в сфере непредметного. Однако истолкование бесконечности в романтизме, в зависимости от фокуса рассмотрения, может выходить за границы предметности вследствие того, что ироническое противоречие в целом как синтез двух противоположных высказываний (одно из которых построено предметным конечным образом, а другое отрицает эту предметность и конечность) все-таки преодолевает пределы предметного определения бесконечной реальности. В результате этого иронический метод, благодаря своей специфике, имеющей отношение к его функции, связанной с особым способом «живого» мышления (как «мышления противоположностями»), получает возможность выражать непредметное, непостижимое, бытие, в соответствии с чем другая функция метода иронии, констатирующая его понимание как способа познания бесконечной реальности, преобразуется в способ постижения непостижимого, бытия.

Сравнение иронического метода с антиномистическим методом, который С.Л. Франк считает методом познания непостижимого, подтверждает и развивает мысль об ироническом методе философствования как методе постижения бытия. Рассмотрение базовых структурных элементов иронического и антиномистического методов (в качестве такого элемента выступает неразрешимое в синтезе противоречие двух взаимоисключающих и в то же время взаимообуславливающих друг друга положений) приводит к выводу о том, что эти элементы будут совпадать в том случае, если ироническое противоречие будет представлено с позиций антиномистического противоречия, которое, помимо традиционной иронической противоречивой структуры, включает в себя процедуру отрицания по отношению к ней. В результате этого представления формируется новый, более сложный вид иронического противоречия, и уже эта усложненная единица иронического метода позволяет ему стать методом постижения бытия (непостижимого). Следовательно, понимание иронического противоречия, основанное на его романтической трактовке, не является единственно возможным, и экзистенциальная метафизика способствует открытию нового вида базовой структурной единицы иронического метода.

Далее отмечается, что, помимо сходства, существует и отличие иронического метода постижения непостижимого от антиномистического метода, заключающееся в том, что один из тезисов иронического противоречия существует как подразумеваемый. Осмысление подразумеваемого иронического суждения показывает, что в ироническое высказывание вносится невербальный носитель смысла, которым, прежде всего, является выражение лица и голоса иронизирующего человека (чаще всего проявляющееся в интонации и улыбке). Это происходит потому, что то, что говорит ироник, находится в формальном согласии с мыслью его собеседника, но при этом то, как он это говорит, не совпадает с высказываемым смыслом. В результате этого в ироническое суждение и входит подразумевание противоположного смысла, о котором ничего не говорится, но присутствие которого ощущается благодаря определённой интонации ироника и его улыбке. Интонация и улыбка свидетельствуют о включении процесса иронизирования в процесс существования, постигающийся в данном случае не только предметно, но и непредметно (не только на уровне что, но и на уровне как). Отсюда следует, что иронический метод действительно может быть истолкован как метод постижения бытия не только на интеллектуальном уровне, но и в эмоционально-волевой сфере иронии, связанной с невербальными средствами выражения.

В заключение пункта высказывается предположение о том, что иронический метод может достаточно эффективно применяться не только в экзистенциальной метафизике, но и других метафизических учениях, трактующих метафизику как сферу особого рода вопросов, а не ответов, поскольку метафизическое «вопрошание» о непостижимом (трансцендентном, бытии и т.д.) в той или иной мере предполагает иронизирование по поводу любых конечных дефиниций бесконечного.

Во втором параграфе «Иронический метод и постмодернизм как один из вариантов «антиметафизического» философствования» рассматриваются те методологические аспекты иронии, которые могут возникнуть при ее изучении с позиций «антиметафизического» направления, стремящегося преодолеть метафизическую ориентированность философии и выйти за границы метафизического дискурса. Выбор постмодернизма (постструктурализма) в качестве такого направления сопровождается изучением ведущих идей этого течения и размышлением по поводу того, почему представители постмодернизма отрицательно относятся к метафизике как области специфически философского знания и выяснением того, в чем заключается своеобразие их философского отношения к миру. Представление о специфике понимания философии и метафизики сторонниками постмодернизма составляется на основе работ Ж. Делеза и Ф. Гваттари «Что такое философия?» и Р. Рорти «От религии через философию к литературе: путь западных интеллектуалов», которые выступают как показательные примеры постмодернистского философствования.

Отмечается, что определяя философию как творчество концептов и видя задачу философа не в поиске истинной реальности, а четком формулировании невысказанной до этого проблемы и создании для нее нового неоспоримого концепта, французские мыслители предлагают понимание концепта как события, обладающего философским интересом и значимостью в той степени, в какой оно не воплощено в действительности. Отсюда следует, что Ж. Делез и Ф. Гваттари совершенно однозначно относят концепт к области самопознания и самосозидания, считая основанием философии мир возможностей, в котором бытие и мышление присутствуют только в своем потенциальном виде, а философия каждый раз начинается как будто бы заново. Подчеркивание роли хаоса в формировании философских теорий; обращение к интуитивному началу процесса философствования и своеобразная попытка создания «логики начала»; поиск новых философских координат и терминов, позволяющих создать особое видение философии как процесса творчества концептов, ни один из которых не является убедительней другого, - все это указывает на философию как область в большей степени возможного, чем действительного, воображаемого, чем реального, временного, чем вечного. Именно поэтому метафизические проблемы как проблемы, имеющие отношение к истинной реальности, становятся неинтересными для философов-постмодернистов, и, по словам Ж. Деррида, дело не в том, что истины не существует, а в том, что ее существует слишком много в истории философии.

Далее исследуется позиция Р. Рорти, тоже предпочитающего говорить о возможности понимания существования философствования на уровне воображения, истории и случая, а не на уровне поиска одной и единственной метафизической истины, имеющей вневременный характер. Несмотря на различие терминологии, предлагаемой им и французскими философами Ж. Делезом и Ф. Гваттари, делается вывод о близости философских задач, поставленных перед собой этими авторами и выражающихся в признании творческого и конструктивного характера философии, позволяющего ей создавать новые воображаемые миры, характеризующиеся самостоятельной ценностью, а также порождать новые смыслы и новые способы человеческого существования.

Затем изучаются особенности иронического метода философствования, которые могут быть обнаружены при использовании иронии в философии постмодернизма, и говорится о том, что понимание иронического метода, основанное на его романтической трактовке, позволяет эффективно применять иронический метод не только в метафизике (в том числе экзистенциальной), но и в «антиметафизически ориентированном» постмодернизме. Использование иронического противоречия как базового элемента иронического метода в философии постмодернизма способствует конструированию воображаемых миров разного порядка и уровня, при этом обращается внимание не только на особенность бесконечного «витания» между противоположными высказываниями, взглядами и позициями, но и на ироническое движение от смыслов, выражаемых одним ироническим противоречием, к смыслам другого иронического противоречия. Особенности, определяющие успешность применения иронии в постмодернизме, связаны с методологической функцией, согласно которой ирония понимается как способ мышления, однако никакого принципиально нового представления о характере этой функции при изучении специфики философских идей постструктурализма не возникает и вполне хватает ее традиционно-романтического понимания для того, чтобы стало возможным выделение еще одного методологического аспекта иронии, играющего важную роль в постмодернизме и имеющего отношение к ироническому способу конструирования возможных миров.

В заключение обсуждается вопрос о том, может ли иронический метод философствования использоваться не только в постмодернизме, но и в других «антиметафизических» течениях, и высказывается предположение, что чем более какое-либо антиметафизическое направление будет ориентировано в отношении непознаваемого, тем более успешным будет процесс иронизирования (что подтверждается исследованием постмодернизма). И наоборот, чем более «философы-антиметафизики» будут руководствоваться в своих построениях какими-то «очевидностями», принятыми на веру и связанными со сферой либо опыта, либо здравого смысла, либо «интеллектуальной интуиции» и другими - тем менее им понадобится иронический метод для реализации их философских замыслов, поскольку в этом случае всегда ясно будет выделено основание той или иной антиметафизической системы, которое не должно быть подвергнуто действию иронии, если система хочет сохранить себя. Вследствие этого иронический метод философствования не может рассматриваться как универсальный в «антиметафизической» философии, но, несмотря на это, он может быть с успехом применен не только философами-метафизиками, но и теми антиметафизически ориентированными мыслителями, для которых непознаваемое, непостижимое является важной составной частью их философского мира.

После исследования возможностей использования иронического метода в метафизическом и «антиметафизическом» философствовании ставится проблема поиска дальнейших перспектив развития содержания иронического метода и говорится о том, что та стратегия исследования новых методологических нюансов иронии, которая была задана как поиск возможности использования иронического метода в неиронических философских учениях, с одной стороны, эффективна, а с другой стороны, имеет экстенсивный характер «дурной бесконечности», поскольку сводится к анализу того, благодаря чему и каким образом иронический метод может быть применен в конкретных философских теориях. Помимо этого традиционно гносеологического пути изучения иронического метода предлагается антропологический ракурс его рассмотрения, учитывающий то, что современная методология ставит перед собой проблему преодоления узости и схематизма методологического мышления за счет восстановления его связи с философскими учениями, ориентированными на решение вечных и современных экзистенциальных проблем.

В третьей главе «Реализация иронического метода в концепте «Я-философ-ироник» проводится исследование особенностей и возможностей иронического метода философствования, исходя из его антропологического разворота в концепте «Я-философ-ироник».

Первый параграф «Составляющие концепта «Я-философ-ироник» и условия его конструирования» состоит из двух пунктов.

В первом пункте «Концепт «Я-философ-ироник»: поиск дефиниции» для того, чтобы задать антропологический горизонт исследования иронического метода философствования, предлагается переключить внимание со сферы философского дискурса на фигуру философа. Вынесение в центр философской рефлексии философа-ироника приводит к проблеме поиска понятия, которое могло бы соответствовать наиболее адекватному описанию жизни философа, устремленной к мудрости, и его дискурсу о самом себе, ведущемуся от первого лица. Анализ имеющихся в философской литературе понятийных структур (таких, как «феномен мыслителя», «образ жизни», «жизненный путь индивида», «феномен философа», «философский образ жизни»), направленных на постижение жизни философствующего индивида, показывает их недостаточную степень разработанности и несоразмерность их уровня притязаний (связанного с постижением жизни человека во всей полноте и целостности) и реальных возможностей осуществления данных притязаний (вследствие того, что жизнь философа как целостность и конкретность не может претендовать на адекватное выражение вербальным образом). Поэтому в дальнейшем происходит обращение не к философскому понятию, а к философскому концепту, и в качестве такого концепта, позволяющего человеку говорить о своей жизни как жизни философа, о своем предназначении как предназначении философа, о своих усилиях и действиях, направленных на создание себя как философа, предлагается использовать сложный по своему составу концепт «Я-философ», который с учетом иронической специфики превращается в еще более сложное концептуальное построение «Я-философ-ироник». Обращение именно к философскому концепту говорит об отличии термина «концепт» от термина «понятие» согласно традиции, которую задает средневековая философская мысль в лице П. Абеляра, диалогическая философия ХХ века, французские философы-постструктуралисты Ж. Делез и Ф. Гваттари, наши соотечественники С.С. Неретина, Л.А.Микешина, М. Эпштейн, а также другие исследователи. В соответствии с этой традицией концепт трактуется как единица речевого высказывания, соотносящаяся с широким смыслом понимания философского дискурса как сферы связного текста в совокупности с экстралингвистическими факторами, в число которых входит и экзистенциальный фактор.

Далее рассматривается понятие дискурса и отмечается его неоднозначность. В классической философии этот термин чаще всего характеризует мыслительный процесс, развертывающийся в последовательном переходе от одного понятия (или суждения) к другому; а в неклассической философии понятие дискурса является характеристикой экзистенциально, социально и культурно обусловленного целостного и связного текста, элементарным структурным образованием которого как раз и является концепт, а не абстрактное понятие.

Затем в процессе поиска специфических черт концепта и понятия дается дефиниция концепта, согласно которой он истолковывается как выходящая за пределы понятия (но в то же время включающая его в свой состав как абстрактно-всеобщую форму познания) творческая субъективно-речевая форма понимания и создания тех или иных действительных или возможных объектов (элементов, вещей, проблем, феноменов, процессов, структур и т.д.), выражающаяся в дискурсе посредством актов схватывания, обнаружения и связывания смыслов этих объектов. Исходя из этого определения, делается вывод о том, что когда вместо термина «понятие» употребляется термин «концепт», это свидетельствует о попытке перехода от совокупности абстрактных всеобщих смыслов к происходящему в речи как в субъективной целостности творческому собиранию индивидуально-окрашенных смыслов. Руководствуясь таким общим пониманием концепта и сосредотачивая свои усилия на конструировании конкретного концепта «Я-философ-ироник», философ может приблизиться к решению той задачи, которую поставил перед собой, желая рассмотреть самого себя не только как создателя философского теоретического построения, но и как создателя своей философской жизни; при этом важно то, что концепт «Я-философ-ироник» позволяет философу уйти от рассмотрения своей жизни как непосредственности и обратиться к исследованию философского дискурса о себе как опосредованной и более доступной для осмысления формы.

После этого происходит описание составляющих концепта «Я-философ-ироник» на понятийном уровне. На основании предварительных поисков дефиниции философа предлагается определить его как человека, стремящегося стать мудрецом (то есть, как человека, любящего мудрость и желающего ее достижения). Поскольку мудрость связана с совершенным знанием, совершенным действием и совершенным поведением, то отмечается, что философа нельзя отождествлять только с его философским дискурсом (направленным в первую очередь на стремление к достижению совершенного знания и уже затем - совершенных форм поведения), а следует говорить о взаимосвязи этого дискурса и особого философского образа жизни, проявляющегося в стремлении к совершенному действию и поведению на основе совершенного знания.

Рассмотрение понятия «Я», помимо обозначения специфики «классического» и «неклассического» философского понимания проблемы «Я», включает в себя анализ философской точки зрения, отрицающей существование «Я» как реального центра самости. В результате проведенного изучения концептуальных построений современного американского философа Д. Деннета и философии раннего буддизма устанавливается, что некоторые философы не столько игнорируют понятие «Я» как основу философского дискурса, сколько не соглашаются с признанием метафизического статуса «Я». Не отрицая существования говорящего и прагматически действующего «Я», носящего характер абстракции, находящейся в процессе постоянного творчества, переосмысления и переописания, эти мыслители считают нужным перенести акценты в разговоре о самости с трансцендентного уровня на уровень дискурсивный. Вследствие этого, учитывая противоположные подходы к решению проблемы реального существования «Я» и выделяя общее в них, предлагается считать возможным употребление данного термина (являющегося составной частью концепта «Я-философ») для дискурсивной репрезентации философом самого себя.

Далее осуществляется объединение содержания терминов «философ» и «Я» в понятии «Я-философ», которое определяется как форма дискурса философа, специфика которой состоит в том, что в ее центре находится он сам как создатель своей философской жизни и своего философского учения; или как характеристика, данная философом самому себе как человеку, стремящемуся стать мудрецом. При этом учитывается, что эта характеристика представлена в виде дискурса, описывающего процесс самонаблюдения, саморепрезентации и самоанализа философа, исходя из его представления о своем «Я» как активно действующем центре мышления, переживания и деятельности.

Затем обозначается задача перевода понятия «Я-философ» в конкретную понятийную структуру «Я-философ-ироник» и в концепт «Я-философ-ироник» и отмечается, что для этого основные смыслы понятия «Я-философ» необходимо «наполнить» ироническим содержанием, имея в виду не просто абстрактного философа, а философа-ироника со всеми вытекающими отсюда последствиями. Концепт «Я-философ-ироник» определяется как творческая субъективно-речевая форма понимания и создания структурного образования «Я-философ-ироник» (строящегося на основе понятия «Я-философ-ироник»), реализующаяся посредством актов схватывания, обнаружения и связывания смыслов структурной композиции «Я-философ-ироник» в единое целое того или иного дискурса. Так как концепт «Я-философ-ироник» предполагает происходящее в речи как в целостности творческое связывание индивидуально-окрашенных смыслов (созданных на основе всеобщих смысловых элементов понятия «Я-философ-ироник»), то выделяются его следующие всеобщие смысловые структуры: «Я как философ-ироник, стремящийся стать мудрецом»; «Я как философ-ироник, способный творить, наблюдать, представлять и анализировать свои ценностные ориентации и экзистенциальный опыт»; «Я как творец своей иронической философской концепции и своего иронического философского дискурса»; «Теоретическое содержание моей иронической философской концепции»; «Теоретическое содержание моей иронической философской концепции, имеющее отношение к моей жизни философа-ироника»; «Я как философ, выстраивающий взаимосвязи между своим ироническим философским дискурсом и своей жизнью философа-ироника».

В заключение высказывается мысль о том, что индивидуальные составляющие вышеприведенных смыслов концепта «Я-философ-ироник» (как, впрочем, и развернутое содержание этих всеобщих смыслов) в полной мере могут проявиться только в форме речи или текста, представляющей этот концепт. При этом предполагается взаимосвязь этих индивидуальных составляющих с таким историко-философским опытом и материалом, который имеет отношение не только к философскому дискурсу, но и к жизни философа. Также говорится о том, что при построении концепта «Я-философ-ироник» следует активно использовать индивидуальные творческие способности и возможности, создавая, связывая и развивая смыслы структурной композиции «Я-философ-ироник» в едином дискурсивном целом. Кроме этого, еще раз подчеркивается, что концепт «Я-философ-ироник» сконструирован для того, чтобы получить возможность исследования особенностей иронического метода философствования, исходя из его антропологического разворота в этом концепте.

Во втором пункте «Вопрос о возможности построения концепта «Я-философ-ироник». Особенности понятия «философ-ироник» поднимается проблема философского основания концептуального построения «Я-философ-ироник» в связи с тем, что эта проблема, несмотря на все доводы в пользу возможности существования данного концепта, требует некоторого дополнительного обсуждения.

Отмечается, что при ответе на вопрос о том, благодаря чему и при каких условиях возможен концепт «Я-философ-ироник» как творческая субъективно-речевая форма понимания и создания структурного образования «Я-философ-ироник» (возникающая на основе соответствующего понятия и выражающаяся посредством философского дискурса), необходимо выделить ту первичную посылку, то основание, исходя из которого вышеназванный концепт будет иметь право на существование. В качестве такого основания предлагается использовать принцип непостижимости человека и мира (и, соответственно, невозможности владения человеком вневременной абсолютной истиной). Базируясь на этом принципе и руководствуясь им, философы могут создавать интересующие их концепты, опираясь на способность конструирования возможных миров, являющуюся важным компонентом философского творчества. Если в качестве исходного начала философствования выдвинуть принцип непостижимости человека и его бытия (а, следовательно, и непостижимости бытия философа), то любой созданный «индивидуально окрашенный» вариант концепта «Я-философ-ироник» имеет право быть принятым во внимание.

Это, естественно, не означает полного ухода философа в область «фантазии и произвола»: поскольку концепт «Я-философ-ироник» включает в себя понятие «Я-философ-ироник», то помимо индивидуального субъективно речевого компонента, он обязательно включает в себя всеобщие смыслы. Кроме этого, указывается на то, что исходная посылка о непостижимости человека и мира (и невозможности принятия любого догматического метафизического учения за исключением «метафизического вопрошания») выступает только «началом» (основанием) конструирования концепта, а «путь» построения концепта «Я-философ-ироник» должен опираться на определенный «эмпирический» историко-философский материал (например, на материал античной философии) по крайней мере для того, чтобы претендовать на определенную степень эффективности и успешности.

Далее происходит обращение к истории философии для того, чтобы проанализировать наиболее близкое концепту «Я-философ-ироник» понятие «философ-ироник», разрабатываемое С. Кьеркегором и Р. Рорти, и посмотреть, на какие смыслы понятия «философ-ироник» обращают внимание вышеназванные мыслители и как они их раскрывают. Этот шаг необходим для того, чтобы можно было сравнить предлагаемое (пока «гипотетическое») смысловое видение концепта «Я-философ-ироник» и позиции других мыслителей, уже осуществивших реальное построение понятия «философ-ироник» и, соответственно, если это будет нужно, на основании этого сравнения внести коррективы в понимание базовых структур концепта.

При подведенииитогов сравнительного анализа понятия «философ-ироник», представленного Сереном Кьеркегором и Ричардом Рорти в своих работах, отмечается, что эти философы создают понятия ироников, руководствуясь разными философскими убеждениями и парадигмами и используя разные философские языки. Направленность философствования Кьеркегора можно условно охарактеризовать как метафизически-догматическую и традиционную. В пользу этой характеристики говорит то, что, во-первых, главная задача ироника состоит в открытии истинной реальности; во-вторых, Кьеркегор придерживается «классического» пути установления содержания понятий, давая дефиниции общего порядка (определение иронии как «бесконечной абсолютной отрицательности») и переходя к конкретным характеристикам (жизнь ироника); в-третьих, реальное существование субъективности и самости является бесспорным для Кьеркегора, и поэтому жизнь ироника может быть представлена только в виде экзистенциальной целостности и не может быть разделена ни на какие сферы.

В отличие от метафизической установки Кьеркегора, философскую установку Рорти можно представить как антиметафизическую, поскольку его ироник рассматривает понятие истины связанным с определенными дискурсивными практиками, а не реальностью, и к тому же самость (как реально существующий центр индивида, не зависимый от языка и времени), отсутствует в философии Рорти, что позволяет ему безболезненно разделить целостную жизнь ироника на две независимые части, одна из которых связана с приватной, а другая - с публичной деятельностью иронизирующего философа.

Далее делается вывод о том, что фигуры философов-ироников, построенные исходя из метафизических или антиметафизических оснований, отличаются друг от друга, и философ-ироник может быть разным в зависимости от первоначальных принципов и стиля философствования своих создателей. В рамках экзистенциально-метафизических представлений С.Кьеркегора (рассматривающего субъекта как реально существующую целостность) способ существования философа-ироника связан с трагедийным уровнем бытия, а в рамках антиметафизических тенденций философии Р. Рорти понятие философа-ироника строится как более гибкое и «раздробленное» (ироник в приватной сфере своей жизни не обязательно является ироником в области общественной деятельности). В соответствии с этим, а также с тем, что ирония позволяет самости создавать и пересоздавать себя (изобретая пере-переописания), жизнь философа-ироника не предстает в виде бесконечного потока страданий.

В заключение говорится о том, что независимо от метафизического или «антиметафизического» стиля философствования, понятие философа-ироника «включает в себя» и иронический философский дискурс, и иронический образ жизни философствующего человека. Этот вывод основывается не только на двух разных фигурах философствующих ироников, разрабатываемых С. Кьеркегором и Р. Рорти, но и подтверждается понятием «философ», о котором шла речь в предыдущем параграфе и согласно которому философ - это человек, стремящийся стать мудрецом и характеризующийся тем, что его философский дискурс как стремление к совершенному знанию связан с его образом жизни, проявляющимся в стремлении к совершенному действию и поведению. Именно эти характерные черты фигуры философа-ироника - иронический философский дискурс и иронический образ жизни - и их взаимовлияние и взаимоопределение - являются важнейшими в размышлениях об иронии Кьеркегора и Рорти, и поэтому говорится, что на эти смысловые элементы следует ориентироваться как при поиске новых смыслов понятия «философ-ироник», так и при создании концепта «Я-философ-ироник». Также отмечается, что вышеназванные характеристики входят в состав концепта «Я-философ-ироник» в виде его ведущих смысловых блоков («Я как творец своей иронической философской концепции и своего иронического философского дискурса»; «Теоретическое содержание моей иронической философской концепции»; «Теоретическое содержание моей иронической философской концепции, имеющее отношение к моей жизни философа-ироника»; «Я как философ, выстраивающий взаимосвязи между своим ироническим философским дискурсом и своей жизнью философа-ироника»), поэтому их обязательно нужно учитывать, занимаясь деятельностью по конструированию концепта. Также высказывается мнение, что включение в концепт «Я-философ-ироник» еще двух смысловых элементов («Я как философ-ироник, стремящийся стать мудрецом»; «Я как философ-ироник, способный творить, наблюдать, представлять и анализировать свои ценностные ориентации и экзистенциальный опыт») позволит углубить представление философа о своем предназначении, своих ценностях и экзистенциальных предпочтениях.

Во втором параграфе «Конструирование концепта «Я-философ-ироник» и раскрытие его основных смыслов» для того, чтобы изучить, каким образом реализуется иронический метод философствования в концепте «Я-философ-ироник», создается один из его возможных конкретных вариантов, раскрывающий «содержательный», а не только «формальный» уровень основных смыслов данного концепта; при этом в процессе конструирования концепта наблюдается, как иронический метод философствования проявляется в его смысловых элементах.

Первый выделенный смысл - «Я как философ-ироник, стремящийся стать мудрецом» - определяет обращение к идеалу мудреца на основании материала античной философии, выбранной вследствие ее яркой проявленности не только в области творчества философских теорий, но и в сфере создания философами себя как людей, желающих обрести мудрость. Установлено, что мудрость в античности определяется посредством совершенного знания и совершенного поведения (совершенной жизни): совершенную жизнь можно описать с помощью таких феноменальных черт, как самотождественность, полная внутренняя свобода, безразличие ко всему внешнему, бесстрашие, уравновешенность, душевный покой и безмятежность, а совершенное знание охарактеризовать как интуитивное созерцание абсолютной реальности, свободное от любых дискурсивных элементов. В своем актуализированном виде и совершенное знание, и совершенное поведение являются тождественными друг другу, поскольку у этих двух разных планов проявления мудрости античные философы выделяют один источник - абсолютное и единое - в который мудрец «погружается» за счет развития интуитивных способностей с помощью духовных упражнений.

Для того, чтобы смысловой элемент «Я как философ-ироник, стремящийся стать мудрецом» был раскрыт полностью, происходит обращение к рассмотрению следующего смыслового элемента концепта «Я-философ-ироник» - «Я как творец своей иронической философской концепции и своего иронического философского дискурса» и выделяются особенности иронического философского дискурса. Исходя из достаточно очевидного предположения о том, что иронический метод философствования (в совокупности всех своих составляющих, о которых было сказано во второй главе работы) является базовым структурным элементом иронического дискурса, отмечается принципиально разомкнутый «открытый вид» последнего, приводящий иронизирующего философа к бесконечному поиску новых понятийных форм, смыслов и текстов. Рассмотрение иронического дискурса философа показывает, что без знания о структуре и специфике иронического метода вряд ли можно составить точное представление о характеристиках иронического дискурса, вследствие чего можно сделать вывод о дискурсе философа-ироника как об одной из областей реализации иронического метода в концепте «Я-философ-ироник», благодаря которой иронический метод получает возможность переходить с уровня общей схематичной структуры на уровень целостной философской текстовой формы, имеющей черты индивидуальности и неповторимости в каждом конкретном случае.