Сущность психофизиологической проблемы и ее краткий исторический очерк

Между тем естественнонаучная разработка психофизиологической проблемы принуждала психологов, физиологов и психоневрологов к настойчивым поискам выхода из дуалистического тупика. Одной из попыток преодоления психофизического параллелизма в чисто онтологическом плане явился так называемый психоэнергетизм, имевший свой источник в происходившей тогда крутой ломке физических представлений и обязанный прежде всего энергетизму В. Освальда.

Выступая против психофизиологического параллелизма, К. Штумпф (1913) считал последний неприемлемым на том основании, что он лишним образом удваивает мир, и видел действенный способ покончить с ним, признав психическое особым видом энергии. Эта концепция стала на определенное время весьма модной. Ее активно поддерживали и развивали Т. Липпс и особенно Н. В. Краинский; к ней склонялся Г.И. Челпанов, ей отдавали известную дань В. Вундт, М. Ферворн и даже В.М. Бехтерев.

Так, Н.В. Краинский прямо ссылается при обосновании этой концепции на открытия физики, подчеркивая, что энергия является единой основой мира; постольку «душевный мир с его субъективной формой нашего «я» есть лишь простая разновидность единой мировой энергии» (Н.В. Краинский, 1911, стр. 5). На этом пути и преодолевается, по его мнению, «принцип психофизического параллелизма». Тем самым психическое ставится в подчинение «универсальному закону сохранения энергии» и делается ясным «принцип превращения физического в психическое и обратно», что «ведет нас к полному монистическому миропониманию» (там же, стр. 7).

Следует подчеркнуть, однако, что психоэнергетизм имеет две противоположные интерпретации. Одна из них носит материалистический характер; к ней близок Н.В. Краинский, настаивая на том, что психическая энергия возникает «в мозговых центрах» (подобно тому, как об этом говорил А. Форель). Но тогда психическое квалифицируется как разновидность физических явлений (линия Бюхнера) и объяснение психических явлений с их содержательной стороны становится совершенно невозможным. Другая интерпретация носит идеалистический или дуалистический характер; здесь психическая энергия мыслится как необязательно связанная с деятельностью мозга, как способная существовать сама по себе, в виде некой самостоятельной, непротяженной реальности (Г.И. Челпанов). Сторонники такой интерпретации категорически возражают против утверждения, что психическое есть физическое, его разновидность; но тогда обозначение психического в качестве энергии, «особого вида энергии» и т. п. теряет всякий смысл, ибо энергия есть физическое явление. Таким образом, обе интерпретации психоэнергетизма не вносят ничего нового в разработку психофизической (психофизиологической) проблемы, хотя, в принципе, эта концепция в ее материалистическом варианте имела историческое оправдание в том отношении, что представляла собой попытку, пусть неудачную, теоретического включения психических явлений на новом этапе их естественнонаучного познания (с учетом достижений психологии, физиологии, физики и т. д.) в причинную цепь событий без помощи сверхъестественного. На этом вопросе следует остановиться несколько подробнее.

В нашей литературе по философским проблемам психологии и физиологии термин «психофизиологический параллелизм» употребляется, как правило, лишь в качестве дуалистического ярлыка, т. е. берется лишь в значении субстанциального дуализма, что не соответствует ни исторической, ни фактической стороне дела. (Это проистекает из-за незнания или забвения той обширнейшей литературы по психофизической проблеме конца прошлого и начала нынешнего века, на которой мы решили хотя бы бегло остановиться, ибо убеждены, что этот интересный период в развитии психофизиологических представлений не должен игнорироваться и что отраженные в этой литературе усилия многих выдающихся умов не были абсолютно бесплодными.)

Термин «психофизиологический параллелизм» исторически и фактически имеет два основных значения. С его помощью обозначается не только дуалистический параллелизм, но и эмпирический параллелизм. Последний попросту исключает всякие «метафизические» сущности, отрицая духовное в качестве особой субстанции, или в отдельных случаях оставляет решение этого вопроса философии, и описывает соотношение физиологического и психического лишь средствами естественнонаучного исследования. Эмпирический параллелизм, на позициях которого стояли Г. Спенсер, В. Вундт и многие другие видные психологи и физиологи второй половины прошлого века, представлял собой форму чисто естественнонаучного выражения взаимосвязи и взаимозависимости психических и физиологических явлений и в то же время форму предохранения (хотя и малоэффективную) психофизиологических исследований от вмешательства онтологической метафизики. Эмпирический параллелизм в его вышеуказанных характеристиках констатировал, по словам И.М. Сеченова, «только тот несомненный факт, что актам чувствования, как субъективным состояниям, идут всегда параллельно определенные нервные процессы или, что то же, деятельности определенно организованного нервного снаряда» (И.М. Сеченов, 1952, стр. 295). Несмотря на очевидную связь принципа эмпирического параллелизма с позитивистской методологией и его незащищенность от поползновений на него идеализма и теологии, он сыграл положительную роль в развитии физиологической психологии и психофизиологических исследований вообще, а также психоневрологии; на его основе, собственно, и был накоплен огромный материал о конкретных взаимозависимостях между физиологическими и психическими явлениями, которым оперируют до сих пор для решения практических задач.

Однако эмпирический параллелизм совершенно не в состоянии объяснить, каким образом психическое включается в естественную причинную цепь событий, каким образом оно способно действовать, вызывать следствия. Это был тот кардинальный вопрос, на который психология и физиология «без всякой метафизики» не могла дать мало-мальски вразумительного ответа. Отсюда и возникали различные концепции «психофизического взаимодействия», одной из которых как раз и являлся психоэнергетизм. Но мы уже видели, что психоэнергетизм, даже в его материалистической интерпретации, беспомощен в теоретическом разрешении психофизиологической проблемы и потому он совершенно не в состоянии критически преодолеть параллелизм.

Более того, энергетическое объяснение, родившееся из необходимости соблюсти закон сохранения энергии (естественнонаучное мышление начала нашего века не видело иной альтернативы!), не выдерживает самых простейших испытаний. Возьмем пример, часто встречающийся в литературе того времени. Купец получает телеграмму: “Fritz ist angekommen” (Фриц прибыл). Это вызывает у него бурную радость, он бежит к жене и сообщает ей о прибытии сына, смеется, затем садится и мечтательно закуривает, а потом совершает ряд других действий. Но вот, спустя час, ему снова приносят телеграмму, в которой он читает: “Fritz ist umgekommen” (Фриц погиб). Купец хватается за сердце и падает в обморок. Разительное различие поведения купца в обоих случаях зависело только от двух букв телеграммы -- так обычно комментировали приведенный пример, делая вывод, что различие эффектов невозможно объяснить различием физических процессов при прочтении телеграммы. Действительно, этот элементарный в психологическом отношении случай нельзя объяснить с чисто энергетической точки зрения, как невозможно вообще объяснить на языке чисто энергетических отношений информационные процессы.

Но ведь психические явления действенны. Как же тогда возможно теоретически включить их в естественную причинную цепь событий, если они явно не относятся к категории энергетических явлений в физическом смысле? Этот вопрос был осью, вокруг которой обращалась мысль теоретиков того времени, пытавшихся разрешить парадокс так называемой психической причинности. Несомненно, что наиболее плодотворной попыткой решения этого вопроса во второй половине прошлого века была созданная И.М. Сеченовым рефлекторная концепция психического, в которой психическое включалось в естественную причинную цепь событий путем его включения в рефлекс. Эта концепция сыграла исключительно важную роль не только в защите материалистических позиций, но и в развитии психофизиологии; однако в логическом отношении и она не является совершенно безупречной.

Именно на проблеме психической причинности усиленно спекулировали в ту пору всевозможные идеалисты, дуалисты и теологи, поскольку в ней лежал наиболее слабый пункт естественнонаучного понимания психических явлений. Напомним в этой связи некоторые критические аргументы против материализма, выдвинутые Г.И. Челпановым, так как они явно побивают грубый материализм и упрощенческие решения вопроса о соотношении психического и физиологического, имеющие хождение и в марксистской литературе; и в этом отношении они весьма поучительны.

Г. Челнанов делает прежде всего объектом критического анализа материалистический тезис: мысль есть функция мозга. «Эта формула-- говорит он -- бессмысленна, потому что ее можно понимать в различных смыслах» (Г. Челпанов, 1918, стр. 127). И далее им вычленяются все возможные, по его мнению, смыслы указанного тезиса: 1) мысль есть выделение мозга (Кабанис), 2) мысль есть физиологический мозговой процесс, 3) мозг необходим для мышления, 4) толкование связи мысли и мозга в смысле эмпирического параллелизма, 5) мозг порождает мысль. После этого Г. Челпанов рассматривает каждый из выделенных им смыслов и показывает, что для материализма якобы специфичны только первый, второй и пятый смыслы. С первым и вторым утверждениями он разделывается довольно легко; пятое утверждение опровергается им ссылкой на то, что мысль не является следствием деятельности мозга, ибо мысль и деятельность мозга есть процессы одновременные. Что касается третьего утверждения, то, как справедливо замечает Г. Челпанов, «самый крайний спиритуалист мог бы сказать то же самое», ибо для спиритуалиста «душа и мозг -- это как бы артист и его инструмент. Душа -- это артист, который управляет инструментом, т. е. мозгом, но как артист может играть только тогда, когда есть инструмент, так и душа может оказывать воздействие на тело только в том случае, когда есть мозг» (там же, стр. 128). Наконец, четвертое утверждение, согласно Г. Челпанову (и здесь он тоже прав), вполне приемлемо и для материалиста и для дуалиста и даже для теолога, поскольку эмпирический параллелизм допускает разную «метафизическую» интерпретацию, т. е. использование его в целях прямо противоположных философских направлений. Действительно, третьим и четвертым утверждениями обязательно пользуются идеалисты, доказывая, что их взгляды якобы не противоречат данным естествознания

Из приведенных рассуждений Г. Челпанова, конечно, вовсе не следует, что он прав и что нужно отбросить формулу: мысль есть функция мозга; ибо, во-первых, он перечисляет далеко не все смыслы этой формулы и, во-вторых, крайне абстрактно и однобоко интерпретирует те высказывания, которые им выделены. Однако несомненно, что нам полезно иметь в виду критические выпады Г. Челпанова против материализма, связанные с логическим экскурсом в психофизиологическую проблему.

В заключение исторического обзора необходимо остановиться на выяснении некоторых особенностей позитивистского направления в разработке психофизиологической проблемы, бывшего наиболее массовым и наиболее распространенным среди естествоиспытателей рассматриваемого периода.

Позитивистскнй образ мышления имел глубокие корни в естествознании и, в частности, в психологии и физиологии второй половины прошлого и начала нынешнего века. В генетическом плане позитивизм представлял собой своеобразную трансформацию ряда существенных сторон гносеологических учений английских философов (от Бэкона к Локку и далее к Дж.Ст. Миллю, включая Юма и Беркли) и философии Канта. Позитивистское направление с его освящением эмпирии и отрицательной реакцией на «метафизические» категории достигло зрелости в учении Г. Спенсера и в дальнейшем все больше акцентировало внимание на методологической проблематике; оно дало в начале нынешнего века разветвленную сеть школ и направлений, внесших определенный вклад в разработку вопросов формальной логики.

Во второй половине прошлого века, после Г. Спенсера, наиболее видными представителями позитивистского направления являлись Э. Мах и Р. Авенариус, взгляды которых были всесторонне проанализированы В.И. Лениным в «Материализме и эмпириокритицизме». В отличие от Г. Спенсера, Э. Мах и Р. Авенариус в своих философских воззрениях откровенно тяготели к субъективному идеализму Беркли, Юма и Фихте. С предельной ясностью это демонстрирует нам Э. Мах, стремящийся полностью перевести, если можно так выразиться, внешний мир во внутренний и именно с этих позиций анализирующий психофизиологическую проблему. Резюмируя коротко взгляды Э. Маха, которые достаточно подробно были рассмотрены и подвергнуты критике В. И. Лениным, можно сказать, что Э. Мах отождествляет объективную реальность с ощущениями, т. е. оставляет в качестве единственной реальности субъективную реальность и таким путем устраняет психофизический параллелизм; в результате у него всякий объект (поскольку, по его мнению, всякий объект находится «в среде моего сознания») является одновременно и физическим и психическим. Но такая позиция, ведущая к солипсизму, сразу же ставит в тупик, как только мы задаемся вопросом об отношении моего сознания к моему мозгу, и не только не способствует разработке психофизиологической проблемы, но, как показал В.И. Ленин, решительно противоречит естествознанию.

Позиция Р. Авенариуса в ряде отношений, касающихся психофизиологической проблемы, заметно отличается от взглядов Э. Маха. Согласно Авенариусу (1911), выражение «внутренний психический мир» лишено смысла, так как «внутреннее» человека -- это его мозг и другие органы. Задача психологии состоит не во «внутренних переживаний», а в анализе эффекта действия внешних раздражителей на нервную систему, в исследовании между внешними воздействиями и изменениями в нервной системе, а затем и ответными реакциями человека (в том числе и его ощущениями, выражаемыми посредством словесных реакций). В этом плане Авенариус признает эмпирический параллелизм между физиологическими и психическими явлениями, но категорически отвергает дуалистический («метафизический») параллелизм, а вместе с последним и такие общие понятия, как «душевное», «психическое», «сознание» и т. п., считая их пустыми вербальностями. Оставляя в стороне рассмотрение философских взглядов Р. Авенариуса в целом, мы подчеркнули те особенности его методологических установок, которые дают полное основание рассматривать его в качестве предтечи бихевиоризма, несомненно связанного с позитивистским направлением (подробнее об этом будет сказано в § 14).

Важно отметить, что для подавляющего большинства физиологов и психологов-экспериментаторов второй половины прошлого века был характерен позитивизм спенсерианского, а не махистского образца (Мах вообще не оказал заметного влияния на психофизиологию). Эта спенсерианская форма позитивизма, в которую естествоиспытатель часто облекал свои общие представления, оставляла много места для материалистических тенденций, но в то же время платила большую дань агностицизму.

В качестве типичного примера приведем взгляды ничем особенно не примечательного профессора физиологии Генриха Гойера. В своей книге «Мозг и мысль» он стремится убедить читателя, что «естествоиспытатель не нуждается для разъяснения психических явлений ни в метафизических ухищрениях, ни в каких-либо мистических деятелях или таинственном действии воображаемых «сверхъестественных сил»» (Г. Гойер, 1895, стр. 90). При этом он признает «возможность примирения между психологом и физиологом». Но в то же время отрицает материализм, «по которому мысль следует считать продуктом атомов материи» и идеализм, который «тоже не имеет твердой почвы», так как «признает весь чувственный мир продуктом нашего воображения, чем-то вроде сонного видения» (там же, стр. 93). «Середину между этими крайними гипотезами занимает воззрение, признающее как существование материального и психического мира, так и их взаимное влияние; но это влияние остается непонятным, потому что сама идея о самостоятельном существовании каждого из этих миров связана с таким о них понятием, что между ними нет ничего общего и стало быть невозможны никакие точки соприкосновения.

Мы освобождаемся из области этого заколдованного круга только сознанием, что открытый перед нами кругозор относительно лишь немногим шире кругозора муравья, стоящего на верхушке своего муравейника. Мы познаем внешний мир исключительно для приспособления организма к борьбе за материальное существование» (там же, стр. 92--93).

Следует подчеркнуть значительную общность позиций позитивизма и неокантианства в подходе к психофизиологической проблеме. Это хорошо заметно, например, при ознакомлении со взглядами Г. Риккерта (1905), считавшего, что противоположение «психического» и «физического» есть не более, чем результат несовершенства терминологии, что понятия психического, сознания и т. п. не обозначают какой-либо реальности.

Эти методологические установки имели широкое распространение среди естествоиспытателей рассматриваемого периода, особенно среди физиологов, проявлявших интерес к психофизиологической проблеме. Так, М. Ферворн (1913) высказывал убеждение, что признание и употребление двух языков -- физиологического и психологического -- само по себе ставит нас на точку зрения дуализма, что главная причина дуалистического взгляда на вещи лежит в несовершенстве терминологии. Отсюда уже один шаг до попыток ликвидировать психологический язык, на который возлагается ответственность за все недоразумения. И такие наивные попытки делались наиболее радикально настроенными физиологами из лагеря бихевиористов и из числа ученых, относивших себя к школе И.П. Павлова. Столь решительная операция мыслится ими как единственное средство покончить с психофизиологическим параллелизмом в любых его вариантах. Разрушить психологический язык и водрузить на его развалинах физиологическое знамя -- таков их лозунг.

Но не будем голословны и приведем конкретные факты. Именно подобные утопические взгляды отстаивал в 1929 г. А.Г. Иванов-Смоленский в своей книге, посвященной учению об условных рефлексах в связи с историей психологии. Необходимо отдать должное как эрудиции А. Г. Иванова-Смоленского в области истории физиологии и психологии, так и его тенденциозности в попытках дискредитировать психологию путем умело проводимого им обнажения ее теоретической неблагоустроенности. Это должно, как явствует из его намерений, облегчить нам принятие главного вывода из его книги о необходимости уничтожения психофизиологического параллелизма посредством уничтожения психологии и запрета «психологической номенклатуры» (тем более, что психология, по его убеждению, и сама по себе «постепенно распадается, дегенерирует» (А. Г. Иванов-Смоленский, 1929, стр. 78).

Рациональный момент притязаний А.Г. Иванова-Смоленского определяется рамками физиологической интерпретации психологических терминов; продвижение в этом направлении действительно является актуальнейшей задачей естествознания, так как позволит все более эффективно управлять психической деятельностью. Но когда подобные притязания выступают в крайне гипертрофированной форме (чему в немалой степени способствуют позитивистские методологические установки), когда требуют вообще отбросить «психологическую номенклатуру», заменить ее целиком физиологическими понятиями, то тогда как раз и получают вместо науки наивную фантасмагорию.

«Представьте себе, что на необитаемом острове устроена детская колония, куда дети привезены еще в младенческом возрасте и где уход за ними, воспитание и обучение их поручено специально подготовленному персоналу, которому строго-настрого запрещается употреблять психологические термины, заменяя их соответственными биологическими и физиологическими понятиями. Для таких детей «психическая деятельнодть» вообще не существовала бы, и все свои отношения к окружающей среде они определяли бы как мозговую деятельность, как реакции того или другого отдела их нервной системы, как тот или иной физиологический процесс» (там, же, стр. 127. Курс. мой.-- Д. Д.). К примеру, вместо: «это -- цветок», они, по-видимому, говорили бы: «это -- возбуждение, захватившее такие-то и такие-то участки коры мозга и характеризующиеся тем-то и тем-то», а вместо: «я испытываю чувство радости» -- «я испытываю такой-то гипоталамо-кортикальный процесс». А что они говорили бы, подросши и пройдя полный курс предписанного им «воспитания и обучения», вместо «я люблю вас»? Об этом следует спросить у А.Г. Иванова-Смоленского, нарисовавшего приведенную выше картину с совершенно серьезным намерением проиллюстрировать возможность ликвидации «психологического языка».

Даже при самом неудержимом воображении трудно допустить, что когда-нибудь наш «психологический» язык будет, так сказать, отменен и на смену ему придет «физиологический» язык (даже если мы примем самое невероятное условие, что все субъективные состояния физиологически интепретированы). И хотя сейчас еще не настало время для серьезного обсуждения подобной проблематики, у нас все же есть основания думать, что человечеству не угрожает подобная метаморфоза языка. Допустимо предполагать, что значительные успехи в области нейродинамической интерпретации психических явлений приведут со временем к появлению новых форм обучения и самоорганизации. Но все это вряд ли будет напоминать только что рассмотренные утопии.

Что же касается самих физиологических понятий, то нужно сказать, что пока еще они обладают довольно низким классом точности, не позволяющим однозначно решать многие первостепенные практические задачи. Поэтому в смысле точности многие из них не так уж далеко ушли от психологических понятий. Продолжая исследования деятельности головного мозга, наши потомки, вероятно, получат« возможность пользоваться иными понятиями, ибо они будут пользоваться иными методами; те, близкие к естественному языку (по своей неточности, избыточности) термины, с помощью которых мы сейчас обозначаем явления деятельности мозга, станут как бы гнездом множества точно определенных терминов. Так позволяет думать история науки.

Во всяком случае, история философской и естественнонаучной мысли убедительно говорит о неустранимости «параллелизма» психологического и физиологического языков и о том, что разрешение этого «параллелизма» на путях перечеркивания или «запрета» психологического языка представляет собой пустую и к тому же вредную затею, которую у нас в начале пятидесятых годов даже пытались (правда, робко) проводить в жизнь некоторые физиологи (в том числе, конечно, и Л.Г. Иванов-Смоленский).

Приведенный выше краткий исторический обзор, фрагментарность которого мы полностью сознаем, показывает, что разработка психофизиологической проблемы продвигалась вперед, хотя и очень медленно. Время не проходит бесследно, оно видоизменяет панораму объекта, открывая к нему новые подходы, совершенствует логический аппарат, умножает наши экспериментальные возможности. И есть основания полагать, что современный уровень научного знания, обусловленный успехами биохимии, нейрофизиологии, кибернетики, создает реальные предпосылки для того, чтобы добиться серьезных успехов в исследовании деятельности головного мозга и разработке психофизиологической проблемы.

нейрофизиологический образ идеальное

Размещено на Allbest.ru