"Безвременье" в массовом и историческом сознании

Размещено на http://www.allbest.ru/

«Безвременье» в массовом и историческом сознании

В массовом сознании феномен «безвременья» как утраты чувства прогрессивного движения истории, количественного накопления изменений и их закономерного преобразования в новое и лучшее качество, известен давно. Он связан с эпохами, которые массовое сознание воспринимает в соответствии со стереотипами, сформированными в отношении их образованными элитами, т.е. в Новом и Новейшем временах, когда эти элиты обрели самоценную значимость. Например, Николаевская реакция в России или годы «Священного Союза» в странах Европы до сих пор расцениваются как такие периоды благодаря тому, что их негативное восприятие представителями образованных элит - писателями, публицистами, просветителями - уже тогда имело самостоятельное значение и сыграло ключевую роль в самоопределении масс относительно этих периодов. В связи с этим такое самоопределение имеет смысл рассматривать как «самоопределение во времени».

«Самоопределение во времени» редко является предметом научно-исторического изучения в современной историографии. Исключение составляют работы И. Савельевой и А. Полетаева в России [5], а в Украине - Л. Нагорной [4]. В целом, большее внимание привлекает феномен исторической памяти, являющейся средством закрепления в массовом сознании ценностей, важных для государства, путем проведения т.н. «политики памяти» [4, с. 17]. Для ее проведения используются такие приемы, как метафорическое моделирование, фабуляризация [4, с. 43]. Ощущение же безвременья отличается тем, что формируется спонтанно и артикулируется не сразу. Ему и посвящена данная работа.

Мы охарактеризовали ситуацию, характерную для Новой и Новейшей эпох. Ориентация во времени в более ранние периоды связана не с восприятием элит, а с разработками историков позднейшего времени. Например, определение исторических периодов как эллинизма, Столетней войны или Английской революции является результатом позднейших научно-исторических исследований, а не принятия некой общепринятой в названные эпохи терминологии. Видимо, тот переломный ддя нас момент, после которого именно мировосприятие публицистов, философов и просветителей закладывается в основу ориентации во времени, представляет эпоха Просвещения. Следующие эпохи мы можем назвать уже непосредственно благодаря «самоопределению во времени» образованных элит. Для этого самоопределения характерно как неприятие государственной политики памяти, так и подчеркнутое невнимание к ценностям людей массы. Так, например, в определении 70-х гг. XX в. как «застоя» в СССР или как «свинцовых времен» в ФРГ принимались во внимание не факты экономической стабильности (принципиально важные для простых людей), а специфическое ощущение несвободы, ограничений, бесцельности существования и т.д., характерное как раз для представителей образованных элит.

Выражением этого ощущения может служить стихотворение Б. Слуцкого «Климат не для часов» [6, с. 298-299]:

Этот климат - не для часов.

Механизмы в неделю ржавеют.

Потому, могу вас заверить,

Время заперто здесь на засов

И никто не крикнет: скорей!

Зная, что скорей - не будет,

А индустрия календарей Крепко спит, и ее не будят.

Еще раз отметим ключевой момент: понятие «безвременье» как идентификатор эпохи вводится именно представителями образованных элит. В качестве рабочей гипотезы выскажем предположение, что это является не только проявлением особой чувствительности элит к ограничениям, но следствием особого мировоззрения, формировавшегося на протяжении предшествовавшей истории интеллектуального и культурного развития человечества.

Особую значимость обретает тот факт, что понятие «безвременья» в принципе не переводимо на другие языки. Еще точнее сказать, что непереводим тот особый смысл, которым это понятие наполняется в некоторых странах. Так, если на русском языке «безвременье» относимо именно к периодам дезориентации в историческом времени, то в украинском «позачасовість» будет всего лишь калькой с русского, не наполненной каким-либо реальным содержанием, а более адекватное «лихоліття» относится не к периодам дезориентации, а, скорее, к периодам общественных или национальных бедствий (ер. рус. «лихолетье»). При этом вопрос о самоопределении в историческом времени в эти периоды в принципе не нюансируется (что и предопределило выбор языка для написания данной статьи).

В английском языке - практически та же ситуация: лексически точный перевод «timelessness» восходит не столько к реальной ситуации замершего прогресса, сколько к известному выражению «time out of joint» из монолога Гамлета. Т.е. оно связывается с самоопределением во времени конкретной личности, чья социальная репрезентативность в отношении Англии начала XVII в. неочевидна, тогда как ее элитарность, единичность (принц) - подчеркнута.

Зато в немецком языке калькированное выражение «Zeitlosigkeit» дополняется социально значимой идиомой «die bleierne Zeit», применяемой в отношении 70-х гг. XX в. Она связана с «самоопределением во времени» ведущих интеллектуалов ФРГ (П. Штайн, Р. В. Фассбиндер, Ф. Шлендорф, М. фон Трота и др.), разделявших идеи «Фракции Красной Армии» (RAF) и дезориентированных якобы «коллективным самоубийством» лидеров организации в тюрьме в 1977 г.

Понятие «безвременья» зачастую не связывается с кардинальными событиями. Оно отражает скорее дезориентацию субъектов, формирующих массовое сознание, нежели состояние объектов. Оно оказывается связанным с определенными социальными феноменами в одних языках, и не связанным с таковыми в других, что находит разное лексическое выражение. Оно может функционировать как неотъемлемая составляющая часть реперезентации исторического периода (например, говоря об эпохе «застоя» в СССР, допустимо говорить о стабилизации экономической и политической жизни в стране, но недопустимо не называть ее эпохой «застоя» и не объяснять смысл этого названия).

Принципиальным является, на наш взгляд, выяснение того, связано ли понятие «безвременья» только с самоопределением современных элит, или же оно имеет более глубокие истоки (как мы и формулировали выше в рабочей гипотезе). Поэтому важно исследовать феномен «безвременья» не только в массовом, но и в историческом сознании. Эпохи, предшествовавшие Новому времени, доступны для этого в неравной степени: например, хронисты Средневековья не имели своего голоса, звучавшего не в унисон с политикой памяти феодальной монархии. Более приемлема для нас здесь античность. Попытаемся на основе сохранившихся трудов античных историков понять, насколько органично для человека постоянно ориентироваться в отношении хода времени и прогресса.

Современная историческая наука позиционирует свой объект не как «прошлое» или «время», но как некий объект в прошлом. Такой подход сближает историю с современными социальными науками, изучающими, по сути, тот же объект - но в настоящем [5, с. 19]. Однако каждый такой объект не только пребывает в настоящем, но и имеет свою историю, неотделимую от него [3, с. 27]. Историческое знание оказывается не одной наукой, а системой наук, размещенных сразу в двух временах.

Неудивительно, что еще античные философы ощущали некую двусмысленность понятия «изучение прошлого». Так, Платон ввел два типа времени: «время» как таковое и «вечность». Объяснение различия между ними было позднее дано Плотином: время является жизнью души, характеризуется переходным движением, а то, что существовало до него, есть вечность [5, с. 7475]. В эпоху Нового времени эта концепция претерпевает изменения, связанные с коррекцией религиозной картины мира за счет растущего объема естественнонаучных знаний: идея вечности заменяется идеей длительности (абсолютное время), которую человек воспринимает субъективно (относительное время) [5, с. 77-80]. Эта идея характеризуется уже не психологической очевидностью, вполне употребительной у историков, но скорее связана с физической картиной мира. С этого времени историки все более концентрируются на относительном времени. Вопрос о взаимоотношении абсолютного и относительного времен как бы выводится за скобки исторической науки.

Важным аспектом проблемы является вопрос о форме восприятия времени историками. Поскольку философская проблематика положения человека во времени была чужда средневековым хронистам (философские вопросы не поднимаются в их трудах), поищем ответ в античной историографии, выдающиеся представители которой, если и не были напрямую связаны с философскими школами, то, во всяком случае, находились на уровне понимания их задач [7, с. 410-411, 434]. Первый вывод, напрашивающийся при ознакомлении с их трудами: хронология не имела для них принципиального значения. События описываются, но не датируются. Например, у Геродота в «Истории в девяти книгах» хронология как таковая отсутствует. Наоборот, тысячелетия египетской истории как бы сведены вместе [1, с. 76]. Широко представлены логические переходы от прошлого к будущему, основанные на причинно-следственных связях между событиями. По завершении каждого такого перехода Геродот вводит новую линию повествования вводной фразой «после этого» [2, с. 15, 16, 19, 69, 210, 241, 258, 264 и др.]. Время для Геродота - длительность, а не система координат. Упоминания об измеряемом времени в его тексте отсутствуют, зато приводятся сведения о длительности временных промежутков, либо не согласуемых между собой [2, с. 20, 29, 211 и др.], либо не имеющих практического значения для ориентации в материале (например, сообщение о том, что история Египта насчитывает 330 царей [2, с. 98]).

У Фукидида в «Истории» также преобладают логические переходы, основанные на причинно-следственных связях между событиями. Рядоположение же их во времени достигается использованием союзных слов «после», «между тем» [8, с. 10, 17, 143, 238 и др.]. Ссылки на хронологические даты у Фукидида уже появляются. Например, дата начала Пелопоннесской войны обозначена так: «сорок восьмой год жречества Хрисиды в Аргосе, когда Энесий был эфором в Спарте, а Пифодору оставалось 4 месяца архонтства в Афинах». Но для Фукидида эта датировка значима не сама по себе. Она корректируется ссылками на «пятнадцатый год тридцатилетнего мира, заключенного после завоевания Евбеи» и на «шестнадцатый месяц после битвы при Потидее», потому что о них упоминается в тексте [8, с. 65]. Такая структура датировки отсутствует у Геродота, но и у Фукидида она редка. Фукидид часто использует фразу «приблизительно в это время» [8, с. 47, 163, 182, 234, 399 и др.], видимо аналогичную геродотовской «после этого». Указания во времени, когда они есть, точны - но не для нас (напр., три подряд главы 2-й книги начинаются с фразы «на следующий день» [8, с. 144] и т.д.), и обязательно корректируются ссылками на взаимоотношения с другими событиями повествования (с помощью вводной фразы «как мы сказали ранее»).

Итак, объяснение и понимание причинноследственных связей, обуславливающих исторические события, с точки зрения античных авторов не обязательно сопровождается помещением этих событий в хронологическую систему. Следовательно, для них значимым в первую очередь было абсолютное время. Относительное же время проникает в исторические сочинения только в эллинистический период с достаточно утилитарной целью: сориентировать живущих на Востоке греков относительно давности местных цивилизаций. Поскольку в исторической памяти греков общие с этими цивилизациями события (кроме греко-персидских войн) либо отсутствовали, либо подверглись редактуре (как Троянская война [2, с. 3-4]), единственным способом создания общей системы координат было использование относительного времени. До этого греческие историки довольствовались абсолютным временем, внутри которого события располагались в последовательности причин и следствий. Иногда соседствовали события, хронологически разнесенные на тысячи лет.

Такое их расположение позволяло античным историкам ориентироваться в массе синхронных событий. Введение хронологической системы и ее использование в периоды поздней античности и раннего средневековья, сопровождавшиеся падением образовательного и культурного уровня, сделало ткань исторических сочинений диахронной. Ткань эта стала тоньше и проще, значительная часть побочных сюжетных линий в хрониках сокращается. Организующим принципом повествования становится не логическая, а хронологическая последовательность событий; не столько их взаимное расположение, сколько рядоположение. При всей распространенности уничижительных характеристик средневековых хроник, следует отметить, что именно из них в современную научную историографию перешел принцип организации материала в соответствии с его датировкой.

Но, в любом случае, у нас нет оснований постулировать исчезновение античного подхода к материалу, основанного на использовании абсолютного времени и на логическом расположении событий. Он сохранился в стихии устной речи, в которой хронологическая датировка событий непринципиальна, поскольку она гарантирует заучивание, запоминание событий - но не их понимание. «Безвременье», о котором мы говорим, является результатом противоречия между датированной историей «из книг» и устной историей, преследующими различные цели и задачи.

Таким образом, феномен «безвременья» в массовом сознании Нового и Новейшего времени оказывается производной от принципа синхронного расположения исторических событий в абсолютном времени, характерного для античной историографии. Выведенный в последующие эпохи за скобки научно-исторических трудов, этот принцип остается, однако, употребительным. Почему? Возможно, в силу тех культурных референций, которые способствовали сохранению многих принципов античного исторического сознания в Европе Нового и Новейшего времени независимо от политических заказов, стоявших перед историками и реализованных средствами письменной истории. Ведь высшие уровни исторического исследования никогда не являлись просто суммой частных историй [1, с. 250]. Принципы их - другие, потому что цели и задачи - тоже другие. Этот феномен отражает дезориентацию массового и исторического сознаний в ситуациях, когда количество синхронно действующих факторов исторического процесса возрастает настолько, что они перестают восприниматься как одновременные в координатах относительного времени, навязываемых письменной историей.

безвременье идентификатора исторический эпоха

Список использованных источников

1. Арьес Филипп. Время истории / Филипп Арьес. - М.: ОГИ, 2011.-304 с.

2. Геродот. История в девяти книгах / пер. Г. А. Стратановского. -М.: ОЛМА-ПРЕСС Инвест, 2004. - 436 с.

3. Гулыга А. А. Философские проблемы исторической науки / А. А. Гулыга, Ю. А. Левада (отв. ред.). - М.: Наука, 1969. - 321 с.

4. Нагорна Лариса. Історична пам'ять: теорії, дискурси, рефлексії / Лариса Нагорна. -К.: ІпіЕнд, 2012. - 328 с.

5. Савельева И. М., Полетаев А. В. История и время. В поисках утраченного / И. М. Савельева, А. В. Полетаев. -М.: Языки русской культуры, 1997. - 800 с.

6. Слуцкий Борис. Лошади в океане / Борис Слуцкий. - М.: Эксмо, 2011. - 416 с. - (Золотая серия поэзии).

7. Стратановский Г. А. Фукидид и его «История» // Фукидид. История. - Л.: Наука, 1981. - С.405-438.

8. Фукидид. История / ред. Г. А. Стратановский, А. А. Нейхард, Я. М. Боровский. - Л.: Наука, 1981. - 543 с. - (Литературные памятники).

Размещено на Allbest.ru