Справедлив ли классический принцип бивалентности? (Чарльз Трэвис versus Тимоти Уильямсон)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Справедлив ли классический принцип бивалентности? (Чарльз Трэвис versus Тимоти Уильямсон)

Прись Игорь Евгеньевич

кандидат философских наук,

кандидат физико-математических наук,

старший научный сотрудник

Институт философии, Беларусь, г. Минск



Аннотация

В этой статье в рамках виттгенштайновского прагматизма я предлагаю срединный путь для разрешения дискуссии между Тимоти Уильямсоном (Timothy Williamson) и Чарльзом Трэвисом (Charles Travis) касательно справедливости принципа бивалентности. Как мне кажется, Трэвис не делает различия между новыми употреблениями одного и того же концепта и употреблениями сходного, но отличного (например, более общего) концепта. И его примеры не подтверждают его тезис о нарушении принципа бивалентности. Напротив, Уильямсон не принимает во внимание прагматическое явление «открытой текстуры». Я частично согласен с Уильямсоном, что примеры Трэвиса выглядят как примеры, в которых слова в различных контекстах отсылают к различным свойствам. В отличие от Уильямсона, который оперирует понятиями характера (лингвистического смысла) и содержания, и в отличие от Трэвиса, оперирующего понятиями семантического смысла и понимания, я ввожу три смысловых уровня: лингвистический, семантический (уровень правила/концепта) и прагматический (уровень употребления правила/концепта или уровень смысла-употребления). Я согласен с Уильямсоном, что классический принцип бивалентности не нарушается. Он «нарушается» лишь в области потенциально новых высказываний, истинностные условия которых не являются предетерминированными (таким образом, такие потенциальные, или не полностью определённые высказывания, не являются полностью осмысленными). Это явление концептуальной и, следовательно, как я полагаю, также и онтологической недоопределённости мира, имеющее отношение к «явлению открытой текстуры». «Условие Аристотеля» Трэвиса соответствует условию укоренённости мысли и языка в мире.

Ключевые слова: контекстуализм, прагматизм, «условие Аристотеля», высказывание, смысл, принцип бивалентности, концепт, семейное сходство, Тимоти Уильямсон, Чарльз Трэвис

Abstract

In this paper I seek to find a middle way pragmatic solution to Williamson-Travis's controversy about the principle of bivalence within a Wittgensteinian pragmatism. It seems to me that Travis does not distinguish between the new applications of one and the same concept and the applications of a similar, but different concept (for example, a more general concept). And his examples do not support his thesis about the violation of the principle of bivalence. On the contrary, Williamson, I think, does not take into account the pragmatic “open texture” phenomenon. I partly agree with Williamson that Travis's examples look like those in which in different contexts words refer to different properties. Unlike Williamson, who operates with the notions of a character (linguistic meaning) and content, and unlike Travis who operates with the notions of a semantic meaning and understanding, I introduce tree levels of meaningfulness: the linguistic, the semantic (or the level of a rule/concept), and the pragmatic one (the level of the use of a rule/concept, or the meaning-use level). I agree with Williamson that the classical principle of bivalence holds. It is “violated” only in a domain of potential new utterances, whose truth-conditions are not pre-determined (such utterances are not fully meaningful). This is the phenomenon of the conceptual (hence, I think, also ontological) under-determination of the world. Travis's «Aristotle condition» is equivalent to the condition that the gap between thought, language and the world is closed.

Keywords: family resemblance, concept, the principle of bivalence, meaning, utterance, Aristotle condition, pragmatism, contextualism, Timothy Williamson, Charles Travis



Введение

“The point is not anymore, then, in founding the normative (the concepts) in the natural (in abstract chunks of reality), but in making the natural (the experience) itself normative, as far as it is drawn upon in the concrete elaboration of concepts” (таким образом, вопрос не в том, чтобы найти нормативное (концепты) в естественном (в абстрактных кусках реальности), а в том, чтобы сделать само естествен ное (опыт) нормативным в той мере, в которой оно используется в конкретной выработке концептов. Перевод мой) (^[5], с. 422).

В этой статье в рамках виттгенштайновского «нормативного натурализма» естественных/спонтанных языковых игр я предлагаю срединный путь для разрешения дискуссии между Тимоти Уильямсоном (Timothy Williamson) и Чарльзом Трэвисом (Charles Travis) касательно справедливости принципа бивалентности. Вкратце, как мне кажется, Трэвис не делает различия между новыми употреблениями одного и того же концепта и употреблениями сходного, но отличного (например, более общего) концепта. И его примеры не подтверждают его тезис о нарушении принципа бивалентности. Напротив, Уильямсон не принимает во внимание прагматическое явление «открытой текстуры». Для него все применения данного концепта пре-детерминированы.

Я частично согласен с Уильямсоном, что примеры Трэвиса выглядят как примеры, в которых слова в различных контекстах отсылают к различным свойствам. Для Трэвиса референты слов - свойства (в случае, если слова предикаты) - неизменны, но их понимание зависит от контекста/конкретных обстоятельств. Я переинтерпретирую трэвисовскую идею различных пониманий, или идею чувствительности к конкретным обстоятельствам (occasion-sensitivity), как идею различных употреблений (общего) виттгенштайновского правила/концепта.

То есть в отличие от Уильямсона, который оперирует понятиями характера (лингвистического смысла) и содержания и в отличие от Трэвиса, оперирующего понятиями семантического смысла (разница между трэвисовским понятием семантического смысла и понятием лингвистического смысла для меня не ясна) и понимания, я ввожу три смысловых уровня: лингвистический, семантический (уровень правила/концепта) и прагматический (уровень употребления правила/концепта или уровень смысла-употребления).

Мой взгляд на понятие смысла имеет некоторые сходства со взглядом Трэвиса. Однако, я согласен с Уильямсоном, что классический принцип бивалентности верен. Он «нарушается» лишь в области потенциально новых высказываний, истинностные условия которых не являются предетерминированными (таким образом, такие потенциальные, или не полностью определённые высказывания, не являются полностью осмысленными). То есть он «нарушается» в области, в которой результат применения семантического правила для высказывания не предетерминирован или даже (если область потенциалных применений правила слишком удалена от области его парадигматических применений), строго говоря, полностью бессмысленен (в этом случае не только неизвестен результат применения правила, но даже неизвестно в каком смысле он должен быть понят). Моё основное предположение состоит в том, что такая область существует. Я полагаю, что это также одно из основных допущений Виттгенштайна.



Допущения

Прежде всего я вкратце резюмирую некоторые предположения, которые я делаю в этой статье.

Одно из них состоит в том, что последняя реальность не является (концептуально) предетерминированной. То есть результат нового применения концепта (правила) не является предетерминированным. Иногда нет никакого matter of fact, позволяющего решить вопрос о том, применим концепт или нет до того, как попытка его применения была надлежащим образом реализована. Это анти-метафизическое (против метафизического реализма) допущение, я полагаю, является также одним из уроков виттгенштайновской проблемы следования правилу: в конечном итоге нет правила, даже в принципе, чтобы ответить на вопрос о том, каким образом следовать правилу (мы следуем правилу «слепо»). В то же время новое употребление правила должно быть (в принципе) обосновываемо post factum. Говоря словами Джэйсон Бриджиз (Jason Bridges) ^[8], новое применение концепта/правила требует как прыжка в неизведанное («a forward-looking leap of faith») так и последущего обоснования («a backward-looking justification»). Концепты могут быть использованы для представления чего-то нового, что ещё не было дано.

Замечание. Каким образом это возможно? Жослин Бенуаст (Jocelyn Benoist) указывает на “композиционную гипотезу Гуссерля” и цитирует следующий его пример (^[11], c. 342): “In order to represent a red inkstand, of which I at the moment have no intuition, there by chance serves me for the abstraction of the colour the red writing pad at hand, and, for the abstraction of the external form, the black inkstand nearby” (для того чтобы представить красную чернильницу, о которой в данный момент у меня нет никакой интуиции, для абстракции цвета мне служит случайным образом оказавшийся у меня под рукой красный блокнот, а для абстракции внешней формы стоящая рядом чёрная чернильница. Перевод мой) (цитируется в (^[5], с. 6 рукописи)).

Например, для Виттгенштайна десятичное разложение числа "р" (пи) не является уже существующим и простирающимся бесконечно далеко. Именно поэтому мы не можем обосновать наше мнение (высказывание), что либо семь последовательных семёрок появятся в десятичном разложении числа "р" либо нет. (^[13], с. 225.) Закон исключённого третьего есть не что иное как правило для употребления.

Новая (концептуально детерминированная) реальность возникает в процессе корректного применения концепта/правила и последующих регуляризации и стабилизации результата применения. Соответственно, каждый пример есть экземплификация концепта. Неконцептуализированных примеров не существует.

Для Виттгенштайна также как и для Канта концепты правила. В отличие от кантовского употребления понятия правила/концепта виттгенштайновское употребление натурализовано в том смысле, что правило/концепт определяется совокупностью своих парадигматических употреблений/экземплификаций, между которыми имеется отношение семейного сходства. Правило есть способность владеть этими употреблениями и на этой основе производить новые употребления. Другими словами правила (в общем случае) имплицитны в естественных/социальных практиках.

Корректное применение концепта есть установление совершенного соответствия между ним и реальностью, интимной связи между ними. Для корректного применения концепта я буду также пользоваться техническим термином Жослина Бенуаста ^[5] «адекватный концепт». Адекватный концепт укоренён в реальности, питается ею и отражает её во всём её богатстве. Условие адекватности (^[5], c. 412)

“(...) means that the concept, or whatever represents what is given might find its perfect match in the given, that the gapthat there seems to be between the concepts and the individuals that serve as their examples in the traditional conception might be closed, and that real pieces of givenness might really correspond to the characters included in the representation” ((…) означает, что концепт, или что бы то ни было, что представляет данное, может в совершенстве соответствовать данному, что кажущийся провал между концептами и индивидами, которые в рамках традиционной концепции служат в качестве их примеров, может быть закрыт, и реальные части данного могут действительно соответствоватьсодержащимся в представлении характерам. Перевод мой).

В то же время я отвергаю как метафизическую так и дефлационистскую теории истины как соответствия.

Объект реален (существует) тогда и только тогда, когда он может быть описан (типизирован) в результате корректного применения (адекватного) концепта. «Welche Art von Gegenstand etwas ist, sagt die Grammatik» (о том, какого рода объектом является нечто, дает знать грамматика (^[33], 373)) (^[32], 373). То есть объект x вида F существует (реален) тогда и только тогда, когда Fx есть «адекватное» применение концепта F. Таким образом, я принимаю концепцию Бенуаста ^[5] «чувствительной онтологии» (то есть онтологии, зависящей от контекста), в соответствии с которой существует то, что мы можем назвать существующим в некоторых определённых обстоятельствах. И “the question of what it is to be an F comes out as inseparable from the fact that we already take some a or b to be F's in some definite way” (вопрос о том, что есть F оказывается неотделимым от того того факта, что мы уже принимаем некоторые a или b как являющиеся F некоторым определённым образом. Перевод мой) (^[5], с. 424). Таким образом, корректное новое применение концепта есть возникновение новой объективной реальности.

Замечание. В этом же духе Виттгенштайн, например, говорит: «We have no concept of existence independent of our concepts of an existence proof» (у нас нет концепта сущестования, независимого от наших концептов доказательства существования) (^[31], с. 374).

Хотя в конечном итоге нет правила для корректного применения правила, как уже сказано выше, такое применение в принципе должно быть обосновываемо post factum. И оно может быть стандартизировано. Оно может стать одним из образцов, принадлежащих совокупности парадигматических (устоявшихся) применений правила. Последние играют роль предетерминированной (и концептуализированной) «метафизической реальности» объектов, расположенных, так сказать, напротив субъекта. Виттгенштайновский неметафизический реализм непредетерминированных новых употреблений концепта/правила глубже, чем метафизический реализм.

Понятия семейного сходства и правила/концепта являются эквивалентными. Семейное сходство есть прагматическое сходство между применениями (одного и того же) правила; оно есть (в общем случае) имплицитное правило (концепт).

Я называю семейное сходство между концептами (или их экземплификациями), которые есть применения некоторого супер-концепта, семейным сходством второго порядка. Семейное сходство второго порядка слабее, чем семейное сходство первого порядка, то есть сходство между применениями однго и того же концепта.

Многие классические понятия могут быть переинтерпретированы (обобщены) в виттгенштайновских терминах. Например, «сущность» языковой игры может быть понята как её правило. (“Das Wesen ist in der Grammatik ausgesprochen” (сущность выражается в грамматике) (^[32], 371).)

С точки зрения философии языка нет принципиальной разницы между «научным языком», «метафизическим языком» и «естественным языком». Подобно «естественном языку» в виттгенштайновском смысле, любой «язык» имеет как естественное, так и нормативное измерения. Научные, метафизические и обыденные языковые игры имеют одну и ту же природу.

Математические и физические языковые игры позволяют изучать явления естественного языка (например, явление проекции слов в новый контекст) в относительно чистых условиях. Ниже я иллюстрирую это на примерах. (Сам Виттгенштайн пользовался математическими примерами.)



Концепты и их употребление

Сделаем различие между (1) семейным сходством между различными применениями одного и того же концепта (применения нерадикального расширения/обобщения концепта я буду относить к применениям «того же» концепта) - то есть семейным сходством первого порядка, (2) семейным сходством между применениями (радикально) обобщённого концепта (соответственно, между концептом и его (радикальным) обобщением - другим концептом) - то есть семейным сходством второго порядка, и (3) (не семейным) сходством между подобными концептами (их применениями).

Математический пример. Концепт риманова (искривленного) пространства (радикально) обобщает концепт евклидового (плоского) пространства. Таким образом, имеется семейное сходство второго порядка между этими концептами (и их применениями). В частности, имеется семейное сходство второго порядка между плоскостью и сферой. (Однако, для тех, кто не знает, что геометрия искривленных поверхностей есть обобщение евклидовой геометрии, имеются лишь два разных объекта (соответственно, концепта): плоскость (концепт плоскости) и сфера (концепт сферы).)

Теперь немного софистики. Сфера не плоскость в собственном смысле термина «плоскость». В то же время сфера есть «плоскость» в (радикально) обобщённом смысле термина «плоскость», который включает в себя смысл «искривленная поверхность». Таким образом, можно сказать, что в одном «контексте» сфера не плоскость, а в другом «контексте» сфера плоскость. Употребление в последнем случае одного и того же слова «плоскость» лишь подчёркивает тот факт, что имеется некоторое сходство (на самом деле семейное сходство второго порядка) между двумя референтами: «плоскость» (в собственном смысле) и «сфера» (плоскость в обобщённом смысле, то есть в смысле понятия, обобщающего понятие (плоского) евклидова пространства). Мораль состоит в том, что даже если объект лишён некоторого свойства, он может иметь подобное (в смысле семейного сходства второго порядка) свойство, но не то же самое свойство в другом контексте.

Но для Трэвиса в одном контексте - при одном «понимании» - объект может иметь некоторое свойство, тогда как в другом контексте - при другом «понимании» - он может быть лишён этого же свойства. Мы увидим ниже, что примеры Трэвиса выглядят как мой пример со сферой/плоскостью.

Можно также предположить, что может существовать очень специфический контекст, в котором «сфера» является корректным применением концепта плоской поверхности в собственном смысле (заметим, что в этом случае она уже была бы не сферой, а плоскостью). Если бы такое применение концепта было найдено, можно было бы сказать, что новый плоский объект (который имеет лишь некоторое поверхностное сходство со сферой, но в действительности не является сферой) является плоским (плоскостью) и не является плоским (плоскостью) (в последнем случае - с точки зрения того же самого, но ещё не расширенного концепта плоскости). Тем не менее, такое «нарушение» бивалентности было бы лишь видимым, так как расширенное (но, в соответствии с нашим предположением, не радикально) понимание концепта доминировало бы. (Аналогичный пример: нельзя сказать, что для нас (то есть в современном контексте) действительные числа являются числами, но, для древних греков (то есть в другом контексте), они не были числами, поскольку они ещё не были открыты. Именно потому, что они ещё не были открыты, не имело смысла о них говорить. Следовательно, нет смысла говорить, что для древних греков они не были числами. Современный контекст является превосходным/доминирующим: действительные числа - числа.)

Рассмотрим теперь пример из обыденной жизни.

Предположим, что в момент удара о стену мяч заметно деформируется. Является ли он в этот момент круглым? (Это упрощённый и слегка модифицированный пример Чарльза Трэвиса.)

Для Трэвиса_, в контексте Мэри, или при её «понимании» свойства быть круглым, в момент удара мяч теряет это свойство. В качестве основания Мэри может указать на тот факт, что мяч деформирован, то есть его поверхность не имеет форму сферы. Напротив, в контексте Пьера, или при его «понимании» свойства круглости, даже в момент удара о стену мяч остаётся круглым. Одним из оснований Пьера является то, что мяч не есть мяч рэгби.

Трэвис полагает, что Мэри и Пьер имеют ввиду одно и то же свойство мяча быть круглым. Таким образом, для него принцип бивалентности нарушается: высказывание «Мяч круглый» не является ни однозначно истинным, ни однозначно ложным.

Я согласен с Уильямсоном, что примеры Трэвиса выглядят как случаи, в которых референт ключевого выражения зависит от контекста (например, наша интуиция скорее говорит о том, что Мэри и Пьер имеют ввиду разные свойства. См. также ниже). В частности, в рамках обычного контекстуалистского подхода референт слова «круглый» зависит от контекста. Но для Трэвиса зависит от контекста не референт (свойство быть круглым), а его «понимание».

Уильямсон (^[29], с. 378) также полагает, что для Трэвиса бивалентность нарушается в контекстах, в которых нет определённой ангажированности в понимании. В таких контекстах не существует matter of fact, позволяющий решить вопрос о том, имеет данный объект данное свойство или нет.

Сам Трэвис пишет (^[26], c. 262):

“There are cases, I have suggested, where, if asked `P?', we would reply, `Well, yes and no.' These are cases where we would not be prepared to assert that P, nor, again, that not-P. Neither assertion seems to fit the case. So, equally, we would not be prepared to assert that Р is true, nor that it is false. On the view that I am suggesting, that is because it is not so, in those cases, that P is true, nor that P is false. Aristotle's condition is not satisfied for P; both its truth and its falsity require that. Satisfying that condition is thus a substantive part of what being true is” (я предположил, что есть случаи, когда если бы нас спросили «Р?», мы бы ответили «ОК, и да и нет». Это те случаи, в которых мы не были бы готовы ни сказать, что Р, ни сказать, что не-Р. Ни оно из утверждений не кажется подходящим в этих случаях. Следовательно, равным же образом, мы не были бы готовы ни утверждать, что Р истинно, ни что оно ложно. Согласно точке зрения, которую я предлагаю, это так, потому что в этих случаях Р ни истинно, ни ложно. Аристотелевское условие для Р не удовлетворяется; как истинность Р, так и его ложность требуют удовлетвореня этого условия. Удовлетворение уловия является, таким образом, субстантивной частью того, что значит быть истинным. Перевод мой).

Бивалентность «нарушается» в смешанных, неопределённых контекстах или для частично или полностью деконтекстуализированных высказываний. Например, для изолированного высказывания «Мяч круглый» принцип бивалентности «нарушается» в том смысле, поскольку высказывание может быть по-разному контекстуализировано. В одном контексте высказывание может быть истинно, а в другом ложным.

Существенный момент состоит в том, что для Трэвиса референт выражения «быть круглым» (то есть свойство быть круглым) не зависит от контекста. Тем не менее Трэвис утверждает, что бивалентность нарушается.

Я предлагаю интерпретацию, согласно которой бивалентность «нарушается» для новых непредетерминированных потенциальных высказываний (будучи лишь потенциальными, такие высказывания не являются полностью контекстуализированными. В этом случае неопределённость контекста, однако, является более радикальной; она является непредопределённостью контекста. Речь не идёт, например, о смешении двух хорошо определённых контекстов), которые ни истинны, ни ложны. Их истинность или ложность может быть установлена лишь post factum.

Вернёмся к примеру Трэвиса с деформированным мячом. Я выделяю следующие три опции.

Опция 1 (опция, не описанная Трэвисом). Предположим, что концепт «круглый», которым владеет Мэри, не применим к деформированному мячу в том смысле, что вопрос о его применимости к нему ещё не был рассмотрен или решён (значит, для Мэри не имеет смысла говорить о круглости или некруглости мяча; для неё мяч не круглый и не некруглый. Нет matter of fact, чтобы сделать тот или иной выбор. В этом смысле бивалентность «нарушается» (см. § 2 выше)). Предположим также, что концепт Пьера есть корректное расширение концепта Мэри (не радикальное обобщение, а лишь расширение в рамках того же самого концепта Мэри на случай его нового применения. То есть по сути сам концепт остаётся тем же) и предположим, что он применим к деформированному мячу (но не потому что мяч не является мячом рэгби. Основанием Пьера может быть, например, тот факт, что мяч деформируется лишь незначительно). Таким образом, мяч имел бы свойство «круглый» с точки зрения Пьера, или при его «понимании» свойства круглости, и в в то же время он был бы лишён этого же свойства с точки зрения Мэри в том смысле, что Мэри ещё не приняла бы решение о данном случае или бы даже не рассмотрела его (следовательно, она не могла бы рационально отрицать, что мяч имеет свойство «круглый»). Я утверждаю, однако, что описанная ситуация не представляет собой настоящее нарушение принципа бивалентности. Точка зрения Пьера была бы превосходной, или доминирующей (см. также выше примеры с плоской сферой и действительными числами). В этом случае мяч был бы просто «круглым».

Опция 1 предполагает, что возможны новые (нестандартные) употребления одного и того же концепта.

В этом же смысле я понимаю анализ Жослина Бенуаста следующего примера Чарльза Трэвиса с чёрными чернилами:

“Let's consider the case of black ink in the inkstand. We load a fountain pen with it and we try and write. The writing is blue. Is that ink `blue' or `black'? Depends. Depends on the way the question is meant: whether `being black' for a load of ink means `being black in the bottle' or `writing black'. In the first case, the load of ink in the bottle is black; in the second, it is not” (рассмотрим случай чёрных чернил в чернильнице. Мы наполняем авторучку чернилами, пробуем и пишем. Написанное имеет голубой цвет. Являются ли эти чернила «голубыми» или «чёрными»? Ответ неоднозначен. Он зависит от того, каким образом понимается наш вопрос: означает ли «быть чёрными» для заправляемых чернил «быть чёрными в чернильнице» или же «пишущие чёрным цветом». В первом случае заправляемые из чернильницы чернила чёрные, а во втором нет. Перевод мой) (^[5], с 418).

Я согласен с Бенуастом, что необязательно в этом случае мы имеем дело с двумя разными концептами чёрных чернил. То есть концепт «чёрные чернила» в смысле «чернила, пишущие чёрным цветом» мог бы быть (а мог бы и не быть. Мы не можем это знать заранее, при помощи лишь воображения или мысленного эксперимента) расширен таким образом, чтобы охватить случай «чёрные в чернильнице» (хотя «пишущие голубым цветом»).

Это явление концептуальной гибкости (^[5], с 418):

The concept “black” “might apply either to the ink in the bottle in a certain understanding or to that ink as it is considered from the point of view of how it would look on the paper in another understanding. The notion of `black' serves to represent either one thing, or the other” (концепт «чёрный» мог бы быть применён к чернилам в чернильнице при одном понимании или к чернилам, рассматриваемым с точки зрения того, как они выглядели бы на бумаге, при другом понимании. Понятие «чёрный» служит для представления либо одной вещи либо другой. Перевод мой).

Я интерпретирую “понимание” как “употребление” концепта. Необязательно, в двух указанных случаях речь идёт об употреблениях двух разных концептов. Может случиться, что речь идёт о разных употреблениях одного и того же концепта; то есть может случиться, что между чёрными чернилами в чернильнице (но пишущими голубым цветом) и чернилами, пишущими чёрным цветом, имеется семейное сходство.

Возвращаясь к примеру с Мэри и Пьером, (я имею ввиду опцию 1 выше, а не пример Трэвиса), концепт «круглый» Пьера играет роль аналогичную роли концепта «чёрный» в примере Бенуаста, если последний применим как к случаю «пишущий чёрным цветом», так и к случаю «чёрные в чернильнице» (то есть «пишущие голубым цветом, но в чернильнице выглядящие как чёрные»).

O пция 2. Концепт «круглый» Пьера - (радикальное) обобщение концепта Мэри. Таким образом, он применим к деформированному мячу, тогда как концепт Мэри не применим. В этом случае мяч имеет свойство быть круглым в обобщённом смысле и только в этом смысле. Это обобщённое свойство круглости является «тем же самым» лишь в смысле семейного сходства второго порядка, то есть сходства между концептами Пьера и Мэри. Бивалентность не нарушается.

O пция 3. Семейное сходство между экземплификациями концепта может быть искусственным образом нарушено. Это влечёт разделение концепта на два (под)концепта, имеющих разные референты. Любая инстанциация в этом случае будет иметь некоторое свойство и будет лишена «того же» свойства (на самом деле, свойства, относящегося к другому (под)концепту). Бивалентость не нарушается.

Как я уже упомянул выше, для Уильямсона примеры Трэвиса выглядят как примеры, в которых концепты отсылают к разным референтам в разных контекстах. С этим можно согласиться. С другой стороны Уильямсон, как мне кажется, не принимает во внимание возможность существования семейного сходства (первого или второго порядка) между ними. Примеры Трэвиса должны быть проанализированы в свете этого виттгенштайновского понятия.

Другими словами Уильямсон отвергает любую гомофонную трактовку примеров Трэвиса. Напротив, Трэвис рассматривает все примеры как гомофонные. (См. детали ниже.) Я полагаю, что обе позиции являются крайностями.

Понятие «понимания» Трэвиса

бивалентность трэвис уильямсон

Проиллюстрируем понятие «понимания» Трэвиса на одном из основных его примеров: Сид говорит, что туфли Пиа находятся под кроватью.

Предложение «Туфли Пиа под кроватью» состоит из подлежащего «Туфли Пиа», которое обозначает туфли Пиа, и сказуемого «находятся под кроватью», которое указывает на общее условие: «находиться под кроватью».

Для Трэвиса это условие допускает «понимания». То есть в соответствии с нашими «местечковыми перцепциями» (parochial perceptions), мысль, которую выражает предложение, может иметь разные, но взаимоисключающие истинностные условия.

Другими словами имеется много разных способов, в сответствии с которыми можно рассматривать туфли Пиа как стоящие под кроватью. Именно наши «местечковые перцепции» «решают» каким образом следует понимать это условие в том или ином случае (например, должно ли оно пониматься как «каблуки лишь немного выглядывают из-под кровати» или же как «каблуки не видны»).

Таким образом, для Трэвиса деконтекстуализированное (но при фиксированных обстоятельствах, как это, например, имеет место в случае, когда каблуки немного выглядывают из-под кровати) высказывание «Туфли Пиа под кроватью» ни истинно, ни ложно. В одном контексте оно истинно (потому что каблуки лишь немного выглядывают из-под кровати), тогда как в другом контексте оно ложно (потому что каблуки выглядывают (пусть даже и немного) из-под кровати, то есть они не невидимы). Отличить один случай от другого позволяют местечковые перцепции. Нельзя заранее решить, будет ли высказывание истинным или ложным. И, оценивая его истинностное значение, можно легко ошибиться, если не быть предельно чувствительным к контексту. Поскольку для Трэвиса в различных контекстах предикат отсылает в одному и тому же свойству, в одном контексте туфли Пиа имеют свойство «находиться под кроватью», тогда как в другом контексте они лишены того же самого свойства. Принцип бивалентности для Трэвиса нарушается.

Таким образом, как кажется, более или менее стабильный контроль за ситуацией затруднён. Местечковые перцепции с лёгкостью могут изменить контекст и истинностное значение высказывания. Несмотря на это, Брюно Амбруаз (Bruno Ambroise) называет радикальный контекстализм Трэвиса позицией «естественного реализма» (^[2], с. 334)!

Взгляд Трэвиса на обыденный язык и язык математики

Трэвис ^[25] противопоставляет предложения обыденного языка (предложения «подлунного мира») математическим предложениям, которые с его точки зрения трактуются в рамках философии языка Готтлоба Фреге. Первые, в отличие от вторых, чувствительны к контексту.

Заметим, что это противопоставление противоречит философии математики Виттгенштайна. Хаддок ^[10] также замечает, что (если принять позицию Трэвиса, то) предложения трансцендентальной философии (условия возможности) способны избежать критики Трэвиса с точки зрения его философии обыденного языка тем же образом, что и математические предложения.

Если я правильно понимаю Трэвиса, он не иcпoльзуeт различиe между правилами/концептами и их употреблениями. Действительно, первые в известной степени (но не абсолютно) не зависят от контекста.

Для Трэвиса любое предложение обыденного языка допускает понимания. Например, это имеет место в случае предложения «Кот сидит на ковре». При одном понимании предложение означает, что реальный кот сидит на ковре, а при другом - что игрушечный кот находится на ковре (см. также этот же пример ниже).

Я полагаю, что на самом деле в этом примере Трэвис имеет дело с двумя разными концептами/правилами. Обычно мы знаем имплицитно смысл соответствующего правила: мы знаем имплицитно имеется ли ввиду реальный или же игрушечный кот. И в этом смысле предложение «Кот сидит на ковре» не допускает различных «пониманий».

В то же время верно то, что выбор правила/концепта также зависит от контекста. Говоря в виттгенштайновских терминах, смысл правила зависит от соответствующей «формы жизни». В этом смысле смысл предложения «Кот сидит на ковре» зависит от контекста. Однако, эта зависимость от контекста высшего порядка.

Таким образом, на мой взгляд, радикальный контекстуализм Трэвиса проблематичен.

Контекстуализм Трэвиса и его понятие семейного сходства

Понятие «семейного сходства», которым оперирует Трэвис, на мой взгляд не всегда является понятием семейного сходства Виттгенштайна. Оно скорее обозначает некоторое (в достаточно расплывчатом смысле) подобие между «пониманиями» (или смыслами) предложения или слова, употребляемых в разных «контекстах».

Трэвис пишет ^[24]:

“(...) Souvenons-nous qu'en gйnйral nous n'utilisons pas le langage selon des rиgles strictes (...)” (вспомним, что, вообще говоря, мы не употребляем язык в соответствии со строгими правилами. Перевод мой).

Сказанное верно лишь в том случае, если Трэвис имеет ввиду проблему следования правилу: в общем случае нет правил для корректного применения правила.

Он также пишет (^[25], с. 27):

“We can add new ways of using words to the ways with which we are already familiar by something like ingenuity and insight, applied to the novel occasions which make such new uses for words apt” (благодаря чему-то вроде находчивости или интуиции, мы можем добавить к уже привычным нам способам употребления слов новые способы их употребления, применимые к новым случаям, которые делают эти новые употребления слов пригодными. Мой перевод).

Неясно, в каких случаях употребления слов следует считать пригодными, а в каких нет. Ссылка на «находчивость и интуицию» достаточно расплывчата.

Я согласен с Бриджиз, что для Виттгенштайна различия, которые имеют место в случае наличия семейного сходства, не влекут за собой изменений в применяемом концепте (^[8], с. 122). То есть семейное сходство предполагает применение одного и того же правила (концепта). Верно и обратное: между различными применениями концепта/правила имеется семейное сходство.

Как уже было сказано выше, для Виттгенштайна понятия семейного сходства и концепта/правила эквивалентны. Семейное сходство есть наличие общего имплицитного правила (см. также выше). Если правило эксплицитно, семейное сходство оказывается просто сходством.

Другими словами, в общем случае сходство (и тождество) нормативно: оно является сходством (тождеством) в контексте, то есть сходством (тождеством), которое в данном контексте может быть (в принципе) обосновано.

Возьмём концепт игры.

Я согласен с Бриджиз ^[8], что у всех игр есть нечто общее. Речь не идёт об общем свойстве (черте), F, таком, что концепт «игра» применим к x тогда и только тогда, когда Fx.

На мой взгляд правильный ответ (хотя он и звучит как тавтология) следующий: общим у всех игр является то, что все они игры. То есть все игры разделяют между собой не общую эксплицитную черту (свойство), а общее имплицитное правило/концепт «игра» (можно также говорить об общем имплицитном свойстве или черте).

Подобным же образом общим у всех языковых игр является то, что все они нормативные практики. Все они управляются правилами.

Для Виттгенштайна слово (концепт) «игра» применим ко всем играм, даже если между ними имеется очень мало общего. Это означает, что концепт «игра» может быть рассмотрен как супер-концепт, экземплификациями которого являются различные концепты игр. Другими словами семейное сходство имеет степени; оно может быть более или менее сильным. И можно говорить не только о семейном сходстве между играми, но и о семейном сходстве между видами игр (различными конкретными концептами игры).

Контекстуализм Трэвиса некоторым образом принимает во внимание лишь последний момент. Для Трэвиса слово «игра» имеет различные смыслы («понимания») в различных контекстах. И неясно, что есть между ними общего. Хотя Трэвис говорит о семейном сходстве, в действительности он разрывает связи между различными применениями концепта (например, между различными употреблениями супер-концепта «игра»). Таким образом он получает множество различных концептов, соответствующих различным «контекстам». И он просто постулирует наличие «семейного сходства» между ними, не объясняя подлинную природу сходства.

Таким образом, я разделяю точку зрения Бриджиз, которая считает, что для Трэвиса наличие «семейного сходства» означает, что то, что мы имеем ввиду, называя объект некоторым общим термином (например, «игрой»), варьируется от случая к случаю. (^[8], с. 121.) Другими словами зачастую у Трэвиса сам концепт игры (референт) варьируется от случая к случаю.

С другой стороны иногда Трэвис видит наличие семейного сходства и чего-то общего (общее свойство или референт) между употреблениями различных (но подобных) концептов (см. ниже мой анализ его примеров и, в частности, примера с Роем).

Возьмём следующий пример Трэвиса (^[25], с. 69; цитируется в ^[8], с. 120):

“Suppose I say (on an occasion, of course), `Something satisfies the concept chair iff it is a chair. I purport to state some condition for something's being a chair. What condition? That depends on how `chair' is to be understood on the use I made of it in stating that condition: on what would count as a chair where being one is understood as it would be on that use. The idea of family resemblance (on the present reading) is that different things would so count on different occasions for the counting - on different admissible understandings of being what `chair' speaks of, namely, a chair, so on different uses of `chair' ” (предположим, я говорю (разумеется, в некотором случае): «Нечто удовлетворяет концепту стул тогда и только тогда, когда это стул. Моя цель состоит в том, чтобы сформулировать для предмета условие быть стулом. Какое условие? Это зависит от того, каким образом «стул» должен быть понят в употреблении термина, которое я делаю, формулируя это условие, то есть от того, что считалось бы стулом, если бы свойство быть стулом было понято в соответствии с этим употреблением. Идея семейного сходства (в настоящем прочтении) состоит в том, что в различных случаях - при различных допустимых пониманиях объекта, который обозначает «стул», а именно стула, и, следовательно, при различных употреблениях слова «стул» - различные вещи считались бы стулом. Перевод мой).

Также и в этом примере неясно, является ли для Трэвиса «семейное сходство» семейным сходством первого порядка (между различными употреблениями одного и того же концепта) или же второго порядка (между различными концептами, то есть между употреблениями некоторого супер-концепта). Дело выглядит так, как если бы он не делал различия между упоминанием и употреблением (это упрёк, который делает Трэвису Уильямсон и который Трэвис отвергает).

Брюно Амбруаз (Bruno Ambroise) объясняет употребляемое Трэвисом понятие чувствительности к случаю (occasion-sensitivity) на примере с мыслью «кот на ковре». Эта мысль (или соответствующее предложение) имеет различные «понимания» в следующих двух случаях: в одном случае я беспокоюсь о том, что мой кот может оказаться в стиральной машине, а в другом - моя младшая сетра ищет своего игрушечного кота. (^[2], с. 341)

Как мне кажется, и как я уже сказал выше, здесь речь идёт не о двух разных употреблениях одного и того же концепта кота в разных контекстах, а об употреблениях двух разных концептов (в двух разных контекстах): концепта кота и концепта игрушечного кота.

Неясно даже, есть ли семейное сходство (второго порядка) между этими употреблениями (концептами). Семейное сходство является естественным/нормативным (обосновываемым) контекстуальным сходством. Сходство между котом и игрушечным котом поверхностное. Быть может, в некотором контексте это сходство могло бы быть семейным сходством. Но такой контекст не был представлен.

В то же время Трэвис иногда рассматривает различные употребления одного и того же концепта, например, различные употребления собственного имени, как различные «понимания» (как имеющие разные смыслы) в разных контекстах.

Для Трэвиса лингвистический смысл собственного имени не вносит вклада в его употребление и в содержание ссответствующего высказывания (Travis 1989, см. также ^[8], с. 113). Для него собственное имя что-то означает (имеет смысл) лишь в конкретном случае, но не в изоляции. Как мне кажется, это позиция не является виттгенштайновской.

Например, Трэвис трактует виттгенштайновский библейский пример с Моисеем (Moses) в том смысле, что различные описания («человек, который провёл израильский народ через пустыню», «человек, который ребёнком был взят из Нила дочерью Фараона», и так далее) определяют различные референты имени Моисей в разных контекстах.

На самом деле, если я правильно понимаю философию Виттгенштайна, в её рамках «кластер» различных «описаний» играет роль множества (кластера) устоявшихся употреблений. Следовательно, все описания, относящиеся, к кластеру должны рассматриваться как укоренённые в некоторой реальности - референте имени (условие укоренённости отсутствует в отождествлении имени объекта с кластером описаний объекта, которое делает Крипке. Это недостаток подхода Крипке). Соответственно, имеется семейное сходство первого порядка между ними.

Опять же, как мы видим, понятие контекста Трэвиса не позволяет различить между употреблениями одного и того же правила/концепта и употреблениями различных (но подобных) правил/концептов. То есть Трэвиса можно интерпретировать либо как ошибочно трактующего семейное сходство в очень широком смысле (в котором имеется семейное сходство между употреблениями различных (но похожих концептов), либо, наоборот, как игнорирующего тот факт, что имеется более тесное семейное сходство первого порядка между употреблениями (одного и того же) концепта.

Хотя Бенуаст принял контекстуализм под влиянием подхода Трэвиса, его контекстуализм, как нам кажется, ближе к позиции самого Виттгенштайна, чем к позиции Трэвиса (^[3],[4],[5]).

Возьмём следующий пример Бенуаста из древнегреческой мифологии, на котором он иллюстрирует различие между понятиями инстанциации и экземплификации концепта, отдавая при этом предпочтение второму понятию ^[5].

Гектор оставляет свою жену Андромах и сына и идёт сражаться с Ахиллом. Он идёт на верную смерть. Это пример храбрости. Андромах остаётся дома, чтобы заботиться о сыне. Она знает, что Гектор никогда не вернётся. Это другой пример храбрости.

Сторонник понятия инстанциации сказал бы, что Гектор является носителем некой абстрактной конкретности (конкретного морального свойства) - инстанциации концепта храбрости, а Андромах - другой абстрактной конкретности, или другой инстанциация концепта храбрости.

Такой подход принимает во внимание тот факт, что есть разные способы быть храбрым, но он отождествяет эти способы с хорошо определёнными онтологическими сущностями (entities).

Мои возражения против понятия инстанциации следующие. Инстанциации предетерминированы. Применение концепта сводится к установлению соответствия с той или иной его инстанциацией. Это означает, что подлинно новые применения концепта оказываются невозможными. Упускается также из виду подлинная контекстуальность: онтологическая сущность, которая содержится в некоторой инстанциации может быть перемещена из одного контекста в другой, так что применение концепта определяется не контекстом, а лишь идентичностью этой сущности. Вопрос о рациональных основаниях применения концепта также отпадает (достаточно идентифицировать соответствующую онтологическую сущность). Неясно также почему разные инстанциации являются инстанциациями одного и того же концепта.

В свою очередь Бенуаст пишет, что было бы ошибкой идентифицировать различные способы быть храбрым с разными сущностями (абстрактными конкретностями), как если бы перенос одной из таких сущностей от одного человека к другому мог бы сделать его храбрым. Если бы Гектор, подобно Андромах, не пошёл сражаться с Ахиллом, а остался дома, чтобы заботиться о сыне, он скорее всего считался бы трусом. Также не очевидно, что другая женщина на месте Андромах могла бы в аналогичных обстоятельствах считаться храброй.

То, что одно и то же понятие храбрости применяется к Гектору и Андромах по-разному, обусловлено их онтологическим различием. Но это различие не есть различие в абстрактных конкретностях.

Один и тот же концепт может применяться к разным вещами разными способами, которые не взаимозаменяемы и выявляют вообще говоря разные рациональные основания для применения концепта.

Можно согласиться с Бенуастом, что понятие экземплификации предпочтительнее понятия инстанциации, потому что оно не предполагает поиска соответствия между концептом и свойством объекта (к которому применяется концепт), о котором мы уже заранее знали бы, чем оно является. Как раз наоборот, понятие экземплификации позволяет совершенно разным (и вообще говоря непредсказуемым) вещам быть примерами одного и того же концепта. Подлинный концепт определяется не своими «инстанциациями», а полнокровными (реальными) примерами своих применений. Это виттгенштайновский взгляд на концепт.

Бенуаст пишет, что если бы концепт храбрости был применим только к Гектору, это был бы другой концепт храбрости.

На наш взгляд вопрос о применимости концепта храбрости к Гектору, но не Андромах имеет следующий нюанс.

Концепт храбрости, мог бы (первоначально) быть применим лишь к Гектору (но не Андромах - согласно условию), но в то же время он мог бы быть естественным образом расширен так, чтобы оказаться также применимым и к Андромах. При этом мы имели бы « тот же самый», но (не радикально) расширенный, концепт.

Если же область применимости концепта храбрости (применимого лишь к Гектору) не могла бы быть расширена, мы имели бы действительно другой концепт, которому соответствовало бы свойство быть храбрым в некотором другом смысле. Я полагаю, что именно этот случай имеет ввиду Бенуаст.

Могло бы также оказаться, что в аналогичных (или других) обстоятельствах концепт храбрости, применимый и к Гектору и к Андромах, оказывается неприменимым к другой женщине, находящейся в тех же обстоятельствах, что и Андромах (мы уже упомянули этот случай выше). Тогда эта женщина не была бы храброй, либо она считалась бы «храброй» в некотором другом смысле, который отличен от смысла, в котором храбрыми считаются Гектор и Андромах. То есть в этом случае мы тоже имели бы два разных концепта храбрости.

Сказанное выше имеет прямое оношение к введённому мною различию между семейным сходством первого порядка (сходством между применениями одного и того же концепта) и семейным сходством второго порядка (сходством между применениями разных концептов). Таким образом, в примере с Гектором и Андромах Бенуаст, как мне кажется, по-своему принимает во внимание это различие.

Позиция Трэвиса, если я его правильно понимаю, другая. Он сказал бы, что есть два разных «понимания» слова «храбрый», так что при одном понимании (в одном контексте) Андромах храбра, тогда как при другом понимании - нет. Для Трэвиса это не означало бы, что мы имеем дело с двумя разными коцептами (соответственно, свойствами храбрости). Напротив, он сказал бы, что в обоих случаях речь идёт об одном и том же свойстве быть храбрым.

Современный контекстуализм

Таким образом, как мне кажется, контекстуализм Трэвиса неудовлетворителен. Если я правильно понимаю Трэвиса, он не делает различия между лингвистическим смыслом и семантическим смыслом. Для него есть лишь два смысловых уровня. Понятие правила не играет никакой роли. В частности, понятие семейного сходства не находится в связи с понятием правила. Как следствие, понятие «понимания» не является удовлетворительным (я полагаю, что в первом приближении то, что Трэвис называет «пониманием» соответствует тому, что я называю «смыслом-употреблением»).

Старый контекстуалистский подход, однако, также неудовлетворителен. Он принимает во внимание лишь лингвистический смысл и интерпретирует его в разных контекстах. Он пренебрегает срединным уровнем правила/концепта и, соответственнно, понятием семейного сходства. Как следствие, он неправильно трактует прагматический смысл.

Для современного контекстуализма семантическое значение зависящих от контекста выражений может вырьироваться от случая к случаю не как функция некоторой объективной черты контекста, а как функция того, что говорящий имеет ввиду (см., например, ^[20]). То есть контекстуализм отвергает «модулярную» точку зрения, согласно которой семантика и прагматика не смешиваются, то есть принадлежат двум различным «модулям» (семантика определяет условия истинности (содержание), которые прагматика принимает в качестве исходного данного) - «буквальный смысл», то есть то, что говорится, и «прагматический смысл», то есть то, что имеется ввиду, - и «буквалистскую» точку зрения, согласно которой большинство выражений (за исключением индексикальных выражений) не чувствительны к контексту и, в частности, существуют вечные предложения. (Например, семантический минимализм (см., например, ^[9]) утверждает, что чувствительность к контексту является весьма ограниченным явлением, соответствующим, грубо говоря, выражениям, принадлежащим некоторому базовому множеству.)

Прагматическая компетентность требуется для того, чтобы определить что говорится (зависимость от контекста не является ни лексической двусмысленностью, ни речевой импликатурой). Семантика, без какой-либо примеси прагматики, даёт лишь схематические условия истинности, характеры, или «пропозициональные радикалы», но не полнокровное содержание (истинностные условия).

Реканати различает «методологический контекстуализм», согласно которому выражения могут быть чувствительны к контексту, но мы не знаем заранее, которые из них чувствительны, а которые нет («in any case, we don't know in advance whether a given expression is, or is not, context-sensitive: it is an empirical question, to be resolved through linguistic analysis» (в любом случае мы не знаем заранее, является ли данное выражение чувствительным к контексту или нет: это эмпирический вопрос, который должен быть разрешён при помощи лингвистического анализа. Перевод мой » ^[20]), и «радикальный контекстуализм», согласно которому все выражения являются (в действительности) чувствительными к контексту (следовательно, не существует «вечных предложений (sentences)», выражающих не зависящeе от контекста предложениe (в смысле proposition)). Радикальный контекстуализм также утверждает, что содержание (как условия истинности) может быть изменено не только благодаря насыщению (когда индексикальному выражению приписывают контекстуальное значение), но также и благодаря свободным прагматическим процессам модуляции.

...