Происхождение слова философия как проблема: к обсуждению концепции В. Буркерта

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Происхождение слова философия как проблема: к обсуждению концепции В. Буркерта

Мархинин Василий Васильевич, доктор философских наук, профессор, ГБОУ ВПО «Сургутский государственный университет Ханты-Мансийского автономного округа -- Югры»

Аннотация

Рассматривается проблема происхождения слова цйлпупцЯб в той ее постановке, которая была задана в программной статье В. Буркерта «Платон или Пифагор? О происхождении слова «философия»» (1960 г.). Обращается внимание на то, что концепция Буркерта оказала большое влияние на состояние историографии темы и сохраняет свою актуальность. В. Буркерт проводит точку зрения, что авторство слова цйлпупцЯб, взятого в его подлинном смысле, принадлежит не Пифагору, как это принято считать на основании сообщений античных авторов, прежде всего - сообщения Гераклида, а Платону. Имеется в виду, тот смысл этого слова, который предполагает, что философ - это не мудрец (ибо мудр лишь бог), а исключительно только «любитель мудрости», бескорыстно и без какого-либо ожидания почестей и славы преданный делу поиска истины о мире.

Концепция В. Буркерта в предлагаемой статье рассматривается с позиции историко-генетического подхода и принципа философики (термин автора статьи), предполагающего, что наиболее адекватным средством исследования существа философии является научная экспликация её античного архетипа. С указанной позиции анализируется использованная Буркертом источниковедческая база решения проблемы происхождения слова «философия», критически пересматриваются его лингвистическая и социокультурная гипотезы. Показывается, что изобретение слова цйлпупцЯб тем или другим из мыслителей-досократиков - Пифагором, Гераклитом и/ или кем-то еще - все-таки, вопреки концепции В. Буркерта, вполне вероятно.

Тот стиль познавательной деятельности и образа жизни, который предполагается смыслом слова философия, хотя слова как такового еще не существует, демонстрируется, как можно видеть из достоверных доксографических источников, уже Фалесом, которого традиция, идущая из античности, называет - и называет, следовательно, вполне правомерно - первым философом. Результатом осознания обозначенного смысла познавательной деятельности явилось изобретение слова цйлпупцЯб, что, вероятнее всего, и совершил впервые Пифагор. Историю доплатонической мысли о мироустройстве, как считает автор представляемой статьи, следует рассматривать как процесс становления философии. Обосновывается вывод, что заслуга Платона состоит не в изобретении слова цйлпупцЯб, а в том, что он, восприняв это слово из традиции - прежде всего, через посредство Сократа, развил его смысл в учение о философии, завершив тем самым процесс становления данной формы познания и образа жизни.

Ключевые слова: философия, концепция Буркерта, Гераклид, Платон, Пифагор, Гераклит, Фалес, становление философии, смысл, этимология

Abstract

This article considers the problem of origin of the word цйлпупцЯб as it was formulated in the key article by Walter Burkert "Plato or Pythagoras? Origins of the Word `Philosophy'" ("Platon oder Pythagoras? Zum Ursprung des Wortes 'Philosophie'") (1960). It is noted that the concept created by Walter Burkert has had a large influence on the historiography of this issue and still remains topical. Walter Burkert believes that, contrary to the commonly shared opinion (based on reports of ancient authors, primarily Heraclides), it was not Pythagoras, but Plato who invented the word цйлпупцЯб in its proper sense.

This sense implies that a philosopher is not a man of wisdom (as only God is wise), but someone who “loves wisdom” selflessly not expecting honors or fame, someone who is devoted to the pursuit of truth about the world. The proposed paper reviews W. Burkert's conception from the position of historical and genetic approach and the principle of philosophics (the term proposed by the author), which assumes that the most adequate means of studying the essence of philosophy is the scientific explication of its ancient archetype. The sources studied by Walter Burkert to address this problem are analyzed and a new critical look is taken at his linguistic and sociocultural hypotheses. It is demonstrated that, contrary to Burkert's opinion, it is quite possible that the word цйлпупцЯб was invented by any of the Pre-Socratic philosophers such as Pythagoras, Heraclitus and/or someone else. As reliable doxographical sources show, the style of life and thought implied by the word цйлпупцЯб (though the word itself had not yet been invented) was demonstrated already by Thales whom the classical tradition originating from Antiquity calls (quite rightfully, as it seems) the first philosopher.

The word цйлпупцЯб was invented as a result of emerging understanding of this cognitive mode, and most likely it was first done by Pythagoras. The author of this article believes that the history of Pre-Platonic thought on the world order should be treated as the process of genesis of philosophy. It is concluded that Plato's achievement was not the invention of the word цйлпупцЯб, but assimilating this word from the existing tradition (mainly through Socrates) and developing its meaning into a doctrine of philosophy, thus completing the process of establishment of this way of living and thought.

Keywords: Thales, Heraclitus, Pythagoras, Plato, Heraclides, concept of Burkert, philosophy, genesis of philosophy, meanings, etymology

1. Актуальность концепции В. Буркерта

Вальтер Буркерт (1931 - 2015) - выдающийся немецкий антиковед с мировым именем, исследования которого отличаются широким культурным кругозором, глубиной эрудиции, опорой на огромный круг источников по античной истории и культуре, на знание в тонкостях древнегреческого языка и латыни. Ключевые труды В. Буркерта посвящены греческой религии и мифоритуальной традиции ^{[48] [49]}. Отечественным читателям они известны и по переводам на русский язык ^{[6] [7]}.

Переведена также на русский ранняя, 1962 г. издания, работа В. Буркерта, посвященная древнегреческой мудрости и науке ^[47], в которой автор рассматривает соотносительное значение вклада в интеллектуальную культуру и познавательно-исследовательскую деятельность, с одной стороны, Пифагора и его последователя Филолая, а с другой - Платона. Но несколько раньше, в 1960 году, В. Буркерт опубликовал программную статью ^[46], на русский, к сожалению, ранее не переводившуюся - впервые ее перевод мы публикуем в данном журнале. Название статьи по-русски звучит так: Платон или Пифагор? О происхождении слова «философия».

Как понятно уже из названия, в статье предваряется тема упомянутой ранней книги, а, на самом деле, во многом и всего последующего исследовательского творчества В. Буркерта: тема соотносительного рассмотрения роли Пифагора и Платона в интеллектуальной истории античной Греции. Ведь, как совершенно справедливо предполагает ученый, вопрос о происхождении слова «философия» является ключевым для понимания происхождения и существа самого феномена философии. В свою очередь, философия играла в греческой культуре структурообразующую роль по отношению и к ритуально-мифологической сфере, и к (пред)научной исследовательской мысли.

Что касается непосредственно темы происхождения слова «философия» и, соответственно, философии как таковой, то статья «Платон или Пифагор?» оказывает воздействие на научную литературу вопроса до сих пор и в обозримом будущем, безусловно, не утратит своего значения.

Между тем, в отечественной литературе концепция происхождения слова «философия» до сих не становилась предметом исследовательского внимания. Данная статья представляет попытку хотя бы отчасти восполнить указанный пробел и, вместе с тем, опираясь на анализ концепции В. Буркерта, предложить собственное решение проблемы.

2. Постановка проблемы В. Буркертом

Идущая из античности историко-философская традиция вплоть до конца XIX века с полным доверием отводила роль изобретателя слова «философия» Пифагору. Первым поколебал это положение Э. Целлер, поставивший под сомнение достоверность традиционных сведений о жизни и учении Пифагора. В XX веке ко времени выступления В. Буркерта по вопросу о достоверности традиционных сведений о Пифагоре и, соответственно, прямо или косвенно - о достоверности его приоритета в изобретении слова «философия» высказался ряд крупных исследователей античной философии и культуры (У. Виламовиц-Мёллендорф, В. Йегер, Р. Джоли, Дж.С. Моррисон, В. Нестле, К. Джоэль, В. Ратманн, Дж. Барнет и др.).

Но, как отмечает В. Буркерт, аргументы и тех исследователей, которые ставят под сомнение достоверность традиционных сведений о Пифагоровом авторстве слова «философия», и тех, которые стремятся подтвердить надежность этих сведений, являются уязвимыми для критики. Поэтому требуется новая постановка проблемы происхождения слова «философия» ^{[46, 160]}. Поскольку традиция атрибутирует изобретение этого слова Пифагору, прежде всего, на основании предания, сообщаемого Гераклидом Понтийским (387 - 312 до н.э), учеником Платона, зависимым, как считает В. Буркерт, от Платона в толковании того, что есть философия, постольку проблему следует поставить так: воспринял ли Платон это слово (вместе с его определенным значением) от Пифагора или, напротив, предание о Пифагоре как творце слова «философия» платонизировано, т.е. является результатом приписывания Гераклидом платоновского изобретения Пифагору? ^{[46, 159]}.

Решающее значение в решении проблемы В. Буркерт придает анализу источников. Правда, круг источников, в которых непосредственно присутствуют сюжеты, позволяющие ставить вопрос о том, локализуется ли происхождение слова «философия» в периоде досократиков (а выяснение именно этого вопроса стоит в центре разногласий при решении проблемы происхождения данного слова), легко обозрим и был общеизвестным ещё тогда, когда писалась статья Буркерта. Буркерт лишь по-своему интерпретировал их. Положение с источниками сохранилось и за прошедшие с момента статьи Буркерта почти шестьдесят лет. Едва ли оно изменится и впредь. Проблема заключается именно в интерпретации известных источников и, по возможности, привлечении источников, косвенно свидетельствующих в пользу определенной точки зрения. Для удобства последующего анализа охарактеризуем круг известных источников.

3. Основная источниковедческая диспозиция проблемы

Самый известный античный текст, в котором содержится сообщение о том, что философию философией (цйлпупцЯб ), а себя философом(цйльупцп? ) впервые назвал Пифагор, это фрагмент из знаменитого доксографического труда Диогена Лаэртского (конец II - нач. III века н. э.), ссылающегося в данном случае на несохранившуюся книгу Гераклида Понтийского «О бездыханной женщине»(Рес? ф?т ?рнпх ). Здесь же дается разъяснение Пифагором принципиального отличия философа от мудреца: «мудрецом же, по его словам, может быть только бог, а не человек. Ибо преждевременно было бы философию называть «мудростью», а упражняющегося в ней - «мудрецом», как если бы он изострил уже свой дух до предела; а философ [«любомудр»] - это просто тот, кто испытывает влечение к мудрости» (I, 12; пер. М.Л. Гаспарова) ^{[14, 58]}. Кроме Диогена Лаэртского это сообщение Гераклида передают в несколько различающихся редакциях и другие античные авторы: Цицерон (106 - 43 гг. до н. э.), Диодор (ок. 90 - 30 гг. до н. э.), Климент Александрийский (ок. 150 - ок. 215 н. э.), Ямвлих (245/280 - 325/330 н. э.), Августин (354 - 430).

Цитированный текст из Диогена Лаэртского является смысловым фокусом входящей в книгу Гераклида «О бездыханной женщине»притчи о толковании Пифагором миссии философа в человеческом мире. Из сюжета притчи видно, что отличие философа от мудреца проводится в ней в контексте отличения философа - бескорыстного созерцателя, теоретика, от людей практики, мотивом деятельности которых являются либо слава, либо богатство. Часть притчи Гераклида, представляющая философа как созерцателя, сохранилась у Цицерона в «Тускуланских беседах» (V, 8 - 9) ^{[39, 325-326]} и у Ямвлиха в «Жизни Пифагора» (XII, 58 - 59) ^{[44, 49-50]}. В труде Диогена Лаэртского цитируется небольшой, но емкий фрагмент из книги Сосикрата (акмэ 200 - 128 гг. до н.э.) «Преемства» (VIII, 8) ^{[14, 309]}, который, очевидно, также воспроизводит притчу Гераклида.

Фрагмент Цицерона является точным извлечением из гераклидовского текста с притчей о Пифагоре, поэтому должен играть нормативную роль при анализе соответствующих ямвлиховских фрагментов. Недостатком фрагмента из «Тускуланских бесед» является то, что в нем отсутствует мотив принципиального отличия философа (цйльупцп? ) от мудреца (уьцп? ).

У Ямвлиха в «Жизни Пифагора» присутствуют оба аспекта гераклидовской притчи, но сопоставление философа и мудреца отодвинуто на периферию фрагмента и в нем смазано принципиальное отличие одного от другого.

Содержание притчи, рассказанной Гераклидом, соответствует взглядам Платона и, конкретнее, его толкованию философии. В платоновском Федре устами Сократа дается чеканная формулировка отличия человека, стремящегося к мудрости от мудреца: «Название мудреца, Федр, по-моему, для него слишком громко и пристало только богу. Любитель мудрости - философ или что-нибудь в этом роде - вот что больше ему подходит и более ладно звучит» (278 d, пер. А.Н. Егунова) ^{[33, 190]}.

4. Более ранние, чем гераклидовский текст, источники

Более ранним источником, чем рассказ Гераклида, может считаться соответствующий текст из Протрептика Ямвлиха, в котором используется Протрептик Аристотеля. При этом положение таково, что не сохранившийся в ПротрептикеАристотеля сюжет притчи о Пифагоре, в свою очередь, реконструируется на основе Протрептика Ямвлиха (Арист. Протр., 11) ^{[4, 42, 44-45]}, так что авторами реконструкций предполагается, что в Протрептике Ямвлиха этот сюжет воспроизводится не по Гераклиду, а именно по Аристотелю.

У В. Буркерта другой взгляд. Он подвергает критической оценке характер использования в Протрептике Ямвлиха Протрептика Аристотеля. Ямвлих, по Буркерту, интерполировал в использованный им текст Протрептика Аристотеля упоминание о Пифагоре как созерцателе-теоретике. Это видно, как он считает, из того, что имя Пифагора соседствует во фрагменте Ямвлиха, заимствованном у Аристотеля, с именем Анаксагора. Здесь Пифагор и Анаксагор одинаково утвердительно отвечают на вопрос о том, ради чего стоит рождаться и жить: ради созерцания небосвода. Но в то время, как подобный сюжет об Анаксагоре имеется в этическом сочинения Аристотеля и в качестве надежно ему принадлежащего входит в Corpus Aristotelicum, а, с другой стороны, как принадлежащий Анаксагору, входит в корпус документальных свидетельств (Testimonia) о последнем, упоминание о Пифагоре, считает Буркерт, нельзя признать достоверно принадлежащим Аристотелю. Ибо это было бы единственное высказывание Аристотеля в пользу собственно философского значения Пифагора - Аристотель же предпочитает в этом смысле говорить о «пифагорейцах», но не о Пифагоре ^{[46, 167-169]}. Между тем, признание Буркертом упоминания Пифагора в реконструированном на основе текста Ямвлиха фрагменте Протрептика Аристотеля интерполяцией является очень важным для решения вопроса о происхождении слова «философия». Если бы не было установлено, что это интерполяция, то следовало бы признать, что притча о Пифагоре как изобретателе слова «философия» была известна до Гераклида и независимо от него - причём такому информированному и рационально мыслящему доксографу как Аристотель.

Кроме аристотелевского Протрептика В. Буркерт отклоняет еще ряд текстов, которые другими исследователями рассматриваются как более ранние, чем гераклидовская притча, свидетельства того, что слово «философия» является неологизмом, идущим от Пифагора.

Так, Дж. Барнет обосновывает реальность события ознакомления учеников Сократа Симмия и Кебета со словом и смыслом слова «философ» от выдающегося пифагорейца Филолая (ок. 470 - после 400), как о том говорится в платоновском Федоне (61 c-d, 64 d-e). Буркерт не принимает это обоснование Барнета, выставляя против него то соображение, что Симмий и Кебет вполне могли узнать это слово не от Филолая, а от других современников: Геродота (ок. 484 - 425), Фукидида (ок. 460 - ок. 400), Горгия (ок. 480 - после 380) ^{[46, 169]}.

Ещё один более ранний, чем гераклидовский, текст, в котором употребляется слово «философ» (рспуфЬфбй цйльупцпй ) принадлежит софисту Алкидаму (V в. до н.э.). Это свидетельство Буркерт отклоняет, поскольку, по его мнению, контекст указывает на то, что здесь слово «философ» используется не в значении неологизма, а в том же значении, что и мудрец-уьцп?.

Дж. С. Моррисон видит независимое от Гераклида свидетельство пифагорейского происхождения слова «философия» в рассказе Исократа (436 - 338) из Бусириса (28) о том, что Пифагор первым познакомил эллинов с философией, узнав ее в Египте ^{[17, 220-221]}. Это свидетельство Буркерт считает не достоверным из-за очевидной несообразности выведения философии из Египта ^{[46, 170]}.

Не принимается в качестве достоверного свидетельства и более раннее, чем в притче Гераклида, употребление слова «философия» в названии одного из четырех сочинений Зенона Элейского (ок. 490 - ок. 430) «Против философов» (рс?т фп?т цйлпуьцпхт ), т.е. - против пифагорейцев, о котором сообщает словарь Суды (вт. пол. X века). Достоверность этого свидетельства отрицается на основании того, что до словаря Суды в период от Платона до Симпликия (490 - 560) было известно лишь об одной книге Зенона ^{[46, 169-170]}.

5. Как быть с высказыванием Гераклита о цйлпуьцпх? ?ндсбт ?

Особняком среди доплатоновских источников, в которых фигурирует слово цйльупцп?, стоит фрагмент Гераклита (DK 35). К тому же у Гераклита находим противопоставление божественной и человеческой мудрости: мудрейший из людей по сравнению с богом только обезьяна (DK 83), т.е. по-настоящему мудр только бог, но не человек. В. Буркерт ставит под сомнение значение данного источника для решения проблемы происхождения слова «философия». Он замечает, что противопоставление абсолютного божественного и ограниченного человеческого знания является традиционным для древних культур и что осколочность текста фрагмента не позволяет установить, предполагает ли использованное Гераклитом слово цйльупцп? соответствующую его смыслу новую артикуляцию указанного традиционного противопоставления, т.е. действительно ли имеется в виду противопоставление мудрости бога и любви к мудрости со стороны человека.

Но поскольку эти критические соображения сугубо предположительны, Буркерт все-таки не исключает, что во фрагменте Гераклита, как и в притче Гераклида, слово цйльупцп? используется в адекватном, так сказать, в будущем платоновском, смысле ^{[46, 172]}. Мы бы добавили, что фрагмент Гераклита DK 35: чс? г?с е? мЬлб рплл?н ?уфпсбт цйлпуьхт ?ндсбт е?нбй кб?? ?сЬклейфпн, который в новом, более точном переводе А.В. Лебедева читается так: Судьями многих должны быть любомудрые мужи (философы) ^{[11, 213]} (прежний перевод этого фрагмента тем автором был таким: «многого знатоками должны быть любомудрые мужи» - см.: ^{[10, 191]}), предвосхищает идею Государства Платона - идею руководящей роли философов в благоустроенном полисе.

Особое положение фрагмента DK 35 среди источников, имеющих значение для решения проблемы происхождения слова «философия», заключается в том, что этот текст принадлежит младшему современнику Пифагора и является самым ранним источником такого рода из надежно атрибутируемых автору. При этом в отличие от высказываний Пифагора, передаваемых Гераклидом, гораздо более поздним автором, высказывание Гераклита о цйльупцп?принадлежит непосредственно ему самому. Но как же тогда относиться к постановке проблемы происхождения слова «философия» В. Буркертом, заранее локализующем изобретение этого слова по линии альтернативы: Платон или Пифагор? Возвратимся к этой теме ниже, в своем месте.

6. Лингвистическая и социокультурная гипотеза В. Буркерта

В. Буркерт полагает, что в то время как у Платона и Гераклида, а ранее, возможно, у Гераклита, слово цйльупцп?рассматривается как противоположность слова упць?, во всех других случаях словообразования с впереди стоящим корнем цйлп -, напротив, обнаруживается непроблематичное смысловое сближение этих словообразований с исходным для них словом (словом без цйлп - ). Буркерт приводит примеры таких словообразований из Гомера (цйльоейнпт, цйлпкЭсфпмпт, цйлпкфЭбнпт, цйлпрбЯгмпн и др.), из Гесиода (цйлпрбЯгмпнет ), из Пиндара (цйльмплрпт ). Во всех этих случаях цйле?н обозначает не стремление к не достижимому, а интимную связь с налично существующим, с повседневным окружением ^{[46, 172]}.

С высокой вероятностью по такому же принципу - не противоположности, а сближения смысла объединяемых корней, должно было бы, согласно предположению В. Буркерта, однажды образоваться и слово цйльупцп?, цйлпупцЯб . Он приводит пример такого значения этого слова из эпизода в Истории Геродота, в котором лидийский царь Крез говорит греческому мудрецу и политику Солону, что восхищается его мудростью(упцЯб ) и тем, что Солон проехал много стран, движимый любовью к мудрости (цйлпупцЭщн ) (I, 30) ^{[12, 15]}. То есть здесь значения слов упцЯб и цйлпупцЭщнсовпадают, а не противопоставлены. То же отождествление значений упцЯб и цйлпупцЯб имеет место, когда Фукидид от имени Перикла говорит в знаменитой речи об афинянах: мы любим мудрость без изнеженности - цйлпупцп?мен ?нехмблбкЯбт (II, 40) ^{[38, 101]}.

Примечательный момент, отмеченный В. Буркертом, состоит ещё в том, что вариантом близости слов упцЯб и цйлпупцЭщн была также близость слов «софист» (упцйуфЮ? ) и «философ». В том же упомянутом эпизоде встречи Креза и Солона из геродотовской «Истории» первый называет второго умудренным человеком - упцйуфЮн .С другой стороны, деятельность софистов представлялась «философствованием» - цйлпупце?н ^{[46, 173]}.

В V веке до н.э. «философствование» как деятельность мудрого (упцьт ) или умудренного (упцйуфЮ? ) человека вместе с «любовью к прекрасному» (цйлькблЯб ) становятся в Афинах, по наблюдению В. Буркерта, культурными ценностями, способствующими просвещению и воспитанию вкуса, формированию демократии. Однако уже в IV веке до н.э. обнаруживается социокультурная конфронтация, которая выражается в противопоставлении слова цйльупцп? не только слову упцьт, но и слову упцйуфЮ? . Буркерт объясняет этот социокультурный сдвиг тем, что философы, относящиеся к кругу Сократа и Платона, противопоставляют не божественную мудрость человеческой ограниченности как таковые, но истинную мудрость философов приватизированной и фальшивой мудрости софистов. Как считает ученый, обозначения цйльупцп? и упцйуфЮ? выступили в этой борьбе не в их действительном значении, а лишь как лозунги, маркирующие положительные или отрицательные оценки друг друга противоборствующими сторонами. В античных Афинах софисты в глазах «среднего класса», подобно богеме в глазах европейской буржуазии, компрометировали себя демонстрацией новых форм жизни, которыми можно восхищаться, но постыдно следовать в собственной жизни. Этому, первоначально поверхностному, различению философии и софистики только на основе опыта идейной борьбы Платон впервые дал то глубокое содержание, которое предполагается смыслом слова «философия» - отличением страстного стремления к недостижимому горизонту мудрости от мудрости, свойственной лишь богу ^{[46, 174-175]}.

7. Риторический вопрос и ответ с двойным дном

Вопрос - Платон или Пифагор? - в статье В. Буркерта риторический, недаром вопреки хронологии в ее названии первым упомянут Платон. Все разноречия в свидетельствах по проблеме происхождения слова «философия» непременно толкуются в пользу Платона как истинного его изобретателя. Поэтому ответ предрешен: «Слова, которые Гераклид вложил в уста Пифагору, в действительности являются творческой переработкой, органически вырастают из целого платоновского философствования» ^{[46, 176]}.

Именно в таком однозначном смысле после В. Буркерта толкуется и некоторыми другими авторами вопрос о происхождении слова и феномена «философия». На самом деле, только после Буркерта и под его очевидным влиянием оказывается возможным как само собой разумеющееся, не требующее доказательств, такое, например, резюме: «Дисциплина философия возникла в определенный исторический момент. <…> Это произошло в Афинах в IV в. до н.э., когда Платон присвоил термин «философия» новой и специализированной дисциплине - дисциплине, которая была построена в оппозиции по отношению ко многим вариациям софистики или «мудрости», признаваемой предшественниками и современниками Платона. Платон задумал философию как очень эксклюзивное призвание. В самом деле, именно зачисление определенных режимов дискурса и сфер деятельности в категорию анти-философских дало Платону возможность создать отдельную идентичность для «философии» ^{[56, 30, прим. 1]}.

Но дело в том, что В. Буркерт сам же фактически дезавуирует свое однозначное решение, тем самым негласно признавая недостаточность выдвинутых им аргументов, направленных на опровержение достоверности свидетельств в пользу изобретения слова «философия» Пифагором или, шире, - в пользу происхождения этого слова и обозначаемого им феномена в период досократиков. И очевидно, что не достаточная убедительность аргументов Буркерта позволяет исследователям, несогласным с его концепцией, разделять традиционное убеждение в достоверности свидетельств доплатоновского происхождения слова «философия». Так, Л.Я. Жмудь после очень краткого обзора источников по данной теме делает безоговорочный вывод: «нет никаких оснований утверждать, (как В. Буркерт, - В.М.) что «Платон вдохнул новое содержание в поверхностное слово цйлпупцЯб», а Гераклид вложил это содержание в уста Пифагора» ^{[15, 347]}.

При подведении итога статьи по поводу Гераклита В. Буркерт говорит, что это неважно, изобрел ли это слово Гераклит, или не изобрел. Авторство Пифагора он отрицает, поскольку, дескать, такой, аттестуемый традицией как чудотворец и воплощение божества, человек не мог изобрести слово, предполагающее принципиальное различие между познавательными способностями бога и человека. Но традиционные сведения о Пифагоре, в том числе гераклидовская притча о нём, по его же мнению, настолько противоречивы, что по поводу их достоверности может быть подтвержден как тезис за, так и тезис против.

В конце концов, единственное, на чем без оговорок настаивает В. Буркерт, так это на том, что если Пифагору и принадлежит изобретение слова «философия», то понимает он его совсем не в платоновском смысле ^{[46, 177]} (т.е. в притче из текста Гераклида пифагоровский смысл слова подменен платоновским).

8. О вероятности изобретения слова «философия» до Платона

Из рассмотрения концепции В. Буркерта можно заключить, что ее значение, безусловно, состоит в проблематизации темы происхождения философии. Ведь если, в соответствии с его концепцией, в период досократиков сльва «философия», по крайней мере, в адекватном смысле, не существовало, то сомнительно, что существовали и собственно философское самосознание, а, значит, - и философия как таковая. Возможно ли, считаясь с концепцией Буркерта, предполагать по-прежнему самоочевидным существование в истории философии периода философов-досократиков?

Тем не менее, проблематизация не равнозначна решению проблемы, в нашем случае - проблемы происхождения слова и феномена философии. Признав отрицательный по отношению к досократикам результат концепции В. Буркерта решением проблемы, мы вынуждены были бы философию Сократа и Платона представлять чудесным образом возникшей на «пустом месте». Если же мы видим эту, порождаемую концепцией Буркерта, апорию, то, как и он в свое время, должны вновь ставить задачу поиска новой точки зрения на решение обозначенной проблемы. Но теперь, конечно, с учетом того, что сделано им.

Итак, критика свидетельств об изобретении Пифагором или кем-то другим из досократиков слова «философия», как и об известности этого слова до Сократа и Платона, при всей ее разносторонности не позволяет В. Буркерту, однако, однозначно опровергнуть вероятность их достоверности. Состояние источников - повторим утверждение ученого - таково, что их достоверность может быть, как отвергнута, так и признана. Но, развернув аргументацию против, он оставляет нас в неведении по поводу возможных аргументов в пользу их достоверности. Между тем, в некоторых отношениях аргументы в пользу достоверности имеющихся свидетельств, нам думается, подтверждают ее с большей вероятностью, чем вероятность их недостоверности.

Прежде всего, о большей вероятности того, что интересующие нас свидетельства достоверны, говорит само их наличие, в то время как документов, их опровергающих, не существует. То есть, нет античных текстов, в которых отрицалась бы достоверность сообщения Гераклида о приоритете Пифагора в изобретении словацйльупцЯб, никто из древних не отрицал, что Гераклит говорил о цйльупцп? и т.д.

9. О личностях Гераклида и Пифагора

Решимся, далее, утверждать, что характер личностей Гераклида и Пифагора не столько говорит против достоверности сообщения первого о втором, сколько подтверждает достоверность этого сообщения.

По поводу Гераклида достаточно сказать, что факт ученичества у Платона не дает оснований вменять ему подмену взглядов Пифагора платоновскими. Мало того, что Гераклид был не только платоником, но и парипатетиком, он был еще и крупным самостоятельным мыслителем, демонстрировавшим относительную независимость «от какой бы то ни было платонической ортодоксии» ^{[13, 237 и далее]}.

Личность Пифагора требует более обстоятельного рассмотрения. Во всяком случае, ясно, что она не сводится к образу чудотворца и воплощенного божества, неспособного вследствие этого усмотреть дистанцию между познавательной ограниченностью человека и мудростью бога. Такой образ вообще не образ исторического лица, а образ легендарной традиции в ходе времени гипертрофировавшей, как отмечает сам же В. Буркерт, действительные черты Пифагора. Исторический Пифагор совмещал в себе черты рационально мыслящего исследователя природы (космоса) и носителя особого рода мифоритуального сознания (см., напр.: ^[16]). (Правда, Л.Я. Жмудь, на которого мы сейчас сослались, говорит о религиозном сознании Пифагора, мы же полагаем, что применительно к античности корректнее говорить о мифоритуальном сознании. Это замечание, естественно, распространяется и на другие используемые нами работы, в которых речь идет о «религии» в античности). Причем, нельзя не согласиться с тем, что характер мифоритуального сознания, как он был выработан в жизненно-практическом учении Пифагора, не столько исключает, сколько дополняет и развивает рациональное мышление. Речь идет о том, что пифагорейская мифоритуальная практика служит способом сосредоточения познавательных сил души и их экстатического применения ^[40], иначе говоря, служит развитию высшей познавательной способности - интуиции.

Еще на один аспект мифоритуального сознания Пифагора, как и других античных мыслителей, который должен был способствовать изобретению и раскрытию смысла слова «философия», обратил в свое время внимание французский антиковед Р. Джоли. В. Буркерт, критикуя его позицию как одну из стоявших в ряду позиций ученых, отдающих приоритет в изобретении слова «философия» Пифагору, не посчитался, однако, с центральным и, наш взгляд, принципиально важным тезисом Джоли. Этот тезис состоит в том, что традиционное архаическое мифоритуальное сознание в учении Пифагора претерпевает качественное видоизменение.

Традиционные мистерии направлены на единение с богом, имеющее целью обьжение участников - обретение ими некоего подобия божеству. «Древнее пифагорейство, - считает Джоли, - изменяет эту доктрину: становится пифагорейской философией, а посвященный становится цйльупцпт. Идеальная жизнь пифагорейцев, как она предстаёт в притче панегирика (имеется в виду рассказ Гераклида о Пифагоре - В.М.), начиная с древних пифагорейцев, явно противопоставляет созерцательность жадности и честолюбию» ^{[54, 75]}. Джоли показывает, что достижение состояния обоженности в самых разных философских течениях античности представляется необходимым условием способности философствовать.

При этом предполагается не традиционный ритуал, а этика каждого данного философского учения. Так, замечает Джоли, «Сократ платоновской Апологии явно следует Элевсинским верованиям, но то, что нас интересует больше всего, это то, что он представляет себе идеальную жизнь в потустороннем мире как следствие из его собственной жизни, так что его, Сократа, диалоги и исследования и есть оригинал (того, что отразится в потустороннем мире)» ^{[54, 75]}.

Дополняя и уточняя Джоли, скажем, что учение Пифагора вместе с учениями других мыслителей VI - V веков до н.э. появилось в эпоху возникновения в политеистическом мифологическом мировоззрении тенденции к монотеизму. Образ единого бога, концентрирующего в себе все функции и потенции прежнего пантеона и отрицающего пантеон, это есть образ того абсолютного существа, единственно которое только и может быть мудрым и должно таковым представляться. Пока тенденция к монотеизму не обозначилась, для различения абсолютного и относительного знания, и, соответственно, для наделения только бога мудростью и, напротив, отрицания человеческой мудрости не существовало основания.

Это хорошо видно на примере взглядов Ксенофана (570 - 475 до н.э.), монотеизм которого не просто угадывается, но прямо выражается в его творчестве. О единственном боге, «меж богов и людей величайшем» (О природе, 23, пер. А.В. Лебедева) ^{[19, 172]}, Ксенофан говорит: «Весь целиком он видит, весь сознает (нпе?) и весь слышит» (О природе, 24, пер. А.В. Лебедева) ^{[19, 173]}, а о людях заявляет: «Истины точной никто не узрел и никто не узнает <…> во всем лишь догадка бывает» (О природе, 34, пер. А.В. Лебедева) ^{[19, 173]}. Обожение, поскольку оно предполагается в плане теоретической познавательной способности, в ситуации, создаваемой тенденцией к монотеизму, представляет собой, собственно, не что иное, как выражение в теологической форме любви или стремления к мудрости (к уподоблению мудрому богу). В рамках той широкой, отмеченной Джоли, захваченности античного философствования идеалом обожения, в этом отношении имеется - надо это подчеркнуть - и прямая преемственная связь между пифагорейством и платонизмом. Доксограф V века сообщает: «Сократ и Платон так же, как Пифагор, видят высшую нравственную цель (телос) в уподоблении богу …» (Стобей, II, VII, 3f; пер. А.В. Лебедева) ^{[24, 148]}.

Обожение, как это понятно из текстов античных философов, в первую очередь - из произведений Платона, вовсе не означает, что речь идет о философе как «воплощенном божестве» ^{[34, 247-248]}. Философ не может стать и быть богом, он - не демиург и не родитель космоса, он «лишь» теоретик, а обожение - это, как говорит цитированный доксограф, «высшая нравственная цель», т.е. идеал познания, горизонт абсолютного знания. Хотя очень вероятно, что именно исповедание Пифагором идеала обожения явилось почвой для создания легенды о нем как «воплощенном божестве». Однако ведь не случайно, что, например, Платон, руководствуясь идеалом обожения, эту легенду о Пифагоре не подхватывает.

Обожение, далее, является категорией не религиозной, а философской теологии. Да, в формуле отличения цйльупцптот упцьт бог - абсолютное существо; но образ абсолютного существа здесь является не более, чем символом безличного абсолюта, бесконечного и безграничного вселенского бытия. Так, у Платона в Тимее образ бога, демирга космоса, представляет собой результат иронического мифологизирования, в чем философ сам признается, заявляя, что довольствуется в изображении возникновения космоса «правдоподобным мифом» (еЯкьт м??пт), поскольку в столь сложном вопросе нельзя достигнуть «полной точности и непротиворечивости» (Тимей, 29 d; пер. С.С. Аверинцева) ^{[31, 433]}. Понятно, что космос, по Платону, является не творением сверхъестественной личности, а результатом творчества безличной высшей сущности, а именно идеи блага (см.: Государство, 517 b-c и др.) ^{[26, 298]}. «В Академии, - подчеркивает Ф. Дирлмайер, - было выработано прочное воззрение: друг Богу есть тот, кто достиг духовной высоты, высшей идеи, идеи абсолютной любви (Лисид), абсолютной красоты (Пир), абсолютного блага (Государство), и это-то триединство есть платонический ?еьт - возможнейшее из чего-то подобного» ^{[51, 62]}.

Источники не доносят до нас пифагоровские представления о богах, в частности - о боге-творце. Однако и Пифагор, первым назвавший «Вселенную Космосом по порядку (фЬойт), который ему присущ» (Мнения философов, II, 1, 1; пер. А.В. Лебедева) ^{[24, 147]}, также возникновение этого космического порядка считает не творением божественной персоны, а толи порождением безличной сущности, толи установлением согласно этой сущности; в данном случае под ней понимается число (Стобей, I, 10, 12) ^{[35, 149]}.

Таким образом, личность и мировоззрение Пифагора в полной мере соответствуют интеллектуальному и духовному облику того лица, которому доксография отводит роль изобретателя слова «философия».

10. Вероятная достоверность источников

Выше уже отмечена бесспорная достоверность фрагмента Гераклита, в котором используется слово «философия» (цйлпуьцпх? ?ндсбт). Выскажем теперь соображения, подтверждающие, на наш взгляд, то, что более вероятна достоверность, нежели недостоверность, некоторых других источников по рассматриваемой теме.

Возьмем отмеченное нами выше упоминание о Пифагоре в Протрептике Аристотеля. Из достаточно убедительного критического анализа В. Буркерта следует, что упоминание о Пифагоре в текст Протрептика Аристотеля было вставлено Ямвлихом. Но соглашаясь с этим, мы ведь тем самым не устраняем аристотелевское свидетельство того, что предпочтение теоретического образа жизни, составляющее обязательный признак человеческого типацйльупцп?, имело место также и до, и вне гераклидовской притчи о Пифагоре. На самом деле, не потому ли Ямвлих и вставил в Протрептик Аристотеля имя Пифагора рядом с уже имевшимся там именем Анаксагора, что оба они созерцатели - философы. В той же Эвдемовой этике (1216 a 11) ^{[5, 15]}, где Аристотель говорит об Анаксагоре то же самое, что сказано в Протрептике, т.е. что родиться на свет всего предпочтительней ради созерцания небес и космоса, есть еще одно, относящееся к определению философа и философии, высказывание об Анаксагоре, в котором он прямо аттестуется в качестве философа.

«Жизнь философа, - пишет Аристотель, - направлена к познанию и созерцанию истины <…> Когда Анаксагора из Клазомен спросили: «Кто самый счастливый?» - он ответил: «Ни один из тех, кого ты признаешь таковым, но тот, кто показался бы тебе чудаком». Так ответил он, видя неспособность вопрошавшего понять, что не за статность, не за красоту и богатство заслуживает человек название счастливца» (1215 b 2 - 12) ^{[5, 13]}.

Что касается гераклидовского сообщения о Пифагоре, то оно, скорее всего, опирается на собственно пифагорейскую традицию (см.: ^{[50] [9, 306-316] [41, 18] [53, 138] [16, 60]} и др.). Невозможно согласиться с В. Буркертом, что указанный Дж. Барнетом и другими учеными эпизод из платоновского Федона, в котором Сократ отсылает к Филолаю как знающему, кто такой философ (61 c - d) ^{[32, 11]}, не стоит рассматривать как свидетельство того, что тот же Филолай мог быть информатором Гераклида об изобретении Пифагором слова «философия». Из того, что Гераклид мог узнать это слово от Геродота или Фукидида, или Горгия, не следует, что он не мог узнать его от Филолая. Именно от Филолая он мог узнать, как понятно из Федона, истинное значение слова «философия», а не «поверхностный смысл», которым располагали, как указывает Буркерт, Геродот, Фукидид и Горгий. Опираясь в этом предположении на Федон, мы доверяемся такому компетентному доксографу как Платон, чья трактовка смысла слова «философия» является нормативной и кто специально изучал взгляды пифагорейцев, в том числе по книгам Филолая (Диоген Лаэрций, VIII, 84) ^{[14, 330]}.

Ещё одно свидетельство хождения слова «философия» в доплатоновский период - это, напомним, свидетельство о его использовании Зеноном Элейским. Однако отрицание В. Буркертом достоверности сведения словаря Суды об упомянутом среди четырех других книг названии сочинения Зенона «Против философов» (т.е. - против пифагорейцев) по той причине, что информированность составителей компрометируется, будто бы, фактом известности в период от Платона до Симпликия лишь одного сочинения Зенона, основано на ошибке ^{[41, 18-19, прим. 14]}. В тексте платоновского Парменида, который служит источником для суждений по затрагиваемому вопросу, говорится о том сочинении Зенона в единственном числе, которое он однажды читает афинской публике, но там же говорится о его сочинениях во множественном числе - это сочинения, которые он взял с собой в Афины (Парменид, 127, c - d) ^{[27, 347]}. Симпликий же, очевидно, был первым до Буркерта, кто заметил в Пармениде сообщение лишь о единственном сочинении Зенона. О Зеноне упоминает, кстати, и софист Алкидам (посл. четверть 5 века - 4 век до н.э.), сообщая, что после совместного обучения с Эмпедоклом у Парменида Зенон стал философствовать по-своему (ф?н м?н Ж?нщнб кбф' ?д?бн кб? цйлпупц?убй) (Диоген Лаэртский, VIII, 56) ^{[14, 322]}.

Правда, В. Буркерт двумя иными примерами использования Алкидамом слова «философия» показывает, как уже отмечалось выше, что для Алкидама (как и для Геродота, Фукидида, Горгия) цйльупцпт равнозначно упцьт . Но из неадекватного понимания Алкидамом смысла интересующего нас слова не вытекает неадекватное его понимание и Зеноном, о котором Алкидам сообщает, что он философствует по-своему.

Сходным образом из того, что Исократ в речи Бусирис высказывает легендарно-фантастическую историю о том, что Пифагор узнал философию в Египте, не следует, что не достоверно свидетельство выдающегося оратора о Пифагоре как первооткрывателе эллинской философии или что Пифагор будто бы не обладал адекватной трактовкой смысла слова «философия». В последних двух отношениях свидетельство Исократа является, вероятно, достоверным доплатоновским и независимым от Гераклида источником.

Подытоживая рассмотрение имеющихся (из числа выявленных) свидетельств об использовании слова «философия» в доплатоновский период, надо сделать вывод, что по большей части они являются достоверными, т.е. действительно принадлежат тем лицам, которым атрибутируются. Слова цйльупцп?, цйльупцЯб были известны и имели хождение как в кругу крупных мыслителей-доплатоников, в последующей истории мысли называемых философами (Пифагор, Гераклит, Зенон, Анаксагор, Филолай), так и среди софистов (Горгий, Алкидам) и историков (Геродот, Фукидид). Среди тех, кого стали относить к философам, одни - Пифагор, Гераклит, Анаксагор, Филолай, прямо используют эти слова для обозначения своей особой профессиональной и теоретической идентичности, а другие, такие, как Зенон, для обозначения принадлежности к противникам тех, кто назвался «философами», т.е., в первую очередь, противниками пифагорейцев. Мы не знаем из-за состояния источников, почему Зенон не согласен с философами-пифагорейцами: по причине ли несогласия с их философским учением или по причине несогласия со смыслом самого слова «философия». Как бы там не было, из рассмотренного материала ясно, что мыслители, назвавшие себя философами, адекватно понимали смысл слова «философия». Затруднительно охарактеризовать в этом отношении позицию Зенона. Названные софисты и историки явно не понимали, что поистине значит это слово.

Между прочим, то, что под «философами» в доплатоновский период имелись в виду, прежде всего, пифагорейцы, тоже, очевидно, подтверждает, что Пифагор был изобретателем слова «философия». Вместе с тем, надо подчеркнуть, что линия преемственности Платона с предшествующей мыслью, как видно из рассмотренного материала, не сводится к линии Платон - Пифагор, хотя таковая, судя по всему, и является основной. То, что возникали и независимые от Пифагора изобретения неологизма «философия», как это особенно ясно видно на примере Гераклита; что не все мыслители, зачисляемые последующей традицией в разряд философов, принимали философов-пифагорейцев и вступали в идейную борьбу с ними, как это видно на примере Зенона, а до него - того же Гераклита; что между теми, кто представлял философию, и теми, кто относился к софистам, в конце концов, также разгорелась борьба (на что, как отмечено выше, особое внимание в связи с проблемой происхождения слова «философия» обращает В. Буркерт; другое дело, что мы не согласны с толкованием им мотива этой борьбы, о чем еще скажем ниже); вся эта картина, на наш взгляд, может быть истолкована лишь как процесс становления философии в период деятельности мыслителей-доплатоников (или - досократиков), завершенный Платоном.

11. От Фалеса, Пифагора и других к Платону: становление философии

Процесс становления новой формы познания начинается не с Пифагора, а с Фалеса, именем которого историко-культурная традиция открывает начало философии. И, наш взгляд, делается это по праву. Фалес еще до Пифагора, пусть и иными средствами, раскрывает смысл и обозначает собственную приверженность тому стилю мышления и образу жизни, для которого, вероятнее всего, Пифагор первым найдет затем нужное слово. Ясно, что в рассказанной Гераклидом притче передаются не дословные высказывания Пифагора, в реальности он, конечно, сказал то, что сказал, какими-то другими словами. Как пишет в этой связи У.К.Ч. Гатри: «Здесь мы вполне можем согласиться с Бёрнетом (J. Burnet. Early Greek Philosophy, 98): «Было бы опрометчиво говорить, что Пифагор высказался именно таким образом; но все эти идеи подлинно пифагорейские <…>» ^{[9, 312-313, прим. 2]}.

Но это, очевидно, не меняет сути дела: данное в притче о Пифагоре определение философии, хотя и включает образ бога, унаследованный от мифологии, но в остальном представлено в понятийной форме, притом самим философом. В случае Фалеса то же по своей сути содержание трактовки новой формы познания, которая позже будет названа философией, передается самим образом его действий, как о том в притчевой форме сообщают свидетели. Мы имеем в виду знаменитые рассказы из входящих в число заслуживающих определенного доверия свидетельств о его жизни и учении.

Центральный аспект смысла притчи Гераклида о Пифагоре, т.е. различение и противопоставление цйльупцп? и упцьт, соответствует притче о передаче богу Аполлону Фалесом найденного в море треножника (очевидно, имеется в виду сидение пророчествующей Пифии в храме Аполлона в Дельфах - символ мудрости), который этому мыслителю был вручен в награду за его мудрость. В сводке версий притчи о треножнике, даваемой Диогеном Лаэртским, есть анонимная версия, согласно которой треножник был предназначен Аполлоном в награду самому мудрому эллину, Фалесу.

Но Фалес передал ее другому признанному мудрецу, тот - далее, и так по кругу дошли до Солона. Солон же отправил треножник Аполлону, объяснив, что «первый в мудрости - бог » (упц?? рс?фпн е?нбй ф?н ие?н ) (курсив мой - В.М.). Однако более авторитетной является версия Каллимаха из Кирены (310 - 240 до н.э.), александрийского поэта и литературного критика, в свою очередь, опирающаяся на рассказ историка и писателя Меандрия Милетского (время жизни неизвестно). По Каллимаху, треножник, предназначенный Аполлоном Фалесу, переходя от последнего по кругу знаменитых мудрецов, вновь возвратился к Фалесу же, который и отправил его богу. (Диоген Лаэртский, I, 28) ^{[14, 63]}. Очевидно, что мотивировка поступка Фалеса та же, что и в предыдущей версии: «первый в мудрости - бог». Конечно, в притче о Фалесе и треножнике человеческая мудрость, сколь бы великой она не была (Фалес выделен богом и самими мудрецами как самый мудрый среди людей), уступает божественной мудрости, но, в отличие от пифагоровского определения философии в гераклидовской притче, все-таки не сведена к ничтожности в свете сопоставления с мудростью бога. Тем не менее, правомерно предположить, что интенция притчи о Фалесе и треножнике именно такова.

В притче о падении в колодец Фалес предстает в качестве теоретика: созерцателя, сосредоточенного до отрешенности от эмпирической реальности на своем всматривании в небеса и размышлении о них. В результате чего и случилось падение в колодец. Над происшествием посмеялась служанка, человек, озабоченный повседневными практическими делами: вот, дескать, ее хозяин «стремится знать, чть на небе, того же, что рядом и под ногами, не замечает» (Платон, Теэтет, 174 a; пер. Т.В. Васильевой) ^{[30, 230]}. Платоновский Сократ в Теэтете так обобщает сюжет притчи о Фалесе: «Эта насмешка относится ко всем, кто проводит свой век в занятиях философией» (?н цйлпупцЯб дйЬгпхуй) (там же, 174 a - b) ^{[30, 230]}.

Конечно, эта притча подразумевает совершенную бескорыстность теоретических занятий Фалеса. Но есть и другая притча, в которой прямо говорится о том же. Согласно пересказу Аристотеля, Фалес смекнул «по наблюдению звезд» (т.е. - созерцая небо, как в притче о колодце), что предстоит большой урожай оливок. Чтобы доказать, что созерцатель небес при желании легко бы мог разбогатеть, он арендовал все маслодавильни в округе, а когда из-за небывалого урожая спрос на них резко вырос, отдавал внаем втридорога и тем самым очень разбогател. Фалес, «собрав много денег, - подводится итог в притче, пересказанной Аристотелем, - доказал, что философам при желании легко разбогатеть, но не это является предметом их стремлений» (рплл? чсЮмбфб ухллЭобнфб ?рйде?обй ?фй ??дйьн ?уфй рлпхфе?н фп?т цйлпуьцпйт, ?н впэлщнфбй, ?лл' п? фп?ф' ?уф? рес? ? урпхдЬжпхуйн) (Политика, A IV, 4, 1259 a; пер. С.А. Жебелева) ^{[3, 435-436]}.