Единственный способ понять что-либо заключается в том, чтобы найти собственное желание в этом начинании. Такова максима Жака Лакана по отношению к учению Зигмунда Фрейда. Он буквально находит в нем свою теорию, свое понимание, свое означающее, собственно, даже понятие означающего оказывается найденным у Фрейда. Фрейд, по Лакану: открыл (dйcouvert) значимость смещения означающего (le dйplacement du signifiant dйtermine les sujets dans <…> leur destin) в судьбе человека ^{[6, с.28];} в понятии вытеснения доказал (dйmontrйe) разлад между означающим и означаемым ввиду цензуры (cette sorte de discordance' entre le signifiй et le signifiant, que dйtermine toute censure d'origine sociale) ^{[6, с.372];} именно Фрейду принадлежит открытие означающего как структуры интерсубъективных отношений (la dйcouverte freudienne, dans la, structure de la relation intersubjective, au signifiant) ^{[6, с.491];} "бессознательное, по Фрейду, это цепь означающих" (l'inconscient, а partir de Freud, est une chaоne de signifiants), а понятие означающего соответствует "фрейдовскому тексту как опыту, который он открыл" ^{[6, с.799, 840];} "безусловно", заверяет нас Лакан, "Фрейд в "Толковании сновидений" начал (a dйjа commencй) <…> нечто, о чем можно сказать как о логике бессознательного, или, другими словами, об означающих в бессознательном <…> (а nous dire que la logique de l'inconscient, autrement dit des signifiants dans l'inconscient)" ^{[10, с.319];} "означающее в действии называется бессознательным. Это было обозначено Фрейдом (Il est dйsignй comme tel par Freud)" ^{[11, с.106];} "положение субъекта на уровне бессознательного - и это Фрейд говорит, а не я (ce n'est pas moi, c'est Freud qui l'articule) - то есть то, что он не знает о чем он говорит, обязывает его обнаружить элементы означающих в речи" ^{[12, с.41] -} этот фрагмент знаменует собой канун поглощения Фрейда лакановской мыслью; положение о том, что вытесняется только означающие Лакан находит в статье Фрейда "О бессознательном", восклицая: "Это есть у Фрейда! (C'est dans Freud!)" ^{[12, с.46];} "мы находим в артикуляциях Фрейда недвусмысленное указание" (nous trouvons dans les articulations de Freud l'indication sans ambiguпtй de ce dont il s'agit) на диахронию означающих в методе ассоциаций ^{[13, с.54].}

По Лакану, Фрейд был первым лаканианцем. То есть, речь идет о том, чтобы не потворствовать другому, предавая обретение своего желания, но исходя из своего желания творчески пересоздать другого. Поэтому подлинным последователем Лакана, то есть тем, кто следует за мыслью Лакана, может быть только тот, кто идет "за" мысль Лакана, за пределы Лакана, а точнее, создаст и найдет в Лакане свое собственное желание. Нужно сбросить Лакана с "корабля современности", поскольку только так можно понять его мысль, переосмысливая свою мысль и наоборот, что и показал Лакан, считая себя, между прочим, действительным учеником Фрейда и защитником его дела. Посему можно сказать, что все так называемые лаканианцы, использующие мысль Лакана в качестве подручного средства для своего теоретического папье-маше, также предали его, а следовательно, и свою мысль, как в свое время, представители, например, эго-психологии, по мнению Лакана, поступили с мыслью Фрейда. То есть, последовательным лаканианцем может быть только анти-лаканианец, поскольку для самого Лакана подобная стратегия по отношению к своему учителю делало его, что парадоксально, с его точки зрения, подлинным учеником Фрейда.

Сейчас же необходимо предположить, что уже в особом отношении Лакана к Фрейду находится в зародыше все существенные черты того, что я буду называть психологизацией. Для этого нужно вообразить, что Лакан проводит психоанализ с Фрейдом, психоанализ Фрейда, что это чуть ли не единственный анализ, если не считать работу с пациентом-психотиком Эйми, который удостоился обширного исследования и опубликования. Дерек Хук в книге "Фуко, психология и аналитика власти" (см. ^{[14, c. 20-21])} отмечает сущностные черты психотерапевтической власти, которые вполне подходят для понимания отношения Лакана к Фрейду. Итак, 1) Лакан "выслушал" Фрейда, а затем благодаря собственному аналитическому вмешательству 2)"инъецировал" в него определенные понятия, формы мышления и деятельности, имеющих нормативную силу, которые затем 3) позволил выдать Фрейду за его истину/позволил выдать себе за истину Фрейда. Дискурс власти заявляет здесь о себе с самого начала, поскольку Лакану не важно, что скажет Фрейд, поскольку он уже обладает определенным желанием, означающим, переписывающим "речь" Фрейда в приемлемые для него формы. Поэтому для Лакана не существует Фрейда как такового, взятого без корректирующего вмешательства его "анализа". Фрейд только и появляется как результат дисциплинарного воздействия психотерапевтического взгляда Лакана. Отсюда уже есть выход к особой функции психологизации: создание субъекта через речь, через вписывание его в определенный дискурс субъективации. Как пишет Николас Роуз в книге "Изобретение нас самих. Психология, власть, индивидуальность": "психология не просто становится союзником власти в частных областях общественной жизни, обещая решить все, возникшие там проблемы. Само "применение" психологии изменяет термины этих проблем. Промышленные инциденты становятся результатом межличностных отношений на рабочем месте. Прибыль превращается в дело реализации самоактуализирующегося потенциала рабочей силы. Непослушный ребенок считается следствием эмоционального наследия детства своих родителей <…>" ^{[15, c.95]} и т.д. Конечно, в случае с отношением к Фрейду, Лакан оправдывал лингвистическую интерпретацию/смещение его понятий отсутствием лингвистики во времена Фрейда и исключительным авторитетом биологии, физиологии, термодинамики в качестве критериев научности в его эпоху. То есть, Лакан также не доверяет речи, как и Маркс, утверждающий о том, что нельзя доверять тому, что говорит человек о себе, также как нельзя доверять эпохе, которая рассказывает нечто о себе ^{[16, c.7].} Однако на этом сходство между двумя мыслителями кончается, поскольку недоверие по отношению к "речи" Фрейда сказывается лишь в признании историко-научной ограниченности мысли последнего. Лакан берет за данность диспозицию психологии в ее надобности создавать и пересоздавать субъекта и те общественные отношения, в которых тот участвует, равно как и пространства, в котором тот действует. Откуда же взялось это представление о пустоте субъекта, о субъекте как о пустоте - не зря Жак-Ален Миллер пишет функцию S₀для обозначения субъекта ^{[17, c.11] -} который должен обрести свою форму субъективности через процесс психологизации, также как, по мысли Лакана, Фрейд обретает свою подлинную форму именно на его семинаре-анализе, то есть в организованном определенным образом пространстве?

Еще в "Феноменологии духа" Гегель подмечает состояние, характеризующее современного субъекта - его отчужденность от знания, покрываемое только процессом образования, в котором субстанция становится субъектом. Для Маркса отчужденный индивидуум является результатом процессов обмена, противопоставляющих продавца потребителям и наоборот. Голый, не имеющий четкого онтологического, как будто бы естественного места, субъект является, по сути, капиталистическим субъектом, свободно распоряжающимся собой, то есть, в одном случае, своими капиталами, а в другом, своей рабочей силой. Это обстоятельство - то есть, голость и свобода субъекта - отягчается в случае рабочей силы потому, что капиталист, по словам Маркса, "систематически разграбляет условия жизни работника, экономя на величине рабочего места, наличии воздуха, света, индивидуальной защиты от опасных для жизни или здоровья неблагоприятных обстоятельств производственного процесса, не говоря уже об устройствах для удобства работника" ^{[1, c.449-450].} Конечно, такая ситуация не могла не привести к выступлениям рабочих и созданию революционной теории, не говоря уже о высокой смертности, алкоголизме и пр. Поэтому, как пишет тот же Маркс, капиталист вынужден навязывать новые потребности рабочим, посредством административных улучшений смягчать свое собственное господство, а также, и это уже Фридрих Энгельс, создавать из пролетариата буржуазный пролетариат ^{[18, c.293] [19, c.270].} Таким образом, исторически определенная пустота субъекта должна быть заполнена, по словам Владимира Ленина, буржуазным образом жизни, миросозерцанием и определенным размером заработков ^{[20, c.308].}

Однако произошло нечто, по своим масштабам и влиянию многократно превышающее те понятия, которые предложили Энгельс и Ленин. Со второй половине ХІХ в. осуществляется социально-пространственная контрреволюция буржуазии против пролетариата, выраженная в создании целого комплекса пространств, выражающих собой стремления буржуазии преодолеть капиталистические противоречия не изменяя при этом источнику этих противоречий, показав тем самым, примеры успешного функционирования капиталистического порядка, пытаясь превратить рабочего в буржуазного субъекта. И до сей поры мы являемся свидетелями процесса брендизации капитализма ^[3]. И поскольку одной из главных задач, которую пытались решить бренд-капиталисты, являлась проблема рабочего класса, проблема пересоздания его субъективности, то все те пространственные формы, в которых осуществлялся этот процесс в ХІХ веке являются прото-психологическими, служат в качестве пространственных предпосылок психологизации, которая затронула в равной степени и лакановский психоанализ:

1) универмаг ^[21] как колыбель обуржуазивания пролетариата, как сцена для игры в субъекта, то есть превращения продавца в проводника рабочих-потребителей в мир потребления, незаинтересованного взгляда, индивидуального стиля. Именно здесь муштра продавца - а, как известно из Фридриха Ницше, именно она в ответе за наши этические и психологические убеждения ^{[22, c.440-447] -} и принуждение к хождению на котурнах противоположного класса, а также, блестящая, зеркальная, просторная атмосфера универмага была столь эффективной, что вызвала к жизни стихийное присвоение потребителями, в особенности, женщинами, выставленных напоказ товаров, то есть, к воровству. Это странное поведение было сразу же патологизировано учеными-психиатрами и названо клептоманией. По их мнению, такое поведение было следствием неуравновешенной, быстро возбудимой и импульсивной природы женской физиологии - месячными, климаксом, беременностью. То есть, не пространство было создано для прибавочного, буржуазного потребления, а субъект стал жертвой собственной природы ^{[23, c.5-12].} Именно этот эпизод в истории стал одной из предпосылок первых психологических концепций о потребителе, утверждающих его иррациональную природу и необходимость воздействовать на эмоции, чувства, память, чтобы заставить его сделать покупку. Так косвенно признавалась решающая роль пространства и возможность пересоздания субъекта (и в качестве потребителя, и в качестве продавца), а значит, его податливо-пустую форму, благодаря особой фактуре пространства.

2) бренд-товар ^[24] отличился тем, что в содержание потребительной стоимости впервые вошел контекст употребления данного предмета, то есть, пространство, в котором он должен потребляться. Так, гедонистическая реклама викторианской эпохи с ее сценами мелкобуржуазной благоустроенности дома, здоровой и чистой жизни, с соблазнительными женщинами, вальяжно лежащими в ваннах ^{[25, c.57],} была лишь развитием принципа пространственного расположения товаров в универмаге. Ведь первые модельные комнаты, сконструированные в универмагах, с выставленными напоказ товарами, организованными в одну, непрерывную цепочку респектабельного мироустройства, были тем примером, повлиявшим на развитие рекламы; а например, на выставке здоровья в Лондоне в 1884 были пространственно противопоставлены антисанитарные и санитарные жилища ^{[26, c.26].} Бренд-товары взывали к необходимости переустройства повседневного пространства согласно лекалам буржуазной респектабельности. Потребитель, отражаясь в зеркале бренд-товара, получал призыв к избыточности, настоятельное требование соответствовать увиденному, то есть новому себе в новом пространстве. Особенным мотивом рекламы было удовольствие от бренд-товара, тот положительный физический, эмоциональный эффект, который он вызывает у потребителя ^{[25, c.130-146].} Именно это обстоятельство определяет все дальнейшие потуги маркетинга и психологии рекламы.

3) общей характеристикой бренд-городов ^{[27, 28]} является строгая нравственная и медицинская дисциплина по отношению к живущим в них рабочих. Инспекции и проверки состояния здоровья ^{[29, c.104, 135, 137],} наряду с пространственной организацией досуга для детей и взрослых, не только были причиной низкого уровня смертности, но и служили доказательством проникновения научного, медицинского дискурса в рабочие семьи: что было тенденцией для буржуазных семей распространялось на рабочие семьи ^{[30, c.18-19] [26, c.39-40, 88-89, 152].} Жертвенно-буржуазный проект жизни ^[9] предполагал колонизацию опасности существования рабочих - как носителей скверных привычек, разносчиков болезни и социализма - посредством морализации и медикализации. Проверка зубов, регулирование диеты, осмотры и амбулаторное лечение, контроль за больными, в союзе с "благотворным влиянием умеренности, религии и разумной бдительности", как пишет корреспондент газеты "Leicester Chronicle and the Leicestershire Mercury" в заметке "Бурнвилль. Город "какао"" (от 29 марта 1884 г.) ^[31], - все это проложило путь будущего проникновения в повседневное пространство жизни рабочих, их обращение с самими собой и другими пси-практик субъективности.

4) наконец, бренд-личность ^[3], ближе всего логически и исторически к психологизации. На примере роковой двойственности признаний Сары Бернар в ее автобиографии можно проследить логику дальнейшей трансформации капитализма: с одной стороны, она пишет, что всегда хотела стать знаменитой, а с другой, указывает на тот факт, что само ее тело сделало ее знаменитой, ее худоба, болезненность и пр. Таким образом, пространственно уже имеются условия для становления знаменитой и субъекту лишь остается применить свои индивидуальные качества в этом пространстве. Однако в психологическом дискурсе индивидуализации рабочего тела при приеме на работу в начале ХХ века эта двойственность заострится: пространство труда уже существует, а рабочему нужно найти в нем свое место, раскрыв свою уникальность. Этим самым косвенно указывалось на то, что у рабочего нет собственного места, и только посредством помощи психологов он может его обрести в обществе. У Сары Бернар эта ситуация еще решается судьбоносностью, роковым стечением обстоятельств, соединившим ее исключительную внешность с требованиями тогдашней сцены и публики.

Если в первых трех пространственных формах создавались условия для того, чтобы вписывать рабочего, а точнее, писать его историю и судьбу с чистого листа, заполняя его жизнь морально-эстетическим комплексом, то бренд-личность уже предполагает некоторую, нередуцируемую особенность субъекта, могущего найти свое место при капитализме. Иначе говоря, как бы ни пытался капитал заполнить жизнь рабочего буржуазным миросозерцанием и практиками личности, все равно есть нечто, что не может быть вмещено полностью в процессе обуржуазивания, то есть, собственно, статус рабочей силы. Вот эту невмещенность, эту пустоту и опустошенность, отчужденность субъекта пси-дисциплины кодируют в качестве дозволенной несимволизируемости субъекта, вызванной определенной природой субъекта, структурой языка и пр. обстоятельствами, а не определенными социально-экономическими, пространственными противоречиями капитализма.

Лакан очень тонко уловил эту общую логику психологизации в своей концепции означающего, которую, однако, также поставил на защиту диковинной несимволизируемости субъекта. Посему необходимо прикоснуться к самим текстам Лакана, поскольку роскошь смещения научной перспективы и потери весомой семантики данного понятия мы не можем себе позволить, ведь задачей является не смещение концепции Лакана другой концепцией, а нахождение в его мысли выражения траектории, пульсации исторического развития.

"Амфиболит" означающего у Лакана: определение/исчезновение субъекта. Проблема отчуждения: Лакан и Маркс

По итогам терминологического поиска слова "означающее" в работах Лакана я столкнулся с проблемой обозначения невозможности недвусмысленного, непротиворечивого, однозначного определения понятия означающего у Лакана. Самым подобающим понятием для обозначения многозначности определений означающего у Лакана я считаю понятие амфиболита. Выгодное соседство с хрисипповской амфиболией, то есть, двусмысленностью, дополняется важными пространственными характеристиками амфиболита, ведь так называется метаморфическая горная порода, возникшая в результате определенных физико-химических условий и напластования других пород и минералов. Таким образом, амфиболит это двусмысленность, возникшая в самом пространстве, эта дву-и-более-пространственность. Это условное, даже техническое обозначение призвано подчеркнуть наш общий взгляд на лакановское означающее.

Итак, приступим к анализу следующего "амфиболита": Лакан определяет означающее как то, что представляет субъекта другому означающему (un signifiant, c'est ce qui reprйsente le sujet pour un autre significant - ^{[6, с.819])}. Это определение подразумевает лишь возможность представления субъекта, поскольку субъект оказывается тем элементом, которое нуждается в представлении, а значит, у субъекта нет своего означающего. Отсюда, Лакан заключает, что субъект отчужден посредством означающего (la premiиre, l'aliйnation, est le fait du sujet. Dans un champ d'objets, aucune relation n'est concevable qui engendre l'aliйnation, sinon celle du signifiant - ^{[6, с.840])}. Если в концепции стадии зеркала Лакан указывает на отчуждение ребенка в образе, в котором последний обретает свою целостность взамен биологической недоразвитости, то затем зеркало превращается в образ других детей, родителей, идентификация с которыми создает субъективность ребенка. В дальнейшем Лакан усугубляет и развивает свою мысль: вхождение субъекта в мир языка, в символический порядок возможен только через отчуждение его в языке; поздняя версия "стадия зеркала" включает в себя момент интерсубъективности - поощрение родителем увиденного ребенком в зеркале образа, обмен взглядами, именование субъекта ("Смотри. Это ты!"). Отчуждение является необходимым "злом" процесса субъективации. Итак, означающее определяет субъекта, но при этом приводит к отчуждению субъекта.

Более того, Лакан упоминает о процессе исчезновения (йvanouissement), угасания (fading) субъекта ^{[6, с.677]} в означающем и цепи означающих. Так, он говорит о месте субъекта в элизии означающего, в пропуске, разрыве между означающими, а это значит, что субъект исчезает и в требовании ^{[6, с.656],} и в идентификации ^{[6, с.835],} и в желании ^{[6, с.835].} Всегда, когда речь идет о хрупком существовании Другого, не могущего дать гарантию своему существованию и существованию означающих ^{[12, с.372]} субъект вынужден создавать фантазм, заполняя нехватку означающих у Другого посредством objet petit a. Отсюда, существование субъекта подвешено между появлением и угасанием, а точнее - он возникает, чтобы исчезнуть. Означающее может представить субъекта только в случае фантазматического сценария субъекта о полном, непротиворечивом, некастрированном Другом, заполняющем, по видимости, дыру субъекта. Что касается "другого означающего", которое будто бы призвано представить субъекта, то этот порядок знания, наоборот, вытесняет субъекта ^{[32, с.39],} но в тоже время, как пишет Брюс Финк, именно S₂подвергается первичному вытеснению, поскольку оно и является желанием Другого, Именем-Отца ^{[33, с.74],} ведь субъект формируется вместо Другого, как это уже показывает стадия зеркала, а затем, в идентификации с отцом в конце Эдипова комплекса. В "другом означающем" уже нет субъекта, а в "первом означающем" (отсюда S₁) еще его нет. Субъект разделен, с одной стороны, S₁, а с другой стороны, S₂.

Таким образом, фундаментальное определение означающего является антиномией: субъект определяется означающим, но при этом сам субъект исчезает, не определяясь в нем. Представитель вытесняет, уничтожает то, кого он представляет. Субъект обозначен, определен означающим, но ценой потери своей не представляемой части - его сокровенной Вещи, объекта, запрещенного Отцом, Законом, Принципом удовольствия, то есть самой первой, унарной маркой, отметкой означающего. Том Айерс указывает на то, что "унарная черта представляет собой <…> материальный субстрат означающего, Реальное не-значение настойчивости означающего" ^{[34, с.64],} то есть она объединяет "пассивность буквы" (а мы знаем, что буква хотя и является формой возвращения вытесненного означающего, но сама находится в Реальном, за пределами символизации) и "реляционности символического порядка" ^{[34, с.66];} не зря Лакан, говоря об унарной черте, приводит пример охотника, делающего отметку о количестве убитых животных ^{[35, с.304-305],} что также является важной отсылкой к психосоматической организации субъекта в его отношении к jouissance, о которой пишет Моник Лиарт ^{[17, с.9-16].}

Означающее представляет и не может представить субъекта: "Seulement, le sujet qu'il reprйsente n'est pas univoque. Il est reprйsentй, sans doute, mais aussi il n'est pas reprйsentй. A ce niveau, quelque chose reste cachй en relation avec ce mкme signifiant" ^{[36, с.101].} Означающее маркирует лишь (не) возможность представленности субъекта, представленности чего-то, не могущего быть представленным, в субъекте; это обстоятельство также определяет необходимость артикуляции желания в означающем, но также невозможность ее полной артикуляции в нем ^{[11, с.329-330].} Означающее как раз и пытается заполнить пустоту, дыру значения ^{[10, с.268-269]} субъекта, замещая эту пустоту своим присутствием, а субъект, чтобы не исчезнуть, цепляется за objet petit a, за то, что не поддается символизации (голос, взгляд, частичные объекты и пр.). Субъект замкнут между своим существованием в Реальном, в унарном означающем и существованием в Символическом, желанием Другого или бинарным означающим.

Формулировка означающего, которое представляет субъекта сразу же, априори, с места в карьер, помещает субъекта вне репрезентации, превращает любое представление в отчуждение субъекта, или, другими словами, любая идеальная форма находится по ту сторону субъекта. А значит, нельзя согласиться с отождествлением отчуждения у Лакана с пониманием отчуждения у Маркса, которое осуществляет Славой Жижек, когда говорит о том, что у обоих мыслителей ценой вхождения в экономические отношения капитализма и/или символический порядок языка является отчуждение субъекта, его прибавочная деятельность по производству товаров и/или желаний, которая призвана заполнить "дыру", окупить факт "вхождения" ^{[37, с.171].} Дело в том, что у Маркса "вхождение" рабочего является историческим явлением (как и само существование рабочего и экономических отношений капитализма), а не существенной, внеисторической характеристикой языка; кроме того, "вхождение" рабочего является принудительным, но свободным - с правовой точки зрения - актом, ввиду частной собственности на средства производства - то есть, является результатом того, что субъект (рабочий) является ансамблем конкретно-исторических общественных отношений (субъект = общественные отношения), а не тем, что нуждается в представлении означающего, будучи по природе не представляемым (субъект ? общественные отношения), как о нем думает Лакан. Это отождествление будет иметь рациональный смысл только в случае рассмотрения конкретного субъекта, исключенного из конкретной так называемой "цепи означающих" ввиду своего социального, а не антропологического, психологического качеств. Но поскольку Лакан превращает тело в знак тела в "стадии зеркала" (как пишет Лефевр ^{[5, с.185])}, а затем субъекта в parlкtre, говорящее бытие ^{[35, с.157-158],} постольку любое социальное отношение удваивает, раздваивает, отчуждает субъекта. Отсюда онтологический раскол между всеобщностью и императивностью означающего и единичностью и произвольностью субъекта, ставшего "жертвой языка" ("la victime de la parole, et qui s'appelle l'homme" - ^{[11, с.492])}, чье сингулярное, единичное существование не поддается выражению в означающем, что приводит, в свою очередь, невротиков к вопрошанию о смысле жизни и смерти, о смысле означающего как такового (sur le fond de la question se pose le rapport de l'homme au signifiant comme tel, c'est-а-dire qu'il y a quelque chose qui est radicalement inassimilable au signifiant, c'est tout simplement son existence singuliиre - ^{[38, с.330])}. Эта пропасть также очевидна в произведениях последователей Лакана - Жижека и отчасти Бодрийяра - видящих в потусторонности субъекта социальному путь, если и не спасения, но, во всяком случае, освобождения от иллюзий возможности и необходимости спасения.

Однако, возвращаясь к первому "амфиболиту", нужно подытожить, что:

1) субъект находится вне означающего;

2) субъект отчужден в психо-соматической унарной черте, унарном означающем, а также в бинарном означающем Другого;

3) означающее не может определить сингулярное бытие субъекта;

4) субъект вытесняет бинарное означающее, конституируясь вместо Другого, и при этом, исчезает в нем, в знании, когда представляется для Другого в желании, требовании.

Таким образом, субъект-ноль имеет свою прото-символическую возможность определенности через унарное означающее, которое представляет его другим означающим. Этот вывод крайне важен для прояснения процесса отрицания отрицания, который совершился с середины ХІХ в. к началу ХХ в: пустой, отчужденный рабочий как будто бы заполняется буржуазностью в первых пространствах бренда, но при этом нечто всегда остается за пределами, что проявляется в забастовках и революционных выступлениях, а это, в свою очередь, ведет к пространственно-психологическому переосмыслению, кодированию первоначальной отчужденности в отчужденность, по Лакану, символическую, отчужденность в означающем некоторой индивидуальной, неуместной, пустой, несимволизируемой черты. Важно отметить структурные различия между позициями Лакана и Маркса:

1) рабочий никогда не является просто пустым субъектом, он является результатом определенных общественных отношений, а не исключен из них;

2) именно принадлежность к рабочему классу является препоной для полного поглощения рабочего в пространствах бренда;