3) специфически-капиталистическое отчуждение рабочего переписывается, практикуется пространственно-психологическим комплексом в качестве проблемы соотношения индивидуальных особенностей рабочего и пространственных особенностей места работы, что, в свою очередь, доказывало возможность обретения себя при капитализме, а также, ненужности рабочего вопроса.

Далее, речь пойдет о пространственно-психологических экспериментах, индивидуализирующих рабочее тело и косвенно признающих неуместность рабочего в капиталистическом порядке, но в тоже время, утверждающих возможность это место обрести.

Дозволенная "несимволизируемость субъекта": индивидуализация рабочего тела в начале ХХ в.

В "Капитале" Маркс показал, что у капиталистов не было особых требований к рабочим, тяжелый индустриальный труд могли выполнять и дети, и женщины. Газеты того времени пестрят объявлениями о сборе работников на сельскохозяйственные, сезонные работы или же поиск слуг, но нигде нельзя увидеть обсуждения вопроса о требованиях к промышленным рабочим. Даже Эдвард Кэдбери, один из основателей бренд-города Бурнвилль, указывает лишь на то, что рабочие должны быть молодыми, здоровыми, послушными - а для того, чтобы они не потеряли привычку подчиняться, он советовал нанимать их сразу же после школы ^{[39, с.4].} То есть, нужно подчеркнуть, что в это время существовало воззрение об уместности рабочего в любом из возможных видов занятости. Такое отношение к найму рабочей силы не могло пройти бесследно для самих капиталистов. Поэтому, когда процесс монополизации и возникновения массового производства собрал на заводах тысячи рабочих, стала очевидной проблема утечки рабочей силы, безответственного выполнения ею поставленных задач, срыва роста производительности и интенсивности труда и пр., а что более серьезно, так это появление требований со стороны рабочих, их профсоюзных организаций относительно снижения интенсивности труда и повышения зарплаты, - в этой ситуации проблема найма рабочей силы встала в полный рост. Возможно, что именно с психологизации этого феномена началась тенденция размельчения проблемы Рабочего Класса (с большой буквы) на совокупность тактических интервенций в частные конфликты между классами с целью их нормализации. Брюс Кауфман очень хорошо выразил суть этой тенденции: " "…" что было когда-то одной великой и неразрешимой Проблемой Труда (конфликт между трудом и капиталом) начинает растворяться в 1910-х гг. в множестве маленьких индивидуальных проблем, таких как утечка рабочей силы, низкий моральный дух и необразованность рабочих. Эти проблемы не представляли большой опасности и могли стать предметом для научного анализа и управленческого решения" ^{[40, с.145].}

Решающим фактором, склонившим чашу весов в этом вопросе на сторону психологии, стало испытание психологических тестов для набора американских солдат на фронт Первой мировой войны. В кратчайшие сроки тесты Уолтера Дилла Скотта в 1917 году прошли около двух миллионов человек. Смысл этих тестов заключался в экзаменации тех способностей, которые более всего были нужны для того или иного военного звания и военной задачи, физические качества, уровень интеллекта, лидерские способности и общая пригодность к военной службе. По шкале от 1 до 10 нужно было выставить баллы относительно всех необходимых характеристик. Таким образом, Скотт приноровил требования государства к отбору необходимых солдат ^{[41, с.77].} Такие же процедуры Скотт сделал и для отбора продавцов ^{[41, с.237].}

Успех Скотта убедил бренд-капиталистов приняться за отбор рабочих. Важно, что рабочий теперь рассматривался с точки зрения индивидуальных качеств, пригодных или непригодных для данного рабочего места. Генри Линк ясно указал задачу тогдашней психологии: "…найти подходящего человека на подходящее место" ^{[40, с.134].} Усталость, скука, безответственность, непроизводительность - все последствия монотонной капиталистической организации промышленного труда стали пониматься как расхождение индивидуальных особенностей рабочего и места работы. Британский бренд-капиталист Раунтри, также являющийся фабрикантом какао, как и Кэдбери, спонсировал Национальный Институт промышленной психологии в Лондоне, в котором, как говорилось в их официальном документе, "мы не только увеличим возможности досуга и счастья, но также благодаря увеличению производительности без дополнительных усилий мы надеемся на увеличение зарплаты" ^{[42, с.310].} На его предприятиях было организовано психологическое отделение, ведающее вопросами занятости, отбора работников и исследования времени труда ^{[42, с.316].} Благодаря отбору и профессиональной ориентации ощущение усталости, монотонности труда рабочих уменьшалось. В те же годы в Германии психологическими лабораториями обзавелись 22 крупных концерна, из них такие известные фамилии как Крупп, Цайсс, Сименс ^{[43, с. 209].} Например, компания "Большие Берлинские Трамваи" указывала на уменьшение несчастных случаев, времени обучения для новых работников, а также стоимости ремонта - и все это именно благодаря психологическим тестам ^{[43, с.217-218].} Генри Линк в статье 1923 года "Психологические тесты в промышленности" указывает на то, что первыми, кто стал применять эти тесты была компания Джозеф и Файсс. Они заключались в том, что проверить мускульную координацию и механические умения ^{[44, с.34];} те же статистически-механические тесты применялись и в компании Истмэн Кодак для женщин, работающих в завершающих фазах создания кинопленки ^{[44, с.35].}

Итак, по Марксу рабочий это лишь субъективная возможность к труду, отчужденная от объективных условий своего применения, своей актуализации. Эта пустая, отчужденная форма субъективности вносится буржуазией в пространства бренда через морально-эстетический комплекс, тем самым, происходит первичная индивидуализация рабочего в жертвенно-буржуазном проекте жизни, но статус рабочего никуда не пропадает, давая о себе знать в восстаниях, забастовках, что дополняется стихийным наймом на работу и убытками капиталистов. Марксовская, социально-историческая пустота и отчужденность субъекта, полностью подчиняемого процессу труда заполнялась морально-эстетическим комплексом буржуазии, а затем сменилась психологической индивидуализацией рабочего, которая размельчает социально-экономический статус рабочего на множество индивидуальных качеств. Проблема отчуждения переписывается: разрыв субъективных и объективных факторов производства превращается в несогласованность индивидуальных качеств рабочего и требований рабочего места. Но в тоже время, таким утверждением косвенно обращается внимание на тот факт, что у рабочего нет исходного места и он должен его искать. Дихотомия неуместности субъекта и возможности приискать ему место - является ключевой для всего процесса психологизации. Вместо отчуждения и эксплуатации получается проблема неуместности и поиска места. Поэтому основная проблема современного рабочего заключается в том, чтобы найти в себе индивидуальные качества, уникальные характеристики - то ли при помощи самоучителей по психологии, то ли тренингов, отдавая себя на откуп авторитету - а затем приискать себе то рабочее место, которое бы соответствовало этим характеристикам. Вот это переписывание и субъекта-рабочего, и пространства труда, а также создание новых пространств - промышленно-психологических лабораторий, - все это отличает психологизацию от морально-эстетического комплекса пространств бренда в ХІХ веке, где основной упор делался на производство пространства и соответствующий его эффект на субъекта; более того, нельзя не отметить, что психологизация посредством именно научного дискурса обосновывает требования обуржуазивания пролетариата, чего не было, например, с морально-эстетическим комплексом, заимствующим свой авторитет из религии и искусства. В психологизации, и субъект, и все "старые" пространства переписываются, вкладываются в новые практики и дискурсы, снимают с себя старые одежды, но в тоже время создаются новые пространства, в том числе, индивидуализируется рабочее тело.

Важно, что основным методом психологизации в производстве новых субъектов является переписывание последнего с чистого листа, заново. Так, Брюс Кауфман говорит, что замена профсоюзной деятельности рабочих капиталистической благотворительностью, пси-комплексом, повышением зарплаты являлось основной задачей гуманизации, а мы бы сказали, брендизации капитализма ^{[40, с.27-28].} Переписать рабочего заново, в языке и в практиках индивидуальных качеств, а не в практиках классовой борьбы и профсоюзных, политических организаций - вот в чем весь фокус психологизации. Что собственно и делает Лакан с Фрейдом - возвращаясь к началу моего доклада - он переписывает Фрейда, делая его лаканианцем. Но в своей концепции означающего, однако, Лакан всегда оставляет субъекта несимволизируемым, не принадлежащем означающему, он помещает его за пределы означающего, расколотым между унарным и бинарным означающими. То есть, его "практика" обращения с "анализандом" (Фрейдом) противоречит его собственной теории! Неуместность, невместимость субъекта в означающем, но в тоже время единственная возможность собственного существования только в означающем - эта дихотомия роднит лакановский психоанализ с первыми шагами психологизации. Выброшенный за пределы социального, за пределы означающего субъект очень легко может быть переписан - как это случилось с Фрейдом, или с рабочим в начале ХХ века в дозволенную "несимволизируемость субъекта". Унарная черта, унарное означающее, фундированное в Реальном как калька на индивидуальные качества рабочего, не может быть вполне символизирована, а значит, нуждается в дальнейшей символизации и психологизации - это обстоятельство служит хорошим подспорьем для перманентного воспроизводства психологического, психоаналитического дискурсов вместе с их основанием - процессом брендизации капитализма или же в форме "аккуратного продумывания" тупиков амбивалентности означающего, что предлагает делать Александр Смулянский ^[45], или же в форме клиники наслаждения, где в самой речи проскальзывают так называемые импульсы влечения, по мысли Дмитрия Ольшанского ^[46].

Лакан скрыл эффект означающего: создание пространства и субъекта. Ведь когда субъект говорит, он вписывает любой предмет в совокупность означающих в своей речи, образуя тем самым ментальное пространство, топологическое пространство. Таким образом, говоря о Фрейде, Лакан вписал его в свою концепцию, создал из Фрейда нового субъекта, а точнее себя создал в качестве последователя Фрейда, пытаясь избежать/скрыть эффекты означающего. Но это скрытие является характерной чертой психологизации, поскольку ее эффекты коренятся, как кажется на первый взгляд, глубоко в индивидуальном, интимном пространстве субъекта. Более того, концепция означающего скрывает свои собственные пространственно-психологические корни, объявляя конкретно-исторический, политический процесс переписывания субъекта-рабочего сущностной характеристикой языка. Означающее уничтожает социальное пространство, вписывая его социально-предметную определенность в определенное ментальное, топологическое пространство. Посему концепция означающего лучше всего показывает социально-исторический процесс создания пространств, скрывающих свою пространственность и превращения рабочего, что парадоксально, в элемент гегемонии капиталистической системы. В процессе психологизации капитал на уровне переписывания социально-предметной, политической определенности рабочего доказывает свою причастность к свободе, самореализации, революции, но прежде, переписывая все эти термины психологическими практиками.

Библиография