Информационно-коммуникативная структура инновационной эпистемологии

Вместе с тем существование и развитие знания через механизм социальных эстафет в теории Розова - это, в отличие от точки зрения Полани, надличностное явление, не зависящее от психологических факторов. Эстафета выступает как способ поведения (деятельности), передаваемый от человека к человеку путем воспроизведения образцов. «Воспроизведение образцов, их “передача” от человека к человеку, от поколения к поколению и образует эстафету, в рамках которой предшествующие акты деятельности или поведения определяют, нормируют акты последующие» [29].

Иначе говоря, теория эстафет выступает как общая теория традиций в науке, а понимание научного текста рассматривается «…как ответ на определенный вопрос, как указание на способ решения определенной задачи» [29, с. 51].

Розов приходит к выводу, что данная теория не только не противоречит идеям творчества во всех сферах культуры, но и объясняет механизмы новаций. Во-первых, в самой нормативной системе эстафет могут происходить случайные сбои, мутации. А во-вторых, культура выступает как огромное количество эстафет. Их взаимодействие, пересечение объективно создает возможность появления новаций. Решающую роль в развитии каждой эстафеты играет социальный контекст, т.е. другие образцы, другие эстафеты, корректирующие динамику общения людей. Розов считает, что «...если стационарность эстафет обусловлена контекстом, то смена контекста, его перестройка - это универсальный механизм новаций» [30]. По отношению к науке данный тезис означает, что за каждым научным текстом необходимо видеть и уметь выделять эстафеты, включающие текст в своё поле возможных реализаций. «Иными словами, знание - это механизм, перестраивающий композиционные связи эстафет» [30, с. 28].

Ключевое понятие инновационной эпистемологии

Переосмысливая и развивая теорию М.А. Розова о механизме рождения нового знания (переход новации в инновацию), автор данной работы предлагает использовать в качестве ключевого метанаучное понятие «резонанс».

Мы имеем ввиду значение понятия «резонанса» как резкого и быстрого усиления внутренних процессов системы, делающего возможным её переход на новый уровень организации при условии совпадения структуры данных процессов со структурой внешних воздействий (авторы, использующие в этом смысле понятие «резонанс»: И. Пригожин, И. Стенгерс, О. Тоффлер, Ст. Тулмин, Г.С. Батищев, В.И. Купцов, Б.Г. Кузнецов, Е.Н. Князева).

Использование этого понятия (категории?) продиктовано тем, что в классическом философском языке нет понятия, которое бы «схватывало» сложный процесс рождения новации или ее трансформацию в инновацию как резкий переход системы к новой степени организации при попадании в определенный режим взаимодействия с окружающей средой.

И это естественно, так как классический философский язык опирался на классическую науку, которая не знала квантовых скачков, точек бифуркации, стрелы времени в процессах самоорганизации, объективной вероятности. Надо, например, иметь очень богатое, на наш взгляд, воображение, чтобы интерпретировать закон перехода количественных изменений в качественные или классическое философское понимание гармонии под углом зрения нелинейных, неравновесных процессов и пороговых эффектов, связанных с появлением новаций.

В этом отношении и становится важным понятие резонанса, с помощью которого вскрывается объективная диспозиционность креативных процессов в науке, то есть проявления их лишь при вполне определенных условиях взаимодействия субъекта и объекта.

Необходимо также провести различие между эпистемическими и институциональными инновационными процессами в науке. К первому типу относится рождение и утверждение нового знания в науке, а ко второму - её организационных структур (лабораторий, научных центров и институтов, образовательных учреждений, академий и т.п.).

Научное открытие как важнейший объект исследований

Центральным элементом научного творчества на уровне научного сообщества выступает феномен открытия. В настоящее время в методологической литературе всё отчетливее прослеживается тенденция отхода от традиционной психологической интерпретации открытия как «инсайта», «переключения гештальта», «озарения» и т.п. То, что генерация любой идеи в науке на уровне отдельного индивида является в лучшем случае лишь «заявкой» на открытие, реализация которой носит неоднозначный, порой противоречивый характер, хорошо показали когнитивные социологи. Историческая «протяженность» научных открытий с эпистемологической точки зрения была убедительно раскрыта в работах Куна, Койре, Пиаже, Гарсиа и многих других представителей исторического направления философии науки.

Процессуальность феномена открытия, его структура, информационно-коммуникативный характер его контекста всё чаще становятся объектом методологического анализа в зарубежной и отечественной философской литературе.

С позиций предложенного в данной работе подхода научное открытие рассматривается в качестве центрального элемента информационно-коммуникативных инновационных процессов в науке - итог разрешения креативной ситуации в исследовательской деятельности. Примером является анализ академиком Б.М. Кедровым открытия Д.И. Менделеевым периодической системы элементов [31].

В то же время каждая новация в науке имеет свой языковой подтекст. В семантическом поле науки метафора и аналогия выступают как базисный механизм зарождения лингвистических новаций, определенная часть которых, освобождаясь от антропоморфности, может трансформироваться в эпистемические инновации, обладающие интерсубъективной значимостью. При этом на первоначальных стадиях развития науки решающую роль играли семантические ресурсы естественного языка. Атрибутивность творческого коммуникативно-информационного потенциала социума особенно отчетливо проявляется в процессах самоорганизации лингвистических структур, их изменении и развитии. Наука не может появиться в культуре, язык которой не дает, например, возможности образовывать понятия достаточной степени общности.

По мнению Гадамера, гениальность языкового сознания заключается в его принципиальной метафоричности. В искусственных языках метафоричность трансформируется в инверсивность, полифункциональность научных объектов, что означает переинтерпретацию в новом контексте семантического и операционального статуса объектов.

Так, сравнительно недавно свойства ненаблюдаемых в квантовой физике объектов - кварков, гравитонов, глюонов - были обозначены как «цвет», «странность», «очарование». Несомненна метафоричность этих терминов, но в то же время существуют и некоторые реальные аналогии. Например, что касается «цвета» кварка, то аналогия заключается в следующем. «Как пучок белого света можно разложить призмой на пучок красного, желтого и синего цветов, так и наблюдаемые адроны, т.е.протоны и нейтроны, в частности, разлагаются в теории на кварки трех этих цветов» [32].

Аналогично вводится понимание значения спина как внутреннего момента движения квантовой частицы.

Кроме того, в данный исторический период в качестве действительно научных, в науке постоянно присутствуют элементы необоснованного и гипотетического знания, а также элементы знания, отходящие в историю науки. Все эти преднаучные и постнаучные элементы являются эвристически значимыми и необходимыми для прогресса научного познания. Их иногда называют «научным хламом» (М.А. Марков) или «строительными лесами» (Э.М. Чудинов), но в то же время подчеркивают, что без этих элементов наука просто не могла бы развиваться. По мнению Гейзенберга, понятия, необходимые для описания новых явлений, берутся обычно из истории науки.

В настоящее время при дисциплинарной организации науки обращение к семантическим ресурсам естественного языка носит, как правило, опосредованный характер. Смысловые сдвиги прежде всего происходят в использовании уже включенных в науку эпистемологических элементов. Наиболее показательный в этом отношении пример - изменение фактически на противоположный смысла понятия атома.

Эпистемологический подход к анализу открытия не исключает ценностных характеристик, которые, однако, направлены не на выяснение непосредственно практического значения открытия, а на определение уровня его фундаментальности с точки зрения влияния на последующее развитие науки. В этом плане разрабатываются объективные критерии эффективности фундаментальных исследований, хотя ведущим в настоящее время продолжает оставаться метод экспертных оценок. Даже оценка отдельного фундаментального результата в естествознании и его ассимиляция научным сообществом занимает, как показывают исследования, 3-5 и более лет после первой его публикации.

Признание и оценка фундаментальных открытий, влияющих на изменение картины мира и стиля мышления, занимает нередко десятилетия, а то и столетия. В течение более двух столетий входила в культуру и науку теория Коперника, на десятилетия растянулось признание научным сообществом классической механики, неэвклидовых геометрий, теории эволюции в биологии, теории относительности и др. На примере этих открытий, определивших интенсивный рост научного знания, хорошо видна сложность многостадийного процесса научного творчества, преодолевающего в своем развитии многочисленные эпистемологические, социальные и психологические барьеры.

В современной философии науки различаются так называемые квазиинтенциональные и экстраординарные (типа «серендипити») открытия.

Их отличие заключается в значении внешних факторов, с помощью которых генерируется новация. Если проблемная ситуация выступает как некоторое «знание о незнании», т.е. известно поле исследовательского поиска, общая цель исследования и его направленность, то внешние факторы могут оказаться в роли случайной подсказки, ускоряющей генерацию новации и «прорыв» её в сознание. Так были, например, открыты законы Архимеда, таблица Менделеева, формула бензольного кольца, принцип висячего моста, способ вулканизации резины и т.п.

В открытиях типа серендипити внешняя случайность играет совсем другую роль. Она не ускоряет генерацию новации, а порождает новое поле исследовательского поиска, развитие которого может в дальнейшем привести к порождению целой цепочки других новаций.

Иначе говоря, порой оказывается, что находят совсем не то, что искали, а нечто совершенно другое, но, как обнаруживается впоследствии, очень важное для развития науки и практики.

К открытиям типа серендипити можно отнести открытие Америки Колумбом, вакцины против холеры Пастером, пенициллина Флемингом, рентгеновских лучей, радиоактивности Беккерелем, электрической батареи Гальвани, электромагнетизма Эрстедом, электромагнитных волн Герцем и др. Конечно, эти открытия не являются чисто случайными. Для того, чтобы заметить нечто необычное как потенциальный объект науки, необходимо обладать уже определенным уровнем знаний и хотя бы самой общей интенцией на исследовательский поиск, иметь соответствующую опытно-экспериментальную базу для регистрации и воспроизведения нового феномена.

А.С. Майданов называет открытия типа серендипити экстраординарными, при совершении которых возникает впечатление, что они имеют эмерджентный характер. Биологи нередко утверждают, что каждое эволюционное событие происходит в природе лишь однажды. Причём, в большинстве случаев оно приводит к тому, что, скорее всего, следовало бы ожидать. Однако иногда результат оказывается совершенно неожиданным. По мнению А.С. Майданова, процесс осуществления экстраординарных открытий «…можно в известной степени сравнить с процессом формирования новых видов живых существ в органической природе» [33].

Подчеркнём, что нередко важные открытия в науке происходят, говоря словами Эйнштейна, через «иррациональные скачки человеческого разума».

Вероятность совершения открытия выступает как положительная функция общей продуктивности ученого. Не случайно отличительной чертой выдающихся ученых является их гораздо более высокая продуктивность по сравнению с рядовыми исследователями. По данным историков науки, например, Дарвин опубликовал за свою жизнь в науке 119 работ, Эйнштейн - 248, Фрейд - 330. Как показывают исследования, средняя продуктивность на протяжении творческой деятельности лауреатов Нобелевской премии 3,24 публикации в год при контрольной цифре публикаций среднего ученого 1,48. Чем более плодовит ученый, тем больше у него шансов предвосхитить какое-либо открытие, стать его автором или соавтором, наконец, просто переоткрыть его. Такие выводы, как небезосновательно полагают науковеды, должны ободрять молодых исследователей, которые часто считают еще, что гении решают проблемы всегда непосредственно и сразу.

В инновационной эпистемологии вскрывается основной креативный информационно-коммуникативный механизм развития науки - перенос, или трансляция, экстраполяция эпистемических элементов. Рождённые в одной области науки, они переносятся в смежные, а порой и довольно отдалённые научные дисциплины. Впрочем, перенос связывает науку и культуру в целом.

Используя метафору, можно представить культуру как автогенерирующую систему новаций. Различные её подсистемы, или «контуры» порождают новации, транслируют их и сами принимают другие новации. Имея в определенные исторические периоды определенные «диапазоны приема», каждая подсистема может в их пределах резонировать на приходящие новации. В случае резонанса новация трансформируется в инновацию и получает больше шансов для распространения и закрепления во всей культуре. Перенос обретает форму интеграционного эффекта, порождающего новые волны новаций, что обусловливает в целом цикличность инновационных процессов в культуре.

Например, о том, что сила пара может совершить работу, знали ещё в античности. Однако это знание оставалось на уровне новации, пульсируя в культуре в течение тысячелетия без какого-либо эффекта. Изобретение паровой машины стало резонансной точкой, когда новация трансформировалась в инновацию. Её экстраполяция модифицировала не только все сферы практической деятельности, но и заставила «резонировать» науку, породившую целую цепь открытий в термодинамике. Вместе с тем в настоящее время уже стали очевидными ограничения, определяющие круг использования данной новации.

В самой науке, являющейся подсистемой культуры, действует аналогичный механизм переноса. Отметим, что отдельные элементы информационно-коммуникативной научной деятельности перенесены из других сфер культуры, главным образом из философии и религии. В механизме научного мышления получили специфическое социокультурное развитие базисные биологические и психологические структуры, позволяющие человеку ориентироваться в окружающем его макромире на основе выделения определенных объективных регулярностей.

Ключевое для науки понятие закона имеет, по Цильзелю, генезис в юридической метафоре, которая в свою очередь уходит корнями в представления о рациональном устройстве государства. Анализируя юридическую практику Китая, в частности. Секретный характер многих судебных процессов, Нидам, учитывая точку зрения Цильзеля, показывает, почему наука не могла появиться в Китае. По мнению же Вебера, «введение эксперимента в принцип исследования как такового - заслуга Возрождения. Великими новаторами были пионеры в области искусства: Леонардо да Винчи и другие, прежде всего экспериментаторы в музыке XVI в. с их разработкой темпераций клавиров. От них эксперимент перекочевал в науку, прежде всего благодаря Галилею, а в теорию - благодаря Бэкону; затем его переняли отдельные точные науки в университетах Европы...» [34].

Методологически важно различать типологию и структуру переноса (экстраполяции, трансляции).

При этом выделим внутридисциплинарный, междисциплинарный и метадисциплинарный виды переноса.

Внутридисциплинарный перенос является наиболее очевидной и распространённой формой развития инновационных процессов в науке. Например, при построении молекулярно-кинетической теории газов в физике использовалась механическая модель соударяющихся шаров. Максвелл применял в построении своей теории электродинамики гидродинамические модели. Одну из первых моделей строения атома Резерфорд построил по аналогии со строением Солнечной системы.

Классическим примером междисциплинарного переноса является перенос из химии понятия цепных реакций в физику. В 20-е гг. XX в. Н.Н. Семёнов разработал теорию разветвлённых цепных химических реакций, принесшую ему Нобелевскую премию, а в 30-е гг. после открытия нейтрино, понятие цепных реакций переносится и кардинально переосмысливается в ядерной физике.

Методы лингвистики были успешно использованы Леви-Строссом в антропологических исследованиях, а методы хирургии - в физиологических работах И.П. Павлова. Открытие закона сохранения энергии послужило толчком для создания З. Фрейдом теории психической энергии бессознательного. Одно из направлений современной когнитивной психологии при анализе мышления использует структурные принципы устройства и функционирования компьютера.

Метадисциплинарный, или метанаучный перенос связывается, прежде всего, с общей стратегией методов научных исследований. Так, ещё в 50-е гг. XX века в программном заявлении Общества исследований в области общей теории систем в качестве главной цели указывалось на «исследование изоморфизмов понятий, законов и моделей в различных областях науки для их переноса из одной дисциплины в другую». В настоящее время всё большее значение для самых разных научных дисциплин приобретают идеи, концептуальный аппарат и методы синергетики, компьютерного моделирования и вычислительного эксперимента.

Подчеркнём - наиболее значимым для современной науки является метанаучный принцип эволюции, получивший наименование универсального (глобального) эволюционизма (Э. Янч, И. Пригожин, Н.Н. Моисеев).

Зародившийся ещё в философии Древней Греции (теория эволюции Эмпедокла), возрождённый во Французском материализме (Дидро), оформившийся в теории Ламарка данный принцип получил статус научного в концепции развития живых организмов Ч. Дарвина. Затем принцип эволюции был применён в социологии (О. Конт), в историческом материализме (К. Маркс), в космологии (начиная от Г. Спенсера и до современной теории расширяющейся Вселенной).

Академик В.С. Стёпин пишет: «В обоснование универсального эволюционизма внесли свою лепту многие естественнонаучные дисциплины. Но определяющее значение в его утверждении как принципа построения современной общенаучной картины мира сыграли три важнейших концептуальных направления в науке ХХ в.: во-первых, теория нестационарной вселенной; во-вторых, синергетика; в третьих, теория биологической эволюции и развитая на ее основе концепция биосферы и ноосферы» [35]. По мнению академика, «Универсальный (глобальный) эволюционизм характеризуется часто как принцип, обеспечивающий экстраполяцию эволюционных идей, получивших обоснование в биологии, а также в астрономии и геологии, на все сферы действительности и рассмотрение неживой, живой и социальной материи как единого универсального эволюционного процесса» [35, с. 643].

Принцип глобального эволюционизма, таким образом, становится не только методологическим принципом большинства наук, но и мировоззренческим принципом всей культуры.

В ряду типов переноса можно также выделить мысленный эксперимент как перенос наблюдателя в воображаемую ситуацию. Хорошо известны мысленные эксперименты Ж. Буридана, Галилея, Ньютона, Эйнштейна. По словам знаменитого вирусолога XX в. Дж. Солка, создавшего вакцину против полиомиелита, он в ходе работы «ощущал себя иммунной системой, сражающейся с вирусом или раковой клеткой».

Информационно-коммуникативный перенос позволяет развивать всю систему науки наиболее экономным и эффективным образом. Кроме того, экстраполяция новаций и инноваций создаёт, если использовать техническую метафору, автогенерирующий контур креативности науки, работающий в режиме резонанса с окружающими его социокультурными структурами.

В структуре переноса можно выделить такие компоненты, как традиции, программы, методы, концепты, навыки. Каждый из них довольно подробно проанализирован в современной литературе по философии и методологии науки. Поэтому подчеркнём только, что перенос осуществляется, как правило, не по принципу «пассивной диффузии», а, скорее, в соответствии с так называемым «пороговым эффектом», когда информационная новация, претендующая на статус научного знания, сталкивается с неприятием и отторжением её определенной частью научного сообщества.

Эпистемологический априоризм

В инновационной эпистемологии, следуя Платону, выявляется неразрывная взаимосвязь метафизических принципов, лежащих в основе научно-исследовательских программ, и априорных математических структур. Прослеживается логика развития платонистских идей в математике. Вспомним утверждения известных учёных. Галилей: «Книга природы написана на языке математики». Кронекер: «Натуральный ряд чисел дан Богом». Кантор: «В множествах выражается актуальная бесконечность». Герц: «Уравнения Максвелла продиктованы Богом». П. Эрдос: «Существует божественная книга, где записаны все лучшие доказательства». Р. Пенроуз: «Богом данные» математические идеи существуют как бы вне времени и независимо от людей». Ю.И. Кулаков: «Сакральная физика - это часть сакральной математики».

О концепции Ю.И. Кулакова поговорим более подробно, поскольку она менее известна, чем взгляды вышеназванных авторов, а ссылаются на неё всё чаще и чаще как отечественные, так и зарубежные физики-теоретики.

Открыто признаваясь в приверженности к теории Платона, Ю.И. Кулаков полагает, что в XXI в. всё современное естествознание и, прежде всего теоретическая физика, биология и психология, в своих новых математических структурах свидетельствуют о завершении «линии Демокрита» и возрождении живой и плодоносящей «линии Платона», которая ведёт к воссозданию научно-теологической картины мира. Согласно автору, Платон гениально предвидел, что подлинную основу мироздания составляют не поля и элементарные частицы, а более первичные, более фундаментальные и более абстрактные сущности - структуры, объективно существующие в мире высшей Реальности.

Ю.И. Кулаков отказывается от известного ленинского определения материи как философской категории для обозначения объективной реальности, которая дана человеку в ощущениях его, которая копируется, фотографируется, отображается нашими ощущениями, существуя независимо от нашего сознания. По его мнению, в повседневной научной практике физик-материалист понимает материю не как абстрактную категорию, а как некоторую первосубстанцию в духе конца XIX в., как некий универсальный материал, из которого сделаны элементарные частицы. Согласно учёным, эта субстанция может находиться в двух формах: в форме частиц и в форме полей. Однако, как считает Ю.И. Кулаков, замена понятия материи на понятия частицы и поля не снимает вопроса о первосубстанции, лежащей в основании мира.

Исследователь предлагает для рассмотрения базиса мироздания две взаимосвязанные категории - «структура» и «метаморфия», - которые исторически соответствуют известным философским категориям: «порядок» и «хаос».

Ю.И. Кулаков пишет: «Мы считаем, что каждый предмет, каждое явление, весь мир в целом есть единство двух дополнительных друг к другу, противоположных начал. Первое начало мы будем называть структурой, а второе - метаморфией. Развивая приведенные выше определения структуры и метаморфии, подчеркнем, что под структурой мы в общем случае понимаем то, что выражая идею необходимости, регулярности и общезначимости, составляет универсальную сущность любого закона. Что же касается метаморфии (от греч. «мета» за, после; «морфо» - форма), то буквально это слово означает «За формой», т.е. то, что лежит за пределами формального, регулярного, упорядоченного или, другими словами, все неформальное, нерегулярное, неупорядоченное. Таким образом, метаморфия, в противоположность структуре, выражает идею всего случайного, неповторимого, индивидуального, т.е. всего того, что в принципе не подчиняется никакому закону и не может быть втиснуто в его жесткие рамки» [36].

Согласно автору, структуры не действуют на наши органы чувств, в отличие от чувственно воспринимаемых предметов. Их нельзя ни увидеть, ни потрогать, они не могут быть зарегистрированы приборами. Тем не менее, они существуют объективно, независимо от личности исследователя и являются наиболее устойчивыми характеристиками нашего мира. Поэтому структуры можно изучать, классифицировать, устанавливать между ними различные связи. Они не являются продуктом порождением человеческого разума, а значит, их нельзя выдумать, а можно только открыть, подобно тому, как открываются новые элементарные частицы.

Ю.И. Кулаков утверждает, что «в отличие от туманных, расплывчатых, неэксплицитных мыслей и чувств, постоянно возникающих в человеческом мозгу, структуры находятся в своеобразном соответствии с определенными предметными носителями - математическими символами и приобретают благодаря этому необыкновенную устойчивость, допуская осуществление строгой экспликации. Таким образом, несмотря на свое происхождение в идеальном мире высшей Реальности, структуры стоят гораздо ближе к «приземленному» миру материальной действительности, нежели к таким, сугубо интеллектуальным сферам проявления человеческого интеллекта, как эстетические и нравственные переживания» [36, с. 251].

На наш взгляд, Ю.И. Кулаков солидаризируется с позицией Р. Пенроуза, который неоднократно писал в своих работах, что недавно открытое так называемое множество Мандельброта уже существовало до своего открытия «где-то там, в умном месте».

Однако наш автор идёт дальше и признаёт, что существует целый мир высшей реальности. Он пишет: «Необходимо признать существование другого, гораздо более информационно емкого мира - мира высшей реальности, тенью которого (в платоновском смысле) и является вся наша видимая Вселенная. Необходимо легализовать запрещенный во времена господства диалектического материализма необыкновенно богатый и глубоко содержательный мир высшей Реальности. Его признание расчистило бы многовековые завалы на пути истинного объединения науки, философии и теологии и явилось бы первым шагом к духовному обновлению науки вообще и физики, в частности» [36, с. 252].

В итоге Ю.И. Кулаков делает очень сильный, на наш взгляд, вывод: «Итак, физический мир, в котором мы живем и который воспринимается нашими органами чувств, является чем-то вторичным, производным от более фундаментального мира высшей Реальности, объективно существующего независимо от нашего сознания» [36, с. 253].

Далеко не все физики (особенно экспериментаторы) согласны с существованием мира высшей Реальности и производности (вторичности) физических объектов от математических сакральных структур.

Дело в том, что после известных теорем К. Гёделя, показавшего невозможность доказательства непротиворечивости даже такой простой математической системы как арифметика, среди учёных укрепилось мнение об определённой относительности, казалось бы, незыблемых со времён И. Канта критериев математической строгости, точности и доказательности. Так, знаменитый математик XX в. М. Клайн пишет: ««Строгого определения строгости не существует. Доказательство считается приемлемым, если оно получает одобрение ведущих специалистов своего времени или строится на принципах, которые модно использовать в данный момент» [37].

С ним согласен и лауреат Нобелевской премии по физике Р. Фейнман, утверждающий, что «математика слишком сложна для индивидов, которые с ней работают, и они не выводят необходимые следствия с должной строгостью. Они просто пытаются угадать» [38].

М. Клайн ссылается на утверждения известных учёных, что в математике, несмотря на убеждения обычных людей, не существует никаких абсолютно истинных доказательств. Кроме того, как считает М. Клайн, «над головами математиков, подобно дамоклову мечу, висит нерешенная проблема доказательства непротиворечивости всей математики» [39].

Отметим также множество направлений обоснования математики: на основе теории множеств (Кантор), логицистский подход (Фреге, Рассел, Уайтхед), формалистское обоснование (Гильберт), интуиционистский подход (Брауэр) и др. На наш взгляд, каждый подход вполне правомерен для решения определённого круга задач, но не может быть абсолютизирован (тем более, «сакрализирован»). Принцип фаллибилизма («погрешимости», вероятностного характера всякого знания), выдвинутый К. Поппером, правомерен, с нашей точки зрения, не только по отношению к естествознанию [40], но и к математике.

Сам Поппер, как известно, развил оригинальную концепцию «диспозицонной (идея предрасположенности) интерпретации» вероятностей. Причём, в поздних своих работах Поппер рассматривал эту диспозиционность не только в методологическом, но и онтологическом аспектах, обосновывая принципиальную «открытость Вселенной». Каузальность при этом понималась как предрасположенность, равная 1 (единице). Любая предрасположенность может реализоваться со временем. Согласно Попперу, «новые предрасположенности создают новые возможности. А новые возможности имеют тенденцию реализоваться, чтобы создать, в свою очередь, новые возможности. Наш мир предрасположенностей по природе своей творческий» [41].

Продолжая мысль Поппера о креативности мира предрасположенностей, порождающих новые возможности, необходимо отметить следующее. Каузальность, предрасположенность (диспозиция), возможность, вероятность - это в своей основе информативные (информационные) элементы, которые члены коммуникативного научного сообщества стараются выразить (зафиксировать) в логико-математических формулах и операциях. Если бы Вселенная не обладала информативной ёмкостью, то все эти понятия просто не имели бы смысла. Творческий по своей природе мир требует инновационной эпистемологии для его познания.

Заключение

В заключение необходимо подчеркнуть, что информационно-коммуникативный подход к эпистемологии, то есть к теории научного знания, позволяет понять самоценность и аппликабельность инновационных процессов в науке, а саму науку - как особый тип социокультурных инновационных процессов (программ), порождающих эпистемические, институциональные и коммуникативные новации [42, 43, 44]. Бытие (онтология) науки в сфере культуры - это образец и модель информационно-коммуникативных инновационных процессов во всех сферах человеческой деятельности. Таким образом, инновационная эпистемология выступает в качестве нового раздела целостной философской теории креативности.

Библиография

1. Яковлев В.А. Информационные программы бытия // Философская мысль. -- 2015.-№1.-С. 93-147 (2 п.л.)

2. Яковлев В.А. Бытие информации или информационное бытие? // Философия и культура. -- 2015.-№2.-С. 173-182

3. Яковлев В.А. Информационное единство бытия: сознание, жизнь, материя // NB: Электронный журнал «Философские исследования». -- 2013.-№10.-С. 1-57.

4. Сарданашвили Г.А. Кризис научного познания: Взгляд физика. URSS. 2015. С. 9.

5. Сарданашвили Г.А. Я - учёный. Заметки теорфизика. М.: УРСС. 2010. С. 22.

6. Хорган Дж. Конец науки.- СПб., 2001.-470 с.

7. Шрейдер Ю.А. Информация и знание // Системная концепция информационных процессов. - М.: ВНИИСИ, 1988. - С. 49.

8. Колин К.К. Философия информации: структура реальности и феномен информации / Метафизика. 2013. №4 (10). С. 72.

9. Мамчур Е.А. Информационно-теоретический поворот в интерпретации квантовой механики: философско-методологический анализ / Вопросы философии. 2014. №1. С. 57-71.

10. Яковлев В.А. Проблема интуиции и операциональная концепция интеллекта Жана Пиаже // Вестник Московского университета, Сер. 8, Философия.-1976.-№2.-С. 57-67.

11. Яковлев В.А. Теория познания Жана Пиаже и эволюционная эпистемология // Современные теории познания. ИНИОН РАН, Москва 1992. С. 9-81.

12. Пиаже Ж. Избранные психологические труды. - М.: Просвещение. 1969.

13. Peaget J., Garcia R. Pсychologenease et histoire des sciences.-P. Flammarion, 1983.-310 p.

14. Поппер К. Логика и рост научного знания. М., 1983. С. 449.

15. Evolutionary epistemology, rationality and the sociology of knowledge / Ed. by Radnitsky О., Bartley W.W. III.-La Salle (III.)j Open court, 1988.-XIV, 475 p.

16. Современные теории познания. М.,ИНИОН РАН, 1992.

17. Эволюционная эпистемология: проблемы, перспективы. М., 1996.

18. Меркулов И.П. Когнитивная эволюция. М., 1998.

19. Малкей М. Наука и социология знания. М.: 1983. C. 206.

20. Bloor D. Wittgenstein and Mannheim on the sociology of mathematics // Stud. Hist. And Philos. Sci. Studies in History and Philosophy of Science. 1973. Vol. 4. n2. P. 173-191.

21. Современная западная социология науки. М., 1988.

22. Платон. Собр. соч. в 3 т. Т.2. «Мысль». 1970. С.429; 142е.

23. Яковлев В.А.. Философия творчества в диалогах Платона // Вопросы философии. М., 2003. №6. С. 142-154.

24. Яковлев В. А. Метафизика креативности // Вопросы философии. 2010. №6. С. 44-54.

25. Кун Т. Структура научных революций. М., 1983.

26. Психология творчества. М., 1990.

27. Исследование проблем психологии творчества. М., 1983.

28. Розов М.А. Пути научных открытий // Вопросы философии №8, 1981. С. 79-96.

29. Проблемы гуманитарного знания. Новосибирск. 1986. С. 44.

30. Розов М.А. Научное знание и механизмы социальной памяти. М., 1990. С. 30.

31. Кедров Б. Микроанатомия великого открытия. К 100-летию закона Менделеева -- М.: Наука, 1970. -- 245 с.

32. Панченко А.И. Философия, физика, микромир. М., 1988. C. 171.

33. Майданов А.С. Экстраординарные открытия и их типология // Вопросы философии. 1986. №12. С. 50.

34. Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 716-717.

35. Степин В.С. Теоретическое знание.- М" 2000. С. 646.

36. Кулаков Ю.И. Концепция двух миров. // Метафизика. Век XXI. Альманах. Вып. 4. Метафизика и математика: [сборник] / ред.: Ю. С. Владимиров.- 2-е изд. (эл.).- М.: БИНОМ. Лаборатория знаний. 2013. С. 247.

37. Клайн М. Математика. Утрата определённости.- М., 1984. С. 363.

38. Цит. по: Нугаев Р.М. Теория суперструн и проблема размерности пространства-времени в современной космологии. // Метавселенная, пространство, время. / Рос. акад. наук, Ин-т философии; Отв. ред. В.В. Казютинский. - М.: ИФРАН, 2013. C. 70.

39. Клайн М. Математика. Утрата определённости.- М., 1984. С. 358.

40. Поппер К. Логика научного исследования. - М., 2004. С. 289.

41. Поппер К. Мир предрасположенностей. Два новых взгляда на причинность // Эволюционная эпистемология и логика социальных наук. Карл Поппер и его критики.- М" 2000. С. 189.

42. Яковлев В.А. От креативов метафизики к философии творчества Универсум принципов современной науки. М., «ЛИБРОКОМ». URSS. 2013.

43. Яковлев В.А. Диалектика творческого процесса в науке. МГУ. 1989.

44. Яковлев В.А. Инновации в науке. ИНИОН РАН 1997.

Размещено на allbest.ru