Маркс и теория события Михаила Гефтера

Различие между историей и мифом -- инструмент мысли Гефтера, который он тоже никогда не швырял в окно (Павловский, 2015: 52):

Если поделим человеческую историю на части, не сопоставимые по времени,

но в чем-то близкие по важности, то первый, гигантской долготы отрезок

был Homomythicus. Человек Мифический не изобретает мифы, он в мифе живет. Миф как способ жизни человека.

История -- тоже способ жизни человека. И, как и миф, конечный, исчерпываемый или исчерпывающий себя способ. Это может обосновать следующий наш ход. Вводимое Гефтером историческое время контрадикторно противопоставлено времени мифа Леви-Стросса, это его инверсия, а не отрицание, не «не-миф», а «анти-миф». Как и время мифа, историческое время соединяет синхронию и диахронию, разорванные в «физическом» времени. Но делает это принципиально иным способом. Если время мифа абсолютно, историческое время относительно. Если время мифа--это универсальная схема, то историческое время плюрально, то есть возможны сосуществующие, переводимые друг в друга, но структурно не тождественные разные «исторические времена» Время мифа позволяет диахроническому событию укрепить синхроническую структуру. Историческое время позволяет «материализованному действию», став событием, разрушить структуру. Если использовать совсем другой теоретический язык, время мифа позволяет только событиям означивать структуру, а историческое время позволяет синхронии, структуре, означивать события диахронии.

Итак, мы, кажется, смогли ответить на вопрос, что является онтологией диахронической синхронии -- развертка исторического времени. Относительно события выяснили, что оно состоит из действий. Различим теперь историческое время как развертку «будущего-прошлого» и «исторического настоящего» и историю в предметном, техническом даже смысле. По Гефтеру, такая история называется эпоха (Гефтер, ¹975^: 43^):

Христианством [...] подводится черта взаимодействию, выстроившему эпоху; мы видим, что это понятие нужное, в данном случае нужное не только для того, чтобы воспроизвести средиземноморскую историю «как целое», но и для того, чтобы понять генезис следующих за ней эпох-- «историй».

Синхрония Античного мира, развиваясь, приходит к христианству, которое замыкает эту эпоху, отрицает ее, являясь ее частью.

Внутри «органического строя» Маркса Гефтер, как ясно из предыдущих аргументов, различает неисторический (мифологический) и исторический этапы. Античность -- переход от времени мифа к историческому времени, переход, в 1975 году понимаемый Гефтером в прямой связи с теорией «осевого времени» Ясперса, которая сильно повлияла на советскую мысль: можно назвать имена Михаила Петрова, антиковеда

Александра Зайцева и другие. «История начинает себя заново. Но начинает не календарной датой, а „вторым отрицанием“» (там же: 44), пишет Гефтер об античной Греции. Первобытность или «первобытный коммунизм» отрицается дважды -- первый раз в форме деспотий Передней Азии и олигархий Аттики (Гефтер, 1975: 38), это естественное отрицание, «вулканизм». Затем происходит революция, результатом которой становится полисная демократия. Это «второе отрицание» (там же: 64), которое является уже не естественным, не «вулканическим» (или мифологическим), а историческим событием.

Разница между отрицаниями не только в логической форме-- «отрицание отрицания» имеет в Гегелевской логике абсолютный приоритет. Разница--в осознанности «процесса революционного отрицания, неотделимого от той самой экономической стихии, против которой этот процесс субъективно направлен» (там же: 17). Естественное отрицание, таким образом, не субъективно и не осознанно, это не историческое событие. Первое такое событие, «мать всех событий» -- это полисная революция. Ее онтология на оси синхронии. За счет переозначивания диахронических событий, возвращения им их релятивности и, следовательно, их историзации, революция создает «разрыв» в синхронии -- ситуацию, когда «надстройка» может опередить свои материальные условия (там же: 40), свой «базис». Это тот самый момент «самопро- исхождения» новой истории-эпохи, которая через означивание заново связывает оси «будущего-прошлого» и «исторического настоящего».

Вопрос. Это уже дихароническая синхрония Маркса? Не совсем. До разворачивания капитализма в «универсальность» в «физическом» времени было возможно одновременное сосуществование нескольких историй-эпох, нескольких конкурирующих исторических времен (там же: 44):

На спорный вопрос -- средние ли средние века? -- хочется ответить утвердительно. Однако, удастся ли тогда совместить не одно «горизонтальное» (гибель античного мира) с одним «вертикальным» (преемственностью исторического процесса), но также и две «вертикали» -- феодальную и капиталистическую?

Существовало несколько конкурирующих связок «будущего-прошлого» с «историческим настоящим». Приведем пример. Античность, по Геф- теру, произвела «свободное время». В одной локальности одного и того же «физического времени», Европа XVIвека, оно было использовано двумя диаметрально противоположными способами. Законы о бродяжничестве произвели Марксовых пауперов, будущий пролетариат капиталистической Европы. Грегорианский календарь способствовал на время сплочению Европы феодальной.

Но капитализм как формация претендует на универсальность, впервые в истории. Это не претензия правящего класса, не воля буржуазии «господствующих народов» из «Немецкой идеологии», не страстное желание Александра Македонского покорить всю Ойкумену, а конститутивное свойство «клетки» капитализма--товара. Товар претендует на универсальность, не класс, не нация, не вождь, не герой. Волны пространственной экспансии XVI и XIXстолетий дают капитализму ресурсы для самообновления и при этом стремительно преобразуют те регионы, куда он вторгается и которые он захватывает. Маркс указывает, что в «историческом настоящем» есть вкрапления, дающие доступ к «идеальному прошлому», которое может дать модель будущего. Но речь только про модель, да еще только из европейской истории.

Гефтер описывает и другой способ революционного преобразования, связанный, но не тождественный первому. Внутри стремительно универсализирующегося капитализма, в его структуре, мы обнаруживаем гетерогенные ему и воздействующие друг на друга и на сам капитализм локальности, иные «исторические времена», захваченные, но не универсализированные до конца складки. Тогда аргумент Маркса относительно «архаического» -- не только указание на образец «прошлого» отрицания капитализма, который за счет нового отрицания может дать образец будущего. Другое «историческое время» можно актуализировать в этом «историческом настоящем», в диахронической синхронии капитализма. Предметный анализ структуры капитализма как «исторического настоящего» отвечает на вопрос, возможно ли здесь и сейчас его самоотрицание, грубо говоря, ослаб ли капитализм в достаточной степени, это уже кризис или еще нет.

Тематизируемый Гефтером способ анализа «будущего-прошлого» дает возможность не только разработать модель отрицания, но и найти потенциал этого отрицания в складке другого «исторического времени», данной в этом «историческом настоящем». Если этот потенциал значим, для революции уже не нужен полностью ослабший, отрицающий сам себя капитализм. Чтобы стать событием, реализоваться и затем дорасти до эпохи, до нового, конкурирующего с капитализмом «исторического времени», действие может быть фундировано не только линейным «историческим настоящим», не только моделями его отрицания на оси «будущее-прошлое», но и этой локальностью и ее материальным потенциалом. Это предельно мыслимый горизонт актуализации диахронической синхронии в историческом событии. К слову, этот же анализ обосновывает, что внутри диахронической синхронии капитализма возможна актуализация складки иного типа -- не складки «исторического времени», а складки времени мифа.

ОНТОЛОГИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО СОБЫТИЯ Мы знаем, какова дефиниция события -- «материализованное историческое действие». Мы установили, что оно может делать в логическом пределе: заново связывать оси «будущего-прошлого» и «исторического настоящего», начинать новую историю-эпоху, новое историческое время. Нужно решить последний вопрос -- вопрос об онтологии события, но в связи с поставленной выше проблемой: оно состоит из действия, но действия, адресованного чему-то внешнему по отношению к себе. Любое историческое событие должно адресоваться потенциалу складки в структуре?

Посмотрим, как решает эту проблему Маркс-историк, Маркс, написавший «Восемнадцатое брюмера». Подготовку к событию переворота 2 декабря 1851 года Маркс анализирует скрупулезно, в деталях, и убедительно показывает, как действия, в том числе карикатурные, театральные, вычурные, кажущиеся бессмысленными, «накатывают» гравитацию события, которое еще не произошло (Маркс, Айхенвальд, ¹957^{: 1}9^8):

Если когда-либо событие еще задолго до своего наступления отбрасывало вперед свою тень, так это был государственный переворот Бонапарта. Уже 29 января 1849 г., всего лишь через месяц после своего избрания, Бонапарт сделал Шангарнье предложение в этом смысле. Его собственный премьер-министр Одилон Барро летом 1849 г. в завуалированной форме, а Тьер зимой 1850 г. открыто говорили о политике государственного переворота. В мае 1851 г. Персиньи еще раз попытался заручиться поддержкой Шангарнье в пользу переворота, a «Messager de l'Assemblee» предал эти переговоры гласности. Бонапартистские газеты при каждой парламентской буре угрожали государственным переворотом; и чем ближе надвигался кризис, тем смелее становился их тон. На оргиях, которые Бонапарт устраивал каждую ночь с фешенебельными мошенниками мужского и женского пола, всякий раз как только приближался полуночный час и обильные возлияния развязывали языки и воспламеняли фантазию, государственный переворот назначался на следующее утро [...] Тень уже покрывалась красками, как цветной дагерротип.

Однако затем читатель узнает, что успех переворота объясняется не только сноровкой Наполеона III, не только пассивностью «партии порядка», которая «отдала себя во власть событий», но, прежде всего, симпатиями парцельного крестьянства, молчаливого большинства первого Бонапарта, перешедшего по наследству Бонапарту второму. Онтология переворота в действиях: в инициативах министров, статьях сочувствующей прессы, в карнавале, который готовы устроить услужливые собутыльники. Но причина его успеха в той общественной силе, которая почти не появляется в разделах текста, где речь идет о событии suigeneris. Действия и причина смыкаются посредством «idees napolйoniennes», идеологии нового бонапартизма, которая через прокламации Бонапарта играет на трех струнах ресентимента парцельного крестьянства: сильное правительство, сильная церковь, сильная армия. Речь, таким образом, о политических технологиях.

Решение Гефтера намного сложнее, поскольку ему знаком не только Маркс-историк, не только Маркс-теоретик, но и Ленин -- философ- политик. Политика Ленина для Гефтера как теоретика и исследователя-- ключ к пониманию теории Маркса, по крайней мере, до 1975 года, возможно, и после. Все, что может делать Наполеон, это создавать идеологическое тождество между будущим (после переворота) и прошлым (как было при первом Наполеоне). Это успех. Это переозначивание «будущего-прошлого». Это историческое событие. Но это и банальность. Процитируем другой текст Гефтера, написанный в 1989 году (Гефтер, 1991: 40б):

19 августа 1917 г. эсеры опубликовали сводку 242 наказов деревни крестьянским депутатам. Ленин без колебаний и промедлений принял ее. Я убежден, что на этот шаг и в такой именно форме решиться (среди большевиков) мог только он. Декрет о земле, зачитанный им с черновика на II Всероссийском съезде Советов 26 октября, явился поистине великим историческим компромиссом. Ближайшие судьбы России, и прежде всего выход ее из войны держав, были предрешены; предрешен был (этим же!) и разгон Учредительного собрания. Событие перешло в эпоху.

Передовой класс этого «исторического настоящего» -- это пролетариат, его антагонизм с буржуазией станет мотором революции, альтернативы нет. Но Ленин зачем-то пытается превратить еще не случившуюся социалистическую пролетарскую революцию в крестьянскую, которая уже была и относится к другой эпохе. Крестьянству, по Марксу, вообще нет места в трехклассовом капиталистическом обществе. Но только так

Ленин открывает потенциал складки другого «исторического времени» в своем «историческом настоящем», ее агентную силу преобразования «исторического настоящего» в будущее. Связывая прошлое отрицание капитализма с будущим отрицанием уже не только на бумаге, не только в модели, а и в практическом движении, Ленин из исторического события-- революции, свершившейся 25 октября 1917 года, -- на следующий день делает новую историю-эпоху.

Разница между Бонапартом и Лениным в том, что Ленин не отождествляет прошлое и будущее. Он суверенно, сначала в голове и на бумаге, затем в действии различает их, устанавливает между ними новую связь и обращается к потенциалу диахронической складки в «историческом настоящем». Что тогда с онтологией события? Кажется, здесь можно найти решение, сказав, что речь идет о мере интенсивности. Любое историческое событие как действие адресуется как своему внешнему оси «будущее-прошлое», переопределят, переозначивает эту ось за счет отрицания отрицания. Но только дойдя до высшей степени интенсивности, оно может делать агентной складку другого исторического времени в своем «историческом настоящем». Гегель и Маркс отличаются друг от друга не политическим идеалом, а строем мысли. Гегелю достаточно мышления, чтобы понимать историю, но действовать в ней он не хочет, поскольку не хочет превращаться в еще одно «живое воплощение субстанциального деяния мирового духа» (Гегель, Столпнер и Левина, 1990: 372). Для Гегеля действующий всегда оказывается мусором, который дух коварно использует в своих целях, а затем попросту выбрасывает на обочину. Наблюдатель, философ -- вот позиция, которая позволяет увидеть это движение во всем блеске его подлинной объективности. Марксу, Ленину, Гефтеру, напротив, нужно субъективное отрицающее действие, чтобы не остаться на обочине.

Суммируем в виде очень условно наброска концептуализацию события в тексте «Заметок...». Для начала, скажем, что речь об историческом событии, которое не совпадает с социальным событием (напр. Филиппов, 2004) логическим устройством. Историческое событие не элементарно. Историческое событие не одномоментно. Историческое событие состоит из действий, являющихся по отношению к нему аффективными инвестициями (Laclau, 2006: 110) и предшествующих ему в «физическом» времени. Эти действия должны быть осознанными, то есть оценка их возможных последствий дается не через оценку рисков, а через оценку их возможного «вклада» в еще не случившееся событие. Действия, из

которых состоит историческое событие, ориентированы в своем историческом, а не «физическом» времени. Историческое событие имеет своим предметом означивание диахронии синхронией и изменение синхронии, ее подрыв. Поэтому историческое событие необратимо. Историческое событие масштабируется не действиями, из которых оно состоит, а внешним по отношению к нему, это градиент интенсивности -- от пе- реозначивания идеальной, модельной диахронии «будущего-прошлого» до актуализации потенциала складок других эпох в «историческом настоящем». Историческое событие может само перерасти в эпоху. Логически, если историческое событие может создать историю, оно может ее и прекратить, хотя в тексте «Заметок...» это не говорится прямо. Авария на четвертом энергоблоке ЧАЭС -- не историческое событие. Норильское восстание 1953 года--историческое событие. Письмо Каменева и Зиновьева коллегам по партии 11 октября 1917 года--не историческое событие. Письмо Бухарина Сталину с Лубянки 10 декабря 1937 года -- историческое событие.

Как взвесить шансы на успех события? Возможно ли это сделать, или историческое событие--это всегда прыжок в водопад, без каких-либо гарантий, что прыгающий выплывет? Тогда оценка успеха -- мера личного авантюризма, поскольку оценку личного риска, чтобы действовать, накатывая гравитацию исторического события, нужно блокировать. Мы начали с вопроса о «непредуказанности» и установили уже один ее смысл в историческом материализме Гефтера: законы «исторического настоящего» не описывают прошлое, данное в историческом времени в виде диахронии «будущее-прошлое» и, после универсализации капитализма, в виде потенциала складки другого исторического времени. Теперь можно перейти ко второму значению «непредуказанности», к контингентности не только в смысле нелинейной «последовательности» эпох, но и к контингентности самих событий в «историческом настоящем». Гефтер строит аргумент из известного парадокса Александра Герцена. Герцен пишет, что России, принадлежит будущее. И пишет, что будущего нет. Как это понимать? Гефтер объясняет это через тезис о непредуказанности успеха события (Гефтер, 1975: 58):

Нет заданной поступательности, в этом смысле нет будущего. Что же есть? Есть «узор». Верховенство всегда принадлежало и будет неизменно принадлежать стихи. Не то, чтобы Герцен не видел различия между мыслящей материей и всем, что до нее, -- он против преувеличений, против иллюзий замещения стихии графиком движения, выполняющего поставленную перед ним единственную--разумную цель [...] Поэтому только мысленным, лишь идейным, рефлективным путем не превратить вчерашнее завоевание и вчерашнее поражение в новую и тоже всемирную цель. Для этого необходима также смена почвы. Время мировой истории движется -- и измеряется -- раздвижением исторического пространства. Мысль -- это, так сказать, всемирность I. Почва-- всемирность II. У каждой из всемирностей своя стихия. Их соединение непредуказано. Но, когда они соединяются, происходит изменение «узора».

Кажется, что, проделав огромную работу, Гефтер вернулся обратно к ГегелюПозже, в 8о-х Гефтер пересмотрит идею «мыслящего движения» и откажется от нее.. Да к тому же противоречит сам себе: если стихия всегда берет верх, то различие «вулканизмов» и исторических событий зависит от воли случая. Не так. Ной знает, что потоп будет, что он неизбежен. Диахрония, в которую ему довелось заглянуть, уже разметила структуру его повседневности. Он не может своими действиями отменить потоп, он даже не может в нем участвовать, речь о предназначении в чужом плане. Его действие ориентируется не на возможность, а на неизбежность события, которое уже случилось во времени мифа, хотя и отложено пока в «физическом» времени. Выбора нет. Онтология исторического действия героя Гегеля иная, во фрагменте из «Философии истории», на который Гефтер часто ссылался, речь тоже идет о мысли и материи (Гегель, Воден, 2000: 84):

Можно назвать хитростью разума то, что он заставляет действовать для себя страсти, причем то, что осуществляется при их посредстве, терпит ущерб и вред. Ибо речь идет о явлении, часть которого ничтожна, а часть положительна. Частное в большинстве случаев слишком мелко по сравнению со всеобщим: индивидуумы приносятся в жертву и обрекаются на гибель. Идея уплачивает дань наличного бытия и бренности не из себя, а из страстей индивидуумов.

В этой схеме материя -- это страсти, а спрямляющий ее к результату вектор -- хитрость разума. Связка мысли и действия в историческом материализме устроена иначе. Действие, в отличие от страсти, -- это посредник, а не проводник между мыслью и историческим событием. Действие может быть ошибочным. Оно может быть несвоевременным. Оно может быть «изолятом», то есть само может запереть себя в собственной суверенности, осознанно отказавшись от возможности предельного масштабирования. Такова природа «поступка», ключевого понятия словаря диссидентов. Но действие в отличие от страсти должно быть осознанным: через новое означивание диахронии «будущее-прошлое» и через направленность на открытый финал -- на возможность исторического события в его результате. В этом, втором смысле, «непредуказанность», многовариантность, контингентность -- не объясняемое, а объясняющее в историческом материализме Гефтера. То, что разрешает действовать в истории, а не то, что нужно объяснить, создав ту или иную теоретическую модель. Связь между двумя «непредуказанностями»--предмет отдельного вдумчивого разбирательства, возможно, решение вообще не может быть сформулировано на общих основаниях.

Остался последний вопрос, который мы должны осветить. В историческом времени мысль через действие результирует в историческом событии. Какова мера ответственности этой мысли? Мы, чтобы действовать, заблокировали оценку личных рисков. Но нужно ли оценивать другие риски? Содержится ли в действиях Ленина в августе и октябре 1917 года российская версия Bauernkrieg, со всеми ее ужасами, которые еще не произошли, но неизбежно произойдут. Или не неизбежно? И это и есть тот самый второй смысл «непредуказанности» истории? Самый сложный вопрос, по многим причинам.

Развертку исторического времени дает Гефтер-теоретик, вдумчивый читатель Маркса, равный собеседник философов-марксистов своего, да и нашего времени. Это наблюдатель. Но Гефтер-историк должен не просто понимать Ленина, но должен, как и Ленин, реализовать свою интеллектуальную жизнь в событии. И тогда событие Октябрьской революции неизбежно включает в себя риск новой Крестьянской войны, но не в Германии XVI века, а в России начала XX. А диссидентство Гефтера включает в себя риск катастрофы: исчезновения второй, конкурировавшей с капитализмом «вертикали», исчезновения, которое может отбросить человечество к очередной точке «конца истории». Противоположный по смыслу ход, ограничивающий событие тем, что доступно не в историческом, а только в «физическом» времени, на уровне теории потребует пересмотреть развертку исторического материализма, на уровне прикладного исторического исследования не позволит увидеть истинную роль крестьянских наказов в революции 1917 года. «Непредуказанность»-- это «принцип надежды», а не этическая оговорка.

Остается последний вопрос. Мы должны попытаться объяснить, почему исторический материализм Гефтера содержит в себе эту огромную угрозу для желающего действовать в истории. Гефтер, кажется, не знал работ Поля Рикера. Но сходство легко обнаружить. В «Конфликте интерпретаций» Рикер, тоже отталкиваясь от аргументов Леви-Стросса, ищет ответ на вопрос о начале истории (Рикер, Вдовина, 2008: 106):

Я отнес бы слова: «историчность» -- «историчность традиции» и «историчность интерпретации» -- к любому пониманию, которое -- открыто или скрытно-- осознает себя в качестве философского самопонимания «я» и понимания бытия. Миф об Эдипе предстает в таком случае герменевтическим пониманием, когда он, уже благодаря Софоклу, понимается и воспроизводится в качестве первого востребования смысла, в качестве размышления о признании «я», о борьбе за истину и о «трагическом познании».

Историю начинает вопрос о субъекте, отсюда метафора «Елисейский полей», синхронии встречи диахронических философских концептуализаций, где Платон «может отвечать своему младшему сыну Декарту» (Рикер, Вдовина и Мачульская, 2002a: 71). Исторический субъект Рикера, таким образом, это вынуждено платоновский субъект, поскольку вопрос об истине, который делает историю (и историю философии) синхронической, это вопрос субъекта об истине себя и своего бытия. Там, где субъект Рикера начинает историю вопросом о себе, субъект Гефтера начинает ее вопросом о действии, отрицание отрицания--субъективное действие, по Гефтеру. И это не платоновский субъект, поскольку его не интересует истина себя, более того, она ему, кажется, противопоказана. Его интересует истина действия. Герцен, равный масштабом Марксу герой «Заметок...» Гефтера, не спрашивает себя, кто он после поражения революции 1848 года. Он спрашивает себя, что делать дальше. Как и Маркс. Будущего не существует, история -- пестрый ковер, который мы ткем вместе с другим. Разница лишь в степени осознанности.

А что стоит за осознанностью? Не в смысле рикеровского же «подозрения» или скрытого мотива: еврейство Маркса и распроданное серебро жены, казнь Александра Ульянова и подлость симбирцев, в одночасье отвернувшихся от семьи казненного, унижения Сталина теоретически подкованными Рязановым и Стэном. А в смысле той операции, которую должна совершить еще неприрученная мысль, чтобы выйти из времени мифа во время истории. Рикер пишет, что самый главный риск для исторического мышления -- воображение, поскольку память и воображение, несмотря на внешнее подобие, разделены феноменологически (Рикер, Вдовина и Мачульская, 2002b: 85). Кто ты есть и кем ты себя воображаешь -- не одно и то же. Правда. Но, с другой стороны, как иначе ответить на вопрос, кем ты хочешь быть?

Будет ли преувеличением тезис, что для Гефтера связка синхронии и диахронии, которая может породить историческое время, это воображение? Возможно. Но как, если не благодаря силе воображения, Рахметов мог «глубоко перепахать» молодого Ульянова? Гефтер говорил, что именно культура античной Греции «показывает, какую роль со времен греков в человеческой истории играет воображение» (Павловский, 2015: 46). Разве не одно только воображение (теоретическое, в первую очередь, но только ли теоретическое?) может создать диахроническую ось, где прошлое и будущее будут динамической парой, дойти до парадоксальной идеи означивания ее «историческим настоящим», которое только так и может изменить себя и даже открыть новое историческое время? Рикер пишет, что риск воображения в истории состоит в провале в галлюцинацию. И, добавим мы, в прекращении истории как таковой таким образом. Отсюда -- две принципиальные для Гефтера в конце жизни исторические фигуры: поздний Маркс, ошеломленный и сбитый с толку триумфальным шествием планетарного капитализма. И безъязыкий Ленин в Горках, «Ленин в финале истории, и она истощилась в нем и при его участии» (там же: 57).

Что делать историку? Гефтер дает два ответа. В тексте «Заметок...» он пишет, что невозможно отрицать привилегию историка, находящегося в другом историческом времени с объектом его исследования. Нельзя пытаться спрятаться в башне теории, поскольку «теоретическое движение» историка все равно может результировать в «историческом настоящем», а не только в «идеальном прошлом» или «идеальном будущем». Не поможет и «философское шаманство» (Гефтер, 1975: 45) рефлексивности. Историк, добывая истину, неизбежно соучаствует в «превращении истины в факт» (там же) своего «физического» и исторического времени. И «пытаться выскочить из этой ситуации просто нелепо. Остается стоицизм в признании ее, в сознательном и самокритическом отношении к тому, что неотторжимо от собственно человеческой активности, от исторического действия» (там же: 44-45). Но, закончив текст, Гефтер принимает уже не теоретическое, а биографическое решение. И уходит из науки, чтобы действовать в истории.

Здесь пути авторов этого текста расходятся. Социолог скажет, что игра не стоит свеч. Чистота и консистентность верного теоретического аргумента дают возможность увидеть последствия действия, данные во всем величии своих объективных возможностей, включая рискованнокатастрофические. Можно и нужно действовать в теории раз она призвала тебя, и здесь исчислимые мыслью последствия могут быть на ее совести. Но, чтобы действовать в истории, нужно отбросить работающую теорию, которая показывает тебе, что может из нее родиться, и положиться на многовариантность. Положиться вслед за Лениным, например, на призрачный шанс, что, хотя новая Bauernkrieg уже видна в теоретической оптике, в историческом настоящем ее может и не быть. Воображение всегда ослепляет, это шоры. Зачем ослеплять собственную мысль? Разве не такова сборка любой исторической катастрофы?

Историк резонно возразит, что разве не такова сборка любого события, которое мы ретроспективно называем историческим? Хотел ли Колумб, доказывая сферичность Земли, геноцида коренных народов обеих Америк? Хотел ли Ленин, доказывая правоту Маркса, гражданской войны и антимарксистского «военного коммунизма»? В конце концов, хотел ли Сталин дойти до репрессийАлександр Пятигорский в документальном фильме Валерия Балаяна «Чистый воздух твоей свободы» (2004) говорит следующее: «только полные исторические идиоты не понимают, что страшный сталинский террор был возможен, потому что в каком-то смысле эти люди были готовы к тому, чтобы быть убитыми, и в каком-то смысле хотели этого. Они дали этому случиться. Они сделали это вместе с палачами» (Пятигорский, 2004)., придумывая вместе с Бухариным в 1926 году «социализм в отдельно взятой стране», чтобы опровергнуть тезис классиков о «действии господствующих народов, произведённом „сразу“, одновременно» (Маркс и Энгельс, Айхенвальд, 1955: 34)? Мышление -- историческое, теоретическое, вообще любое строгое мышление, -- нужно, чтобы преодолевать паралич, закладываясь на многовариантность, и осознанно действовать. В противном случае, в истории оно работает вхолостую и всегда только ретрокаузально.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы не утверждаем, что именно такова была концептуализация исторического события Гефтера в 1975 году. Мы лишь утверждаем, что это не только весьма возможно, но и объяснимо кругом его чтения конца 6о-х и начала 70-х годов. Это вытекает из суммы тех теоретических шагов, что он сделал в тексте «Заметок...» и в сопровождающих эту работу текстах того же периода. Возможно, это все же не решение Гефтера. Но оно консистентно и вписывается в систему различений, что он выстроил в тексте. Это не твердая гарантия, дать которую могло бы лишь скрупулезное расследование, в том числе в несуществующем в данный момент в целостном виде архиве Гефтера. Но здесь нечто большее, чем просто объективная возможность.

Отвечая на вопрос, поставленный в начале текста, мы можем сказать следующее. Как и утверждают сегодня некоторые философы, не история непримирима с событием, а развертка истории как детерминистской онтологии. Событие -- точка отсчета исторического мышления, история, вмещающая событие, контингента. Но и само событие тогда не может быть детерминировано своими компонентами, оно также контингентно. Выбор в пользу преданного события-разрыва, будь то распад СССР или «неизбежность» экологической катастрофы, приведет нас в другую онтологию, поскольку такие события свершаются во времени мифа, а значит, здесь и сейчас являются идеологиями. Обозначенное Гефте- ром место встречи события и истории -- это не миф, не идеология и не априоризм, а осознанное действие. Является ли такое решение «корре- ляционистстким» и каковы его возможные теоретические следствия -- вопросы для дальнейшей дискуссии, вклад в которую Михаила Гефтера нам еще только предстоит осмыслить.

Литература

Альтюссер Л. Противоречие и сверхдетерминация // За Маркса / пер. с фр. А. В. Денежкина. -- М. : Праксис, 2006. -- С. 127-186.

Гегель Г. В. Ф. Философия права / пер. с нем. Б. Г. Столпнер, М. И. Левиной. -- М. : Мысль, iggo.

Гегель Г. В. Ф. Лекции по философии истории / пер. с нем. А. М. Водена. -- СПб. : Наука, 2000.

Гефтер М. Я. История и экономика : соединимы ли в едином предмете исследования. -- Б. д. -- Неопубликованная рукопись.

Гефтер М. Я. Заметки в связи с одной старой, но не устаревшей дискуссией. -- ig75. -- Неопубликованная рукопись.

Гефтер М. Я. Россия и Маркс // Из тех и этих лет / под ред. Е. И. Высочиной. -- М. : Прогресс, iggi. -- С. 37-63.

Гефтер М. Я. Россия : диалоги вопросов. -- М. : Утопос, 2000.

Джеймисон Ф. Постмодернизм или культурная логика позднего капитализма / под ред. A. Олейникова ; пер. с англ. Д. Кралечкина. -- М. : Институт Гайдара, 20ig.

Дин М. Правительность: власть и правление в современных обществах / под ред. С.М. Гавриленко ; пер. с англ. А. А. Писарева. -- М. : Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2016.

Леви-Стросс К. Структурная антропология / пер. с фр. В. В. Иванова. -- М. : Наука, ig85.

Леви-Стросс К. Тотемизм сегодня : Неприрученная мысль / пер. с фр. А.

Островского. -- М. : Академический Проект, 2008.

Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта // Собрание сочинений. В 50 т. Т. 8 / К. Маркс, Ф. Энгельс ; пер. с нем. Ю. И. Айхенвальда. -- М. : Государственное издательство политической литературы, ig57. -- С. 115-217. Маркс К. Введение : Из экономических рукописей 1857-1858 годов // Собрание сочинений. В 50 т. Т. 12 / К. Маркс, Ф. Энгельс ; пер. с нем. Ю.И.

Айхенвальда. -- М. : Государственное издательство политической литературы, 1958. -- с. 709-738.

Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Собрание сочинений. В 50 т. / пер. с нем. Ю. И. Айхенвальда. -- М. : Государственное издательство политической литературы, 1955. -- С. 7-544.

Мейясу К. После конечности : Эссе о необходимости контингентности / пер. с фр. Л. Медведевой. -- М. : Кабинетный ученый, 2015.

Неретина С. С. Философские одиночества. -- М. : ИФРАН, 2008.

Павловский Г. О. Тренировка по истории. -- М. : Русский институт, 2004.

Павловский Г. О. Третьего тысячелетия не будет. -- М. : Европа, 2015.

Павловский Г. О., Гефтер М. Я. Павловский, Гефтер / под ред. В. Быковой. -- М. : Европа, 2017.

Пятигорский А. М. Чистый воздух твоей свободы / Theory, Practice. -- 2004. -- URL:https://theoryandpractice.ru/posts/9751-aleksandr-pyatigorskiy(дата обр. 1 июня 2020).

Пятигорский А. М. Что такое политическая философия: размышления и соображения : цикл лекций. -- М. : Европа, 2007.

Регев Й. Коинсидентология. -- М. : Транслит, 2015.

Рикер П. История и истина / пер. с фр. И. С. Вдовиной, А. И. Мачульской. -- СПб. : Алетейя, 2002a.

Рикер П. Память, история, забвение / пер. с фр. И. С. Вдовиной, А. И. Мачульской. -- СПб. : Алетейя, 2002b.

Рикер П. Конфликт интерпретаций : очерки о герменевтике / пер. с фр., под ред. И. С. Вдовиной. -- М. : Академический проект, 2008.

Филиппов А. К теории социальных событий // Логос. -- 2004. -- Т. 44, № 5. -- С. 3-28.

Фуко М. Речь и истина : лекции о парресии (1982-1983) / под ред. М. Маяцкого ; пер. с фр. Д. Кралечкина. -- М. : Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2020.

Энгельс Ф. Письмо Йозефу Блоху 21 [-22] сентября 1890 года // Собрание сочинений. В 50 т. Т. 37 / К. Маркс, Ф. Энгельс ; пер. с нем. Ю. И. Айхен- вальда. -- М. : Государственное издательство политической литературы, ¹9б5. -- ^С. 393^-397.

Bedau M. A. Downward Causation and Autonomy in Weak Emergence // Emergence : Contemporary Readings in Philosophy and Science / ed. by M. A. Bedau, P. Humphreys. -- Cambridge : MIT Press, 2008. -- P. 155-188.

Coombs N. History and Even : From Marxism to Contemporary French Theory. -- Edinburgh : Edinburgh University Press, 2015. -- DOI: 10.3366/edinburgh/ 9780748698998.001.0001.

Croce B. An Essay in Communist Philosophy // My Philosophy / trans. from the Italian by E. F. Carritt. -- London : Allen & Unwin, 1949.

Laclau E. Ideology and Post-Marxism // Journal of Political Ideologies. -- 2006. -- Vol. 11, no. 2. -- P. 103-114.

Laclau E., Mouffe C. Hegemony and Socialist Strategy Towards a Radical Democratic Politics. -- London : Verso, 2001.

Lйvi-Strauss C. The Structural Study of Myth // The Journal of American Folklore. -- 1955. -- Vol. 68, no. 270. -- P. 428-444.

Mahoney J. Path Dependence in Historical Sociology // Theory and Society. -- 2000. -- Vol. 29, no. 4. -- P. 507-548.

Shenk T. Maurice Dobb : Political Economist. -- London : Palgrave Macmillan, 2013. -- DOI: 10.1057/9781137297020.

The Transition from Feudalism to Capitalism / ed. by P. Sweezy. -- NY : Science & Society, 1963.

Wagner-Pacifici R. E. What is an Event? -- Chicago : The University of Chicago Press, 2017. -- DOI: 10.7208/chicago/9780226439815.001.0001.

Размещено на Allbest.ru