Со времён Древнего мира и Античности человеческое фЭчнз, преодолев множество ступеней своего становления, развития и совершенствования, неизменно пыталось возобладать над природой. Человек учился изменять окружающую его действительность, создавая разнообразные орудия труда. Однако природа, давая человеку всё, чего бы он ни пожелал, тем не менее, так и не дала себя укротить. Тогда человек решил воспользоваться ресурсами самой природы, чтобы подчинить себе буквально каждый кварк во Вселенной. Это превратилось в историю «затянувшегося самоубийства живой материи, которую космическая случайность наделила способностью мыслить и которая не знала, что делать с этой случайной роковой способностью» [40, 00:39:20].

Конечно, так было не всегда, ведь пару тысяч лет назад невозможно было представить, что человек способен хоть сколько-то повлиять на протекающие в природе процессы. Соответственно, сама человеческая этика традиционно была антропоцентричной [6, с. 17]. Человечество вполне могло сосуществовать с природой, ведь когда-то весь мир делился на «природу», с одной стороны, и, с другой стороны, «полис» - место, которое человек выделил для своей жизни, отгородил от всего остального. Однако в одночасье граница между «полисом» и «природой» была уничтожена: «человеческий город, бывший некогда анклавом посреди лишённого присутствия человека мира, распространяется на всю земную природу, захватывая её место» [6, с. 25]. И когда гибель всего мира как результат человеческой деятельности (вне зависимости от того, насколько она оправданна) стала реальной перспективой, перед человеком встали вопросы, никогда прежде не бывшие предметом его рассуждений. Судьба человека оказалась зависимой от состояния природы. И заинтересованность в поддержании благоприятного её состояния свидетельствует о сохранении антропоцентрической направленности классической этики [6, с. 21]. Ответственность человека за его действия - центральная проблема современной этической теории.

Основной вопрос настоящей главы заставляет нас переосмыслить содержание как предыдущих глав, так и проблемного поля в целом: почему люди продолжают вести себя разрушительно по отношению к природе, если, казалось бы, они вполне знают о негативных эффектах своего поведения? Ведь тезис о негативном характере воздействия человеческой деятельности можно превратить в знание - даже в знание в «сильном» смысле. Это, однако, всё ещё не будет в большинстве случаев служить достаточной мотивацией для человека изменить своё поведение. Главная проблема заключается в том, что поведение относительно природы осуществляется где-то на уровне габитусов, что отмечает Арне Несс: «Настоящая идеология имеет тенденцию оценивать вещи относительно их дефицитности и рыночной стоимости» [39, с. 31]. Более того, такое понимание ценности чего-либо настолько глубоко поместилось в наше сознание, что иногда мы боимся общественного непонимания или даже осуждения со стороны общества, «что на нас обратят внимание, если мы обнаружим своё волнение при виде страданий, причиняемых человеком животному». Наши габитусы подсказывают, что другие люди были бы «разумнее» в такой ситуации и что причина таких страданий естественна и необходима [23, с. 316]. Очевидно, за сотню лет с того момента, как идея «благоговения перед жизнью» Альберта Швейцера была заточена в бумаге, наши привычки успели претерпеть изменения, о чём свидетельствует появление значительного количества обществ и некоммерческих организаций, ставящих перед собой схожие цели, которые, по сути, сводятся к одной - сохранить природу, которая, как оказалось, тоже имеет право на процветание.

Всё это привело к появлению, с одной стороны, экофилософии, а с другой, экософии. Экофилософия - это отдельная область философии, специализирующаяся на проблемах междисциплинарного характера на границе философии и экологии. Надо понимать, это экофилософия носит дескриптивный характер. Она не претендует на смену фундаментальных ценностных ориентиров, а лишь идентифицирует проблемы, лежащие в данной междисциплинарной области. Экософия, в свою очередь, уже не может оставаться просто подходом к изучению проблем. Это самостоятельная парадигма мышления, которая заставляет нас переосмыслять наши ценностные установки [39, с. 36]. Отправная точка экософии - это осознание роли человеческого вида в структуре мира. Человек - первый земной вид, обладающий достаточными умственными способностями, чтобы сознательно ограничивать свою популяцию и поддерживать равновесие, сосуществуя с другими формами жизни. Однако когда техногенный мир начал вытеснять мир природный, мы задались вопросом - действительно ли мы заслуживаем эту уникальную и зловещую роль, которую волею роковой случайности на себя взяли?

Этика экософии состоит, во-первых, в том, «что я испытываю побуждение выказывать равное благоговение перед жизнью как о отношению к моей воле к жизни, так и по отношению к любой другой» [23, с. 307]. В качестве «доброго» и нравственного в такой модели выступает стремление сохранить любую жизнь, а в качестве «злого» - тому воспрепятствовать. Чтобы принять эту этическую модель, нужно, в первую очередь, изменить своё традиционное библейское представление о земле. Сейчас мы рассматриваем её как принадлежащее нам имущество - это крепко вшито в наше представление об экономике общества. Точно так же как и представление о том, что с нашим имуществом мы вольны делать что угодно. Экософия - это попытка переосмыслить землю как «сообщество, к которому принадлежим и мы сами» [14, с. 14]. Во-вторых, эта этика ставит вопросы о целесообразности отдельных случаев использования ресурсов. Например, Стивен Гардинер приводит нерациональные траты на предметы роскоши, которые приводят к увеличенным выбросам в атмосферу: огромные частные дома, которые нужно отапливать, крупные транспортные средства, на которые расходуется сравнительно большой объём топлива, отпуск в отдалённых регионах, который также означает значительные траты топлива на перелёт из одной точки в другую [33, с. 22]. Однако мы не можем обвинять людей в том, что они якобы не думают о последствиях своего «потребления»: сама экономическая система буквально уводит от осознания результата своих действий. Развитие технологий всё дальше отдаляет современного человека от земли, увеличивая количество посредников и бесчисленных механических приспособлений между ними. Получается, у человека с землёй попросту нет связи, «и он видит в ней лишь пространство между городами, производящее пищевые продукты» [14, с. 194].

Абсолютно то же самое пару лет назад можно было бы сказать и обо мне, если бы не одна поездка. В июне 2018 года университет организовывал экскурсию в ростовский филиал компании Сыктывкар Тиссью Груп, и я получил приглашение поехать в Ростов Великий и посетить эту фабрику по переработке бумаги, работающую там с 2013 года. Это была достаточно непродолжительная, но содержательная экскурсия. Один из рабочих провёл студентов по огромным производственным цехам с разнообразными конвейерами и автоматами, по узким и тёмным коридорам вдоль загадочных котлов, через огромное хранилище спрессованной макулатуры, горы которой возвышались в три или четыре человеческих роста. Он рассказал, какие этапы проходит вся бумага, пребывающая на завод, как из неё получают сырьё для производства вторичных бумажных изделий, которые нам там же и продемонстрировали. До сих пор мне сложно визуально представить объёмы перерабатываемой продукции, о которых шла речь: тогда, в июне 2018 года, в сутки этот завод перерабатывал 170 тонн макулатуры, из которых получал 110 тонн бумаги. После переработки вся бумага сматывалась в огромные рулоны, а затем уже отправлялась по производственной линии дальше. Годовой оборот составлял тогда 40 тысяч тонн продукции - 40 000 000 кг бумажных изделий. Конвейерные ленты перемещали ежемесячно 20 миллионов рулонов бумажных полотенец и туалетной бумаги. Тем не менее, вывести предприятие на полную мощность на тот момент не получалось: иногда макулатуры для переработки не хватало, и в ход шла целлюлоза. Всё это обслуживалось персоналом в количестве 298 человек, которые трудились круглые сутки в четыре смены [41]. Было заметно, что завод произвёл на студентов заметно большее впечатление, чем ростовский кремль.

До поездки в Ростов «переработка бумаги» была для меня чем-то, что происходит где-то, как минимум, не в России. Она казалась мне уделом развитых стран, которые не могут позволить себе вырубать леса, но могут организовать сложное технологическое производство. Это было на уровне того примера «слабого» знания - когда человек знает, что бумага получается из дерева, но абсолютно не представляет себе, что происходит с материей между двумя этими её состояниями. И тут тебе показывают, как твои школьные конспекты за сравнительно небольшой промежуток времени превращаются в новую бумагу, которую можно использовать не менее эффективно, чем ту, что была до неё (и уж куда более эффективно, чем выброшенную на свалку). Причём показывают поэтапно: как бумага очищается от клея, загрязнений и примесей, превращается в чистую массу, как из неё снова получается бумага. Это - своего рода магия, которой наделяется знание. Но в этом знании есть нечто более важное, чем цифры, список этапов производства и устрашающие прогнозы экологов. Это знание наделено настоящим таинством, которое и заставляет человека изменять надоедливым и разрушительным габитусам. Эта магия - рефлексия, которая сопровождает знание. Ведь большее, что может сделать для читателя всё, что я здесь напишу - или что напишут в своих статьях экологи, экофилософы и кто-либо ещё, - это подтолкнуть его к тому, чтобы пройти этот путь самому: лично убедиться, что мифическая переработка (как один из множества примеров) существует. Всё равно что разбить коленку, будучи ребёнком, и понять, что падать на асфальт во дворе нужно аккуратнее. Конечно, это не единственное, что заставит природу благоухать. Но это шанс открыть для себя новые возможности современной промышленности и начать путь в эру, где в привычку человека входит думать о том, как изменить свой ежедневный быт к лучшему.

Однако экофилософский воз и ныне там. Кажется, что обществу давно известно о том, что с экологической ситуацией на планете пора что-то делать, однако развитие охраны природы «идёт черепашьим шагом и ограничивается главным образом благочестивыми вздохами на бумаге и красноречием на съездах и конференциях» [14, с. 180]. Идея сохранения природы не нашла отражение в религии, а в философии мы можем найти лишь разрозненные манифесты, призывающие к нерациональным на первый взгляд действиям. Однако любое изменение в этической теории связано с изменениями в мышлении человека, изменениями его привязанностей, убеждений, самоощущения, чувства долга - а это уже поле для трансдисциплинарного исследования, ведь выделить какие-то отдельные аспекты поведения и рассматривать их в отрыве от общей тематики не представляется возможным. Психология и философия дают нам понимание того, почему человеку так тяжело убедиться в негативном антропогенном воздействии на окружающую среду. Во-первых, важную роль играет логика самого познания. Люди вполне замечают, например, феномен «тепловых островов» в крупных мегаполисах: при температуре ниже -20°С в Москве разница температуры в центре и на окраинах может превышать 5°С, а снег быстрее сходит в центре. Также и выбросы из труб хорошо заметны каждому. Однако очень непросто всё это связать с какими-то глобальными изменениями. Во-вторых, человеку очень непросто признавать свою вину - особенно когда происходит разрыв между тем, в чём мы уверены с самого детства, и тем, что нам говорят. Как чья-то бабушка, настойчиво накладывающая побольше еды в тарелку утверждающим, что они не голодны, детям - наша цивилизация уверена, что делает для потомков только лучшее. И мы вовсе не хотим знать, что приносим непоправимый вред завтрашней цивилизации. Этот факт становится настолько мешающим нашему комфорту, что мы готовы отгородиться от него любыми способами. В-третьих, нам не хочется изменять свои личные убеждения: мы уверены в собственной ничтожности перед природой, что значит, мы не способны влиять на климат планеты. Когда наша уверенность встречается с противоположными аргументами, мозг переключается в своего рода «режим юриста» - отбирать факты в поддержку своего мнения и отбрасывать противоречащие ему. Это помогает сформировать удобную «научную» картину мира [9, 106-107].

Кроме того, как и у любой информации, здесь есть свои драйверы, которые так или иначе влияют на оценку сведений. Первый драйвер - географический. Зачастую мы слышим в новостях об экологических катастрофах далеко от нас: дефицит воды и распространение инфекционных заболеваний в Африке, таяние льдов и шельфовые разработки в Антарктиде, лесные пожары 2019-2020 годов в Австралии, наконец. Всё это далеко от нас и большинство из нас никогда не столкнётся с такими проблемами. Это второй драйвер - временной. Форсайт экологов касается будущего планеты через 50 и более лет. А ведь не каждому из нас суждено застать это будущее. Что касается ближайшего будущего - оно уже предопределено нашими действиями, которые были совершены в прошлом, а значит, мы не в силах на него повлиять. Ну и третий драйвер - вероятностный. Научное знание сегодня зачастую носит вероятностный характер. Если учёным удаётся поднять вероятность правильности какой-либо теории с 20% до 40%, это колоссальный результат. Однако для обывателей тут нет результата вовсе. И эту научную неопределённость можно весьма легко спутать с сомнением [9, с. 107]. В таком случае «приоритетным становится не знание того или иного установленного факта, а эмоциональное отношение к нему» [24, с. 10].

Получается, мы вынуждены положительно ответить Сократу, спрашивающему у Менона, действительно ли тот считает, «что есть и такие, кто, зная, что зло есть зло, будут все-таки к нему стремиться» [19, 77c]. Ведь людьми, как правило, движет не недостаток знаний, а страх потерять свои принципы и убеждения. Иногда человек просто не хочет верить тому, что ему говорят учёные или даже государство. Такое происходит, когда многие десятилетия человек слышал ложь с «экранов», а науку делили на официальную и неофициальную или запрещали те или иные научные исследования. Обывателю, воспитанному в таких «правилах», будет трудно что-либо доказать, а сам он вряд ли, «не зная, но думая, что знает, принялся бы искать или изучать это до того, как запутался, и, поняв, что не знает, захотел узнать» [19, 84c]. По мнению Несса, осуществление глубоких изменений требует общих действий по всему миру - даже в ущерб локальным интересам местных сообществ. И это действия не только на государственном уровне, но также и поддержка третьего сектора [39, с. 31]. Кроме того, изучение экосистем говорит о нашем полнейшем незнании сложившейся ситуации, что означает необходимость проведения детальных исследований в самых разных областях [39, с. 27]. Они нужны, поскольку обладать правильным мнением по этому вопросу недостаточно, ведь если «кто-нибудь правильно предполагает, где эта дорога, но никогда не ходил по ней и не знает её, то разве не сможет и он правильно повести других?» Ответ очевиден: «Обладающий знанием всегда попадёт в цель, а обладающий правильным мнением когда попадёт, а когда и промахнётся» [19, 97b].

Тем не менее, это самое малое, что мы можем сделать. Имея в виду проблемы, которые, согласно прогнозам, ждут нас во второй половине XXI века, мы должны выстроить стратегию, которая поможет к тому моменту уже воспитать выдающихся учёных в области устойчивого развития. Именно они будут направлять движение всего мирового сообщества по безопасному для его будущего пути. Это означает, что мы должны не просто внедрить в систему школьного образования загадочные олимпиады по «экологии» или отдельный курс в рамках «обществознания», но сделать экологические темы предметом каждой из естественнонаучных дисциплин. Мы учим детей спасаться от отравляющих газов, оказывать первую помощь и разбирать автоматы, но, если не научить их заботиться о планете, ни один из этих навыков может им уже не понадобиться. Мы получим первоклассных воинов, которые умеют выходить из нештатных ситуаций, но искренне не понимают, чем опасно расщепление ядра. Сегодня каждый день становится для человеческого сообщества настоящим достижением, пока мы просыпаемся с осознанием того, что никто до сих пор не додумался образовать сверхкритическую массу прямо у нас за окном. Задача такого образования, в частности, - отсрочить момент, когда у нас появится уникальная возможность прикурить папиросу от взрыва ядерной боеголовки.

Экологическая этика, включающая в себя умение заботиться обо всём живом вокруг себя, должна стать нашим новым культурным кодом, чтобы мы, будто опытные гроссмейстеры, на автомате совершали правильные шаги. Это будет возможно только через всеобщее включение её в школьное образование и, в то же время, постепенную выработку соответствующих привычек во «взрослом» обществе. Такого можно достичь только совместными действиями государств и общественных организаций. В целом, подобный кризис условий жизни, перед которым сейчас стоит человеческая цивилизация, может помочь нам выбрать новый путь - с новыми критериями прогресса, эффективности и рациональности.